"Я хочу взять Вас за руку и идти вместе с Вами к одной, общей нам обоим высокой цели..." П.Шмидт.
В моём столе лежит давно... газета "Комсомольская правда" № 5 от 7 января 1971 года, которую я храню почти 52 года... В том далёком 71-ом году я была ещё студенткой Саратовского экономического института... В этом номере газеты, на всю 4-ую страницу, размещена статья научного сотрудника Центрального государственного архива Октябрьской революции А. Козочкиной под названием "Я хочу взять Вас за руку и идти вместе с Вами к одной, общей нам обоим высокой цели..." (цитата из письма лейтенанта Петра Петровича Шмидта Зинаиде Ивановне Ризберг от 5 сентября 1905 года). Материал этой статьи в газете состоит из писем П.П. Шмидта и воспоминаний З.И. Ризберг, которые опубликованы в хронологическом порядке выборочно, с сокращениями.
Желанием научного сотрудника архива обратиться в редакцию газеты для данной публикации стал её просмотр премьеры советского фильма «Почтовый роман» (1969 год):
"...О том, что сюжет переписки явится основой фильма, я знала давно, так как работа над ним началась в стенах нашего архива. Сценарист, съёмочная группа и актёр, исполнявший главную роль, много работали над материалами фонда Петра Петровича. Мы с нетерпением ожидали выхода фильма "Почтовый роман", название которого сразу показалось неудачным. Наконец, премьера...
В целом фильм, в общем-то, неплохой, но образ главного героя - Петра Петровича Шмидта, на мой взгляд, получился скорее сентиментальным, чем истинно героическим и сильным. Главное, не удалось соединить в киногерое то, что было неразрывно слито в личности Петра Шмидта: тончайшую человеческую натуру и действенный, высокий революционный дух борца.
После фильма вновь перечитала письма. Да, конечно, Петр Петрович Шмидт был другим человеком. Каким? Я не смогу это передать. Но каждый поймёт и узнает его, если и раз, и два (как это случилось со мной) перечитает сами письма Шмидта, непосредственно прикоснётся к потоку его чувств и мыслей. И хоть письма уже публиковались, молодым людям, видимо, не всем известны. Прошу напечатать их в "Комсомолке".
А. Козочкина.
научный сотрудник Центрального государственного
архива ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
А теперь я скажу от себя...
Помните монолог учителя истории Ильи Семёновича Мельникова о лейтенанте Шмидте в фильме «Доживем до понедельника» (1968 г.)?
«...Что ж это был за человек — лейтенант Шмидт Петр Петрович? Русский интеллигент. Умница. Артистическая натура – он и пел, и превосходно играл на виолончели, и рисовал... что не мешало ему быть храбрым офицером, профессиональным моряком. А какой оратор!.. Завораживали матросов его речи. Но главный его талант – это дар ощущать чужое страдание острее, чем собственное. Именно из такого теста делались праведники на Руси... И поэты. И бунтари.
Остановившись, Мельников послушал, как молчит класс. Потом вдруг улыбнулся:
- Знаете, сорок минут провел он однажды в поезде с женщиной и влюбился без памяти, навек - то ли в нее, то ли в образ, который сам выдумал. Красиво влюбился! Сорок минут, а потом были только письма, сотни писем… Читайте их, они опубликованы, и вы не посмеете, вернее, не захочется вам - с высокомерной скукой рассуждать об ошибках этого человека!
Петр Петрович Шмидт родился 5 февраля 1867 года в городе Одессе в семье потомственного морского офицера.
Хрупкий и болезненный мальчик выжил только благодаря матери и сестре, готовым на жертвы ради спасения жизни ребенка. Дело в том, что организм мальчика страдал от тяжелой наследственности. До его рождения в семье трое сыновей умерли в раннем детстве «от воспаления мозга». Его сестра Маруся покончила жизнь самоубийством. Биограф И.П. Вороницын считает, что болезненная нервность и впечатлительность передались детям от отца - человека неуравновешенного, вспыльчивого до самозабвения...
И вот...
Июль 1905 года...
… Они встретились случайно в вагоне поезда... Стоял чудесный летний вечер, садилось июльское солнце. Слабый ветерок, попадавший в полуоткрытое окно вагона приятно обвевал двух беседующих пассажиров — Зинаиду Ризберг и Петра Шмидта.
