ДАртаньян и Железная Маска Книга 1 все части

Д’Артаньян и Железная Маска
или два года спустя

Книга 1


Фанфик: неизвестная рукопись Александра Дюма, найденная в антикварном магазине в Клермон-Ферране и приобретённая за 32000 евро вместе со всеми правами редактирования, копирования и издания у мэтра Жака Перрена, потомка одного из героев данной книги.

Адаптированный перевод: Вадим А. Жмудь (обладатель рукописи и прав опубликования).


© Вадим Жмудь 2022


Все права защищены: перепечатка полностью или любого фрагмента, или любое иное коммерческое использование данного текста без согласия правообладателя преследуется по закону.
Автор даёт согласие на распространение этого материала в сетях Интернет при условии ссылки на исходный сайт и на автора - полностью в этом виде (и никак иначе)
Читатели могут свободно (без ограничений) копировать и сохранять этот текст для личного использования.

Аннотация

Две книги цикла «Д’Артаньян и Железная Маска» являются фанфиком. Для тех, кто не знает смысла этого слова, рекомендую заглянуть в словарь. Поскольку данное слово произнесено, читателю должно быть ясно, что автором книги называется Александр Дюма, но по правообладателем является совсем другой автор, ответ – в понятии фанфик. Что позволило Даниэлю Дефо назвать книгу «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, … написанные им самим»? Что позволило Чарльзу Диккенсу написать роман «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим»? Почему Эрнст Теодор Гофман обладал правами на книгу «Житейские воззрения кота Мурра»? Почему Карло Пазеро де Корнелиано обладал правами на книгу «История Вечного Жида, рассказанная им самим»? По этой же причине Александр Дюма издал роман «Княгиня Монако», утверждая, что публикует рукопись, написанную самой княгиней. Вот по этим же самым причинам ваш покорный слуга обладает правами на «Неизвестную рукопись Александра Дюма» под названием «Д’Артаньян и Железная Маска или ещё два года спустя». Кому это не нравится, закройте книгу и больше не открывайте.
Но вы, как мне кажется, не прекратили чтение? В таком случае ругайте или хвалите, но не пытайтесь вчинить мне иск за превышение моих прав или обязанностей, или за всё вместе взятое. Я вас предупредил словом «Фанфик», и ответственность за ваше отношение к этому понятию в дальнейшем лежит полностью на вас, мой дорогой читатель. А для меня данная книга – неизвестная доселе рукопись Александра Дюма, я так вижу, и по-другому я относиться к этому не собираюсь, на то я и правообладатель всего этого безобразия.
Почему приключения знаменитой четвёрки мушкетёров, д’Артаньяна, Атоса, Портоса и Арамиса не заканчиваются с последней страницей книги «Виконт де Бражелон или ещё десять лет спустя»? Потому что автор художественного произведения сам хозяин своему слову, он может его дать, затем забрать обратно, это уж как пожелает. Вы разве не знали, что сначала Артур Конан Дойл описал смерть Шерлока Холмса, а затем объявил, что он остался жив. Так же точно поступили Ильф и Петров в отношении Остапа Бендера. Кто мы с вами такие, чтобы отрицать права автора оживлять любимых героев? Скажите спасибо, что в роман не введён какой-нибудь волшебник Финн, который сложил куски тела Руслана воедино и полил сначала мёртвой водой, чтобы части тела срослись, затем живой водой, чтобы труп ожил и сказал: «Как же долго я спал!» Нет, никакого волшебного Финна не будет. Те, кто нам дороги, оказались живы, а как и почему, узнаете, если прочтёте.
Этот роман предлагает новое продолжение трилогии Александра Дюма о трех мушкетерах, точнее о четырёх. Действие романа начинается с того момента, который описан в двадцать второй главе «Виконта де Бражелона». Здесь дано альтернативное изложение событий, которое внешне несколько напоминает то, что дано в романе «Десять лет спустя», но всё же в корне отличается от него, а последующие приключения, начинающиеся с двадцать девятой главы, кардинально отличается от известного романа. В отличие от последнего тома третьей книги романа, где Атос, Портос и д’Артаньян погибают, роман раскрывает причины, по которым наши герои спаслись и были вынуждены сохранить в тайне своё спасение. И, конечно, роман уделяет очень много внимания судьбе таинственного узника замка Пиньероль, известного как «Железная Маска».
 

Предисловие переводчика

Находясь в Клермон-Ферране, не помню уже точно в каком году, кажется, в две тысячи двенадцатом, я изначально не планировал посещать букинистические магазины. Однако, в этом городке, существенную часть которого составляют студенты, по какой-то непонятной причине имеется огромное множество антикварных магазинов. Можно подумать, что все студенты только того и желают, что приобретать старую мебель, старые картины и ветхие книги. Сам не знаю, почему, но я тоже пристрастился посещать антикварные и букинистические магазины. Мне не нужны были книги на французском языке, но эта своего рода болезненная любовь к книгам неизменно тянула меня туда. Мне было попросту любопытно разглядывать старинные книги.
Чем более потрёпана книга, тем большее число читателей её прочитало. Поэтому мой взгляд привлекали ветхие книги.
В букинистических магазинчиках Франции покупатели могут самостоятельно брать стремянку и заглядывать на самые верхние полки, осматривая наиболее укромные уголки. Этим я и занялся. Заглядывая на одну из самых отдалённых полок, я, к своему удивлению, вместо книги обнаружил папку, на которой было написано «Deux ans plus tard par Alex Dumas».
Папка была огромной, поэтому мне было не легко снять её с верхней полки. К тому же я опасался, что ветхие завязки оборвутся, и листы выпадут на пол. Собрать их и сложить было бы очень трудно, хотя, как я обнаружил впоследствии, все листы были пронумерованы.
Не знаю сам, что с подвигло меня совершить эту безумную покупку. Я спросил просто из любопытства, сколько стоит это чудо. Я ожидал, что цена будет в пределах сотни евро. Но продавец сказал мне, что продажа рукописи, согласно законам, когда она была приобретена, и согласно завещанию владельца, будет приравниваться к продаже авторских прав, то есть приобретатель этой папки, согласно условиям продажи, приобретает все права по её использованию. Тогда я поинтересовался, сколько же стоит данная рукопись, и получил ответ, что она предлагается по стоимости сорок тысяч евро. Я попросил скидку, не надеясь на согласие, но, оказывается, термин «предлагается по стоимости» вовсе не означает окончательную цену, поэтому продавец довольно легко согласился снизить цену до тридцати двух тысяч евро. Как у любого профессора самого обычного российского технического университета, у меня, разумеется, была подобная сумма на карточке, поэтому я не стал долго раздумывать и только спросил, принимают ли они безналичную оплату. Продавец информировал меня, что сделки выше пятисот евро рекомендуется оформлять по безналичному расчёту, поэтому вопрос с приобретением рукописи был решён. Привезя рукопись домой, я, естественно, положил её на верхнюю полку своего книжного шкафа и занялся более неотложными делами. Но вот недавно мне пришлось наводить некоторое подобие порядка в своей библиотеке, и поскольку эта папка была самой неприглядной из всех моих необъятных книжных богатств, я решился с ней расстаться. Но прежде, разумеется, я должен был прочитать то, что в ней написано, иначе мою покупку следовало бы назвать неразумной. К несчастью, я не знал французского языка. Пришлось потратить время на его изучение. Записавшись на все доступные мне курсы французского, я изучил его день и ночь, и уже через соответствующий интервал времени, не буду говорить, какой именно, ибо мне стыдно, что на это у меня ушло более трех с половиной месяцев, итак, я смог, наконец, прочитать эту рукопись.
Поскольку я могу печатать быстрее, чем думать, я решил напечатать этот перевод и разместить его на сайте Проза.Ру. После этого я с удивлением обнаружил, что мой перевод этой рукописи пользуется некоторым читательским успехом. Поэтому кусочки переводов, которые я публиковал, я объединил в общий файл и предлагаю его моим благосклонным читателям.



Предисловие автора

Мои читатели, вероятно, помнят, чем заканчивается роман «Десять лет спустя». Как бы я ни любил своих героев, надо помнить, что все люди смертны, поэтому я постарался описать не только полную невероятных приключений их жизнь, но и достойную всяческого уважения смерть, где я показал, что до самой последней минуты своей жизни каждый из них оставался благороднейшим дворянином, верным долгу чести.
Но невероятные события происходят не только в романах, но и в жизни.
Посетив один из прелестных городков Гаскони, я познакомился весьма случайно с одной премилой и преочаровательнейшей девочкой, имя которой я остерегусь называть, поскольку это может не понравиться её нынешнему супругу, которого я не хотел бы ни в коей мере ничем задеть. Будем называть её маркизой Дайон де Ливри, хотя заранее признаюсь, что это имя вымышленное, и я прошу моих читателей не пытаться проводить каких-либо параллелей с реальными историческими лицами. Впрочем, имя Дайон ей подходит как нельзя больше, поскольку это действительно была маленькая богиня лет двенадцати.
Узнав мое имя, очаровательная маркиза выразила неописуемый восторг от знакомства со мной, но после нескольких мгновений неописуемой радости она вдруг резко нахмурилась и постаралась изобразить необычайную сердитость, которая шла ей ничуть не меньше, чем провяленный прежде восторг. Сознаюсь, что я был очарован ей полностью, и будь я моложе лет на сорок… Впрочем, это не относится к фабуле моего повествования. Итак, не успев перекинуться с очаровательной маркизой и парой слов, я уже вызвал столь противоречивые чувства, что меня удивило и заинтриговало.
– Позвольте поцеловать вашу ручку, очаровательная маркиза, – сказал я, как можно любезнее, стараясь скрыть свою улыбку и изображая серьезность изо всех моих сил, – и позвольте также отрекомендоваться вам как драматический писатель.
– Обе руки непременно, – без раздумий ответила моя маленькая богиня, но тут же добавила. – Я бы и сама поцеловала вас в щеку, не будь вы так виноваты!
– Помилуйте, в чем я виноват перед вами, мое очаровательное дитя! Я, кажется, не имел чести быть знакомым с вами ранее? – удивился я.
– Вы виноваты в тройном убийстве! Да-да, вы убили замечательных людей, Атоса, Портоса и д‘Артаньяна, я уже не говорю о бедном Рауле де Бражелоне, о бедном Мустоне! Вы же просто чудовище! – был ответ.
Клянусь всеми святыми, в ее ответе звучало столько уверенности, что я чуть было не поверил ей, что я, действительно, являюсь заклятым убийцей ни в чем не повинных людей.
– Очаровательное дитя! Но ведь это только литературные герои! – возразил было я, но получил ответ, что называется, не в бровь, а в глаз.
– Пусть так, все равно вы не должны были убивать их столь бесчестным образом. К тому же вы убили во мне веру в справедливость, а вдобавок и веру в правдивость вашего писательского пера.
– Справедливость, увы, встречается на нашей земле не так часто, как этого нам хотелось бы, и если в моих романах она также не всегда встречается, это лишь свидетельствует об их правдивости, – ответил я, сам не понимая, почему я должен оправдываться перед этой малышкой. – Однако, я не понимаю, по какой причине вы сомневаетесь в правдивости моего пера?
– Как же я могу верить вам, когда все то, что вы пишете, оказывается неправдой? – возмутилась моя маленькая читательница.
– Наверное не все, что я написал, является неправдой, – продолжал оправдываться я, – но кое-что в моих романах написано не рукой, а сердцем, а сердце, моя дорогая, лгать не может.
– Если бы я прочитала ваши романы только один раз, я бы, может быть, поверила тому, что там написано. – продолжала свое наступление очаровательная маркиза. – Но я прочитала каждый роман четыре раза, и в настоящее время оканчиваю чтение в пятый раз, и чем дальше я читаю, тем большее негодование вызывают у меня те неточности, которые вы допустили.
– Никак не ожидал встретить в этом прелестном городке столь преданного поклонника и столь же безжалостного критика моих трудов, – продолжал я в полушутливом тоне, – но у нас до обеда еще есть некоторое время, в течение которого я готов выслушать ваши обвинения и предоставить свои оправдания прежде, чем вы вынесете окончательный вердикт мне и моим романам.
– Извольте, – с готовностью ответила малышка, из чего я заключил, что она именно такого поворота дел и добивалась.
– Итак, я слушаю.
– Начнем с малых грехов, – начала маркиза де Ливри.
– Вижу, что вы опытный исповедник, – попытался я шутить, но разговор становился все более и более серьезным.
– Скажите, почему по возвращении из Англии Атос дает королеве английской орден и обручальное кольцо?
– Это трагические реликвии, доставшиеся ему от короля Карла I на эшафоте, друг мой…
– В начале романа королева посылала своему супругу через лорда Винтера орден и крест, усыпанный бриллиантами. Эти же реликвии король возвратил Арамису, стоя на эшафоте. Он вернул орден, затем снял с шеи небольшой крест, усыпанный бриллиантами, и сказал, что этот крест Арамис должен взять у него из рук уже после того, как свершится казнь. Как мог золотой крест превратиться в обручальное кольцо?
– Неужели я допустил такую ошибку? – удивился я. – В начале работы над романом я думал, что Атос и Арамис привезут королеве орден и кольцо, затем, при написании сцены казни я подумал, что священнику было бы неприлично и сложно снимать с пальца казненного короля кольцо, тогда как поднять крест, выпавший из руки казненного, было бы вполне возможно, и даже уместно для священника.
– Так вы выдумывали? Вы не знали наверняка, что именно привезли Атос и Арамис королеве?! – с негодованием воскликнула маленькая маркиза.
В этом ее негодовании было столько чувства, что я, признаюсь, не решился подтвердить ей ту простую истину, что большая часть романа является именно выдумкой автора, а исторических событий в нем ровно столько, сколько необходимо лишь для того, чтобы иметь какой-то фон для изображения всей красочной картины приключений главных героев романа. Признаюсь вам в этой грехе, мои дорогие читатели, я не нашел в себе сил для признания, что все мои романы, которые моя читательница перечитала почти пять раз, были всего лишь моей фантазией. Я ведь не историк, я драматический писатель, все приключения, происходящие с моими героями, произошли сначала в моей голове и в моем сердце, затем на бумаге, после чего, я смею надеяться, в сердцах и мыслях моих читателей. Итак, я солгал. Солгал бессовестно и подло. Я сказал:
– Я, должно быть, неверно выразился. Я вначале полагал из одного источника, что Арамис возвратил королеве обручальное кольцо, затем я усомнился, что он мог иметь возможность забрать его, после чего я предпринял дополнительное расследование и узнал наверняка, что возвращен был крест, усыпанный бриллиантами. Я исправил в тех местах, где следовало, но, как теперь выясняется, забыл исправить эту ошибку в одной из последних глав романа.
– Я заметила, что последние главы романов вы пишете поспешно, – ответила моя маленькая маркиза, что меня одновременно и огорчило, и удивило.
– Из чего вы это заметили, позвольте полюбопытствовать? – полушутливо поинтересовался я.
– Вы в начале и середине своих романов намечаете много сюжетных линий, которые обещают читателю очень интересные события. Читатель ожидает развития этих линий, но вы не даете ответы на все поставленные вами вопросы, обрываете романы так резко, как будто бы какое-то более важное дело отрывает вас от написания этого романа. Каждое окончание романа – это большое разочарование для читателей, – безапелляционно сказала моя маленькая поклонница.
– Неужели так?
– Возьмите роман «Предсказание». В нем главные герои, исторические лица встречаются в одном трактире, где судьба сталкивает их с гадалкой. Эта гадалка предсказывает, что половина из них будет убита, а половина из них станет убийцами. Все эти герои называются по именам. Многие имена принадлежат людям известным, из истории которых можно заключить, что предсказание этой гадалки сбылось полностью. Но почему же вы не раскрываете тех событий, которые произошли, подтверждая правильность предсказания? Я думала, что вы планируете написать следующий роман, рисующий эти события, которые предсказала гадалка, но ничего подобного! Эту тему вы забросили, и не пишете про это ничего.
– Я ведь ещё не умер, к моей и, смею надеяться, к вашей радости. Быть может, я напишу когда-нибудь продолжение.
– Когда-нибудь? – в голосе моей маркизы я услышал презрение и упрек, – Можно ли бросать такую благодатную тему, не завершив начатое?
– Вы меня сразили, но это лишь один из многих моих романов.
– А роман «Сорок пять»?
– С ним-то что не так? В нем не было никаких предсказаний, насколько я помню.
– Сначала «Королева Марго», затем «Графиня де Монсоро», затем «Сорок пять», про кого эти романы?
– Хотя это и трилогия, моя дорогая, но герои в них разные.
– Главный герой в этих романах один – это король Генрих Наваррский, который, как известно, стал впоследствии королем Генрихом Четвертым Французским, положив начало династии Бурбонов на французском троне!
– Почему вы считаете его главным героем, моя дорогая? – удивился я.
– Потому что он и есть главный герой! В вашей трилогии недостает развязки, если хотите, вы должны написать роман «Три Генриха», в котором описываете, как Генрих Наваррский стал Генрихом Четвертым Французским, вопреки попыткам Генриха де Гиза, унаследовав трон от Генриха Третьего.
– Ведь это все знают! К тому же я писал когда-то небольшую пьесу с таким названием.
– Где эта пьеса, кто о ней знает, где можно купить книгу с таким названием вашего авторства? – маленькая обвинительница, казалось, сама себя возбуждала все больше и больше.
– Ладно, сдаюсь, признаю, что не завершил все линии фабулы этой трилогии, но на этом претензии заканчиваются, я надеюсь? – попытался отшутиться я.
– Только начинаются.
– Тогда вернемся к моим любимым мушкетерам. Ведь эти романы дописаны до самого что ни на есть конца, с этим вы не будете спорить? – мне казалось, что я встал, наконец, на твердую почву здравого смысла и крепкой аргументации.
– Неряшливость ваша к концу каждого романа возрастает, – возразила маркиза, как отрезала.
– Вы про замену крестика на обручальное кольцо, конечно же? Мы ведь с этим уже разобрались, не так ли?
– Если бы! Вы пробовали перечитывать ваши романы?
– Я почти никогда этого не делаю, кроме случаев, когда мне необходимо освежить в памяти некоторые сюжетные линии.
– Я сейчас принесу вам книгу «Двадцать лет спустя», – с этими словами маленькая маркиза удалилась к себе, но вскоре вернулась с прекрасным изданием указанной книги, в которой лежало множество закладок.
Открыв книгу на одной из страниц, она велела мне читать с того места, на которое указывал ее маленький пальчик.
Я прочитал то место в конце романа, где Арамис и Атос обеспокоены отсутствием д’Артаньяна и Портоса:
«–Если помните, он рассчитывал быть здесь пятого.
– А сегодня девятое. Сегодня вечером срок истекает».
Это был конец тридцать пятой главы второй части.
– А теперь читайте вот здесь, о чем говорили Атос и Арамис на следующий день, – и она, перевернут три или четыре страницы, снова ткнула пальчиком в текст.
Я, к своему стыду, прочитал следующий текст:
«–Сегодня восьмое, вечером истекает последний срок. Если сегодня вечером мы не получим от них вестей, завтра мы двинемся в путь».
Это была следующая глава повествования под общим названием «Двадцать лет спустя».
– Милая моя, это же обыкновенная опечатка, – попытался отшутиться я.
– Я вас боготворила, я верила вам сильнее, чем отцу и матери, а вы столь легкомысленно допускаете такую путаницу в датах? – продолжала негодовать очаровательная маркиза. – На следующий день после девятого наступает восьмое число, вместо десятого, и крайний срок, который был назван как девятое число, вдруг преобразовался в восьмое? Это вы называете маленькой опечаткой? Знаете ли вы, что я вела дневник событий, и из-за таких вот опечаток у меня постоянно что-то не сходилось? И возраст героев в каждом романе, если посчитать его с учетом называемой разницы между концом последних событий предыдущей книги трилогии и началом событий последующей книги, а также с учетом длительности событий самой книги, ведь это все совсем не сходится!
– Вы ведете дневник? – удивился я. – Мне казалось, что в дневнике пишут только те события, которые происходят с автором дневника.
– А разве с читателем романа не происходят эти события? – был ответ.
Я капитулировал. Меня спасло только то, что пришла пора обеда, на который меня торжественно пригласили, что позволило закончить наш не вполне приятный для меня разговор с очень приятной для меня собеседницей простой виноватой улыбкой. Мне кажется, что Гримо одобрил бы эту последнюю мою беззвучную фразу.

После невероятно вкусного обеда, который я, вопреки моему обыкновению, описывать не стану, чтобы не утомлять читателей, разговор с маленькой маркизой продолжился в более дружеской манере. И все же она не отказалась от своей наступательной тактики, которой я едва мог противостоять.
– Вы кажется, называли меня жестоким убийцей моих героев? – произнес я довольно благодушным тоном, надеясь на снисходительный ответ, поскольку и сам я находился в том снисходительно-благодушном настроении, которое создает в нас гармония великолепных горячих блюд и холодных десертов, предложенных вам в должном порядке.
– И скрыли от нас судьбу их детей! – тут же ответила маркиза.
– Помилуйте, о Виконте де Бражелоне я рассказал все, что следовало, проследил его судьбу до самой его славной смерти, а других детей, насколько я знаю, у моих мушкетеров не было.
– Все они имели детей, вы это отлично знаете! – категорически возразила маркиза.
– Ах, даже так? – искренне удивился я.
– Вы же сами сообщили об этом! – был ответ.
– Даже Арамис, аббат, служитель божий? – попытался отшутиться я.
– Даже Арамис, аббат, и прежде всего он, – отвечала маркиза без колебаний. – Вы ведь сами пишете об этом!
– Помилуйте, где?
– Вы забыли, что сын герцогини де Лонгвиль, то есть, простите, Анны Женевьевы де Бурбон-Конде, именуемый Шарль-Парис, как известно, родился не от законного мужа, Генриха II де Лонгвиля, а от Франсуа VI де Ларошфуко, принца де Марсийяка. Если же учесть, что в начале романа «Двадцать лет спустя», Арамис, аббат д’Эрбле, показан любовником этой очаровательной герцогини, как раз в ту пору, когда должен был быть зачат Шарль-Парис, то по вашей версии получается, что именно Арамис является истинным отцом Шарля-Париса. И, по-видимому, в честь его замечательного друга Шарля д’Артаньяна дано первое имя этому ребёнку?
– Это ещё не доказывает, что отцом ребенка герцогини де Лонгвиль является Арамис, – сказал я, удивляясь осведомленности двенадцатилетней девочки в таких деликатных и тонких вопросах.
– Но ведь ещё в четырех местах вашего романа отмечается, что Арамис озабочен судьбой этого мальчика! Сначала он говорит об этом в форме требований к Мазарини, настаивая, чтобы королева была крестной матерью этого ребенка, далее д’Артаньян передает это требование королеве Анне, затем вы пишете об обещании выполнения этого требования в числе достижений переговорщиков от Фронды, и, наконец, в предпоследней главе Арамис уговаривает герцогиню де Лонгвиль смириться с договором, указывая на то, что будущность ребенка будет обеспечена тем, что его крестником будет сам король.
– Моя милая маркиза! Вы знаете моих героев лучше, чем я, и, по-видимому, любите их не меньше, чем люблю их я, – воскликнул я в состоянии полного восторга. – Разрешите же мне впредь прежде, чем относить свои рукописи издателю, предлагать их для прочтения вам, дабы вы указали мне на те непростительные погрешности против истины, которые вы так легко находите, и которые, быть может, никто из читателей не нашел, как не нашёл их я сам?
– Это же самое хотела предложить вам я, но не решилась, – был ответ моей очаровательной малышки.
– Может быть, для начала вы объясните мне вашу мысль о том, что все мушкетеры имели детей? – спросил я.
– Ах, дети мушкетеров мне совсем не интересны. Ваш Рауль де Бражелон – не человек, а кукла, я бы такого не полюбила.
– Позвольте, чем же он вам не угодил? – возмутился я.
– Наивен, инфантилен, меланхоличен. Да и с числами вы снова, как всегда, напутали.
– Превеликий боже, где?
– Вот тут, – и маркиза снова открыла книгу на одной из многочисленных закладок. – Рауль, которому было пятнадцать лет, влюбился в семилетнюю девочку.
– Такое случается, полагаю! – возразил я.
– В пятнадцать лет юноша может влюбиться в женщину, старше себя, или в ровесницу, или же в девушку, несколько младше себя, но не в семилетнюю девочку! – категорически отрезала моя маркиза.
– В семь лет некоторые девочки могут быть очень даже милы! – ответил я.
– Прочитаем, – и она стала читать вслух. – Это здесь: «Уже года три-четыре тому назад, когда он сам был ребенком, он начал восхищаться этой маленькой богиней, он начал угождать ей, а теперь дойдет до обожания, если он останется здесь». Это говорит Атос.
– Что же в этом странного? – удивился я.
– Три-четыре года назад Раулю было одиннадцать-двенадцать лет, а Луизе должно было быть три-четыре года. Где вы видели, чтобы одиннадцатилетний влюблялся в трехгодовалую девочку? Или пусть это будет двенадцатилетний, который влюблен в четырехлетнюю, дело от этого не меняется. Дети с такой разницей в возрасте не проводят время вместе. Ребенок не столь давно научился говорить, к такому ребенку у юноши не может возникнуть плотских чувств!
– Как знать? – попытался я возразить, но в моих словах было слишком много неуверенности и сомнений.
– Вот потому я и говорю, что он инфантильный, наивный, меланхоличный. Пронести через всю жизнь детский восторг к девочке, который начался с обожания трехлетнего ребенка, а закончился сведением счетов с жизнью, тогда как отец его должен был, казалось бы, на основе личного опыта привить ему сдержанное чувство по отношению к женщинам, и уж во всяком случае пресекать подобное бездумное поклонение, обожествление человека, ребенка, который ничем ещё не доказал то, что заслуживает не только любви, но хотя бы и просто более пристального внимания, чем прочие представительницы этого пола.
– Сдаюсь! Сдаюсь без боя, сразу же и окончательно, – только и смог ответить ваш покорный слуга.
– Кстати о сдаче без боя, – продолжала моя маленькая мучительница. – Вы, конечно, не перечитывали тридцать шестую главу этого тома? – и она вновь указала на замечательное издание книги «Двадцать лет спустя».
– Что же не так с этой главой?
– Какая-то странная война описана в ней. Люди из враждующих лагерей свободно беседуют между собой, обмениваясь планами сражений, затем начинается смертельная схватка, к которой без всякой нужды присоединяются и Атос с Арамисом. При этом Атос едет в самой гуще сражений, возглавляя атаку, а его мушкет находится в кобуре, а шпага в ножнах. Зная, что за противника сражается его сын, виконт де Бражелон, Атос зачем-то возглавляет атаку на этого противника, а Арамис даже убивает своих соотечественников. И с какой стати эскадрон кавалерии подчиняется этим двум дворянам, не состоящим на службе, которых никто не представлял кавалеристам, которым никто не давал поручений возглавлять этот эскадрон? Зачем они ввязываются в гражданскую войну, которую уже сами определили как бессмысленное кровопролитие? Арамис по своему обыкновению рубил направо и налево как опьяненный, Атос при этом спокойно ехал рядом, и никто не попытался убить его. Они сражались с армией, или ехали по полю с подсолнухами, которые можно на свое усмотрение рубить, или не рубить? Атос был спокоен, холоден, но при этом также возглавлял эскадрон во время самой кровопролитной битвы, и не получил никаких ранений. Как такое возможно? Рауль, который знал, что среди противников может находиться его отец, которого он тогда считал всего лишь опекуном, но, по вашим словам, которого любил так, что боготворил, все-таки сражается против него, рискуя убить и его, и его друга Арамиса, что едва ли не происходит. Как только эти трое встретились, они спокойно покинули поле сражения, хотя оно не окончилось? Известно ли вам, что поле сражения можно покинуть только тремя путями – путем победителя, путем дезертира, или в результате такого серьезного ранения, которое не позволит оставаться в строю, рискуя быть раздавленным копытами сражающихся?
– Я же признался, что сдаюсь, моя милая, поскольку вижу, что даже в боевых сражениях вы разбираетесь намного лучше меня! – попытался ответить я, изображая полушутливый тон, хотя, признаюсь, в этот момент мне было не до шуток.
– Ладно уж, – благодушно ответила маленькая мучительница. – На этот раз я все-таки поцелую вас в щеку, как обещала, – сказала она.
Я тут же подставил свою щеку, она выполнила свое обещание, и мир между нами был установлен раз и навсегда.
Я сказал о полном мире, но я забыл упомянуть ещё два небольших разногласия, возникших у нас.
Первое из этих разногласий, я надеюсь, было урегулировано без большого ущерба для моего самолюбия. Речь шла о том, что д’Артаньян, по мнению малышки маркизы, нарушил правила дружбы перед тем, как отправиться к королеве для подписания достигнутых с Мазарини соглашений. В главе XLVIII я позволил себе описать сомнения д’Артаньяна в верности своих друзей и рассказал о хитрости, которую он применил для того, чтобы каждый из них ни в коем случае не выпустил Мазарини. С этой целью д’Артаньян переговорил с каждым из друзей, назвав каждого наиболее надежным из всех троих, и заставив сомневаться в надежности остальных двоих. По мнению маркизы, это была подлость, бесчестный поступок, направленный на разобщение этой четверки. Милая моя мучительница назвала поступок д’Артаньяна подлостью и предательством.
– Моя дорогая маркиза, я полностью согласен с вами, признавая, что подобная хитрость не делает чести моему герою, но примите во внимание также и то, что все мои герои – обычные люди со своими достоинствами и недостатками, и если бы я писал их характеры только в героических тонах, вы бы первая обвинили меня в недостоверности изложения.
– Пусть так, – обиженно ответила маркиза. – И всё же он предал дружбу, а вы предали его, описав его таким интриганом, действующим против своих друзей.
– Но вовсе не против друзей он действовал, а как раз соблюдал их интересы! – я попытался слабо возражать. – Ведь в конце концов они только выиграли от того, что не выпустили Мазарини!
– Они бы не сделали этого и без такой хитрости! – воскликнула моя маркиза с со всем пылом и горячностью, свойственным её нежному возрасту. – Разве вы забыли из девиз? Один за всех и все за одного!
– Нет, моя дорогая, как я мог забыть девиз, который сам же … Который я с таким интересом узнал из исторических документов, разумеется. Этот девиз я люблю так, как если бы придумал его сам.
– Этот девиз они все нарушили.
– Когда же?
– Про д’Артаньяна я уже сказала.
– Это мелочь.
– Есть и другие факты. Начнем с Арамиса. Он отравил генерала ордена иезуитов. Чем он лучше Мордаунта, убившего лилльского палача? Но мы говорим о предательстве дружбы. Ваш Арамис обманул Портоса, втянув его в чуждую ему борьбу за власть Фуке против власти короля. В результате его подлых интриг, направленных для достижения единоличной власти, погиб самый благородный и честный из всех четверых, могучий Портос.
– Он погиб не в результате интриг, а вследствие стечения обстоятельств.
– Разве если бы он оставался в одном из трех своих поместий, он погиб бы?
– Признаюсь, нет.
– А с какой целью он втянулся в эту неравную схватку, которая его погубила?
– Он ведь хотел стать герцогом, разве вы забыли?
– И кто же пробудил в нем эти честолюбивые планы? Разве не Арамис? А с какой целью? Разве не для того, чтобы приобрести безотказного помощника, обладающего силой, решимостью и смелостью, и беспредельно доверяющего своему товарищу, который, разумеется, не заслуживал такого доверия?
– Хорошо, хорошо, милая маркиза, я признаю, что Арамис был человек не самых высоких нравственных принципов, но как иначе он мог бы достичь такой вершины, как стать генералом ордена иезуитов?
– Вот-вот, он был иезуитом, и этим все сказано. Иезуитские повадки были у него всегда, к концу трилогии они полностью овладели его характером, он даже возненавидел свою бывшую возлюбленную герцогиню де Шеврез, которая, между прочим, много чем помогала им в первых двух романах, не говоря уже о том, что она была матерью Рауля, виконта де Бражелон!
– Оставим Арамиса. Что вы, милая маркиза, имеете против Атоса?
– Вы постоянно называете его славным Атосом, благородным Атосом, идеалом доблести и чести…
– Надеюсь, вы не станете оспаривать основательность этих эпитетов?
– Этот славный и доблестный, и благородный Атос расправился со своей молодой женой только по той причине, что обнаружил у нее на плече клеймо, даже не разобравшись в причинах этого.
– Он сделал это, уверяю вас, просто я не стал описывать его расследования в моем романе.
– Пусть так! Но он допустил расправу с беззащитной женщиной, где пятеро мужчин и один палач, не считая слуг, противостояли только ей одной.
– Вы забываете о преступлениях, совершенных ей.
– Но ведь Атос постоянно говорил и до этого случая, и после него, что на все воля божья, расправа с женщиной не позволяет говорить о нем, как о святом и благородном Атосе. Святой должен прощать не зависимо от того, заслуживает виновный прощения, или не заслуживает. Иначе это не святой!
– На этот счет я не соглашусь, приведу в пример святого Георгия, который расправился с драконом. Миледи была драконом в образе женщины.
– Не буду спорить, хотя и не согласна с вами. Но почему он не взял к себе на воспитание сына миледи, почему не вырастил из него благородного рыцаря?
– У этого сына был более близкий родственник, его дядя!
– Который просто вышвырнул его на улицу, лишив имени и наследства!
– Уверяю вас, моя милая, что Атос здесь не при чем, а что до лорда Винтера, то он поплатился за свои дела, племянник отомстил ему весьма жестоко, ведь он убил его.
– А как ваш благородный Атос поступил со своим сыном и с матерью своего сына?
– Что не устраивает вас в его поступках, моя милая?
– Воспитанием Рауля он пренебрег. Он вырастил из него солдата, для того, видимо, чтобы его убили в одном из сражений, разве не так? Он вовсе не заботился о том, чтобы подготовить его к жизни в придворной среде, он не вырастил из него простого дворянина, который мог бы благополучно жить, используя замечательное наследство, оставленное ему отцом, который боялся назвать себя отцом, и называл по этой причине себя опекуном. Он не научил его правильному отношению к женщинам, он не объяснил ему ошибочность его юношеской влюбленности, не раскрыл глаза на то, что эта мадемуазель вовсе не заслуживает любви. Он пренебрег Раулем, все, что он мог делать, это лишь нежно обнимать его и строго распоряжаться его судьбой.
– Вы требуете от солдата быть блестящим воспитателем?
– Я требую от отца быть отцом. Если он сам не мог правильно воспитать сына, он должен был пригласить воспитателей. Если ребенок растет в глуши, где единственное существо женского пола – четырехлетняя девочка, в которую он не замедлил влюбиться, эти чувства следовало распознать и скорректировать своевременно.
– Я вижу, что мне солгали, что вам двенадцать лет, моя милая маркиза. По вашему уму вам все сорок лет, я сдаюсь!
– Просто я читала не только ваши книги, мсье Дюма.
– Простите меня, я это не учел. Я надеюсь, что вы не будете столь же суровы к моему дорогому Портосу?
– Вы описали его глупым, наивным, обжорой и любителем сомнительных удовольствий, таких как потрава соседских посевов и безосновательная задиристость.
– Таков был век и таковы были герои этого века, увы!
– Он был падок на женские прелести, как вы помните из первого романа, да и на супругу Планше в третьем романе он положил глаз. При этом он, овдовев, и не подумал жениться, он не оставил наследников, несмотря на огромное состояние и баронский титул. К чему были все эти устремления, эта жажда богатства и знатности? Только для удовлетворения собственного тщеславия?
– Неужели вы ему этого не простите?
– Прощу конечно! Я даже д’Артаньяна прощу, хотя он…
– Хотя он немножко интриговал, чтобы его три друга не отпустили Мазарини?
– Ну что вы! Это мелочи!
– Что же еще вы поставите ему в вину?
– Если Арамис погубил Портоса, то д’Артаньян погубил Рауля и Атоса.
– Каким же это образом, моя милая?
– Ведь это он способствовал сближению короля с мадемуазель де Лавальер! Если бы не это, она бы вышла замуж за Рауля, все закончилось бы хорошо! Зачем он вмешивался? Для чего он отвез короля в монастырь, где скрывалась Лавальер? Если бы Луиза укрылась в монастыре, она, быть может, дождалась бы Рауля! Если бы даже она навсегда отказалась от светской жизни, я думаю, Рауль не считал бы себя столь униженным и столь несчастным, чтобы искать смерти, ведь он бы имел возможность лишь еще больше обожать ее и не стал бы ревновать ее к господу. Я утверждаю, что д’Артаньян – виновник несчастья и смерти Рауля, а поскольку она привела к смерти Атоса, то он виновник и гибели Атоса.
– Но, дорогая моя, – пролепетал я, сам ещё не предполагая, что именно смогу возразить против этого потока обвинений.
– Я знаю! – воскликнула маркиза.
– Что именно вы знаете? – удивился я.
– Я знаю все! И это замечательно! Я понимаю, что мои обвинения рассыпаются в прах по той причине, о которой вы не хотите мне рассказать, но о которой я сама догадалась.
– По причине того, что?.. – я сделал паузу в нерешительности, размышляя, что мне следует сказать.
– Признайтесь только, что Портос, Атос и д’Артаньян вовсе не погибли, – сказала маркиза.
– О, если так…– пробормотал я.
– Да, да! Я угадала! Я по вашим глазам вижу, что угадала! – вскричала моя маленькая мучительница, после чего бросилась мне на шею и запечатлела еще один поцелуй на моей щеке.
Признаюсь вам, мои дорогие читатели, я был загнан, я ощутил себя в ловушке, из которой не видел никакого выхода. Поцелуй моей мучительницы был последней точкой в этом сражении. Я капитулировал окончательно, и на этот раз уже не в шутку, а настолько серьезно, насколько это могло быть со мной.
– Вы угадали мой замысел, моя дорогая, я сдаюсь! – только и мог ответить я на эту блистательную атаку.
– Принесите мне рукопись как можно скорее, – потребовала маркиза. – Я должна проверить, не напутали ли вы в ней даты, как это уже случалось.
– Но дело в том, что она еще… Она не со мной. Она ожидает меня в моем доме, и она не завершена.
– Как? Вы путешествуете по Франции, не прихватив с собой рукописи, над которой не окончили работу? – казалось, что маркиза мне не верит.
– Я по ошибке положил ее не в тот саквояж, и она, увы, осталась дожидаться меня в моем доме.
– Но ведь ее можно затребовать почтой, разве не так?
– Почта столь ненадежна! Я боюсь, как бы она не затерялась в дороге.
– Вы правы! Эта бесценная рукопись не должна пропасть. Как только возвратитесь домой, непременно приступайте к окончанию этого романа. Мы не доверим почте единственный экземпляр вашего бессмертного творения, которое так ожидают все читатели. Пусть лучше в нем будут ошибки в датах, чем подвергать ее риску затеряться на почте. Как только окончите ее, несите в издательство, но первый экземпляр этой книги я надеюсь получить от вас так быстро, как только это возможно.
– Все будет именно так, как вы говорите, моя дорогая! – ответил я и сорвав поцелуй со лба этого прелестного цветка с такими острыми шипами, я поспешил окончить свой визит, опасаясь не столько за свою репутацию, сколько за свои расшатанные нервы и свое воображение. Не хватало мне еще в мои годы влюбиться в эту малолетнюю негодяйку. Я вам не господин Рауль. Со мной эти шутки не пройдут.
Дабы напомнить самому себе о том, что я имею дело всего лишь с маленькой девочкой, я попытался пошутить и сказал с мягкой улыбкой:
– Я предполагал, что для очаровательной маркизы больше подойдет в качестве чтения моя книга «Сказки Арамиса» …
В ответ маленькая дерзкая маркиза разразилась целой тирадой:
– Сказки Арамиса! Вы написали, что мушкетер-аббат Арамис рассказывал эти сказки своему сыну, то есть сыну герцогини де Лонгвиль, а мы-то с вами знаем, кто был отец этого молодого человека! Так вот тогда объясните мне, мой дорогой писатель, почему это Арамис упоминает книги про Робинзона Крузо и про Гулливера? Я имею в виду сказку о Пьере и его гусыне. Если я не ошибаюсь, книга про Робинзона Крузо впервые опубликована в 1716 году, книга про Гулливера впервые опубликована в 1726 году, а её перевод на французский язык появился на год позже, в 1727 году. О возрасте Арамиса говорит д’Артаньян в романе 20 лет спустя при первой его встрече, в десятой главе. Он говорит, что ему самому сорок лет, а Арамис старше его на два-три года. Значит, Арамису было сорок два, в романе «Десять лет спустя» ему должно быть уже больше, чем 53-54 года, а роман начинается ещё до того, как Мазарини умер, который умер в 1661 году. Значит, родился Арамис не позднее, чем приблизительно в 1608 году. В год выхода путешествий Гулливера на французском языке Арамису должно было быть 118 лет! Ведь Пьер Дефонтен перевёл на французский язык книгу лишь в 1727 году! А Пьер из сказки говорит об этих книжках как о хорошо ему знакомых, которые не могут ему наскучить. Значит, Гулливера уже достаточно давно перевели на французский, так как Пьер не знал английского, он был неуч. Арамис при этом рассказывает сказку как о далеком прошлом! Кому? Своему маленькому сыну? А сын этот должен был родиться в 1652 году. То есть Арамис, которому не менее 118 лет, рассказывает сказку своему сыну, которому, простите, 67 лет? Дорогой мой писатель, мой кумир Александр Дюма, что вы думаете обо всем этом?
– Возможно, я не слишком силен в математике, – такими словами я попытался снять остроту напряжения нашего диалога.
– В отношении «Сказок Арамиса» вы это великолепно доказали всем вашим читателям! – был ответ моей маленькой маркизы.
После этого она убежала в свою комнату, откуда столь же стремительно прибежала с книгой «Сказки Арамиса» своих нежных маленьких ручках. Почти мгновенно она открыла книгу на нужной странице и произнесла:
– Русалочка впервые выплыла на поверхность моря в день своего пятнадцатилетия. В этот день она встретила корабль, на котором праздновали день рождения принца. Читаем: «Ему только что исполнилось шестнадцать, и это его день рождения праздновали на борту яхты». Итак, принц был ровно на один год старше русалочки, а день рождения у них был один и тот же. – Перелистнув несколько страниц, она прочитала дальше, – «Так дни текли за днями, и морская принцесса достигла своего восемнадцатилетия. Принцу же исполнилось двадцать пять». За три года, на которые повзрослела русалочка, принц повзрослел на девять лет! Он был старше её только лишь на один год, а теперь он стал старше её на целых семь лет! С математикой у вас, господин писатель, большие проблемы!
Я высоко вскинул брови, растянул рот до ушей в глупой улыбке, пожал плечами и развел руками. На языке Гримо это означало: «Я надеюсь, милая маркиза, вы понимаете, что мне нечего сказать, кроме того, что я надеюсь на ваше снисхождение».

