"Аз воздам". Любовь, чеснок и свобода
Жизнь сама по себе — ни благо, ни зло: она вместилище и блага, и зла, смотря по тому, во что вы сами превратили её. Монтень
…Всё — праздники, обычаи, правила — придумано людьми, соблюдая вековые традиции; отсюда: этикет, мода, символы и знаки, правило пить не чокаясь, аплодисменты, ритуалы, в том числе и скорбные, и множество других условностей, идущих из глубин истории, надо же как-то отметить годовщину, победу или признать поражение: всё изобретено человечеством — варварская свобода!
Родился — тире — ушёл: и года два-три друзья помнят, какой он был хороший, как все мы его любили! Но проходит время, и обнаруживается, что и без хорошего человека, которого мы так любили, жить можно, и вот уже совесть поскрипывает, и как-то не хочется омрачать печалью радость жизни. Ну в самом деле: да, сегодня годовщина ухода такого-то, но ведь воскресенье, и мы собрались на шашлык! А погодка какая чУдная! И оправдываемся: живое — живым.
Размышляя так, Игорь, отталкивая мысль, что их серебряная свадьба с Галчонком совпадает с годовщиной ухода отца, которого он несомненно когда-то любил, решил, что свадьбу можно отметить и чуть позже, а отца помянуть и раньше: какая разница? В конце концов, можно хоть иногда сделать что-то наперекор традициям?
Сейчас на них с Галчонком свалилась нешуточная работа по подготовке праздника: где провести, кого пригласить. Решили — дома, Галочке поможет старшая дочь Наташа, уже почти взрослая, хозяйственная, в мать, а Андрюшка и даже младший Славик будут на подхвате.
Составили список самых близких, изредка споря: Юрка, например, налакается, как водится, и в лучшем случае уснёт где-нибудь в уголку; спрашивается — зачем приглашать его на такой светлый праздник? Ну и что, что он старый друг? — обойдёмся без него, решила Галчонок, и Игорь согласно вздохнул…
Дальше: Машка заполошная; любимое её занятие — бить посуду; руки у неё так неудачно приделаны, что ли? Потянется фужером чокаться — локтем опрокинет другой, к салатнице ложку протянет — грохнет тарелку… А сервиз-то жалко, столько-то лет в серванте томился, ждал своего часа торжественного, и что же? Теперь его жертвовать Машке? И Игорёк снова, не споря, подчинился…
Так. Дальше — Витька с женой Надеждой. Он-то сам ничего, тихий, а вот Надежда… Сколько раз намекали ей, чтобы не подпевала, когда Костя гитару настроит и все слаженно запоют любимые, нестареющие песни… Ей не медведь, а всё стадо на ухо рухнуло: закатит глаза и как забасит, хор перебивая… Но что делать — Витьку без жены неудобно приглашать.
Ну и Верочка с Татой — обязательно: веселушки-подружки; Пётр мастак на тосты…
Словом, всех перебрали, утвердили — теперь меню. Но уж это Игорь перепоручил «женскому составу».
Всё продумано, учтено, распланировано, хотя по опыту Игорь знал, что могут быть и неожиданные сюрпризы, на которые старые друзья большие мастера.
Д о п р а з д н и к а о с т а в а л с я о д и н д е н ь.
Все оповещены, наверняка готовили подарки или, как стало нынче позорно принято, спрашивали напрямую: чего дарить-то вам с Галкой? Или ещё похуже — деньги в конверте, вместо приятного сюрприза.
Когда-то было трепетно, получив подарок, волнительно поскорее вскрыть коробку или пакет, предугадывая: а что там? А дарители волнуются: угодили ли?
Игорю было всё равно; за эти упорхнувшие годы они с Галочкой столько накопили вещей, что шкафы трещали, набитые барахлом, дверцы туго закрывались. Да ещё детского полно — одежда, обувь, куртки… Наташка вообще уже невеста, ей больше всех всего надо.
