В норе

В норе.


Сэр Рихард бежал как только понял, что их предали. Они попали в засаду, атакованы со всех сторон и шансов на победу нет. Люди Гирты напали на их отряд в зимнем лесу. Первая же ружейная пуля тяжело ударилась о нагрудник его кирасы, сбив дыхание и сковав все его тело нестерпимой резкой болью. Вокруг заревели рога и загремели удары копыт боевых коней. Быстро приняв решение, из последних сил выхватив из ножен меч, сэр Рихард ударил сапогами коня и помчался на прорыв. Разминувшись со скачущими навстречу всадниками, получив удар копьем, что соскользнул с его доспеха, он погнал вперед в надежде убежать как можно дальше, так, чтобы его не стали преследовать, пока идет стычка. Он знал, что скорее всего за ним все равно погонятся и будут искать, и никого из их дружины не оставят в покое, пока каждый из их бригады не будет казнен или убит. Но раз их разбили и прошлого уже не вернуть, кроме того, чтобы бесславно погибнуть под топором палача или в драке, был и другой выход: навсегда бежать с территории герцогства. Затеряться, поселиться на чужой земле. Пусть будет нищета, пусть больше не будет ни дома, ни семьи, ничего – так рассуждал он, но это лучше чем тюрьма,  трибунал или позорная гибель на лесной дороге в крови, под копытами вражеских коней и отрубленная голова на колу у ворот ближайшей лесной деревеньки.
- Выйти к реке на юге, перейти ее по льду – думал он, намечая в голове план. Покинуть Гирту навсегда, податься в наемную военную артель или продать доспехи и меч, купить себе квартиру или избу и начать новую жизнь. До границы недалеко, всего несколько дней неспешной дороги, я успею, перейду реку по льду... Но чаяниям его сбыться было не суждено. Переведя дух и едва сумев разогнуться после полученной травмы, обернувшись назад, он обнаружил, что за ним по снегу тянется кровавый след, а его конь скачет неровно, дергает, непослушно мотает головой и хрипит.
- Все-таки достали... – с досадой подумал сэр Рихард. Погоняя коня плеткой, он проехал еще пару километров по дороге. Свернул на просеку, где отчетливо видел многочисленные свежие следы саней и конских копыт. На ней, уже в отдалении от тракта его конь дернулся как-то по-особенному сильно и резко дал вперед. Рывком попытался оттолкнуться обеими задними ногами, но окончательно обессилев от кровопотери, задрав голову, громко и печально заржал и опустился на снег.
- Да заткнись ты! – ударил его плеткой по голове сэр Рихард и, тут же спохватившись, крепко обнял его шею, прижался к ней, принялся трепать коня за ухо, зашептал, отчаянно и ласково – прости меня друг, прости...
В последний раз, изо всех сил прижав его огромную голову к себе, уткнулся лицом в его ароматную жесткую гриву. Достав из кобуры пистолет и, плотно приставив его к голове раненного животного, нажал курок.
Из снаряжения он взял с собой только седельные сумки с самыми необходимыми вещами и дорогую, подаренную отцом, украшенную серебряными накладками сбрую, которую намеревался продать. Бросил подальше в снег доспехи, шлем и щит и, сбивая шаг от боли в ушибленной груди зашагал через лес.
Темнело. Чтобы окончательно запутать следы, он свернул с просеки на какую-то извилистую и неровную тропу, тянущуюся вдоль узкой, от скорости течения не замерзающей даже зимой, речки. И, зная, что она впадает в большую реку на юге, по которой пролегала граница герцогства, пошел вдоль ее берега.
Спотыкаясь в темноте об обледеневшие корни и камни, так он шагал всю ночь. Он замерз и, извалявшись в снегу, промок, но миновав несколько хуторов и деревень, старался не подходить к сараям и домам, чтобы его не заметили и не выдали. Он выпил все вино, что было у него во фляге, но быстро протрезвел на морозе и с каждым пройденным километром замерзал все сильней.
То и дело ускоряя шаг, почти растратив все свои силы, проклиная себя и свою судьбу, он уже совсем отчаялся и размышлял о том, что не лучше ли было бы сразу приставить пистолет к своему лбу или прямо сейчас лечь в сугроб под деревом, заснуть и замерзнуть. Когда за очередным изгибом реки он увидел над заснеженными верхушками елок нагромождение поросших лесом скал и все же взял себя в руки. Из последних сил зашагал к ним, в надежде укрыться там в какой-нибудь каменной расщелине.
Дойдя до холма, он свернул с дорожки, и, утопая по пояс в снегу, цепляясь за обледеневшие камни и колючие, обдирающие, пачкающие смолой руки, стволы молодых елок полез наверх, к зубцам замеченной им снизу какой-то обрушенной каменной стены. Там, на тесной, заваленной булыжниками площадке, в руинах дома, в углу, он обнаружил следы костра. Но начавшаяся с рассветом вьюга все усиливалась и, приметив в стене очертания какого-то, почти доверху заваленного снегом прохода, забрался в него, в надежде найти там убежище от летящего вокруг белого и колючего снега и хоть немного отогреться.
Перебравшись через завал и сугробы, бросив у выхода сбрую, он достал из поясной сумки коробку спичек и огарок свечи и пополз по проходу в глубину. Вокруг торчали корни деревьев и скрипел песок, что тут же облепил его мокрую одежду. Ползти по нему было неудобно и трудно, но проведя почти всю свою молодость у большой реки, играя со сверстниками в промытых бегущей под уклон водой кавернах, сэр Рихард отлично знал, что в их глубине, намного теплее, чем снаружи. И всегда можно укрыться от холода даже в самые морозные зимние месяцы.
Пробравшись еще глубже, раздвигая свисающие с потолка и стен корни, он еще подумал, что надо нарезать их, налить на них воска и разжечь костер, но усталость и бессилие окончательно подломили его волю. И он, решив отдохнуть перед этим действом хотя бы пару минут, забился в какую-то щель, завернулся в свой мокрый от снега плащ и, поплотнее засунув в рукава, холодные, закоченевшие руки, попытался пригреться.