* * *

Таким образом, мои дорогие читатели, вы знаете все. Я не мог оказаться лжецом в глазах этого негодного и очаровательного ребенка, поэтому по возвращении домой я приступил к завершению труда, который к моменту его обсуждения даже не был начат.
Этот труд я теперь предлагаю моим благосклонным читателям и прошу не судить меня столь же строго, как это уже сделала маленькая маркиза.
Я набросал лишь план четвертого романа и название «Два года спустя».
Но мои издатели не дали мне времени приступить к этому роману, поскольку они требовали скорейшего завершения уже обещанных романов.
Думаю, что если бы я раскрыл им план своего нового романа, они предоставили бы мне достаточно времени и неограниченный кредит, но я хотел сохранить в тайне работу над этим неожиданным продолжением – продолжением книги, которая по всем канонам должна восприниматься как законченная.
Итак, у меня долгое время оставался только план, и большая надежда, что я найду время и силы написать по этому плану свой новый роман, быть может, лучший.
Но наступило однажды то время, когда я случайно увидел среди бумаг это план, и поскольку на этот раз я был относительно свободен, я сел и в несколько бессонных ночей написал свой новый роман, который я назвал…

д’Артаньян и Железная Маска или два года спустя

Третья книга «Виконта де Бражелона», как в помните, рассказывает о том, как Арамис замыслил подменить Короля Людовика XIV на его брата-близнеца Филиппа, который спрятан от всех в Бастилии и принуждён надевать железную маску всякий раз, когда его навещают тюремщики, чтобы забрать еду или сделать уборку в камере. Этот секрет Арамис узнал от своей хорошей знакомой герцогини де Шеврёз. Этот же секрет помог Арамису стать генералом Ордена Иезуитов, что давало ему власть над всеми посвящёнными в таинства Ордена. План замены Короля Арамис вынашивал не только с целью защиты своего друга и покровителя, суперинтенданта финансов Николя Фуке, сокрушить которого поставил своей целью неутомимый министр Короля Жан-Батист Кольбер, но в большей степени для того, чтобы стать теневым фактическим главой Франции, вынашивая в том числе и планы занять престол Папы Римского. Для этих целей Арамис привлёк наивного Портоса, убедив его, что они выполняют тайное поручение Короля по нейтрализации самозванца, вследствие чего Король обещал в благодарность возвысить Портоса до звания герцога.
Между тем, молодой Король Людовик XIV воспламенился искренней любовью к бедной дворянке Луизе де Лавальер, состоящей в штате фрейлин у супруги его брата Принцессе Генриетте. Его любовь началась с того, что он начал за ней ухаживать для отвода глаз от истинного флирта с самой Принцессой Генриеттой, но, восхищённый искренностью и чистотой Луизы, а также случайно подслушав её заочные признания о любви к нему, которое было предназначено лишь для ушей её подруг, Король полностью пренебрег своим увлечением свояченицей и все его мысли сосредоточились на Луизе. С помощью своего друга и придворного де Сент-Эньяна Король, используя различные ухищрения получил от Луизы высшие доказательства её любви, после чего их встречи стали регулярными и далеко не платоническими. Об этом узнал бывший жених Луизы, Виконт де Бражелон, который вызвал де Сент-Эньяна на дуэль, но трусливый придворный не явился на неё под предлогом того, что в это время он находился при Короле и выполнял его распоряжения. Отец оскорблённого юноши явился к Королю и высказал ему всё своё недовольство, упрекая его в том, что Король должен быть истинным отцом своим вернейшим подданным, поэтому чужая любовь должна оставаться неприкосновенной. Разгневанный Людовик распорядился арестовать Атоса, поручив это его лучшему другу д’Артаньяну, находящемуся на королевской службе в качестве капитана королевских мушкетёров. 
В двадцать второй главе книги я рассказал о том, как Король поручил д’Артаньяну арестовать графа де Ла Фер только за то, что он имел дерзость заступиться за поруганную честь своего сына, Виконта де Бражелона. Отважный гасконец предложил своему другу отправиться туда, куда он пожелает, совершенно игнорируя ту смертельную опасность, которой он сам в этом случае подвергся бы вследствие неисполнения приказа Короля, который, к тому же, имелся у него в письменном виде с собственноручной подписью Его Величества. Но граф настоял на том, чтобы д’Артаньян отвез его именно в Бастилию. Вот те две фразы, которыми наши верные друзья обменялись перед отъездом.
 — Но вы согласны со мной, вы согласны, что бог отомстит за меня, разве не так, д’Артаньян? – произнес Атос.
— И я знаю людей на земле, которые охотно ему в этом помогут, — добавил д’Артаньян.
Разумеется, вы догадались, что д’Артаньян, прежде всего имел в виду себя, а также верных Портоса и Арамиса.
Итак, наши друзья вновь были вместе, и их объединяла не только проверенная десятилетиями дружба, но также их общая ненависть к Королю, к Людовику XIV, который покусился на честь дворян, тогда как ему могла принадлежать только лишь их жизнь.
Быть может, наши читатели решили, что коль скоро д’Артаньяну удалось уговорить Короля отменить свой приказ об аресте графа де Ла Фер, эти слова утратили свой зловещий смысл? Позволю себе напомнить, что отнюдь не арест огорчал Атоса, а попрание юношеской любви его горячо любимого сына Рауля. То, как этот монарх бесчестным образом растоптал любовь, а с ней и честь и жизнь несчастного Рауля, не могло быть забыто после простого инцидента с приказом об аресте и с приказом об отмене ареста графа. Это – всего лишь фон, на котором поднималась буря негодования в сердце благородного Атоса.
Что до Арамиса, он давно уже был злейшим врагом Людовика XIV и вынашивал коварный, но эффективный план по подмене его не менее царственным братом Филиппом, который имел точно такие же права на престол, а, возможно, что и большие. Ведь известно, что право первородства среди близнецов являлось очень сложной юридической проблемой. Тогда как одни законники считали, что старшим сыном следует признать того, который первым появился на свет, другие настаивали на том, что лишь Король своим царственным семенем даёт жизнь дофину, то есть как бы вкладывает наследника в Королеву, и в этом случае то, что положено раньше, извлекается позже, и наоборот, что положено позже, извлекается раньше. Согласно этой логике, именно Филипп был зачат ранее Людовика, поэтому он имел больше прав на Корону Франции. Если бы не этот юридический казус, о котором, разумеется, знал Ришелье, Филиппа не потребовалось бы скрывать от народа, ведь в случае однозначного установления старшинства тот, кто был бы признан старшим, являлся бы первым наследником короны, а тот, кто, вне всякого сомнения, однозначно был бы признан младшим, оставался бы всего лишь наследником этого старшего брата, и мог претендовать на престол только в случае его смерти, если бы он не оставил наследника мужского пола. Таким образом, ни Кардинал, ни Король, ни человеческий суд не могли бы установить наверняка, кто из двух братьев обладал большими правами на французскую корону.

Забегая вперёд на два года

Я, Александр Дюма, решил продолжить свою трилогию про мушкетёров по причинам, которые читатель узнает из дальнейшего повествования.
Ровно два года спустя, после тех событий, о котором рассказывает мой роман «Виконт де Бражелон», Д’Артаньян, Атос, Портос и Арамис предавались весьма интересной беседе.
Читатель возразит, припомнив, что к концу упомянутого романа не осталось в живых никого, кроме Арамиса. Да, так утверждал мой роман, но это – лишь внешняя сторона дела. Итак, я предлагаю не вступать со мной в прения, я попросту довериться мне, как рассказчику. Четверо героев моей трилогии предавались беседе, сопровождаемой закуской, удобно устроившись на пикнике посреди лесной полянки.
— Друзья мои, этот пикник напоминает мне парочку других, — заявил д’Артаньян.
— Клянусь шпагой, я знаю, о чем вы говорите! – воскликнул Портос. – Во-первых, это ужин на крепости Ла-Рошель? Славные были денёчки!
— Соглашусь, — мягко улыбнулся Арамис.
— За нашу молодость, друзья! Почему ваши кубки пусты? – воскликнул Атос, хотя его кубок едва ли можно было назвать полным, ведь он в последние годы почти не пил.
— Ну, а второй? – спросил д’Артаньян.
— Конечно, тот, на котором мы задумали это славное мероприятие, — сказал Арамис с той же мягкой улыбкой.
— Всё так, друзья! Как же я рад, что мы снова вместе, как тогда, и как, я надеюсь, всегда! – воскликнул д’Артаньян, опрокидывая свой кубок с превосходным анжуйским вином. – И знаете, что мне сейчас пришло в голову?
— По-видимому, сейчас узнаем, — усмехнулся Атос.
— А то, что мы с вами вчетвером, держим руку на пульсе истории вот уже почти сорок лет.
— Помилуйте, д’Артаньян, неужели мы такие старые? – запротестовал Арамис.
— Я помню, Арамис, вы не сильны в математике, — вставил шпильку д’Артаньян.
— Не силён, ей-богу! – ответил Арамис.
— Зато в архитектуре, — продолжал д’Артаньян.
— Не будем об этом! Так что вы говорили о пульсе истории?
— Я утверждаю, что история – это и есть мы, а мы – это и есть история. Мы иногда подправляем её ход, то есть я говорю, что мы держим в руках бразды этой норовистой лошадёнки.
— Как всегда соглашусь с вами, д’Артаньян, — ответил Арамис после того, как украдкой прощупал на груди некий конверт и убедился, что письмо всё ещё там, где ему положено быть.
— И никто нас не может остановить! – продолжал д’Артаньян. – Никто не посмеет перейти нам путь.
— Никто! – подтвердил Арамис, — Но ради бога тише!
— Неужели здесь в лесу нас могут услышать? – удивился д’Артаньян. – Я слыхал, что у стен есть уши, но ведь здесь нет даже стен. Только деревья.
— Разве что какой-нибудь глупый дикий зверь? Например, белка, – с этими словами Арамис флегматично выстрелил в кусты.
— Мне кажется, я услышал крик? – насторожился д’Артаньян.
— Белка, сударь! Белка, — возразил Арамис.
— Что по мне, так это был целый кабан! – воскликнул Портос, — я, пожалуй, взгляну.
— Не стоит, Портос. – мягко возразил Атос, — Арамис ведь вам сообщил, что это была белка, стало быть, это была белка.
— Белка, или куница. Я слаб в биологии, как и в математике, — усмехнулся Арамис.
— Надеюсь, с ней не было других … бельчат, — усмехнулся Портос.
— Мы засиделись, — ответил Атос и молча указал Гримо на то, что он может прибрать вещи. Что же до коней, то они и не были расседланы, поэтому наши друзья легко вскочили в сёдла и поскакали в том направлении, о котором я расскажу нашим читателям чуть позже.
А сейчас я предлагаю им вернуться к моему роману «Виконт де Бражелон или десять лет спустя». Мы разъясним некоторые детали этого повествования.


I. Ночной разговор

Вспомните, как Арамис похитил Филиппа, брата Короля, из Бастилии. После того, как Арамис, которого читатель также знает как шевалье д’Эрбле, епископа ванского, объяснил юному Филиппу всю ситуацию, которая, коротко говоря, состояла в том, что Филипп был родным братом Короля, был к тому же как две капли воды на него похож, и по всем человеческим и Божьим законом столь же полноправным претендентом на Корону Франции, как и его родной брат-близнец Людовик XIV, Арамис также пожелал увериться в том, что Филипп готов идти до конца, чтобы вернуть себе принадлежащие ему по праву рождения Корону, Францию и семью, право жить свободно, любить и быть любимым, а также право повелевать своими поданными. Всё это положил к ногам пораженного Филиппа Арамис, но за это право следовало бороться не на шутку. Хватит ли сил у юного Филиппа на это?
— Идем за короной Франции, — резко произнес Филипп.
— Это ваше решение, принц? — спросил Арамис.
— Да, и непреклонное.
— Вы будете великим монархом, монсеньор!
Это был памятный разговор между Арамисом и Филиппом, родным братом Короля, близнецом, которого так долго скрывали в Бастилии.
Мы забыли упомянуть о том, что Филипп очень хотел поинтересоваться у Арамиса о таинственной даме, которую он несколько раз встречал. Этой дамой была дочь маршала де Грамона, Екатерина Шарлотта де Грамон, герцогиня Валантинуа, княгиня Монако. Встречи эти уже описаны в романе «Княгиня Монако», и мы не будем утомлять читателя их пересказом. Отметим лишь то, что эти встречи глубоко запали в душу юного Филиппа, и он мечтал о том, чтобы снова увидеться с таинственной незнакомкой ничуть не меньше, а возможно, что и больше, чем о том, чтобы занять то высокое положение, которое для него предназначил этот таинственный господин д’Эрбле, называемый Арамисом, и, по всей видимости, занимающий пост епископа Ванского.
Итак, эти двое беседовали о будущем. Арамис хотел удостовериться в том, что Филипп пойдёт с ним до конца, пойдёт на кощунственное действие, связанное с арестом Короля и заменой его на его двойника, на его точную копию, на родного брата-близнеца, о существовании которого знали только Арамис, Королева, герцогиня де Шеврез и он сам. Этой великой тайне предстояло теперь распрямиться как сжатой пружине, которая с неимоверной силой должна была смести все препятствия и переустроить мир, быть может, не только во Франции, но и во всей Европе.
Удостоверившись в решительности спасённого узника, Арамис удостоверился, что Филипп достаточно хорошо запомнил все необходимые сведения. В своих записках он дал исчерпывающие характеристики всех тех, с кем Филиппу предстояло встретиться, ведь он должен был их узнавать и вести себя с ними естественно, так, как будто был давно с ними знакомым. Это была чрезвычайно большая нагрузка на память юноши, но по счастью он обладал великолепной памятью. Затем он кратко обсудил с Филиппом будущие планы.
— Вы снабдили меня заметками, к которым вы приложили портреты описываемых вами лиц. Они нарисованы с таким искусством, что ошибки быть не может. Ваши заметки я заучил наизусть, а портреты этих людей так прочно запечатлелись в моей памяти, что мне порой кажется, что я в действительности знаком со всеми этими людьми.
— Превосходно, Монсеньор!
— Принц, мой брат, не любит свою жену, Генриетту. Я же, Людовик Четырнадцатый, её когда-то немного любил, но это уже прошло, и теперь я люблю мадемуазель де Лавальер.
— Эту мадемуазель следует остерегаться в особенности и при первой возможности, но все же постепенно продемонстрировать охлаждение к ней, чтобы удалить её как можно дальше. Монастырь подойдёт. Лавальер искренне любит Короля. Любит вас, ваше величество. ныне царствующего монарха. И нет ничего труднее, чем обмануть наблюдательность любящей женщины.
— Я приложу все старания, чтобы сначала она меня приняла, а затем мы расстанемся.
— Да, так. Это решено. Знаете ли вы ваших министров?
— Кольбер и Фуке.
— Фуке и Кольбер. Фуке – первый и мы хотим, чтобы он им оставался. Кольбер – лишь жалкая тень.
— Кольбер некрасив, но умён. Он смертельный враг господина Фуке. Для него и для Франции будет лучше, если он отправится его в изгнание, но не сразу, чтобы он не смог этому противодействовать. Верно ли я понимаю свою задачу?
Восхищенный Арамис воскликнул:
— Именно так! А ведь я этого вам не говорил! Вы будете великим монархом, мой принц.
— С вашей и с Божьей помощью, я надеюсь.
— Больше всего, Ваше Величество, — Арамис скромно опустил глаза к ногам Принца, добавив тихо, — позвольте мне так величать вас… Больше всего, Ваше Величество, следует остерегаться господина д’Артаньяна, капитана королевских мушкетеров.
— Я помню его, он сопровождал Лавальер в Шайо; он изловил и доставил в сундуке королю Карлу Второму генерала Монка. Кроме того, он великолепно служил моей матери и даже оказал ей какую-то особую услугу, не без вашей помощи, насколько мне известно? И самое главное — он ведь ваш друг, не так ли? Почему же я должен опасаться его?
— Иные тайны приходится скрывать даже от лучшего друга, Ваше Величество. Мне порой кажется, что я даже с самим собой не бываю слишком откровенным. Но это не касается вас, Ваше Величество, всё, что я вам говорю, истинная правда.
— Но ведь и обманывают всегда именно с такими словами, не так ли? Но я вам верю.
— Вы чрезвычайно проницательны, Ваше Величество. Действительно, не каждый, кто говорит, что говорит правду, действительно говорит правду. Спросите своё сердце.
— Я вам верю, господин Епископ, я лишь хотел понять, почему вы не привлекли на свою сторону вашего лучшего, как вы говорите, друга?
— Всему своё время. Я не настолько наивен, чтобы делиться с д’Артаньяном всеми планами, но и не настолько безумен, чтобы лелеять надежду скрыть от него надолго что-либо существенное. Рано или поздно он дознается до любой тайны, поэтому намного лучше будет, если он эту тайну узнает непосредственно от меня, но лишь тогда, когда не сможет или не захочет мешать нашим планам. Лучше – если и не сможет, и не захочет. Точнее, не захочет должно стоять вначале, поскольку в отношении этого гасконца я не рискнул бы говорить, что существует что-либо, чего он не сможет добиться. Но, поверьте мне, Ваше Величество, убеждения господина д’Артаньяна таковы, что мы не можем ожидать от него полного и безоговорочного согласия с нашими планами.
— В этом вопросе я вам полностью доверяю, господин Епископ.
— В этом вопросе, прежде всего, но и в остальных вопросах, я надеюсь, также.
— Безусловно. Но мы недостаточно обсудили мою линию поведения по отношению к господину Фуке. Как мы с ним поступим?
— Он суперинтендант финансов, это его вершина, пусть в этой должности и останется, хотя метит он, безусловно, выше.
— Куда уж выше? Неужели он также метит в короли?
— Как знать, Ваше Величество? Его девиз «Куда только ни взберусь!» разве не говорит сам за себя?
— Но ведь и положение Короля – не самое высокое положение под луной. Не скажу, что Папа Римский важнее, но в определенной степени…
— Существуют люди, Ваше Величество, которые планируют стать Папой, даже не будучи кардиналами в настоящее время, — сказал Арамис и покраснел, — Впрочем, ведь и это положение не самое высокое.
— Вы имеете в виду – стать самим Господом, прости мне, Господи, мои слова?
— Одному еврейскому мальчику удалось и это, — усмехнулся Арамис, — но я имел в виду иное. Есть люди в Европе, которые обладают властью, поверьте мне, намного более сильной, чем власть Папы или любого Короля, хотя они, разумеется, не столь заметны, или вовсе незаметны. Но мы не будем сейчас обсуждать эту тему.
— Хорошо! Итак, господин Фуке, суперинтендант финансов… Но разве он не первый министр?
— Не совсем. Должность первого министра в настоящее время вакантна.
— Столь неопытному Королю, каким буду я, необходим, конечно же, первый министр.
— Дело не в названии должности, а в истинном положении человека. Должность выставляет человека на всеобщее обозрение, тогда как истинный добрый друг, наставник и советник может быть не виден посторонним, и это даёт ему некоторые преимущества, вы не находите? Нужен ли будет Вашему Величеству истинный друг?
— Мой единственный и истинный друг — вы, других не требуется. Если я говорил о должности, то лишь для рутинных дел.
— Не бывает рутинных дел у Короля, как не бывает их у первого министра. Есть лишь дела, которые он может в крайнем случае доверить другим, и есть дела, которые необходимо делать лично, и их, таких дел, намного больше.
— Постараюсь запомнить и этот урок, господин епископ.
— У вас появятся, разумеется, многие люди, которые – все они – будут уверять вас в своей преданности. Целая Франция! Но столь же преданного, как я, полагаю, среди них не найдётся.
— Вполне достаточно вас. Итак, моим первым министром будете вы, д’Эрбле.
— Пожалуй, эта должность облегчит наше общение. Но не делайте этого чересчур быстро, Ваше Величество. Это – одно из таких событий, которые может объяснить д’Артаньяну слишком многое. Но даже если подобное событие не объяснит ему всё, это его озадачит, а д’Артаньян ненавидит быть озадаченным. Любую тайну он непременно хочет раскрыть, и уж если он в неё вцепится… Да, впрочем, и при дворе такой стремительный взлет малоизвестного епископа породил бы излишние толки и подозрения.
— Ришелье, ведь тоже был епископом.
— Ришелье был кардиналом. Великим кардиналом.
— Вас ожидает та же последовательность. Сначала кардинал, затем – первый министр.
— Пожалуй, и вправду будет намного лучше соблюдать проверенную временем последовательность, — сказал, кланяясь одновременно и пряча улыбку, Арамис, — если я стану первым министром лишь после того, как вы сделаете меня кардиналом.
— Надеюсь, что шапка кардинала будет у вас, самое позднее, через два месяца, господин епископ. Через три месяца вы будете первым министром, и я надеюсь, что у вас есть что-то ещё, о чём вы забыли попросить, или отложили на более удобное время. Лучше будет, если вы попросите это сейчас, поскольку так будет спокойнее и мне, и вам. Вы не оскорбите меня, если попросите больше, но если ограничитесь лишь тем, что уже сказано, вы крайне огорчите меня.
— Мы будем помогать друг другу возвышаться, Ваше Величество...
Молодой человек резко поднял голову и посмотрел в упор на своего собеседника.
— Так вы претендуете на престол святого Петра.
— Пожалуй, я высказался не вполне ясно.
— Яснее некуда, и это вполне меня устраивает, господин д’Эрбле. Почему бы нет? Я не знаю никого, более достойного этого престола, нежели вы, и поэтому ничто не помешает мне приложить для этого все усилия. Только достаточно ли будет усилий Короля Франции?
— Франции сегодняшней, может быть и недостаточно, но той Франции, которую мы с вами, Ваше Величество, сделаем завтра – поверьте мне, та будущая Франция легко решит этот вопрос. А поскольку Франция – это и есть вы, Ваше Величество, то я полагаю, что у меня весьма неплохие шансы.
— Так и есть, господин д’Эрбле. Мне уже неловко называть вас епископом!
— Обращение «господин д’Эрбле» – вполне годится.
— Я счастлив и горд, что понял ваш замысел до конца, господин д’Эрбле и одобряю его полностью. Вы будете кардиналом, затем я назначу вас первым министром, потом вы расскажите мне, что следует сделать, чтобы вас выбрали папой; и я это сделаю в точности. Какие вам нужны гарантии?
— Вы уже их дали мне, Ваше Величество, ваши слова – лучшая гарантия. Точнее, мне не нужны никакие гарантии, достаточно, что вы меня понимаете.
— Понимаю ли я вас? О, я вас понимаю, как никто другой! Но продолжим. Итак, Людовик XVI, мой брат… Он исчезнет?
— Для всех – нет, ибо вы займёте его место. На деле же – да. Всё готово, план исключительно надежен. Он ляжет спать в свою кровать, а проснется в той кровати, в которой вы провели так много лет, и куда вы уже никогда не возвратитесь. Вы же проснётесь в его кровати, которая теперь навсегда станет вашей.
— Значит, насилие.
— Похищение, Ваше Величество. Безболезненное, бесшумное, на благо государства. Мы похитим его вместе с его кроватью, он, возможно, даже не проснётся. Бесшумный и чрезвычайно надёжный механизм опустит его кровать вместе с частью пола в нижнюю комнату, где мы осуществим замену, после чего тот же механизм вернет кровать на её прежнее место. То, что произойдёт дальше с Людовиком, вас не должно беспокоить, ему не будут причинять никаких неудобств, кроме ограничения его перемещений в пределах известной вам комнаты. Он проснется в тюрьме, в той самой камере, куда он так безжалостно заточил вас. С этого момента Королем Франции будете вы, и Франция расцветет под вашим мудрым управлением и с моей скромной помощью в качестве советчика и друга.
— По рукам, господин д’Эрбле!
— Позвольте же мне, ваше величество, почтительно преклонить пред вами колени и поцеловать вашу руку.
— Это всё – не ранее чем завтра, а сегодня просто пожмите мою руку и обнимите меня, господин д’Эрбле! Будьте добры ко мне, будьте моим отцом.
Арамис вздрогнул всем телом. Никогда прежде это слово он не относил к себе, и поразился до глубины души, что оно может быть отнесено к нему. Голова его пошла кругом, ему показалось, что в его сердце зародилось ранее незнакомое ему чувство отеческой нежности к этому юноше, голова его закружилась. Однако, он быстро взял себя в руки. Он неожиданно вспомнил, что много раз слышал обращение «отче» по отношению к себе, служителю церкви. Поэтому он подавил желание принять юношу в отеческие объятия, и вместо этого перекрестил его, промолвив еле слышно:
— Благословляю вас, сын мой! Да пребудет Господь наш небесный с тобой во всём, и да свершится воля его. Аминь.
Они вернулись в карету, которая помчала их к Во-ле-Виконт.

