Светлой памяти всех пропавших без вести
в годы Великой Отечественной войны посвящается.
Глава первая
Чем старше становлюсь, тем чаще моя память возвращается к прошлому — Великой Отечественной войне. Давно это было, а перед глазами такие яркие картины из детства! Вот, как сейчас, вижу маму, женщину далеко еще не пожилую, с тугой тёмной косой, закрученной на затылке, её сине-серые глаза, опушённые густыми, но короткими ресницами, чистое, гладкое, без морщин, но бледное лицо, одетую в домашний старый ситцевый халатик в мелкий розовый цветочек. Сколько ж тогда ей было? Задумываюсь, считаю. От отца не было известий уже более двух с половиной лет. Значит, 1944 год. Да, совсем немного — тридцать шесть лет. Сейчас она больна: почка болтается на плеве, но, слава Богу, работает. Мешок с зерном на колхозном току одна подняла: вот она и оторвалась, поэтому сильно болит спина и ноет низ живота, но она не лежит в постели, как приказывал врач, а напряжённо смотрит из окна на большую столбовую дорогу, по которой провожают и встречают солдат. И вдруг радостно просит:
— Доченька, беги скорей на мост, там солдатик на нашу сторону свернул, может, наш отец раненый идёт?
Чётко слышу её голос. В нём слышится тоска, и надежда, и затаённая радость, потому что не получала она извещение о гибели мужа, как другие, значит, ещё верит в его возвращение. Да разве ж могу я забыть те муки ожидания отца!
— Бегу, мамочка, бегу! — громко отвечаю ей, — и несусь со всех ног к речке, через которую выстроен высокий мост, чтобы в весеннее половодье его не разрушило. Надо сказать, что папа был призван осенью 1941 года, но был уже опытным воином: немного воевал в гражданскую, затем всю Финскую прошёл до конца и теперь ушёл на третью, самую страшную, самую кровавую и жестокую. Снова передовая, снова бои… Снова ожидание вестей, но их нет с декабря 1941года…
И не просто бегу, но ещё и подружке-соседке кричу:
— Галка, скорей — за мной, на нашу улицу военный идёт. Может, это твой отец?
— Лечу стрелой, — отзывается тоненькая босоногая девчушка десяти лет, с остреньким носиком, сплошь усыпанным мелкими веснушками. Тут младший братишка Женя, которому не было ещё четырех лет, услышал слово «отец» и с плачем ринулся за нами. Он ещё не понял, что речь идёт о совсем не знакомом пока мужчине.
— А как я его узнаю?
— Не волнуйся, папа сам тебя узнает, если это он, — на бегу бросаю я. Тут до детского ума дошло, что, возможно, это не его отец возвращается. Оно так и было, мы встретили тяжело раненного дядю Костю, семья которого жила через три дома от нас. Брат горько разрыдался, мы долго его потом успокаивали. Его худенькое тельце долго вздрагивало в моих объятиях, а серые большие глаза никак не хотели прекращать поток слёз. Выгоревшие белёсые волосы слиплись от пота и волнения.
— А когда же мой папка придёт? — всхлипывал он, — у Сашки уж давно дома!
А вчера отец дал ему кусочек сахара, так он, жадина, даже лизнуть не дал! Не знал он, глупый, что с войны не все возвращаются, а отец его товарища вернулся совсем больным после очень тяжёлого ранения, тогда только таких отпускали. Но нашей семье легче: наш отец — бывалый воин, и никакого известия о его смерти мы не получали. Мы, дети, все очень ждали отца, но больше всех жаждал встречи самый младший из детей. Он ведь его совсем не знал. Когда папа уходил на фронт, ему было только несколько месяцев. Помню, как ребёнок плакал, когда родственники и соседи были за столом, а мама никак не могла его успокоить. Видимо, её волнение передавалось грудному младенцу. Как ей, бедной, не переживать! Она оставалась одна с четырьмя малыми детьми. После Финской кампании муж был ранен в обе ноги, на них периодически открывались свищи от пуль, которые никак не удавалось врачам вылечить до конца. Перед самой войной их еле-еле подлечила опытная травница Авдотья, уважаемая добрая женщина во всей округе. И вот снова война! Извинившись, папа встал из-за стола, взял у матери Женю и в течение всего вечера носил его на руках. И как ни странно, мальчик сразу успокоился. Уже позже вспоминали не раз этот случай. Мы думали, что маленький братишка не зря притих на груди папы и что он как бы давал надежду семье, что с отцом всё будет хорошо.