Он видел ее лицо под черной вуалью, загадочную улыбку и большие лучистые глаза, в которых угадывалась необыкновенная жажда любви. Чуть более получаса длилась их первая встреча, но она оставила неизгладимый след в сердцах молодых людей. Ризберг вышла из поезда на станции Дарница... Они обменялись адресами... ...Шмидт не спал всю ночь, думал о ней и почему-то был уверен, что и она вспоминает своего странного попутчика...
Началась удивительная переписка, почтовый роман, длившийся семь месяцев с 22 июля 1905 по 20 февраля 1906 года.
Его письма, адресованные любимой женщине — нежные, горячие, пылкие, правдивые и откровенные, это исповедь человека, полюбившего впервые искренне, глубоко и серьезно. В них весь Шмидт с его жизненными принципами, размышлениями о добре и благородстве, товариществе и дружбе, с его постоянной готовностью идти на смерть во имя справедливости. В этих письмах личность легендарного лейтенанта предстает предельно открытой, сложной и противоречивой.
Сестра Шмидта, впоследствии известная художница А. П. Избаш, в своих воспоминаниях отмечала: «…он всех любил, всех жалел, даже в те ранние годы и уже тогда у него начинала проявляться та необыкновенная способность страдать за других, которая красной нитью прошла через всю его жизнь, до его рокового конца...»
24 июля 1905 г.
...Не хочу нарушать избранного мною пути знакомства с вами через переписку. Не хочу вливать наши странные отношения в обыденные формы обыкновенного знакомства... Когда вы ушли из вагона, то я не спал всю ночь, дышал ночной влагой, и мне было весело думать, что и вы невольно вспоминаете дома своего странного попутчика...
25 июля 1905 г.
Когда вы возьмете перо, чтобы послать мне несколько слов, делайте это просто, берите первую попавшуюся ноту. Какая бы струна ни прозвучала, все равно, я знаю, она разрастется в тихую и правдивую мелодию в нашей переписке…
2 августа 1905 г.
...За искреннее, хотя и гневное слово благодарю. Если мы будем писать друг другу не то, что думаем, то переписка потеряет весь интерес и всю прелесть.
...Любовь к жизни, напряженная такая любовь, это - основная черта моей натуры...
......Я люблю музыку и смотрю на каждую неделовую переписку, как на дуэт. Наш дуэт, начатый моим "Solo", начался, вы ответили мне. И первый звук вашей скрипки дал диссонанс, но я знаю, что этот диссонанс быстро перейдёт в спокойное созвучие.
Шмидт писал Зинаиде каждый день: о мелких домашних делах, о службе, о сыне, о своем финансовом положении и о своей любви, которая на расстоянии только жарче разгоралась.
...Мне легче с думою о вас, думы дают энергию к работе. Наша мимолетная вагонная встреча, наше идущее глубже сближение в переписке, моя вера в вас – все это наводит часто на мысль о том, пройдем ли мы бесследно для жизни, друг для друга…
16 августа 1905 г.
...Вы для меня бесплотный дух, Зинаида Ивановна, потому что я так мало вас видел, что теперь при моей плохой памяти на лица я совершенно не могу себе вас представить. Осталось в памяти только общее впечатление, характер внешности, но не сама внешность. Внешний вид, безразлично какой - дурной или хороший, красивый или уродливый - часто служит причиной порчи человеческих отношений. Наши же отношения должны улучшаться, а потому лучше устранять всё то, что мешает чисто духовному общению...
.... Я твёрдо уверен в том, что любовь к женщине есть чувство совершенно самостоятельное, интеллектуальное, ничего общего с другими влечениями не имеющее. Брак, в силу такой основной сущности любви, создаёт чувство смешанное, и в браке люди удаляются от любви в чистом, облагораживающем её значении...
27 августа 1905 г.
...Я переписываюсь с вами потому, что у меня лежала к вам душа, да и теперь лежит... Я переписываюсь с вами потому, что это отвечало моему влечению, удовлетворяло моему желанию стать к вам ближе..
...Встряхнитесь, голубчик, откройте глаза на мир божий, полюбите жизнь и людей, ведь вы молоды, нельзя замуровывать свою душу в броню каких-то точных форм и определений. Ведь это ведёт к мертвящей ограниченности всех чувств и мыслей...
