Северцев.
В последнее воскресенье октября 2017 года небо над маленьким городком Северной Рейнвестфалии очистилось и установился по летнему тёплый, солнечный день. Жители, уставшие от долгих моросящих дождей, высыпали на улицы, чтобы насладиться удивительной погодой.
Ясное небо, простираясь над багряным ландшафтом кристально-чистой голубизной, омывало глаза и проливалось в души, однако Александр Николаевич Северцев, переживший в последнее время череду тяжёлых ударов судьбы, находился во власти депрессии и выйдя на прогулку, не замечал осенней красоты. Он медленно шёл, погружённый в свои нерадостные мысли, не обращая внимания на оживлённых прохожих, наслаждающихся чудесным подарком природы, и стремился лишь к одному – уйти прочь от людской суеты и побыть в одиночестве. Выбирая маленькие пустынные улочки, он уходил всё дальше и дальше от шумного центра пока не вышел на окраину города, где побрёл по узкой, просёлочной дороге, обрамлённой высокими елями, сам не зная куда. Пройдя метров триста он упёрся в решётчатые ворота, с маленькой калиточкой сбоку. Входная табличка на калитке, гласила, что здесь располагается городское евангелическое кладбище и Северцев уже хотел было повернуть назад, но так по инерции, дёрнул калитку и она открылась. Он шагнул в мир «усопших» и попал как раз в ту атмосферу, в которую так стремился. Покой, пропитанный солнцем, лежал на могилах и лишь птицы едва слышно чирикая, юркали по кустам, не тревожа тишину кладбища.
Северцев пошёл по центральной аллее к грандиозной часовне, возвышающейся впереди. Часовня, построенная по всей видимости, ещё в средневековье, величаво нависала над городом мёртвых. В глаза бросилась железная, массивная дверь с большими заклёпками, окрашенная в чёрный цвет и плотно сидящая в стене из натурального камня. Как будто это была дверь не в церковь, а в замок подвергающийся ежедневному нападению врагов. Над дверью зеленела медная пластина, размером примерно полтора метра на метр, на которой красивым готическим шрифтом было выгравировано обращение усопших к живым. В нём говорилось о честных тружениках, строивших дома, сеявших хлеб и воспитывающих детей в традициях христианской веры. Они призывали потомков продолжить их деяния, сохранить честь, веру и преданность Родине.
Северцеву ярко представились люди с мужественными, обветренными лицами, с мозолистыми руками, внимательно следящие сверху за деяниями наследников. Он присел на скамейку, рядом с часовней и задумался над скоротечностью времени, над смыслом жизни и над загробным миром.
Так просидел он не менее получаса, охваченный светлой грустью, наслаждаясь тишиной и солнцем. Душа, убаюканная покоем, витала в неведомом и взгляд отрешенно скользил по могилам. Однако интересная архитектурная композиция напротив, через аллею постоянно выпячивалась и мозолила глаза. Северцев присмотрелся. Большой склеп, сложенный из серых, грубо отёсаных камней, коренасто врастал в землю. Ржавая решётка, преграждала вход, в небольшое помещение, в глубине которого, на гранитном пьедестале, стояла изящная мраморная ваза, с пучком засохших цветов, неизвестного происхождения, а слева и справа от пьедестала стояли два гранитных гроба, обвитых серо-зелёными лианами. Рядом со входом в склеп стоял ангел из белого мрамора, в натуральный человеческий рост. Ангел указывал левой рукой в небо, а правой на серую гранитную плиту, воткнутую одним из углов в большую каменную глыбу. Сторона плиты, смотрящая на Северцева, была отполирована и на ней оттенялась надпись, и хотя время усердно поработало над поверхностью, буквы отчётливо просматривались:
«Только здесь твоё избавление», - прочитал Северцев и оцепенел. Послание поражало своим чудовищным смыслом.
«Боже помоги мне!» – прошептал он и перекрестился.