Прощальный вечер приближался к концу. К нашему дому начали подходить мобилизованные, набилось в избу много народа, а она, небольшая, низенькая, окошки маленькие, но и к ним с улицы тоже пристроилось немало людей. Все шли от самого начала села к столбовой дороге (она проходила через центр деревни) и по пути захватывали других, чтобы всем вместе идти на сборочный пункт, находящийся в 15 километрах от Миткирея (так называлась наше село). С другого конца улицы точно так же шли будущие солдаты и провожающие к этой же дороге, чтобы к утру всем вовремя быть на месте сбора.
Глава вторая.
Немного о нашем посёлке. Это очень большое село, состоящее из двух улиц, длиною не менее четырех километров. Между ними вдоль — речка. Через неё по центру улицы — мост, переходящий в грунтовую столбовую дорогу, ведущую в районный центр и на железнодорожную станцию. Обе стороны её засажены густо деревьями, чтобы зимой не заносило снегом. Посередине, на пригорке, — прекрасная белая кирпичная школа, построенная ещё до революции, в которой находилась большая библиотека.
Перед школой — старый сквер, засаженный березами, елями, дубами и жёлтой акацией. Рядом в неглубокой ложбинке из-под земли бьёт родник, из которого люди берут воду. Он даже зимой не замерзает. Вода в нем очень чистая, вкусная и, говорят, лечебная. А ещё его называют в шутку ключом лентяев: моя двоюродная сестра Зоя, будучи первоклассницей, часто шла в школу через него, преднамеренно заходила зимой в воду, опуская «хвост» своей шубёнки, сшитой из совсем не годного полушубка по старинной моде (спинка по талии присобрана). Учительница сразу отправляла её, мокрую, с уроков, а в классе поднимался страшный хохот. Конечно, «хвост» в мороз сразу поднимался вверх трубой, и она с рёвом возвращалась домой. В школу можно было дойти и другим путём, но она выбирала этот: ей не хотелось учиться. С тех пор и прозвали этот родник родничком лентяев. На другой улице, напротив школы — клуб, сельский совет, большой магазин. По берегам речки — лес, выращенный жителями, где много смородины и ежевики, весной и осенью собирают тут грибы. Вот отсюда и уходили наши сельчане на фронт.
Как тяжело им было покидать милую родину, где в любое время года красиво, с каким волнением прощались они с огромным великолепным яблоневым садом, тянувшимся на много вёрст, за которым ухаживали все, даже школьники-старшеклассники, берегли, лелеяли. Он ещё молодой, но некоторые деревья уже два сезона давали неплохой урожай. А цветение весной! Сколько восторга вызывала его красота! Уходя на фронт, они наказывали дедам – Ивану и Макару:
— Ну, деды, мы на Вас полагаемся, что не дадите зимой зайцам кору на деревьях объесть, не погубите, милые, наш сад, — просил ответственный за его сохранность дядя Игнат, большой любитель садоводства, кривоногий, сутулый средних лет мужчина, уважаемый на селе за трудолюбие, ответственное отношение к порученному делу.
— Охо-хо, Игнат, не волнуйся. Да рази мы не понимаем, сколько заботы в него вложено, — успокоил садовода дед Макар.
— То-то и оно, да и ночей бессонных тьма весной: заморозки могли весь урожай погубить, всем колхозом опилки жгли по ночам, чтобы цветки мороз не съел. А кто народ поднимал? Ай, мы не знаем. Из-под земли достанем, чем стволы защитить, не беспокойся, дорогой, — включился в разговор дед Иван.
— Попросим директора школы, чтобы разрешал ребят брать на срочные работы: сад удобрять и готовить его к зимовке — обвязывать стволы. Без их рук тут никак не обойдёмся, твёрдо, как отрубил, — сказал дед Макар.
— Не переживайте, родимые, справимся со всем хозяйством. Нешто мы совсем глупые, — пропищала тоненьким голоском пожилая Аксинья, проводившая своих двоих сынков на срочную службу ещё в 1939 году.
Дети у неё родились после сорока. До этого Бог младенцев не давал. Она в них души не чаяла, думала, что скоро уже вернутся, а тут война … Сыновья- близнецы служат вместе, пока живы, шлют весточки матери довольно часто.
