Однажды старый Ли наблюдал, как его верная служанка, проворно работая иголкой, штопает старые одежды. Художник так увлекся этим процессом, что оторвался от росписи ширмы и даже стал указывать на мелкие дырочки и подгонять швею:
— Вон там еще, подмышкой прохудилось! И у воротника дырочка! А в месте, которое не годится упоминать мужчине при женщине, даже если они женаты, прореха шириной в целую ладонь!
Служанке все это, конечно, не нравилось, но она была терпеливой, давно прислуживала старому Ли и привыкла терпеть его выходки. Между тем старик принялся сетовать на грубость и невежество мира, в котором выдающиеся люди вынуждены прозябать в нищете.
— И если бы я мог упрекнуть только наши времена, отличающиеся поразительным равнодушием к просвещению! — Сетовал он. — Но и во времена прежние, утонченные и достойные подражания, творилась та же несправедливость! Вспомнить только того ученого мужа, который целыми днями бродил по городу в поисках хоть какой-нибудь, пусть даже грязной и недостойной, работы, а по ночам читал мудрецов древности при свете одной только луны, который сочился в его убогое жилище из дырки, проткнутой пальцем в бумажных окнах!
Тут уж служанка не выдержала. Отшвырнув в сторону только что починенные штаны, она воздела руки к небу и прокричала:
— Ну уж нет! Если вы намерены довести ваш дом до такого состояния, что в нем не будет ни тепла, ни света, то так и знайте, что я отказываюсь на вас работать! Ноги моей не будет в этом жилище, коли вы опуститесь до крайней степени нищеты! Так что хватит рассуждать о временах древности, беритесь-ка лучше за кисть и разрисовывайте ширмы, коли хотите и впредь иметь на обед миску риса с яйцом!
И, так как угомонить разволновавшуюся женщину иначе было невозможно, пришлось старому Ли подчиниться и со вздохом сесть за работу.