Как много людей могли бы стать около вас и сказать вам: да, он слабый человек, он весь из недостатков, но только не говорите ему, что он живёт для себя и любит только себя, потому что это жестокая неправда. Моя жизнь уходит большей частью даже не для друзей, а для совершенно чужих мне людей, которые приходят ко мне и говорят со мной...
28 августа 1905 г.
...Читайте, гуляйте, думайте, но не злитесь на жизнь и людей.
5 сентября 1905 г.
Получил, наконец-то получил от вас, дорогая Зинаида Ивановна, ...радостное для меня письмо! Вы протянули мне руку доверчиво и смело! Так здравствуйте же, друг мой! Возьмите меня так же просто, как я шёл к вам, и хоть с крупинкой той веры, которую я чувствую к вам...
Будем попросту, не торопясь,обмениваться мыслями и тогда постепенно узнаем друг друга, а пока будем верить друг в друга просто и ясно, без всяких вопросов - откуда эта вера, и имеет ли она право на существование...
...Докладываю вам, сударыня, что я не монархист, а принадлежу с юных лет к крайне левой нашего грядущего парламента, так как я социал-демократ и всю жизнь свою посвятил пропаганде идей научного социализма. Вследствие этого я, выйдя в офицеры, не оставался на военной службе, а перешёл по вольному найму в торговый флот, войдя таким образом в ряды рабочего пролетариата, жил и живу интересами рабочего сословия. Таким образом я очень мало прикасался к земле, так как например, последние 10 лет плавал только на океанских линиях и в году набиралось не больше 60 дней стоянки в разных портах урывками, а остальное время обретался между небом и океаном. Последние пять лет был капитаном больших океанских пароходов. Теперь призван на время войны на действительную службу и жду, чтобы меня уволили, так как опять уйду в торговый флот...
...Я живо рисую себе вашу стройную фигуру среди осеннего леса, с томиком Гейне в руках и мне до боли хочется быть около вас, хочется говорить с вами много, много обо всём, что волнует меня, и чем я живу, и, мне кажется, что, может быть, тогда Гейне заменила бы другая книжка, так как бы он ни был хорош, всё же не время теперь классиками заниматься.
Не тем живёт Россия, не та атмосфера. Я хочу взять Вас за руку и идти вместе с вами к одной, общей нам обоим, высокой цели...
7 сентября 1905 г.
О, если бы вы могли, дорогая Зинаида Ивановна, сидеть теперь у меня в кабинете, слушать вместе со мной те молодые дебаты, которые происходят у нас в столовой! Как всё это молодо, зелено, чисто и правдиво! У сынишки собрались, как это часто бывает, товарищи, обсуждают вопрос об организации кружка самообразования... О, как они хорошо, страстно, молодо спорят. Мне весело и светло их слушать. Я знаю, они скоро влетят ко мне возбуждённые и шумные, оторвут меня от работы и заставят высказаться по волнующим их делам... Их дела берут у меня немало времени, а последнее время так даже много, и иногда я так заражаюсь их крайней молодостью, что забываю огромную разницу наших лет.
13 сентября 1905 г.
Как я воспитываю моего сынка? Никак. Я просто его крепко люблю, он меня тоже. Я ему верю, он мне тоже. Между нами нет тайн. Если он меня слушается, то только потому, что признаёт мой авторитет, но часто и не слушается, если мои доводы кажутся ему недостаточно убедительными.
Зовут его Женя. Ему 16 лет, он вступил в тот период, когда юноше кажется, что он никогда не разберётся в них, когда каждый день открывает новые тайны, которые надо постичь, и для понимания которых нет достаточной подготовки...
15 сентября 1905 г.
Теперь скоро 5 часов утра, я не ложился спать и не лягу.
Отработав всю ночь, я теперь бросил всё дело, чтобы сказать вам "доброе утро".
Вы еще спите, Зинаида Ивановна? Встречайте же день! Встречайте весело и радостно! Не теряйте его... "что может быть сделано сегодня, не может быть сделано завтра", и неизмеримо велика ценность каждого дня, прожитого мгновения. О, как бы я хотел передать вам всю силу этого внутреннего, где-то глубоко в душе таящегося трепетного счастья. Счастья чувства, мысли, бытия!..
19 сентября 1905 г.
