Последний дюйм

     Мне было девятнадцать лет. Это была тяжёлая пора моей жизни. Острая борьба за жизнь, за свободу. Я вёл её с отчаянными усилиями, с кровью. Мой друг бредил песней из фильма, а мне и строй её, и слова были чужды. Слова казались манерными, как будто авторы выделывались, перебирали в красках. Я  переживал свою трагедию жизни и  воспринял фильм как  взрыв ремаркизма, апологии индивидуализма. Ремарк был в те годы чужд мне. Я открыл его для себя много позже. Тогда же фильм резко расходился  с моим умонастроением. По впечатлению только что вышедший "Тихий Дон" был несравненно ближе. Хотя для  некоторых моих ровесников «Последний дюйм» был  откровением Нового времени, ласточкой "хрущёвской весны" и по смыслу, и по стилю. Очень жёстко врезалось это кинопроизведение в эстетику советского кино, в неподготовленное сознание зрителя.