Безмятежное настроение однако улетучилось и предчувствие чего-то тревожного, жуткого, преследующее его в последнее время почти непрестанно, опять завладело им. Глазами полными боли Северцев посмотрел на ангела и ему вдруг почудилось, что лицо его, печальное, набожное и удивительно красивое словно ожило. Казалось ангел успокаивает и говорит, что он всегда будет рядом с ним и всегда будет молиться за него, и уж никогда не предаст ... и смерть, ещё недавно жуткая и отталкивающая, показалась Северцеву уже не такой ужасной, а даже наоборот, вроде как бы желанной, несущей избавление от мучительной душевной боли.
Редкие осенние листья, тихо падали на землю, кружась в прощальном вальсе, и слабый ветерок шуршал ими между могилами.
Один из листьев упал к Северцеву на колени и он непроизвольно взглянул на него.
Лист был ярко-красного цвета, с отчётливо просматриваемыми прожилками и капилярами, по которым будто бы растеклась кровь.
Ассоциация с кровью напомнила о несчастном случае, в котором он совершенно случайно оказался участником.
Несколько месяцев назад возвращаясь домой после работы и проезжая через пригородный лес Дюссельдорфа, он увидел неподалёку от дороги человека, лежащего под кустом, что совершенно не соответствовало этой местности, в которой проживали в основном состоятельные люди. Северцев решил на всякий случай взглянуть на лежащего. Он остановил машину и подошёл к нему. Это был юноша, на вид не более 16 лет, который лежал на спине, с брошенными вдоль тела руками, ладонями вниз, и с закрытыми глазами. Грудь его слегка вздымалась, указывая на дыхание и на лице, хотя оно и выглядело бледным, никаких следов насилия не было видно, то-есть ничего особенного в глаза не бросалось и Северцев уже хотел было уйти, решив, что тот просто перепил и отсыпается после большой порции алкоголя, однако в последний момент увидел нечто необычное и наклонился поближе. Из под левого запястья незнакомца, расползалась глянцевая тёмно-красная лужица. Осторожно приподняв руку, он увидел, что вены перерезаны и кровь капает наружу. Северцев схватил мобильник и быстрым шагом направился к машине за автоаптечкой, набирая на ходу номер телефона спасательной службы. Наложив тугую повязку выше порезов и перебинтовав рану, он попытался разговорить парня, но тот лишь вяло приподнимал веки, открывая тускнеющие глаза. Слава Богу «спасатели» приехали довольно быстро и несчастному была оказана профессиональная помощь, но расползавшаяся по траве кровь и особенно глаза, уходящего из жизни, зацементировались в памяти надолго.
Самым горьким однако для Северцева было то, что попытка покончить с собой никого не волновала. Прохожие, выгуливающие собак и видевшие, как Северцев накладывает бинт, равнодушно проходили мимо, а санитары, похвалив Северцева за «умелые» действия, подключили парню капельницу, уложили его на носилки, и не спеша поехали в больницу, весело болтая о чём-то постороннем.
Создавалось впечатление, что самоубийство молодых людей становилось совершенно обычным явлением этого мира.
Воспоминания о трагическом случае ещё более омрачили и без того горестное настроение Северцева и он попытался глядя в небо, отвлечься от тяжёлых мыслей и уйти от душевной боли, но чистый свет синевы произвёл, как ни странно, противоположный эффект и вместо успокоения пролился в душу ещё большей тоской по ушедшей, полной надежд жизни и измученная душа выплеснулась наружу слезами, жгущими глаза и стекающими к губам солёной горечью...
Шёл четырнадцатый год, как он переехал из России в Германию, на Родину своих предков. Однако страна, куда он всей душой стремился и о переселение в которую так мечтал, оказалась совсем не тем государством, каким представлялась ему в Москве. Разве мог он когда-нибудь подумать, что Германия, давшая миру Канта и Гегеля, Бетховена и Баха, Шопенгауэра, Гёте и Ницше, окажется в действительности бездушным государством-роботом, запрограммированным лишь на производство материальных благ и на доставку телесных удовольствий.
Немецкая культура погибала и взамен ей проповедовалось преимущество многонационального государства.