В последнем вашем письме вы задали мне вопрос сложный и трудный, которому вы придаёте значение. Вы спрашиваете: "силён ли я?" То обстоятельство, что вы хотите встретить человека сильного, что сила в ваших глазах чуть ли не решающее значение для определения ваших отношений к людям, и с другой стороны моё стремление стать для вас близким человеком, всё это вместе со сложностью вопроса ставит меня в большое затруднение. Я, думал об этом, задавал себе этот вопрос, но не ответил на него. Взял перо, чтобы вместе с вами решить.
Да, силы убеждения и чувства во мне много, и я могу, я знаю, охватить ими толпу и повести за собой.
Нет, я не вынослив, а потому все, что я делаю, это не глухая, упорная, тяжелая борьба, а это фейерверк, способный осветить другим дорогу на время, но потухающий сам. И сознание это приносит мне много страдания, и бывают минуты, когда я готов казнить себя за то, что нет выносливости во мне...
22 сентября 1905 г.
...Если вам нужен человек, в которого вы могли бы твёрдо верить, что он смотрит чистыми глазами на вас, то вы можете быть совершенно уверены. В этом отношении вы не будете обмануты, и в этом отношении я спокоен...
Вы требуете личной жизни. А вся моя переписка с вами, вся эта, если хотите, даже назойливость моя, особенно вначале, всё это разве не поиски личной жизни, на страстное стремление услышать тёплое слово. Пусть я отдаю всё время работе для других и для заработка, но пусть я знаю, что у меня есть своя радость, своя жизнь, хотя и кратковременная, но полная моего личного, эгоистического счастья...
10 октября 1905 г.
...Я смотрю на сына, как на первого судью своих поступков. В этом вся система моего несложного воспитания, и я думаю, что не большое было бы "нравственное наследство", которое я должен ему оставить, если бы он знал, что для его надобностей я поступался тем, чем нельзя поступаться. Поэтому и для него так же, как и для вас всё отдам, кроме того, чего не имею права отдать...
Я должен жить так, чтобы мне не стыдно было рассказать вам и ему о каждой минуте моей жизни, чтобы я ни за одну минуту своей жизни не покраснел бы перед вами двумя. И я так и живу.
15 октября 1905 г.
Телеграмма:
Мы отрезаны друг от друга. Поглощён общей работой. Не забывайте меня, будьте со мной в зти грозные дни.
19 октября 1905 г.
Здравствуйте, дорогая подруга моя, здравствуйте, моя опора, моя сила, моя радость. Здравствуйте, свободная гражданка!
Я жил эти дни так, как не удастся жить никому никогда. Я сделал большое дело и теперь мне не стыдно сказать вам, что я люблю вас.
С 15 числа, когда перестал писать вам, я остановил пароходное движение только силой несчётного количества писем, которое отправлял в Одессу. Весь ум, весь талант, вся сила слова, порождённая важностью минуты, ушли на эти письма, к матросам, и они забастовали. Это увеличило страшный паралич, охватившей Россию революции - забастовки...
Вечером в тот же день говорил на митинге для интеллигенции. Ночь провёл с народому здания тюрьмы, требуя освободить политических и останавливая народ от разрушения тюрьмы. Мне обещали освободить через 1/2 часа и вместо освобождения дали в нас залп. Убитых 8, тяжело раненых 18, до 40 легко. В нас стреляли в день свободы (примеч. автора * т.е. 17 октября 1905г., в день выхода царского манифеста) без предупреждения. На другое утро на митинге народном я был выбран в числе других представителем от народа для участия в работах думы. Поднимался вопрос выбрать меня временным представителем города. Я отказался и просил прежнего голову работать со мною. Все знания и подготовка многих лет выливаются теперь в силе убеждённого слова, и я прослыл за любимого оратора в городе...
Думаю, что ошеломлённое начальство побоится арестовать меня, так как слишком велика моя популярность в городе. Если и это был фейерверк, то он принёс много пользы. Если арестуют надолго, то приезжайте...
20 октября 1905 г.
Из клятвы на могиле жертв октябрьского восстания в гор. Севастополе, произнесённой П.П. Шмидтом:
У гроба подобает творить одни молитвы, но да уподобятся молитве слова любви и клятвы, которые я хочу произнести вместе с вами.