— Вы теперь защитники наши, ваша задача — крепче бить лютого врага, чтобы родину не опозорили, а то ведь в семье не без урода. Мы верим и надеемся, что среди вас таких не будет, а мы уж тут… Да что говорить… Сами знаете, какие у нас бабы… — с чувством заверила уходящих на войну бригадирша Татьяна. На вид ей не больше тридцати, она тоже провожала мужа, большая любительница русских песен. Когда все двинулись уже на дорогу, женщина запела:
Великую землю,
Любимую землю,
Где мы родились и живём,
Мы Родиной милой,
Мы Родиной светлой,
Мы Родиной нашей зовём.
Песню подхватили другие. Так тяжёлые мысли людей немного отступили. А потом —наказы, наказы… Каждый из уходящих понимал, что может назад и не вернуться домой, чай, не на прогулку шёл, поэтому хотел предусмотреть всё, предостеречь близких от ошибок по хозяйству. Шли медленно, благо время позволяло. Добрались до места вовремя.
Глава третья.
Все мужчины, кто мог, ушли воевать с немцами. Дома остались старики, женщины и дети. Вскоре началась жизнь, полная тревог, забот и бытовых трудностей. Быстро таяли запасы продуктов, одежды, обуви, мыла, соли, спичек, керосина. Хорошо ещё, что оставались опытные старики, которые помогали нам выживать. На нашей улице их было двое: дед Иван и дед Макар. Оба прошли Первую мировую войну, оба худенькие, сгорбленные, но весёлые, никогда не впадающие в уныние. Дед Иван, высокий, с копной седых волос, с хитринкой в карих глазах, с лицом, заросшим густой щетиной. Прежде чем что-нибудь сказать, долго думает, а потом медленно говорит, растягивая слова. Его друг Макар, щупленький, среднего роста, совсем лысый, но очень живой, юркий, ходит в любое время года обязательно в сером жилете, надетом поверх рубашки или свитера. Его чёрные маленькие глазки бегают, блестят, как у маленького мышонка. Удивительно, что они не потухли, как бывает у людей его возраста, а им на двоих с другом уже около 150 лет. Его жители любили больше, чем Ивана, за чуткость. С раннего утра и до поздней ночи он на ногах. Обязательно узнает, все ли сельчане здоровы, возможно, кому-то нужна срочная помощь. Между собой жители его часто звали просто Охо-хо за его любимую присказку. Он это знал, но никогда не обижался. Если, к примеру, теленок пропал, тот говорил: «Охо-хо, хозяйка, давай собирай отряд ребят на поиски. Не упал ли телёнок с обрыва в омут (был один у нас такой на реке) . И пошибче!» А если кто-то из детей заболел, а врач только в райцентре, он снова: «Охо-хо, скорей вези, Анюта, мальца в больницу. Охо-хо, вот беда! Но ты не горюй, охо-хо, там быстро вылечат, главное — не опоздать, — убеждал он мать. Говорил старик всегда быстро, отрывисто, как дрова рубил. И странное дело, но дед всегда был прав, подавая свои советы. Чтобы мы делали без него, не знаю. Матери шли к нему за советом, как к последней надежде. Он учил подростков рубить дрова, сено косить, запрягать своих коров в телеги (это тоже приходилось). Машин почти совсем в хозяйстве не осталось: отдали для нужд фронта, а заготавливать корм скоту на зиму как-то надо, поэтому часто сено оставляли в стогах прямо в степи за несколько километров от села, если вывезти его не удавалось. Тогда зимой ездили за ним на волах и коровах, даже привозили на себе, впрягаясь в салазки.
Глава четвёртая.
Однажды, в конце февраля 1944 года, старший брат Володя отправился со своими санками за сеном для нашей Зорьки, которая совсем отощала, а мы, надо сказать, на неё просто молились, понимая, что без неё нам не выжить. Утро было на редкость ясное и тихое, на небе ни облачка, ярко светило утреннее зимнее солнце.
Зимой бывают дни серые, хмурые; иногда за всю неделю ни один лучик ни разу не пробьётся сквозь толщу тёмно-серых облаков. А тут вышло солнце, блестящее, праздничное. И как сразу всё изменилось! Вышел человек из дома — попал в сказку. Стоят кружевные деревья, каждая веточка снежным мхом покрыта, сверкает блестящими
золотистыми искрами. Небо поднялось и кажется теперь гораздо выше. В ближнем лесу, около речки, слышен стук дятла, бьёт своим клювом в дерево, как неутомимый барабанщик.
