Читая о расцерковлении, вспомнила свой печальный путь внутри церковности и подумала: почему я всё-таки не расцерковилась окончательно и не сломалась, хотя и была невозвратно покалечена?
Во-первых, думаю, благодаря наследственной крестьянской насмешливости и - частично - иронии. Благодаря спасительной привязке к душистой земле (на пике страдания, помнится, уезжала с детьми куда-нибудь в Бородино на электричке, они гуляли, а я ложилась плашмя на землю и тупо нюхала и жевала чабрец)... Это в том смысле, что я не была только и исключительно книжной.
А еще я сражалась. Пылала гневным пламенем. Доказывала. Мстила. Хотела всё и всех изменить. Колотила кого-то по башке. Сжигала мосты... Не на ту напали - ломаться.
А ещё - в этом была к церкви любовь: кривая, страстная, очень мало "божественная", ревнивая, порой "помнящая зло", - но она была.
И - я никогда, никогда не отдавала Причастия и не путала его ни с чем.
Время ушло, раны почти зажили (надеюсь, у тех, кого я колотила, - тоже.) Ничего не вернешь, да и не надо: это лучшее, что было со мной.
Шелуха облетела, но в руке у меня осталось маленькое твердое зерно. -
...Начало 80-х, Обыденский Ильинский храм, ранняя Литургия, цветущий сиреневый куст за окном. Полутемно, а из алтаря идёт медовый свет. "Взбранной Воеводе..."
Всё ушло - а это осталось со мной.