Я не обращался к врачам уж не знамо сколько времени. Ну, не считая стоматолога. Этого врача, хочешь не хочешь, а посещать регулярно приходится. И дело не в том, что я никогда не болел. Болел, конечно, чихал и кашлял, и сопли лечил всяческими широкорекламируемыми средствами. Но как-то так уже давно повелось, температура у меня во время болезни выше тридцати семи и трех не поднимается.
Это, говорят, плохо, ненормально, когда такая нормальная температура держится. Организм, говорят, совсем с болезнью не борется. Так-то оно, может, и так, но в кровать меня недомогания такие не бросают. Я нормально передвигаюсь, на работу ходить могу. Ну, а сопли, хоть и досаждают, конечно, но я на них рукой машу… с платочком.
И вот было как-то дело, то ли под очередной сквозняк попал, то ли очередной раз ноги промочил в дождливую погоду, и застиг меня очередной насморк. И в очередной раз болеть было некогда. И вопреки расхожей поговорке, что насморк, если его лечить, проходит через семь дней, а если не лечить, то через неделю, вылечился я в очередной раз за три дня. Просто настолько это бывало часто, что выработалась уже определенная, индивидуальная такая, лично для меня, методика.
И все шло нормально, обыденно, как и всегда, если бы не одно «но». Это «но» оказалось чуть правее носа. Оно ныло, сначала незаметно, а потом разрастаясь и захватывая новые плацдармы. Заболели зубы, вся правая половина верхней челюсти. Заболели так, что впору бежать к стоматологу и вырывать их все подряд. И если бы я не знал причину, я так бы и сделал. Потом ухо. Его бы тоже неплохо было бы отрезать. Потом лоб над бровями, как будто горячим обручем сдавили мне голову. Нет, наоборот, как будто голова изнутри пухнет и готова разорваться. Этакая мина замедленного действия. Тикает неумолимо, отсчитывая оставшееся время. И никак это не предотвратить.
Тут уж… да… ни резкого движения не сделать, ни наклониться. И как назло, работы много. Что и говорить, тяжко было несколько дней. Анальгином и какими-то там еще болеутоляющими средствами отпаивался, терпел. И как-то так, потихонечку, прошло, отпустило. Я пришел в норму. И благополучно забыл о своих страданиях.
И вот, через уже довольно продолжительное время, когда я был совершенно здоров и не слишком занят по работе, вспомнил я про эти боли и решил навестить отоларинголога. Так, чисто профилактически.
Записался к врачу, пришел в поликлинику, отстоял очередь. Посмотрел он мой нос бегло и отправил на рентген. Ну, действительно, много ли он там увидит, даже с лампочкой и с расширяющим ноздри инструментом, не знаю, как он там у врачей называется. Вот рентген, а еще лучше, вскрытие, должны все показать.
Принес я ему пленку из рентгеновского кабинета, он ее на подставочке специальной, с подсветкой, прикрепил, посмотрел на нее, меня подозвал. А там у него еще плакатики с рисунками развешаны, где все показано — как эта носопырка–носоглотка устроена.
—;Вот, — говорит, — смотрите! Вот здесь, около носа, находятся гайморовы пазухи. И вот здесь, в лобной части, тоже есть пазухи. В левой части головы у вас все нормально, только чуть-чуть затемнено. А вот справа — затемнение полное.
Я прослушал эту познавательную лекцию. Да, очень интересно! Действительно, чего-то там посветлее, чего-то потемнее! Ну и что из этого?
—;Ваш вердикт, доктор? — спрашиваю его.
Он улыбнулся как-то уж больно жалостливо. Потом на плакатик показывает.
—;Это, — говорит, — голова сбоку в разрезе. Затемнение означает, что там идет воспалительный процесс. И он тем сильнее, чем больше затемнение.
До меня потихонечку что-то начало доходить.