Да-а-а, тесновата трёхкомнатная квартира… А ведь когда-то они с Галчонком начинали с маленькой комнаты… У него, студента, одни кеды на любую погоду, а у Галочки — сапоги зимние да единственные туфли.
Родители Галочки, которые сами всего добились в жизни, невзлюбя зятя, ворчали, отказывая в помощи, и считали, что молодые должны сами обустраиваться, как они когда-то сами.
…Телевизор гнал рекламную оскомину, никто его не слушал. Так, для фона.
Игорь, сытно напившись пива, разглагольствовал, полулёжа на диване, уперевшись локтем в подлокотник, и неосознанно потянулся к шкафу, достал альбом со старыми фотографиями — и цветными, на «мыльнице», и ещё даже чёрно-белыми.
Словно с т р а н н а я с и л а вела его руку, Игорь слепо подчинился ей…
Он разглядывал лица на фото, прежде всего чувствуя досаду не только по поводу быстро сгоревшей, как спичка, молодости, но и зависть к юному себе и друзьям: стройные, без «пивного» животика, смеющиеся, задорные…
Вот Юрка в плавках, наверно, в Серебряном бору, на пляже, стоит подбоченясь, но не позируя, а на кого-то засмотрелся; девчонки в купальниках. А вот и он сам — Игорь… Ох, лохматый, без плеши на макушке… А это кто? А, это же Витька, холостой ещё, без Надьки, хотя и она здесь же, мяч через сетку послала… Машка… ну прям совсем девчонка. А руки-то какие тонкие! Ну и фигурка… Галчонок, ещё не невеста, сидит на песке, закрывая глаза ладонью от солнца, как козырьком.
Так Игорь, рассматривая фото, словно листал страницы книги, которую они с Галчонком «писали» двадцать пять лет.
Стоп! А вот это оплошка: конверт с фотографиями Алечки, сердечной подружки…
Зря, ох зря, Игорёк, не припрятал ты их подальше…
А как хороша Алечка! Удивительно, как ей идёт всё, что ни наденет: вот в платке кашемировом, лукаво улыбается, вот в шубке, почему-то с санками… Ах да, они же вдвоём ездили на турбазу, на один день, а дома Игорю пришлось что-то соврать, вроде как ездил к Алексею на дачу…
Много лет влюблена в Игоря Аля, ничего меж ними не было, даже поцелуя, но Игорю невероятно льстила Алечкина любовь, такая надёжная и… терпеливая. Ведь любит его ещё до Галины, ревела, когда он не на ней женился; всё ему прощает, счастлива каждую минуту рядом с ним, Игорем: пусть, мол, не мой, зато вот сейчас рядом — и ладно.
Конечно, Игорю приходилось много врать Галчонку, но ведь, встречаясь с Алей, он ничего не обещал ей, она не провоцировала его на близость, а просто глядела на любимого во все глаза, неотрывно, сдерживая страсть и боясь спугнуть своей любовью. Поэтому и держалась с ним, как друг, а Игорь выплёскивал Алечке в с ё, что волновало, выпускал, так сказать, пар, делился успехами, но, рассказывая о детях, семейных праздниках, не замечал страдальческую боль в глазах Альки.
Они такие разные — Галчонок и Аля! Жена — ярая брюнетка, даже глаза — чёрные, умные, строгий взгляд, худая, несмотря на роды; острые плечи и коленки, короткая стрижка каре.
А Алечка… Конечно, она моложе Галки, но совсем не стареет: по-прежнему светло-русые, густые волосы волнисто распущены по плечам, серо-голубые глаза, вечно смеющиеся, добрый, мягкий взгляд… Небольшой Алечкин рост льстит: Игорь, далеко не великан, а рядом с Алей таковым казался.
Когда-то давно, заигрывая с Алькой, он выбирал: Галина казалась ему надёжнее, серьёзнее, устойчивее для брака, семьи; а слабая Алечка вздрагивала при случайном его прикосновении к ней, робела, но и не заискивала.
