Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…
А. Пушкин. Бесы
То, что начало рассыпаться, рассыплется до конца. Но мы этого можем не узнать, просто не заметить или, вернее, не замечать, как тихую болезнь. Ведь стабилизация внешнего мира большей частью опережает, и намного, стабилизацию внутреннего: воды успокоятся - но что внутри?
Человек, вернувшийся с войны, переживает её снова и снова. Внутри; но это приводит к разному: к экстрасистолиии, к примеру. Или к вооружённым налётам. Но и это всё ненадолго - относительно ненадолго. Однако вот что надолго: поменяется само отношение людей, внутреннее отношение, ко многому: к слишком многому.
Человек изменится таким образом, что вчерашнее надёжное и очевидное будет казаться ему ненадёжным и неочевидным. Поэтому - для слишком многих из нас - и будет ненадёжным и неочевидным, ведь мир миром, он где-то там, если есть, но наша внутренняя картина мира и создаёт мир, который если и делится на внешний и внутренний, то с переизбытком и под командованием внутреннего мира. То есть нас самих как мы есть сейчас и куда мы движемся.
Может, человек и не стремится закрепить как норму скверные стороны своей природы, но тут и не надо стремления: всё происходит будто само собой. И хотя и существует надежда, что это "будто" - именно "будто", а не "по правде так", но она мала, ведь в конечном счёте следовало бы признать, что это "будто", эта якобы сторонняя слепая сила - не что иное как сам человек.
Человек экстериоризировал себя и теперь не сможет безбедно собрать себя внутри себя снова, ведь первое, что он сделает, - это предпримет попытку втащить в себя весь выпущенный им из себя мир в попытке ложной реинтеграции.
Вправить кишки обратно в живот.
Изменения коснутся частных моральных установок, культурных установок, которые, вероятно, станут ещё более формализованными, чем даже теперешние: это простое стремление к простоте как к панацее. Очевидным станет как можно более очевидное - и это приведёт к изменению стандартов восприятия в сторону их упрощения. Надёжным может оказаться замыкание в себе с редкими - и агрессивными - вылазками в человеческую среду, всюду бурлящую, но стремящуюся к эмулятивности, к лёгким, но механическим подменам вместо подлинности. Подлинность слишком сложна и слишком обязательно - в пекло её!
Подделка окончательно займёт место натуральной вещи и будет принята с восторгом - именно из-за недоверия человека к человечности человека. Это недоверие и обязательное и первоочередное обоснование этого недоверия к себе совершенно неверно, оно бесперспективно и бесталанно, но оно принимается в качестве истинного положения вещей, потому что у такого недоверия, витающего в межлюдском пространстве, нет границ: оно не манифестирует себя в открытой форме, а пропитывает всё вокруг, как пирог. Не надо механизма; не надо руководства по его эксплуатации; этот механизм, эта минорная модель "бытия в мире" не нуждается во внешних опорах и в любых формах поддержки. Недоверие к себе человека лишает этот выросший из него механизм не только его очевидной искусственности, но даже и качества созданности: он нарекается первичным, а поэтому - он первичен.
Иллюзия требует веры в неё - я в это верю - "и я тону".
Мы не сооружаем Будущее - мы его уже соорудили, и теперь оно сооружает нас под себя, лишая критичности и путая следы.