—;А вот эта темная область — ваша правая лобная пазуха, — продолжил доктор. — И за ней, за вот этой маленькой перегородкой…
Не нужно быть медиком, чтобы узнать в том месте на картинке, куда он ткнул пальцем, мозг. Судя по тому, что я не потерял способность соображать, в мой мозг еще не проникло коварное затенение, то бишь, воспаление. Как мне показалось, что-то тяжелое внутри меня шмякнулось куда-то в пятки.
—;Дальше, — вздохнул доктор, — ничего не надо объяснять?
Ну, куда уж дальше, понимаю, не дурак. А сказать ничего не могу, только головой киваю. А он номер телефонный набирает, и до меня сквозь внезапно появившийся шум в ушах, доходят обрывки фраз:
—;…Экстренная госпитализация… В течение трех часов… Или вам машину вызвать? — я чувствую, что он обращается ко мне. — Вы сами до больницы доедете или машину «скорой помощи» вызвать?
Тут дар речи начинает ко мне возвращаться.
—;Э, э, э, доктор! Я же совершенно здоров! — тут я поперхнулся, вспомнив рентген и «веселые картинки». — Хм! Ну и сколько я там проваляюсь?
—;Примерно неделю, но если случай хронический, то и больше.
Неделю… Больше… Ну, хорошо, срочных дел на два–три дня у меня нет. А потом?..
—;Нет, доктор! У меня еще не все сделано в этой жизни. Давайте отложим госпитализацию до следующей недели!
Он ничего не сказал, только посмотрел на меня внимательно так, с улыбкой, от которой мне стало нехорошо. Ой, как нехорошо!..
—;Хорошо! Хорошо, доктор! Завтра. Я хоть вещи, какие надо, из дома прихвачу.
А сам подумал — может, что еще по работе успею сделать. Доктор вздохнул… Доктор отвернулся…
—;Вот вам номер телефона! Звоните, договаривайтесь на завтра.
Я пулей выскакиваю из кабинета, сам не свой. С единственной мыслью — что я еще в этой жизни не успел сделать? Осталось двадцать четыре часа до экстренной госпитализации. Слова-то какие страшные!
Всем звоню, всех предупреждаю, все долгосрочные дела отменяю, все краткосрочные доделываю. Кручусь, как белка в колесе. Такую деятельность бурную развил! Я здоровый-то ленивый. А тут — деваться некуда.
И вот на следующий день, нагруженный сумками с личными вещами, в указанное время я двинулся с работы в назначенное место. На общественном транспорте. Просто так было удобно — на метро без пересадок. Да там от метро, я по карте смотрел, дойти, в случае чего, минут за двадцать–тридцать можно. А на машине ехать — того и гляди в пробку попадешь!
Утром была оттепель, на улице — около нуля или легкий плюс. Но сколько мне предстояло быть в больнице, я не знал, а декабрь в Москве обычно бывает холодным. Поэтому я оделся потеплее. И поэтому мне в метро было нестерпимо жарко и душно. Я расстегнулся, насколько это было возможным, снял и убрал в сумку шапку и шарф. Но это не помогло — пропотел изрядно.
И вот, я уж не знаю, что случилось с погодой за те полчаса, что я ехал в метро, но мне показалось, что я въехал в другую климатическую зону. На улице бушевала метель. Судя по тому, что снег, ложась на тротуары, и не думал таять, явно похолодало. И я, значит, навьюченный сумками, почти что нараспашку — жарко мне в метро, видите ли, показалось… Пропаренный, как после бани… Да… Стою на остановке и жду трамвай, троллейбус, автобус или хоть что-нибудь, что довезло бы меня до больницы. Ведь у меня же экстренная госпитализация по поводу какой-то там простудной болезни!
Ну, думаю, вот теперь-то справедливость восторжествует, и я буду похож на настоящего больного. А то непорядок какой-то — соплей уже почти месяц, как нет, завтра, если бы не этот злосчастный визит ко врачу, я собирался скрестить ракетки за теннисным столом со своим заклятым соперником Вовкой.