Рядом с Алей Игорю было приятно ощущать свою силу, даже власть над ней; впрочем, иногда какая-то собачья её привязанность слегка раздражала, но… он позволял себя любить, не впуская в свою жизнь.
Аля так и не вышла замуж, видимо, всё надеялась — и ждала, живя этой надеждой, кормясь ею, понимала, что каждая встреча отрывает его от семьи, иногда даже от работы, обманывала сама себя, что если бы она не была ему дорога, Игорёк давно бы прогнал её, как собачку, путающуюся под ногами.
У Али были подруги — но с годами всё меньше; была и дружная компания, которая со временем распалась; были и ухажёры, которым она твёрдо отказывала, преданно помня об Игоре.
Она жила только им одним — изо дня в день, из года в год. Он был ей нужен, не как воздух: воздух не замечают, им просто дышат, пока могут… А Алевтина жила, всё время думая о нём, ждала звонка, встречи, потом долго вспоминала, засыпая, чтО он ей говорил и как, воображала себе его пристальный зовущий взгляд, которого на самом деле и не было, но сладко обманывала себя, что был…
И так длилось годы: она ждала!
И — д о ж д а л а с ь!..
…Да, это оплошка, думал Игорь: фото Алечки зря, ох зря, Игорёк, не припрятал подальше. Да ладно, Галчонок ничего не заподозрит, ведь на фото рядом с Алей его нигде нет.
Как всё, однако, банально, пошловато, подумалось Игорю, он швырнул обратно в альбом фото Алевтины и увлёкся рассматриванием других фотографий. Но вдруг поморщился: стало неприятно вспоминать прошлое, не старик же он? Почему бы и не съездить куда-нибудь? И надолго? Почему всех мужей дом, семья держат, как якорь — корабль?! Конечно, Галчонок, дети — это всё хорошо, но он словно растворился в них, в заботах, проблемах: это купи, то достань, это сделай…
Он понял: свобода! Годы ушли, растворились в житейских проблемах — а ради чего? Живёт ли он ради с е б я?!
Да-а… Ну и мыслишки накануне серебряной свадьбы… Игорь расстроился, отбросил фотоальбом на диван и пошёл на балкон — покурить, расслабиться.
Из кухни слышны грохот, стук кастрюль, сковородок, жужжание миксера, шипение льющейся воды из крана, вскрики и смех Галины и Наташки, — а Игорь, взволнованный и раздражённый воспоминаниями, не умилялся хлопочущему веселью. Жена громко раздавала команды и Андрюшке, и даже Славику: на плите шипело, бурлило, кипело, из духовки, разжигая аппетит, дразнил запах специй.
О н н е з н а л, что о с т а л о с ь о ч е н ь м а л о времени…
Игорь закурил, оперевшись локтями на подоконник, вновь вспомнил Алю: улыбающуюся, нежную, с преданным взглядом, ничего от него не просящую — только будь! Только рядом! Просто смотреть на тебя и слушать ненасытно… А вдруг он, Игорь, о ш и б с я?! А может, светлая тихоня Алечка больше подошла бы для семейной жизни? И тогда бы он не потерял свободу — жить, как нравится, бывать, где хочется, без пряток с самим собой и с женой.
Игорь понимал, что ч е с т н о тратил свою жизнь на семью, но испугался именно этой мысли: всё, что он делал, — всё в о и м я дружной семьи, а вдруг он даже и детей своих любит потому только, что так д О л ж н о?! А как бы он жил, если бы… если бы не было ни Галки, ни детей?
Игорь закурил вторую сигарету и подумал, что всё-таки мысленно он был готов изменить жене с Алькой, годами ждущей его — всё равно каким: безнравственным уродом, эгоистом, себялюбцем. Но Игорь таковым не был, он просто впервые, накануне серебряной свадьбы задумался о жизни, о безвозвратной молодости и всех удовольствиях, с нею связанных, о свободе, которую он понимал как счастье никому ничем не быть обязанным. Его ли это участь — просто вековечное продолжение рода?
