Преемственность

 
В юности я решительно не понимал своих родителей. Они всего боялись, и мне говорили: бойся.
- Это не трусость, – говорили они, — это осторожность.
- Так не стыдно, так умно.
А я отказывался их понимать.
 
- Ну чего вы боитесь? – раздражался я. – Другие-то, вон, как-то выживают...
- Так, то ж другие! – восклицали они. – А ты наш сын!..
И дальше про всякое жуткое: тебя обманут, предадут, ограбят, зарежут, посадят, ты заболеешь.
«Ты всегда будет крайним!» – доказывал мне отец.
«Ты всегда будешь моим ребёнком!» – объясняла мать.

Ещё она говорила: «Не соси сосульку, не ешь снег, не ходи без шапки, надевай носки, кутай горло, следи за собой…»
А папа говорил: «Не верь, не ввязывайся, избегай, не швицай!»
Это было его любимым словечком, от идишского «швицер» - хвастун, бахвал. Сам глагол «швицн» - означает: потеть, то есть «швицер» так пыжиться, пытаясь произвести впечатление, что аж потеет.
А мне потеть категорически запрещалось – меня ж тогда могло продуть, просквозить, просифонить - ещё одно излюбленное папино выражение.
Словом, куда не кинь - всяко сгинь.

- Но ты же сам мне рассказывал, что в детстве даже зимой ходил без пальто! – негодуя, кричал я отцу. – А в юности постоянно дрался!
И папа отвечал, что то были голодные, послевоенные годы, что он был дураком, что надо было быть умнее - уходить, избегать, не ввязываться...
- Всем простят, - говорил он, - а тебе - нет. Всем сойдёт с рук, а тебе - нет. Поэтому не швицай!

И я психовал, бунтовал, спорил до хрипа, но всё же не швицал. Занимался спортом, ходил на рукопашный бой, однако был осмотрителен, не лез на рожон и не швицал. Хотя родителям, конечно, выматывал нервы отменно.

- Но это же ненаучно! – кричал я, когда мама в очередной раз, назвав меня «вегетососудистым», объясняла, что мне нельзя шляться расхристанному, пить и есть холодное - поскольку у меня хронический тонзиллит.
– Болеют же из-за микробов, а не из-за мороженого! Сопливят из-за вирусов, а не из-за тонких носков!
- А помнишь, как в шесть лет ты едва не умер от крупа? – обязательно вставляла мама своё излюбленное страшное.
И я кричал:
- Но мне-то уже шестнадцать!.. Семнадцать!.. Восемнадцать!..

Так я кричал, однако покупая мороженое, всё же ел его небольшими кусочками - потому что, когда ел большими, неизменно заболевал.

Борясь и всячески сопротивляясь, нещадно клеймя и категорически не принимая навязываемые мне страхи и нормы, я всё же им подспудно следовал, и меня не грабили, не резали, не сажали... В итоге я так благополучно выжил, что даже немножко размножился.

И вот размножившись, заполучив в собственное владение сперва маленьких, а потом и значительно покрупневших деточек, я незаметно для себя превратился в свой собственный кошмар - в своих родителей.
Да что там, я их превзошёл!

«Не верь! Не ввязывайся! Избегай! Не швицай! Кутай горло! Не ходи расхристанным, тебя просифонит!».
Я объединил в себе и маму, и папу.
«Это не трусость, а элементарная осторожность! - доказывал я детям. - Будьте умнее - будете целее!».
А на все их: «Но другие-то как-то выживают!», неизменно отвечал:
«Так, то ж другие! А вы-то мои!..»

И они так мотали, так трепали мне мои несчастные нервы, что сейчас, наблюдая, как их треплют им уже мои внуки, я испытываю странное, троякое чувство – гордости, злорадства и жутчайшего волнения.