Когда радость переполнила души усопших, то первым их движением было идти к тем, кто томился в тюрьмах, кто боролся за свободу. Они, неся с собой весть радости, спешили передать её заключённым, они просили выпустить их - и за это были убиты. Страшное невиданное преступление. Великое, непоправимое горе! Теперь их души смотрят на нас и вопрошают безмолвно: "Можете ли вы обещать нам, что мы - последние жертвы произвола?" И мы должны поклясться им в том:
- Клянёмся им в том, что мы никогда не уступим ни кому ни одной пяди завоёванных нами человеческих прав.
- Клянёмся им в том, что всю работу, всю душу, самую жизнь мы положим за сохранение нашей свободы.
- Клянёмся им в том, что всю свою свободную общественную работу, всю отдадим на благо рабочего, неимущего люда!..
20 октября 1905 г.
Телеграмма:
Вчера писал, сегодня арестован без законных причин за общественную работу. Думаю, скоро выпустят.
21 октября 1905 г.
...Теперь, когда объявлена "действительная неприкосновенность личности", я арестован, схвачен, заманен обманом в штаб флота, без допроса, без следствия, без объявления мне, за что меня арестуют, заманен невинной бумагой, по которой меня приглашают немедленно явиться, затем уловлен под конвой и под конвоем, как вор или мошенник, отправлен для содержания под стражей на броненосец "Три святителя", где и обитаю теперь. мне ничего не известно, за что и надолго ли. Думаю, что за моё надгробное слово при похоронах убитых... На братской могиле я под влиянием непоправимого несчастья - смерти ни в чём неповинных людей, взял многотысячную толпу словом и привёл её к клятве быть верной тем ближайшим задачам, которые стоят теперь, по моим убеждениям, первыми и неотложными в жизни России. На могиле был весь город (кроме военных), не менее 40 тыс. людей... Когда я кончил и народ повторял за мной, как загипнотизированный, своё могучее "клянусь", меня обнимали и целовали совершенно незнакомые люди...
26 октября 1905 г.
Телеграмма:
Папа выбран рабочими пожизненным представителем. Арестован, не волнуйтесь. Женя Шмидт.
28 октября 1905 г.
...Знаете, кто я теперь такой? Я - пожизненный депутат севастопольских рабочих. Понимаете ли, сколько счастливой гордости у меня от этого звания. "Пожизненный", этим они хотели, значит, меня выделить из своих депутатов, подчеркнуть мне своё доверие на всю жизнь. Показать мне, что я всю жизнь положу за интересы рабочих и никогда им не изменю до гроба. Вот какую великую честь они сделали мне. Я должен это ценить вдвое, потому что, что может быть, более чуждым, как офицер для рабочих. А они сумели своими чуткими душами снять с меня ненавистную мне офицерскую оболочку и признать во мне их товарища, друга и носителя их нужд на всю жизнь. Не знаю, есть ли ещё кто-нибудь с таким званием, но мне кажется, что выше этого звания нет на свете.
Меня преступное правительство может лишить всего, всех их глупых ярлыков: дворянства, чинов, прав состояния, но не во власти правительства лишить меня моего единственного звания отныне: пожизненного депутата рабочих.
О, я сумею умереть за них. Сумею душу свою положить за них. И ни один из них никогда, ни они, ни их дети не пожалеют, что дали мне это звание.
1 ноября 1905 г.
С добрым утром, дорогая моя Зинаида Ивановна! Вставайте! Теперь уже 7 часов. На душе детская радость! Я встал в 5 и до сих пор... читал ваши письма. Как хорошо мне с ними в моей темнице! Да, я писал, что мне в бою будет "не до вас". Да, писал. Ведь вы видите, как я сильно люблю вас, видите? Верите? Не можете не верить, потому что от этого неверия "камни возопиют". Люблю бесконечно, нежно и сильно, а всё-таки мне в бою будет не до вас. И теперь повторяю это и, если бы этого не было, если бы вы могли меня отвлечь от боя, то вы сами потеряли бы ко мне уважение и я сам был бы недостоин вас. А теперь, когда мне в бою "не до вас" я знаю, что я достоин вас и смело протягиваю вам руку, как равноправный друг, а не раб. Хотя мне очень хочется опуститься перед вами на колени! Право, хочется, - но и тогда, на коленях, я останусь просто безумно, чисто, свободно любящим, а не рабом. Не рабом своего счастья, понимаете?..
6 ноября 1905 г.
...Сегодня опять прислали за мной для арестования. Начали новое дознание. Они комичны и только они делают меня весёлым, иначе без писем от вас я бы захандрил...