Галка стала привычна, как… как… полотенце в ванной. Действительно ли он любит её? Спустя столько лет? Скорее всего, они оба с Галчонком тянут лямку, выращивая детей, как садоводы клубнику. Счастливая радость от их появления стирается бесконечными страхами за их здоровье, угнетает беспокойство за их будущее. И чем взрослее они, тем больше увеличивается пропасть между родителями и детьми.
И тем меньше личной свободы.
Игорь окончательно расстроился: получается, что даже рождение детей — это тоже п р а в и л о, закон жизни, который непременно дОлжно соблюдать и в силу инстинкта продолжения рода, и вековых традиций.
Он притушил окурок и снова, но уже с жалостью, подумал об Алечке, которая никогда и ни за что его бы не осудила: что он сделает или скажет — то и правильно! Просто потому, что он — Игорь, её любовь!
И в о т т у т…
— Чеснок!!! Караул!!! — закричала Галчонок на кухне так истошно, что Игорь встревоженно примчался на кухню, а оказалось, что без чеснока, которого в доме нет, пропадает курица гриль.
Неохотно Игорь, потирая ладонью грудь, поморщился и вызвался сходить в магазин, но жена не доверила ему такое ответственное дело: чеснок должен быть крупным и ядрёным, злым, а Игорёк не умеет правильно выбрать продукты.
— Я сама быстро сбегаю, — сбрасывая фартук, захлопотала Галчонок. — А ты, Игорёк, проследи, пожалуйста, чтобы пена из кастрюли не убежала, я мигом, — схватила сумку и убежала.
До юбилея свадьбы о с т а в а л о с ь м е н ь ш е с у т о к…
Усевшись на табурет, Игорь добросовестно приглядывал за кастрюлей, в которой варился кусище мяса. И снова начал размышлять, вспоминая день их свадьбы, — вот в такой же ослепительный апрель, когда весна загнала в уголки дворов, гаражей грязные куски льда — жалкие остатки буйной зимы; когда налились силой почки сирени и вишни, готовые взорваться; когда заголубели лужи, в которых купающиеся воробьи смешали небо и облака; когда хотелось быть счастливым, уверенным в том, что счастье — это любовь, застигнутая врасплох…
Из детской прибежал Славик, прервал размышления Игоря и попросил папу починить сломанную машинку. «И кто из него вырастет?» — подумал Игорь, исправил машинку, вернул сыну, тот буркнул «спасибо» и убежал к себе играть дальше.
И в о т тут п о з в о н и л и…
Не закончив размышления и не придя ни к какому облегчающему выводу, Игорь не спеша пошёл открывать (скорее всего Галчонок примчалась с чесноком), ещё не осознавая, что прежней его жизни пришёл конец — резко, грубо, больно и тупо…
…Дочь Наташа, едва сдерживая слёзы, чтобы не напугать младшего братика и призывая к спокойствию Андрюшку, — трижды объясняла отцу, что будет лучше, если она увезёт братьев к бабушке, хотя понимала, что сейчас ей надо быть с отцом. Но с Игорем случилась та внутренняя, внешне спокойная истерика, которая требовала выхода; вот-вот взорвётся.
Наташа с ребятами уехала, не запирая дверь ключом; а Игорь тупо-удивлённо разглядывал фартук Галины, треклятую кастрюлю, которая таки залила пеной плиту. Игорь не понимал, зачем они е щ ё есть, когда Гали у ж е н е т; в голове, как молотом, стучал пульс.