Синицы перелетают с одного дерева к другому, осыпая иней. Он сверкает на солнце удивительным блеском. Лес и деревья возле домов становятся светло-серебристыми и густо посаженными. И кажется, что находишься не во дворе дома, а в густом лесу, где вот-вот пробежит хитрая рыжая лиса или заяц. А может, и другие звери пожалуют в гости. Уйдёшь в поле: оно залито ярким солнечным светом, снег нападал за ночь пушистый, мягкий, ласковый. Вот такое сказочное настроение дарит зимний солнечный день. На душе становится радостно, глядя на такую красоту, несмотря на все невзгоды. Как прекрасна она, русская зима!
Вот в один из таких дней отправился старший брат (ему было тогда двенадцать лет) в поле. Ничто не предвещало беды. Он взял свои салазки и пошёл за сеном для нашей кормилицы. Идти ему надо было в Сухую балку, находящуюся за несколько километров от дома в степи. Только там ещё оставались последние несколько стогов. Через пару часов, откуда ни возьмись, появились небольшие снеговые тучки, которые быстро разрослись в сплошную пелену, закрыв все небо, солнце скрылось, и повалил крупными хлопьями густой снег. Прошло не более часа, как в двух шагах уже ничего не было видно. Мама заволновалась:
— Дети мои, что же нам делать? Как же Володя? Он ведь не найдёт дорогу домой: снег сплошной стеной — перед ним.
— Мамочка, не волнуйся так, пойду к деду Макару, он что-нибудь придумает, — умоляю я, десятилетняя бледная девочка, с длинными толстыми косами, обутая в старенькие подшитые валенки, одетая в ветхое пальтишко из выцветшего байкового одеяла, но мать плачет:
— Посмотри на улицу, как там сразу потемнело, — причитает она сквозь слёзы. Лечу к деду Макару, а его нет, мчусь в колхозное правление, объясняю, в чём наша беда. Там всё поняли, подняли народ, но как искать, когда ничего не видно, а на дворе — ночь? Не потерять бы искавших. До утра брат, естественно, не появился. Метель продолжалась трое суток. Когда хоть немного становилось светлее, продолжались поиски. Сельчане разбредались во все стороны группами, но далеко уйти от села не могли: видимость была очень плохая, а тут ещё с новой силой продолжала делать свое злое дело метель. Мать совсем почернела за сутки поисков. Сама не могла пойти искать: уже полгода совсем не ходила — сковал острый ревматизм. Соседи старались помочь семье, находились рядом, убеждали, что сын — смышленый мальчишка:
— Ну что ты, Маша, так убиваешься, он у тебя найдёт способ выжить, стога соломы в поле есть!
—А как их найти в такую метель? — отмахнулась мать, — и волки могут напасть.
Зима, они голодные злые! Ведь степь это!
— Даже мысли такой не допускай, — встряла соседка Дуся, маленькая, полная, до безобразия с большим животом, как колобок, женщина средних лет.
— Вот увидишь, Володя вернётся. Может, с пути совсем сбился, а промежутки просветления короткие, поэтому он не успевает за это время определить, куда надо идти, — добавила я.
Вторые сутки заканчивались, а поиски не приносили матери утешения. Прошёл по селу слух, что будто бы видели в поле какого-то старого человека, наверное, тоже попавшего в беду, но он якобы сказал, что свою дорогу не терял, так как рядом его деревушка. Это была правда. «А вот намедни видел в степи какое-то темное движущееся громоздкое пятно. Возможно, это был человек, которого вы ищите? Я ещё подумал, что в такую погоду метель дальше конюшни никого не пускает. А тут кого-то несёт нелегкая», — с досадой проворчал старик. Ободрённая рассказом, группа односельчан «прочесала» окрестность, но нигде следов брата не нашла. Третьи сутки закончились с нулевым результатом. На четвёртые сутки погода прояснилась, метель улеглась, народ снова врассыпную — во все стороны, но результат тот же. Мама совсем упала духом. Все ночи напролет не спала, молилась, просила Бога спасти жизнь сыну, в рот, кроме воды, ничего не брала. Она понимала, что выжить зимой три дня и три ночи без еды, он, измученный, голодный и замерзший, не мог. «Наверное, волки напали», — со слезами промолвила мама. Пришёл Охо-хо, начал убеждать мать:
— Не поднимай панику, Маша! Не расстраивайся раньше времени, уверен, что Владимир жив! Охо-хо, охо-хо! Какие волки? Они что, его вместе с санками слопали? Найдём, обязательно найдём! А волки — не дураки, деревяшки грызть не станут! Успокойся! Всё поле вокруг прошли, а никаких следов расправы зверя с человеком не находили, —продолжал тот, — охо-хо! Мать задумалась, а потом снова:
— Так ведь санки он мог и бросить, их, небось, где-то снегом давно замело, – зарыдала она.
