Глава вторая из неоконченного романа "Век фарисеев"
Первое, что ему предстояло сделать в ближайшее время, это поговорить с мамой. Он должен был узнать только одно: почему она еще до его рождения развелась с отцом и вышла замуж за человека с немецкой фамилией Шуберт. Причем, ровно за год до начала войны с фашистами. .
В тот день Вячеслав Сергеевич снова уехал в командировку, Глафира отпросилась сходить в церковь, и они остались с мамой вдвоем.
Она читала, сидя за столом в гостиной, и он присел рядом, обнял её за плечи и сказал:
- Мам, расскажи мне, пожалуйста, о первом моём отчиме, чью фамилию я сейчас ношу. Почему ты вышла за него замуж, когда отец еще был жив? Только, прошу тебя, не волнуйся. Просто спокойно расскажи.
- А для чего это тебе? Ради любопытства?– спросила мама, улыбнувшись, и Стас обрадовался этой улыбке: значит, она не волнуется, и с сердцем у неё будет всё в порядке.
- Хорошо, - согласилась мама, не переставая спокойно улыбаться. – Расскажу тебе всё, без утайки. Видимо, пришло время знать тебе о моём и своем прошлом.
Потом она помолчала с минуту и неторопливо начала свой рассказ:
- После окончания школы в Саратове я приехала в Москву поступать в Плехановку и в первый же вечер познакомилась здесь с тремя друзьями. Это были Валентин Осколков, Саша Шуберт и Слава Маркевич. Мои московские родственники достали мне билет в Большой театр, и эти трое ребят оказались там моими соседями. Уже не помню, кто из них спросил меня, откуда я, а когда я сказала, что из Саратова, Саша закричал: «Так мы же соседи!». Оказалось, что он приехал в Москву из города Энгельса, который находится на другом берегу Волги, прямо напротив моего родного города. Его отец был каким-то большим партийным начальником, а Саша окончил курсы военных переводчиков и работал в Москве в Наркомате внутренних дел, то есть, в НКВД.
А Валентин и Слава были сотрудниками другого Наркомата, названия которого они мне не сказали. Но Саша шепнул мне на ушко, что это страшно засекреченные работники, инженеры по образованию, и мне лучше не знать, чем они занимаются.
Весь вечер они все трое усиленно ухаживали за мной, на следующий день повезли меня на Славкиной машине показывать Москву, а через неделю поочередно признались мне в любви и попросили меня выйти за них замуж. Но я тогда уже знала, что моим мужем будет твой отец, Валентин Осколков. Потому что он был самым скромным, самым умным и самым красивых их них.
Когда я окончила институт, мы уже жили вместе в его маленькой квартире на Солянке, и я была беременна тобой. И расписаться мы с ним решили за три месяца до твоего рождения. Ровно за день до регистрации нашего брака мы отмечали мой день рождения. Я накрыла стол и пригласила на это торжество Сашу и Славу. Других друзей у меня в Москве не было.
Но торжества не получилось, и именно с этого дня начались все наши невзгоды.
Шуберт, как всегда запаздывал, и, когда он вошел в комнату, мы дружно набросились на него с упрёками. Но он буквально рухнул на стул и попросил нас помолчать. Потом сказал, четко и негромко, как сообщают друзьям очень важную тайну, которую никто не должен знать:
- Слушайте и не волнуйтесь… Особенно, это касается Анюты, так как вскорости ей предстоит стать мамой..
Потом он долго молчал, подошёл зачем-то к окну и выключил верхний свет, оставив гореть лишь настольную лампу. Все сказанное после этого он произнес, стоя к нам спиной, глухо, но решительно:
- Завтра за Валькой придут… Вероятно, ночью… Я знаю это точно, потому что сам читал постановление о его аресте. Но не до конца… В чем он провинился, я не узнал… И вам не советую ломать голову, думая об этом. Главное сейчас, решить, как спасти Анюту. Вы знаете, что семьи врагов народа в большинстве случаев тоже подлежат аресту, а то, что Анюта – всего лишь гражданская жена Валентина и беременна, для них значения не имеет, она живет с ним в одной квартире и может быть соучастницей его преступлений. Поэтому предлагаю следующее. Завтра мы с Аней идем в ЗАГС и регистрируем наш с нею брак. В связи с тем, что я являюсь сотрудником НКВД, это можно будет сделать быстро и без помех. После чего я отправляю мою супругу в город Энгельс к моим родителям, а сам начинаю выяснять, за что арестован Валентин, и принимать меры по его спасению. Скорее всего, это донос, причем, донос лживый. Я и секунды не могу подумать, что Валентин стал врагом народа. Славка подключается к такой же работе в своём Наркомате. Я уверен, что мы вытащим Валентина из Лубянки во что бы то ни стало. И тогда мы с тобою, Анюта, разведемся, и ты пойдешь под венец с Осколковым с ребеночком на руках. Всё понятно?
Нам было понятно всё. Шел 1937-ой год, когда хватали кого попадя и отвозили на «воронках» на Лубянку.
В общем, через неделю я уехала в Энгельс, где ты и родился. А когда началась война, приволжских немцев стали выселять в Казахстан, а меня как русскую и жену военнослужащего, отпустили на все четыре стороны. Сначала я жила в Саратове у родителей, а потом папа отправил меня, как он говорил, подальше от фронта, на Северный Кавказ, где жили два его брата, твои двоюродные дедушки, Митя и Ваня. Но и туда вскоре пришли немцы, и мы натерпелись с тобой там всякого. Там же я получила похоронку на моего якобы мужа Александра Карловича Шуберта, погибшего во время Курского сражения. А дальше ты всё сам знаешь. Сразу поле войны я пыталась выяснить, жив ли Валентин. Но всюду, куда я обращалась, мне давали однотипный ответ, что Валентин Александрович Осколков был осужден на десять лет без права переписки, и сообщить о нем мне ничего не могут. Я тогда не знала, что осуждение без права переписки означало расстрел… Вячеслав Сергеевич нашел меня после войны. Жилось нам с тобою тогда очень трудно, и на его предложение стать его женой я ответила согласием. Вот так мы и оказались в Москве … Ты узнал всё, что хотел узнать?
- Да, - ответил Стас, пораженный тем, что услышал. - Но я должен еще выяснить, кто написал лживый донос на моего отца.
- Боюсь, что этого ты никогда не узнаешь, - грустно сказала мама.
- А это мы еще посмотрим…
Он хотел рассказать маме о сведениях, полученных от полковника Трошина, но вспомнил, что тот настоятельно просил его не говорить об этом никому, даже маме.