Нельзя утверждать, что этот рассказ Чехова, написанный в 1885 году, забыт совершенно и вниманием у современного читателя не пользуется. Редко, но читают, упоминают, цитируют. Немногие, конечно, но с подачи этих любознательных людей и другие приобщаются к творчеству неувядающего Чехонте. Труд невелик - можно прочесть текст за несколько минут, позубоскалить, отметить совпадения, воскликнуть: а ведь ничего не изменилось - написано про нашу действительность! Можно поделиться впечатлениями в Сети, опять же подивиться совпадениями с тем, что видим и слышим ежедневно. Обычно читатели, как видно из отзывов, обращают внимание на актуальность темы - в рассказе (который автор первоначально назвал сценкой) речь идет о рекламе товаров, не пользующихся ажиотажным спросом - различных сортах заморских чаёв. Ну прямо как сейчас - не востребованная капризным потребителем и не покупаемая в должном количестве «Принцесса Нури».
Над названиями чайной продукции Чехов потешается открыто и с удовольствием, над содержанием текста рекламы - даже с двойным. Досталось и купцу-чаеторговцу. Всего несколько слов - но каких! - и портрет хозяина жизни готов: «Ершаков, человек молодой, по моде одетый, но помятый и, видимо, поживший на своем веку бурно. Судя по его размашистому почерку с завитушками, капулю и тонкому сигарному запаху, он был не чужд европейской цивилизации…» Уверена, что не все нынешние читатели сразу поняли про «капуль», безвозвратно утраченное слово, обозначавшее модную среди приказчиков и не слишком образованных купцов прическу. Слово говорящее, слово-примета. Капуль - имя собственное, принадлежавшее оперному певцу, разумеется, французу, который и ввел эту довольно забавную прическу в моду. Как обычно, «Кузнецкий мост и вечные французы» надолго затуманили и без того не очень светлые головы. (На этот счёт в своё время хлёстко прошелся Грибоедов).
Подражание «цивилизации», так сомнительно «прославившее» девятнадцатый век, не изжито по сей день. Да, Чехов иронизирует над сословием, к которому принадлежал его отец. Да, Чехов придумывает смешной и нелепый текст, рекламирующий экзотический чайный продукт. Он предъявляет и вечную проблему торговца - продать то, что не пользуется спросом. Но рассказ называется «Писатель». И если удержать это обстоятельство в памяти хотя бы на недолгое время прочтения компактного текста, то можно представить совершенно другую картину, нежели ту, которую обычно обсуждают читатели. Возможно, именно тот персонаж, который даже не имеет имени, а имеет только прозвище, данное хозяином жизни и гарантом минимального материального благополучия, тут и есть центральная фигура. Посмотрим на него глазами автора: «… в комнатку тихо вошел седой, плешивый старик в рыжем, потертом пальто, с красным, помороженным лицом и с выражением слабости и неуверенности, какое обыкновенно бывает у людей, хотя и мало, но постоянно пьющих».
Нет здесь авторской иронии, явно присутствующей при описании чаеторговца, но есть сочувствие к старости, бедности, неприглядности облика, нездоровью человека, оказавшегося без средств к существованию. Был ли он когда-нибудь профессиональным писателем, сопутствовала ли ему удача, имел ли он талант - мы не знаем. Но нынешнее его положение драматично. Человек без имени - нет у Чехова нечего случайного! - покорно отзывается на прозвище «Гейним», данное ему купцом. «Ершаков смешивал слова «гений» и «Гейне», и они сливались у него в одно - «Гейним», как он и называл всегда старика», - поясняет читателю автор. Нет у него, теперешнего, своего имени - ни человеческого, ни писательского. Он в услужении - у этого торговца, у других. Писание рекламы - единственный источник существования. «Я вам прочту-с, а вы вникайте и указывайте в случае, ежели ошибку найдете. Ошибиться не мудрено, Захар Семеныч... Верите ли? Трем магазинам сразу рекламу сочинял... Это и у Шекспира бы голова закружилась». Писатель вынуждено заискивает перед заказчиком, он должен угождать, принимать попрёки, изъявлять готовность переделывать написанное.
