Дорога
Машина резво бежала по асфальту в сторону Красногорска. Миновав мост на седьмом километре, мы выскочили на гору. Моя спутница семидесятилетняя женщина с умным симпатичным лицом и спокойным взглядом серых глаз, задумчиво глядя из окна салона, ни к кому не обращаясь, промолвила:
- Вот здесь были наши шалаши…
- Какие шалаши? – не поняла я.
- Обыкновенные, из чащи. Знаешь, делали такие раньше: поставят колья, сделают перекладину, на неё набросают чащу, сверху закроют травой…
Как делались шалаши я знала, сама делала их не раз. Меня озадачило другое, – зачем почти в тридцати километрах от села, где в прошлом жила моя собеседница, сооружать шалаши?
Медленно, как бы с трудом извлекая из своей памяти детали незабываемых картин, она начала рассказ:
- Мне исполнилось тогда четырнадцать лет. Собственной семьи ещё конечно не было. У отца с матерью к тому времени было восемь детей, я вторая по рождению, главная помощница в хозяйстве, но это не считалось. Я бессемейная, вот меня в числе других и мобилизовали на строительство этой дороги.
- Ты строила эту дорогу? И давно это было? – задаю совсем уже глупый вопрос. С раннего детства пришлось мне ходить и ездить по этой трассе, и не разу не приходило в голову, когда и кто её прокладывал. Мне казалось, она существует вечно. Настолько стара и знакома во всех своих поворотах, спусках и подъёмах, со всеми её ямами и выбоинами, что и представить невозможно доныне живущих людей, участвовавших в её зарождении. Впервые я познакомилась с дорогой в восьмилетнем возрасте. Водила меня мама в Бийск. Лето, жара, и мы босиком шли по крупному гравию. Раскалённой галькой нестерпимо жгло подошвы, пятки исколоты так, что на них наступать страшно. Чтобы как то облегчить эту пытку мама частенько сводила меня на траву, а где возможно на конную дорогу. Но по траве было идти неловко, да ещё часто попадались ровные квадратные ямы, по несколько метров в длину и в ширину. Мама объяснила мне, что из этих ям брали землю и делали из неё насыпь для шоссе. Вот и всё, что я знала до сегодняшнего дня о строительстве трассы Красногорское - Быстрянка. И само-собой разумеется, что время строительства представлялось мне представлялось далёким-далёким. А о
том, что было это уже при советской власти и по методу, описанному поэтом прошлого века Н. А. Некрасовым в стихотворении «Железная дорога», знать не знала, слышать не слышала.
Бежит под колёса машины асфальт. Неспешно льётся приглушенный, чуть взволнованный голос рассказчицы:
- Мобилизовали нас: мужчин, женщин, девчонок, парнишек, лошадей из колхоза выделили. На телегах , широких - чтоб землю возить, приехали мы сюда. Вон в том логу наделали шалаши. Норма на каждого человека была – четырнадцать метров в длину, два метра в ширину, метр в глубину на конус, вырыть землю и сбросать на телегу. Возчики развозили её по насыпи. Начинали копать с рассветом и рыли весь день до потёмок, с небольшим перерывом на обед. Руки, спина немели от тяжести. Иной раз не выдержишь, ляжешь тут же на траву животом вниз, кто-нибудь отхлопает тебе спину, потом ты ему и опять за лопату. Норму надо было обязательно выполнять и выполняли…
Женщина замолкает. Я чувствую, что-то есть недосказанное чего она не хочет касаться. Мне хочется спросить, почему надо было обязательно выполнить норму. Но я спрашиваю о другом – сколько же платили за эту норму? За этот каторжный труд? Рассказчица скорбно усмехается:
- А сколько платили в колхозе за «палочки»?
Палочка – трудодень, и оплата его, помниться мне, зависела от доходов, поступающих в колхозную казну с хозяйства. А женщина продолжает:
А пища какая была? Привезут старый-престарый творог или кислую закваску (простоквашу). Хоть сколько ешь, и всё голодный. Вот один мужичёк, Игнатьев, и поднаелся так, что едва с ним отводились. По земле катался, бедный. Нездоровый он был…
- Почему же врачи не освободили его от тяжёлой работы? – возмущаюсь я.
Какие врачи? Мы о них не слыхали. А и слыхали бы, так не в моде было к ним ходить… Одной бабоньке, Алексеевой, голову лопатой пробили…
Мотор машины ровно гудел. Асфальт игриво шуршал под колёсами. А мне почудилось, будто из-под гладкого покрытия дороги слышаться стоны и всхлипывания, отчаянные, надсадные, рвущие душу. Но тут моя соседка посветлела лицом. Лучики морщинок побежали от уголков глаз. Она лукаво взглянула на меня:
А ведь мы тогда всего этого не замечали. Работа нас не пугала. Мы к ней привычны. Отломаешь смену, смоешь грязь с лица, рук, ног,
закусишь, чем Бог послал, и прихорашиваешься на вечорки. Молодые ведь были. Гармошка уже поёт… Вот это у нас вторая смена.
Мы въезжаем в Красногорское. В те годы о которых шёл рассказ, село это называлось Старая Барда. И здесь, где сейчас пост ГАИ, была поляна. Рядом с дорогой по весне цвело множество кукушкиных слёзок, в кустах по болоту водились дикие утки, заячьи горошки встречались на каждом шагу. А на том месте, где расстроилась сельхозтехника, зеленело конопляное поле. И мне представилось, как, громыхая колёсами по ещё не накатанной дороге, въезжает в село обоз. Мохнатые лошадки охотно бегут домой. С каждой телеги слышны то задорная, то протяжная песня. Уставшие, загорелые, крепкие парни и девушки звонкими, свежими голосами возвещают о своём возвращении с урочных работ. Все трудности и невзгоды позади. Они довольны, что целы, живы и невредимы. И невдомёк им, что отбыли каторгу. Для них это была, работа, хоть и по принуждению, но нужная необходимая. Дело их рук осталось на века. Только жаль, что нет вдоль дороги имён тех, чьим потом, зачастую слезами и даже кровью она полита.
Автор рассказа Нина Фёдоровна Ощепкова (публикация временная по просьбам читателей сайта Ящик Пандоры)
1990 год, село Красногорское.