II. Подозрения Д’Артаньяна

Д’Артаньян, как помнят читатели моего романа «Виконт де Бражелон», обнаружил, что Арамис потребовал и получил у портного образчики тканей, из которых шились специально для праздника костюмы Короля. Кроме того, Арамис получил в свое распоряжение эскизы этих костюмов. Из этих двух известных фактов д’Артаньян легко вывел заключение о том, что Арамис намеревается иметь точные копии всех костюмов Короля на предстоящем празднике. Обрядить кого-то в костюм Короля – это была неслыханная дерзость, причем и не во в правилах Арамиса было бы развлекаться подобным образом. Всё, что делал Арамис, обязательно имело какой-то смысл, это относилось даже в его многочисленным амурным подвигам. Ещё менее реальным было бы намерение Арамиса обрядить в эти костюмы тривиальные манекены. Следовательно, этот кто-то, обряженный Королем, должен был бы служить какой-то конкретной цели Арамиса.
Но ведь Короля все знают в лицо! Возможно, этот человек в костюме Короля мог бы некоторое время изобразить Его Величество при условии, что на нем была бы маска, но, во-первых, в этом было бы мало смысла – изображать Короля на маскараде, где присутствует и сам Король, во-вторых, едва ли можно было бы ожидать, что этот ряженный может как-то существенно повлиять на политику – а Арамис занимался только политикой и ничем больше – чтобы позднее Король не смог бы отменить любое подобное дерзкое распоряжение.
Следовательно, во-первых, Король должен будет отсутствовать на том представлении, где ряженный Арамиса будет его изображать, во-вторых, надо сделать так, чтобы и позднее он не отменил сделанных распоряжений. Следовательно, распоряжения эти должны были бы быть таковы, чтобы о них позднее никогда не зашла речь, во-вторых, они должны были бы каким-то образом способствовать борьбе Арамиса против Кольбера. Впрочем, Кольбер – не та величина, на которую Арамис стал бы тратить чужие миллионы или собственные месяцы жизни, а речь шла именно о такой длительной подготовке чего-то особенного. Если не против Кольбера, тогда за кого-то более сильного, разумеется, за господина Фуке. Но господин Фуке был такой фигурой, с которой нельзя сотворить чего-то значимого, чтобы об этом не слало известно Королю, и чтобы Король никогда не поинтересовался причинами сколько-нибудь существенных последствий в изменении его судьбы.
— Думай, д’Артаньян — воскликнул капитан мушкетёров самому себе и стал ещё более яростно накручивать левый ус.
— Итак, — продолжал он рассуждать сам с собой, — Возникает двойник Короля, а Король на время исчезает. Любопытно! Но что же потом? Если Король исчезает лишь на время, смысла в этом нет ровным счетом никакого. А если Король исчезает навсегда, тогда двойник должен быть настолько похож на оригинал, что даже родная мать не отличит одного от другого? Стоп! Знавал я одну семейку с братьями близнецами! Но что же в этом случае получается? У Короля был брат-близнец? И об этом не сообщили Франции? На такое мог решиться только один человек, только великий кардинал Ришелье мог столь дерзко посягнуть на царственного наследника, чтобы изъять его из светской жизни. Но ведь именно этот человек и был там, в нужное время и в нужном месте! А как мог он скрыть эту тайну? Как скрывают все подобные тайны – все, кто мог об этом знать, должны были исчезнуть, или замолчать навсегда.
Д’Артаньян хлопнул себя по бедру и воскликнул:
— Кажется, мы подбираемся к разгадке? Так, что же мог знать о такой государственной тайне? Король-отец, с этим всё понятно, по велению Ришелье он замолчал бы, а теперь он уже ничего не сможет сообщить никому. Королева-мать, она ещё жива, но едва ли она кому-то об этом скажет. Возможно, её и не посвятили в эту тайну, или убедили, что второй младенец погиб. Повитуха, врач, и другие обязательные свидетели. При рождении старшего сына Короля присутствуют многие, всех не заставишь замолчать. Разве что их выставили прочь сразу же после рождения первого младенца, а рождение второго прошло при закрытых дверях. С повитухой, конечно, расправились, или упрятали туда, откуда она ничего никому не расскажет, например, в Бастилию. Впрочем, возможно, она стала и кормилицей, и воспитательницей второго младенца. Ла Порт – он мёртв, и уже не важно, знал он что-либо, или нет. Решительно я не понимаю, как мог Арамис узнать эту тайну!
При этих словах д’Артаньян задумался на пару секунд, после чего снова хлопнул себя по бедру, на этот раз намного сильнее.
— Я все-таки непроходимый тупица! — отпустил он себе нелицеприятный комплимент. — Мари Мишон! Герцогиня де Шеврез, которую этот ловелас называл белошвейкой Мари Мишон, эта наперсница и интимная подруга Королевы Анны, она могла знать, и от неё же мог знать и Арамис. Уж если женщина и не хранит свои тайны, то разглашает она их только тому, кого любит. Арамис, безусловно, не рассказал бы герцогине ничего и вдесятеро менее важного, но сама герцогиня могла если и не рассказать Арамису всю правду, но рассказать достаточно для того, чтобы остальное он узнал сам без её помощи. Что ж. Ситуация проясняется, не будь я д’Артаньян! Сегодня следует поговорить с Арамисом и прощупать его на эту тему.
И д’Артаньян направился к Арамису незамедлительно. Придумывать повода для визита он не стал, поскольку на правах более чем тридцатилетней дружбы он в подобных поводах не нуждался. Он хотел было открыть двери без доклада, однако, вспомнив, что все-таки посещает епископа, велел доложить о себе. Арамиса он и застал в великолепно обставленной комнате, предоставленной ему господином Фуке.
После дружеских пожатий, перешедших в объятия и разговорах о пустяках настала та самая минута, когда и посетитель и посещаемый поняли, что им есть о чем серьезно поговорить, так что разговоры о погоде, об охоте, и даже воспоминания о славных былых военных кампаниях уже неуместны, настало время для серьёзной беседы. Однако, понимая это, оба они говорили, как ни в чем не бывало, с тем беззаботным выражением лица и тем самым легкомысленным тоном, каким говорят мужчины в курительных комнатах, когда не чувствуют над собой никакой власти – ни женского ушка, ни начальственных глаз, ни соглядатаев, ни завистников.
— Вот мы и встретились в таком примечательном месте, в этом потрясающем дворце в Во, — сказал д’Артаньян.
— Что вы скажете об этом месте, д’Артаньян. Вам нравится здесь?
— Бесподобно! Я не привык к такой роскоши, не то, что вы, Арамис.
— Вы мне льстите, д’Артаньян! Я всего лишь скромный аббат, или мушкетер, выбирайте, что вам нравится больше, я и сам до сих пор не решил. И эти два человека во мне каждый по-своему также скромны, как и вы, д’Артаньян. Эта роскошь и в моей жизни встречается редко.
— Пусть так! – Согласился д’Артаньян, все же припоминая обстановку в доме ванского епископа, решив, что не стоит спорить по пустякам. Вполне вероятно, что Арамис нарочно заговорил о своей скромности, чтобы втянуть д’Артаньяна в пустопорожний спор и отвлечь от главной темы, поэтому д’Артаньян невозмутимо продолжил. – Приходилось нам ночевать и под открытым небом, и в окопе, как такое забыть? Но господин Фуке, все-таки удивительный человек! Такой роскошный замок затмевает даже королевский дворец. Как только он умудрился его построить в столь быстрые сроки, и так замечательно обставить? Здесь, по-видимому, работала сотня архитекторов?
— Милый д’Артаньян, я уже говорил вам, что я не силён в математике. Для меня сотня или несколько десятков – это одно и то же.
— Это очаровательный человек, этот Фуке, не так ли? — продолжал д’Артаньян.
— Очаровательный, именно так!
— В высшей степени. Говорят, Король поначалу был холоден с ним, но с некоторого времени смягчился.
— Всякий, кто узнаёт господина Фуке поближе, начинает относиться к нему лучше.
— Вы, Арамис, знаете его как нельзя лучше, ведь вы – один из его ближайших друзей! Хотел бы и я иметь таких друзей.
— Для меня Фуке – не больший друг чем вы, д’Артаньян, и никогда не станет чем-то большим, — возразил Арамис, — но если вы полагаете, что Фуке – мой друг, тогда он и ваш друг также! Ведь говорится, что друзья моих друзей – мои друзья.
— Никогда не слышал такой поговорки, но даже если бы и так, то правда ли будет, сказать, что все друзья одного человека, скажем вас, Арамис, непременно должны быть друзьями между собой?
— А как же иначе? — воскликнул Арамис.
— Не будем о нас. Как вы знаете, у Короля много друзей, среди них и господин Фуке, и господин Кольбер, но эти два господина не являются друзьями друг другу.
— А вам? – мягко спросил Арамис. – Кого из этих двоих вы скорее назвали бы своим другом?
— Помилуйте, Арамис! Никого из них! В числе моих друзей нет финансистов. Интендант финансов, или тем паче суперинтендент – это слишком много для простого гасконца.
— «Слишком много для Атоса, и слишком мало для графа де Ла Фер» — как говорил наш благородный Атос, — улыбнулся Арамис.
— Верно! Кстати, где он сейчас, вы не знаете?
— Наверное, у себя, в Блуа, или в Бражелоне.
— И то правда.
Д’Артаньян встал, подошел к своему другу, взял его за обе руки, и, глядя ему в глаза, произнес:
— Арамис, именем нашего дорогого Атоса, именем нашей непобедимой четверки, во имя нашей славной молодости спрашиваю вас, продолжаете ли вы хоть немного любить меня?
Арамис мгновенно сделался серьёзным и ответил:
— Вы могли бы не спрашивать, д’Артаньян, как не спрашиваю о том же самом вас я. Если нужна моя жизнь за вашу, или просто по какой-либо причине, берите её. Ведь и вы, не раздумывая, сделали бы то же самое! К чему эти странные вопросы?
— Потому что я хотел бы задать вопрос тому Арамису, который, не задумываясь, отдал бы за меня жизнь. Сделайте мне одолжение, скажите, для чего вы брали образцы тканей костюма, в котором будет одет на празднестве Король?
Арамис вновь обрел свою беспечность и отвечал в самом весёлом расположении духа:
— Дело в том, что без образцов ткани портрет Его Величества можно написать хорошо, но невозможно написать превосходно, а господин Фуке никогда не сможет удовлетвориться словом «хорошо», когда речь идёт о любезности Королю. Только «превосходно».
— Арамис, это правда для всех, но только не для меня, — с грустью сказал д’Артаньян.
— Право, д’Артаньян, откуда такое недоверие?
— Полагаю, что господин Фуке не в курсе вашей задумки с образцами тканей для портрета?
— Напротив, он целиком поддерживает эту идею. То есть эта идея принадлежит ему.
— Будьте честны со мной. Что вы затеяли?
— В настоящий момент я и господин Фуке затеяли лишь одно – угодить нашему Королю.
— Дорогой Арамис, какими бы ни были ваши замыслы, рано или поздно я их узнаю.
— Значит, дорогой друг, — подхватил со смехом епископ, — пока ещё рано.
— Нет, дорогой Арамис. Это значит, что это может состояться слишком поздно.
Д’Артаньян грустно покачал головой.
— Дружба, дружба! — сказал он. — Она так легко приносится в жертву ради интриг.
— Не говорите так о нашей дружбе, — ответил епископ твердо. — Она не из того, что может быть принесено в жертву чему-либо.
— Взгляните, Арамис, как она обветшала. Вы используете Портоса без его ведома, не посвящая его в ваши планы. Ну, это, возможно, к лучшему.
— Вот видите?
— Я сказал «возможно», но я не уверен, поскольку не знаю ваших планов.
— Господи! Какие ещё планы?
— Вы обманываете меня, а я в ответ подозреваю вас в обмане.
— Так отбросьте ваши подозрения!
— Так отбросьте вашу скрытность, Арамис!
— Её нет!
— Хотелось бы верить.
— Могу вам сказать лишь, что если порой я недостаточно откровенен с вами, то это — не моя тайна, и что вам от этого не будет никакого ущерба. Напротив, вы от этого только выиграете, и обязательно получите вашу долю.
— Вот это-то меня и настораживает, Арамис! Я не люблю, когда от моего имени делают ставки в игре, о которой я не знаю.
— Даже если эти ставки делаются не на ваши деньги? – усмехнулся Арамис.
— Даже так, даже если они делаются от моего имени и мне во благо! – возразил д’Артаньян.
— Мы просто улаживаем наши маленькие дела и устраняем наши маленькие неприятности, — возразил Арамис.
— Господин Кольбер? — спросил д’Артаньян.
— От вас ничего не скроешь, д’Артаньян! – подхватил Арамис с облегчением, но он не мог скрыть презрительную усмешку, мелькнувшую своём лице.
— Это слишком мелко для вас, и для Фуке.
— Что же выше этого?
— Что или кто? Вы сами знаете. Назвать ли?
— Назовите!
— Арамис, вы замышляете против Короля. Скажите мне, в чем ваш замысел, и тогда мы обсудим…
— Я ничего не предпринимаю.
— Мы обсудим, как вам выйти из этой интриги.
— Интриги? Против Короля! — вскричал епископ с деланным возмущением.
— Если не интрига, то преступление.
— Боже мой! — принужденно рассмеялся Арамис, но овладев собой резко спросил, — Если бы и так, тогда на чьей стороне вы бы были, д’Артаньян?
— На вашей, Арамис!
— То есть вы согласились бы мне помочь?
— Лучше! Я помешал бы вам, чтобы спасти вас от вас же самого!
— Вы с ума сошли, д’Артаньян! Но, по счастью, вы ошибаетесь, и ничего такого не происходит.
— Из нас двоих я в более здравом уме, чем вы.
— И вы… — продолжал Арамис, — вы можете заподозрить меня в подготовке убийства Короля?
— В отношении этой персоны преступлением является не только убийство, но и всякая попытка ограничения его в его свободе или в его действиях! — жестко сказал мушкетер.
— Уверяю вас, д’Артаньян, Его Величеству ничто не угрожает. Я вас уверяю, что из замка Во он вернется в Лувр столь же свободным, каким был до своего отъезда.
Д’Артаньян пожал плечами.
— А на территории замка… — продолжал он с показным равнодушием.
— И на территории замка, и везде в пределах своего королевства. Король Франции – у себя дома в любом замке Франции, в любом доме или в любом дворце.
— Или даже в крепости? — холодно спросил д’Артаньян.
— А в крепости – как нигде более, — ответил Арамис, и ни одна мышца его лица при этом ни дрогнула.
— Вы правы, Арамис. Я просто слишком утомился при переезде. Забудем этот разговор, — сказал д’Артаньян примирительным тоном и вновь обнял Арамиса.
— Конечно, мой друг! Отдохните! Вам нужен отдых.
«Кто бы мне его дал!» — подумал про себя д’Артаньян.
«Если есть на свете человек, на которого усталость не оказывает никаких воздействий, то это — д’Артаньян» — подумал Арамис.
— Я провожу вас к Портосу, ведь вы, по-видимому, соскучились и по нему тоже? – сказал Арамис, переводя разговор на другую тему.
— А разве у него отдельная комната? – удивился д’Артаньян. – И далеко она от вашей?
— Если бы Портос храпел чуть тише, или если бы у меня под старость сон не стал столь тревожным и чувствительным к малейшим звукам, мы, безусловно, поселились бы в одной комнате, или в смежных комнатах, но…
— Понимаю! — рассмеялся д’Артаньян с самым беззаботным видом.
Портос встретил д’Артаньяна с распростертыми объятиями. Излив свои жалобы на чрезвычайную хрупкость мебели и посуды у господина Фуке, Портос воздал должное его поварам и садовникам.
— А что вы скажите о планировке замка и об обстановке? – поинтересовался д’Артаньян.
— Она восхитительна! – простодушно ответил Портос.
— Не по вашим ли чертежам здесь кое-что устроено? Например, покои Короля? – продолжал д’Артаньян.
— По моим чертежам? — удивленно спросил Портос. — Ах, да, вы об этом? Эта инженерная работа в крепости? Что ж, признаюсь, мы с Арамисом… То есть я кое-что предложил господину Фуке, на что он с радостью согласился.
— Я и не сомневался в этом, дорогой Портос! — ответил д’Артаньян, при этом лицо его светилось радостью и полным одобрением слов Портоса.

III. Вечерняя аудиенция

Между тем, Король, утомившись от веселья на балу, направился в свою спальню, велев пригласить туда на разговор господина Кольбера. Войдя в роскошные апартаменты, который приготовил для него господин Фуке, Людовик невольно сравнил их с той ветхой кроватью, покрытой протершимися до дыр простынями, на которой он провел свое неспокойное детство. И хотя от того тяжелого времени его отделяло уже достаточно много лет, в глубине души он время от времени удивлялся контрасту между нынешней роскошью и той экономией, в которой он должен был пребывать вплоть до своего совершеннолетия, или, точнее, до смерти кардинала Мазарини, который бессовестно обворовывал королевское семейство.
Людовик, конечно, не мог знать, что его разговор наедине в спальне, которую он считал собственной по праву суверена, его может кто-то подслушивать, подобная дерзость вполне могла быть наказана смертной казнью. Между тем, два заговорщика – Арамис и Филипп – не только подслушивали его, но и подглядывали за ним через тайное отверстие в полу, выходившее в середину одной из розеток на потолке, так что их ничто не выдавало при условии, что свет в верхней комнате над спальней Короля был погашен. Арамис настоял, чтобы Принц как можно более подробно изучил процедуру укладывания Короля в постель, он и не предполагал, что станет свидетелем тайного разговора Короля с Кольбером. Филипп прильнул к отверстию и затаил дыхание.
Кольбер, между тем, осторожно постучал в двери спальни Короля, и услышав негромкое «Входите!», вошел той мягкой походкой, характерной для него, со сложенными на груди руками, которые равно можно было принять и за покорность, каковую демонстрировали священнослужители, так и за позу некоего таинственного насекомого, готовящегося нанести смертельный удар. Король в нарушение этикета предложил Кольберу присесть у кровати.
Интендант, низко поклонился в знак благодарности за оказанную честь, но воздержался от того, чтобы ей воспользоваться.
— Я не смею сидеть в вашем присутствии, Ваше Величество, — пролепетал Кольбер, вероятно, надеясь, что последует повторное приглашение и дал себе обещания воспользоваться им, однако Король лишь холодно ответил:
— Как угодно.
Кольбер ещё ниже склонился перед Королем, тогда как Король, напротив, подчеркнуто выпрямился.
— Господин Кольбер, — сказал он, — сегодня, как будто, вы решили во всем перечить мне? Это бунт?
— Лишь чрезвычайное уважение и забота о благе Вашего величества… — пролепетал Кольбер.
— Нет ничего тягостнее, чем назойливая забота о благе, когда тебе противоречат и уговаривают тебя сделать то, чего ты делать не собирался. Подобную тиранию я терпел от матушки Королевы, из уважения к ней я терпел её и от кардинала, но моё терпение не безгранично, Кольбер! Я сам могу позаботиться о своём благе, и не позволю кому-либо опекать меня, словно малого ребёнка. Впрочем, чтобы возражать Королю, надо обладать достаточным мужеством. Ваше упорство будет вам прощено, если для него имеются достаточные причины.
— Я лишь беспокоился за вас, Ваше Величество!
— Какие могут быть причины для беспокойства, когда я в гостях у моего милейшего господина Фуке, который, мне кажется, довольно постарался для того, чтобы угодить мне.
— Быть может даже слишком постарался.
— Вы намекаете на чрезмерную роскошь, Кольбер? Разве может быть роскошь чрезмерной, когда подданный принимает своего Короля?
— Разумеется не может, кроме тех случаев, когда эта роскошь оплачена из казны Короля без его ведома, Ваше Величество.
— Что ты имеешь в виду, Кольбер? Фуке меня обворовывает?
— Право пользоваться государственной казной принадлежит, разумеется, суперинтенданту финансов Вашего Величества, но право бесконтрольного пользования у него нет.
— Итак, он меня обворовывает! Я требую подробностей и доказательств, Кольбер!
— Хорошо ли вам знаком почерк покойного кардинала, Ваше Величество?
— Безусловно.
— Тогда прочтите вот это письмо.
Людовик XIV взял из рук Кольбера протянутое ему письмо.
— Да, это его почерк! — воскликнул Король.
— Я бы не посмел предлагать Вашему Величеству читать копию или подделку, — заметил с поклоном Кольбер.
Король прочел письмо Мазарини дважды.
— Я не вполне понимаю, о чем здесь идёт речь, — сказал Король, и перевернул его, словно ожидал, что на другой стороне также имеются какие-то записи. — Я лишь вижу, что речь идет о деньгах, выданных господину Фуке кардиналом. Тринадцать миллионов. Недурная сумма!
— Весьма значительная, Ваше Величество! — заметил Кольбер.
— На что же она потрачена? — живо поинтересовался Король.
— К сожалению, во всей финансовой отчетности сведений об этом нет никаких.
— Это означает, что указанных тринадцати миллионов нет ни в каких счетах? Стало быть, эти деньги попросту украдены? — воскликнул Людовик.
— Этого я не утверждаю, Ваше Величество. Вероятнее всего, господин Фуке забыл поместить отчетные документы в деловой архив интендантства финансов. Я склонен думать, что это – простая забывчивость, и надеюсь, что отчетные документы будут незамедлительно переданы к учету, как только господину Фуке будет напомнено об этом досадном казусе.
— Спрашивали ли вы, господин Кольбер, у господина Фуке ответа на ваш вопрос? – осведомился Король.
— Как лицо подчиненное, Ваше Величество, я не смею справляться у господина Фуке о каких-либо отчетах.
— Напомню вам, господин Кольбер, что во Франции есть лишь одно подчинение в отношении государственных финансов, это подчинение мне. И если я поручаю вам прояснить этот вопрос, значит, вы обязаны его прояснить, даже если придётся спрашивать об этих деньгах не только что господина Фуке, но даже если бы речь шла о вопросах королевским персонам, включая мою мать Королеву. Я уже не говорю о моем брате или моей супруге, в сравнении с которыми господин Фуке – всего лишь слуга королевского дома.
— Благодарю Ваше Величество за разъяснения, — мягко ответил Кольбер.
— А если Фуке не даст подробного отчета об этих деньгах, — на этот раз Король умышленно упустил слов «господин» перед именем Фуке, — значит, эти деньги он присвоил, попросту украл у Франции, украл у меня.
— Немыслимо, Ваше Величество! — с показным ужасом воскликнул Кольбер.
— Не будь я в гостях у Фуке, — разгорячился Король, — я немедленно приказал бы его арестовать!
— Ваше Величество везде у себя, пока вы находитесь во Франции, и особенно в тех домах, которые выстроены и содержатся на ваши деньги.
Людовик XIV поднял глаза на выжидающего Кольбера. «Итак, один из них сокрушает другого и, по-видимому, хочет занять его место. Будет ли мне с ним легче?» — подумал он.
— Господин Кольбер, — произнес Король, — уже поздно, я устал и хочу спать. Утром вы узнаете о моем решении. Распорядитесь, чтобы капитан королевских мушкетеров д’Артаньян… Впрочем он и без того поблизости, ему не нужны для этого особые указания. Доброй ночи, господин Кольбер.
— Доброй ночи, Ваше Величество, — с поклоном ответил Кольбер, и пятясь задом, покинул королевскую спальню.
Лишь только Кольбер вышел из спальни, в неё вошли лакеи, чтобы подготовить Короля ко сну. Это зрелище было чрезвычайно любопытным для Филиппа, но совершенно неинтересным епископу ваннскому.
— Смотрите и запоминайте, мой Принц, — сказал Арамис Филиппу. — Учитесь тому, каким образом вас укладывают в постель, ваше величество. Запоминайте каждую мелочь. Через сутки это будет ваш ритуал до конца жизни.

IV. Лавальер

На следующий день Людовик XIV твердо решил немедленно арестовать Фуке. «Он считает меня слабым и неспособным на это, — говорил он себе, — тем лучше! Я покажу ему, кто истинный государь в моем государстве! Я покажу это всем! И прежде всего, я покажу это ей. О, она оценит мою решительность по достоинству». Нужно ли говорить, что Король имел в виду её, Лавальер? Поэтому он нарочно громко в присутствии Луизы обратился к Кольберу.
— Господин, Кольбер, в продолжение нашего разговора, предупредите шевалье д’Артаньяна, что мне нужно отдать ему приказание, — сказал он и мягко улыбнулся Луизе.
Вопреки его ожиданию, мадемуазель Лавальер весьма обеспокоилась от его слов.
— Шевалье д’Артаньяна! — воскликнула она. — К чему предупреждать шевалье д’Артаньяна? Умоляю вас, Ваше Величество, зачем вам понадобился этот военачальник посреди такого беззаботного праздника? Мне кажется, что он не любит подобных увеселений.
— Зачем понадобился капитан моих мушкетеров? Разумеется, чтобы арестовать того, кого мне угодно заточить в Бастилию.
— Вы говорите о господине Фуке, — с замиранием сердца сказала Луиза.
— Почему вас это заботит? — резко спросил Король, почувствовав прилив чрезвычайной ревности.
— У него в доме? Неужели это возможно? — робко спросила Луиза.
— Это возможно везде, где я сочту это необходимым, или хотя бы желательным. Король у себя в любой точке Франции.
— Арестовать господина Фуке, пребывая у него в гостях, — продолжала Луиза, будто бы не услышав заявления Короля, что его ещё более взбесило, — того, кто идет на разорение, чтобы оказать честь своему Королю?
Если бы Луиза осталась равнодушна к этому решению, Фуке ещё мог бы, вероятно, спастись, но сама не понимая, что она делает, Луиза своим заступничеством утвердила Короля в его решении, которое, вероятно, до этого ещё можно было бы поколебать.
— Мне кажется, мадемуазель, что этот господин нашел в вас ревностную защитницу, и мне хотелось бы узнать причины столь странного заступничества, — произнес Король, воспаляя сам себя.
— Ваше величество, я защищаю не господина Фуке, а вас.
Король, который и без того был на грани бешенства, что достаточно умело скрывал, пришел в этот раз в ещё большую ярость. Совсем недавно д’Артаньян давал ему советы, о которых Король его вовсе не просил, ещё вчера Кольбер уверял его, что перечит Королю во благо и заботясь о нем, он вспомнил, как часто слышал этот аргумент от Королевы-матери, от кардинала Мазарини, и в свой ответ Луизе он вложил всю ту ненависть, которая накапливалась в нём по капле всякий раз, когда он слышал, что кто-то имеет дерзость спорить с ним, с Королем, возражать ему, Королю, уговаривать или заставлять его поступать не так, как он хочет, а так, как это нужно всем тем несогласным с ним, кого он встречал в своей жизни. От кого угодно, но только не от Луизы ожидал он сопротивления. «И она смеет помыкать мной!» — гневно подумал он. В этот момент перед его глазами пронеслись те мгновения, когда он подозревал Луизу в корыстолюбии, а также он вспомнил и то, с какой живостью отрицала она всякую корысть с её стороны в их отношениях. Ведь именно это — отсутствие какой-либо корысти, способность увидеть в нем лишь любимого мужчину, тогда как все прочие видели в нем лишь Короля, владыку, то есть источник многих милостей, — это категорическое отличие Луизы от всех прочих вызвало в нем такой горячий отклик, который он так часто называл любовью, истинной, настоящей, единственной. В этот самый миг Король навсегда утратил веру в то, что его кто-то может любить бескорыстно. Луиза не требовала особого внимания, категорически отказывалась от подарков, не приняла бы никаких званий и льгот, она была бескорыстна во всём, но нет, увы, это была лишь личина, она претендовала на большее, ибо она претендовала на то, чтобы Людовик слушался её, не как дитя слушается своей матери, а как бесконечно влюбленный мужчина слушается своей любовницы, потакая самым безумным её капризам, становясь постепенно её рабом, марионеткой, игрушкой в её руках. Так Карл Первый слушался Бекингема, своего любовника, так же точно его отец, Людовик XIII, слушался шевалье де Люиня, а после – Сен-Мара, затем кардинала Ришелье. Почти точно так его предок Франциск Первый слушался Диану де Пуатье. Но тут Людовик вспомнил своего славного деда, Генриха IV, который имел множество любовниц, и мог ради обладания ими отказаться от многого, но только не от личной свободы поступать так, как считал нужным. Почти с пеной на губах он, уже вовсе не скрывая своего бешенства, вскричал:
— Вы защищаете меня?! От меня же самого?! Так это вы меня защищаете, стало быть, а не этого изменника, предателя и вора?
— Ваше величество, вы сейчас сердитесь, что указывает на то, что, возможно, вы слишком спешите. Вы не отдадите, разумеется, подобного приказание, поскольку оно уронило бы вашу честь.
— Я, разумеется, отдам этот приказ и нисколько не уроню своей чести! — проговорил король, бледнея от гнева. — Мадемуазель, я слишком благосклонен был к вам и к вашему мнению, но этого более не повторится. Меня оскорбляет та страстность, с которой вы отстаиваете интересы государственного преступника.
— Послушайте, Ваше Величество… — проговорила Луиза, но Король не дал ей договорить.
— Это лишнее, — холодно возразил он и взглянул на Кольбера. — Вы ещё здесь?
— Сию минуту я позову шевалье д’Артаньяна! — ответил Кольбер и поспешил ретироваться.
— Сударь, — промолвила Луиза, — я знала, что когда-то наступит день, когда я пожалею о том, что вернулась из монастыря по вашему настоянию. Теперь я вижу, что я здесь лишняя. Позвольте же мне удалиться туда, откуда меня извлекли чуть ли не силой.
— Мадемуазель, — холодно возразил Король, — вы будете пребывать там, где я сочту нужным, и удалитесь туда, куда я сочту нужным вас удалить лишь тогда, когда я этого захочу.
— Слушаюсь, мой государь, — ответила Лавальер с поклоном тем тоном, по которому любой угадал бы, что отныне её сердце уже не в полной мере принадлежит Королю, и что влюбленная женщина уступила место почтительной подданной, которая решила удалиться в монастырь при первой же возможности.
При этих словах Луиза извлекла платок, чтобы утереть уголки глаз и скрыть своё лицо от Короля.
Людовик увидел, что мадемуазель Лавальер при этом выронила небольшой клочок бумаги, сложенный вчетверо.
Как только Луиза удалилась, Король быстро нагнулся и поднял письмо. Подойдя к фонарю, он развернул его и узнал почерк Фуке. В этом письме господин Фуке уверял мадемуазель Лавальер в самой искренней и преданной дружбе и обещал какую угодно помощь.
— Какие благородные слова о чести Короля, — воскликнул Людовик, — и какая низкая подоплёка этому всему! Если бы она всего лишь хотела сделать из меня своего послушного и мягкотелого поклонника, я бы, возможно, простил это преступление против государства. Но делать из меня шута, обзаводясь любовником в лице этого старого сатира, предпочесть старого вора молодому государю! Этого я не прощу никогда. Берегитесь, мадемуазель Лавальер! Ваши слёзы будут окрашены вашей кровью, потому что они, как и мои слезы, будут зарождаться не в глазах, а в сердце!

V. Ревность

Итак, в этот день Король твердо решил арестовать Фуке. Однако, он подумал, что и в самом деле не слишком хорошо арестовывать хозяина дома, в котором находишься в гостях, и хотя Кольбер уверял его, что Король у себя дома где угодно во Франции, все же такой поступок был бы слишком некоролевским, а Король был в ту пору ещё настолько юн, что не желал бы поступать не по-королевски.
По этой причине он решил только предупредить д’Артаньяна о том, что ему предстоит арестовать Фуке, чтобы он был готов сделать это по малейшему знаку. Как мы знаем, Кольберу было поручено позвать капитана мушкетеров к Королю.
Лишь только Король увидел приближающегося к нему д’Артаньяна, он сам устремился к нему навстречу. Сделав знак часовому, который означал, что к Королю никого не следует допускать, он пригласил мушкетера в свои покои. Д’Артаньян вошел и остановился с небольшим, но достаточно вежливым поклоном в ожидании, когда Король сам обратится к нему.
— Капитан, сколько у вас сейчас людей? — бросил Король небрежным тоном.
— В настоящий момент на посту двадцать мушкетеров, Ваше Величество. Также тринадцать швейцарцев. Этого достаточно для охраны Вашего Величества в нынешних обстоятельствах, если же обстоятельства изменились, их количество будет соответствующим образом изменено.
— Этого мало. Сколько людей вы можете предложить мне к концу нынешнего дня? — спросил Король в нетерпении.
— Для какой цели, Ваше Величество?
— Сколько людей вам необходимо, чтобы арестовать господина Фуке?
Д’Артаньян едва скрыл изумление, но ответил совершенно бесстрастно.
— Для того, чтобы арестовать господина Фуке мне требуется лишь карета и Ваш письменный приказ, Ваше Величество, — ответил он совершенно бесстрастно.
— И, разумеется, ваша шпага? — усмехнулся Король.
— Моя шпага – неотъемлемая часть меня, но она мне не понадобится, вернее, она обязана быть на мне, когда я на службе Вашего Величества, — ответил д’Артаньян с достоинством, но без дерзости.
— Почему же вы просите именно письменного приказа, господин капитан? — произнес Король, с трудом сдерживая гнев. – С каких пор мои устные приказы перестали иметь силу?
— По вашему устному приказу я арестую хоть весь Париж, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. – Но для того, чтобы арестовать суперинтенданта финансов, мне желателен письменный приказ.
— В таком случае вы его получите! — воскликнул Король. — Но только вот что. Не сразу же в тот момент, как вы его получите от господина Кольбера…
— От господина Кольбера… — ответил д’Артаньян, как бы стараясь запомнить эту фамилию, как если бы он услышал её впервые в жизни.
— Вас что-то не устраивает, господин капитан?
— Я лишь повторяю, чтобы лучше запомнить.
— Итак, не в самый тот момент, как вы его получите от господина Кольбера, вы выполните этот приказ. Просто держите его при себе и будьте готовы выполнить его по моему знаку. Этим знаком будет моя фраза. Я скажу: «Праздник удался на славу». Если вы услышите эти слова, это будет означать, что вы должны немедленно арестовать господина Фуке, но только не на моих глазах, а лишь незамедлительно после того, как я с ним распрощаюсь. Если же я таких слов сегодня не произнесу…
— Тогда я должен буду вернуть этот приказ вам, Ваше Величество? — предположил д’Артаньян.
— Тогда вы должны будете ожидать этих слов не сегодня, а завтра. — возразил Король.
— Означает ли это, что я должен присутствовать на всех аудиенциях Вашего Величества? – спросил д’Артаньян. — Я боюсь отсутствовать в момент, когда Ваше Величество произнесет эту фразу.
— Не беспокойтесь об этом. Когда я её произнесу, вы будете рядом.
— Благодарю Ваше Величество за разъяснения.
— Можете идти, господин д’Артаньян. Приказ вам скоро принесут.
— Да, Ваше Величество. Я помню, господин Кольбер мне его вручит.
— Ступайте. И позовите ко мне господина Кольбера.
Д’Артаньян поклонился, щелкнул каблуками и резко, по-военному, повернулся на каблуках и покинул приемный покой Короля.
Оставшись один, Король произнес самому себе: «Вот так. Это будет по-королевски. Сильнее всего ранят те удары, которых не ожидаешь. Как они поступают со мной, так и я буду поступать с ними».
Почти о том же самом подумал и наш гасконец. Он пробормотал себе: «Вот так королевский поступок! Арестовать того, кто ради гостеприимства разорился, но превзошел в этом всех, кто когда-либо раньше принимал Короля Франции, и готов поставить сорок пистолей, что и в будущем ни одному Королю Франции такого гостеприимства никто не окажет! Такой прием мог бы устроить только Мазарини, но именно Мазарини никогда бы не потратил и сотой доли таких денег ради приема Короля!» — с этими словами д’Артаньян стал так яростно крутить правый ус, как если бы хотел его вырвать.