***

Он так и не понял, отчего он проснулся. Но внезапное осознание, того, что ему тепло и он лежит на какой-то немного колючей, но мягкой постели в какой-то очень низкой, похожей на нору или пещеру комнате, а рядом и вокруг горят множество свечей, отчего-то очень напугало его. Заставило его вскрикнуть.
- Тише, тише! – ласково, но настойчиво и непреклонно зашипела на него женская фигура, что сидела на полу на циновках рядом с ним. У нее были длинные и белые, похожие на звериную шерсть или искусственное окаймление надетой на лицо маски, волосы и тонкие, идеально гладкие и блестящие, очень молодые руки. Свет множества светильников теплым огнем подсвечивал низкий песчаный свод и отражался на белой непрозрачной полусфере, закрывающей ее лицо, посредине которой ярко-красным был нарисован не то раздвоенный как у кошки зрачок глаза, не то какой-то магический символ. В ее руках был край длинного, как будто бесконечного, плетеного из сухой травы разных оттенков полотнища, которое лежало на ее плечах, оставляя открытыми только ее голову, руки и колени.
- Пить... – прошептал сэр Рихард, едва ворочая языком от бьющего его болезненного озноба. На что она еще ближе подвинулась к нему, склонилась над ним, чуть приподняла свою маску и прильнула губами к его лицу. Он не понимал что происходит, но внезапно почувствовал, что из ее рта льется теплая вода и вливается в его рот. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, он глотал ее, пытаясь понять, бред ли это болезни, или это все происходит с ним наяву, и с каждым глотком, даже через жар лихорадки ощущая как распаляется его похоть, все сильнее ласкал ее мягкие, губы, как будто чуть кусающие его в ответ. Он попытался поднять руку и обнять ее, привлечь еще поближе, но силы вновь оставили его. И, напившись, он снова провалился в тяжелый багровый мрак.
- Где я? Кто ты такая? – спросил он, снова проснувшись и открыв глаза. Он не знал, сколько прошло времени, но пока он спал, ему не стало нисколько не легче. Все также без сил, неспособный ни повернуться, ни встать, он все еще лежал в этой норе с низким потолком. Вокруг жарко горели множество свечей, и женщина в маске и одеянии из трав, край которого она плела, все также сидела на полу у изголовья его низкой постели.
- Та, кому ты нужен – прошептала она и снова низко наклонилась к нему, приподняла маску и приказала – поешь.
Он снова начал ласкать ее губы, глотая что-то непривычное, густое, безвкусное и теплое, а она чуть кусала и облизывала его и только и сумев на этот раз, что протянуть руку и взять ее за непривычно горячее и мягкое запястье, он снова уснул.
- Ты ведьма? – спросил он, вновь чуть приоткрыв глаза и выждав некоторое время, пытаясь сосредоточиться, наблюдая за ней, как они сидит над своим плетением. И, склонив к нему свою непрозрачную маску, неспешно перебирает пальцами тонкие и длинные стебли накиданной вокруг пучками сухой травы.
- Для тебя я буду кем ты захочешь – прошипела она все также непреклонно и ласково, подалась на него и снова склонилась над ним.
Он не знал и не мог не понять, ни посчитать сколько раз он просыпался и снова засыпал и сколько прошло времени с тех пор, как он оказался здесь. Все также горели на своих местах жаркие и душные свечи. Ему было тепло и даже немного уютно, и каждый раз, как только он открывал глаза или начинал говорить, незнакомая женщина в маске склонялась к нему. Кормила его, или давала напиться из своего рта. Заканчивая эти ритуалы, она ложилась на него и ласкала его грудь и шею. Эти прикосновения были безгранично приятными и болезненно-обжигающими одновременно. От них кололо и резало кожу, но он все равно, тратя последние силы, пытался протягивать к ней руки, наслаждался ей, ласкал и целовал ее, трепал не то ее волосы, не то шерсть, обрамляющую ее головной убор и маску, и каждый раз, вновь и вновь, растратив на это все силы, вновь и вновь проваливался в болезненное и усталое небытие.
Так шло время и, окончательно потеряв счет этим мучительным и одновременно сладостным пробуждениям, вглядываясь в ее облик, в обстановку норы вокруг о горящие в норе огни, он раз за разом пытался понять, почему его болезнь не отступает от него и что на самом деле происходит с ним. Но сколько он не напрягал свой поврежденный болезнью ум, сколько не пытался определить, прогорела ли за время его пребывания в этой тесной песчаной землянке хоть одна свеча, или стало ли длиннее в руках хозяйки травяное полотно, он только тратил на это все свои силы и тут же засыпал. А когда просыпался и открывал глаза или пытался заговорить, таинственная женщина откладывала свое рукоделие и склонялась нему, чтобы покормив, снова погрузить в сладостный сон его тяжелой, не прекращающейся и не становящейся легче, болезни.
- Что со мной? – спрашивал он – это ты сделала?
- Я – отвечала она – ты же этого хочешь. Остаться со мной.
- Да – одними губами, без сил отвечал он, протягивая к ней руку, чтобы она отложила свою работу и снова склонилась к нему. И снова проваливался в сон, в котором он не видел ни единого сна, и от которого просыпался только чтобы поесть и насладиться ее прикосновениями.
- Вот моя новая жизнь – так думал он, засыпая под ее ласки, обжигающие, болезненные и режущие, как будто он прокалывала его кожу и пила его кровь. Ему было тепло и хорошо. А от их коротких разговоров, ласковых и теплых ему становилось приятно, как не было никогда в жизни. Он хотел остаться с ней навсегда. Вдвоем на этом ключем травяном ложе, в этой тесной, подсвеченной огнями множества никогда негаснущих свечей, норе. 