Игорь на ослабевших ногах поднялся с табурета, прошёл, держась за стены, в гостиную, плюхнулся на диван. Оцепенелый, он старался осознать грянувшую беду, как кирпич на голову; он никогда не предполагал, что э т о может случиться именно в их семье; как обычно, каждый думает о грянувшей трагедии у к о г о-т о, но не с ним, — с сочувствием, жалостью, но недолгой, ведь и х жизнь продолжается и ей ничего не может угрожать…
Игорь дышал тяжело, неглубоко и был на грани потери сознания, когда в квартиру буквально ворвались Юрка, Машка (заполошная), Витька с Надей, кинулись к Игорю, как к тяжелобольному, Надя убежала на кухню за водой, искала там какие-нибудь капли, Юрка сел рядом с Игорем и гладил ему плечо:
— Ну-ну, Игорёк, ну что ж поделать… такое несчастье… ты держись, Игорёша, — вырвалось у Юры, как водится в т а к и х случаях.
Этого хватило, чтобы Игорь наконец взорвался рыданием, уронил лицо в ладони, замотал головой. Машка теребила кофточку, не зная, чем помочь, Надя совала капли.
И вдруг у Игоря вырвались такие слова, которые заставили всех вздрогнуть:
— Что она наделала?! Она, видите ли, попала под машину… чёртов чеснок… А я? Как м н е теперь жить?! Всё «Галчонок да Галчонок», а к чему всё это было? Я теперь один остался! А дети?! Мне одному их тянуть?! А сколько на праздник потрачено, и всё впустую…
Ошалелые друзья уставились на Игоря: оказывается, они столько долгих лет плохо знали своего друга…
…Наташа с братьями домой пока не возвращалась. Игорь не знал, как теперь строить свою жизнь, он даже не задумывался, что и детям тоже плохо, что, возможно, они нуждаются в нём более, чем когда-либо, — он вдруг как о спасательном круге вспомнил об Алечке!! Она же любит его беззаветно, она спасёт его от одиночества и душевной боли! Она так долго ждала его — и вот он с в о б о д е н!
Конечно, Аля готова была его принять — но только не у него дома, пусть приедет к ней.
И он помчался к Алечке за спасением.
О н а д о ж д а л а с ь!
…Он рыдал на плече у Алечки, впервые крепко сжав её в объятиях, но она понимала, что это н е т е объятия, сейчас Игорь искал у нежной Алечки защиты от грубой яви, уничтожившей его размеренную жизнь.
Игорь был беспомощен и податлив; впервые Аля могла с ним делать что хочет, но она не поддалась соблазну, гладила его по голове, как ребёнка, и приняла самое верное решение:
— Ты наверняка голодный. Я тебя сейчас накормлю, — и ушла на кухню хлопотать.
Игорь немного успокоился, действительно почувствовал голод, и более того, он услышал такие знакомые, такие п р е ж н и е звуки с кухни: там что-то шипело, жарилось, шкварчило, шипела льющаяся из крана вода — а запахи!! Оказывается, подумал Игорь, всё можно восстановить, руины, поклонившись им, оставить — и начать новую с т а р у ю жизнь!
Он в горячем нетерпении поспешил к Але на кухню. Она — в фартуке! — ворочала котлеты на сковородке, он приобнял её сзади, вдыхая запах распущенных на плечах волос… И как он раньше не замечал, как она обольстительна, как приятно пахнут волосы, какие у неё красивые руки, как она женственна…
Аля, не прекращая переворачивать котлеты, вздрогнула: вот э т и объятия — уже д р у г и е…
— Милый, не надо — сейчас. Нельзя, нехорошо… Надо подождать… Ну-ка, иди мыть руки, — приказала сердито-шутливо. Игорь радостно подчинился, успокоился. Галочку не вернуть, а жить надо: в с е т а м б у д е м…
А жить с Алечкой легко и — с в о б о д н о.
…Игорь так и остался у Алевтины, только съездил домой за вещами.
Он быстро освоился в небольшой квартире Али, более того, он чувствовал себя совершенно д о м а, вернулся на работу, принимал сдержанно и несколько раздражённо соболезнования коллег, старался забыть прошлое и поэтому избегал встреч и звонков от друзей: всё в прошлом, всё прежнее мешает ему чувствовать себя живым и свободным.
