Плаха была тёплой и влажной от крови. Холодный ком внизу живота бился и отдавал ледяными всполохами по всему телу.
Толпа, жаждущая хлеба и зрелищ, свистела и громко улюлюкала где-то внизу. Ворот платья намок и набух, на коленях стоять неудобно. Чёрт! Крики усилились, значит, вышел палач. Я не мог видеть со своего места, поэтому только услышал хлюпанье тяжёлых сапог.
Вот и заканчивается моя весёлая и любимая жизнь. Так нелепо. Уж смерти от отсечения головы никак не ожидал. Сердце бешено колотилось. Связанные за спиной руки занемели, я даже не мог пошевелиться. Прощай, белый свет.
Почувствовав чьё-то дыхание на щеке, как сумел, повернул голову. Из прорезей маски палача на меня смотрели голубые холодные глаза. В которых я увидел, как после взмаха секиры моя голова катится по помосту, оставляя кровавый след. Всё вокруг заполонила темнота, остался только маленький яркий огонёк, который не гас.
Собрав последние остатки сил, побрёл на свет. Казалось, вечность прошла, прежде чем я распахнул веки. Тело пронзала дикая боль. Никак не удавалось вздохнуть. Пытаясь пошевелиться, я дёргал руками и ногами, но выходило плохо.
В груди наконец появился воздух и, что было сил, я заорал. До ушей донёсся плач ребенка. Чёрт! Это был мой крик, я оказался в теле младенца.
Почувствовав, что меня берут на руки, поднял голову.
— Наконец-то, сынок! — на меня смотрели счастливые и до боли знакомые голубые глаза.