Классические литературные и музыкальные ценности уходили в небытие, и общество питалось примитивными, развлекательными шоу, легко прилипающими к сознанию и разлагающими мозг. Особенно вредными, с точки зрения Северцева, были бесконечные телевизионные сериалы, на частных каналах немецкого телевидения, события в которых раскручивались на базе бредовых криминальных историй, изображающих тупое сообщество людей, погружённых в интриги, ложь и двуличие, и наслаждающихся беспорядочным сексом, зачастую с напарниками своих ближайших друзей. Другими словами рисовалось общество, поражённое безнравственностью и развратом, и преподносилось это, как сложившаяся реальность, чем отбиралась у людей всяческая надежда на возрождение религиозности и порядочности, на возврат духовных ценностей.
К удручающей картине деградирующего общества добавлялась нерадостная ситуация с Германской политикой. Политические партии, борясь за избирательные голоса, разыгрывали один и тот же спектакль. Лидеры партий перед выборами, энергично бросались защищать интересы народа и горячо обсуждали насущные вопросы населения, и обещали непременное решение всех проблем, но сразу после выборов, обещанное почему-то забывалось и уже другие цели заботили народных избранников.
Наиболее неожиданным, однако, явилось для Северцева то, что Германия, о которой в России говорили как о стране, истиной демократии и безграничной свободы слова, оказалась на самом деле государством строгой цензуры и в ней имелись множество запретных тем, которых никто не имел права коснуться и если всё же находились правдолюбцы, осмеливавшиеся затронуть «табу-темы» и пытались на базе новых, ранее неизвестных фактов, иначе прокомментировать события прошлых лет, то они или выставлялись шутами и высмеивались средствами массовой информации, или того хуже, причислялись к «правой» ориентации и безжалостно исторгались из рабочих коллективов.
Северцев ничего этого не знал и, веря в истинную свободу слова в стране Готов*, стал высказываться, при разговорах с коллегами совершенно откровенно, на основе знаний, добытых им ещё в Москве, и был сразу зачислен в лагерь инакомыслящих, хотя считал себя самым обычным человеком, отстаивающим лишь объективность, в изложении прошлого и консервативный взгляд на жизнь.
Открыто, и порой до наивности доверчиво, он высказывал коллегам своё мнение о причинах возникновения Второй Мировой Войны, стараясь быть максимально честным, и наталкивался на непонимание и даже на враждебность с их стороны, так как его высказывания не соответствовали общепринятым толкованиям.
Также открыто он рассуждал о «национальности» и в ещё большей степени встречался со злобной реакцией коллег и особенно ему запомнилась горячая дискуссия с одним из сотрудников предприятия, с которым он поначалу очень сблизился. Готфрид, так звали коллегу, был переселенцем из восточной Германии и руководил ремонтными мастерскими.
Начался разговор довольно миролюбиво. Северцев спросил Готфрида, что означает для него понятие «Немец» и Готфрид не задумываясь ответил:
«Все, кто родились в Германии, являются немцами».
«Как это, - удивился Северцев, - Ты хочешь сказать, что и африканец, родившийся в Германии, также является немцем?»
«Да», - подтвердил Готфрид.
«Постой. А как же быть с этническими переселенцами, которые родились в России и их предки все без исключения, являлись немцами? Они что не немцы, по-твоему?»
«Ну да.., - скептически зажевал губами Готфрид, - Они немцы, но они потеряли всё немецкое и к тому же очень плохо говорят по-немецки, поэтому они скорее русские чем немцы».
«Стоп , стоп, - начал зажигаться Северцев, - А как же культура, которая накапливалась веками в их подсознании? Как же немецкие корни? Ведь каждый человек подобен дереву. Чем глубже корни дерева проникают в землю, тем больше оно черпает сил, тем устойчивее становится и тем выше оно может достичь солнца. Так и человек, чем больше мудрости он унаследовал от своих предков, тем менее ошибок совершит в жизни, тем опытнее становится и тем больше накопит разума, прибавляя к унаследованному багажу всё новые знания. Я уж не говорю о национальности по крови».
