Предыстория
В сентябре 1854 года наша армия, возглавляемая главнокомандующим Крымской группой войск Светлейшим князем А.С. Меншиковым, потерпела поражение от союзников при Альме. Сражение было проиграно из-за самонадеянности Светлейшего, допустившего целый ряд грубых тактических просчетов. Характерно, что об Альминской неудаче Николай I узнал не от командующего, а из газет.
Князь не относился к числу полных бездарей в военном деле, хотя многие считали его «больше царедворцем, нежели военачальником». В 1810 году он доблестно штурмовал Рущук, отличился в Бородинской битве и, в 1813 году, в деле при Кульме. Имел ранения, награжден россыпью орденов и золотой шпагой «За храбрость», слыл гордецом и даже вольнодумцем, хотя с годами превратился в консерватора и ретрограда. Его даже относили к категории «умников» и неплохих организаторов, но, по суждению Дениса Давыдова, князь любил «разрушать», а не «созидать». Отличался злоречивостью, не чужд был интриг и с трудом переносил способных людей, поскольку видел в них выскочек и конкурентов. Ровней себе считал лишь представителей своего, высшего аристократического круга.
Впрочем, к чести правнука любимца царя Петра - Александра Даниловича Меншикова – следует признать, что при Альме князь сумел уберечь свою армию от разгрома и воспрепятствовал быстрому продвижению англо-французов к Севастополю, который благодаря стараниям наших моряков и военных инженеров превратился в первоклассную крепость, способную выдержать длительную осаду. Перед союзниками нарисовалась тоскливая перспектива затяжной войны, а Меншиков приободрился и в начале октября, после провала первого штурма Севастополя, доложил государю императору, что спокоен за судьбу города.
Царь отреагировал почти молниеносно, повелев предпринять что-либо «в пользу Севастополя». Для этого император снял с Дунайского театра военных действий Четвертый пехотный корпус в составе трех дивизий, 10-й, 11-й и 12-й, и направил их в Крым. Первой из них явилась на полуостров 12-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Павла Петровича Липранди.
Несколько слов о нем. Происходил из итальянских дворян, ведших свой род от испанских идальго, переселившихся в Пьемонт. Начальство отмечало, что генерал Липранди «пристойные военные науки знает…, страшно любим дивизией, штаб его обставлен прекрасно». Коллеги-генералы с завистью отзывались о нем: «самолюбивый и хитрый», но с неохотой признавали – «дельный».
Среди всех русских военачальников того времени Павел Петрович выделялся самостоятельностью мышления, на поле боя не действовал «с оглядкой», не терялся, если дело приобретало неожиданный оборот, не руководствовался принципом «как бы чего не вышло». При этом генерал не подавлял инициативы младших командиров и умело направлял их честолюбие на достижение поставленных целей. Утверждают, что за все 17 лет командования различными полками Липранди не отдал под арест ни одного офицера и не подверг телесному наказанию ни одного нижнего чина.
Но Меншиков оставался Меншиковым.
- Что такое Липранди? - спросил он штабного офицера князя В.И. Васильчикова после того, как с деланной любезностью встретил Павла Петровича в Крыму. Васильчиков не успел раскрыть рта, чтобы ответить, как Меншиков злобно заявил:
- Да, интриган-фанариот! (?) Он совсем не русский человек. Я его помню в то время, когда он командовал Семеновским полком.
Создается впечатление, что Светлейший ненавидел всех сколько-нибудь выдающихся людей, когда-либо с ним пересекавшихся. Вот как он отозвался о нашем знаменитом флотоводце Нахимове: «Ему бы канаты смолить, а не адмиралом быть».
Васильчиков, по глупости или простоте, передал слова командующего о Липранди адресату, и с этого момента ни о какой искренности в отношениях между Светлейшим князем и генералом не могло быть и речи.
Однако вернемся к предыстории сражения и приведем мнение отечественного историка второй половины позапрошлого века: «…желая воспользоваться прибытием свежих войск и положить основание дальнейшим наступательным действиям в обширном размере, князь Меншиков решился провести наступление на тыл неприятельской армии со стороны Чоргуна, по направлению к Балаклаве». При первой же встрече князь довел до Липранди свою идею «…сделать сильную вылазку из Севастополя», вполне резонно заметив, что следует атаковать Балаклаву, ставшую главным опорным пунктом снабжения сил союзников в Крыму.
По его поручению Липранди в течение трех дней осматривал позиции противника в указанном районе, после чего предложил атаковать цепь укреплений (редутов) неприятеля, защищавших подходы к означенному пункту. Затем, по мысли Липранди, следовало захватить Сапун-гору, разместить там артбатареи и оттуда расстрелять Балаклавскую базу снабжения союзной армии.
Для решения задачи генерал предложил дождаться прихода 10-й и 11-й дивизий, чтобы сосредоточить у селения Чоргун весь Четвертый пехотный корпус, усилить его батальоном стрелков, пятью полками регулярной кавалерии, тремя казачьими полками с приданной артиллерией. В таком случае, учитывая беспечность и разобщенность сил англичан, а также слабую боеготовность турок, занимавших редуты, наши войска могли перерезать коммуникации противника с Севастополем, сбросить союзников в море и заставить их снять осаду города.