Ах да: дети… Это совершенная мука — конечно, он любит мальчишек, а к Наташе он приостыл… Впрочем, Наташа, кажется, всё понимает правильно, пришлось выкручиваться (неприятно: опять несвобода и ложь), что ему тяжело жить дома, что временно он поживёт у приятеля, тем более что Наташа прекрасно справлялась с братьями, но маленький Славик никак не мог понять, куда делась мама и почему папа не живёт с ними.
Однажды утром в субботу Игорь, проснувшись и пройдя мимо комнаты Али (они всё ещё не были близки, Алечка так настояла), удивился, что она ещё спит, ведь он стал привыкать, что она будила его, чмокнув в щёку, и тут же убегала, оставляя на столике возле дивана, на котором он спал, — чашку горького кофе с лимоном, как он любил.
Приоткрыв дверь, в щелочку он увидел Алечкины разбросанные волны русых волос на розовой наволочке, бледную кожу плеча, откинутую руку поверх бордового одеяла, и маленькую розовую оголённую ступню… Дикая страсть овладела им, ему захотелось слиться со всем этим розовым, нежным, мягким, ощутить прежние силу и власть.
Но он сдержался: ещё не сложившиеся новые отношения между ними и запрет Али не позволяли ему п е р е с т у п и т ь ч е р т у, но его коробило, что теперь не он, а Аля заимела над ним власть и силу, а это попахивает н о в о й несвободой... Поэтому Игорь не стал будить Алю, тихо прикрыл дверь, затем умылся и с чашкой остывающего кофе направился к с е б е в комнату — за компьютер.
Отхлебнув из чашки, Игорь прежде всего решил посмотреть почту. Сообщений было много, но он поперхнулся, когда прочитал первое:
Я С ТОБОЙ ЛЮБИМЫЙ ТВОЯ ГАЛЧОНОК
«Это чья-то глупая, жестокая шутка», — подумал Игорь, ещё не испугавшись.
Но второе сообщение уже напугало его:
ПЕРЕСТУПИ ЧЕРТУ Я ВИЖУ ТЕБЯ ВЕЗДЕ. МАЛИНКА
«Малинкой» Игорь называл жену, когда старательно ухаживал за ней. И оттого, что вряд ли кто мог знать их романтический секрет, Игорь побледнел, и ему стало казаться, что и з н и о т к у д а ОНА действительно видит его и следит за ним.
Не будучи мистиком, а более неверующим скептиком, — Игорь отказывался верить в сверхъестественный мир и тем более связь с потусторонним миром, однако с ещё бОльшим страхом прочёл третье послание:
КУПИ ЧЕСНОК САМ И МЫ ВСТРЕТИМСЯ
Вскочив из-за стола, пролив недопитый кофе, Игорь побежал к Алечке — за помощью, за советом. Но она сладко спала, и вообще не стоит рассказывать ей, волновать её, а то ещё и сама напугается, ведь она такая доверчивая, тонкая натура. Лучше ей не знать. И вообще, надо ещё разобраться, что это за ерундистика такая, кто автор посланий?
Игорь боялся возвращаться к компьютеру; вскоре наконец проснулась Алечка, субботний день обещал свежесть, бодрость и золото «бабьего лета», надо бы прогуляться в парк, вдвоём, просто жить, наслаждаясь жизнью, пошуршать на тропинках рыжими листьями клёна, дойти до родника, умыться — очиститься от бреда, успокоиться, а не злиться на придурка-шутника…
После прогулки, проголодавшись, Игорь вышел покурить на маленький балкончик; он совершенно успокоился, как-нибудь он узнает автора посланий якобы от Галины…
Из кухни доносились стук крышки и кастрюли, сковородки, жужжание миксера, шипение льющейся воды: Алечка торопилась накормить Игоря и припевала бодренький мотивчик.
Вдруг — Игорь вздрогнул — Алечка с кухни истошно закричала:
— Ой, Игорёк! Чеснок!!