Мы, дети, около матери горько плачем, а у мамы началась настоящая истерика. Тут приходят из правления колхоза и сообщают, что сейчас позвонили из райцентра и рассказали, что с пропавшим подростком всё будет хорошо. Да, есть обморожения, но они не очень серьёзные. Мы все теперь уже плакали от радости и с нетерпением ждали, когда его привезут домой. Эта весть быстро облетела весь посёлок, в избу пришло много людей, радовались за нашу семью, понимая, что могло быть по-другому.
К вечеру четвёртого дня его нашли подростки из далёкого села. Он еле-еле передвигал ногами, шатаясь, как пьяный, продвигался к их деревне, но салазки с сеном не бросал. Ребята были на лыжах, увидев измученного парнишку, посадили его на санки и привезли к себе домой. Там оказали ему первую помощь, обогрели, накормили и сообщили в районный центр, а оттуда — в наше правление. Так он и нашёлся, перепугав всё село. За три дня непогоды прошёл около ста километров, оказавшись в далёком незнакомом селе Покровское. Несколько слов о старшем брате. Высокий худенький подросток с синими глазами, с ёжиком непослушных волос. По характеру упрямый, но очень добрый, всё живое очень жалел и любил. Совсем не важно человек это, животное или дерево — всё для него живое. «Всё надо беречь и охранять», — часто напоминал он нам, детворе.
Глава пятая
Трудно приходилось в эти годы всем: и взрослым, и детям. Остро не хватало топлива, чернила из сажи замерзали, ученики и учителя на уроках — в верхней одежде, в перчатках, а голод не давал думать и запоминать, постоянно у ребят кружилась голова, они падали в обморок. Тетрадей не было совсем, писали на старой обёрточной бумаге, но чаще на газетах. Не было спичек, нечем было разжигать печи. И тут Охо-хо (дед Макар) принёс из оврага камешки, показал, как добывать с их помощью искры. Эта забота отпала.
Вместо мыла делали мягкую воду, пропуская её через соломенную золу. Этой водой мыли волосы, стирали бельё. После стирки — на мороз, чтобы вшей не развести, а они, проклятые, всё равно появлялись. Деды говорили, что это от голода и тревог. «Вот в Первую мировую они нас поедом ели, жуть, как досаждали, а всё от тоски, голода, да и помыться удавалось редко», — вспоминал дед Иван.
Несмотря на трудности, сельчане собирали тёплые вещи: овчинные дубленки, валенки, вязали шарфы, перчатки с двумя пальцами (большим и указательным), сушили картошку, свеклу, морковь – всё отправляли для фронта. Прошла первая военная зима. От папы с декабря писем так и не дождались.
Наступила весна 1942 года. Всё взрослое население и подростки стали работать на полях. Хорошо, что оба деда за зиму научили женщин работать на тракторах, комбайнах, косилках. К счастью, они владели этой техникой. Жаль только, что её в селе осталось очень мало, особенно колхоз нуждался в тракторах и запасных частях к ним.
Бабушки присматривали за детьми и не только родными. «Не дай Бог, чтобы в беду не попали: на каждом подворье — глубокие колодцы, а рядом — речка. Глаз да глаз нужен», — наставляли они матерей.
Вставали очень рано, чтобы успеть до работы истопить печку, приготовить хоть какую-нибудь еду. Кто раньше всех затапливал, к тому и бежали за угольком. Выходишь, бывало, из дома и смотришь, из какой трубы дымок вьётся, туда и бежишь с жестяной банкой. Огонь берегли, сохраняя его в своих очагах. Так народ и обходился без спичек. Не было керосина, народ придумал коптилки. Пузырёк с каким-то техническим маслом и фитиль из шерстяной полоски. Электричества тогда в нашем селе ещё не было. Пряли, делали уроки при ней. Иногда доходило до смешного: уткнувшись в свои газетные тетради да книги, каждый занимался своим делом, а коптилка — в центре стола. Приготовишь уроки, а ещё очень почитать хочется. Посидишь так часа два-три, склонившись, а когда голову поднимешь да посмотришь на всех сидящих за столом, тут смех и разберёт. Не остановить: на всех детских лицах под носом чёрные усы, как у Гитлера, словно сопли свисают. Света от коптилки мало, а копоти и гари много. Вот так и учились.