Меншиков, следуя своему обыкновению всё портить, но не сразу, сначала согласился с планом генерала. Однако на следующий день он неожиданно возразил, что нет ничего хуже, чем ждать, и что надобно атаковать немедленно с теми силами, которые имеются в наличии.
Светлейший сам рвался в бой в надежде увенчать свою голову лаврами и смыть позор Альмы, однако накануне он получил от императора письмо, в котором Николай Павлович отписал ему: «Когда дойдут 10-я и 11-я дивизии, надеюсь, что во всяком случае ты найдешь возможность нанести удар неприятелю, чтоб поддержать честь оружия нашего. Крайне желательно, в глазах иностранных врагов наших и даже самой России, доказать, что мы все еще те же Русские 1812 года — Бородинские и Парижские! Да поможет тебе в том Бог великосердный… Генералу Липранди можно поручить отдельный отряд и на него можно смело положиться как на опытного генерала. Я уверен, что он оправдает мое к нему доверие».
Главнокомандующий, проигнорировав указание царя дожидаться подхода двух дивизий, но сознавая в глубине души правоту Липранди, решил на всякий случай устраниться от непосредственного управления войсками. Генерал, между тем, заметил, что «…наступление с одной дивизией пехоты немыслимо, так как она пробудит только внимание неприятеля, откроет ему цель наших дальнейших действий и укажет, можно сказать, на единственное место, где он должен ожидать решительного удара с нашей стороны». В ответ Меншиков, ничего не объясняя, наотрез отказался принимать возражения Липранди.
По мнению ряда военных историков, главнокомандующий, осведомленный о лихорадочном строительстве турками укреплений перед Балаклавой, изменил свое первоначальное решение, посчитав, что промедление лишит нашу атаку шансов на успех.
Тут в разговор вмешался тогдашний начальник штаба Светлейшего инициативный, но бесталанный генерал Попов, предложивший атаковать неприятеля ударом в лоб, против чего возразил не только Липранди, но и присутствовавший на военном совете князь М.Д. Горчаков – военачальник, впрочем, также не обремененный военным талантом, но не робкого десятка и заслуживший репутацию честного и благородного человека, правда, лишенного инициативы.
Твердокаменный Попов, который к тому же полагал, что понимает игру главнокомандующего, тут же предложил поручить дело не Липранди, а генералу О.П. Жабокрицкому, командиру 16-й пехотной дивизии, исполнительному, но недалекому служаке. Князь Меншиков, услышав это предложение, театрально развел руками и со страдальческой гримасой лицемерно изрек: «Что же я могу делать с такими генералами?» и, обращаясь к Липранди, отрезал: «… Даю вам сутки на подготовку. Рекомендую больше думать о том, чтобы задуманное непременно было приведено в исполнение».
Впоследствии генерал-адъютант Государя А.И. Философов, специально приставленный императором к штабу Меншикова, чтобы докладывать в Петербург о реальном положении дел в Крыму, писал М.Д. Горчакову: «Если бы вместо того, чтобы поручить Липранди произвести его атаку 13-го октября, князь имел терпение переждать до 20-го, т.е. до прибытия всего корпуса, и атаковал бы 22-го и притом позицию напротив той, которую атаковал Липранди 23-го, — атака, вероятно, удалась бы, ибо укреплены были только подступы к Балаклаве — тогда как Сапун-гора и плато между рейдом и Инкерманом не были укреплены; наши войска вышли бы в тыл атакуемым англичанам, отрезали бы их от их же складов и от лагеря их союзников».
Если бы, да кабы…
В итоге Светлейший поставил перед Липранди не слишком амбициозную боевую задачу, следующим образом сформулированную в диспозиции: атаковать и захватить высоты у деревни Кадыкиой (или по-нашему, по-русски, Кадыковки, через которую шла дорога из Балаклавы в Симферополь), где располагались укрепленные неприятельские объекты, прикрывавшие шоссе Балаклава-Севастополь. По сути, планировалось нанести удар в тыл и фланг расположения союзников, нарушить их коммуникации с войсками, окопавшимися под Севастополем.
Многочисленной русской кавалерии (два гусарских полка: один - князя Николая Максимилиановича, он же бывший Его Высочества герцога Лейхтенбергского, он же бывший Киевский, а потом, после войны, вновь восстановленный в этом наименовании; другой – Его Высочества Гросс-герцога Саксен-Веймарского, бывший Ингерманландский; Сводный уланский и 1-й Уральский казачий полки, а также пара сотен донских казаков) отводилась в сражении вспомогательная роль.
К великому сожалению, наше военное начальство не вполне представляло себе эту самую роль, что сыграло с бывшими лейхтенбергскими и ингерманландско-веймарскими (язык сломаешь!) гусарами, а также с десятью сотнями казаков злую шутку, если здесь уместно говорить о шутке, принимая во внимание серьезные потери, понесенные под Балаклавой русской конницей, и пережитый тогда ею позор.