Метель мела все сильнее, видимость почти нулевая. Трамваи, видать, где-то по дороге замело. Снег за воротник залетает, на шапке сугроб. Холодно. Зябко… И пошел я пешком. Дорога скользкая, ноги разъезжаются…
Вот так я и определился в больницу. Палата трехместная. Телевизор, холодильник, чайник электрический, туалет, раковина в номере. То есть, в палате. Неплохо, весьма неплохо по сравнению с тем, что мне в других больницах видеть доводилось.
Только я сумки разгрузил, вещи по тумбочкам–ящичкам пристроил, врач местный заходит, в перевязочную приглашает. Почему, думаю, в перевязочную? Что они мне там перевязывать собираются?
Интересный, надо сказать, типаж — этот врач. Маленький. Чем-то на актера Ролана Быкова похожий. Когда он играл врача–логопеда. Нет, там он был гладко выбритый, а мой доктор с усами, как Бармалей в исполнении того же актера. Точно, Бармалей в белом халате.
Заглянул он бегло в мой нос. Все ему сразу же стало понятно. Медсестре несколько фраз мудреных на своем докторском языке сказал. Я ничего не понял, да и не старался понять.
—;Ну, — спрашивает меня добрый доктор Бармалей, — какими болезнями болели?
—;Не помню, — говорю.
Ну, в самом деле, не помню. Я о болезнях стараюсь не думать. Так как-то легче живется. И, соответственно, прошлые болезни мгновенно забываю. Тут я вспоминаю, что врачей обычно интересуют почему-то детские болезни: ветрянки, свинки, скарлатинки.
—;Наверное, болел чем-то, чем все дети болеют.
—;Я ничем не болел, — говорит доктор.
А сам так внимательно смотрит на меня. Лампы настольные включены, во лбу зеркало круглое на меня нацелилось. Как будто допрос ведет.
—;Вы удивительный человек, доктор, — гляжу я на него в упор, а сам не «колюсь».
Ну, вот убей бог, не помню! Эх, мама–мамочка, не научила ты меня, что надо врагам… то есть врачам на допросе говорить.
—;Ладно, — не дождавшись ответа, вздыхает Бармалей и заглядывает мне в рот. — Ну вот, гланды же вам вырезали!
И тут до меня начинает доходить, что его, скорее всего, интересуют ухо–горло–носовые болезни. А в детстве глубоком да, было дело, вырезали мне гланды, тогда это считалось полезным.
—;Да, — говорю, — со многими такое случается.
—;Со мной не случалось.
И Бармалей опять на меня испытывающее смотрит: что я еще скрываю.
—;Вы счастливый человек, доктор!
И жду, что же он еще спросит.
—;А аллергия на что-нибудь есть?
Вопросы-то простые и понятные. Что же они меня так врасплох застают!
—;А-а-а… э-э-э… Да у всех, наверное, на что-то бывает.
—;У меня не бывает, — опять гнет свою линию Бармалей.
—;Вы уникальный человек, доктор! — вздыхаю я восхищенно.
Ну, думаю, надо же, наконец, что-то вразумительное сказать, ждет же человек. Диагноз мне из-за меня же поставить никак не может.
—;Да, — говорю, — бывает иной раз насморк ни с того ни с сего. Я на него думал —аллергия, а теперь понимаю — от другой это болезни.
Добрый доктор Бармалей усмехнулся как-то вбок. И я так и не понял, понравились ли ему мои ответы или он решил добить меня на следующем допросе.
Вернулся я в больничные покои, но оказалось, что меня ненадолго оставили в покое. Почти сразу же зашла медсестра со шприцем, предназначенным для меня. Я уж приготовился снимать штаны, но она меня остановила.
—;Руку положите на тумбочку.
Ладно, думаю, в руку так в руку. Видать, это у них такой метод сейчас новый, прогрессивный. Вышел я после укола в коридор с целью рекогносцировки местности, и первое, что мне бросилось в глаза — на медсестринском посту большая табличка «Медсестра делает манипуляции в палате». И рядом «Книга отзывов».
