ОТСТУПЛЕНИЕ
В конце мая 1982 года по прекрасной шоссейной дороге в сторону Пикардии шёл экскурсионный автобус. Его маршрут пролегал вдоль линии Мажино. Но почти ничто, кроме видневшихся вдали дотов и других укреплений, сильно заросших травой, не напоминало о прошедшей войне. Наоборот, пейзажи были удивительно мирными – мягкие по цвету и очертаниям, спокойные по сочетанию лесов с мерцающими маленькими речушками, впадающими в Сомму, и тихие, несмотря на обилие скота, сонно бредущего по пастбищам, равнины. Время от времени среди густых зарослей мелькали небольшие серые старинные замки, поражали своей живописной красотой низкорослые деревушки, кажущиеся ещё более приземистыми из-за толстых камышовых крыш, устойчивых к любым ливням и ветрам.
Туристами были в основном весьма пожилые люди, с почти неподвижным выражением лиц, которые напряжённо вслушивались в то, что говорила в микрофон гид – мадемуазель Шарлотта, молоденькая, но сухая, похожая на строгую учительницу, девушка. Во втором ряду от водителя у окна сидел седой старик со шрамом на лбу от когда-то полученной рваной раны, в тёмных очках и сером берете. На нём была потёртая синяя куртка с очень широкими, словно надутыми воздухом, рукавами. Лицо старика было повёрнуто в сторону окна, и по лёгкому наклону головы казалось, что он спит. Рядом со стариком сидел юноша лет шестнадцати.
Это был Андре, двоюродный внук старика по линии его младшей сестры. В отличие от дедушки, Андре довольно живо оглядывался по сторонам и часто наклонялся, чтобы увидеть что-то за головой старика. Мадемуазель Шарлотта при всей своей внешней сухости говорила, приноравливаясь к скорости автобуса, довольно быстро, но монотонно. Она непрестанно пересыпала речь цифрами, именами, пришедшими из далёких времён, перескакивала из одного века в другой и листала историю, как неудачно подшитую книгу, листы которой совершенно распались. Её призывы посмотреть направо или налево ещё в какой-то степени удовлетворяли впередисидящих, а тем, кто сидел сзади, оставалось только созерцать хвосты уходящего стада. Её постоянное перескакивание с одного объекта на другой, как того требовало то, что должно было быть увиденным, неизбежно оказывало гипнотизирующий эффект, навевающий на публику сон.
Наконец автобус остановился на довольно уютной стоянке, и туристам предоставилась возможность не только размять ноги после длительного сидения, но и выпить чашечку кофе в лёгком кафе под тяжёлой крышей из очерета. Андре, в голове которого всё ещё бились за первенство восприятия какие-то факты, освещённые мадемуазель Шарлоттой, спросил, отламывая кусок мягкого ароматного багета:
- Дед, я так и не понял, почему Шарлотта назвала Арденны ахиллесовой пятой Франции?
- Ну как же! Ты помнишь, она рассказывала про линию Мажино? Так вот, дорогой друг, это пример того, как, что-то делая, нужно надеяться только на себя, а не на волю судьбы, неприступные скалы, густой лес без дорог и всякое такое. Только на себя! А наша бедная Франция, вложившая бешеные деньги в линию Мажино, поскупилась укрепить её на этом участке, считая его непроходимым для неприятеля лесом. Как будто она не знала немцев! Удивительный народ. Если перед ним ставят задачу, он обязательно добьётся её решения. И вот нам на погибель они протаскивают, пробивают, буквально на руках переносят свои мощные танки, чтобы зайти нам в тыл. Ты ведь знаешь, что я и мой брат Пьер, другой твой дед, служили в союзнических войсках бок о бок с англичанами там, куда мы, собственно, сейчас едем, на границе с Бельгией.
Старик замолчал и долго тер рукой подбородок. Андре, после терпеливого ожидания, протянул:
- Н-ну-у!
- Ну вот, собственно, это и было началом того ужаса, о котором мадемуазель Шарлотта, нафаршированная цифрами побед и поражений, ничего себе не представляет. Потом, когда мы будем в Дюнкерке, ты увидишь огромные мемориальные поля. Совсем не обязательно знать точные цифры потерь, чтобы содрогнуться от масштаба увиденного. Сейчас все кладбища приведены в порядок – аккуратные, по линеечке, ряды могил и крестов на зелёной травке, звук поминального колокола, лёгкий бриз, дующий с моря…Это вполне естественно. Человек всегда стремится уйти от горя, разрухи и несчастья, сгладив, как можно мягче, и воспоминания.
- Значит, твои воспоминания тоже сглажены?