VI. Хитрость

Тем временем Арамис спешил найти господина Фуке.
— Добрый день, господин епископ! – воскликнул Фуке при встрече с Арамисом. – Надеюсь, вы хорошо проводите время?
— Я провожу его чрезвычайно полезно, господин Фуке.
— Похвально, но немного обидно для гостеприимного хозяина. Я бы предпочел, чтобы вы отказались от полезных дел и предались праздности хотя бы на несколько часов, господин д’Эрбле.
— С этим позже. Кстати, о гостеприимстве, господин Фуке, оно оставляет желать лучшего.
— Как? Неужели вы остались чем-то недовольны? Я уволю повара, прогоню прислугу, я накажу любого виновного в вашем недовольстве, господин епископ!
— Недовольство это проистекает не от меня, господин Фуке, и ваши слуги и повара здесь не при чем.
— Кто же недоволен, господин д’Эрбле, и чем именно?
— Не думаете ли вы, господин Фуке, что Король Франции у себя дома в любом месте Франции?
— С этим трудно спорить.
— Однако, у меня есть основания для того, чтобы утверждать, что Король, который думает именно так, все-таки ощущает некоторую обиду от того, что его слуги живут в большей роскоши, чем он может себе позволить в самых радужных мечтах.
— Боже мой! — воскликнул Фуке. — Я — осёл! Стремясь угодить Королю, я не подумал о том, что я могу вызвать его ревность!
— Именно так, господин Фуке!
— В таком случае, что же мне делать?
— Немедленно подарить ваш замок Во со всеми землями и со всем имуществом Королю.
— Но это всё, что у меня осталось! Где же я буду жить, господин д’Эрбле?
— Где угодно, только не здесь.
— Вы меня убиваете! Я полагал, что этот замок будет моим до конца моих дней и обустроил его по своему вкусу!
— Если вы не сделаете сегодня же того, о чем я вам говорю, господин Фуке, то до конца ваших дней вашим домом будет одна из камер в Бастилии, и это — далеко не худший вариант, поверьте мне.
— Неужели всё так серьёзно?
— Вчера вечером Кольбер доложил Королю о той злополучной сумме в тринадцать миллионов, о которой вы не сможете отчитаться перед Королем. Добавьте к этому ревность к вашей роскоши.
— Я попрошу заступиться за меня мадемуазель де Лавальер.
— Если пребывание в Бастилии вас не устраивает настолько, что вы предпочитаете эшафот, то обращайтесь к этой мадемуазель, господин Фуке.
— Вы меня пугаете, господин д’Эрбле!
— Я вас спасаю и уже не в первый раз, господин Фуке.
— Но куда же мне деваться с моей семьёй и моими слугами?
— Думайте только о сегодняшнем дне, господин Фуке. Быть может, завтра Король возвратит вам ваш дом, и в придачу наградит вас какой-нибудь круглой суммой, или, что намного лучше, возвратит вам должность генерального прокурора, которую вы столь неосмотрительно продали.
— Сегодня мне грозит эшафот, а завтра Король вернет мне моё имущество и мою должность? Вы говорите загадками, господин д’Эрбле!
— Пусть так. Сегодня же, говорю я вам, поспешите выполнить мой совет как можно скорее. Быть может, уже поздно. Скорей к Королю! И немедленно, слышите ли вы меня, сию же минуту подарите этот замок Королю. Сделайте это как можно более естественней.
— Я ничего не понимаю, но я верю вам, господин д’Эрбле.
С этими словами Фуке направился к Королю.

VII. Последний вечер с Королем

Подойдя к опочивальне Короля, Фуке попросил камердинера доложить Его Величеству о своем приходе. Правильнее было бы использовать слово велел, поскольку этому удивительному человеку удавалось повелевать всеми, кто был рядом с ним в силу необыкновенного магнетизма, и, конечно, не без влияния убежденности всех, кто его окружал, как в его несметном богатстве, так и в его неограниченной власти, уступающей, пожалуй, лишь власти Короля, да и то лишь с недавних пор. Тем не менее, камердинер легким движением бровей обозначил вопрос о цели визита, на что Фуке, ожидавший этого, мягко сказал, как бы продолжая начатую речь:
— По долгу гостеприимного хозяина я бы хотел пожелать Его Величеству спокойной ночи и осведомиться, не понадобится ли что-нибудь Его величеству перед сном или завтра утром.
Камердинер удалился для доклада, после чего вышел и поклонился господину Фуке, давая понять, что он может войти.
Король уже сидел в кровати. Его лицо выражало предельное радушие.
— Итак, господин Фуке, вам не хватило дня для общения со мной? — сказал Король с такой интонацией, которую можно было счесть и приветливой, и ироничной.
— Я лишь вспомнил, что не успел высказать Вашему Величеству одну свою просьбу. – ответил Фуке с поклоном.
— Вот как? — удивился Людовик. — Просьбы к Королю накануне сна? Вы вознамерились испортить мне сон, господин Фуке? Ведь это не может быть ничтожной просьбой, следовательно, либо мне будет трудно её исполнить, либо мне придётся вам отказать, что также будет трудно! Итак, вы намерены лишить меня сна!
— Моя просьба, действительно, очень дерзкая, Ваше Величество, я бы…
— Ещё и дерзкая! Вы решительно сошли с ума, господин Фуке? — перебил его Король.
— Я дерзнул умолять Ваше Величество принять в дар мой замок Во, и если вы удовлетворите мою просьбу, с этой самой минуты Вы у себя дома, а я — у вас в гостях, — поспешил закончить Фуке.
Наверное, если бы в эту минуту с небес сошел святой Илья для того, чтобы наполнить рукомойник Короля, то и в этом случае он удивился бы меньше. Около минуты Король просто молча смотрел на Фуке, после чего весело расхохотался.
— Вы, действительно, полагали, господин Фуке, что если вы не успеете уговорить меня принять ваш необычный подарок именно сегодня, пока я не заснул, то у вас не будет шансов поговорить со мной об этом завтра?
— Смею ли я истолковать Вашу улыбку как согласие? — осведомился Фуке с поклоном.
— Однако, это, действительно, очень странная просьба, — проговорил Король. — Прилично ли Королю брать подарки своих подданных? К тому же столь необычные?
— Я буду в отчаянии, если Вы откажете, — с трудом проговорил Фуке, думая совершенно противоположное.
— Сегодня я не дам вам определенного ответа, господин Фуке. Вы все-таки испортили мне ночь, поскольку вместо того, чтобы спать, я, по-видимому, буду размышлять об этом деле. Передайте камердинеру, чтобы он принес мне снотворное, иначе я, действительно, буду плохо спать.
— Прошу простить мою дерзость, Ваше Величество, — ещё тише проговорил Фуке и удалился с учтивым поклоном ровно такой глубины, какая соответствовала его высокому положению при дворе.
Король, оставшись один, не знал, что и подумать об этом последнем событии. Восторг от перспективы обладания великолепным замком Во уже не было необходимости скрывать, но Короля насторожило и время преподнесения этого дара, и способ, с которым это было сделано. Он почувствовал, что в этом кроется что-то необыкновенное, но пока ещё не мог понять, что именно. Поначалу он, действительно, хотел принять снотворное и отложить все размышления на следующий день, однако, он передумал. Оставив снотворное, принесенное камердинером и поставленное на прикроватный столик, без внимания, Король закрыл глаза и погрузился в мечты, не слишком сильно омрачаемые возникающими при этом вопросами. Даже в день, когда он впервые познал мадмуазель де Лавальер и его сердце зажглось до сей поры неведомой любовью, не вызвал у него и десятой доли того восторга, которым он наполнялся сейчас.

VIII. Епископ и финансист

Выйдя от Короля, Фуке немедленно направился к Арамису.
— Что ж, господин д’Эрбле, я слепо вам повиновался, а что из этого выйдет, я и сам не знаю, — со вздохом сообщил он Арамису.
— Король принял ваш подарок? – сухо осведомился Арамис.
— Он не отказался и не согласился. Его ответ будет дан завтра, а пока что я виновен в том, что испортил Королю сон.
— Вот как? – живо осведомился Арамис. – Король не ляжет спать? Он будет работать? Размышлять? Писать приказы? Вы, надеюсь, подождали у дверей, или подкупили камердинера, чтобы узнать, кого Король вызвал к себе? Это Кольбер?
— Ничего из того, о чем вы говорите, дорогой епископ. Король лишь велел камердинеру принести снотворное, чтобы заснуть, поскольку мой дар лишил его возможности спать без помощи этого лекарства.
— Король будет спать, приняв снотворного! – воскликнул Арамис. – Это знак судьбы!
— О чем вы говорите, епископ? – удивился Фуке. – Судьба не в том, как будет спать Король, со снотворным, или без него, а в том, что с завтрашнего дня я либо буду нищим, либо Король унизит меня своим отказом принять мой дар. И я ещё не знаю, что для меня хуже!
— Судьба в том, что сегодняшнюю ночь вы проведете в своей постели, а не в тюремной, и это уже достаточно большой дар судьбы. А ещё она в том, что Король будет крепко спать, что не менее важно, дорогой господин Фуке.
— Чего я не могу пообещать вам в отношении моего сна, господин епископ.
— Это уже не столь важно, господин Фуке, поверьте. Проводите эту ночь как вам будет угодно. Можете навестить одну из тех дам, которые столь эффективно помогают вам её сократить, я заранее отпускаю вам этот грех на правах епископа, — усмехнулся Арамис.
— Священнослужитель благословляет меня на нарушение одной из десяти заповедей? – удивился Фуке.
— Именно так! Ступайте, сын мой, и грешите, — с этими словами Арамис перекрестил господина Фуке и протянул ему руку для поцелуя.
Фуке без тени сомнений приложился к руке епископа губами и поспешил удалиться, чтобы выполнить его наказ.

IX. Оскорбление величества

Король недолго предавался мечтаниям о том, как он распорядится преподнесенным подарком. В этом роскошном замке Во можно будет проводить больше времени, веселиться и наслаждаться жизнью. Мысли о приятном времяпрепровождении и наслаждениях закономерно привели его к Лавальер, и тут ж его сердце пронзила острая душевная боль, поскольку он осознал, что с Лавальер покончено. Это новое и сладкое ощущение необходимости разрыва с тем, что ему было так дорого, неведомое до этих пор чувство ненависти, направленное на былую любовь, заставило его сердце биться так сильно, что ему казалось, что во всем замке слышно его биение.
Невольно Король вспомнил, что намеревался арестовать Фуке, а в этом случае имуществом арестованного распоряжался верховный суд, а это означало, что все имущество государственного преступника и без того перешло бы в руки Короля в уплату нанесенного королевской казне ущерба в размере тринадцати миллионов.
В эту минуту Король понял, что его провели. То, что он получил бы назавтра в результате выполнения уже подписанного приказа об аресте Фуке, он получил без этого приказа. Но теперь если бы он не арестовал Фуке, осталась бы неотомщенной его обида – обида Короля на предательницу и лицемерку, а также справедливый гнев на виновника этой измены. Если лучшим наказанием для Лавальер было бы изгнание её в монастырь, то Фуке необходимо было арестовать, и если не казнить, то, во всяком случае, сделать его жизнь в заключении невыносимой. Теперь же, если он примет подарок, арест Фуке выглядел бы как черная неблагодарность.
— Но ведь приказ об аресте я подписал до того, как мне был предложен этот подарок! – воскликнул Король.
Он уже почти успокоился, но ему на ум пришла крайне неприятная мысль:
— Получается, что я принимаю подарок от преступника? Сначала я откажу ему в его просьбе, сообщу, что я не намерен принимать его подарок, затем я дам знак д’Артаньяну арестовать Фуке, после этого верховный суд разберет его преступления, а затем этот замок отойдёт в казну.
Король успокоился и потянулся рукой к таблетке снотворного, но вдруг ему пришла в голову ещё одна мысль:
— Справедливо ли это?
Людовик задумался о значении этого странного слова.
— Справедливо всё то, что я сочту таковым, — наконец заключил он. Кроме того, Наше Величество в любой точке Франции у себя дома.
После этого Людовик бросил презрительный взгляд на снотворное и без помощи этого лекарства погрузился в спокойный и глубокий сон, хотя и не столь глубокий, как мог бы подумать Арамис, который возлагал дополнительные надежды на снотворное, которое, казалось бы, сама Судьба сделала знаком небес для его дерзкого замысла.
Королю снилось, как он гуляет в восхитительном парке его нового замка, подаренного ему господином Фуке. Запах цветущих каштанов настраивал на фривольные мысли. Вдруг он ощутил столь знакомый и неповторимый аромат роз. Это была она – мадемуазель де Лавальер. Острое ощущение потери лишь на миг кольнуло его сердце, после чего пришло спокойствие и умиротворение. Она по-прежнему с ним, она рядом и живет лишь им одним, все остальное не важно. Людовик взглянул на ее лицо, шею и обнаженные плечи. Луиза покорно склонилась перед ним, он хотел удержать ее от поклона и протянул к ней руки, но Луиза по-своему поняла его жест и припала губами к его руке. Вдруг земля вокруг задрожала и Людовик ощутил, что он опускается куда-то вниз. Исчез парк, исчезла Луиза, над головой в тусклом свете, над головой возник образ греческого бога сна Морфея в окружении дев, воплощающих прекрасные грезы сна. Все они ласково и спокойно смотрели в лицо Короля, но почему-то стали плавно уходить куда-то ввысь. Людовик ощутил, что опускается всё ниже и ниже, тогда как Морфей и его служанки возносились все выше и выше.
Не вполне понимая, спит он еще, или уже проснулся, Людовик пытался всмотреться в окружающую его мглу.
Он увидел до боли знакомое лицо – это было его собственное лицо, которое разглядывало его с величайшим вниманием. Людовик понял, что он всё ещё спит, ведь это лицо было его собственным отражением в зеркале, но оно не повторяло его действий, то есть вело себя не так, как должно.
— Пресвятая дева, как мы похожи! – воскликнуло это лицо. – Но, кажется, он не спит!
— Он под действием снотворного, не сомневайтесь. Впрочем, это уже не важно, если он не спит, ему же хуже. Дайте-ка я взгляну.
При этих словах перед испуганным взглядом Людовика возникло лицо в маске, принадлежащее, по-видимому, худощавому дворянину, возможно, священнику. Людовик хотел возмутиться, но в этот момент ощутил, что ему в рот засовывают резиновую грушу, отвратительно пахнущую анисом. Эта груша заполнила весь его рот, не позволяла издать ни единого звука, он мог лишь тихо стонать в гневе. Его Величество было неимоверно оскорблено, и это оскорбление можно было смыть лишь кровью всех тех, кто был к нему причастен.
«Меня мучает кошмар! — подумал Людовик. — Слава богу, что это — всего лишь сон. Но пора уже проснуться!»
Но кошмар не прекращался. Руки Людовика и ноги уже были крепко связаны, причем, проделано это было с чрезвычайной ловкостью.
«Это люди Фуке! — в ужасе подумал Король. — Если уж он отважился на такую дерзость, он ни перед чем не остановится. Вероятно, он способен также и покуситься на саму мою жизнь! Безумец! Ведь это ничего ему не даст. Если Король исчезнет, будет смута, после чего королем станет, разумеется, герцог Орлеанский. Этот младший брат Короля, возможно, таков же как его дядя, Гастон Орлеанский, который уже много раз участвовал во всевозможных заговорах, но никогда подобные заговоры не покушались на свободу и тем более на жизнь Короля. Но так ли будет на этот раз?»
Людовик покрылся холодным потом. Нет, Филипп, младший брат Людовика, не таков! Что если он всё же замыслил государственный переворот? Немыслимо! Да и разве стал бы он полагаться в таком деле на Фуке, разве доверил бы он людям Фуке такое дело? Ведь Фуке в настоящее время намного влиятельней герцога! А герцог так молод и неопытен! Где ему замыслить такое?
В этом миг из темноты выступил гигантский мужчина в маске.
— Вы правильно делаете, что молчите, любезнейший, — сообщил басом великан, сгреб Людовика в охапку и понёс куда-то.
Людовик понял, что ему ничего не остается иного, кроме как смириться и отдаться на милость заговорщиков. Он рассудил, что коль скоро его не убили сразу же, значит, его жизни, скорее всего, ничего не угрожает. Следовательно, ему будут предъявлены какие-то условия. «Я приму любые условия, а когда вернусь домой, им всем не поздоровится!» — решил Король, после чего успокоился и решил держать себя в руках и ждать, чем всё это закончится.
С этой минуты Король больше уже не боялся насилия. Он понимал, что эти люди зашли в своих действиях так далеко, что теперь уже не смогут отступить от задуманного. Физически и численно они намного превосходили его. Король впервые ощутил, что может рассчитывать только на самого себя, и осознал, насколько этого мало. Собственные силы Короля были всего лишь силами человека, но не божественного помазанника. Всякая царственность опирается только на послушное окружение, если же это окружение перестает быть послушным, то царственность превращается в шутовство. Перед лицом грубой физической силы ему оставалось проявлять лишь невозмутимость и спокойствие, они напоминали безмятежность человека, уверенного не только в своей правоте, но и в Божьем заступничестве, что позволяло демонстрировать уверенность в благоприятном исходе этой неожиданной ситуации.
«Я, возможно, попал в руки убийц, а если это не так, то они – самоубийцы!» — решил Людовик.
Гигант опустил Короля на какую-то кушетку и вернулся туда, откуда он вынес Людовика.
«Меня, по-видимому, куда-то повезут, значит, не собираются убивать» — подумал Король. Он уже почти совсем успокоился, но произошло то, чего он никак не мог ожидать.
Где-то позади себя он услышал слова, обращённые явно не к нему, и это было немыслимо, странно и страшно, поскольку эти слова, произнесённые, по-видимому, худосочным дворянином, не могли быть обращены ни к кому, кроме Короля, однако они были обращены не к Королю, и в этом был весь их ужас. Епископ сказал:
— Поскорее ложитесь в кровать, Ваше Величество, мы возвратим её в вашу спальню. С этой минуты вы — Король, не забывайте этого. Виват Королю!
«Если у них имеется другой король, моя жизнь в чрезвычайной опасности!»
Он вспомнил лицо, столь похожее на его собственное и холодный ужас охватил всё его существо. Господь создал двойника! Господь допустил это страшное насилие, и его цель – замена Короля на его двойника. У Людовика нет шансов вернуться на трон, он обречен.
«Сколь шатка и ненадежна жизнь! – с горестью осознал Людовик. – Даже Короля судьба не может защитить от банальных разбойников!»
Худой мужчина склонился перед Людовиком.
— Если вы обещаете нам повиноваться, мы развяжем вас. Мы пройдём в карету и поедем в вашу новую резиденцию, — сказал Арамис, после чего освободил Людовика от кляпа.
— Что же вы собираетесь сделать с Королем Франции? — высокомерно произнес Людовик.
— Постарайтесь забыть это слово навсегда, — ответил худой мужчина.
— За подобные слова вы подлежите колесованию, — добавил великан, — но мы вас не выдадим, кроме того, наш добрый Король чересчур милостив, зная о вашей душевной болезни. Вас попросту вернут туда, откуда вы сбежали.
Людовик подумал, что всё происходящее с ним настолько далеко от реальности, что, быть может, это и вправду какой-то ночной кошмар. Но поскольку даже в этом кошмарном сне рука гиганта сжимала его настолько сильно, что могла бы с легкостью раздавить руку Короля, он решил не сопротивляться этому сну, или бреду, или тому, чем бы это ни было.
— Куда же мы идем, наконец? — спросил Король.
— Мы поедем. Идти придется только до кареты, — ответил худощавый дворянин.
На выходе, действительно, их ожидала карета. Копыта лошадей были покрыты войлочными подобиями обучи, колеса кареты были плотно обмотаны толстым шнуром, что делало их движение по мостовой бесшумным. Дверцы кареты не издали ни единого звука, когда их открывали. Все происходящее было настолько лишено каких-либо звуков, что Людовик окончательно уверовал в то, что это – только сон, и успокоился.
— Входите и располагайтесь, — сказал худой дворянин.
Король повиновался и намеревался сесть у окна, однако увидев, что все окна кареты плотно закрыты обитыми черным бархатом заглушками, сел в глубине кареты. Внезапно ему в голову пришла дерзкая мысль. Пока один из похитителей обходил карету, чтобы сесть с противоположной стороны, Людовик решился на побег, он попытался выскочить из этой двери и поднять шум. Однако ловкий худой дворянин опередил его и мягко направил обратно в карету. От неожиданности Людовик потерял равновесие, ухватился за дверную петлю и до крови оцарапал мизинец.
— Что вы делаете, негодяй! – возмутился он. – Смотрите, что вы наделали! На вас теперь кровь Короля Франции! Вы будете казнены!
Гигант, сидящий справа, положил на плечо Людовику свою тяжелую ладонь со словами:
— Успокойтесь, дружище! Вы попросту не в себе. Но за подобную дерзость вас не казнят, будьте уверены! Я же сказал, что наш Король очень добрый!
Арамис извлёк из кармана шелковый платок, оторвал у него угол с именным вензелем и протянул остаток платка Людовику.
— Возьмите платок и обмотайте палец. Менее чем через десять минут кровь остановится.
— У меня останется шрам, негодник! – возмутился Людовик.
— Это уже не имеет никакого значения, — равнодушно ответил Арамис.
После того, как злоумышленники устроились по обеим сторонам от Людовика, дверцы кареты закрылись и заперлись за засовы изнутри, карета беззвучно тронулась в путь.
В Сенарском злоумышленники сменили карету и лошадей, но Людовик не смог разглядеть на карете гербы или иные отличительные признаки. Окна этой кареты были зарешечены и задернуты непроницаемыми шторками. Дорога в Париж была долгой, поэтому в дороге Королю был предложен завтрак. Людовику ещё никогда прежде не доводилось есть на ходу, и он нашел этот опыт любопытным. Завтрак был обильным и изысканным, худой дворянин съел лишь несколько виноградин, тогда как гигант истребил целую корзину снеди и с интересом поглядывал на вторую корзину поменьше, приготовленную для худого дворянина.
Когда карета подъехала к воротам Бастилии, кучер крикнул часовому: «Приказ короля». Ворота открылись, дежурный сержант взглянул на документ, предъявленный Арамисом, одобрительно махнул и вытянулся в струнку перед каретой. Арамис сделал знак Портосу, которого наши читатели, безусловно, узнали. Гигант воскликнул своим громовым голосом:
— Разбудить коменданта.
Не дожидаясь выполнения своего приказа, он стремительно подбежал к двери резиденции господина де Безмо и принялся колотить по ней своим железным кулаком с такой силой, что можно было бы поручиться, что долго эта дверь такого издевательства не выдержит.
Через десяток минут на пороге в туфлях и халате появился заспанный господин де Безмо, демонстрирующий своим рассерженным видом, что сейчас не поздоровится и тому, кто пустил этих нарушителей спокойствия в Бастилию и самим нарушителям. Однако, оценив размеры Портоса, Безмо стал явно спокойней и покладистей, и уже вполне сдержанным голосом он все-таки спросил:
— В чем дело, что вам нужно? — спросил он, — кого вы еще привезли?
Арамис, которого наши читатели, разумеется, также узнали, вышел из кареты и подошел к коменданту.
— Господин д’Эр…! — вскричал Безмо.
— Ни слова, — остановил его Арамис, затыкая рукой рот болтливому коменданту. — Пройдемте к вам, господин де Безмо. Через минуту.
После этого Арамис взял Портоса под руку, подвел его к карете и сказал достаточно громко, чтобы помимо Портоса его слышал Людовик, но и не столь громко, чтобы услышал Безмо:
— При любой попытке что-либо сказать, сделать или подать иной знак, либо скрыться, вы должны пристрелить этого узника, — сказал он Портосу, указывая рукой на заряженный мушкет.
— Я его придушу, — спокойно ответил Портос, на что Арамис ответил кивком.
Людовик уже достаточно оценил силу Портоса, чтобы не сомневаться, что тот сможет это сделать быстро и успешно.
Запахнувшись в халат, де Безмо проводил Арамиса внутрь своего жилья.
— Боже мой! Что случилось! Что привело вас в такой час?
— Страшная, смертельная ошибка, дорогой господин де Безмо, которая может стоить вам жизни, а мне, нескольких седых волос, — спокойно отвечал Арамис. — По-видимому, вы были правы.
— Я ничего не понимаю! По поводу чего я был прав?
— В связи с этим приказом об освобождении вашего узника. Мы перепутали узников.
— Перепутали узников, монсеньор? — пролепетал комендант, задыхаясь от ужаса и изумления. — Вы хотите сказать, что мы освободили преступника и оставили в Бастилии того, кого следовало освободить?
— Не мы, а вы перепутали узников, господин де Безмо, но я вам помогу. Я спасу вас.
— Я перепутал, о, боже! Но ведь вы сказали, что я был прав?
— Вы были правы, но это не оправдывает вас, поскольку ваша обязанность состояла в том, чтобы лично убедиться в правильности ваших действий, и в их точном соответствии с текстом приказа. Вы, конечно, помните, что вам прислали приказ об освобождении узника.
— Да, разумеется, приказ об освобождении Марчиали.
— Это мы с вами ошибочно решили, что этот приказ имеет в виду Марчиали. Мне это простительно, ведь я хлопотал именно о том, чтобы освободили его. Однако, мои хлопоты привели к появлению совершенно иного приказа, а кто мы такие, чтобы рассуждать о причинах решений, которые принимаются Королем, не так ли? Моё дело было в том, чтобы доставить вам приказ, а ваше состояло в том, чтобы его исполнить.
— Конечно! Я его и исполнил!
— Исполнить как можно точнее, говорю я вам, а для этого вам следовало, разумеется, прочитать его со всей внимательностью, — продолжал Арами.
— Но вы не дали мне этого сделать, господин д’Эр…, — тут Безмо сам зажал себе рот, чем вызвал снисходительную усмешку Арамиса.
— Как же это я мог бы вам не дать прочесть приказ, который вам надлежало исполнить? Мыслимое ли это дело, господин де Безмо?
— Разве вы не помните? Ведь я засомневался, и даже не хотел отпускать его, пока не ознакомлюсь с текстом приказа детально, и это вы принудили меня выполнить этот приказ, не читая его, сказав, что вы сами уже его прочитали, и этого вполне достаточно.
— Какое неподходящее слово употребили вы, дорогой господин Безмо, подумать только – «вынудил»! Какая ерунда. Я всего лишь предложил не терять время на переписывание приказа в журнал, что вполне можно было сделать и после того, как узник окажется на свободе, но предлагать не читать приказ Короля! Как вы могли подумать о том, что такое могло прийти мне в голову? Не читать приказ Короля! Это уже слишком, господин де Безмо. Для кого же они пишутся, эти приказы, если их никто не будет читать? Значит, у вас нет времени на то, чтобы прочесть приказ, написанный Королем, и адресованным непосредственно вам? Знаете ли вы как это называется? Бунт! А как поступают с бунтовщиками.
— Бунт? – пролепетал Безмо. – Всего лишь наша невнимательность.
— Ваша, дорогой мой Безмо, это была ваша ошибка. Но не беспокойтесь, я ваш друг, и я не дам вас в обиду. Эта ошибка, к счастью, обнаружена, и её ещё не поздно исправить. Отпущенный по ошибке узник пока еще не успел никуда уехать, все это время он праздновал свое освобождении в ближайшем кабачке, где его и обнаружили мои люди. К сожалению, воздух свободы сыграл с ним злую шутку: он окончательно свихнулся, вообразил себя, впрочем, не будем говорить, кем он себя возомнил. Так лучше для вашей же безопасности. Скажу больше: любые разговоры с этим узником могут обернуться для вас или для того, кто будет их поддерживать, большими, я бы сказал фатальными неприятностями. Голова подобного глупца может навсегда расстаться с телом.
— Боже мой, боже мой! – пролепетал Безмо.
— Итак, мы обнаружили и возвращаем вам ошибочно освобожденного узника, который с этой минуты должен оказаться снова в своей камере и содержаться в прежних условиях, которые, впрочем, дополнились строжайшим запретом на какое-либо общение с ним кого бы то ни было, включая вас, любезный господин де Безмо. А беднягу Сельдона, который вследствие вашей ошибки, — Арамис подчеркнул слово «вашей», — вам надлежит освободить как можно скорее, ведь он и без того по вашей вине провел в Бастилии несколько лишних дней.
— Освободить Сельдона? Но на этот раз вы и впрямь уверены? Ошибка исключена? – спросил Безмо.
— Черт возьми! Говорю вам, как и в прошлый раз, как и нынче, ваша обязанность состоит в том, чтобы внимательно прочитать приказ. Читайте-ка сами, ведь это ваша обязанность — ответил Арамис, передавая Безмо приказ.
— Но это же тот самый приказ, который я уже видел, я держал его в руках и читал.
— Неужели? Вероятно, на в свечах был недостаток. Добавьте канделябров в вашем доме, господин Безмо.
— Это же тот самый приказ! Вот и то самое чернильное пятно!
— К чёрту пятна, я и знать не хочу ничего ни о каких пятнах, ваша обязанность состоит в точнейшем исполнении этого приказа, но поскольку вы освободили не Сельдона, я должен заключить, что приказ не исполнен. А поскольку вы освободили другого, ваша ошибка состоит в двух незаконных действиях, которые следует немедленно исправить.
— А как же Марчиали? Где мне его взять?
— Я его привез и сейчас передам вам его. Вы поместите его туда, где он и должен был пребывать всё это время.
— Но для того, чтобы его арестовать, мне нужен приказ об аресте.
— Вы, кажется, ещё не проснулись, дорогой Безмо. Приказ нужен для ареста того, кто законным образом находился на свободе. А для возвращения на законное место в Бастилии того, кто там и должен был пребывать, и был освобожден по ошибке, никакой приказ не требуется. Впрочем, вы правы. Если вы хотите, чтобы Король подписал новый приказ об аресте Марчиали, я немедленно отправлюсь к Королю, расскажу ему о том, как вы по ошибке его выпустили, после чего Его Величество подпишет три приказа.
— Три приказа? – пробормотал Безмо.
— Разумеется. Первый – об аресте Марчиали. Второй – о назначении нового коменданта Бастилии.
— О назначении нового коменданта? – пролепетал Безмо, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног.
— Разумеется, ведь Королю не понравится, что комендантом Бастилии служит человек, которые не исполняет Королевские приказы, или хуже того – освобождает не того заключенного, а того, кого требовалось освободить, оставляет в Бастилии.
— А как же я? – в ужасе прошептал Безмо.
— О вашей участи будет подписан третий приказ. Вам несказанно повезёт, если вас всего-то лишь заключат в эту же самую Бастилию, но в новом качестве, в качестве узника. Вероятнее всего будет казнь.
— Я погиб, - прошептал Безмо.
— Только если вы настаиваете на новом приказе.
— Я настаиваю? Я ни на чем не настаиваю! – вскричал Безмо.
— Слушайте меня вы, сонная тетеря. Вы по ошибке выпустили не того человека. Вы просто возвращаете того, кого выпустили по ошибке, на его прежнее место, и выпускаете того, кого должны были выпустить! Мы с вами оба забываем об этой досадной неприятности, и ваша жизнь дальше будет протекать так же точно, как она протекала до сих пор, то есть безмятежно, спокойно и радостно. Вы остаётесь комендантом Бастилии, и к тому же, что немаловажно, сохраняете вашу голову на ваших плечах.
— Всё это так странно, — пробормотал Безмо.
Арамис снял с руки перчатку, и как бы ненароком показал Безмо перстень, про которых комендант совсем забыл. Едва взглянув на перстень, Безмо склонился в низком поклоне перед Арамисом, и сказал уже твердым голосом:
— Я бесконечно благодарен судьбе за то руководство, владыка, без которого мой тёмный ум не выкарабкался бы из этой неприятности. Я к вашим услугам, и я в точности выполню ваши приказы.
— Приказы? Боже мой, господин де Безмо! Я просто помогаю вам распутать ту неприятность, которая возникла вследствие досадной невнимательности. Я возвращаю вам вашего Марчиали, с этой минуты все мы считаем, что он никогда не выходил из Бастилии. И более никогда из неё не выйдет.
— Еще бы! – решительно произнес Безмо, убежденный, что этот самый Марчиали является единственным и непосредственным виновником всех его неприятностей.
— И вы отдадите мне этого бедного шотландца, кажется, Сельдона, которого освобождает вот этот приказ. Таким образом, ваша отчетность, ваша совесть и ваша дальнейшая судьба, все это будет в полном порядке. Понимаете?
— Я… я…
— Вы меня поняли, — перебил Безмо Арамис. — Вот и отлично.
Безмо склонился в поклоне.
— Ради вашей безопасности, господин де Безмо, я сообщу вам ещё кое-что.
И Арамис наклонился к уху Безмо.
— Вы знаете, конечно, о необыкновенном сходстве этого узника с тем, чьи приказы вам следовало выполнять как можно более точно?
— Сходство с Королем, да!
— Шш… Так вот этот Марчиали и впрямь вообразил себя Королем Франции.
— Вот негодяй! — воскликнул Безмо.
— Сумасшедший, или притворяется таковым, какая разница? Если бы не такое сходство, он вызывал бы лишь смех окружающих, но это особое обстоятельство делает его опаснейшим государственным преступником.
— Боже мой!
— Милость Короля безгранична! Вместо того, чтобы казнить бунтовщика, он распорядился всего лишь держать его взаперти и лишить возможности смущать кого-либо. Вот почему я и привез его к вам, дорогой комендант. Он безумен, и своим бредом он спешит поделиться со всеми.
— Я запру его так крепко, что он сможет смущать лишь пауков в его камере! – возмутился Безмо.
— Это именно то, чего хочет от вас Король.
После этих переговоров Арамис передал Короля, на которого ещё в карете он надел маску, стражникам, водворившим его в камеру, которую до него занимал несчастный Филипп.
Увидев платок с пятнами крови на левой руке Людовика, де Безмо спросил:
— Он, кажется, ранен?
— Пустяки, — равнодушно ответил Арамис. — Лёгкая царапина, оцарапал мизинец при сопротивлении.
— Так он ещё сопротивлялся? — удивился де Безмо.
— Я же вам сообщил, что он не в себе, — пояснил Арамис.
— Совершенно не в себе, бедняга! — подтвердил Портос.
Ничего не понимающего Сельдона разбудили, выдали ему котомку с его вещами, изъятыми при аресте, и выставили за ворота Бастилии.
Освободившаяся от пленника карета повезла Арамиса и Портоса обратно в тот замок, который отныне навеки запятнал себя оскорблением Его Величества. Портос, полагающий, что выполнил распоряжение Короля об аресте опасного заговорщика, погрузился в мечты о новых милостях, которые вскоре воплотились в его сладких снах, сопровождаемых оглушительным храпом. Оставим его и позволим ему выспаться, поскольку ночь была бессонной. Что до Арамиса, он целиком был погружен в новые думы, как будто бы и не было у него никакой бессонной ночи.

