Я, как-то, необычайно восторженно ходил по Киеву. Жили мы тогда, в каких-то казармах, потому что пацанов на соревнования, приехало великое множество со всей страны.
Помню как звучал в духоте коридора голос худосочного парня в трениках и майке, с округлым, южным говорком: "Слышь, покурить есть? Зуб болит мочи нет..." Вот ещё - курить! Это, брат, значительно позже. А пока - лёгкие, объемом восемь литров!..
Речной вокзал помню и метро тоже, а особенно: "Осторожно двери зачиняются. Следующая остановка площадь Жовтневой революции". Почему двери не закрываются, а зачиняются? И что это за Жовтневая революция?
У Разорванного Кольца, художник вырезал маникюрными ножницами мой профиль из черной бумаги, наклеил его на открытку и продал мне за рубль. Я послал эту открытку маме в Москву. (Спустя вечность, я искал этот профиль в опустевшей маминой квартире, но так нигде и не нашёл).
И вот мы всё идем по красивому, утопающему в зелени Крещатику. Мы идем на концерт... Что за концерт? Барыкина, наверное. Александра. Который долго гнал велосипед. Такие девочки-красавицы плывут вокруг в буйстве теплого асфальта, игривого луча, и фонарей свисающих сверху, витых, виноградных, пронизанных солнцем.
А что ещё здесь можно посмотреть?
Лавру посмотрите, там красиво.
Спасибо, но я катался на Метеорах по Днепру...
Афишные тумбы ещё помню, а на них Гурченко с крупной надписью: "Аплески, Аплески!". Ларёк с мороженным, в пространстве которого царила толстая, недовольная жизнью женщина - надпись сверху Морозиво. Да, это мороженное и вправду было морозиво - с ледком и водянистое. Впрочем, я доел.
Над Киевом стояло жаркое лето спустя всего год после Чернобыля. В залитых бетоном могилах уже лежали спасители... Нам говорили, что не стоит купаться в Днепре. Но мы купались.