ВИКТОР БОГДАНОВ
ПЯТЬ КОРОТКИХ ЭССЕ:
ВМЕСТО ВЕНКА (1991)
СКАЗОЧНОЕ (1992)
ЭРОС БЕЗ ЖЕНЩИНЫ (1993)
ЧУЖОЕ МЕСТО (1996)
Т Е С Н Ы Е В Р А Т А ЛЮБВИ (1997)
Выделения, сделанные в первоначальном тексте курсивом (цитаты, фразеологические обороты и т. п.), вынужденно заменяются здесь р а з р я д к о й, а выделения, сделанные полужирным шрифтом, – ПРОПИСНЫМИ буквами.
В. Б.
ВМЕСТО ВЕНКА
СтОит ли думать о посмертной судьбе неудачника, если гордишься им? Нужно ли сожалеть о жизни героя, когда он погиб? Зачем пытаться извлечь уроки из жизни того, кто мёртв, зачем извлекать их из его нынешнего отсутствия? Лучше учиться добывать пользу из себя самого. Хотя тот, кто не хочет изменяться, – сам себе идеал, даже когда не может ничего изменить. И если он добр, то, по крайней мере, не навредит окружающим – зато себе создаст массу неудобств, но закроет глаза счастливым. СтОит ли долго помнить того, кто был счастлив? За счастье, никому не принёсшее зла, платят слишком дорого. Мыслить о себе как о покойнике – вернее всего, став покойником (правда, живой думает о своём посмертии красочней). В случае внезапной опасности следует успеть попрощаться с тем, что для тебя самое чуждое, – это залог сохранения связи поколений, это оправдание твоей матери. Готовым к смерти необходимо быть ежесекундно, особенно во сне и во время чтения, – это наверняка спасёт тебя от жалкого вопля, а пространство – от лишнего мусора. Самый мудрый памятник, который ты способен воздвигнуть себе, – это, мучаясь жаждой сказать, промолчать. Захочешь расслабиться – выйди на улицу и смейся про себя над прохожими: смейся над тем, что, будучи с тобой в единой упряжке, они глупее возницы и постороннего пешего, стоявшего на обочине. Ты – этот пеший, подпрягшийся к ним от скуки. А о покойнике не волнуйся – кто-нибудь положит ему дешёвый бумажный венок с чёрной лентой. Да и без венка – всё-таки зашвыряют глиной и воткнут в изножье случайную палку-мету...
3 сентября 1991
СКАЗОЧНОЕ
Когда взрослый человек остаётся совсем-совсем один, он становится похож на ребёнка – больше, чем в любой другой ситуации. Сначала он может отчаяться и заплакать, потом – вспоминать, жалеть или казнить себя и мир, и даже мечтать – достаточно долго. В общем, он ведёт себя глупо и скоро начинает скучать. Внутри у него чёрт знает что, а снаружи и вовсе ничего нет – только немая пустота в сумрачных стенах жилища. И человеку хочется поселить в себе – там, где у него так много прошлого, что оно вытеснило почти всё настоящее и будущее, – ему снова хочется поселить в себе время. А в сиротском пространстве комнат ему не хватает движения, звуков, ТВОРЕНЬЯ. И тогда у человека возникает желание поиграть. Но всё-таки он уже такой взрослый, что забыл, как играть самому с собой, и стесняется. К тому же, он чувствует, что ему нужно что-то ещё, иное. И однажды в человеке внезапно рождается СКАЗКА, и он понимает: это то, чего ему не хватало и что спасёт его.
В одинокой тишине так просторно воображению, светло сердцу, свежо уму! Человек придумывает всё новые и новые сказки сам для себя, и не в силах остановиться, потому что замечает, как, кроме настоящего, в нём теперь растёт и расширяется бесконечное сложное будущее, а пустынное место вокруг заполняет пёстрый трепещущий мир. И человеку невыразимо хорошо в этом созидающемся, творимом мире – может быть, и от того, что он как будто немножко становится Богом, хотя сказка – добрая, грустная и светлая, красивая, неожиданная и живая – уже сама ведёт его за собой, в свои смутные неизведанные глубины...