Понимаете ли, как это мучительно - сидеть в неволе.
10 ноября 1905 г.
Пока я буду держаться больным при квартире; если события ускорятся и я увижу, что они не отпускают меня, а держат в 4-х стенах, то я дезертирую. Я решил. Буду работать где-нибудь в другом городе под другой фамилией. Боже мой, отчего вас нет около меня. Отчего вы не пишете. Письма перехватывают, пишите заказными.
14 ноября 1905 г.
Телеграмма:
Задержали события. Выезжайте через Одессу-Севастополь. Рискуем не увидится никогда. Писем не пишу.
* После тревожной телеграммы от 14 ноября в переписке наступает длительный перерыв. В Севастополе происходили трагические события.
Поздно вечером 13 ноября матросская комиссия, возглавляемая большевиками Гладковым, Антоненко и Частником, пригласила Шмидта командовать восставшими кораблями.
Днём 14 ноября Шмидт прибыл на революционный крейсер "Очаков". Над крейсером был поднят сигнал: "Командую флотом. Шмидт". 10 кораблей черноморской эскадры вслед за "Очаковым" подняли красные революционные флаги.
Тем временем правительственные войска готовились к подавлению восставших.
15 ноября в 3 часа дня прозвучал выстрел с канонерской лодки "Терец".Береговые батареи и суда обрушили шквал огня на революционные корабли. Восставшие продержались всю ночь. Утром моряков арестовали. Петр Петрович, вместе с сыном, был доставлен на броненосец "Три святителя", где был подвергнут особо изощрённым пыткам и издевательствам. *
30 ноября 1905 г. Очаковская крепость.
Голубка моя, дорогая, сегодня прошли 2 недели, как я нахожусь под стражей и я не имею за всё это время ни одного известия о вас... Счастлив, как никогда в жизни, потому что только теперь могу умереть с глубоким сознанием исполненного долга. Эти мысли постоянно занимают меня и я пойду на смерть спокойно и радостно, как спокойно и радостно стоял на "Очакове" под этим небывалым в истории войны градом артиллерийского огня...
23 декабря 1905 г.
Я пишу тебе это письмо, потому что есть надежда отправить его с Женей, его на днях освобождают, и он будет жить у моей сестры...
Я тебе писал, что надеюсь избегнуть смертной казни под влиянием общественного мнения. Я лгал тебе, Зина, я боялся твоих страданий, а теперь, когда мне остался последний месяц жизни, я не хочу лгать, особенно, тебе, мы начали и должны окончить наши отношения правдой.
Третьего дня у меня была следственная комиссия и объявила мне, что следствие по моему делу окончено уже. Видишь, как меня торопят, моё дело нарочно выделили из общего дела, чтобы ускорить.
Мне будет поставлено обвинение по 100-й и 109-й статьям, по каждой в отдельности полагается смертная казнь, итого они мечтают повесить меня два раза в назидание потомству.
Свою смерть считаю плодотворной в смысле революционизирования России. Верю в то, что моя казнь вызовет лишнюю волну народного протеста в его кровавой борьбе с преступной властью. Знаю, что умереть сумею, не смалодушничаю...
Скоро, скоро, молодая, сильная, счастливая Россия вздохнёт свободно и не забудет всех нас, отдавших ей свои жизни...
24 декабря 1905 г.
...Сегодня утром, в 5 часов я проснулся как всегда. Эти ранние утра я люблю, несмотря на то, что мрачен свод каземата в ночной темноте и шаги часового за стеной, как-то особенно тоскливы и глухи.
Чем тяжелее народу достаются его священные права, тем лучше он сумеет сохранить их навсегда и не позволит преступной власти посягать на них. Да здравствует же грядущая, молодая свободная, счастливая, социалистическая Россия. Этими, приблизительно, словами я закончил свою подлинную речь на последнем митинге 13 ноября в Севастополе.
24 декабря 1905 г.
Вся власть, от которой я здесь завишу, знают, что я жду тебя и обещали мне, если бы ты сюда приехала даже теперь, до разрешения, передать мне от тебя письмо.
