Мой жуткий сон кончился, но действительность оказалась не лучше: сарай был запертым снаружи.
- Да, влип ты, турист! – сказал я сам себе и стал искать, чем можно подковырнуть дверь. – Вот сейчас придет бородатый дядька и потребует выкуп.
Проверил небольшие окошки наверху, пол – бетонный, побег не удастся. Спина покрылась липким потом, страх сковал мышцы, и холод... Я попытался хотя бы ходить, как заключенный в камере.
Вчера под вечер разыгралась гроза, вполне обычная для этих гор. Так же просто ветер вырывал из рук палатку и стойку уже не впервые сломал. Но вот дополз до кошары. Дурак!
Я уже представил, как Эля с Димой собирают доллары мне на выручку, но тут дверь скрипнула, и вошел тот самый, с бородой. По бронзовому лицу с глубокими морщинами трудно было определить возраст незнакомца.
- Салам!
- Аллах акбар, - выпалил я. Ведь знал, что на "здрасьте" черкесы не реагируют.
- Небось уже в штаны наложил? - ухмыльнулся дядька. - Не бойся, не зарежу. Ты куда путь держишь?
- Да вот гуляю...
– В общем, выручай, добрый человек. Стадо у меня в грозу разбежалось. Попаси вот остатки, а я за остальными смотаю за перевал.
- А если я откажусь? Может, меня жена ждет?
- Не ждет, - ответил он, прищурив глаз, - вон, пуговицы на тебе оторваны и шнурки растрепались.
Мне действительно проще огород вскопать, чем пуговицу пришить.
- Ладно, показывай стадо, - смиренно прошептал я. И подумал: "Все-таки не выкуп, да и помочь надо". По телу разливалась благодать, так что хотелось гладить проплывающие мимо облака.
- Садись, джигит. Или ковбой? Как там по-вашему?
Пастух подвел черного холеного коня.
С третьей попытки я смог перемахнуть ногу. Конь потоптался, но смирился. А я оглядел хозяйство. С полсотни барашек, чуть меньше коров и кучка яков. Те стояли полукругом, явно не доверяя мне.
С лошадьми я немного умел обращаться: в деревне вырос. Разве найдешь лучше друга? А эти глаза? Да кто еще может так понимать меня?
Собаки не слишком ко мне лезли. Они были хорошо обучены и держали стадо компактно.
Я совсем расслабился. Никуда не надо спешить, сиди себе на теплой лошадиной спине и смотри на величественные седые горы.
К вечеру пастух вернулся с отарой овец.
- Все в порядке? Пошли есть шулюм, – на ходу сказал он мне.
Мы вошли в небольшой домик, чистенький, с железной плитой почти в центре. Оказалось, что здесь оставалась его жена. Я видел только ее мелькающий под большим платком нос. Между собой они разговаривали по-черкесски. Ахмед, так звали мужчину,что-то недовольно высказывал жене.
В кастрюле плавали куски баранины, а вот картошки было мало. Зато какие-то дикие коренья придавали блюду неповторимый горный аромат. Посуда простая, глиняная, но вот деревянных ложек, как у меня, не было.
- Ешь больше! Как тебя угораздило так отощать? Жениться тебе надо. Выпей вот это.
Белесая жидкость пахла неприятно, но я все же попробовал.
Пастух все больше и больше добрел. А я не стал рассказывать, что совсем не пью, что я вообще вегетарианец. Что он поймет в моей жизни? Это мы понавешаем на себя ярлыков и ходим все особенные.
В горах все равны, все друзья, все готовы друг друга спасти. А иначе ходи внизу, смотри телевизор и не мучай свои ноги.
- Слышь, добрый человек, через пару дней сюда моя дочь придет, Фируза, бери в жены. Я знаю, ты понравишься. Да ее никто и спрашивать не будет. Только ты должен принять ислам. Борода и нос наши, значит, к русским случайно попал.
Он вынул маленькую фотографию из нагрудного кармана, сначала полюбовался сам, а потом протянул мне. На меня смотрели добрые черные глаза с тем особенным восточным лукавством, которое, пожалуй, только в кино можно увидеть.
" Да знает ли он, сколько мне лет? - подумал я. - И что мы будем с ней делать? Пасти коров? Я, конечно, человек простой, но не до такой же степени! "
- Спасибо, отец. Стар я уже для твоей дочери, да и вообще...
А воображение уже рисовало мягкую покорность, открытую улыбку и стол, полный восточных явств.
Оставив неугомонных мышей с сарае, утром я карабкался на Абишира-Ахуба. Наверху оглянулся. А может, вернуться? Ведь я всегда искал простую жизнь – без роскоши, нервных разговоров, бесполезных стремлений. Но горы манили, будто это была дорога к Богу, дорога к неведомому счастью.
"Все неизбежно будет хорошо", - мысленно повторял я вновь и вновь, и слезы медленно высыхали в лучах восходящего солнца. День, в котором я еще не был, обещал стать ясным. Только в долину стекали остатки облаков, закрывая эту чужую, но чуть не ставшую родной жизнь.