- Как сказать… Я к ним, скорее, привык. Они не столько в мозгу, сколько перед глазами. Был конец мая. Уже отцвели яблони, всё вокруг было зелёным, как бывает на болотах. Кое-где ещё задержались красные тюльпаны, как будто хотели предупредить о том, что нас ждёт в Бельгии. Но мы были воодушевлены, мы шли на немца, стремясь отогнать его как можно дальше от нашей границы, и верили в линию Мажино, не подозревая, что немцы со своим упорством и фанатизмом чуть ли не зубами перетаскивали свои танки, чтобы ударить в наши спины. Победа казалась нам близкой. Но Бельгия! Бельгию лихорадило – она воевала и не воевала.
Представь себе, мы, нагруженные до зубов орудиями, прорывались навстречу немцам по бесконечным бельгийским болотам, через каналы, а нам навстречу уже бежали совершенно измотанные бельгийские войска, отступавшие к морю. За ними тянулись беженцы. Наши части смешивались, проникали друг в друга, а всех с юго-востока теснили немецкие войска, стремящиеся обойти линию Мажино с севера, чтобы взять нас в клещи и вступить во Францию. Мы отчаянно бились с немцами, но всё же обе стороны напоминали ту самую деревянную игрушку с молотобойцами, которая по воле рук человека заставляла их бить по наковальне по очереди. Нельзя сказать, что в наших рядах сохранялся полный порядок. Немцы явно перевешивали. Кольцо вокруг нас сжималось. Был занят Кале.
А из Бельгии всё тянулись и тянулись беженцы, ища у нас защиту, и теперь уже во все стороны приходилось отбиваться от немцев, часто наседавших настолько плотно, что бились врукопашную. Потом оставалось только отступать, обороняясь, к морю, пока мы не заняли участок земли под Дюнкерком, по сути, его пляжи. Я тебе говорил, что при этом нам с Пьером удавалось почти всегда оказываться рядом. Казалось, пока мы видим друг друга, мы оба будем живы. И когда мы оказались на этих пляжах и нам всем угрожала опасность быть скинутыми в море, мы поклялись друг другу быть вместе до последней капли крови. Если бы мы тогда знали, что нас разлучит не пуля, а вода! Вода! Вот, где началось самое страшное.
Представь себе огромное количество солдат, отодвинутых к самой кромке воды, когда единственным спасением было только море. И этот шанс появился. Объявлено об эвакуации. Часть войск готовилась уплыть в Англию, а другая должна была прикрывать отступление. Когда слышишь слово «пляж», несомненно представляешь себе жаркое лето, загоревшие тела, играющие мускулы, креветки после отлива, тёплый песок, мирный закат, ну и всё остальное, чему радуется современный человек. В нашем же случае пляж оказался адом. Прежде всего потому, что это было открытое всем бомбам, огням и выстрелам пространство, то есть настоящая западня. Военная дисциплина не позволяла лезть наперегонки спасаться в лодках и яхтах, подходящих к берегу, но если подошла твоя очередь, ты ещё не спасён, пока не добрался до Дувра.
Мы проводили на этих пляжах дни и ночи. Время тянулось томительно, потому что от тебя самого уже ничего не зависело. Полагаться можно было только на удачу, но всё было против нас – мелководье и невозможность кораблей пробиться к самому берегу, приливы и отливы и, конечно же, их самолёты. Они решетили берег и вздыбливали море, препятствуя крупным судам подойти ближе. А уж о более мелких, храбро выступивших им в помощь, и говорить нечего. Всё же довольно быстро нашли способ бороться с мелководьем. С берега в море загоняли машины и всякую другую технику. Загоняли без сожаления, как если бы топили перед противником собственный флот. Было ясно, что всё наше вооружение так или иначе останется в Дюнкерке.
По ночам, особенно под утро, на нас из залива Соммы наплывал густой холодный туман, пронизывающий настолько, что табак в кармане отсыревал безнадёжно. Одежда не просыхала, а во рту уже давно не было ни крошки. Вот уж, воистину, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Но именно туман спасал нас в какой-то степени от их «юнкерсов». Ловушка была настоящей. Было бессмысленно рыть окопы и всякий, кто бездействовал на пляже, глядя на воздушные бои, молил судьбу о том, чтобы поскорее выбраться. Это уже мало походило на войну, скорее, на кошмарный сон. На третий день наступила наша очередь уйти в арьергард, и мы снова оказались на линии огня, зная, что если вернёмся на пляж, окажемся в конце очереди на эвакуацию. Однако боролись ещё более ожесточённо, чем можно вообразить, именно потому, что тебя сняли с линии эвакуируемых. В пяти шагах от спасения ты вновь оказывался лицом к лицу с врагом. Так, на земле, мы плыли по кругу от огня к надежде.