«Ах ерунда всё это. Никому не нужная философия! Тот кто родился в Германии и говорит по-немецки, являются немцем, а всё остальное не имеет значения», -заявил Готфрид категорически.
«Я не согласен», - едва сдерживая раздражение заявил Северцев, - Скажем так. Если мы возьмем, семя какого-нибудь кактуса и вырастем его в на подоконнике в Германии, то кактус, по твоим словам, должен стать немецким растением, только потому, что он вырос на немецком окошке? Или поговорим о японской семье, которая переехала в Германию и у неё родится сын и он будет посещать немецкую школу и будет прекрасно говорить по-немецки, и это должно означать, по-твоему, что он стал немцем. Да такие рассуждения о национальности будут непонятны, даже самим японцам, не захотят они, чтобы их сын стал немцем. С моей точки зрения, национальность это более сложное и более глубокое понятие, с обязательным введением наследия предков и присущих каждой нации социальных и физиологических свойств. Любая нация, всё равно старая или молодая, имеет свои неповторимые особенности, свою культуру, свой менталитет...,- горячился Северцев, - а если исходить из твоих рассуждений, то можно сказать, что даже обезьяна, родившаяся в Германии и надрессированная выговаривать немецкие слова, автоматически становится немцем!?»
«Знаешь что, - вдруг завопил Готфрид, - Ты прекращай тут свою нацистскую агитацию. Есть актуальные германские законы, в которых все эти вопросы чётко урегулированы и тот, кто имеет немецкий „Au;weis“, является немцем и если ты с этим не согласен, то становишься преступником, так как выступаешь против действующего законодательства!»
С этими словами Готфрид резко вскочил и вылетел из комнаты, хлопнув дверью.
Однако разговор на этом не закончился. Молва о состоявшемся споре мгновенно разлетелась по предприятию и, скорее всего, в интерпретации Готфрида, так как после этого случая к Северцеву уже открыто прилепили ярлык фашиста и стали сторониться, что глубоко ранило его и заставляло приводить всё новые, ещё более убедительные аргументы в защиту своей позиции, но, как ни странно, этим он только сильнее раздражал коллег по работе и отчуждённость усиливалась.
Стремясь найти поддержку и продолжая верить в торжество справедливости, он обратился к церкви и стал регулярно посещать евангелический приход, ища понимания у служителей Богу, но очень скоро убедился, что и здесь он не найдёт сочувствия.
Богослужения проводились, чаще всего, путём цитирования библейских текстов, которые подбирались тенденциозно и в основном из Ветхого завета. Комментарии священников призывали к добру, к смирению, к любви ближнего и к проявлению сострадания еврейскому народу, претерпевшему тяготы нацизма. В конце-концов такие Богослужения стали не укреплять духовные силы Северцева, а наоборот подрывать их, так как ничего общего с реальностью не имели и звучали даже как бы лицемерно, призывая с одной стороны к вере в супер правдивого сына Божьего, а сдругой закрывая глаза на реальность, в которой действовали далеко не Божьи законы и ложь становилась нормальностью общества.
В разговоре с пожилой миловидной священнослужительницей, опекающей район его местожительства, он говорил о несправедливом, бездушном устройстве современного государства и ратовал за воспитание любви к Родине, за сохранение национальной культуры и за возврат к классическим духовным ценностям, но священнослужительница хоть иногда и соглашалась с его аргументами, продолжала настойчиво твердить о преступлениях нацизма, о долге Германии перед человечеством и об актуальности святого писания - и в итоге разговора не получалось.
В полном отчаянии и понимая что посещение евангелической общины не принесёт укрепления духа, Северцев стал искать другой выход из тупика и вспомнил о Даниловском Монастыре, в Москве, в который он ходил время от времени, чтобы послушать хор и проникнуться церковной атмосферой, действующей на него благодатно. Зная, что и в Германии функционирует Русская ортодоксальная церковь, он стал искать местонахождение действующего прихода и довольно быстро наткнулся на искомый адрес.