X. Дважды гасконец

Расставшись с Портосом, д’Артаньян вновь вернулся к рассуждениям.
«Итак, — говорил себе гасконец, — Арамис замыслил похитить Короля и подменить его братом-близнецом, которого, вероятнее всего, привез из какого-то тайного места. Ба! Мы не так давно встретили его в Бастилии, и я до сих пор не знаю, что его туда привело, с какой целью вдруг Арамису понадобилось заводить дружбу с комендантом Бастилии господином де Безмо. Теперь знаю. И хотя мне по долгу службы приходилось весьма часто общаться с де Безмо, который, по-видимому, должен испытывать ко мне значительное почтение, его почтение к Арамису явно многим выше, из чего следует, что Арамис предпринял для этих целей кое-какие действия. Вероятнее всего, помог де Безмо занять эту должность. А Арамис напрасно ничего не делает. Один узелок связался. Близнец Короля находился в Бастилии, Арамис знал об этом, он ставит комендантом Бастилии своего человека загодя, следовательно, эти планы он вынашивал давно. Арамис помогает Фуке строить крепость в Бель-Иле, фактически исполняя должность главного архитектора, и подставляя для видимости на эту должность ничего не подозревающего Портоса. Также Арамис занимается подготовкой праздника в Во, и планирует размещение всех гостей, включая Короля. Арамис приобретает образцы тканей, из которых специально для празднества готовятся новые костюмы Королю. Следовательно, двойник Короля будет заранее одет в один из таких же в точности костюмов, готовый к похищению в любую минуту. Но разве Король появится на празднике без своих традиционных и, возможно, новых украшений. Неужели Арамис готовится заготовить и все возможные наборы алмазных, жемчужных, изумрудных и прочих украшений, которые Король может решить надеть на себя? Немыслимо! Сорвать их с пленного Короля и надеть на самозванца? Что ж, возможно, но в таком случае ведь и одежду можно снять с пленника, и воспользоваться ей. Следовательно, похищение должно быть устроено настолько быстро, что на то, чтобы забрать бриллианты время найдётся, а на то, чтобы переодеться, времени не будет. Каков план Арамиса? Подобраться к Королю на каких-то две-три минуты, после чего увести его связанным, без криков, шума борьбы, и подменить его двойником, который прятался где-то поблизости, но оставался незамеченным? Вполне возможно, если бы не одно маленькое препятствие. И это препятствие довольно серьёзное, и Арамис об этом знает. Это препятствие называется капитаном королевских мушкетеров господином д’Артаньяном. Под носом у меня проделать такую штуку не получится даже у Арамиса! Итак, мои мысли шли ошибочным путём. Никакой подмены днем не будет, я этого не допущу. Что ж тогда? Для чего Арамис устраивает свои покои ровно под покоями Короля? Арамис, который проектировал устройство крепости Бель-Иль, и который фактически руководил её постройкой, вполне мог проектировать и некоторые крылья замка Во, если не весь замок целиком. Следовательно, комната под покоями короля – это не просто комната, расположенная ниже. Это, стало быть, возможность тайно проникнуть в покои Короля, возможность выкрасть его ночью, без свидетелей, и осуществить его подмену двойником. Я – осёл, что не догадался об этом раньше! Стоп! Но зачем тогда Арамису эти костюмы, если он собирается выкрасть Короля из постели, ведь не спит же Король в своих костюмах! Тот, кто займёт его постель, его спальню, его трон, легко займёт также и его костюмы. Похоже, что Арамис разбросал эти тряпки вокруг меня только для того, чтобы отвлечь моё внимание! Он пустил мои мысли по ложному следу, и пока я тут размышляю, Король, вероятно, уже похищен!»
С этими словами д’Артаньян вскочил и бросился к покоям Короля. Но как только он подошел к дверям, он подумал, что он скажет Королю, если он безмятежно спит в своей постели?
«Черт побери! — воскликнул он. — Как бы я ни поступил, я буду выглядеть глупцом, ничего не докажу и только всё испорчу. Даже если Арамис уже похитил Короля, он его не убьёт. Следовательно, даже через сутки ничто не будет потеряно. Что ж, будем присматриваться к ситуации и делать выводы. Только полные знания всего происходящего позволят действовать быстро, решительно и эффективно. К тому же, надо подумать о том, как бы подобными действиями не загнать бедного Арамиса в ситуацию, из которой не будет выхода. Я уже не говорю о бедном Портосе, которым Арамис попросту манипулирует. И, между прочим, Король, который велел мне арестовать господина Фуке после того, как он произнесет слова «Праздник удался на славу», это – истинный Король Франции, а не его двойник, которого отыскал Арамис, в этом не может быть никаких сомнений! Если Арамис и собирается заменить Короля двойником, то именно для того, чтобы новый Король такого приказа ни в коем случае не давал! В этом у меня также нет никаких сомнений. Итак, если новый Король вдруг ни с того ни с сего сделается другом Арамиса, если этот якобы Король забудет о словах «Праздник удался на славу», следовательно, этот Король – фальшивка. Истинный Король Франции этих слов ни в коем случае не забудет, он их произнесёт, после чего я буду вынужден арестовать господина Фуке, но горечь от выполнения этого неприятного для меня приказа скрасится сознанием, что наш добрый или не очень добрый Король остаётся на своем месте, а, следовательно, капитан королевских мушкетеров не даром ест свой хлеб».
И д’Артаньян отправился спать с таким спокойствием, как если бы он ничего не подозревал о замыслах Арамиса.
В то самое время, когда несчастный Людовик бушевал в одиночной камере Бастилии, в которой до него прожил почти всю свою сознательную жизнь его ещё более несчастный брат Филипп, когда Арамис не мог уснуть от мощного потока мыслей и опасений, отнимавших к него не только сон, но и покой, когда Филипп пытался привыкнуть к новой роли Короля Франции, когда мадемуазель Луиза де Лавальер орошала подушку чистыми слезами отчаяния, когда Виконт де Бражелон молил господа послать ему героическую смерть, д’Артаньян заснул безмятежным сном младенца, сном почти таким же, в какой погрузился добрый Портос, с той лишь разницей, что Портос полагал, что с завтрашнего утра жизнь его преисполнится ещё большей славой и успехом, что наполняло его душу покоем и радостью, тогда как д’Артаньян достоверно знал, что о покое ему предстоит забыть надолго, а быть может и навсегда.


XI. Господин Фуке

Наутро д’Артаньян проснулся свежим и бодрым, как всегда, и приступил к своим ежедневным обязанностям. Кем бы ни оказался человек, который сегодня будет всеми восприниматься как Его Величество, обязанности капитана королевских мушкетеров по отношению к этому человеку остаются прежними. Но если д’Артаньян раскроет подмену, что ж, он знает, каковы в этом случае будут его обязанности.
Отсутствие указания на выполнение отданного накануне приказа об аресте доброго господина Фуке должен будет раскрыть правду о самозванце окончательно, либо требование выполнения этого приказа укажет д’Артаньяну, что у нем не в меру развилась мнительность и подозрительность.
Бедный Фуке должен стать пробным камнем, не подозревая, что от его судьбы зависит судьба всей Франции.
Д’Артаньян потрогал рукой спрятанный под мундиром приказ об аресте.
«Интересно, обучил ли Арамис самозванца почерку Короля? – подумал д’Артаньян. – Вероятно, он обучился этому почерку сам, и это будет ещё одной его гарантией на будущее, до тех пор, пока самозванец не обучится этому. Бедный Фуке! Если Король отдаст приказ об аресте, ему несдобровать. Если же Король такого приказа не отдаст, то несдобровать этому псевдо-королю, а после возвращения законного Короля, опять-таки несдобровать господину Фуке. Как ни поверни – всюду итог один. Бедный господин Фуке!»
Д’Артаньян ещё раз взглянул на роскошь обстановки замка Во, но на этот раз совсем иным взглядом – взглядом человека, сожалеющего об усилиях того, что это всё сотворил.
«Теперь, — сказал он себе, — мне предстоит историческая миссия в судьбах Франции. А всё-таки господин Фуке – достойный человек. Не худо было бы спасти его. Или на худой конец, если ему предстоит смерть, она должна быть достойной, а не позорной. Я бы мог сразить его в честном бою. Но арестовать как какого-нибудь воришку, избави боже!»
Приняв особенно гордую осанку, д’Артаньян отправился разыскивать Фуке.
 Едва лишь д’Артаньян вошел в комнату Фуке, тот приветливо улыбнулся как одному из своих верных друзей.
— Рад видеть вас у себя, господин д’Артаньян! — воскликнул он. — Надеюсь, вы пришли ко мне с какой-нибудь просьбой?
— И да и нет, господин суперинтендант, — отвечал мушкетер.
— Я бы предпочел «Да», дорогой д’Артаньян. Входите же!
— Благодарю вас, я уже вошел.
— Я очень устал, господин капитан, поэтому я был бы признателен вам, если бы мы обошлись без обычной светской беседы. Я уверен, что такой человек как вы приходит к такому человеку как я только, когда у него есть серьезное дело, хотя, поверье, я был бы счастлив, если бы вы иногда заглядывали ко мне просто так, без каких-либо определенных целей.
— Вы правы, монсеньор, у меня есть цель.
— Итак, у вас ко мне просьба, которая не является таковой? – натянуто усмехнулся Фуке.
— Я бы хотел просить вас, монсеньер, исчезнуть куда-нибудь так, чтобы я не смог найти вас тогда, когда вы мне понадобитесь, но я ни коим образом не прошу вас об этом.
— Итак, Король распорядился меня арестовать, но не назначил дня и часа моего ареста? Полагаю, письменный приказ уже подписан? — произнес Фуке как будто даже успокоившись.
— Вы весьма проницательный человек, господин Фуке, — ответил д’Артаньян.
— Итак, я прав!
— Вы проницателен, но не настолько, чтобы всегда угадывать. На этот раз вы произнесли свои домыслы. Я не сказал вам ровным счетом ничего такого, из чего можно было бы сделать такие выводы, какие сделали вы, монсеньер.
— Разве вы не пытаетесь спасти меня от предстоящего ареста тем, что предлагаете мне бегство, господин капитан? – удивился Фуке.
— Если бы вы были правы, меня следовало бы назвать изменником, после чего разжаловать и заключить в Бастилию, это как минимум. Ришелье бы, по-видимому, казнил меня за подобную провинность. Вы всерьёз полагаете, что мне настолько надоела моя жизнь и опротивела свобода? – усмехнулся д’Артаньян.
— Я, действительно, нахожу такое поведение крайне опрометчивым с вашей стороны, господин капитан, но чем ещё можно объяснить ваши слова? – еще больше удивился Фуке.
— Заботой о вас, монсеньор, но не заботой о вашей свободе, поверьте, а всего лишь заботой о вашем здоровье. Я нахожу, что в замке сейчас слишком много народу, поэтому много шума и мало свежего воздуха. Вы распорядились абсолютно всем, предусмотрели для праздника всё, что только можно. Вы можете позволить себе небольшой отдых вдали от этого прекрасного замка с такими громкими фейерверками и с такой громкой музыкой.
— Вам не нравятся фейерверки и музыка? Я весьма огорчен, господин капитан!
— Не говорите обо мне, монсеньор! Я старый вояка, звуки фейерверков в сравнении с пушечными выстрелами – всего лишь жалкие хлопушки. Любая музыка в замке Во приятнее, чем военные трубы, призывающие к штурму, хотя для меня и такая музыка вполне приятна и привычна. Я рекомендую лишь вам отдохнуть от этого где-нибудь в сельской местности, где вас трудно будет сыскать, и поэтому трудно будет нарушить ваш безмятежный отдых. Поезжайте, отдохните, да хоть бы и за границу!
— Решительно, я прав в своих предположениях!
— Вы решительно не правы, но если мысль о том, что вы правы, заставит вас послушаться моего совета, думайте так, как вам угодно, только не делитесь с вашими ошибочными подозрениями ни с одной душой на свете. Впрочем, вы не из болтливых, монсеньер!
— И вы тоже рекомендуете мне покинуть замок Во! Только вы не посылаете меня к дамам.
— Что значит тоже, монсеньёр? Впрочем, я полагаю, что к дамам вас отправил господин епископ ваннский?
— Именно он. Это священнослужитель!
— Лишь на половину, причем меньшую, господин Фуке. Большая часть господина д’Эрбле всегда была и всегда будет мушкетером.
— Мне тоже так показалось, господин капитан.
— Мы с удовольствием обсудим всё то, что вам когда-либо показалось, монсеньер, но только позже, умоляю. Поезжайте на отдых.
— Я вас услышал, господин капитан, и не зависимо от того, что я предприму, и чем это закончится, я навеки ваш должник, и смею надеяться, что вы будете считать меня своим другом.
— Вы совершаете удивительно правильные вещи, господин Фуке, и говорите удивительно правильные слова, монсеньёр, но удивительно опаздываете со всеми вашими делами!
— Кроме того случая, когда я удивительно поспешил, - ответил Фуке, припоминая, как продал должность генерального прокурора Франции.
— Тогда сделайте хотя бы что-то вовремя, монсеньёр. Прощайте!
С этими словами д’Артаньян резко развернулся на своих каблуках и собрался покинуть комнату Фуке.
— Постойте, д’Артаньян! – воскликнул Фуке. – Я действительно могу уехать и меня никто не остановит?
— Вы действительно можете уехать и вас никто не остановит, монсеньер.
— И никто не станет меня искать?
— Я этого не говорил, господин Фуке. Я не могу поручиться, что вы не понадобитесь кому-то когда-то. Ведь вы занимаете весьма высокую должность, и она накладывает некоторые обязанности. Но ведь вы можете оставить вместо себя заместителя, не так ли?
— И никто не будет знать, куда я уехал?
— Ба! — усмехнулся д’Артаньян. – Вы полагаете, что можно долго хранить подобные тайны? Кроме того, вы ведь поедете не один!
— Мои слуги и мои друзья меня не выдадут, — гордо заявил Фуке.
— Во-первых, даже Христос не заявлял такого, а если бы заявил, то был бы не прав. Во-вторых, я также поеду с вами, а я не являюсь ни вашим слугой, ни вашим другом, пока я на службе Короля.
— Вот как? Вы меня не оставите! Стало быть, я уже под стражей?
— Я попросту буду пытаться с вами подружиться, и по этой причине намерен не слишком далеко и не слишком надолго расставаться с вами. Во всяком случае не настолько, чтобы не иметь возможности отыскать вас, как только это понадобится.
— Вы предлагаете мне скрыться, господин д’Артаньян, и лишаете меня возможности скрыться, поскольку намереваетесь меня проделывать, — проговорил Фуке.
— Я не предлагал вам скрываться, и я вам не обещал содействия. Я намереваюсь сопровождать вас, и если при этом я буду далеко от Короля, возможно, я не услышу от него то, что не хотел бы услышать, впрочем, как хотите.
— Могу ли я предполагать, что вы попросту решили прогуляться по сельской местности, и ради этого уговариваете меня составить вам компанию?
— Наконец-то вы предельно точно поняли мои мысли, монсеньёр, и предельно верно их сформулировали! – ответил с поклоном капитан мушкетеров.
— Тогда я повторю то, что уже сказал, господин д’Артаньян. Я благодарен вам за ваш чудесный совет, но я не воспользуюсь им, даже если это принесет мне неудачу. Зато если я им воспользуюсь, это принесет несчастье вам, чего я не хотел бы ни при каких обстоятельствах. Кроме того, я не могу покинуть Короля в то время, когда он у меня в гостях, а я должен выполнять функции гостеприимного хозяина.
— Вы всерьез ощущаете себя хозяином замка Во в присутствии Короля, господин Фуке? – спросил мушкетер.
При этих словах д’Артаньяна Фуке вздрогнул. Он вспомнил, что замок Во уже ему не принадлежит, поскольку вечером он подарил его Королю.
Низко опустив голову он тихо ответил:
— Я остаюсь.
— Стало быть, я верно понял ваш характер, монсеньор, поскольку именно такой ваш ответ я и ожидал, - с грустью промолвил гасконец.
— Для чего же вы затеяли этот разговор, господин капитан?
— Для того, чтобы примириться со своей совестью, господин суперинтендант.
Фуке покраснел и произнес:
— Во всяком случае, дорогой д’Артаньян, вы можете меня не сторожить. Я не убегу.
— Я вам верю, монсеньор. Мне бы очень хотелось повидаться со своим другом господином д’Эрбле и поэтому на нескорое время оставляю вас одного.
Фуке вскрикнул от удивления:
— Вы пойдете к господину д’Эрбле? И оставите меня одного?
— Но ведь вы дали слово, что не уедете, монсеньёр! Разве этого недостаточно?
— Вы правы, сударь, — проговорил Фуке упавшим голосом, — я дал слово, и, следовательно, не убегу.
И он с признательностью пожал мушкетеру руку.
Д’Артаньян удалился с целью разыскать Арамиса.
Фуке посмотрел ему вслед, и едва д’Артаньян скрылся из вида, принялся выгребать из ящиков своего стола бумаги, швырять их в горящий камин, не разбирая ни их содержания, ни ценности.
Когда д’Артаньян возвратился, он нашел Фуке в той же позе, в какой он его оставил. Фуке безмятежно разглядывал розу в вазе на столе.
— Перемените манжеты, монсеньер, — произнес мушкетер, — у вас сажа на рукаве.
— Мне сделалось зябко и я поворошил угли в камине, - смущенно сообщил Фуке.
— Я догадался. А истопника вы, по-видимому, отпустили домой к больной дочери. У вас удивительно доброе сердце, монсеньер!
— А вы, полагаю, не застали господина д’Эрбле в его комнате?
— О да, надо полагать, он совершает ночную прогулки в парке, и сочиняет стихи. Это напоминает ему молодость.
— Как! Его нет в его комнате? — воскликнул Фуке с отчаянием.
— Если бы он был у себя, — ответил д’Артаньян, — то, по-видимому, он пожелал остаться один на весь этот вечер, поскольку на мой стук никто не ответил.
— Увы, все меня покидают! – вздохнул Фуке.
— Мой друг не из такого теста, чтобы покидать в беде тех, кого называет друзьями. Вероятнее всего он делает всё, что возможно для того, чтобы защитить вас от возможных неприятностей, хотя я не понимаю, с чего вы решили, что вам грозят какие-то неприятности.
— Вы, конечно, хотите утешить меня, но у вас это не слишком хорошо получается, господин капитан.
— Вероятно, потому, что утешать безутешных – никогда не было моей профессией. Вам следует обратиться к какой-нибудь святой женского пола.

XII. Утро

Всю ночь Людовик бушевал в мрачной камере Филиппа, а Филипп нежился в роскошной кровати Людовика, при этом каждый из них испытал целую гамму неведомых доселе чувств. Наутро Арамис посетил Филиппа, сообщил ему, что Людовик накрепко заперт, и что ничто не мешает Филиппу стать Королем Франции.
После этого разговора Арамис направился к Фуке, намереваясь посвятить его в свой ловкий план и обсудить дальнейшие действия.
После некоторых дополнительных ценных советов, в которых, впрочем, Филипп уже не нуждался, поскольку уже тщательно был им же проинструктирован ранее, Арамис решил облегчить Филиппу задачу вхождения в роль Короля. Поскольку с утра Король должен был принять д’Артаньяна, Арамис не сомневался, что капитан мушкетеров явится в королевские покои первым. Обладая острой наблюдательностью и цепким умом, гасконец мог заметить то, чего не заметили и не спрятали Филипп и Арамис, и он мог сделать верные выводы по самым незначительным приметам. Опасаясь этого, Арамис поспешил придумать повод, чтобы оттянуть встречу д’Артаньяна с Филиппом.
Тем временем д’Артаньян, который провел всю ночь, карауля Фуке, но отнюдь не карауля его бумаги, поскольку такого распоряжения он не получал, наконец, решился покинуть своего пленника, чтобы навести утренний визит Королю и получить приказ об аресте Фуке, или же не получить его. При расставании Фуке в отчаянии попросил д’Артаньяна направить к нему Арамиса, на что мушкетер дал обещание, при условии, что это будет в его силах.
Едва д’Артаньян подошел к дверям королевской спальни и постучал, двери отворились, и он увидел перед собой худое бесстрастное лицо Арамиса.
— Арамис! — удивленно воскликнул капитан.
— Доброе утро, дорогой д’Артаньян, — бесстрастно поприветствовал его епископ.
— Неожиданная встреча, здесь, в этой спальне, — проговорил мушкетер.
— Даже царственные особы нуждаются иногда в служителях божьих, дорогой друг. После утомительной ночи Король еще отдыхает.
— Разумеется. И лучший отдых – это беседа с епископом, — подхватил д’Артаньян, улыбнувшись.
Арамис изобразил смущенную и покорную улыбку, понимая, что д’Артаньяну следует дать объяснение, каким невообразимым путем простой епископ в одну ночь занял место посредника между Людовиком XIV и его приближенными, получил право приказывать его именем, находясь в двух шагах от него, то есть стал даже чем-то большим, чем были, в свои лучшие времена, Ришелье для Людовика XIII или Бекингем для Карла I.
Д’Артаньян снисходительно улыбнулся, как если бы в ситуации не было ничего особенного, отчего Арамис почувствовал, как холодные ручейки пота текут по его спине. Действительно, он предпочел бы, чтобы гасконец грубо схватил Арамиса за одежду, оттащил в сторону и прошипел: «Рассказывайте по порядку, господин д’Эрбле, что у вас тут случилось?» На этот случай у Арамиса было припасено две-три нелепых байки, одну из которых он собирался высказать после того, как д’Артаньян не поверит двум первым, и он надеялся, что она сойдёт хотя бы за полуправду. Спокойствие д’Артаньяна указывало на то, что он, вероятно, всё понял.
— Королю в голову пришли дурные, как он подумал, мысли, и он, отказавшись от них, решил тотчас исповедоваться. А поскольку я, случайно проводя свои бренные дни в гостях у великодушного господина Фуке, оказался тем священнослужителем, который был в тот момент наиболее близко, меня привели к Королю, — продолжал епископ. — Это всего лишь случай, который Господу угодно было мне предоставить.
— Понимаю, господин епископ, — подхватил с готовностью д’Артаньян, — Его Величество оценил многие достоинства епископа ваннского и распорядился впредь чаще навещать королевскую спальню. Вполне штатная ситуация. Такое случается сплошь и рядом. Поздравляю вас, ваше первосвященство! Не будете ли вы столь любезны, монсеньор, спросить Его Величество, как мне быть с тем фактом, что Король велел мне явиться к нему на прием пораньше с утра?
— Я осведомлен о вашем деле, господин капитан. – ответил Арамис. – Это дело не столь срочное, каким оно было вчера, его можно будет обсудить после завтрака или даже позже.
— Отложим, отложим, — раздался из глубины алькова голос Филиппа, который был столь похож на голос Людовика, что мушкетер вздрогнул и замолчал.
Он поклонился Арамису и молча направился к выходу.
— Подождите, дорогой капитан! – воскликнул Арамис. – По вопросу, за ответом на который вы прибыли к Королю, дорогой д’Артаньян, уже имеется решение. Вот вам приказ, с которым немедленно следует ознакомиться вам и ознакомить господина Фуке.
Д’Артаньян взял из рук Арамиса приказ, скрепленный королевской подписью и печатью.
— Отпустить на свободу! — пробормотал он.
— А на словах передайте господину Фуке, что Король благодарит господина Фуке за предложенный подарок, но не может его принять. Король ответил, что это он собирался сделать господину Фуке подарок, и в скором времени он сообщит, в чем он будет состоять, — с мягкой улыбкой добавил Арамис.
— Вот теперь у меня больше не осталось вопросов к Королю и к вам, монсеньор, - с такой же мягкой улыбкой ответил д’Артаньян, после чего удалился такой лёгкой походкой и с таким безмятежным видом, как если бы сам святой Пётр спустился с небес и сообщил ему, что место в раю для него уже приготовлено, и будет ждать его ещё, как минимум, пятьдесят лет.
Д’Артаньян понял, что поток милостей, которые потекут как из рога изобилья на Арамиса и Фуке, только лишь начинается, и что все эти чудесные милости могли проистекать лишь от двойника Короля, но никак не от подлинного Людовика XIV.
— Постойте, д’Артаньян, я иду с вами, — остановил его Арамис. — Я хочу также встретиться с господином Фуке, чтобы быть свидетелем его радости.
— Милый Арамис, вы напомнили мне, что господин Фуке очень просил меня направить вас к нему. Вероятно, он хотел поговорить с вами наедине. Что до меня, то коль скоро я избавлен от необходимости сторожить его, я, пожалуй, воздержусь от посещения человека, которому я надоедал своим присутствием весь вечер и всю ночь. Ведь вы же и сами можете показать ему этот приказ. А я вспомнил, что обещал навестить Портоса, как только будет такая возможность, и она, мне кажется, возникла именно сейчас.
Арамис пожал плечами и пошел в кабинет Фуке, забрав приказ из рук д’Артаньяна.
Убедившись, что Арамис ушел, д’Артаньян подошел к королевскому камердинеру.
— Доброе утро, Юбер, — сказал д’Артаньян. — В котором часу Его Величество послал за господином епископом ваннским?
— Доброе утро, господин д’Артаньян, — ответил изумленный лакей. — Он вовсе за ним не посылал!
— Ах да! — воскликнул д’Артаньян. — Как же я запамятовал? Ведь ещё вчера вечером при мне Его Величество просил епископа зайти к нему ровно в восемь часов утра!
— Я здесь с шести часов, господин д’Артаньян, — возразил лакей. — Уверяю вас, господин епископ не проходил мимо меня. Он находился в спальне уже в это время!
— Совершенно верно! — улыбнулся д’Артаньян. — Его Величество так и сказал. Он велел монсеньору приходить в пять-тридцать, или чуть позже, но никак не позднее, чем восемь часов утра, вот как было сказано! Всего доброго, Юбер!
И д’Артаньян снова решительно закрутил правый ус, после чего удалился с таким видом, как будто бы разрешил самый важный вопрос мирозданья.