Золу из печек собирали в мазанки и амбары. Каждое утро хозяйка выставляла вёдра с золой, а мы, школьники, на санках, где была привязана довольно большая корзина, забирали вёдра и отвозили в отведённое место. У каждого из нас был свой участок улицы, высыпав золу , пустые вёдра отвозили к домам. Других удобрений, кроме золы и навоза, не было. Всё надо было собрать до занятий в школе. Ежегодно с учителями весной и летом во время цветения собирали лекарственные травы: ромашку, пастушью сумку, горицвет, подорожник, зверобой, бессмертник и другие. Из них готовились лекарства для раненых. А ещё постоянной работой в летнее время была прополка посевов.
Война продолжалась… К середине войны совсем худо стало. Один учебник выдавался на несколько человек, но самый злейший враг ребят — голод. Особенно страдали от него присланные педагоги, поэтому родители старались их поддержать — делились своими скудными запасами. Засевались поля не все: рабочих рук и техники не хватало. К тому же собранный урожай отправляли почти весь на элеваторы для фронта. Обеспечить воинов продуктами — главная задача всех, оставшихся в тылу. На трудодни выдавали колхозникам заработанное уже поздней осенью, когда зерно было часто со льдом, да и мало, но никто не роптал. Каждый понимал, даже дети, что дома можно кое-как выжить за счёт огородов. Правда, были годы, когда овощи сгнивали в земле из-за дождей, а иногда сильно доставала засуха. Тогда приглашали в деревню священника из другого села (у нас церкви не было) и шли по улице с иконами, прося Бога, чтобы прошёл дождь. В такие зимы было особенно мучительно выжить. Весной ели все съедобные травы: лебеду, крапиву, конский щавель, ботву свёклы и т.д.
Глава шестая
Среди всех бед самой большой были похоронки! Каждый день близкие ждали почтальона и боялись его. К началу 1943 года больше половины ушедших на фронт наших односельчан были убиты, несколько сотен пропали без вести. Семерых жёны забрали из госпиталей после тяжелейших ранений. Все завидовали этим семьям: дети дождались отца, хотя и очень больного, но живого. Теперь семья не даст ему дома умереть, выходит, вылечит его душу. Главное, что он жив и по-прежнему любим женой и детьми. Всем хотелось дождаться пусть израненного, но живого мужа, отца, сына. Жили в посёлке очень дружно, поддерживая друг друга. Только благодаря сплочённости, взаимовыручке, доброте, мы и выжили. Когда с фронта кто-нибудь получал письмо, изба его до отказа заполнялась людьми: все хотели узнать, как дела на передовой, скоро ли конец войне будет?
Наступил 1944 год. От отца — ни строчки. Дважды нам передавали, что в соседнюю деревню один из фронтовиков прислал письмо, где якобы написал что-то об отце. Мы с радостью помчались туда. Зима, метель, плохая видимость, но по дороге между нашими колхозами были вёшки, которые не дали нам сбиться с правильного пути. Холода мы с сестрой Аней (четырнадцатилетней девушкой, одетой в мамино пальто) не чувствовали: радость и тревога переполняли нас. Что же нас ждёт? А дома мама с нетерпением ждала уже от нас новостей. Идти надо около восьми километров, но мы летели со всех ног на лыжах. Вот и оно, село Зубровка. Быстро нашли нужный дом, вошли. Нас встретила хозяйка, молодая красивая женщина, с ребенком на руках. Когда узнала, зачем мы пришли, всплеснула руками и проговорила: «Господи, так речь в письме не про вашего отца, а про моего брата Фрола Петровича. Они просто тезки. Просто Фрола Агафоновича знают все в окрестности (перед войной отец работал на мельнице, куда привозили для помола зерно из ближайших сёл), а моего брата нет. Вот, не разобравшись, и пошла гулять молва о вашем папе. Девочки, не расстраивайтесь, вы ещё встретите своего отца».
Домой мы добрались на лыжах быстро. Мама ждала нас в большом волнении. Мы с ходу закричали:
— Мамочка, не волнуйся, плохих новостей нет!
— А какие есть?
— Просто ошибка вышла, речь в письме шла о другом человеке. Правда, тоже о Фроле, но чужом для нас.
Когда мать немного успокоилась, мы подробно ей всё объяснили. Долго ещё потом на нашей улице вспоминали эту «утку».
Второй раз наша семья была поднята на ноги, когда в конце 1944 года вернулся наш односельчанин (ему после длительного лечения ран дали двухнедельный отпуск) и рассказал, что видел отца, когда проходили комиссию в конце ноября 1941 года перед отправкой на передовую. Ехали на фронт в разных вагонах. С тех пор больше о нём тот ничего не слышал. Сам он был дважды тяжело ранен и контужен. Его рассказ ничего нового нам не принёс, так как последнее письмо с фронта мы получили в декабре 1941 года.