Ух ты! Многозначительная табличка, наводит на размышления. Какие–такие манипуляции? Почем? Но спросить об этом прямо у медсестры я постеснялся. Она была не юна, дородна, восточной внешности, и к тому же решительно направлялась ко мне.
Оказалось, для того, чтобы проверить, как укол действует на мою руку, не вызывает ли аллергической реакции. Это проверка такая у них была. Проверку я прошел «на ура», но легче от этого не стало. Меня затащили в процедурный кабинет.
Вижу, опять шприц с иглой готовят. Я привыкаю уже, руку подставляю и чувствую, что меня не понимают.
—;Какое вам место нужно, — спрашиваю, — обычное?
Ответом мне было молчание и ожидание со шприцем наперевес. Делать нечего, снимаю штаны, ложусь на кушетку… Ретрограды!
Сам укол я, считай, что и не заметил. Но потом… Но потом я почувствовал, что в мою… Как бы это сказать… В мои ягодичные мышцы начинает вливаться что-то тяжелое и едкое. Очень тяжелое. Мне показалось, целую бутылку туда вбухали. Очень едкое. Начали судорожно сокращаться некоторые мышцы. Тяжесть, боль и онемение разливались медленно и непреодолимо по всей ноге.
—;Все, можете идти, — отпустила меня медсестра.
Но я идти не мог. Я мог только ковылять, несмотря на смертельную, как мне казалось, рану в заднице и превозмогая адские муки. Волоча ногу, полуживой, я добрел до кровати и рухнул с мыслью — скорее бы умереть.
—;Ничего, минут через десять отпустит, — успокоил меня многоопытный сосед.
Из чего я уразумел, что это не пытка, придуманная Бармалеем специально для меня, а вполне обыденная процедура для всех больных.
И действительно, боль потихоньку рассасывалась, сознание полностью вернулось ко мне. Ну, ничего. Ладно. Глядишь, и привыкнется. Вот соседи же мои привыкли. Один, молоденький парнишка, лежит в наушниках, с ноутбуком на коленях, фильм смотрит. А другой сосед, так даже сидит, и ничего!
Я тоже попробовал сесть. Получилось. А теперь встать и пройти. Ничего, терпимо. Живем!
Ну, а к вечеру совсем хорошо стало. Разморило… Никуда спешить не надо. Ничего делать не надо… Спать… Отлично! Красота!
Утром, в семь часов, в палате зажегся свет. Когда я смог продрать глаза, то увидел, что мои «сокамерники» лежали в одинаковых позах, на животе, покряхтывая и посапывая. А надо мной стояла вчерашняя медсестра с тем же убийственным инструментом в руке. Я обреченно закрыл глаза и повернулся на живот. Да, еще ведь надо трусы приспустить. Ой! О-о-о-ох! У-у-уф! И я присоединился к нестройному хору своих соседей.
Едва мы снова уснули, вновь включился свет. Утренний обход врача. Восемь часов. Я с трудом приподнял одно веко и увидел, что это не Бармалей, а какой-то молоденький врач, видимо, практикант. Он очень переживал, что вынужден был оторвать нас от столь важного занятия.
—;Какая у вас температура? — обратился он ко всем сразу.
—;Нормальная, — дружно ответили мы.
—;Жалобы есть? — задал он еще один вопрос, уже по дороге к выходу.
—;Нет, — попрощались мы с его спиной, и свет выключился.
В следующий раз разбудили только меня.
—;Анализ мочи, пожалуйста, — медсестра водрузила на тумбочку передо мной специальную баночку и растворилась в утреннем мареве, а ее призрак присутствовал передо мной, помахивая баночкой перед моим носом и не давая погрузиться в сон. Ну, ладно, ладно, сделаю я этот анализ, самый безболезненный из всех.