XIII. Друг короля

Фуке ожидал, что явится д’Артаньян и арестует его, но втайне он надеялся, что раньше д’Артаньяна или вместе с ним придет также и Арамис. В последние дни их общения Арамис столь уверенно обещал Фуке спасение от всех бед, начиная от разорения, кончая немилостью Короля, что Фуке помимо воли преисполнился веры во всемогущество этого человека. В самом деле, что ещё оставалось ему делать в ситуации, когда вслед за разорением ему грозил арест, а возможно, что и казнь?
 Когда он услышал шаги, ему показалось, что это – шаги военного человека, поэтому он решил, что к нему идёт д’Артаньян, один, без Арамиса. Фуке вознамерился спокойно встретить свою судьбу и взяв себя в руки, со спокойствием обреченного ожидал появления капитана мушкетеров.
Двери распахнулись и на пороге появился улыбающийся епископ ваннский.
— Какое счастье, что судьба позволила мне свидеться с вами, монсеньор, до того, как меня арестуют! – воскликнул Фуке. – Я знаю, что уже ничего нельзя сделать для моего спасения, но вы, мой друг и священнослужитель, дадите мне утешение, в котором я нуждаюсь, но не хотел бы этого показывать никому, кроме вас, мой друг.
— Вы ошибаетесь решительно во всем, кроме того, что называете меня своим другом! — ответил Арамис.
— Что вы хотите этим сказать? — удивился Фуке.
— Вы ошибаетесь, полагая, что вы нуждаетесь в утешении, поскольку ошибаетесь в том, что вас арестуют. Вас не только не арестуют, но и вознаградят за все ваши заслуги, причем вознаградят достойно. — ответил Арамис. — Успокойтесь же, улыбнитесь и будьте счастливы. Вот этот приказ отменяет ваш арест. Будут вскоре и новые приказы, которые вернут вам всё то, что у вас отобрали, а также вознаградят сверх этого.
— Я не слишком хорошо понимаю, за что Король вчера велел меня арестовать, как не понимаю, почему он отложил мой арест на неопределенное время, но ещё меньше я понимаю причины, по которым Король сегодня решил отменить свой вчерашний приказ, а также намеревается, как вы утверждаете, вознаградить меня. К столь немотивированным поступкам Короля, по-видимому, следует быть готовым любому придворному, но должна же быть хоть какая-то логика, должны же быть причины всех этих перемен?
— Извольте, я объясню, — улыбнулся Арамис. — Времени у нас довольно, мы никуда не спешим. Прежде всего, я объясню вам ненависть Короля. Во-первых, вы слишком богаты тогда, когда Король был очень долго слишком беден.
— Увы, это правда, как правда и то, что нынче все переменилось. После смерти кардинала Король получил в наследство значительные суммы, тогда как я по приказу Короля истратил все, чем мог располагать. Когда королевская казна была исчерпана, я был вынужден черпать из своих средств, когда закончились и они, я кое-что продал, из вещей и из должностей, как вы знаете, но это не помогло. Я не только разорился, но все-таки чем-то вызвал недовольство Короля настолько сильное, что он решил меня арестовать!
— Деньги Короля идут на государственные нужды, и на роскошную жизнь остаётся не столь много, как это можно подумать, тогда как вы продемонстрировали такую роскошь, которую Король не может себе позволить.
— Боже мой! Ведь я сам не живу в той роскоши, которой я постарался окружить моего Короля! Неужели услуга своему Королю может расцениваться как нечто предосудительное? — воскликнул Фуке.
— Просто примите тот факт, что вы продемонстрировали Королю такой уровень богатства, которого у самого Короля нет. И это вызвало у него раздражение.
— Пусть так, мы уже обсуждали это вчера, и вы посоветовали мне подарить ему замок Во, что я и сделал. Но Король пока ещё не принял мой подарок, и любое его решение вызовет мое отчаяние. Если он примет подарок, я окончательно разорен, если откажет, то я оскорблен.
— Не будет ни того, ни другого. Король поблагодарит вас весьма сердечно, поэтому вы не будете оскорблены, но Король возвратит вам ваш замок Во в награду за верную службы, так что вы не будете и разорены.
— Следовательно, разговоры о том, что Король завидовал мне, это шутка?
— Восстановим хронологию нашей беседы. Сначала разберемся, за что Король вас ненавидит и почему он велел вас арестовать, а после этого мы поговорим о том, почему его решение и ваша судьба переменились столь благоприятным образом.
— Я весь внимание.
— Для краткости ограничимся лишь фактами. Факт первый. Король завидует вашей роскоши и вашему богатству, если его и нет, то вы умудритесь весьма убедительно демонстрировать, что оно есть. Король завидует, а потому ненавидит. Факт второй. Вы написали письмо его возлюбленной мадемуазель де Лавальер, он об этом письме узнал, он его прочитал, оно вызвало его горячую ревность, поэтому он вас ненавидит ещё больше.
— Но ведь это вы рекомендовали мне написать это письмо, монсеньор! — удивился Фуке.
— Да, признаюсь, я дал плохой совет. Мне удалось узнать раньше других, что эта мадемуазель будет оказывать весьма большое влияние на Короля, и поэтому я посчитал нелишним заручиться дружбой или любовью этой мадемуазели. Вы обладаете даром производить впечатление почти на всех женщин Франции! Я лишь ошибся в оценке её характера. Таких женщин – одна на миллион. Ей нужен Король только как тот самый мужчина, которым он является помимо его королевской власти и достоинства. Если бы назавтра Король оказался самым простым гражданином Франции, она любила бы его ничуть не меньше, а если бы кто-то другой оказался Королем, он не вызвал бы в ней никаких чувств. Такие отношения называют любовью.
— Я всё объясню Королю! Я объясню, что предлагал лишь дружбу мадемуазель де Лавальер. Он поймет меня, ведь он – мужчина!
— Людовик – мужчина, и именно поэтому он поймёт вас по-своему, не так, как вы хотели бы, чтобы он понял. Впрочем, ничего не надо объяснять. Я ведь принес вам приказ об отмене ареста, — возразил Арамис.
— Не может быть, чтобы человека арестовали только за то, что он старался угодить своему Королю и предложил дружбу подруге Короля! — в сердцах воскликнул Фуке.
— Сотни тысяч людей казнили и за меньшие проступки, впрочем, это было не в наши дни, слава богу! Но есть ещё и третий фак. Он состоит в том, что за вами числится тринадцать миллионов, за которые вы не сможете оправдаться.
— Это досадное недоразумение возникло не вчера, но Король решил арестовать меня именно вчера. К тому же я эти деньги не украл, я лишь потерял бумаги, подтверждающие правомочность сделанных мной расходов на благо Короля и Франции. Впрочем, я признаю, что при отсутствии этих документов я – вор, обокравший казну.
— Король решил вчера вас арестовать по той причине, что все три факта были ему преподнесены одновременно одним человеком.
— Его зовут Кольбер, я знаю! Каким образом он дознался до тринадцати миллионов, я не могу понять.
— Я понимаю это, монсеньор, но дело не в этом. Сейчас и это не имеет значения. Король не сердится на вас, и вы более никогда не услышите об этом долге. Его больше нет.
— Неужели Король настолько великодушен, что простил мне все три греха или факта, о которых вы только что сказали?
— Ничуть! Людовик XIV вас не простил, и никогда не простит, но Король Франции вас простил окончательно, и не будет выставлять к вам никаких претензий.
— Вы говорите загадками, монсеньор!
— Для того, чтобы вы все смогли понять и оценить по достоинству, монсеньор, мне придется посвятить вас в тайну, которая до вчерашнего вечера была известна лишь трем людям и господу. Сегодня ночью ещё один человек был в нее посвящен, хотя, полагаю, она его не образовала. Вы будете пятым, — с улыбкой произнес Арамис.
— Я умею хранить тайны, свои и чужие, — возразил Фуке, — но именно поэтому я знаю, что лучший способ хранить чужую тайну – это не знать её вовсе. Так будет спокойнее и мне, и вам.
— Но я намерен раскрыть вам эту тайну, монсеньор, — возразил Арами.
— Если это важно для вас, я весь внимание, — ответил Фуке.
— Знаете ли вы, что у Людовика XIII имеется брат?
— Разумеется, об этом знает весь мир, это Герцог Орлеанский! — пожал плечами Фуке.
— Я имею в виду другого брата, брата-близнеца.
— Невозможно! Рождение Людовика произошло в присутствии надлежащих свидетелей, — продолжал возражать Фуке.
— Так оно и было, — согласился Арамис, — но эти свидетели покинули Королеву, когда роды первенства закончились. Однако, на этом схватки не закончились, и спустя некоторое время Королева родила второго сына, похожего на первого как две капли воды.
— Это любопытная фантазия, дорогой д’Эрбле, надо будет поделиться этим забавным сюжетом с господином Лафонтеном. Однако, следует для этого сюжета избрать другую страну, и даже, вероятно, другой век. Славная получится сказка! — развеселился Фуке.
— Опомнитесь, монсеньор! Я сообщил вам чистую правду, — перебил его Арамис.
— Позвольте… Вы утверждаете, что Королева Анна родила не одного дофина Людовика, а сразу двух, братьев-близнецов? — посерьёзнел Фуке. — Каким же образом, спрошу я вас, это осталось тайной для всей Франции, и почему это не осталось тайной для вас, господин д’Эрбле?
— Понимаю ваше недоверие, монсеньор, и готов разъяснить все интересующие вас обстоятельства. Во-первых, Король поначалу обрадовался, однако поспешил поделиться своей радостью с кардиналом. Ришелье, никогда не забывавший о государственных интересах, охладил радость Короля, разъяснив его, что один дофин – это спокойствие и благополучие страны, тогда как два равноправных претендента – это источник смуты и бедствий.
— Разве не могли бы заблаговременные изданные Королем законы о престолонаследии на это случай урегулировать все эти проблемы? — удивился Фуке.
— Согласны ли вы, монсеньор, что два брата близнеца юридически имеют совершенно равные права на наследие престола? — спросил Арамис.
— Бесспорно! — ответил Фуке. — Различные толкователи допускают отклонения от этого утверждения, которые лишь ещё больше запутывают ситуацию. Тогда как одни утверждают, что старшим является тот брат, который первым вышел из чрева, другие утверждают, что напротив, первым выходит тот, который был вложен последним, то есть тот, кто рожден первым, был зачат вторым. В этой запутанной ситуации правильнее, на мой взгляд, признать за близнецами полное равенство в правах. Я бы сказал, что с позиции правовой близнецы едины в своем праве, и их права равны, следовательно, если они будут разделены, то лишь поровну.
— Поскольку я слышу этот ответ из уст генерального прокурора Франции, ваше утверждение я признаю единственно верным, — улыбнулся Арамис.
— Я уже не генеральный прокурор, — грустно улыбнулся в ответ Фуке.
— Уже или ещё, мы разберемся с этим позже. Я полагаю, что вы не откажитесь получить должность генерального прокурора из рук Короля в дар, при условии, что Король выкупит эту должность у того, кто купил у вас её хитростью? Но мы отвлеклись от темы, — продолжал Арамис. — Итак, если были рождены близнецы, а так оно именно и было, то по законам божьим и человечьим они должны были бы получить равные права в отношении наследства короны Франции. Оба они имели право жить во дворце, воспитываться как принцы, быть объявлены наследниками Короля. Но из соображений, которые привел Королю и Королеве Ришелье, одного из братьев, родившегося лишь на полчаса позже, преступным образом обездолили. Его сначала тайно передали кормилице, где он рос вдали от дворца, хотя и не в нищете, но не в той роскоши, которая подобает наследнику престола, а позднее из тех же побуждений оградить оставшегося наследника от любых потрясений, а Францию – от угроз переворота, несчастного принца поместили в Бастилию.
— Это ужасно, и я готов вам поверить и возмутиться вместе с вами, монсеньор, но вы не ответили на мой вопрос о том, откуда вам это известно? – беспокойно спросил Фуке.
— В те времена я был молод, влюбчив, романтичен, и полагал прекраснейшей на свете одну даму, которая была настолько близка Королеве, что она была посвящена в эту тайну. — вновь улыбнулся Арамис.
— Герцогиня де Шев…
— Не нужно имён, монсеньор, мы и без того их назвали уже слишком много!
— И вправду я знал, что она без памяти влюблена в одного то ли мушкетера, то ли аббата, так это были вы, епископ?
— Многие священнослужители по молодости не отличались воздержанием, что сделало их ещё более ретивыми служителями божьими, поскольку им есть что замаливать, — вздохнул Арамис, и поднял глаза к небу.
— Так она вам всё рассказала, — догадался Фуке.
— Не вполне. Она лишь однажды решилась прибегнуть к моей помощи для улаживания одного вопроса в связи с этим делом, я обратил внимание на кое-какие несообразности этого дела, произвел свое маленькое расследование собственными силами, после чего моя очаровательная знакомая — в те годы она была просто прелесть, как очаровательна! — рассказала мне все, что мне угодно было узнать, опасаясь, что иначе я сделаю так, что кое-кто, кому не следует знать то, что знаю я, все-таки это узнает.
— Вы убедили меня, монсеньор. Я верю каждому вашему слову! — воскликнул Фуке. — Но эти знания налагают на нас некоторые обязанности! Мы не можем допустить, чтобы законный сонаследник короны Франции томился в Бастилии!
— Точно также рассудил и я, монсеньор, — весело сказал Арамис, радуясь, что нашел в лице Фуке столь здраво рассуждающего единомышленника. — Ведь если один брат получил все права, обделив другого, имеющего точно такие же права, тогда первый из них – узурпатор, а второй – невинная жертва, не так ли?
— Именно так, и наш долг бороться за установление справедливости! — подхватил с энтузиазмом Фуке.
— Бороться уже не надо, — пожал плечами Арамис.
— Вы хотите сказать, что мы опоздали? — ужаснулся Фуке. — Неужели несчастный принц погиб в Бастилии?
— Он жив и здоров, мой дорогой друг, с ним всё в порядке, успокойтесь! — возразил Арамис.
— Не может быть всё в порядке с принцем, заточенным в Бастилии! Едемте немедленно его освобождать! — не унимался Фуке.
— Для начала просто согласитесь с тем, что второй брат имеет все законные основания править Францией, тогда как первый из братьев, пусть даже невольно, не зная всех обстоятельств, о которых я вам рассказал, все-таки оставался узурпатором?
— Безусловно, монсеньор! Два брата-близнеца – это почти то же самое, что один человек, они едины два в одном. Это так, и поэтому тем более мы должны поспешить, ведь только подумайте, что каждая лишняя минута, проведенная принцем в Бастилии, ужасна, это пятно позора на всю страну! — не унимался Фуке.
— Мы, наконец, подходим к тому объяснению, которое я пытаюсь вам дать. Сопоставьте два факта. Первый, о котором я вам сказал, что Людовик XIV вас ненавидит и никогда вас не простит. Пребывание его у власти является для вас приговором. Тот, другой, которого, кстати, зовут Филипп, не только не испытывает к вам никакой ненависти, но напротив весьма расположен к вам, поскольку знает о вас из моих рассказов, а не из уст клеветников и завистников, таких, как Кольбер.
— Я не вижу никакой связи между этими фактами, — недоумевал Фуке.
— Добавьте к этому тот факт, что вы получили из моих рук указ Короля об отмене ранее подписанного указа о вашем аресте.
— Такой указ мог бы подписать Филипп. Я понимаю! Вы убедили Короля освободить Филиппа и теперь Франция имеет двух Королей? И второй Король убедил первого отказаться от моего ареста? Весьма причудливый ход событий! — обрадовался Фуке.
— В этом отношении я разделяю взгляды Ришелье о том, что для Франции два Короля не нужны, это слишком много. Вдвое больше, чем требуется.
— Тогда в чем же состоит объяснение? Вы пригрозили Королю, что раскроете его тайну, и тем заставили его отказаться от моего ареста? Знаете ли вы, что это крайне рискованно? – озабоченно спросил Фуке.
— Рискованными я называю те мероприятия, в которых есть шанс победить. В ситуации с угрозами Королю шансов на успех нет. Если бы я поступил так, как вы говорите, мы оба с вами уже были бы в Бастилии, — горько произнес Арамис. — Подумайте же! Во Франции сейчас только один Король, он прекрасно расположен к вам, и, следовательно, это не Людовик!
— Неужели?! — ужаснулся Фуке. — Вы подменили Короля его братом-близнецом! Какое жуткое преступление! Ведь вы не могли действовать убеждениями. Следовательно, вы действовали силой! Вы подняли руку на своего монарха, на Короля? Если вы не боитесь суда человечьего, побойтесь хотя бы суда божьего!
— Я склонен считать, что господь избрал меня орудием восстановления справедливости, а в этом случае я не враг божий, но его верный слуга, — с показным смирением ответил Арамис.
— Немыслимо! Покуситься на свободу Короля в тот самый миг, когда он у меня в гостях и доверился мне полностью? — продолжал негодовать Фуке.
— Не так уж сильно он доверился вашему гостеприимству! — возразил Арамис. — Он привел с собой стражу, которая охраняла его в вашем доме.
— Он мог приводить с собой всех, кого ему угодно было привести. Друзья Короля – мои друзья, а его гости – мои гости. — упрямо возразил Фуке.
— Даже те, кому велено вас арестовать? — холодно спросил Арамис. — Да очнитесь же вы от своих фантазий и предрассудков!
— Вы убили Короля? — воскликнул в страхе Фуке.
— Всего лишь поменял местами двух братьев-близнецов. Вспомните, монсеньор, вы же сами сказали, что два брата-близнеца – это почти то же самое, что один человек, они едины два в одном? Следовательно, поменять их местами, это то же самое, что просто повернуть одного человека! Там, где было лево, стало право, а где было право, стал лево, целое осталось целым.
— В моем доме было учинено насилие над моим гостем! Одно это позорит мой дом навсегда, как и меня! Но насилие было учинено над Королем Франции! Этот позор мне не смыть ничем вовеки! Лучше бы меня сегодня арестовали и препроводили в Бастилию!
— Но ведь вы невиновны ни в чем, монсеньор, тогда как Людовик виновен перед вами! — пытался возражать Арамис.
— Если бы не ваша авантюра, я бы оказался в Бастилии без вины. Страдать невинному – не столь страшно, как страдать, зная, что имеешь за собой великую вину! Горе мне! Но я поправлю всё! Я немедленно еду в Бастилию, чтобы освободить Короля!
— И занять там его место? А заодно и упрятать туда меня, монсеньор? И того невинного принца, который ничуть не меньше прав имеет на тот трон, который Людовик занимал единолично? — равнодушно спросил Арамис.
Действительно, его охватила полная апатия, порожденная разочарованием, поскольку великий Фуке вместо того, чтобы оценить ум и предприимчивость Арамиса и порадоваться возможности пожинать плоды столь успешного замысла, воплощенного в жизнь, намерен все испортить, в результате чего судьбы дорогих ему людей будут безнадежно искалечены. В этом списке были и Филипп, и Фуке, но прежде всего в нем были Портос и сам Арамис. Но едва лишь Арамис вспомнил про Портоса, апатия его улетучилась. Он должен спасти Портоса, который во всем доверился ему.
— Монсеньор, вы вольны поступать так, как сочтете нужным, поскольку вы отныне свободны, — сказал Арамис уже без какой-либо апатии, — но помните, что то, что вы задумали, вознесет на вершину власти ваших врагов, и обратит в прах ваших друзей.
— Скорблю об этом, господин д’Эрбле! Думая о Короле, я не подумал о вас и о других моих и ваших друзьях! Разумеется, вы правы. Я должен дать вам возможность скрыться. Езжайте немедленно в Бель-Иль! Он укреплен так, что Королю не под силу будет его взять. Укройтесь там, забирайте с собой господина дю Валона. Возьмите себе все алмазы, которые найдете в моем секретере, они ваши, а мне больше ничего не нужно!
— Если бы ваш ум был настолько же холоден, как горячо ваше сердце, — воскликнул Арамис, — вы были бы чрезвычайно великим человеком! Чего бы только не достигли бы мы вместе!
— Я не стремлюсь к тому, чтобы быть великим, — возразил Фуке.
— А как же надпись на вашем гербе? Ведь там написано: «Куда только не взберусь!»
— Ещё совсем недавно я видел смысл в этом девизе. Но не сегодня, не сейчас. В настоящую минуту я предпочел бы быть нищим и просить подаяние на ступенях церкви, чем нести тяжкое бремя позора за предательство своего Короля в ту минуту, когда он доверился мне и был в моем доме гостем.
— Вы напрасно не хотите задуматься на минуту, оценить всю ситуацию. Я не понимаю вашего упрямства, — устало сказал Арамис.
— Это не упрямство, это принцип, это мой образ мышления и правило жизни, — ответил Фуке.
— Мир, в котором мы все живем, не подходит для столь благородных людей, как вы.
— У меня есть свои недостатки, я их знаю, и не пытаюсь исправиться, но вы покусились на те мои принципы, которые для меня несомненны. Я не могу приносить в жертву собственному благополучию благополучие Короля.
— В этом случае вы будете принесены в жертву прихотям, ревности и капризам того самого Короля, о котором вы так хлопочете, безумец вы мой дорогой! — печально произнес Арамис.
— Я готов к этому. Я даю вам четыре часа, чтобы вы и дю Валон покинули замок Во. Этого времени достаточно не только для того, чтобы оторваться от любой погони и благополучно добраться до крепости Бель-Иль, но даже для того, чтобы покинуть Францию.
— Что ж, я мог бы остановить вас силой. И вы, возможно, впоследствии были бы мне за это благодарны. Но я не желаю этого делать. Удивительно! Хотя связать вас и запереть в вашем же доме, пока вы не одумаетесь, было бы не только самым простым выходом для меня и для вас, но и было бы весьма полезным моим дальнейшим планам, тогда как отпустить вас означает для меня изгнание из Франции навсегда, и к тому же смертельную опасность для меня и для моего друга дю Валона, я не хочу вас останавливать, — произнес Арамис.
— Оставьте размышления на более спокойные времена, а теперь к делу. Те четыре часа, которые я вам дал, уже начались, и у вас остаётся все меньше времени! Я иду собираться в дорогу, после чего я поеду в Париж, чтобы вызволить моего Короля из Бастилии.
С этими словами Фуке ушел.
— Причина в том, что я реализую собственные планы, — грустно проговорил Арамис. — Если бы мы действовали по нашему общему плану, моему, а также Атоса, Портоса и д’Артаньяна, я бы смахнул этого ничтожного романтика со своего пути как смахиваю пылинки с рукава. Но без этой нравственной поддержки нашего святого союза, я уступаю таким нелепым аргументам, как гостеприимство суперинтенданта, или его ложные понятия о долге верноподданного. Признавая за двумя принцами равные права, он все-таки готов смириться с тем, что в Бастилию будет упрятан тот, который уже и без того слишком долго в ней томился, но не может смириться, что всего лишь несколько часов проведет в ней тот, кому там самое место. Жалкий человечишка, управляемый ложными понятиями о чести. Безусловно, он попадет в Бастилию, и свидетелем Бог, что я не ударю и палец о палец для того, чтобы его из нее вызволить, даже если мне такая возможность представится. Этого человека более нет для меня.

XIV. Забытый принц

Первым побуждением Арамиса было направиться к Портосу и немедленно скакать, что есть сил, в крепость Бель-Иль, и, возможно, дальше, за пределы Франции. В Испании у Арамиса были весьма крепкие позиции, и он мог бы там неплохо устроиться вместе с Портосом. Но Арамис вдруг вспомнил, что он совсем забыл о судьбе несчастного принца Филиппа.
«Если мы с Портосом уедем, и оставим его одного на троне, — говорил он себе, — это будет крайне неверным поступком».
Но Арамиса волновала не этическая сторона дела, как могли бы подумать наши читатели, а политическая.
«Как будут развиваться события тут, в замке Во и во всей Франции, если я сейчас уеду? — спрашивал себя Арамис. — Пока Фуке не вернул Людовика, Филипп для всех является Королем. Он может подписывать приказы, вершить судьбы, даже объявить войну! Конечно, вернувшийся Людовик отменит все эти приказы, но далеко не всякий приказ можно отменить. Хотя подарки и милости можно отменить, заточенного в Бастилию узника можно выпустить на волю, но, к примеру, казненного уже не оживишь никакими приказами Короля, объявленную войну не прекратишь единым росчерком пера! Если я вверил Францию человеку, который должен был действовать по моему совету, а сам исчезну, что будет делать этот всемогущий пока принц, который и не подозревает, что вскоре его могут вернуть обратно в Бастилию, а то и вовсе казнить? И почему я так уверен, что Фуке сможет возвратить Людовика? Преданный мне Безмо скорее заключит Фуке в Бастилию, нежели выпустит по его требованию узника, о котором знает, что на нем величайшая вина государственной измены, ведь он думает, что это всего-навсего несчастный сумасшедший, волей случая похож на Короля, который возомнил себя Королем, и поэтому должен содержаться в Бастилии наиболее тайно, которого нельзя выпускать, ибо выход такого человека на свободу означает для Безмо неподчинение Королю, смертную казнь за измену Франции! Фуке будет тщетно пытаться вернуть Людовика, но у него, разумеется, ничего не получится! И все же я не должен рисковать. Если получилось у меня, может получиться и у Фуке, поскольку, мне кажется, сегодня не мой день, и судьба может послать Фуке неожиданную помощь с той стороны, о которой я не подозреваю. В конце концов, я не должен слишком беспокоиться о судьбе Филиппа. В любом случае он – принц крови, и ему не грозит смертная казнь, чего нельзя сказать обо мне и о Портосе. Если Фуке вернет Людовика, он сам окажется на его месте в Бастилии, туда же упрячут и Филиппа. Тогда лучшее для меня место – Испания. Если же у Фуке ничего не выйдет, тогда можно будет не спеша вернуться к Филиппу, и объяснить свое отсутствие настоятельной необходимостью некоторых срочных переговоров с будущим союзником Франции. Я был в Испании, заботясь об укреплении трона Филиппа, я решал его задачи, я находился на его службе. Кроме того, я настолько ему доверяю, что позволил ему самостоятельно принимать решения, управляя Францией на правах Короля. Разве это не оправдает меня в его глазах? Также не следует забывать и то, что слишком быстрое мое возвышение, слишком частое посещение Филиппа может броситься в глаза кому-то чересчур наблюдательному. Такому, как д’Артаньян. Да, впрочем, других таких нет, но его одного достаточно. Уже сейчас я снова чествую, как по спине струится холодный пот, когда я вспомнил тот взгляд, которым д’Артаньян посмотрел на меня, когда спросил о том, как долго я состою в дружбе с Королем. К счастью, он ничего не заподозрил. Но он может догадаться, если я буду слишком часто появляться в покоях Филиппа. Я прав, следует удалиться. Как ни крути, наше с Портосом место в крепости Бель-Иль, или даже в Испании. Итак, в путь».
После этих размышлений Арамис решительно направился на поиски Портоса с намерением немедленно покинуть замок Во.
Подходя к комнате Портоса, Арамис услышал оглушительный ровный храп. Добродушный гигант сладко спал сном праведника, каковым ему ничто не мешало себя ощущать. Бравый мушкетер уже в мыслях и во сне видел себя герцогом и пэром, человеком, лично услужившим Королю и обласканным им всемерно. Завистливые соседи с низкими поклонами спешили к нему с поздравлениями, но он только отвечал: «Полноте, господа! К чему эти церемонии, ведь мы соседи! Однако, позже, господа, не сейчас! Я спешу к Королю на ужин!» И соседи склонялись ещё в более низком поклоне, чем прежде.
В самой середине этого сна в нем появился Король, который почему-то голосом Арамиса сказал: «Да пробудитесь же вы наконец, Портос! Мы должны спешить!»
Портос протер глаза и увидел перед собой Арамиса, который вздохнув сказал:
— Боже правый! Как крепко же вы спите, Портос! Пора просыпаться, мы спешим.
— Почему бы мне не спать, если мы всю ночь провели в поездках! Это, знаете ли, утомляет! — расхохотался Портос.
— Следующая наша поездка состоится прямо сейчас, но ехать мы будем не в карете, а верхом. В дорогу, Портос! — решительно ответил Арамис, из чего Портос понял, что он не шутит.
— Даже не подкрепимся перед дорогой? — грустно спросил он.
— Подкрепимся в дороге, или лучше по прибытии на место, — ответил Арамис.
— Понимаю! Нас ждёт завтрак у Короля? — радостно подмигнул Портос, который даже не удосужился удивиться, почему на завтрак к Королю надо куда-то ехать, если сам Король находится рядом, в замке Во.
— Не сразу и не вполне в том виде, как вы предполагаете, но кое-какие приключения нас, несомненно, ожидают, — ответил Арамис, тщетно изображая искренность на своем худом лице.
— Приключения – это даже лучше, чем завтрак у Короля! — воскликнул Портос, прибавив, — А всё-таки не худо бы подкрепиться в дорогу.
— Мы едем на ваших конях, к их седлу уже прикреплены дорожные сумки, в которых лежат копченные окорочка, сыр, хлеб и бургундское вино, — сообщил Арамис.
— И заряженные мушкеты, как всегда? — осведомился Портос. — С такой экипировкой мы доедем хоть до самой Англии!
— Не исключено, что так и придется… Придется скакать довольно долго, — ответил Арамис, который вовремя сообразил, что пока они не отправились в путь, не следует сообщать Портосу конечную цель путешествия. — Итак, в путь!
— Обнимем перед дорогой д’Артаньяна и в путь, — ответил Портос.
«Боже мой, сколько задержек! От предоставленных нам Фуке четырех часов осталось немногим более трех, — подумал Арамис, — Но Портос прав. Обнять д’Артаньяна необходимо, поскольку, очень может статься, что другой такой возможности у нас не будет уже никогда. Следует проститься».
В этот самый миг в дверях появился д’Артаньян.
— Рад видеть вас в добром здравии, друзья мои! — воскликнул он. — Фортуна улыбнулась вам, Арамис, и вы распространяете её свет на нашего дорогого Портоса. Как это мило! Поскольку кони Портоса стоят оседланные, с провизией и мушкетами в седле, я полагаю, вы спешите выполнить одно из важнейших поручений Короля?
— Вы угадали, д’Артаньян! — радостно воскликнул Портос. — Поедем с нами, как в старые добрые времена?
— Мы, действительно, очень спешим, и наше поручение не предполагает попутчиков, даже столь дорогих нашему сердцу как д’Артаньян, — холодно возразил Арамис. — Впрочем, это не мешает нам обняться перед расставанием. Мы с Портосом желаем вам счастья, а вы пожелайте нам счастливого пути.
Друзья обнялись и от чистого сердца обменялись пожеланиями перед расставанием.
— Как славно, что мы все вместе и все заодно! — умилился Портос, на что Арамис лишь пожал плечами, тогда как д’Артаньян пристально посмотрел в глаза Арамису, после чего с ироничной улыбкой кивнул Портосу.
— Иначе и быть не могло, не правда ли, Арамис? — ответил он, после чего добавил, — Вижу, вы очень спешите. Не теряйте драгоценного времени.
Портос и Арамис двинулись по направлению к конюшне, а д’Артаньян сказал сам себе: «Странные дела творятся. Я был уже уверен, что Арамису удалось подменить Короля его братом-близнецом, но, судя по всему, Арамис слишком уж сильно спешит удалиться от Короля так далеко, как только возможно, прихватив с собой Портоса. Что до нашего великана, то он во всем слушается Арамиса, который, вероятно, пообещал ему герцогство. Но со стороны Арамиса крайне непоследовательно удаляться от своего ставленника именно в тот момент, когда оба они столь нужны друг другу, Арамис нужен принцу, чтобы давать ценные советы, а принц нужен Арамису, чтобы проворачивать его бесконечные интриги в бесконечном стремлении захватить как можно больше власти. По-видимому, замысел Арамиса провалился, или может провалиться в самое ближайшее время. У Арамиса величайший нюх на опасности. Недаром он советовал пристрелить Мордаунта тогда, когда для этого у нас ещё не было никаких оснований! Этот человек в огне не сгорит и в воде не утонет. Убегающий Арамис способен вызвать волнение даже у меня. Пойду-ка взгляну на Короля. Арамис уехал, никто не остановит меня перед дверями покоя Его Величества».
И д’Артаньян неспешно направился к покоям Короля.
В эту самую минуту Филипп только оделся и завершил свой завтрак. Он ещё никого не успел принять, когда д’Артаньян велел лакею доложить о себе. На правах капитана королевских мушкетеров, то есть фактически личного телохранителя Короля, он мог бы при необходимости войти и без доклада, но лишь в крайнем случае. Однако, на него не распространялся придворный этикет, и он мог посетить Короля даже тогда, когда ещё никому не были открыты двери для аудиенции, включая даже членов королевской семьи.
— Ах, д’Артаньян, входите, — обратился к нему Филипп, отчего хитрый гасконец, ожидавший увидеть на троне самозванца, вздрогнул.
«Неужели я ошибся, и Король по-прежнему на своем месте? — спросил он себя. — Кажется, мои умозаключения заставили меня сделать ошибочные выводы?»
— Доброе утро, Ваше Величество, — ответил он и низко склонился к руке Короля.
— Скажите, д’Артаньян, куда пропал ваш друг, епископ ваннский? — спросил Король небрежным тоном, который всё же не смог скрыть от капитана мушкетеров сильнейшую заинтересованность в ответе.
— Мне показалось, что вы, Ваше Величество, отправили его по какому-то важному поручению. Он очень спешил отъехать.
— Так и есть, я просто запамятовал! — воскликнул Король.
«Он передо мной оправдывается, это не Король, — подумал д’Артаньян. — Но я не должен допускать ошибки! Попробую последнее средство».
— Позвольте спросить, Ваше Величество, каково ваше мнение насчет праздника, устроенного в замке Во господином суперинтендантом Фуке? Вчера вы, кажется, изволили заметить, что праздник удался на славу? — произнёс д’Артаньян, делая ударение на последних четырех словах. — Скажите ли вы сегодня то же самое об этом празднике?
— Мне нечего добавить к моим словам, капитан, кроме того, что я уже сообщил вчера. Прием, устроенный господином Фуке, действительно, великолепен, и я намереваюсь его отблагодарить, — ответил Король. — Я пока ещё не выбрал конкретный способ проявления моей благодарности, но я об этом уже размышляю.
«Это не он, — подумал д’Артаньян. — Нет сомнения, Короля подменили!»
— Господин ваннский епископ, несомненно, посоветует, Ваше Величество, когда и как будет лучше вознаградить господина Фуке, — ответил д’Артаньян с поклоном. — Я постараюсь разыскать его и направить к вам, как только он вернется.
— Прекрасно, господин д’Артаньян, я поручаю вам это дело. — обрадовался Лжекороль. — Идите же, и выполняйте моё поручение.
— Слушаюсь, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян и с поклоном удалился.

XV. Лжекороль на троне

После того, как Филипп начал принимать посетителей, почти ничто не омрачило его и не вызвало опасений. Он держался именно так, как научил его Арамис, что позволило ему не вызвать ни малейших сомнений в том, что на троне по-прежнему находится тот же самый человек, который был на нем вчера и все предшествующие годы царствования Людовика XIV. Даже Королева-мать ничего не заподозрила, хотя она проявила небольшую тревогу в отношении голоса Филиппа, который все же незначительно отличался от голоса Людовика. Филипп сослался на то, что вчера его слегка просквозило, однако, ничего страшного не произошло, горло у него уже не болит.
— Я направлю к вам лекаря, Ваше Величество, — сказала Королева.
— Право не стоит, матушка, я уже вполне здоров, — ответил Филипп, и увидел, что Королева совершенно успокоилась.
«Даже если она о чем-то догадается, она не выдаст меня», — подумал Филипп, который со смешанными чувствами любви, беспокойства и обиды рассматривал Королеву, припоминая ту мимолетную встречу, которая осталась в его памяти.
В этот день на аудиенции присутствовали все родственники Короля, кроме супруги, Марии-Терезии, отчего Филипп вздохнул с облегчением: ему почти не доводилось видеть женщин, кроме двух женщин, кормилицы и хозяйки дома, Королевы-матери, и той необычайно красивой и милой девушки, с которой он встречался несколько раз случайно, пока его ещё не содержали в Бастилии. Впервые он встретил её ещё девочкой.
Филипп вспомнил эту встречу так, как будто она была неделю назад.
Его кормилица, няня и гувернантка в одном лице, мадам Оншан, была высокой женщиной, которая носила чёрное платье с длинными свисающими рукавами, которые были отделаны кружевами. На голове она носила бархатный капюшон. Когда много позже Филипп увидел канонника, ему показалось, что он одет почти так, как одевалась его кормилица. Они временно проживали в доме её дальней родственницы, мадам Готон.
Когда Филипп, ещё маленьким мальчиком, жил под присмотром мадам Оншан в доме мадам Готон, стоявшем в такой глуши, что никто к ним никогда не заезжал в гости, однажды произошло нечто странное. Неподалёку, где проходила дорога, по всей видимости сломалась карета. В карете ехала неизвестная знатная девочка со своей гувернанткой. Девочка была приблизительно того же возраста, в каком был тогда Филипп. Сначала Филипп увидел только девочку, которая, видимо, решила прогуляться по лесу, и вдруг обнаружила почти в глухом лесу этот дом, где жил Филипп. Она увидела Филиппа и смело подошла к нему, явно намереваясь познакомиться.
Вдруг из леса выбежала взрослая дама, которая в ужасе стала кричать:
 — Мадемуазель де Грамон! Вернитесь! Туда нельзя ходить!
Мадам Оншан в ужасе вскричала:
— Мадемуазель де Грамон!
После этого она схватила Филиппа за руку и потянула его к дому. При этом она постаралась закрыть лицо Филиппа от неожиданной гостьи.
Тем временем незнакомая девочка закричала:
— Славная мадам Готон! Это я, Катерина-Шарлотта! Я пришла попить молока и поесть яиц!
Голос этой девочки звенел небесным колокольчиком, от этого голоса Филипп почувствовал сладкую дрожь по всему телу. Ему не хотелось уходить в дом, он хотел дольше оставаться рядом с этой девочкой, поэтому он сказал:
— Молоко! Она говорит о молоке! Но я проголодался, я тоже хочу молока. И я хочу яиц. Мадам Готон, принесите нам молока и яиц!
Но мадам Оншан была неумолима, она сказала Филиппу:
— Пойдемте, сударь, сейчас не время вам здесь оставаться.
Мадам Готон также попыталась увещевать его.
— Сударь, умоляю вас, ступайте скорее в дом, — сказала она.
Филипп никогда раньше не видел её такой испуганной. Она пыталась силой затащить Филиппа в дом, но так повелось, что к Филиппу почти никогда не применяли силу, а действовали лишь уговорами.
Девочка оказалась не только красивой, но и смелой. Хотя она явно понимала, что взрослые дамы – и мадам Готон, и гувернантка девочки, выбежавшая за ней из леса, – обе не желали, чтобы дети познакомились. Возможно, именно поэтому она дерзко подошла к Филиппу с просила:
— Как вас зовут?
— Меня зовут Жюль Филипп, — ответил Филипп.
— А дальше? — спросила мадемуазель де Грамон.
 — Дальше? — удивился Филипп. — Это все. Разве этого недостаточно?
— Только Короля зовут просто Людовиком, — возразила девочка дерзко, — а вы явно не Король!
Услышав слово «Король», мадам Оншан всплеснула руками, в ужасе подскочила к Филиппу, взяла его на руки и бросилась бежать в дом. При этом Филипп почувствовал, что она настолько сильно напугана, как будто бы за ними гналась волчья стая.
Но девочка упорно не желала уходить, требовала, чтобы её пустили в дом, тогда как сам Филипп вдруг решился на бунт, чего с ним никогда раньше не было. Он также требовал, чтобы ему позволили познакомиться с этой девочкой.
Все три дамы явно были напуганы.
Наконец, мадам Оншан объявила Филиппу:
— Вы получите молоко, сир, при условии, что все мы будем его пить в нижней зале, и вы будете вести себя достаточно тихо, чтобы не привлечь сюда новых гостей.
— Обещаю! – почти в один голос сказал Филипп и мадемуазель де Грамон.
Так состоялось первое знакомство с этой девочкой.
Оно обернулось горем для Филиппа. По-видимому, те, кто повелел держать его вдали от людей, каким-то образом узнали о том, что его уединение было нарушено. Филиппа перевели в другое место, более глухое и закрытое от людских глаз. Мадам Оншон и мадам Готон он больше никогда не видел, и подозревал, что с ними произошло что-то очень скверное.
После этого судьба подарила ему ещё две случайных встречи с этой девочкой, но к этому времени она уже стала прекрасной юной девушкой. И хотя эти две встречи произвели на него более сильное впечатление, сейчас он почему-то припомнил именно эту их первую случайную и роковую встречу в лесной избушке.
— О чем вы задумались, сын мой? – ласково спросила Королева-мать.
— Я было подумал, впрочем, вздор, ничего, ни о чем, — рассеяно отвечал Филипп. — Почему я не вижу здесь…
— Мадемуазель де Лавальер? — надменно спросила Королева-мать.
— Нет, что вы, матушка! — удивился Филипп.
— Королева, как вы знаете, несколько больна, и вы сами освободили её от сегодняшней аудиенции, — продолжала Королева-мать уже менее холодно. — Впрочем, ваше желание её видеть, вероятно, исцелит её, ведь она – ваша законная супруга перед богом и перед людьми, и кажется, чуточку больше внимания к ней с вашей стороны исцелило бы её окончательно. Не позвать ли Её Величество Марию-Терезию?
— Пусть она отдыхает и выздоравливает, — поспешно ответил Филипп.
Королева-мать с достоинством поклонилась.
Филипп между тем рассматривал своего младшего брата, Герцога Орлеанского, которого также назвали Филипп. Ему подумалось, что этот брат, который не отнимал у него ни свободы, ни короны, достоин его братской любви и покровительства. Филипп в этот момент не осознавал, что и Людовик ничего у него не отнимал по той простой причине, что попросту не знал о его существовании. Тех же, кто отнял у него его судьбу принца и короля, были уже мертвы, кроме Королевы-матери, которая ничего не могла с этим поделать, и, по-видимому, сама умчалась от этой несправедливости по отношению к её сыну ничуть не меньше, чем сам Филипп, а возможно, даже больше, ведь мучения душевные многократно тяжелее мучений телесных.
Филипп решил, что он будет любить всех своих родных и не будет таить зла ни на кого из них. Он ласково улыбнулся Герцогу Орлеанскому, кивнул его супруге Принцессе Генриетте по прозвищу Минетта, и махнул рукой, давая понять, что прием окончен.
Когда все последовали к выходу, Филипп обратился к Герцогу Орлеанскому:
— Брат мой, прошу вас, задержитесь ненадолго!
— Я весь в вашем распоряжении, Ваше Величество, — с удивлением ответил Герцог.
— Скажите, брат мой, — мягко проговорил Филипп, — Мадемуазель де Грамон. Как она поживает?
— Вы говорите о Княгине Монако? — удивился Герцог.
— Так она замужем, — грустно и несколько разочарованно произнес Филипп.
— Если вы питаете интерес к этой особе, Ваше Величество, то факт её замужества ничего не значит, ничему не мешает, и даже больше. Но почему вы спрашиваете о ней меня, а не вашего друга графа де Гиша? Понимаю, вы не хотите вмешивать её брата в ваши отношения. Что ж, вполне умно. Но мне кажется, что де Гиш не тот человек, который бы стал мешать вам в подобных приключениях. К тому же, быть может, ему уже давно пора было бы остепениться и позаботиться о делах своего Короля, нежели заглядываться на супругу брата Короля, не так ли?
— Дорогой брат, я сегодня немного не в себе. Простите, что задаю столь глупые вопросы, спрашиваю у вас о том, что легко мог бы узнать у де Гиша, я просто несколько переутомился от этих празднеств. Прошу вас не рассказывать о нашем разговоре никому.
— Разумеется, Ваше Величество! – ответил Герцог Орлеанский, думая про себя, что у него появилась любопытная тема для вечерней беседы с супругой.
Наивный Филипп думал, что подобные обещания чего-то стоят. Если он хотел, чтобы его брат никому ничего не рассказывал, то худший способ состоял в том, чтобы попросить его сохранить тайну. Гораздо эффективнее было бы попросить его оповестить всех придворных об этом разговоре. Ведь подобное поручение Герцог расценил бы как обязанность, а он обожал увиливать от исполнения любых обязанностей, тогда как обещание хранить тайну вызывало нестерпимое желание разгласить её первому встречному по секрету.
Герцог Орлеанский с поклоном удалился, а Филипп остался один, и все его мысли были о том, что мадемуазель де Грамон замужем и теперь называется Княгиня Монако, а её брат, граф де Гиш, числится одним из лучших друзей Короля, то есть будет теперь лучшим другом его, Филиппа. В его голове звучала фраза Герцога: «Факт её замужества ничего не значит, ничему не мешает, и даже больше». Он не вполне был уверен, что полностью понимает смысл этой фразы, но ему думалось, что он вполне верно её истолковал.

