*
Октябрь.
Рассветы над морем мягки и неспешны. Солнце просыпается чуть позже, вальяжно катится из-за гор. По-матерински ласковое и приветливое, оно медленно зажигает стволы сосен, касается прохладного берега, воды. Яхты и катера, ставшие постоянными жителями уютной бухты, в эти мгновения одеваются в иссиня-белый. Светлеющее море глотает поблекшие звезды и зацветает ультрамарином. К середине осени море еще не остыло, медленно и неохотно выпускает жар ушедшего лета, продолжает встречать гостей. Бегущий вдоль берега променад окрашен в черный оливами, активно сбрасывающими свои сморщенные плоды. Высокие стройные пальмы всеми сторонами света тянутся к земле тяжелыми, похожими на виноградные, желто-оранжевыми гроздьями поспевающих фиников. А гранаты... Эта бесконечность гранатовых зерен, покрытых глубоко-красной сладостью. Изысканной и такой зовущей.
И вот я здесь.
Ошеломленная яркостью, сочностью, зрелостью.
Будильник не нужен. Он тут как пришелец. За приоткрытым стеклянным порталом поют предрассветную песнь петухи. Соревнуются в экспрессии тембров и нот. Просыпаться легко. Возможно, это заслуга силы гор и свежести моря. Это они дают дневной покой, после крепкий, чистый сон, за ним быстрое пробуждение. Темно. Но осталось совсем немного подождать. Минуты, и небо, слегка опущенное полупрозрачными облаками, зальет розовым, а следом выглянет улыбающаяся радость из-за гор. И устремится вверх, все шире и шире раскрывая свои объятия, пока наконец не обнимет все, что взору доступно, затем медленно поплывет над просторами земными, с родительской заботой одаряя их теплом.
Скорее бежать.
Чтобы успеть. Чтобы не пропустить эти предрассветные мгновения. Бежать вдоль моря по четырнадцатикилометровому променаду, наслаждаясь ежеминутными переменами, картинами, которые рисуют вместе с солнцем звезды и луна, горы, вода, сосны, пальмы, цветы.
Войти в море.
По-утреннему жгучее и прозрачное. И плыть по солнечной дорожке, прижимаясь щеками к теплу. Зажмуриться. Нырнуть. Где-то у песчаного дна открыть глаза, спугнуть малюток-рыб, вынырнуть, и вот он новый день. Пора на завтрак.
Позавтракав, отправиться к горам.
*
Я шла неторопливо. Наблюдательно долго. Сначала вдоль тихого берега, затем вглубь долины, туда, где у подножия горы жило старое селение. Шла вдоль высохшего канала, по которому горные реки весной льют свои воды в далекое море. Через канал горбатились ветхие деревянные мосты, с обеих сторон кланялись корявые серебристо-серые оливы, радовались все еще цветущие олеандры и бугенвиллии. Прошла мост в направлении гор, узкую улочку со старыми домами, окруженными южными садами. Где-то в глубине садов прятались забавные печи с высокими дымоходами, расставленная тут и там архаичная утварь. На газонах, у заборов, оживляя пейзаж, возлежали разных размеров и форм глиняные горшки и керамические кашпо с геранью. Буйствовали цветники. Минув удивительной хрупкости беленую мечеть, я ступила на круглую площадь - сердце маленького селения у моря, прижатого к горам.
И тут увидела вечность.
Дерево расположилось аккурат посреди селения. Может селение выросло вокруг него, а может давным-давно добрые руки бросили плод в землю, чтобы когда-нибудь он дал поросль, разросся, прикрывая своей сенью дома в жаркие средиземноморские лета.
Дерево широко опиралось. Оно не просто опиралось. Оно вросло. Так глубоко, что, возможно где-то под землей разбросало отростки громадного корня на все селение, а может и до самого моря, и слушало разговоры в домах, поставленных где-то там, наверху. Голоса менялись, исчезали старые и появлялись новые, а оно все жило, покоилось на одном и том же месте, делилось все новыми и новыми ветвями, их кончиками смотрело на осень, лето, весну, зиму... Дремало и в дремоте созерцало вечность, само медленно становясь вечностью.
В нижней части необхватного ствола чернели огромные дупла, настоящие комнаты-пещеры. Там, совершенно точно, жили птицы и, наверное, кто-нибудь ещё. Тесно прижавшись к стволу, стояла скамейка: для уставшего путника и вечерних деревенских посиделок с чаем, хлебом, сладостями, для организованных собраний, самых разных важных жизненных событий. Дерево объединяло. И местных жителей, и чужаков. И ему было совершенно безразлично, какого цвета кожа у его гостей, какой язык, возраст и вероисповедание. Оно заботилось, оно отдавало, оно оберегало. От ветра, палящего летнего солнца, дождя. И это было дело всей его жизни. Ах, нет. Это было не дело. Это была жизнь. Жизнь добра. Тихой мудрости. Жизнь мира и любви.
Сильной прекрасной Чинары.