Можно спать дальше… Такое впечатление, что прошла минута. Или даже меньше. Свет опять включился. Завтрак. Завтрак тут приносят… вернее, привозят… в общем, подают прямо в постель. Не совсем, конечно, в постель вываливают, а ставят тарелки на тумбочку рядом с постелью. У тумбочки верхняя полочка движется вокруг своей оси, поэтому ее можно так развернуть, чтобы — лежишь в постели, а перед тобой — стол с едой. А сам в это время телевизор смотришь. Да-а… Если б еще еда была из ресторана! А больничная — кашки на воде, котлеты паровые, рыбка отварная… м-м-м!.. красная!
Первый полноценный рабочий, можно сказать, день выдался напряженным. Вслед за анализом мочи последовал анализ крови, рентген, кардиограмма, еще один рентген. Где-то в лабиринте больничных кабинетов, в промежутке между какими-то анализами потерялась моя история болезни. Восстанавливать эту короткую, но бурную историю, проходить повторно все эти рентгены что-то не хотелось. Врачам, видимо, тоже не хотелось заполнять заново бесконечные бумажки, и они начали писать свои вердикты на обычных листочках.
Лечащий врач должен был появиться только к вечеру, и, судя по суете медсестер, они надеялись к его приходу все-таки собрать все мои бумажки воедино.
Мой юный сосед, которого в тот день, а это была пятница, должны были выписать домой, изнывал в нетерпении, одетый, с упакованным ноутбуком и личными вещами. Больничные коридоры были пусты. Табличка на медсестринском посту была перевернута. На обратной стороне значилось: «Медсестра находится в клизменной». А рядом по-прежнему многозначительно лежала «Книга отзывов». Так и хотелось открыть ее и посмотреть — ну как, стоит ли пользоваться этой услугой?
Вернувшись с прогулки, я обнаружил, что парнишка исчез, из чего сделал вывод, что врач пришел.
Нас осталось двое: я и мой многоопытный сосед примерно моего возраста, Юра. Как выяснилось, как и я, компьютерщик. А многоопытность Юры заключалась в том, что он поступил в больницу на день раньше меня.
Мы знакомились, рассуждали на тему, что на эти долгие из-за праздника выходные мы, видимо, останемся в палате вдвоем, и что нас наконец-то оставят на три дня отдыхать, без болезненных процедур. Да-да, ведь утром тетушка, привозившая нам завтрак, спрашивала, будут ли у кого сегодня операции — при операциях есть нельзя. А медсестра успокоила нас и сказала, что есть можно.
Мы расслаблялись, разговаривали, смотрели телевизор. К Юре пришла жена в самый урочный для этого час. И вдруг заходит Бармалей и приглашает нас в перевязочную. Сначала Юру, потом, через некоторое время, меня. А ко мне тоже жена должна прийти. Я весь в ожидании и нетерпении. Бдительность-то и потерял. Ну, пригласил он нас на очередной осмотр. Ну, сидит Юра в коридоре на диванчике как-то бочком, голову на бок. Ну, копошится около него жена. Нормально ведь, заботу проявляет. Вот и моя вот-вот должна приехать.
Так и сел я, ничего не подозревающий, на стул напротив доктора. Начал он мне в нос разными своими инструментами лазить. А я смотреть на такое не люблю, глаза закрыл. Думаю, знает, небось, что делает. Только чувствую — больно чего-то, поморщился.
Доктор меня успокаивает:
—;Да-да, это немножко неприятно. Потерпите, сейчас пройдет.
Действительно, боль стала проходить быстро, не то что от уколов. Все затихло, ничего не происходит. Интересно мне стало, я один глаз приоткрыл. Гляжу, у меня из носа проволока торчит. Ну, думаю, нормально, значит так и надо. Доктор с медсестрой обсуждает какого-то пациента, которого они недавно выписали, вернее, не его самого, а счет ему за услуги.
—;А давай посчитаем, сколько же это будет стоить? — говорит доктор. — Значит так, семь дней стационар, плюс операция, плюс анализы, плюс рентген… плюс… плюс…
А у сестры в руках калькулятор — самый, надо полагать, незаменимый медицинский инструмент.