1992
ЭРОС БЕЗ ЖЕНЩИНЫ
Когда у нас нет женщины, весь мир ополчается против нас. А ведь мы виним во всём только самих себя и боремся лишь с самими собою. И нам достаточно этого, чтобы считать себя испытавшими великую боль мучениками, чтобы разучиться смеяться и плакать. Но тут вдруг ещё и мирозданье выносит свой приговор. А пространство начинает автоматически его исполнять, даже не позволив нам оправдаться, ибо на оправдание нужно время, а времени у него нет.
И теперь мы живём по очередной пословице. Люди вообще – это набор непрерывно осуществляемых пословиц и поговорок, и почти ничего больше.
«Г о н и п р и р о д у в д в е р ь – о н а в л е т и т в о к н о», – гласит наша. За отсутствие женщины сия природа наказывает по-крупному. Она подстерегает нас днём и ночью, везде, всегда. И, в сущности, не она вешается нам на шею: мы сами влетаем на каждом шагу в её бесхитростно расставленные сети.
Когда котёнок облизывает шершавым язычком подушечки наших пальцев, когда мы прижимаемся щекой к нагретому солнцем камню скалы, к дереву, когда входим в прохладные жгучие воды ночного озера, вдыхаем прель палых листьев, перемешанную в первом морозном воздухе с дымом осенних костров и железистым запахом земли, – когда все эти прикосновенья, струи, звуки, цвета и формы и их сложные мимолётные сочетания то и дело пронзают нас, мы узнаём: это стрелы Эрота. И они так внезапны, мгновенны, сладки и обжигающи! Однако они невыразимо мучают. Мы знаем, что делать с женщиной, но что нам делать с нашей кожей, с нашими пальцами, с нашим СЕРДЦЕМ? И что делать с камнем, с дымом, с водою?.. Если бы мы сумели стать ими. Но мы не можем. И это нас бесит. И тогда мы остаёмся тет-а-тет с чудовищным колоссом пространства. В непримиримом единоборстве. Ведь у нас нет женщины, с которой бы мы забыли весь мир, которая заменила бы нам вселенную.
Истинно: не сумев овладеть женщиной, мы стремимся подчинить себе мир. И нам кажется, что мы превзошли себя, и мы мним себя богами (уже за одно то, что приняли «вызов» творенья), но стоит только вновь появиться женщине, которая затмит и разобьёт это мироздание словно ёлочную игрушку, как мы опять становимся людьми. А если женщина не придёт, мы так и будем «борцами», уверенными в собственной божественности, хотя мы просто одинокие, несчастные, святые, мудрые... И нас не утешит, что этим мы действительно похожи на богов.
И всё-таки иногда мы правильно понимаем наше положение. К тому же, то, чем задевает нас пространство, столь естественно и, в сущности, НЕЖНО, что мы наконец догадываемся: оно не казнит нас, а ЛЮБИТ. У нас нет сил, чтобы поставить мир на колени и обладать им, – куда уж нам что-то ЗАЧАТЬ в нём. Надо самим отдаться ему и возлюбить его – пусть ОН что-нибудь зачинает в нас. Но что зачнётся в нас от звёзд, от солнца, от земли? И что, кроме зачатого, мы исторгнем потом?.. Будь мы женщинами, мы могли бы рожать детей, надеясь, что они – и вправду маленькие слепки вселенной. А так... Что мы способны породить, кроме ОТЧАЯННОЙ СВЯТОСТИ ИМПОТЕНТОВ?..