Хозяин требует: «Только вот что, милый друг... нужно тут как-нибудь тень навести, затуманить, как-нибудь этак, знаешь, фокус устроить... Публикуем мы тут, что фирма только что получила партию свежих первосборных весенних чаёв сезона 1885 года... Так? А нужно кроме того показать, что эти только что полученные чаи лежат у нас в складе уже три года, но, тем не менее, будто из Китая мы их получили только на прошлой неделе…» Вот она, ключевая задача рекламы, отметит современный читатель, ничего не изменилось!
А вот ещё блестящий пассаж: «Всякий купивший у нас не менее чем на 50 р., выбирает и получает бесплатно одну из следующих пяти вещей: чайник из британского металла, сто визитных карточек, план города Москвы, чайницу в виде нагой китаянки и книгу „Жених удивлен, или Невеста под корытом“, рассказ Игривого Весельчака». Восхищенный читатель на этом месте забудет про несчастного писателя, посмеется от души, оценит юмор Чехова и продолжит чтение в надежде найти в тексте нечто подобное.
Но далее идут фразы, которые, я полагаю, могут выглядеть странно в глазах нынешнего читателя: «Кончив чтение и сделав кое-какие поправки, Гейним быстро переписал рекламу начисто и вручил ее Ершакову. После этого наступило молчание... Оба почувствовали себя неловко, как будто совершили какую-то пакость». Вот чудаки - какая там неловкость? Народная мудрость вполне поощряет такого рода выкрутасы: «не обманешь - не продашь». Кто из нынешних дельцов признается - даже самому себе - в том, что его рекламные заверения не соответствуют действительности? И для противного слова «пакость» придумали вполне пристойные эвфемизмы. Старый писатель и купец - к чести последнего будет сказано - еще не удушили в себе окончательно голос совести, они способны испытывать неловкость. Но, заметьте, это никак не влияет на ход дела.
Наниматель доволен, и у нанятого «рекламщика» открывается перспектива поправить материальное положение. Писатель деликатно намекает, хозяин изъявляет готовность заплатить, но не деньгами, а натуральным продуктом: «Ступай в магазин и бери чего хочешь на пять с полтиной. - великодушно изрекает он. И поясняет: «У меня нет моды деньгами платить. Всем плачу чаем да сахаром: и вам, и певчим, где я старостой, и дворникам. Меньше пьянства». Так он не только рачительный хозяин, но и блюститель морали, благодетель, пекущийся о здоровье работников. «Разве, Захар Семеныч, мою работу можно равнять с дворниками да с певчими? У меня умственный труд», - пытается возразить писатель, собрав остатки профессионального достоинства. Но нет, купец непреклонен: «Какой труд! Сел, написал и всё тут. Писанья не съешь, не выпьешь... плевое дело! И рубля не стоит». Гейним не сдаётся: «Того не понимаете, что я, может, когда сочинял эту рекламу, душой страдал. Пишешь и чувствуешь, что всю Россию в обман вводишь». Эту реплику автор заставит повторить еще раз в самом конце: «Россию обманываю! Всю Россию! Отечество обманываю из-за куска хлеба! Эх!»
Нравственные терзания героя - то ли показные, то ли прорвавшиеся из глубины души - финальный аккорд рассказа. Можно представить, что бедный во всех смыслах писатель еще не раз пройдет через это, ставшее привычным, испытание. Но человек, оказавшийся в том же положении почти полтора века спустя, как показывают наблюдения, подобных страданий уже не испытывает. Самосознание у многих сильно переменилось, и самооценка исчисляется в других единицах. Недаром появилось в обиходе универсальная мера вещей - «цена вопроса», где вопрос может быть и ответом, и заказным действием, и бездействием.
И все-таки, как мне представляется, Чехову в этом рассказе больше интересен старик в рыжем, потертом пальто, нежели его работодатель, не чуждый европейской цивилизации. А остальное - просто повод поговорить в юмористическом, казалось бы, ключе о серьезных вещах - о нравах времени и о судьбе.