Он встревоженно примчался на кухню: оказалось, что без чеснока, которого в доме нет, пропадает курица гриль…
— Игорёк, я быстро сбегаю, — сдёргивая фартук, захлопотала Аля. — А ты проследи, чтобы бульон не убежал, ладно? Я мигом, — и повернулась уйти, но Игорь, схватившись за голову, сильно побледнев, рухнул на табурет и закричал:
— Не-е-т!! Не надо!!
— Ну тогда пойди к у п и с а м.
Игорь, вскочив с табурета, затряс плечи перепуганной Алечки:
— Ненавижу чеснок!!! Не надо ничего покупать!! Нет! Этого не может быть!!
— Чего не может быть? Что с тобой? Игорь, не пугай меня!
Он словно опомнился, прижал её к себе, оглаживая ей спину:
— Ничего, ничего, хорошая моя… Это так… Это пройдёт. Ну правда, ну его, этот чеснок; а знаешь, у нас есть выпить что-нибудь?
Аля решила не спорить: с Игорем что-то произошло, и стопка водки поможет ему справиться с собой. Игорь махнул наотмашь полстакана, даже не крякнул и не закусил кружком колбасы, которую молча подала ему Аля, окончательно встревоженная.
…Игорь спал плохо из-за дурацкой чехарды событий во сне. То Галина, дьявольски хохоча, срывала с себя чёрный парик и лысая летала-мельтешила перед ним ведьмой, то Алечка, приковав его цепями к стулу, змеино улыбаясь, вешала ему на шею связки ядрёного чеснока…
Ночью, когда он бредил и скрипел зубами, раза два к нему подходила Аля, но не будила, а лишь тихо постояла, наблюдая, рядом.
Утром в воскресенье всё повторилось. Аля спала, но теперь Игоря не взволновала её нежная кожа, розовая наволочка: он боялся подходить к компьютеру.
Но это неизбежно нужно сделать. Могут быть важные сообщения.
Так. Всё. Забыли. Всё ерунда, просто устал, — уговаривал он себя. Только спокойно, шутник и сам устал ерундой занима…
— А-а-а-а!!
ИДИ КУПИ ЧЕСНОК И МЫ ВСТРЕТИМСЯ СКОРО
Сильно колотится сердце. Нечем дышать. Кто это шутит?? Нет, это невозможно. Так не бывает… А что если ответить?! Но куда?! Кому?! Обратного адреса — нет. Какая-то абракадабра из букв и цифр.
ИДИ КО МНЕ ЭТО ЛЕГКО С ЧЕСНОКОМ
Игорь уже ничего не боялся, он просто перестал понимать происходящее и, кажется, после следующего сообщения даже не осмыслил, что теряет контроль над собой:
ИДИ ЖЕ КО МНЕ МЫ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ВМЕСТЕ
…Ещё с месяц приходили «письма» от жены, не угрожающие, но требовательные — соединиться с ним. Игорь уже не мог заснуть без стакана водки. Отпуск Игоря кончился, на работе не могли так долго терпеть его прогулы — и уволили, хотя и не без сожаления, но дело превыше всего, незаменимых нет…
Игорь спал урывками, иногда даже днём, и вся его жизнь проходила в компьютере: всё новые и новые обращения жены уже не пугали его, потому что он отупел, даже плохо стал узнавать Алю… Наконец последнее «письмо» загнало полусумасшедшего Игоря в угол за диван — таким и застала его утром Аля:
Я ПРИДУ НОЧЬЮ МЫ ОБРЕТЁМ СВОБОДУ
Алевтина поняла, что надо срочно принимать меры: любимый сидел в углу, на полу, поджав колени, раскачиваясь, взлохмаченный, зеленовато-бледный, не отвечал на вопросы и только твердил, что он ни в чём не виноват, что ведьма достаёт его о т т у д а, что ночью всё решится и он опять будет несвободен, что во всём виноват чеснок, а не он…
Аля вызвала «скорую», Игорь даже не сопротивлялся, ему уже было всё равно где быть, лишь бы никто никуда не убегал за чесноком. Два крепких рослых санитара в помощь врачу повели Игоря к лифту, Алечка плакала, не в силах видеть искажённое страхом лицо дорогого человека, но поехала с ним в клинику.
