Мой дедушка, папин папа, Николай Семёнович, учил меня фотографировать, сочинять стихи, решать логические задачи из "Науки и жизни", собирать странные механизмы, понимать музыку. Он рассказывал мне о Вселенной, о Солнце и луне, о бесконечности космоса, о законе гравитации. Он учил меня видеть мельчайшие капельки, оседающие на листья во время тумана, различать краски закатного неба, чувствовать запах трав.
Мой дедушка преподавал физику в техникуме, руководил музыкальным ансамблем, очень много читал, был настоящим Инженером (с прописной буквы, да), Педагогом, Человеком.
Родители привозили меня к нему с бабушкой на неделю, а я и не противился - мне нравилось. Бабушка работала в библиотеке, и тоже всё время читала. А когда вышла на пенсию, сидела с утра до вечера у окна с книжкой и вечной сигаретой в мундштуке. Боже, сколько книг прошло через их с дедом руки (и глаза)!
Деда Коля читал мне вслух - перед сном и в выходные, а мне больше и не нужно было ничего. Только бы звучал его глуховатый голос. Он умел создать атмосферу. Как-то в субботу, в выходной, я попросил его прочитать что-нибудь особенное, и он принёс из библиотеки "Робинзона Крузо".
Никогда не забуду, как мне было страшно, когда Робинзон увидел на песке след человеческой ноги! На рисунке у него были выпученные глаза, а на лице самый натуральный ужас.
Мы с дедушкой сидели за столом в их единственной комнате, я залез на стул с ногами, поджал их под себя, руки мои дрожали, да вообще всего колотило. Дед оторвался от чтения, посмотрел поверх очков и сказал обыденным голосом:
- Сядь нормально.
Разве мог я ему признаться, что мне страшно? Опустил ноги, постарался сесть ровно, но весь был, как натянутая струна. Когда стало ясно, чей это след, меня отпустило. Мне было пять лет.
Если мы начинали решать логические задачки, деда Коля никогда не отпускал меня, пока не доведём дело до конца - как бы я ни крутился и ни ныл. Если он брался что-то объяснять, то продолжал до тех пор, пока я не пойму.
По ночам мы с ним проявляли и закрепляли фотоплёнку, потом печатали фотографии при свете красного фонаря. Он учил меня композиции, чувству кадра - долго и терпеливо, но фотограф или оператор из меня не вышел. Он научил меня играть в шахматы, но и гроссмейстером я не стал.
Последние годы жизни он работал инженером огромной котельной на деревообрабатывающем комбинате. К нему регулярно приходил советоваться главный инженер, звал в заместители, но дед отказывался, говорил, что хочет жить и работать спокойно.
Когда он умер, его пришёл хоронить весь комбинат. Замдиректора спросил у бабушки:
- Поставим на могиле звезду?
И она яростно и с презрением ответила:
- Какую ещё звезду?! Он что - коммунист?!
Они не любили советскую власть, но никогда со мной об этом не говорили.
Однако про "Голос Америки", "Би-Би-Си" и "Немецкую волну" я всё же услышал от него. А потом слушал ночами вражеские голоса и повторял вслух волшебную фразу: "You are listening to the Voice of America from Washington D.C."
Как могло уместиться так много в одном человеке? Как он мог оставаться ровным и спокойным в любых жизненных ситуациях?
В о время Великой Отечественной вся семья попала в эвакуацию. Дед работал на угольной шахте, много, тяжело. Бабушка рассказывала, что однажды он принёс домой зарплату и как всегда, отдал ей. Она ему что-то резкое сказала (скорее всего, что денег маловато), а он ответил. И этот ответ так не понравился бабушке, что она взяла всю пачку денег и аккуратно разорвала её пополам. А потом подбросила вверх и ушла на кухню.
Дед молча опустился на колени, собрал с пола все половинки и до утра спокойно и методично их склеивал. Склеил все.
Кстати, папа как-то показал мне мастер-класс по склеиванию купюр. Сначала надо их соединить по месту разрыва, потом аккуратно наложить с обеих сторон полоску кальки, легко смазанную клеем. А когда всё подсохнет, протереть кальку подсолнечным маслом. Вы увидите место склейки, только если будете знать о нём!
Столько тёплых воспоминаний - отчего они возвращаются сейчас? Ищу в прошлом какую-то защиту, наверное. Там было спокойно и безопасно.
На окраине, точнее, немного за окраиной город начинает превращаться в деревню. Мне шесть лет. Я стою рядом с огромной, как мне кажется, коровой. Мальчишка, который её пасёт, посмеивается надо мной: городской очкарик боится! Дедушка говорит мне:
- Ну, возьми верёвку и посмотри в мою сторону, как будто она твоя, ты вывел её на пастбище. А я вас сфотографирую!
Но мне страшно, я едва преодолел себя, чтобы приблизиться к корове на два метра! Вот верёвка, в траве, только поднять. Но вдруг корова подумает, что я хочу её увести, и нападёт? Рога-то вон какие! Пытаюсь - и не могу.
Фотография где-то сохранилась - на ней худющий мальчик в шортах и очках, руки за спиной, он через силу улыбается и видно, что в любой момент готов удрать как можно дальше.
Деда Коля умер в апреле 1972-го, мне было почти одиннадцать лет. Летом мы пришли к нему на кладбище, родители красили оградку, а я отошёл в сторону и стал вспоминать наши беседы, мысленно задавать ему какие-то вопросы...
И вдруг услышал его голос. Он отвечал спокойно и доброжелательно. Я остолбенел! В голове моей звучали те самые, любимые интонации! Я заторопился, шёпотом стал задавать вопросы, рассказывал о себе, он отвечал. Впервые за последние месяцы я перестал грустить о нём. Каким-то глубинным чувством понял, что у него всё хорошо. И мне тоже стало хорошо.