Зима была - ух! Зимища! Москва заледенела после дождя. Деревья в хрустале сияющем, гнутся до земли от сосулек на ветках: царство снежной королевы. Дикие яблочки, как стеклянные шарики. И рябина остекленела. Красиво, но птичек жалко. Китаец ёжится у киоска, несладко ему в морозной Москве; обжигающий пальцы пластиковый стаканчик чая не спасает.
Дороги превратились в каток, и самая модная походка, как у гейш, - семеним, не отрывая подошвы от ледяной корки. Вдруг - бах! Падает с высоты собственного роста мужичок. Ненормальная спортивная тетка хохочет над ним, приговаривая по-итальянски, что теперь придется его целиком в стиральную машинку запихивать. Хорошо, что в стиральную, а не в "скорую". Отделался синяками. Туристы, экзотики им захотелось - посмотреть настоящую Россию, зимнюю. Вот и прикатили в Москву. В России же два города - Москва и Санкт-Петербург. Эти-то туристы увидели, что в России не все живут в `избе, как страшная баба-йага из сказки, которую итальянским детям рассказывала учительница, а дети решили, что изба - это и есть национальное российское жилье: у вас все живут в `избе?
В краеведческом музее районной школы директор-энтузиаст установил курную избушку в натуральную величину прямо в классе - без передней стены. Чтобы дети видели, как жили их деды.
Печь, лавки, ухваты, кочережки, расшитые рушники, угольные утюги и через сто лет останутся в музее. А некоторых экспонатов нет и в главных музеях мира.
Вдруг вспомнилась настоящая изба. Бабка Аленка, старушка-веселушка, жила в своей избушке одна. Сын с семьей на другом краю деревни. Внуки прибегали к бабушке помочь с огородом, воды из колодца принести, дров наколоть. Дома же старушка справлялась сама. Как? Она же слепая совсем. Глаза совсем белые, даже намека на зрачок нет.
Я упросила свою бабушку сходить к соседке - одной страшноватенько: настоящая баба-яга, сухонькая, горбатенькая, с палочкой, рябой платок на голове и серая дерюжка, чуть не веревкой подпоясанная, запыленные тапки на худых коричневых ногах; чуть выше меня, десятилетней.
Мы идем в соседний домик. Сени крошечные, щеколда на двери, петельки для замка нет - как запирает, когда уходит? А куда ей уходить-то? В единственной комнатке два окошка. Стены закопчённые, печь небеленая, лавка, стол, никаких проводов и лампочек нет. Зачем - ей же всегда темно. Хотя, как знать?
Бабулька вдруг обрадовалась гостям. Несет мне яблок. Мне - чем только не закормленной. Бабушка моя здоровается и говорит:
- А вот, Аленка, запросила внучка посмотреть, как ты живешь, что ты делаешь.
- А как я живу? Глажу вот. - И я вижу, что бабка Аленка плотно и ровно наматывает майку на скалку и сильно прокатывает ее ребристым брусом - пральником. Никогда я такого не видела - у моей бабушки есть настоящий электрический утюг. Ловко получается - раз, другой, третий. Снимает со скалки - мятые складки разгладились. Следующую. Пальцы, как зрячие, сами справляются. И двигается по хате уверенно. И деревянную ложку мимо рта не пронесет. И мимо лавки не сядет.
- А мы вот тебе медку принесли, - моя бабушка ставит на стол банку. Закончила бабка Аленка гладить. Осматриваюсь. Полутьма в хате. В дальнем углу за печкой занавеска, скрывающая кровать. Полы некрашеные, но чистые - босым ногам уютно. Бабульки говорят о чем-то своем, а я размышляю о том, как она, слепая, могла знать, что это мы с отцом проходим мимо нее по тропинке - первая с нами поздоровалась. И как она живет совсем одна зимой, когда внуки, такие же слепые, как она, уезжают в интернат. Может, сын когда придет картошки из погреба достать и печь протопить? С невесткой старушка не ладит - не любит та ее. Неужели все сама, с Божьей помощью? В углу висит иконка, но не видно, какая - полумрак же. И никакой колдуньей-ведуньей бабка Аленка не была, жила, как умела и радовалась жизни. Чему радоваться? А тому, что лето пришло.
Не было в той избушке прялки и печь не беленная, как в школьном музее. Иначе я подумала бы, что именно ту избушку привез директор в школу. Такую избу не то, что иностранцы, но и россияне не все видели. А туда же - в `избе живете! В Европе жилья настроили больше, чем жильцов. И что? Людям всегда чего-то не хватает.
В Третьяковке есть картина Александра Иванова "Неаполитанский пейзаж". 1911 год. Одноэтажные домики сбегают с горы к заливу, к лодочным пристаням. Сто лет спустя на этом месте фешенебельнейший район - многоэтажные дома-дворцы. И вместо рыбацких лодочек - катера и яхты.
Город преобразился, когда свергли режим Муссолини. Новая власть позвала из-за океана эмигрантов: возвращайтесь домой, на родину. Люди начали возвращаться, ввозить денежки, строить дворцы, гипермаркеты, автострады. В старом городе улочки узенькие - двум машинам не разъехаться. Зато на скоростной автостраде пролетаешь за несколько минут там, где ехал бы час и два по пробкам. Прежним остался только старый город, а новый архитекторы умудрились не изуродовать модернизмом. Даже американский район, похожий на Сидней, органичен. Далеко я уехала мыслями от курной избушки из школьного музея - к автострадам и стоянкам яхт. Хорошо, что туризм развивается и позволяет людям своими глазами увидеть мир. Для южных народов зима - экзотика.
Ничего я не стала говорить хохочущим туристам, извалявшимся в снежной каше. Не стоит давать непрошенных советов. Пусть сами познают колорит России. И пусть расскажут, что в России живут не в избах. Конечно, если расскажут. Обычно вспоминают Кремль - ке белла чита! Большой театр - я там был! Третьяковку - белло палаццо; Эрмитаж - мольто гранде. Морщатся в сторону мусорок - пуцца спорко, забывая о собственных мусорных забастовках. Помнят два русских слова - "да" и "нет". Но в Россию же невозможно не влюбиться - даже в такую снежно-белую, хрустально-сияющую, морозную. Тем более, что жить туристы будут в пристойных условиях. А те туристы, что приезжали в Москву в прошлом тысячелетии на спортивную олимпиаду, не узнают ее, сегодняшнюю.