Ты знаешь, что моя бедная Аня* (*сестра П.П. Шмидта) так измучилась и так старалась спасти меня, что стала доказывать, что я ненормален. Вследствие этого сюда была прислана комиссия врачей, которая при моём полном содействии постановила, что я здоровёхонек. Я показал в дополнительных показаниях, что "если считать меня ненормальным, то надо признать все 130 млн. русских людей, т.е. вся революционная Россия сошла с ума" и что " если бы я был выпущен на свободу теперь, спустя 37 дней после случившегося, то при тех же обстоятельствах, которые были, поступил бы точно также".
28 декабря 1905 г.
Голубка моя, если суждено мне прекратить жизнь, забудь, забудь скорее меня. Пусть тогда всё, что протекало в нашей с тобой жизни-переписке, пусть всё отойдет от тебя, как сон, и не налагает страданий на твою осиротевшую душу, забудь тогда и живи. Живи, моя радость, пусть Новый год отстранит от тебя тяжесть жизни и пошлёт радость и счастье в твою душу.
Если же я останусь жить, то не забывай меня, тогда будь со мной, тогда мы, соединясь, встретим бодро все беды жизни и в самой тяжести и невзгодах будем счастливы. С Новым годом, Зина!
Твой Петрусь.
31 декабря 1905 г. Зинаида Ивановна вместе с сестрой Шмидта А.П. Избаш выехали в Одессу, надеясь получить разрешение на встречу с Петром Петровичем. Из Одессы пароход прибыл в Очаков, где в Очаковском каземате были заключены П.П. Шмидт и революционные матросы.
6 января 1906 г.
Каземат Очаковской крепости
...Завтра утром ты войдешь ко мне, чтобы соединить свою жизнь с моею и так идти со мной, пока я живу. Мы почти не видались с тобою никогда… Духовная связь, соединившая нас на расстоянии, дала нам много счастья и много горя, но единение наше крепко в слезах наших, и мы дошли до полного, почти неведомого людям духовного слияния в единую жизнь...
Из воспоминаний З.И. Ризберг.
Итак, завтра я увижу Шмидта…
Два жандарма уселись у двери на табуретках, а я, Шмидт и ротмистр прошли в глубь каземата и уселись за стол. В глубине каземата стояли 2 маленьких железных койки. Стол и три табуретки около стола. Воздух был затхлый, сырой, тяжелый. С 7 января я почти каждый день, а то через день отправлялась в компании жандармов на катере к Петру Петровичу.
Свидание продолжалось 15—20 минут, иногда час (если у острова задерживался катер), тогда совсем было хорошо...
...22 января был яркий, чудесный, солнечный день. В три часа я отправилась на катере в каземат. На душе было как-то радостно, легко.
Солнечные лучи проникали в каземат, была открыта форточка, в которую веял приятный, тёплый ветер. Врывались крики чаек, которые носились стаями под ветром. Чувствовалось во всём, - вот, вот наступит весна. Петр Петрович был в очень бодром, хорошем настроении...
...Уезжая из каземата в этот день, я не думала, что это было мое последнее свидание на острове. Дня через два стало известно, что произведено покушение на адмирала Чухнина в Севастополе, и что в связи с этим, прекращены мои свидания со Шмидтом.
О Петре Петровиче я очень мало имела сведений. Тяжелые, томительные начались для меня дни…
...На 7 февраля 1906 г. был назначен суд. Петра Петровича перевезли с острава на гауптвахту и начался судебный процесс.
7 февраля 1906 г. начался судебный процесс над революционными матросами. Дело руководителей севастопольского восстания: П.П. Шмидта, Н.Г. Антоненко, А.И. Гладкова и С.П. Частника было выделено в особое ускоренное производство. Судебный процесс длился всего около двух недель.
Из воспоминаний З.И. Ризберг
...Защитительную речь Пётр Петрович сказал блестяще, с большим достоинством, с глубокой верой в то, что говорил. Впечатление этой речи было огромное. В зале заседания не только солдаты, но некоторые из судей плакали. Говорят, что будто часовые отставили свои винтовки, и если бы Шмидт скомандовал им взять под конвой суд, то они сделали бы это...
Из речи П.П. Шмидта на суде
...Всё моё мировоззрение согласуется с мировоззрением всего русского стомиллионного населения. Именно в этой согласованности моих идеалов и стремлений с идеалами в стремлениями всего народа русского и заключается вся особенность настоящего процесса.
Пройдут годы, забудутся наши имена, но ту боевую силу, которая присоединилась к «Очакову» и тем осталась верной народу и присяге, имена этих 10 судов флота, не забудут и они навсегда останутся в летописях народа...