Глава седьмая
Наступил последний год войны, а нам по-прежнему ничего неизвестно о судьбе
отца, но в глубине души мы верили, что он вернётся с третьей войны. Вспоминали, как плакал Женя перед уходом отца на фронт, пока тот не взял его на руки. Даже это теперь нам давало надежду на его возвращение. Мол, это хороший знак, что плач мгновенно прекратился. Все радовались сравнительно быстрому продвижению Красной Армии на запад. Война потихоньку подходила к концу.
Наступила весна 1945 года. 9 мая объявили об окончании войны. Было это так: жителей собрали возле сельсовета, и его председатель, одноглазый хромой Ефим, пригласил всех поближе к столу, покрытому кумачовой скатертью, на котором стояла четверть самогона. Оглядев всех внимательно одним глазом, громко крикнул: «Родные вы мои! Закончилась проклятая война! Поздравляю всех с Великой Победой и низко склоняю голову перед Вами, женщинами, школьниками, нашими старенькими бабушками. Не видать бы нам Победы, как своих ушей, если б мы не жили так, как жили… да что тут говорить… А особая огромная благодарность всем нашим воинам — живым и павшим на своих и чужих полях в бою! Боже, сколько ж они вынесли, родимые, воевали, не щадя живота своего! Какого супостата одолели!»
Господи, что тут началось: семьи, чьи близкие остались живы, плакали от радости, смеялись, обнимали друг друга, а жёны, матери и дети, кто уже не надеялся встретить родного и любимого, падали на траву и горько рыдали, проклиная Гитлера. Кто-то выпил за Победу, но ни одна женщина не встала с земли и не выпила за упокой близкого, всё ещё надеясь на чудо возвращения. До сих пор перед моими глазами эта картина, будто вчера это было. Да разве ж такое можно забыть! Никогда, никогда никому не забыть, что было в годы Великой Отечественной войны! Помнить всем и всегда, какой ценой добыл Победу наш народ!
А враг был коварен, силён,
В победе своей убеждён!
И чтобы его победить,
Пришлось много крови пролить!!!
Война выкосила почти всех мужчин, ушедших на фронт, вернулись единицы, да и то покалеченные. Вполне здоровых дождались не более десяти человек из всего огромного села, но как каждому из них радовались жители! Женщины бежали к ним с расспросами, а вдруг кто-нибудь из них встречал на военных дорогах их близких и родных.
Началась мирная жизнь, полная забот и труда. Как ни старались жители, но засеять полностью поля весной 1945 года не удалось, поэтому зерна собрали недостаточно, чтобы государству сдать и себя накормить. Остро не хватало продуктов и в 1946 – 1947 годах.
Время шло, а о папе так ничего мы и не узнали. Где он? Что с ним? Никаких вестей! Маме дважды гадала цыганка, и та убеждала её, что отец жив. Наверное, она специально так говорила, чтобы не отнимать у матери последнюю надежду.
— Война, такая долгая и кровавая, что ты хочешь, ведь ещё в госпиталях и плену много солдат; подожди, потерпи ещё немного; вернётся твой хозяин, — вселяла веру она.
— Так-то оно так, только никакой весточки почему-то не было с декабря 41 года?
— Так из плена не может, значит, прислать!
— Эх, если бы твои слова были правдой. Вот счастье-то какое было бы! А то как тогда написал письмо, в котором просил прощения за всё прожитое, если вольно или невольно обидел меня, да очень умолял, чтобы детей сберегла. В письме так и написал, что «на рассвете идём в бой, и вряд ли кто из нас останется живой, но мы все, Маша, готовы умереть, но врага в Москву не пропустим!» — высказалась мать.
— Зря не веришь, хозяюшка, тебе рассказываю я, опытная, правду говорю!
— Спасибо, что надежду дала, — поблагодарила она.
После гадания мама немного успокоилась, может, поверила? Наступил конец 1946 года, и мы получили извещение о том, что наш отец (ПРОЗОРОВ ФРОЛ АГАФОНОВИЧ) , находясь на фронте , пропал без вести, но мать всё равно не верила и частенько повторяла:
— Как это без вести пропал, чай, человек — не иголка в стогу сена? Ведь с ним рядом люди были, ведь кто-нибудь видел, небось, куда он делся?