Наверное, земля в этом месте была заколдованной, потому что что-то сделалось с немцами. Именно тогда, когда наш клочок земли сузился до размеров монеты, они вдруг не только перестали наступать, но даже немного отступили; во всяком случае, повернули свои танки на запад. Конечно, это значительно ускорило нашу эвакуацию, но лишь на очень короткий период, дня на два. Остановив на время собственные танки, немцы вовсе не думали останавливать все свои средства уничтожения, которые сосредоточились на земле и водном пространстве.
Ты, человек Прованса, плохо, наверное, представляешь себе Ла-Манш. А между тем, даже чтобы пересечь его в самом узком месте, приходится сталкиваться с довольно сильным течением при смене прилива и отлива, и очень холодной водой. Спасение вплавь было невозможным. Нас спасало только то, что само могло плавать. Поэтому какая-то часть солдат могла быть погружена на небольшое рыболовное судно, часть с помощью лодок перегружена на эсминец, а жалкая часть так и плыть в сторону Англии на вёсельной лодке. Выбирать не приходилось.
Нам с Пьером выпала именно такая лодка. Её хозяин, англичанин, до нас уже несколько раз пересёк пролив. Мы с Пьером сели на вёсла, а хозяин к рулю. Вода вокруг кипела от взрывов, которые не жалели для нас ни немецкие береговые батареи, ни их бомбардировщики. Лодку качало отчаянно, и только, наверное, её бочкообразная конструкция оставляла нас на плаву. Вместе с фонтанами воды в воздух взлетали обломки потопленных суден. Вдруг совсем рядом с нами оказался какой-то солдат в каске. Он тонул и судорожно дёргал в воздухе рукой, за которую и уцепился хозяин лодки.
Его с трудом удалось вытащить из-за неимоверной тяжести пропитанной водой одежды со скаткой шинели. Наш хозяин, не теряя хладнокровия, раздел его, выкидывая всё это барахло в воду. Когда я оглянулся, увидел совсем голого и хлипкого мальчишку с испуганными глазами, кашляющего и выплёвывающего морскую воду, смешанную с нефтью. Оказалось, что от корабля, на котором он плыл, не осталось ничего, кроме щепок. Сам не знаю почему, я скинул с себя большую часть одежды. Пьер же, под насмешливым взглядом хозяина лодки остался, в чём был. И в этот момент оглушительный взрыв совсем рядом захлестнул лодку целиком так, что трудно было понять, где небо, а где дно, к которому я шёл.
Может быть, именно то, что я разделся, спасло меня, и вода вытолкнула меня на поверхность, как пробку. Мне даже показалось, что это произошло до того, как столб воды над головой распался. Вокруг плавали доски и щепки, перевёрнутое днище нашей лодки и несколько касок. Андре, ты даже себе не представляешь, что такое человеческий мозг. Я понял это намного позже. Но когда я увидел эти каски, качающиеся ковшом кверху на воде, невольно сравнил их с цветами лотоса, хотя прекрасно понимал, что это кощунственно.
Я не знал, в какую сторону плыть. Вода оказалась ледяной. Я – пловец неважный, но страх заставлял меня удерживаться на поверхности. Бесчисленные волны били в лицо, захлёстывали с головой, но хуже всего было, когда морская вода попадала в самую глубину носа и тогда щипало настолько больно, что я почти терял сознание. Когда тонешь, самое ужасное, это потерять надежду и уступить воде. Знаешь, сынок, после войны я совсем не подхожу к морю, совсем.
- Как тебя, однако, дед, потрепало. Но как же удалось спастись?
- Повезло. Меня подобрали. Да и не только меня, ещё многих. Относительно недалеко прямо под обстрелом стояла рыболовецкая шхуна. Моя рука случайно нащупала конец брошенного каната. Меня подняли на палубу, где уже лежали или сидели, обняв колени, другие люди, мало похожие на солдат. Мы все были безоружны. Одного из них неудержимо рвало, кто-то стонал, залитый кровью, кто-то просто безжизненно сидел, уставившись в смертоносное небо. А небо продолжало свистеть, греметь и вздымать над палубой волны, как в самый сильный шторм. Но рыбаки в своих широкополых шляпах продолжали выуживать людей. Гражданские люди спасали военных. Вот, кому бы я поставил памятник рядом с погибшими воинами.
- А кстати, дед, ты ведь не первый раз в это время ездишь в Дюнкерк. Зачем?
- Видишь ли, сынок. Я потерял брата. Каждый раз, когда я хожу по мемориалу и читаю высеченные на мраморе имена, которые уже знаю наизусть, мне кажется, что с другой стороны к тому же камню подходит Пьер, который ищет меня