***

Этот текст, записанный со слов последнего оставшегося в живых обвиняемого, лейтенанта Рихарда Драгге принесли лично на ознакомление канцлеру Гирты. Как сообщалось в пояснительной записке к нему, тело указанного, повинного во многих злодеяниях, обнищавшего и примкнувшего к банде разбойников-рыцарей барона, было найдено рудокопами в заброшенной шахте. Крайне истощенный, но живой, он лежал в забытье в пропитанной нечистотами куче гниющих подземных корней, земли и мха. И огромная белая пиявка обвивала его тело, прильнув увенчанной длинным белым и жестким мехом головой к его груди. Когда на нее упал свет фонаря, она словно почувствовала его, дернулась, вскинула слепую, помеченную двумя ярко-красными, схожими по виду с кошачьим глазом или магическим символом, полосами голову и, оставив его, быстро уползла в какую-то темную и узкую нору. А едва живого мужчину крестьяне, что искали в старой шахте остатки руды, вынесли наружу, отвезли в ближайшее село, где его опознали, как одного из бандитов, что промышляли в тайге у большой реки.
Канцлер с интересом ознакомился с докладными и даже посетил тюремный лазарет, чтобы лично увидеть пленника. Едва ворочая языком, тот начал было рассказывать свою историю с того момента как их отряд намеревался ограбить один богатый особняк, но их предали и устроили на них засаду, но канцлер не стал дослушивать его. Лишь одного взгляда на обвиняемого, еще недавно крепкого тридцатилетнего мужчину, всего за несколько месяцев своего подземного плена обратившегося уродливым, изможденным, скрюченным и высушенным стариком ему хватило, чтобы принять решение о его судьбе.
- Сам Господь Бог сохранил ему жизнь и достойно наказал его – посоветовавшись с Герцогом, рассудил он на заседании суда – этот человек последний из их банды, он искалечен, немощен и слаб. Дайте ему избу на северной границе. Умрет от голода, так умрет, останется жить, так останется жить. Пусть будет для всех примером.
Сэра Рихарда лишили титула и имущества, забрали его рыцарские регалии - золотую цепь и доставшийся ему еще от отца меч. Взамен назначили избу, поле, плуг и пару коров. Много лет кряду бывший сэр, а теперь просто Рихард, смиренно возделывал свое поле, работал в сарае и растил капусту, свеклу и репу. Он взял в жены одну из селянок, у которой умер муж, приютил ее у себя вместе с ее детьми, а когда и она умерла, он оставил им все, что сумел накопить за это время и ушел в лес. Говорили, что он стал послушником в монастыре в таежной глуши, где и умер, проведя свои последние годы в покаянии и молитве.



Доктор Эф