—;Так сколько у нас получается? — вопрошает доктор.
Сестра отвечает, глядя на калькулятор.
—;А он на сколько больше заплатил?
Сестра опять нажимает кнопочки и оглашает итог.
—;Ого! — чешет затылок доктор. — Ну, значит, так оно и есть!
А я тихонько радуюсь, что не мне, а страховой компании надо будет разбираться со счетом, который они выставляют. Я задумываться над такими цифрами не буду — пусть по полной программе лечат!
Тем временем доктор вытащил у меня из носа проволоку, на конце которой оказалась ватка. Боль была, но значительно меньше, чем когда он вставлял ее в нос. Из чего я заключил, что там было обезболивающее лекарство. Он повторил действия с проволокой еще раз, после чего я уже ничего не ощущал.
Меня так заинтересовал этот денежный вопрос, что я опять не сделал никаких выводов, и только закрыл глаза, когда он снова засунул что-то мне в нос.
—;Сейчас будет неприятно, потерпите, — предупредил доктор и с силой надавил на то, что было у меня в носу.
Да, правда, это трудно было назвать болью, но да, правда, это было неприятно. Раздался хруст, еще один завершающий толчок.
—;Ну, вот и все, — возвестил доктор.
И только сейчас я осознал, что это не осмотр, а самое что ни на есть оперативное вмешательство. В глазах стояли слезы, смотреть, что происходит, не хотелось. Память услужливо подкинула свежий образ прилегшего в коридоре соседа, который не сумел доползти до палаты. Во попал!
—;Да вы глаза-то откройте! — скомандовал Бармалей.
Я увидел громадный, как мне показалось, шприц, торчащий у меня из носа, медицинскую эмалированную мисочку — как она там у них зовется? — типа маленького тазика, которую мне подсовывали под нос, чтобы я ее держал руками. Ага, нормально — больной, значит, ассистирует хирургу на своей же операции… Доктор тем временем прилаживал к шприцу какой-то огромный, как мне показалось, насос. Или что-то типа того. Ну все, с меня хватит, подумал я и ушел в темноту, закрыв глаза.
В темноте все оказалось не так страшно. Звуки не вызывали никаких ассоциаций. Все спокойно, надо только выполнять команды доктора.
—;Наклонитесь пониже, откройте рот и высуньте язык.
Язык-то тут при чем? Ну, раз надо… Я почувствовал, что что-то прохладное начинает заполнять мне нос. Бурным потоком полился ручей в мисочку, которую я держал. Потом как будто передернулся затвор ружья — это доктор сменил насадку на шприце. Еще какая-то жидкость потекла мне в нос.
—;Поверните голову на бок. Сильнее. Еще сильней.
Что-то давит, ноющей болью разливаясь по лицу. Нет, не по лицу, а как будто по костям. Кости ноют.
—;Ну, вот и все, — произнес доктор, и я почувствовал, как чужеродные металлические предметы покидают мой нос, а ноздря забивается плотным тампоном ваты. — С первой пробоиной вас!
—;Что это было, доктор? — я понимаю, что все самое страшное позади, и меня разбирает любопытство.
—;Да вы откройте глаза-то!
Видимо, у него было время, пока готовится инструмент для следующего пациента, и он охотно, очень доходчиво и пространно мне все объясняет.
Вот эта зеленая жижа, которая у меня перед носом плещется, это и есть та гадость, которая сидела у меня в гайморовой пазухе и мешала спокойно жить. Мне прокололи перегородку в эту самую пазуху, чтобы туда можно было залить разные промывочные и лечебные растворы.
—;А язык-то зачем мне нужно было высовывать? — интересуюсь я. — Чтобы показать болезни полное пренебрежение?
—;О, нет, — усмехается доктор. — Обычно вот это, — он показывает на мисочку, — стекает по носу. Но если вдруг через рот пойдет, там есть такие соединения, то будет по языку стекать. Не во рту же этому оставаться.