XVI. Комендант Бастилии де Безмо

Суперинтендант финансов, бывший королевский прокурор господин Фуке мчался что есть духу в Париж, в Бастилию, нисколько, казалось бы, не заботясь ни о лошадях, ни о карете. Ему хотелось бы, чтобы его кони имели крылья, подобно мифическому Пегасу, и понесли его вместе с каретой по воздуху. Несмотря на то, что обещанные Арамису четыре часа задержки должны были, казалось бы, заставить его не торопиться, мысль о том, что Король Франции томится в Бастилии как какой-то преступник, подгоняла его так, что ему стало казаться, что и у его коня, и у него самого за спиной вырастают крылья.
Вместе с тем, вследствие нетерпеливости, он сердился и на себя, и на лошадей, поскольку ему в то же время казалось, что он едет недостаточно быстро.
«До чего же невероятные по своей силе, решимости и удачливости эти таинственные мушкетеры, эта четверка, рассказы о похождениях которой не умолкают во Франции! — думал Фуке, — Они вершат судьбы Королей словно это простые шахматные фигуры, и при этом остаются в скромной тени, в безвестности, и даже порой в нищете, если сравнивать их состояние с тем, какое они могли бы нажить, если бы пустили всю свою энергию лишь на это! Титаны! Полубоги! Каким великим я себе казался, и каким мелким оказался я, великий Фуке, в сравнении с ваннским епископом, бывшим мушкетером, который переставляет принцев так, что об этом никто не догадывается! Какой великий замысел! Какое филигранное исполнение! Если бы только это не свершилось в моем доме! Сколь сильны же были эти необыкновенные люди в молодости, коль скоро даже теперь, спустя почти сорок лет, достигнув возраста, когда обычные люди становятся обычными дряхлыми стариками, они остались титанами, способными создавать столь грандиозные планы и выполнять их не моргнув глазом? Даже Король Франции меркнет перед ними! Даже Кардинал Мазарини! Лишь великий Ришелье мог сравниться с господином д’Эрбле в его решительности, уме, твердости духа! А ведь говорят, что господин д’Эрбле во многом уступает господину д’Артаньяну. И я готов этому поверить, хотя знаком с ним недавно, и не столь глубоко, но то, что я в нем заметил, меня убеждает, что это, действительно, так!»
Наконец, Фуке достиг ворот Бастилии. И только тут он понял, как, в действительности, ничтожен он в сравнении с господином д’Эрбле! Он высокомерно говорил Арамису: «Я дам вам четыре часа чтобы спастись!» Только теперь он понял, что это господин д’Эрбле продолжал управлять ситуацией, и он имел полное право сказать: «Я дарю вам шанс спасти Короля, если вам этого так хочется, и удалюсь туда, откуда меня не достанете ни вы, ни ваш жалкий Король!»
Если бы господин д’Эрбле велел арестовать Фуке, его приказание было бы исполнено. Ведь в руках епископа ваннского был приказ об отмене ареста Фуке, а приказ об аресте оставался в руках его друга, капитана мушкетеров д’Артаньяна! Любой из этих двух мог бы с легкостью решить судьбу Фуке – либо порвать приказ об аресте, подарив ему свободу, либо порвать приказ об отмене ареста, упрятав его в Бастилию, либо уничтожить оба приказа, оставив Фуке в трепетном ожидании своей судьбы, в полной неопределенности. Они могли не опасаться гнева Короля, поскольку на троне сидел послушный воспитанник ваннского епископа, который, разумеется, не допустил бы никакого вреда капитану мушкетеров, а капитан мог бы с помощью своих мушкетеров арестовать и епископа, и его Лжекороля, ведь не может же быть, чтобы он не знал о замыслах господина д’Эрбле! Если эти двое были в общем заговоре, они держали в руках и Фуке, и Короля, и всю Францию! А он вообразил, что сможет вот так запросто приехать к Бастилии, войти внутрь и освободить Короля! Он вообразил, что проявляет милосердие по отношению к епископу ваннскому, тогда как это епископ ваннский по непонятным причинам проявил милосердие и по отношению к Фуке, и по отношению к Королю, запертому в Бастилии. Непостижимые люди!
В отчаянии Фуке принялся стучать в ворота Бастилии.
Эти ворота, которые, разумеется, моментально открылись бы перед Арамисом, и открылись бы если и не столь стремительно, но достаточно поспешно перед д’Артаньяном, эти самые ворота и не думали открываться перед суперинтендантом финансов.
Фуке после бесконечных уговоров, угроз и настояний смог все-таки, добиться, чтобы о нем доложили майору, командующему караулом. О том, чтобы пробиться к коменданту, не могло быть и речи.
Фуке с ненавистью смотрел на запертые ворота Бастилии, желая во что бы то ни стало попасть внутрь. Он ожидал ответа от майора, не догадываясь, что в скором времени его желание попасть в Бастилию, быть может, сбудется совсем не в тех обстоятельствах, когда это желание казалось ему оправданным. Он ещё не догадывался о том, что вот так сидеть в своей собственной карете перед воротами Бастилии, но вне её, намного приятнее, чем сидеть внутри Бастилии без всякой надежды когда-нибудь из нее выбраться.
Наконец, из караулки вышел стражник.
— Ну, так что же? — нетерпеливо спросил Фуке, — Видели вы майора? Что он приказал? Разумеется, он распорядился впустить меня?
— Нет, сударь, вы ошибаетесь, — ответил сержант, — Хорошо для вас, что он не велел прогнать вас прочь. Наш майор просто рассмеялся и сказал, что господин Фуке находится сейчас в своем замке Во, принимая Короля и его свиту. И если бы даже господин Фуке по каким-то странным обстоятельствам оказался нынче в Париже, то все равно не поднялся бы в такую рань. Поэтому он назвал вас самозванцем и предложил вам убираться подобру-поздорову туда, откуда вы приехали, однако, если у вас есть желание сидеть здесь в карете и утверждать, что вы – господин Фуке, мы не станем вам препятствовать, в этом доброта нашего майора. Он сказал, что мы не отвечаем за то, что происходит вне стен Бастилии, наша часть ответственности – это только эти стены и всё, что находится внутри этих стен, а то, что находится снаружи, нас не касается.
— Проклятье! Остолопы! Перед вами генеральный прокурор Франции! Немедленно впустите меня! — крикнул Фуке, надеясь, что до них ещё не дошло известие о том, что эта должность ему уже не принадлежит.
— Поймите и вы нас, сударь! — ответил стражник. — Не могли бы вы предъявить какие-либо документы, подтверждающие ваши слова?
— Вы должны знать начальство в лицо! — воскликнул Фуке в гневе.
— Это Бастилия, сударь! Мы подчиняемся не лицам, а документам. Имеется ли у вас приказ Короля? Или приказ Министра? Или приказ генерального прокурора? — спросил стражник.
— Пропустите меня внутрь, и я предоставлю вам нужный документ! — ответил Фуке.
— Если у вас имеется документ, покажите его, и мы вас пропустим, — был ответ.
— Болван! Этот документ я составлю сам, дайте мне лишь стол, бумагу, перо и чернила! — продолжал неистовствовать Фуке.
— Пожалуй, мы могли бы пустить вас в караульное помещение и дать то, что вы просите, — неуверенно проговорил стражник, выразительно глядя на руки Фуке, на которых ещё оставались перстни с бриллиантами. — Но я не уверен, что это возможно. Пожалуй, нет, сударь, я не смогу этого сделать.
— Прошу вас об этом одолжении и кроме того… — Фуке, наконец, сообразил, что у него в руках ещё имеются некоторые средства воздействия на этих людей. — Могу я попросить вас оказать мне такое гостеприимство?
— Здесь не трактир, сударь, — более мягко ответил стражник, не отрывая глаз от перстней.
— Но ведь это не запрещено? Караульное помещение ведь полностью в вашем распоряжении? Слушайте, я голоден, наконец, и хочу просить, как о большом одолжении угостить меня чашкой чая и куском хлеба, и за это предлагаю вам этот бриллиант чистой воды, — с этими словами Фуке снял с пальца перстень с самым большим бриллиантом.
— Господь велел делиться хлебом со страждущими, — почти уверенно ответил стражник. — Повеление божье…
— Повеление божье важно ничуть не меньше, чем повеление Короля, мой дорогой, — ответил Фуке, взяв левой рукой правую руку стражника, вложив в неё своей правой рукой упомянутый перстень, после чего он закрыл ладонь стражника и одобрительно похлопал по ней своей рукой.
— Следуйте за мной, сударь, — ответил стражник, открывая двери караульного помещения.
Войдя в помещение, Фуке нетерпеливо схватил бумагу и перо, после чего стал писать:

«Приказ коменданту Бастилии господину де Безмо.
Немедленно освободить узника, которого доставили в Бастилию нынешней ночью.
Генеральный прокурор Франции
Фуке»

Поставив свою подпись, Фуке вручил этот документ стражнику, который взял документ со словами:
— Я сначала должен показать это майору.
С этими словами он удалился, заперев за собой двери и оставив Фуке наедине со своими мыслями. В рассеянности Фуке опустил руки в карманы и обнаружил там кошелёк, о котором совсем позабыл.
«Можно было бы обойтись и меньшей суммой, — подумал он. — Впрочем, до этого ли сейчас! Лишь бы только освободить Его Величество!»
Через пять минут двери открылись и в комнату вошел майор. Взглянув на Фуке, он вскричал:
— Монсеньор! Это, действительно, вы? Ах монсеньор, кто бы мог подумать! Идёмте же к господину де Безмо!
Фуке гордо встал, бросил презрительный взгляд на стражника и пошёл вслед за майором.
— Ваш чай, монсеньор… — пробормотал стражник.
— Выпейте его сами! — презрительно ответил Фуке.
В этот вечер ужин стражника, который съел его вместо Фуке стоил полмиллиона, впрочем, за него заплатил не стражник, а сам суперинтендант финансов господин Фуке.
Безмо, который ещё не знал о продаже должности генерального прокурора, вытянулся струной перед Фуке.
— Монсеньор! — воскликнул он. — Тысяча извинений! В такое время? Какая неожиданность!
— Сударь, — сказал суперинтендант с досадой, — поздравляю вас! Ваша охрана знает свой долг и исполняет его безупречно!
Безмо побледнел, верно распознав иронию и недовольство в тоне Фуке.
Но Фуке бросил на стол де Безмо увесистый кошелёк с золотом.
— Двадцать пистолей всем стражникам, — приказал он, — пятьдесят пистолей сержанту, сто пистолей майору. Благодарю за службу, господа; я доложу Его Величеству, что он может на вас положиться. Ожидайте повышения в званиях. А теперь оставьте нас, майор, мне необходимо поговорить с господином де Безмо.
Де Безмо кивком подтвердил распоряжение Фуке, майор неуверенно протянул руку к кошельку, но, взглянув в глаза де Безмо, вытянул руки по швам, щелкнул каблуками и удалился.
— Господин комендант, — начал Фуке, — я приехал к вам по поводу узника, которого доставил к вам нынче ночью господин д’Эрбле.
— Монсеньор, вас неверно информировали, — неуверенно возразил Безмо, — никаких узников не нынче ночью, ни на этой неделе, ни в этом месяце в Бастилию доставлено не было.
— Берегитесь, господин де Безмо! — воскликнул Фуке. — Вы осмелились лгать генеральному прокурору Франции!
— Я бы не осмелился лгать даже простому мушкетеру, если бы он привез документы, подтверждающие, что я обязан давать ему отчет о заключенных во вверенной мне крепости.
И хотя голос Безмо дрожал, его взгляд был твердым, а намерения непоколебимыми.
Он твердо помнил слова ваннского епископа: «Вы по ошибке выпустили не того человека. Вы просто возвращаете того, кого выпустили по ошибке, на его прежнее место, и выпускаете того, кого должны были выпустить! Мы с вами оба забываем об этой досадной неприятности, и ваша жизнь дальше будет протекать так же точно, как она протекала до сих пор, то есть безмятежно, спокойно и радостно. Вы остаётесь комендантом Бастилии, и к тому же, что немаловажно, сохраняете вашу голову на ваших плечах».
Целый час после этого Безмо обдумывал ситуацию. Несколько дней назад он по приказу об освобождении Сельдона ошибочно выпустил Марчиали. Сегодня ночью епископ ваннский доставил Марчиали обратно, убедил Безмо более внимательно прочитать приказ, в котором точно было указано, что освободить следует именно Сельдона. В эту же ночь Сельдон был освобожден, а Марчиали был водворен на прежнее место. Таким образом, если верить епископу ваннскому, никто не знает о том, что два дня на свободе вместо Сельдона был Марчиали. Этой версии следует держаться до конца. По документам у Безмо всё в порядке: два дня назад освобожден один узник, приказ об освобождении имеется, в записях всё верно, для этого пришлось вырывать из журнала целую страницу и переписать заново, заменив запись об освобождении Марчиали на запись об освобождении Сельдона.
— Господин де Безмо! — твердым голосом сказал Фуке, — поскольку вы лжете, с этой минуты я вынужден подозревать в вас соучастника величайшего преступления! Не сносить вам головы в этом случае, это я вам обещаю!
«Вот уже второй раз за эти сутки мне угрожают тем, что мне не сносить головы, — в страхе подумал Безмо, — однако, епископ ваннский к тому же является магистром ордена. Его угрозы значат неизмеримо больше. Если я буду действовать в соответствии с инструкциями, полученными от него, у моей головы будет больше шансов не расставаться с остальным телом».
— О каком преступлении монсеньор изволит говорить? — спросил он столь искренним тоном, что Фуке в ужасе подумал, что господин д’Эрбле просто пошутил с ним, решив по неизвестным причинам выставить его на посмешище.
«Не может быть, чтобы д’Эрбле позволил себе такие шутки со мной! — в ужасе подумал Фуке. — Однако, этот болван, кажется, не лжет! Черт побери, отступать слишком поздно! Буду идти до конца, чем бы это ни закончилось!»
— Я говорю о преступлении, в котором вы, по-видимому, сообщник, и в этом случае вас, сударь, следует четвертовать, и я, несомненно, позабочусь о том, чтобы так оно и было, если, конечно, я не ошибаюсь, и вас попросту одурачили. Если вас провели, вам следует рассказать мне всю правду, и в этом случае я обещаю, что с вами поступят по справедливости. Невиновным нечего опасаться, если они помогают раскрыть преступление, восстановить справедливость и наказать виновных. Те же, кто препятствуют правосудию, считаются соучастниками. Подумайте об этом, сударь! Немедленно ведите меня к вашему узнику.
— К какому именно узнику вы хотите попасть? — с дрожью в голосе, но при этом с отчаянной решимостью стоять на своем до конца спросил Безмо.
— Итак, вы притворяетесь, что ни о чем не осведомлены. Хорошо же, я сделаю вид, что верю в ваше неведение. В таком случае я сообщу вам, о ком идет речь.
В эту секунду Фуке похолодел. Он осознал, что д’Эрбле не назвал ему имени, под которым был записан брат Короля, и под которым ныне в Бастилии пребывает сам Король.
— Речь идет об узнике, который чрезвычайно похож на одного человека, — произнес Фуке. — Я не буду продолжать, господин де Безмо. Полагаю, вы уже поняли, о ком идет речь.
— Нисколько, монсеньор! — возразил Безмо, который уловил нотки сомнения в тоне Фуке. — Каждый человек на кого-нибудь похож. Я не имею обыкновения разглядывать своих узников. Моё дело – ознакомиться с приказом, принять заключенного, разместить его согласно его рангу, и сделать запись в журнал.
— Да, да! Согласно рангу! — оживился Фуке. — Я требую проводить меня к узнику самого высокого ранга из всех, кто содержится у вас в Бастилии.
— Не могли бы вы, монсеньор дать более четкие указания? — произнес Безмо уже не столь уверенно, поскольку понимал, что речь идет именно о Марчиали.
— Или вы полный болван, де Безмо, или притворяетесь им, но это вам не поможет! — зловещим голосом проговорил Фуке. — Болванов не ставят комендантами Бастилии. Стало быть, вы не болван. Стало быть, вы заговорщик? Ведь я же могу заглянуть в журнал и посмотреть, на чье содержание выделяются самые большие суммы? В этом вы не посмеете отказать генеральному прокурору Франции?
Фуке лишний раз пожалел, что он продал свою должность генерального прокурора, и мысленно воздал хвалу господу за то, что об этом в Бастилии ещё никому не известно.
— Так вы хотите, чтобы я провел вас к Марчиали? — воскликнул де Безмо с таким видом, будто только сейчас понял, о ком идёт речь.
— К нему, болван вы этакий! — воскликнул Фуке, радуясь в душе, что его расследование понемногу продвигается к завершению.
— Я должен взглянуть на приказ, подписанный Королем, — невозмутимо проговорил Безмо.
— Какой ещё приказ, черт возьми? — удивился суперинтендант.
— Согласно приказу Короля, я говорю о Людовике XIII, монсеньор, но этот приказ не был отменен, согласно этому приказу этого узника не должен никто видеть. Только приказ Короля даёт право на свидание с этим заключенным. Если у вас такого приказа нет, монсеньор, свидание с этим узником для вас невозможно. Прошу меня простить, я лишь выполняю свой долг. — С этими словами Безмо гордо выпрямился, после чего удобно расположился в своем кресле.
— Итак, вы меня не впустите, господин де Безмо? — устало спросил Фуке.
— Я вас впущу, монсеньор, сразу же после того, как вы предъявите мне приказ Короля о подобном разрешении.
— Послушайте, господин комендант, даю вам честное слово, что, если вы впустите меня к указанному узнику, я в ту же минуту вручу вам приказ Короля.
— Если у вас этот приказ имеется, я прошу вас предъявить его прежде того, как я вас туда пущу, монсеньор, — возразил Безмо. — Если же у вас его нет, вы не сможете предъявить его и после того, как туда войдёте, тогда как в ту самую минуту, когда впущу вас, окажусь преступником. В этом случае мне, действительно, не сносить головы.
— Господин де Безмо, вы вынуждаете меня действовать силой. Если вы немедленно не исполните моего требования, я велю арестовать и вас, и всех офицеров, находящихся под вашей командой.
— Какими силами монсеньор произведет арест? — поинтересовался Безмо. — Вы приехали в карете, где имеется один кучер.
— Я вернусь сюда с тридцатью пушками и десятью тысячами солдат, господин де Безмо, — решительно произнес Фуке. — Вы пожалеете о своем неповиновении!
— Монсеньор, мне кажется, теряет рассудок! — на этот раз Безмо отвечал совершенно спокойно. — Вы угрожаете мне, что возьмете приступом Бастилию? В таком случае Король возьмет приступом все ваши замки и крепости, сколько бы у вас ни было. Что же до нас, простых солдат на службе Его Величества, мы готовы положить жизнь за него и будем неукоснительно выполнять его приказы. Впрочем, если вы угрожаете коменданту Бастилии в такой манере, вы можете уже сейчас не выйти из неё. В таком случае у вас не будет возможности вернуться сюда с тридцатью пушками и десятью тысячами солдат, монсеньор.
Фуке в отчаянии схватил со стола перо и бумагу и написал:

«Приказ господину купеческому старшине собрать ополчение горожан и идти на Бастилию, чтобы послужить его величеству Королю».

Безмо пожал плечами:
— И кто же отнесет это приказ, монсеньор?
Тогда Фуке схватил другой лист бумаги и на этот раз написал:

«Приказ герцогу Бульонскому и принцу Конде стать во главе швейцарцев и гвардии и идти на Бастилию, чтобы послужить его величеству Королю…»

Безмо на этот раз возразил:
— Именем Короля вы требуете, чтобы я нарушил приказ Короля? Если вы можете распоряжаться именем Короля, монсеньор, предъявите документ, в котором Король доверяет вашей светлости подписывать приказы его именем. В этом случае любая бумага, написанная вами здесь, в моем кабинете, будет воспринята мной, как приказ Короля.
Фуке между тем писал:

«Приказ всем солдатам, горожанам, а также дворянам схватить и задержать, где бы они ни находились, шевалье д’Эрбле, ваннского епископа, и его сообщников, к которым принадлежат, во-первых, г-н де Безмо, комендант Бастилии, подозреваемый в измене, мятеже и оскорблении Его Величества…»

— Достаточно, монсеньор! — ответил де Безмо. — Вы можете написать целую стопку приказов. В этих стенах без указанного подкрепительного документа они недействительны, когда речь идет об особом узнике, о содержании которого имеются недвусмысленные указания самой высшей инстанции во Франции. Вы сможете по выходе отсюда возбудить против меня дело, называя меня преступником и заговорщиком. В этом случае у меня есть документ, который я предъявлю в свое оправдание, и любой суд сочтет меня правым в том, что я не пускаю вас к тому узнику, к которому вы во что бы то ни стало желаете прорваться, но не заручились соответствующим приказом Короля.
Фуке был унижен и уничтожен.

XVII. Как попасть в Бастилию

В этот момент двери в кабинет Безмо отворились, на пороге появился майор.
— К вам господин д’Артаньян! — произнес майор и отступил назад.
В комнату, действительно, вошел д’Артаньян, который совершенно без удивления взглянул на Фуке, после чего весело поздоровался с Безмо.
— Здравствуйте, дорогой мой де Безмо! — воскликнул он. — В последнее время мы видимся с вами немного чаще, чем обычно!
— Здравствуйте, господин д’Артаньян! — приветливо, но несколько настороженно ответил Безмо. — Я рад вас видеть хотя бы уже по тому, что вы никогда не приезжаете ко мне без достаточных оснований и не требуете от меня исполнения того, чего я не могу выполнить без приказа.
— А как же может быть иначе, господин де Безмо? — удивился д’Артаньян. — Я приезжаю к вам только по делу, и только имея на руках соответствующий приказ. Хотя в последний мой приезд мы так прекрасно провели время в компании моих лучших друзей, что я, ей-богу, готов приезжать к вам чаще, но только если вы меня пригласите.
— Так у вас есть приказ, — с явным облегчением проговорил Безмо. — Сейчас, господин Фуке, вы убедитесь, сколь мы верно служим Его Величеству. Лишь только мне предъявляют приказ об освобождении какого-нибудь узника, или о заключении кого-либо под стражу, мы немедленно выполняем его. Незамедлительно!
Фуке устало пожал плечами.
— Поскольку вы никого не привезли, господин д’Артаньян, я полагаю, что приказ предписывает мне кого-то освободить? — спросил Безмо.
— На этот раз вы ошибаетесь, — возразил д’Артаньян с ослепительной улыбкой. — Вам надлежит арестовать ещё одного узника.
— Но где же я возьму этого узника? — удивился Безмо. — Ведь вы прибыли один! Я не могу арестовать того, кого вы не доставили!
— Прочитайте этот приказ и вам всё станет ясно, господин де Безмо, — невозмутимо возразил д’Артаньян и вытащил из обширного кармана бумагу, которую он протянул Безмо.
Безмо пробежал приказ глазами, вздрогнул, взглянул на Фуке, после чего посмотрел на улыбающееся лицо д’Артаньяна, затем снова пристально посмотрел на Фуке. После этого лицо Безмо расплылось в счастливой улыбке, он низко поклонился д’Артаньяну, из чего было видно, что он полностью успокоился в отношении недавно разыгравшейся в его кабинете сцены.
Затем лицо его расплылось в такой же точно улыбке, какая была на лице д’Артаньяна, после чего Безмо обратился к Фуке:
 — Монсеньор, мне кажется, что ваше намерение попасть туда, куда вы прорывались столь яростно, сбудется почти в точности так, как вы этого хотели. Вы попадете в камеру Бастилии, — произнес он с явной иронией.
— Благодарю вас, господин д’Артаньян, — сказал Фуке.
— Не спешите с этим, монсеньор, — возразил д’Артаньян, — ведь вы же ещё не знаете о содержании приказа.
— Однако, вы прибыли сюда как нельзя более кстати, — подхватил Безмо, радуясь, что может отомстить Фуке за его угрозы и за унижение. — Вы арестованы, господин Фуке, согласно приказу Короля.
Фуке от неожиданности вскочил, после чего взглянул на лицо д’Артаньяна.
— Поскольку вы не при шпаге, монсеньор, вам остаётся лишь проследовать в камеру, — сообщил д’Артаньян. — Господин де Безмо! Я должен сопроводить узника до дверей камеры, в которую он будет помещен. Такова воля Короля. Камера должна быть высшего класса. Запись в журнал вы произведете после того, как приказ Короля будет в точности исполнен.
Ничего не понимающий Фуке покорно встал, тогда как де Безмо достал из сейфа связку ключей, открыл дверь, ведущую к камерам, и пригласил Фуке и д’Артаньяна следовать за ними.
Наконец они подошли к той камере, куда Безмо намеревался поместить Фуке, Безмо открыл ключом двери и пригласил Фуке войти в эту камеру. В ту же секунду д’Артаньян втолкнул в камеру ничего не понимающего Безмо, захлопнул камеру и повернул ключ на два оборота. Фуке с недоумением посмотрел на д’Артаньяна, который спокойно произнес только короткое слово:
— Идёмте!
— Куда? — спросил недоумевающий Фуке.
— К той камере, из которой слышится крик Короля, разве не понятно? — спокойно ответил д’Артаньян.
— Но у нас нет ключа! — возразил Фуке.
— Он наверняка на этой связке, — ответил д’Артаньян.
— Как же мы узнаем, который из них? — удивился Фуке.
— Попробуем все, один обязательно подойдёт. — усмехнулся д’Артаньян. — Между прочим, монсеньор, сколько времени вы провели здесь?
— Кажется, уже около двух часов! — воскликнул с удивлением Фуке.
— Пытаясь убедить Безмо нарушить свой долг? — усмехнулся д’Артаньян. — Комендантом Бастилии не назначают человека, которого можно запугать, подкупить или одурачить. Его можно лишь победить или перехитрить. Во втором случае он останется живым, что с недавнего времени мне кажется предпочтительным.
«Какие удивительные это люди! — вновь подумал Фуке. — Мне следовало бы сделать их своими друзьями всех четверых. С такими людьми можно достичь чего угодно!»
Тем временем они подошли к камере, где был заключен Людовик. Из-за дверей доносились отчаянные крики Короля:
— Помогите! Я – Король Франции! Подлый Фуке засадил меня в эту клетку! На помощь к королю против Фуке! Смерть Фуке! Смерть негодяю Фуке! Я – Король Франции! На помощь Королю!
От этих криков сердце Фуке обливалось кровью.
Пытаясь перекричать его, д’Артаньян закричал:
— Ваше Величество! Мы ваши преданнейшие слуги! Мы немедленно откроем эти проклятые двери и возвратим вам свободу! Умоляем вас немного потерпеть!
Король не сразу понял смысла сказанного, но постепенно он успокоился, и к тому времени, когда д’Артаньян и Фуке смогли, наконец, распахнуть двери, отчаяние Короля уже сменилось гневом.
Дверь, наконец, отворилась. Король радостно взглянул на д’Артаньяна, но в ту же секунду он заметил Фуке, на которого посмотрел взглядом, полным ужаса и яростной ненависти.

XVIII. Королевская благодарность

— Король в таком виде! — в ужасе прошептал королевский министр, не замечая ненависти во взгляде Короля.
— Вы пришли меня убить меня, сударь? — спросил Король у Фуке.
— Господин Фуке пришел возвратить вам свободу, отнятую коварными заговорщиками, Ваше Величество, — сказал д’Артаньян с низким поклоном.
Людовик, казалось, пытался вжаться в стену своей камеры, чтобы исчезнуть, раствориться в ней. Он всё ещё не верил в свое освобождение, как несколько часов тому назад не мог поверить в свое пленение.
Оценив вид Короля, чья одежда была разорвана, а левый рукав даже был испачкан кровью, д’Артаньян сказал Фуке:
— Мне кажется, Его Величеству зябко. Вы не одолжите свой сюртук, господин суперинтендант?
Фуке немедленно скинул свой роскошный сюртук, который с поклоном протянул Королю. Людовик, казалось, первое время не понимал, что происходит, однако, осознав, что его вид нельзя назвать королевским, холодно принял сюртук, осыпанный бриллиантами, небрежно накинул его на себя и стремительно вышел из камеры. Д’Артаньян и Фуке последовали за ним.
Подойдя к одному из разветвлений коридора, Король замешкал.
— Позвольте, Ваше Величество, в целях вашей безопасности, мне идти впереди, — мягко произнес д’Артаньян. Уже успокоившийся Король благосклонно кивнул и пропустил капитана вперед.
Д’Артаньян повел Короля и Фуке тем же путем, каким они пришли к камере, так что их путь пролегал через кабинет Безмо. Одним движением капитан забрал приказ об аресте Фуке, который ту же исчез в его глубоком кармане. Столь же быстро он взял со стола кошелек с золотом, оставленный Фуке на столе коменданта. После этого он извлек из кармана тряпичную маску металлического цвета, которая закрывала всё лицо человека, носившего её.
— Позвольте предложить Вашему Величеству эту маску, — сказал он Королю. — Этим людям ни к чему быть свидетелями вашего исхода.
Король кивнул и надел маску.
Увидев Короля в маске и в сюртуке Фуке, по тому почтению, которое оказывали ему Фуке и д’Артаньян, стража безошибочно определила, что перед ними знатная персона. Солдаты почтительно склонились перед идущими, справедливо рассудив, что подобная почтительность не повредит делу.
Выходя из ворот Бастилии, д’Артаньян бросил майору связку ключей и кошелёк, проговорив на ходу:
— Девятая камера, выпустить через полчаса.
Майор согласно кивнул, понимая, что такой человек как д’Артаньян даёт столь лаконичные распоряжения только тогда, когда имеет на это право. Кроме того, майор полагал, что распоряжение д’Артаньяна подтвердит Безмо, который на этот раз по неизвестной причине не вышел проводить капитана мушкетеров до ворот. Во дворе стояла карета Фуке, к которой сзади был привязан конь д’Артаньяна.
Д’Артаньян распахнул перед Королем дверцу кареты Фуке, Король, взглянув на Фуке, помедлил лишь несколько секунд, после чего решительно зашел в карету и разместился в ней со всем возможным удобством. Вслед за ним туда зашли д’Артаньян и Фуке.
Сидя рядом с д’Артаньяном, Король почувствовал себя в полной безопасности. В этот миг к нему вернулось его высокомерие, он вновь почувствовал себя Королем Франции.
— Итак, сударь, вы опомнились и отказались от своего заговора? — сказал он Фуке. — Но на каком основании вы рассчитываете на прощение?
— Ваше Величество, — возразил Фуке, — я непричастен к заговору! Едва лишь я узнал о нем, я поспешил сюда, чтобы вызволить вас из этого ужасного места.
Король обернулся к д’Артаньяну:
— Ему можно верить? — недоверчиво спросил он у капитана мушкетеров так, как будто Фуке не было рядом.
— Ваше Величество можете полностью доверять словам господина суперинтенданта. — ответил д’Артаньян. — Лишь с его помощью мне удалось попасть к вам, чтобы вызволить вас из того положения, в которое заговорщики вас ввергли.
— А без его помощи вы не справились бы? — недоверчиво спросил Король.
— Комендант Бастилии, господин де Безмо, чрезвычайно рьяно исполняет свой долг. Будучи обманутым заговорщиками, он не позволил бы даже мне совершить то, что было совершенно необходимо сделать. Помощь господина Фуке оказалась как нельзя более кстати.
Фуке покраснел, вспомнив о своей беспомощности и о той неприглядной роли, которую ему пришлось исполнить.
— Что ж, если так, я признателен вам, Фуке, — нехотя произнес Король. — Куда же мы едем?
— Я предлагаю Вашему Величеству поехать в замок Во, чтобы разоблачить самозванца, — ответил д’Артаньян.
— В замок в Во? — ужаснулся Король. — В это гнездо мятежников и заговорщиков?
— Заговорщиков было лишь двое, и в настоящий момент они находятся далеко от замка Во. В замке же воцарился ваш брат… — ответил д’Артаньян.
— Герцог Орлеанский? — воскликнул Король, перебивая д’Артаньяна.
— Герцог Орлеанский верен вам, Ваше Величество, — сказал д’Артаньян. — Ваш другой брат…
— У меня нет другого брата! — вновь перебил Король. — Вы говорите о каком-то кузене?
— У вас имеется брат-близнец, о котором Ваше Величество не знали. Он как две капли воды похож на вас, — сообщил д’Артаньян. — Всю свою жизнь он провел в Бастилии.
— В той самой камере, в которой… — сказал Фуке, но, перехватив острый и холодный взгляд д’Артаньяна осёкся и замолчал.
— Вы клевещете на мою мать, д’Артаньян, — бесстрастно возразил Король.
— Доказательство моих слов Ваше Величество скоро увидит собственными глазами. — спокойно ответил капитан мушкетеров.
— Прежде чем увидеть что-либо, я хочу все знать, — возразил Король. — Будем исходить из того, что вы сказали правду, хотя я все-таки не верю вам, но увидев доказательство, поверю. Говорите.
— Я могу излагать лишь свои догадки, — сказал мушкетер, — тогда как господин Фуке, по-видимому, получил более детальную информацию об этом деле.
Король опять с ненавистью взглянул на Фуке.
— Каким образом вы получили эту информацию, Фуке? — спросил Король.
— Один из заговорщиков сообщил мне об этом. — ответил Фуке.
— Он арестован? Их было двое, говорите вы. Их имена? В какой тюрьме они в настоящий момент содержатся? — потребовал Король. — Впрочем, об этом позже. Сначала расскажите мне всю историю по порядку.
Фуке подробно изложил Королю всё, что знал об этом деле, пока Король слушал с недоверием, а д’Артаньян отмечал те детали, о которых он не смог догадаться. Впрочем, таких деталей было не много, с чем он себя поздравил.
— Итак, сударь, — сказал Король, когда Фуке закончил свой рассказ, умолчав лишь о том, как долго не пускали его в Бастилию, и какую незавидную роль он сыграл в том, чтобы добраться, наконец, до камеры Короля, — вы не видели собственными глазами так называемого двойника, но при этом уверяете, что он похож на меня как две капли воды?
— Ваше Величество, я его видел, — сообщил д’Артаньян. — Сходство поразительное!
— Какая дерзость! — воскликнул Король.
— Дерзость неслыханная, — согласился д’Артаньян. — Дерзость, простительная лишь принцу крови, брату Короля.
— Каковым он и является. — снова невпопад вставил фразу Фуке, с опозданием сообразив, что лучше было бы промолчать.
Дальнейшее путешествие прошло почти в полном молчании. Фуке понимал, что нынче не его день, поскольку каждая новая фраза лишь раздражает Короля. Король погрузился в тяжелое раздумье о том, какое дело ему предстоит для разоблачения самозванца, а также размышлял о том, как следует поступить с этим самозванцем, который, вероятно, действительно, принц крови и его родной брат. Д’Артаньян же поздравлял себя с прозорливостью и с тем, что он честно выполнил свой долг, а также размышлял о том, какая судьба теперь угрожает его дорогим друзьям Арамису и Портосу.
Когда карета подъехала к замку Во, Фуке первым выскочил из нее и распахнул перед королем двери.
— Господин д’Артаньян, — произнес Король прежде, чем выйти из кареты. — Вы сохранили бумагу, которую я вам дал вчера?
— Да, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян с поклоном.
— Ну что ж, в таком случае…— ответил Король. — Как бы то ни было, я получил незабываемый опыт от этого приключения.
И он ласково посмотрел на Фуке.
— Как бы то ни было, это были просто удивительные часы. Вы, Фуке, превзошли самого себя. Я бы мог с уверенностью подвести итог последних дней. Да, незабываемо!
— Ваше Величество чересчур добры ко мне, — со смущением ответил Фуке, будучи уверенным, что после его участия в спасении Людовика он полностью прощен.
— Я оценил ваше старание, господин Фуке. — продолжал Король. — Праздник удался на славу! Вы согласны, господин д’Артаньян? Вы согласны, что праздник удался на славу?
— Ваша оценка исключительно точна, Ваше Величество, и я не смею спорить с ней, — вновь поклонился д’Артаньян. — Я услышал вашу оценку, и принял её к сведению. Праздник удался на славу, Ваше Величество.