Не преступен я, раз мои стремления разделяются всем народом. Не преступен я, раз в моих деяниях не видит преступлений весь стомиллионный народ русский...
Но меня судят и мне угрожает смертная казнь. Когда я вступил на палубу "Очакова", то, конечно, с полной ясностью понимал всю беспомощность этого крейсера, не способного даже к самообороне, а не только к наступательным действиям, не способного даже уйти от опасности. Эскадра же, большинством своих матросов, сочувствовавшая и казармам и "Очакову"была разоружена до моего приезда.
Что же давало нам убеждение в необходимости, в полезности нашего протеста? Откуда мы почерпнули ту высокую радость, которая осветила всех нас, несмотря на всю грозность надвигающихся событий? В чём была наша сила, идущая, как казалось, в разрез со здравым смыслом? Сила была в глубоком, проникнувшем всё моё существо и тогда и теперь, сознании, что с нами русский народ. Да, с нами русский народ, весь, всею своей стомиллионной громадою. Он, истощенный и изнемогающий, голодный, изрубцованный казацкими нагайками, как страшный призрак нечеловеческих страданий, простирал ко мне руки и звал.
Я не знаю, не хочу, не могу оценивать все происшедшее статьями закона. Я знаю один закон, закон долга перед Родиной.
Да, я выполнил свой долг, а если меня ждёт казнь, то жизнь среди народа, которому изменил бы я, была бы страшнее смерти. Не горсть матросов, нарушивших дисциплину, и не гражданин Шмидт перед вами. Перед вами на скамье подсудимых вся стомиллионная Россия, ей вы несете свой приговор, она ждет вашего решения...
Из воспоминаний З.И. Ризберг
18 февраля, только что прочли приговор в окончательной форме и разрешили проститься с Петром Петровичем здесь же в здании суда. Вошли в небольшую комнату, куда ввели Шмидта конвойные. Он сел на лавку рядом с нами.
Вскоре вошёл ротмистр, дал знак конвойным, что конец свиданию. Мне хотелось опуститься на колени перед Шмидтом, но я этого не сделала. Я молча прильнула к его руке... Он обнял меня, обнял сестру и заторопился. Конвойные вывели его...
Пришлось пройти весь Очаков. Конвой был необыкновенно велик: здесь были казаки, были пехотные и артиллерийские солдаты, жандармы. Весь Очаков, все жители города вышли на улицу и шпалерами стояли по обеим сторонам.
Прошли дамбу... У дамбы легко покачивался катер, на котором я ездила в каземат. На рейде стоял транспорт "Прут" - белый, как чайка. Остановились. Последний раз позволили подойти к Петру Петровичу, последний раз он обнял нас...
20 февраля я выехала из Очакова в Киев. Присяжный поверенный Б(елавинский) передал мне последнее письмо от П. П. Шмидта.
20 февраля 1906 г. "Прут"
Прощай, Зинаида. Сегодня принял приговор в окончательной форме, вероятно, до казни осталось дней 7-8. Спасибо тебе, что приехала облегчить мне последние дни. Живи, Зинаида. Забудь тяжёлые дни, люби жизнь по-прежнему. Не жди приговора в России, поезжай в Испанию, там рассеешься. Из газет всё равно узнаешь, когда совершат казнь. Я совершенно счастлив и покоен.
В моём деле было много ошибок и беспорядочности, но моя смерть всё довершит, и тогда, увенчанное казнью, моё дело станет безупречным и совершенным.
Я проникнут важностью и значительностью своей смерти, а потому иду на неё бодро, радостно и торжественно.
Прощай, Зинаида. Еще раз благодарю тебя за те полгода жизни - переписки и за твой приезд. Обнимаю тебя; живи и будь счастлива.
Твой Петя.
***
На рассвете 6 марта 1906 г. П.П. Шмидт, С.П. Частник, А.И. Гладков и Н.Г. Антоненко были расстреляны на острове Березань.
***
(Письма П.П. Шмидта в моём повествовании перепечатаны мной из статьи научного сотрудника Центрального государственного архива Октябрьской революции А. Козочкиной помещённой в газете "Комсомольская правда" № 5 от 7 января 1971 года. На фотографии ТА САМАЯ газета - комcомолка, которая храниться у меня почти 52 года...).