1993
ЧУЖОЕ МЕСТО
Любая попытка поставить себя на чьё-либо место, как правило, обречена. Особенно если это место ещё и достаточно удалено от нас во времени. Важную роль играет и степень нашего незнания окрестностей. Иначе говоря, в л е з а н и ю в ч у ж у ю ш к у р у препятствуют не столько законы природы и индивидуальной неповторимости, сколько ограниченность нашего кругозора и слабость воображения. В лучшем случае – мы втискиваем себя в какой-то сюжет, тогда как плоть, его составлявшая, остаётся нам неподвластна. Точнее – неподвластны ей остаёмся мы. Это неудивительно, ведь подобные эксперименты проходят post factum, и мы привносим в них всё что угодно, однако всегда не то, что имелось у лиц, чьи позиции мы стремимся, увы, не занять, а лишь повторить, чтобы не сказать – сымитировать. Итак, встать на место другого невозможно даже теоретически, да и никто из побуждающих нас к этому на самом деле этого бы не пожелал, ибо собственнические инстинкты необычайно сильны именно на таких местах. Но можно попробовать встать со своим местом в чужую ситуацию, если она хоть немного известна. И смысл здесь в том, что умноженье героев, действующих в одних и тех же обстоятельствах, заставляет пристальней всматриваться в обстоятельства.
1996, май
Т Е С Н Ы Е В Р А Т А ЛЮБВИ
Мф. 7: 13-14.
СтОит несколько раз подряд произнести слово «люблю» – и ты понимаешь, до чего оно узкое. Как тюремный коридор. Как ночной кошмар. Или гроб. Кроме того, в нём явственно слышатся хлюпанье болота и предсмертное бульканье тех, кто в это болото попал. И шелест влажного женского лона – влаги влагалища. «Люблю» ограничивает. «Люблю» засасывает. «Люблю» липнет. Узость пути. Влажность вечности. Липкость власти. «Люблю» – слово-наркотик. «Люблю» – начало концов и конец начал. Впрочем, «люблю» – это всегда. И: «люблю» – это навсегда. «Люблю» – и мужчина в омуте вагины. «Люблю» – и женщина вцепилась в соломинку пениса. «В х о д и т е т е с н ы м и в р а т а м и...» – это же, попросту говоря, любИте. Узкие пути любви, ведущие твоих детей в мир, тебя же ведущие к Богу. Недаром любимая/любимый приобретает для нас главные черты Всевышнего: единственность, силу всевластья, бессмертность. «Люблю» уменьшает мир до одной из жён мира, до одного из мужей мира. «Люблю» уменьшает мир до Господа Бога. Если в воображении синхронизировать все человеческие «люблю!» – ядерное оружие покажется детской игрушкой, а Иоанн Богослов – предтечей Стивена Кинга. «Люблю» – это смерть мира. «Люблю» – это жизнь, ибо оно не столько отсекает, выводит мир за свои границы, сколько вмещает его целиком в того, кого любит. Но ещё остаётся «я». «Люблю» – это одиночество вдвоём. «Люблю» – это наедине с человеком, миром, Богом. «Люблю» – это всегда: люблю всё. Люблю всё, не будучи всем. Но «люблю» – жажда бытия, жажда быть, быть всем. Однако любовь обручена со смертью. И со смертью же обручено безлюбье. Это разные смерти. «Люблю» – зерно, что, умерев, возвратится к жизни, а тот, кто не любит, остаётся один (Ин. 12: 24.). «Люблю» – древо вечного бытия. «Люблю» – узкий путь через врата смерти к Богу, к жизни. В х о д и т е т е с н ы м и в р а т а м и – л ю б И т е...
1997, сентябрь
ПУБЛИКАЦИИ:
1. Богданов В. В. Рассказы // Литературный меридиан: культурно-просветительское художественное издание. – Арсеньев, 2013. – Январь. – № 1 (63). – С. 19 – 25. Содерж.: Сказочное; Дикое существо; Осколок фрески; Тот город; Домовой; Голос человека в траве; Ключ; Урал из поезда; В промежутке; Храм дня; Увидеть дерево.
2. Богданов В. В. Эссе // Северный Крест: альманах литературного поставангардизма. – Омск, 2020. – С. 100 – 105. – Содерж.: Вместо венка; Сказочное; Эрос без женщины; Чужое место; Т е с н ы е в р а т а любви.
Эссе 1991–1997 годов.