Видать, сработал все же элемент неожиданности. Я был пойман врасплох, ошарашен, обработан. И теперь, получив информацию, я ее как-то не осмыслил, не прочувствовал. Ну, и слава богу! Лучше уж потом, в спокойной обстановке, посмеяться над такими страстями–мордастями.
Как зомби, следуя указаниям доктора, с сильно наклоненной вбок головой, я прошествовал до палаты и лег на кровать.
И тут заходит жена. Я сначала не понял, что это была она. В палате горит свет, а прихожая не освещена. Да и я без очков, неудобно ведь лежать на боку в очках. И вот ситуация. Заходит, значит, жена, а я лежу на кровати с куском марли у носа, ее не узнаю, полуживой, так ей могло показаться. Она проходит, в полуобмороке грохается на стул, вместо приветствий одни вздохи. Минут пять мне пришлось ее успокаивать. А когда время прошло, и мне можно было тампон вытащить, и я встал, живой и невредимый, всего-то с какой-то маленькой незаметной пробоиной в носу. Ну, тут она повеселела, мы разговорились, вышли погулять в холл.
И все бы ничего, если бы не пришел сосед и не сказал, что на меня открыт сезон охоты, и медсестра ждет не дождется, когда вколет мне заряд антибиотика. Делать нечего, надо проходить эту малоприятную процедуру. Я предупредил жену, что могу вернуться хромым и перекошенным. Потом решительно расстегнул пуговицу на брюках и шагнул в процедурный кабинет.
Напрасно я так сильно переживал насчет своего внешнего вида. Укол, против ожидания, оставил лишь легкую ноющую тяжесть, не мешая походке и бодрому расположению духа. Я рассказывал о бурных перипетиях сегодняшнего дня, она рассказывала о новостях на воле. Мой стол был завален гостинцами. Жизнь была прекрасна и не таила неприятностей на ближайшие три дня.
Мы с Юрой проводили наших жен, вернулись в палату и обнаружили, что нас ждал еще один сюрприз в лице молодого человека, устраивающегося на свободной койке.
Ну что ж, даже в выходные свободных мест в больнице не бывает. Юра вспомнил, что когда он поступал сюда, свободное место было только в офтальмологии, и сутки он провел там. И стал рассказывать об интересных больничных случаях. Как, например, один из больных, стоя наутро после операции перед зеркалом в повязке, закрывающей глаз, с юмором рассуждал, а что будет, когда повязку снимут — обнаружит ли он там глаз или нет? Тоже мне, хохмач нашелся.
Веселый такой разговор. При парнишке. И еще, уже ближе к теме, о наших сегодняшних операциях. Насколько же разное у нас было самочувствие после них. Юра говорил, все чувствовал. Когда жидкость вливали, казалось, что вся голова набухает, готова расколоться. Страсти, в общем, всякие.
А потом мы долго рассуждали на тему бесплатной медицины. Это, мол, хорошо, что нас здесь платно лечат, а вот что было бы, если бесплатно? О-о! Самый характерный пример — это стоматология. Я вспомнил, как мне в нашей районной поликлинике зуб лечили.
Врачиха попалась пожилая, многоопытная, универсал в своем деле. Заприметила она у меня какой-то дальний зуб. Я на него и не жаловался, но он ей чем-то не понравился. Поцокала она зубом, наклонилась за каким-то инструментом. А у меня глаза закрыты. Дурная оказалась привычка. Что она там делает, могу только догадываться, и не до того мне. Очухаться бы от лечения другого зуба. И вдруг, чувствую, захватила она его клещами и дергает, качает, дергает. Без заморозки. Быстро, видать, хотела с ним разобраться. Но не тут-то было, зуб сопротивлялся изо всех своих сил. Мне показалось, минут пять длилась эта экзекуция. Пока она его все-таки не выдернула. Посмотрела на него удивленно.