— Нет, мамочка, ты не права, в бою всё бывает: иногда после боя раненых собирают и увозят в лазареты, иногда никого из товарищей рядом и не остаётся, — объяснял ей брат Володя.
Глава восьмая
Шло время… Давно уже нет мамы, но уходя в мир иной, она просила нас, детей, чтобы обязательно нашли могилу отца. Никакие запросы в разные архивы положительных результатов не давали. И вот теперь, спустя больше семидесяти лет, мне, благодаря Интернету, удалось узнать многое о судьбе своего папы и других воинов, призванных из нашего села. Оказывается: он воевал в 354 стрелковой дивизии, которая формировалась из жителей Пензенской области и прибыла на станцию Сходня 2 декабря 1941 года, вошла в состав 16 армии и с ходу вступила в бой уже в этот же день. Командовал дивизией полковник Дмитрий Фёдорович Алексеев. «В первых числах декабря войска 16 армии остановили гитлеровцев, но одновременно совершали контратаки, ограниченными средствами, переходили в наступление. В районе Льялово, Крюково бои вообще не прекращались, особенно за Крюково, немцы особенно жестоко дрались. Крюково было последним рубежом на подступах к Москве.
Крюково — последний пункт, откуда дальше отступать нельзя: отступать больше некуда. Панфиловец Пётр Логвиненко говорил: «Каждый шаг назад — срыв обороны Москвы». Крюково — очень выгодный плацдарм для броска фашистов на Москву. Когда командарма 16 армии КОНСТАНТИНА КОНСТАНТИНОВИЧА РОКОСОВСКОГО спросили, как он оценивает бои за Крюково, тот ответил: «Пожалуй, по ожесточённости схваток, это было второе Бородино».
354 стрелковая дивизия, выгрузившись на станции 2 декабря, по полкам вводилась в бой. Таким образом, бойцы этой дивизии приняли первый бой севернее Крюково. Эта дивизия прочно закрепилась на рубежах с задачей не пропустить прорыва фашистов на восток. С 3 по 6 декабря дивизия вела жестокие бои с немцами, перемалывая его живую силу и технику, удерживая занимаемый рубеж. В контрнаступление войска 16 армии перешли 6 — 7 декабря без всякой паузы. 354 стрелковая дивизия полковника ДМИТРИЯ ФЁДОРОВИЧА АЛЕКСЕЕВА обороняла исключительно Ленинградское шоссе, северную окраину Крюково. Она первой вступила в бой и самоотверженно сражалась с фашистами». Им выпала почётная, но очень тяжёлая судьба — защищать столицу нашей Родины.
Теперь нам понятно коротенькое письмо папы, полученное нами в первой половине декабря. Думаю, что все наши бойцы были морально подготовлены стоять насмерть, но не пропустить немецких варваров в столицу. И они выполнили свой долг до конца. Вернувшиеся несколько человек однополчан домой остались живы потому, что были ранены в первом бою 2 декабря, тут их пути и разошлись. Потом, после лечения, они попали в другие части. Зачем? Зачем нам написали, что папа пропал без вести? Никуда он не пропадал, а был убит в первых числах декабря 41 года. Кто-кто, а командование знало, что все они пали смертью храбрых. Ведь отношение к убитым на фронте и пропавшим без вести было разным долгие годы. А это очень больно и обидно!
Судьба у них всех одинаковая — смерть во имя спасения Родины. И не понять мне рассуждения некоторых людей, которые говорят, что темы войны устарели, дескать, война давно закончилась. Глубоко убеждена: эти темы никогда не устареют. Да как же можно забыть тех, кто спас Родину от рабства, от смерти ценою своей собственной жизни! Многие семьи не дождались своих родных и близких живыми, но и посейчас они ждут хоть какой-нибудь весточки о том, где похоронен их муж, отец, брат. Моей семье, к великому сожалению, не удалось ещё найти могилу отца. Но мы продолжаем поиски. Отсюда такие строчки:
Куда же делся ты, отец?
Когда узнаем, наконец!
Прошло давно уж много лет,
Подай нам весть, мы ждём ответ.
Проснись и подскажи скорей,
И успокой своих детей.
В могиле братской иль воронке?
Лежишь, родной, в какой сторонке?
Или землёй чуть припорошен?
Но помни, нами ты не брошен!
Волной взрывной ли захоронен?
Найдём тебя, ты будь спокоен!
* * *
Вечная слава героям!
Тысячам наших солдат!
Что на полях сражений
За землю родную лежат!
2015