Игорь долго, пока шёл осмотр, убеждал доктора, что никто ему не верит, а ведь это страшно — бежать за чесноком, что не нужно уступать никому и ни в чём, что главное в жизни — это свобода, что переступить черту страшно, и вообще жизнь состоит из страха, как только родишься…
После укола, хотя он вовсе и не был буйным, больной утих, уснул, но по-прежнему бредил, однако его равнодушно никто не слушал, — привыкли. Дело доктора — слушать и лечить.
Аля сидела в кабинете доктора, подробно поверяя последствия беды в семье Игоря: жена Галина, которая бежала в магазин за ч е с н о к о м, сбита машиной; младшие дети, которых Игорь бросил на попечение старшей дочери и тёщи, и как следствие — бред и страхи, отягощённые, видимо, пристрастием к спасительному спиртному.
Опытный доктор понимающе и привычно-печально из вежливости кивал, ёрзал в широком кожаном кресле, перекладывал бумаги, карандаши, прекрасно понимая, что новый поступивший больной — результат психологического потрясения и с ним будет много работы.
…Через месяц Алевтина, с румяными от морозца щёчками, чем-то возбуждённая, зашла в кабинет к доктору и поинтересовалась: как самочувствие больного? По-прежнему ли у него н е с ч а с т н ы й вид? Сознаёт ли он, где и почему находится?
Доктор не стал лукавить, но решил обрадовать Алю, что Игорь однажды мимолётно упомянул её имя. Возможно, есть надежда…
Уже прощаясь, Аля спокойно положила на стол внушительно-пухлый конверт, доктор так же несуетливо левой рукой убрал гонорар в ящик стола, при этом не переставал что-то писать и даже говорить:
— Ну-с, голубушка… Вы ещё молоды. Советую вам смириться с происходящим, как ни жаль. Больной достаточно долго пробыл у нас в клинике, он не опасен. Будем готовить вашего жениха к выписке. Вы получите все рекомендации по уходу. И ещё, — пожилой, мудрый и не очерствевший душой доктор, сцепив пальцы и облокотившись на стол грудью, взглянул на Алевтину сочувственно и добавил мягко, сщурясь:
— Вам предстоит набраться терпения, мужества. Возможно, вы, как его невеста, только вы и сможете любовью и заботой достичь успеха…
— Милый доктор, — со странной, неуместно довольной улыбкой сказала Аля. — Нет, дорогой доктор, вы не поняли: Игоря никуда не надо выписывать, кроме на постоянное местожительство в дом дураков, причём пожизненно. Поэтому я и плачУ вам намного, намного более, чем стоило бы. Сделайте всё, чтобы он навсегда был н е с ч а с т н ы м и остался здесь, — это будет моя месть за всё, что он со мною сделал! Главное — почаще напоминайте ему, чтобы он бежал за чесноком!!
Доктор резко откинулся на спинку кресла, подняв удивлённо брови, уставился на Алевтину, но она не позволила себя перебить:
— Я любила его когда-то, так сильно, что потратила на него молодость, жизнь; я была н е с в о б о д н а от этой сумасшедшей любви, и я устала любить, устала ждать, а он истязал меня, держа на поводке. Я ненавижу его, хорошо потрудилась и сделала всё, чтобы он поверил… ну это уже неважно.
Я добилась своего! Я сумела. У меня получилось… с чесноком…
Он хотел свободы?! Так пусть получит её, ничем не обременённый и никому не нужный!
Ошеломлённый доктор молча смотрел вслед Алевтине, которая, выйдя из кабинета, нервно хохоча, спешила — на волю, на с в о б о д у.