—;А вроде и ничего еще зуб был, — говорит.
С тех пор я в бесплатную стоматологию не хожу.
А Юра вспомнил, как у него после того, как зуб вырвали, боли остались. И потом целый консилиум стоматологов собрался. Решать, что же там болит. Ковыряли, ковыряли дырку от зуба. Осколок кости нашли. Начали его под микроскопом рассматривать, чтобы определить, откуда он — от зуба или это уже челюсть крошится. А потом, когда продолжили в дырке-то ковыряться, другие осколки искать, до них и дошло — заморозку забыли сделать.
И все эти веселые разговоры при нашем новом соседе. А мальчику в это время сделали укол, чтобы проверить реакцию на аллергию. Взяли анализ крови. И только тут, когда наболевшие темы о больном наконец-то исчерпались, мы заметили его присутствие. Он сидел на кровати то ли в трусах, то ли в шортах. Одна нога поджата, другая — коленкой вверх. Он прижимал проспиртованную ватку к месту укола и выглядел затравленно, как Маугли, выдернутый из джунглей в непривычную городскую обстановку.
—;Ну вот, — подбодрили мы его, — сегодня знаменательный день. У нас первая пробоина, у тебя — первая кровь.
И тут открылась дверь и вошла медсестра. Мы сразу же вспомнили рекламу: «Но счастье было бы неполным…»
К нашему неописуемому удивлению парнишке вкололи не один, а целых три укола. Выдержал он их стойко, не издав ни единого звука. Только подергивающаяся нога выдавала его состояние.
—;Ничего, минут через десять отпустит, — хором сказали мы.
Время шло, от укола к уколу, от процедуры к процедуре. На очередном приеме Бармалей оказался весьма доволен ходом моего лечения.
—;Ну вот, — сказал он, — здесь у вас все чистенько стало. Сделаем еще контрольный выстрел, и к концу недели выпишем.
Веселенькая терминология у Бармалея: пробоина, контрольный выстрел. Замечу, что все эти мероприятия, проводимые в больнице, оказали существенное влияние на мое самочувствие, причем в худшую сторону. Пробоина ощутимо ныла. И… как бы это сказать… на корму тяжеловато садиться стало.
Но все равно я убедился в том, что лечить хронические болезни лучше, будучи на тот момент здоровым. Вон как мои соседи мучаются! Им-то, с температурами и текущими, во всех смыслах, воспалениями, приходится куда как тяжелее.
Юру привезли в больницу в два часа ночи с острыми болями. Те прокалывания и промывания, которые мне сразу всю гадость вымыли, ему не помогают. Жидкость из уха, у него еще и отит, не отходит, скорее всего будут делать операцию куда более сложную.
Прошла неделя. Мой контрольный выстрел превратился в расстрел. Не так-то все оказалось просто. У меня было уже три прокола и нужен, по крайней мере, еще один. Антибиотики отменили на шестой день, но моя радость была преждевременной, в тот же день медсестра пристала ко мне еще с одним уколом. Уверяла, что это уж точно последний раз, что больше — ни боже мой, даже если я буду очень просить. Типа на иглу меня посадили. Похохмили на эту тему, я было успокоился, однако после очередного осмотра доктор прописал мне оздоровительные уколы: витамины, алоэ.
Я хорошо наслышан о болезненности этих процедур и ждал очередной порции мучений, однако все прошло более–менее незаметно. Мягкое место, видать, адаптировалось. Удивляет только то, что таблетки здесь не признают. Дела делаются, как впрочем, и все у нас, через задницу.
Уже надоело. Уже жду не дождусь, когда меня выпишут.
Меня не так-то просто потопить! Ни многочисленные выстрелы в корму, ни лазерные удары прямо в лоб, ни пробоины в носу меня не берут! Даже трех контрольных выстрелов оказалось недостаточно! В пятницу у нас теннис. Я жив! Я жажду боя! Ну, Вовка, держись! К барьеру!