XIX. Рокировка

Едва лишь Король вышел из кареты, Фуке собирался позвать свиту, достойную приема Короля, однако, д’Артаньян остановил его.
— Что вы собираетесь делать, господин Фуке? — спросил он.
— Обеспечить Королю достойный прием, достоинство которого начинается с того, чтобы соответствующая свита приветствовала Его Величество сразу же при выходе из кареты! — ответил с недоумением Фуке.
— Минутку, — остановил его капитан мушкетеров, а затем обратился к Королю. — Ваше Величество, мне кажется, мы не наблюдаем никакой суеты, которая неминуемо возникла бы, если бы Король Франции неожиданно исчез, и его исчезновение было бы обнаружено, не так ли?
— Что это значит, д’Артаньян? — воскликнул Король. Он не проявил гнева только потому, что уже имел много случаев убедиться, что, во-первых, д’Артаньян – его верный слуга, во-вторых, он никогда не дает глупых советов, в-третьих, он не совершает непродуманных поступков.
— Никакой стражи, никакой паники, никаких признаков беспокойства, — продолжал д’Артаньян. — Это, должно убедить вас, Ваше Величество, что рассказанное нами – не выдумка, а правда. Вместо Вашего Величества ваше место занято самозванцем, похожим на вас настолько, что это никого не насторожило.
— Тем скорее мы должны покончить с этим! — воскликнул Король.
— Если целью Вашего Величества является предание огласке всей этой истории…— пробормотал д’Артаньян.
Король и Фуке вздрогнули одновременно. Фуке взглянул на д’Артаньяна в восхищении, а Король – в недоумении.
— Злоумышленники похитили Ваше Величество и подменили его самозванцем так, что об этом знали только они. Нам надлежит сделать то же самое в обратном направлении и тем же самым путем, — просто сказал д’Артаньян. — Господин Фуке, я полагаю, имеется способ проникнуть в ваш замок, не привлекая внимания слуг и обитателей этого замка? Я полагаю, что имеются также и комнаты, где мы могли бы дождаться середины ночи?
— Идёмте, — решительно сказал Фуке.
— Ваше Величество, соблаговолите надеть вашу маску ещё на несколько минут, — сказал д’Артаньян.
Король поспешно надел маску и пошел вслед за Фуке.
— Вы очень нам помогаете, господин Фуке, — сказал между тем д’Артаньян. — Без вас мы бы не разрешили эту сложную задачу, господин суперинтендант! Что бы там ни было, ситуация по-прежнему сложная, и я даже позволю себе высказать крамольную мысль о том, что программа пребывания Его Величества в замке Во ещё не подошла к концу, а это означает, что пока ещё слишком рано делать выводы о том, как прошел этот праздник. Чтобы быть перед вами предельно честным, господин Фуке, я, рискуя вызвать недовольство Его Величества, дерзну высказать собственном мнение насчет всего происходящего. Мне кажется, господин Фуке, что Король польстил вам, сказав, что праздник удался на славу. Так вот, делайте со мной, что хотите, Ваше Величество, но мне кажется, что для подобных выводов время еще не пришло. Ничто пока ещё не указывает на то, что праздник удался, я бы мог усомниться в этом, пока события не пришли к счастливому концу. Поэтому я заявляю, что праздник отнюдь не удался, Ваше Величество.
Фуке, не понимая происходящего, с недоумением посмотрел на д’Артаньяна, после чего сказал:
— Непостижимо! Едва лишь мне удалось оправдаться перед Королем и, как я надеюсь, восстановить своё доброе имя, как вы стремитесь поссорить меня с ним?
— Фуке, капитан заступается за вас, — расхохотался Король. — Верьте мне, это, действительно так!
Фуке удивился ещё больше, но д’Артаньян добавил:
— Нынешние сутки оставят в памяти Его Величества не слишком приятные воспоминания, — сказал он поспешно. — Поэтому Его Величество надеется, что после устранения возникшего недоразумения, он ещё некоторое время погостит у вас, дабы вы могли иметь случай продемонстрировать все добрые сюрпризы, которые вы приготовили для Короля и его свиты. У вас будет возможность сгладить то впечатление, которое возникло у Его Величества, чтобы он не считал более вас недостаточно гостеприимным хозяином. Поэтому мы не можем считать праздник завершившимся. А если так, то фраза о том, что праздник удался на славу, несколько преждевременна, ведь праздник ещё не закончен!
— Если ваши слова, господин капитан, имели именно тот смысл, о котором вы сообщили, я благодарен вам за эту идею, и надеюсь, что Его Величество, действительно, даст мне возможность оправдаться не на словах, а на деле, охватив Его Величество ещё на несколько дней всеми теми заботами, которые я мог бы проявить по мере моих сил, — сказал Фуке.
— Всё именно так, господин Фуке, — ответил Король. — Не ищите за словами капитана никакого скрытого смысла. Он великолепно объяснил свои слова, и я с ним согласен.
«Итак, Король отменил приказ об аресте Фуке, — подумал д’Артаньян, — или, по меньшей мере, отложил».
«Что ж, с арестом этого негодяя можно повременить, — подумал Король. — Капитан прав, Фуке ещё мне нужен».
«По-видимому, д’Артаньян не так умён, как я думал, — решил Фуке. — Спорить с Королём по таким пустякам, как оценка праздника? К чему? Я никогда не спорю с Королем, и то оказался в немилости! Нет, царедворца из него никогда не получится. А мне это на руку, ведь я получаю дополнительную возможность добиться расположения Короля, и ради этого мне не пришлось спорить с Его Величеством!»
Когда Король, сопровождаемый Фуке и д’Артаньяном, пройдя по скрытой дорожке, устроенной в виде лабиринта из живой изгороди, войдя через потайную дверь, оказался в роскошно обставленной комнате с мягкой мебелью, среди которых был и шкаф со всевозможными напитками, засахаренными фруктами и печеньем, он яростно набросился на эти кушанья, поскольку ощутил неодолимый голод. В самом деле, сильнейшее потрясение, которое он испытал на протяжении этих суток, отбили у него всякое чувство голода, теперь же, когда его верный капитан мушкетеров был рядом, к нему окончательно вернулись гордость, самоуверенность и спокойствие.
— Я должен вас покинуть, Ваше Величество. Мне необходимо разобраться в тех тайных механизмах, которые позволили совершить дерзкое святотатство прошлой ночью, — сказал д’Артаньян.
— Не уходите! — воскликнул Король.
— Я вернусь тотчас же, — ответил капитан, — следует ли мне взять господина Фуке с собой, или вы предпочитаете его общество?
— Ступайте, — ответил Король, устыдившись своих страхов. — Мы сыграем с господином Фуке партию в шахматы, — добавил он, заметив в углу шахматный столик, инкрустированный малахитом и перламутром, на котором стояли шахматные фигуры из черного и белого опала.
Король ещё не успел закончить партию с Фуке, который был настолько рассеянным, что позволил себе почти выиграть партию, как в комнату вошел д’Артаньян.
— Всё в порядке, Ваше Величество! — сообщил он. — Самозванец скоро заснёт. Я велел Юберу добавить в чай изрядную дозу снотворного.
— Вы хотите сказать, капитан, что можете без указания Короля велеть добавить в его вечернее питьё снотворное, и ваше указание будет выполнено? — вскричал Король. — Ведь этак вы без труда могли совершить то, что совершили эти подлые заговорщики!
— Иметь возможность что-либо сделать и сделать это, Ваше Величество, это далеко не одно и то же, — невозмутимо ответил гасконец.
«Каков этот человек! — подумал Король. — Мне кажется, я его недооценил!»
«Никуда не годный царедворец, — подумал Фуке. — Сообщить Королю о том, что ты имеешь возможность его похитить, это то же самое, что подписать себе смертный приговор!»
«Почти выиграл партию, — с презрением подумал о Фуке д’Артаньян, украдкой бросив взгляд на шахматный столик. — Гордость этого человека побеждает его разум. Он обречен. Велят ли мне арестовать его сегодня, или завтра, или через неделю, нет никакой разницы. Этому человеку не следует быть вблизи Короля, ведь он своими действиями постоянно закапывает себя так, как не зарыл бы его ни один завистник и ни один царедворец. Он, как будто бы подписал договор о сотрудничестве со своим смертельным врагом Кольбером».
При этом д’Артаньян как бы ненароком задел одну из ножек шахматного столика так, что он упал и фигуры раскатились по ковру.
— Ваше Величество! Простите мне мою неловкость! — воскликнул д’Артаньян. — Я рассыпал фигуры и не дал вам возможности закончить партию!
— Ничего страшного, — ответил Король с нескрываемой радостью. — Партия шла к концу, у нас намечалась ничья, и эта партия уже мало меня занимала.
— Мне казалось, что Его Величество выигрывает, — возразил Фуке, который наконец-то сообразил о том, что выигрывать у Короля было не вполне разумным.
— Моя победа, или ничья, это, в сущности, не так уж важно, — вальяжно произнес Король, совершенно польщенный. — Я не настаиваю на своей победе. Давайте считать, господин Фуке, что партия закончилась вничью.
Фуке не ответил, а лишь низко поклонился.
— Идемте, господа! — сказал между тем д’Артаньян. — Ваше Величество можете не надевать маску, поскольку я распорядился, чтобы все коридоры, по которым мы пройдем, были свободными.
Король с ненавистью швырнул маску на столик, а д’Артаньян подобрал её и спрятал в своем кармане.
Проведя Короля и Фуке по коридорам так ловко, как будто бы это был его собственный дом, д’Артаньян подвел, наконец их к двери одной из комнат, которые он открыл и пригласил их войти внутрь.
— Где мы находимся? — спросил Король.
— Это комната господина д’Эрбле, епископа ваннского, — ответил Фуке.
Д’Артаньян сухо взглянул на Фуке. В эту минуту он пожалел, что не выполнил приказа Короля арестовать Фуке немедленно. Но было уже поздно.
— Это имя одного из заговорщиков? — резко спросил Король.
Фуке готов был откусить себе язык и проглотить его.
— Отвечайте, Фуке! — воскликнул Король.
— Я обещаю Вашему Величеству провести тщательнейшее расследование этого преступления немедленно после того, как мы устраним его последствия, — сказал Фуке дрожащим голосом.
— Ведь вы говорили, что узнали всю эту историю от одного из заговорщиков! Следовательно, их имена вам известны! Говорите же немедленно! — потребовал Король.
— Не смею лгать Вашему Величеству, — ответил Фуке. — Один из похитителей – это епископ ваннский.
— Это ведь один из троих ваших друзей, д’Артаньян? — не унимался Король.
— Несомненно, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян, — но даже если вы прикажете мне арестовать родного брата, я немедленного его арестую.
— Хорошо! — успокоился Король.
— У вас есть брат? — шепотом спросил Фуке.
— Нет, — шепнул в ответ д’Артаньян и подмигнул Фуке. — Иметь братьев чрезвычайно опасно.
— Но в этом случае то, что вы сказали, не имеет никакого смысла, — шепнул в ответ Фуке.
На это д’Артаньян лишь пожал плечами, наклонив голову вправо и подмигнул другим глазом.
— Что же мы делаем в этой комнате? — спросил Король.
— Присядьте, Ваше Величество, — сказал д’Артаньян. — Сейчас вы увидите один из спектаклей, подготовленных в замке Во, к которому господин Фуке не имеет никакого отношения.
С этими словами д’Артаньян подошел к иконе, изображающей Богородицу, нажал снизу на какую-то пружину, после чего икона открылась, словно дверца шкафа. За этой дверцей находилось большое колесо, напоминающее колесо кареты. Д’Артаньян попробовал повернуть его влево, но оно не поддалось, тогда он стал вращать его вправо. В ту же минуту часть потолка стала раскрываться, и с потолка постепенно стала опускаться площадка, размером с большую кровать. Когда эта площадка опустилась ниже, стало понятно, что это и есть кровать – кровать Его Величества Короля Франции.
На кровати безмятежно спал какой-то человек в пижаме Короля и под одеялом, принадлежавшим Королю. Людовик вскочил и подбежал к кровати. Едва взглянув в лицо спавшему, он застыл в ужасе. Он увидел на кровати самого себя!
Фуке был столь же удивлен и испуган, как и Людовик. Один лишь д’Артаньян оставался безмятежным и продолжал вращать колесо, пока кровать не опустилась до уровня пола.
— Господин суперинтендант, — тихо сказал д’Артаньян, — не поможете ли вы мне перенести этого юношу вот на ту постель?
— Подождите! — воскликнул Король, и хотя говорил он шепотом, интонация его кричала. — Я хочу его рассмотреть!
И он стал внимательно рассматривать спящего юношу. Это дало время рассмотреть его и другим участникам этой сцены.
«Это, действительно, его брат-близнец, — подумал Фуке. — Господин д’Эрбле был совершенно прав! Они двое – это два воплощения одного и того же человека, в этом нет никакого сомнения. Его кровь такая же королевская, как и кровь Людовика! Замена одного другим не является преступлением. Это не более тяжкое преступление, нежели то, которое совершили по отношению к этому несчастному принцу! Д’Эрбле объявил себя исполнителем воли Божьей, и я был совершеннейшим ослом, когда не поверил ему и не согласился с ним! В вопросах Божьей воли господин епископ намного компетентней меня! Боже мой, что я натворил! Я разрушил благие замыслы великого человека, которые уже были воплощены в жизнь, не говоря уже о том, что я погубил этого великого человека! И слабым утешением мне будет то, что это позволило мне примириться с Королем. Этот другой имеет ничуть не меньше прав на трон, чем Людовик. Боже мой! Почему ты раскрыл мне глаза лишь теперь, когда уже слишком поздно что-либо исправлять?»
— Достаточно, — холодно произнес Людовик. — Д’Артаньян, перо и бумагу!
Д’Артаньян подошел к столику, который Арамис установил рядом со своей кроватью, и, как и ожидал, нашел на нем все необходимое для письма.
«Надеюсь, здесь не осталось стишков нашего аббата-мушкетера? — подумал он, — Какие-то листки с записями! Разумеется, он ведь не думал, что ему предстоит поспешное бегство!»
Д’Артаньян незаметным движением спрятал бумаги Арамиса за обшлагом куртки и положив на поднос несколько чистых листов, перо и чернильницу, поднес всё это Королю.
Людовик, почти не задумываясь, стал торопливо писать приказ. Поставив в конце размашистую подпись, он ещё раз внимательно прочитал документ, после чего сложил его вдвое, вручил д’Артаньяну со словами:
— Исполните немедленно после того, как поднимете меня на этой кровати в мою спальню.
Затем он взглянул на Фуке и сказал ему:
— Возвращаю вам ваш сюртук, господин суперинтендант. Завтра увидимся. Я по-прежнему ваш гость.
С этими словами Король бросился на свою кровать как был в обуви и в разорванной рубахе, левый рукав которой был испачкан кровью. После этого он сделал знак рукой вверх, означающий приказ капитану мушкетеров поднимать кровать наверх.
Капитан стал медленно вращать колесо в обратную сторону, кровать стала плавно подниматься, унося с собой Людовика. Лишь только кровать поднялась на свое прежнее место, а потолок сомкнулся, д’Артаньян, вытащил из сапога небольшой кинжал и принялся что-то им делать за осью колеса. Раздался небольшой щелчок, после чего капитан мушкетеров легко снял колесо с его оси. Затем он вернул икону на свое прежнее место.
— Полагаю, святая Богородица простит меня, что эту часть её имущества я заберу с собой, — сказал он Фуке, указывая на колесо. Я прошу вас помочь мне перенести Принца в вашу карету. Кстати, не одолжите ли вы мне её?
— Но нести его через весь замок? — удивился Фуке. — Разумно ли это?
— Вы недооцениваете ваннского епископа, — усмехнулся д’Артаньян. — Далеко нести не придется.
С этими словами он подошел к одной из стен, пошарил рукой по краям иконы, изображающей святого Варфоломея, после чего эта икона также открылась. За ней находился рычаг, который д’Артаньян опустил вниз, после чего в стене открылась чрезвычайно искусно скрытая дверь, ведущая наружу.
— Это же моя карета! — воскликнул Фуке. — Как она здесь оказалась?
— Пока одни люди двигают опаловые фигурки по столу, — весело ответил д’Артаньян, — другие люди перемещают что-то более существенное. Помогите же мне перенести принца!
— В самом деле! — спохватился Фуке. — Но куда же вы его повезёте?
— Туда, куда указано в этой бумаге, — похлопал себя по карману д’Артаньян.
— Неужели обратно в Бастилию! — ужаснулся Фуке.
— Счастье для вас, господин Фуке, что в ваши обязанности не входит знать, куда я его повезу, — ответил д’Артаньян, удобно размещая Филиппа в карете с помощью подушек, обитых бархатом. После этого он надел на спящего принца маску, которую король бросил на стол, когда они вошли в кабинет Фуке.
— Ведь несчастный юноша и без того провел в заключении почти всю свою жизнь! — не унимался Фуке. — Ведь он – принц Крови!
— Об этом следовало подумать либо чуть раньше, либо никогда, — ответил д’Артаньян. — Ваши мысли по своей глубине чрезвычайно верные, господин суперинтендант, но относительно времени их высказывания я бы этого не сказал.
— Если вы назовёте меня ослом, господин капитан, я даже не обижусь, — устало произнес Фуке.
— Никогда и никому я не советую говорить что-либо плохое о самом себе, — весело ответил д’Артаньян. — По крайней мере до тех пор, пока мир полон добрых людей, которые с радостью выполнят эту работу за вас. Они с легкостью наговорят о вас целый короб гадостей, причем найдут для этого намного более выразительные слова! Не будете ли вы столь любезны, чтобы прислать сюда одного из моих мушкетеров? И велите покормить моего коня, завтра он мне понадобится.
С этими словами д’Артаньян сел в карету и запер дверцы изнутри.
Минуту спустя к карете подошел один из мушкетеров.
— Шамони, дорогой мой, сегодня тебе предстоит выполнить роль кучера, но будь уверен, ты выполняешь секретный и важнейший приказ Короля, вот этот! — с этими словами капитан похлопал себя по карману. — Едем в Бастилию, не останавливаясь.
И карета Фуке уже второй раз за эти сутки помчалась в Париж, в Бастилию.

XX. Комендант Бастилии

Как только карета подъехала к воротам Бастилии, д’Артаньян бодро выскочил из нее, и обратился к мушкетеру, который исполнял роль кучера.
— Шамони, за этого узника отвечаешь головой. Он спит, и, полагаю, не проснется, однако никого не подпускай к карете, пока я не вернусь.
Это распоряжение было довольно странным, если учесть, что поблизости никого не было, а капитан мушкетеров отошел от кареты лишь на десять шагов, чтобы постучать в ворота.
— Открывайте, приказ Короля! — воскликнул он.
В воротах приоткрылась калитка, д’Артаньян показал стражнику приказ, после чего ворота раскрылись чрезвычайно быстро. Д’Артаньян махнул рукой мушкетеру, тот снова взобрался на место кучера и карета въехала во двор, после чего ворота столь же стремительно закрылись.
— Сторожить, не заглядывать, никого не впускать и не выпускать! — резко распорядился д’Артаньян, после чего у каждой дверцы кареты навытяжку встали во два стражника.
— Майор, проконтролируйте! — отрывисто приказал д’Артаньян майору и даже не проследив, как исполняется его приказ, направился в кабинет Безмо.
Открыв двери кабинета Безмо, д’Артаньян стремительно вошел к нему.
Безмо вытаращился на д’Артаньяна как на приведение.
— Вы, капитан?! — воскликнул он. — После всего того, что вы учинили? Как вы посмели?
— Спокойно, милейший! — возразил д’Артаньян. — Читайте вот это.
И он положил на стол лист бумаги.
— Приказ Короля? — удивился Безмо. — Ещё один?
— Вы популярны, дорогой господин де Безмо! — усмехнулся д’Артаньян. — Король уже второй раз за эти сутки вспомнил о вас. Ставлю два пистоля на то, что вам светит повышение.
— Но здесь написано, — пролепетал Безмо, — здесь, кажется, написано, чтобы я во всем беспрекословно повиновался вам, господин д’Артаньян!
Безмо тут же вскочил и поклонился д’Артаньяну.
— Не будем тянуть с этим, — усмехнулся гасконец. — Начинайте повиноваться прямо сейчас.
— Разумеется, господин капитан королевских мушкетеров! — согласился Безмо. — Но позвольте спросить, для чего вы меня заперли?
— В этой бумаге написано, что вы можете задавать мне вопросы, а я должен на них отвечать? — холодно спросил д’Артаньян.
— Простите, простите, господин д’Артаньян, — поспешил ответить Безмо, — я не задаю никаких вопросов.
— А я не даю никаких ответов. Вот и чудно! — согласился д’Артаньян. — Впрочем, вам по дружбе я объясню всю ситуацию. Королю захотелось взглянуть на заключенного Марчиали для того, чтобы убедиться в известных вам особенностях его внешности. Впрочем, лучше было бы, если бы вам не были известны эти самые его особенности.
— Так я же ведь ничего и не знаю, господин д’Артаньян, — произнес Безмо, — мало ли у кого какая внешность? Хотя, разумеется, каждый имеет право на внешность, но при условии, что эта внешность – такая внешность, которая...
— Достаточно, де Безмо! — холодно сказал д’Артаньян, — Его Величество распорядилось привести арестанта Марчиали лично мне, в сопровождении лично Фуке. Господин Фуке задумал заодно проверить, насколько хорошо вы выполняете свои обязанности, разве он не сказал вам об этом в конце своей инспекции?
— Припоминаю, что он что-то такое говорил! — пролепетал Безмо.
— А в конце проверки мы решили проверить, насколько верно вы служите Королю. Сможете ли вы арестовать самого Фуке? — проговорил д’Артаньян. — И вы продемонстрировали примерное послушание. Вы арестовали господина генерального прокурора, не моргнув глазом. Это похвально!
— Я арестую и принца крови, если на то будет приказ Короля! — с энтузиазмом выкрикнул Безмо.
— И это также похвально, но давайте не будем переходить границы разумного. Такого приказа никак не ожидается, — ответил гасконец. — На этот счет вы можете быть совершенно спокойны. Я возвращаю вам вашего Марчиали с одним дополнительным указанием.
— Я вас слушаю, господин д’Артаньян, — ответил Безмо.
— На нем сейчас надета маска. Она из ткани.
— Понимаю! — подхватил Безмо.
— Понимать не обязательно, исполнять обязательно. Итак, на нем маска. Эту маску он должен носить во всех случаях, когда к его двери даже всего лишь подходит какой-либо человек. Ни один из ваших служителей, включая и вас самого, господин де Безмо, отныне не должен видеть этого человека без маски.
— И меня также? Я понимаю, господин д’Артаньян.
— Понимать…
— Да-да, понимать не обязательно!
— И даже вредно для здоровья. Если кто-нибудь хоть когда-нибудь нарушит этот приказ, за неповиновение, на этот раз не худо бы понять, ему придётся отвечать по всей строгости закона! За неповиновение ему грозит кое-что неприятное, вы понимаете меня? Крайне неприятное кое-что!
— Да, я понимаю! — воскликнул Безмо.
— Вот и чудесно! — согласился д’Артаньян. — Я бы не хотел произносить вслух, что ожидает вас или любого, кто осмелится взглянуть на лицо заключенного Марчиали.
«Вот уже третий человек за одни сутки угрожает мне смертной казнью, — подумал Безмо. — Быть может, мне пора менять работу? Впрочем, никто же пока ещё не говорит, что эта угроза будет приведена в исполнение!»
— Его никто не увидит. Никогда. Поверьте мне, господин д’Артаньян, — твёрдо сказал де Безмо.
— Я вам верю, — ответил капитан и снисходительно кивнул. — Далее. Если вы получите приказ о переводе этого человека в другую крепость, вы обязаны обеспечить невозможность того, что его лицо кто-нибудь увидит.
— Он будет носить эту тряпичную маску в случае любого перемещения, — согласился Безмо.
— Тряпичную? — воскликнул д’Артаньян. — Вы считаете это гарантией?
— Но как же иначе обеспечить гарантию? — спросил обескураженный Безмо.
— Тряпичную маску может сорвать кто угодно. Вы в случае любого перемещения предварительно лично наденете на этого узника такую маску, которую невозможно будет снять ни ему, ни его сообщникам, ни его врагам. Иными словами – никому. Маску, которую нельзя снять.
— Что же это за маска, которую нельзя снять? — с дрожью в голосе спросил Безмо.
— Железная маска, — ответил д’Артаньян. — И никак иначе. Принимайте узника.
С этими словами он резко развернулся на каблуках и вышел из кабинета Безмо.
Ошеломлённый Безмо в ужасе прошептал:
— Железная маска …

После того, как узник был помещен в камеру, из которой он был извлечен волей Арамиса, д’Артаньян вернулся в карету и велел Шамони отвезти его обратно в замок Во.
Тем временем Безмо уже объяснил своим людям, что ранее Фуке приезжал к ним с инспекцией.
Это известие вызвало ужас у стражника, который продал Фуке право воспользоваться пером и бумагой за полмиллиона. Он немедленно подбежал к Безмо, который тут же выскочил из ворот и закричал д’Артаньяну:
— Постойте! Господин д’Артаньян! Погодите!
— Что там ещё? — спросил д’Артаньян, который собирался впервые за двое суток немного вздремнуть.
— Не могли бы вы вернуть господину Фуке его перстень? Он его случайно выронил в караульном помещении! Вот этот перстень! — с этими словами Безмо показал д’Артаньяну перстень с огромным алмазом.
— Выронил? — скептически переспросил д’Артаньян. — Случайно? Так-так.
— Непостижимым образом обронил, — смущенно пробормотал Безмо, покрываясь потом.
— В таком случае сохраните его для господина Фуке, которого я, вероятно, вскоре снова привезу к вам, — ответил д’Артаньян. — У вас будет возможность лично объяснить ему обстоятельства, при которых он выронил этот перстень.
— Он приедет с новой инспекцией? Но когда это будет? — с недоумением спросил Безмо.
— Вопросы? — резко ответил д’Артаньян.
— Никаких вопросов, господин д’Артаньян, — спохватился Безмо.
— Он вернётся, можете не сомневаться. Но не за перстнем.
— Понимаю, господин д’Артаньян, — согласился Безмо. — По поручению Короля.
— И никак иначе, господин де Безмо, — ответил капитан. — Но не забудьте, что приказы во Франции относительно ваших узников поступают только от Короля.
С этими словами д’Артаньян вскочил в карету и снова прокричал:
— Именем Короля и только с его собственноручной подписью, господин де Безмо! И никак иначе!
Через минуту карету уже мчалась по направлению к замку Во, а капитан мушкетеров сладко спал, великолепно устроившись на бархатных подушках господина Фуке.
Поднявшись в свой кабинет, Безмо, до невозможности уставший от перипетий последних трех дней, ещё несколько раз произнес в недоумении:
— Железная маска.


XXI. Король устраивает допрос

Наутро д’Артаньян, проходя мимо конюшни, распорядился, чтобы его конь был почищен и готов к длительному перегону. После этого он заглянул в комнату, где пребывал сержант мушкетеров.
— Д’Арленкур, любезнейший! Двадцать человек должны быть готовы через сорок минут направиться в длительную погоню. Сержант, доверяю вам формирование этого отряда. Накормить, снабдить походной провизией, порохом, пулями и всем прочим походным снаряжением по уставу военных действий. — распорядился капитан мушкетеров.
— Будет исполнено, капитан, — ответил четко по-военному сержант.
— И учтите, мы будем спешить! — добавил д’Артаньян. — Срочный приказ Короля.
— Позвольте спросить, капитан? — заколебался сержант. — Если приказ срочный, почему вы не выезжаете немедленно?
— Потому что этот приказ ещё не поступил, — улыбнулся д’Артаньян. — Я намереваюсь повторно проинспектировать островную крепость Бель-Иль. В настоящий момент я вовсе не спешу с этой поездкой, но через тридцать девять минут я буду ужасно торопиться. Каждого мушкетера, который отстанет от меня хотя бы на три минуты, я буду считать дезертиром.
После этого д’Артаньян легко двумя пальцами правой руки прикоснулся к низу полей своей шляпы, в ответ на что сержант вытянулся во фрунт и щелкнул каблуками.
Подойдя к дверям королевской спальни, д’Артаньян поприветствовал лакея, после чего спросил:
— Юбер, дорогой мой, Король уже проснулся? Он один?
— Его Величество вызвал к себе господина Фуке, — ответил лакей.
— Уже? — кивнул д’Артаньян и взглянул на настенные часы. — Как долго?
— Пять минут, господин капитан, — ответил Юбер.
Д’Артаньян кивнул и сел на кожаное кресло, закинув ногу на ногу и покручивая правый ус левой рукой. Если бы в этой позе его увидел Атос, Портос или Арамис, они бы отметили, что д’Артаньян заметно нервничает, но если бы его увидел Планше, он сказал бы, что его бывший хозяин готовится к решительному прыжку в головокружительную неизвестность и обдумывает каждое движение.
Между тем Людовик вызвал Фуке для окончательного выяснения имен всех заговорщиков и места их пребывания.
— Господин Фуке, — начал он после обычных церемоний, с которыми Фуке выразил почтение своему Королю. — Я пригласил вас на беседу, поскольку хочу знать имена всех заговорщиков, виновных в событиях прошедшего дня.
— Ваше Величество, они раскаялись, и я прошу простить их, — ответил с поклоном Фуке, окончательно лишая себя возможности спасения.
— Разве я спрашиваю вас о том, раскаялись ли они, или нет? — холодно возразил Король. — Кроме того, я не спрашивал у вас совета о том, как с ними поступить! Я хочу знать имена всех заговорщиков. Всех, Фуке. Имя одного я уже знаю. Это д’Эрбле, ваннский епископ. Имена остальных?
— Фактически он был один. Другой человек, которого он использовал, был введен в заблуждение и не понимал, что участвует в заговоре. Его убедили, что он выполняет приказ Вашего Величества, — сказал Фуке.
— Вы меня не слышите или не желаете слышать, Фуке! — воскликнул Король и сердито топнул ногой. — Я не спрашиваю вас о причинах поступков этих людей. Я спрашиваю их имена. Итак?
— Барон дю Валон, Ваше Величество, — тихо проговорил Фуке, который предпочел бы провалиться сквозь землю, чем называть Королю имена людей, которых он тем самым обрекает на казнь, или в лучшем случае на вечное изгнание, если им удастся скрыться за пределами Франции.
— Этот д’Эрбле, кажется, ваш друг, — сказал Король, и в тоне его не было ни капли вопросительной интонации, он попросту утверждал это.
— Он был моим другом, Ваше Величество, — ответил Фуке, в душе которого происходила жесточайшая борьба между долгом дружбы и долгом верноподданного.
— Весьма прискорбно, господин суперинтендант, — произнес Король холодно.
— В этой дружбе, Ваше Величество, пока я не знал о готовящемся преступлении, я не усматривал ничего, позорящего меня, — ответил Фуке.
— Это преступление вы должны были предвидеть, господин бывший генеральный прокурор, — произнес Король с ударением на слове «бывший».
Фуке вздрогнул. Он понял, что Король узнал о продаже им должности генерального прокурора от Кольбера. И он ощутил, что Король, разговаривая с ним, опирается на логику Кольбера, для которого Фуке был виновен во всех злодеяниях, творящихся во Франции уже только потому, что он – Фуке, то есть тот самый человек, чье существование мешает карьерному росту самого Кольбера.
— Поскольку преступление совершено моим бывшим другом, — ответил Фуке, также сделавший ударение на слове «бывшим», — и поскольку оно было совершено в моем бывшем замке, я признаю себя виновным и отдаю себя в ваши руки, Ваше Величество.
— Хорошо, что вы понимаете свою вину, господин Фуке, но вы забыли упомянуть ещё одну причину, — холодно сказал Король. — Прежде всего, вы виновны по той причине, что я так считаю.
Фуке молча поклонился.
— Господин Фуке, я, возможно, готов вас простить, — продолжал Король. — Но вы своим запирательством лишаете меня такой возможности. Вы выгораживаете своих бывших, как вы сказали, друзей, из чего я вынужден видеть в вас их соучастника. Если вы действительно возмущены этим преступлением, вы должны содействовать скорейшему аресту всех заговорщиков, между тем, я услышал от вас только два имени, тогда как заговорщиков должно было быть не менее двадцати!
— Их было только двое, Ваше Величество, и других имен просто нет, — спокойно произнес Фуке. — Третий преступник – это я, который не разгадал намерений заговорщиков.
— У вас так много друзей, господин Фуке, а также имеются братья. Неужели все они спокойно смотрели на ваше разорение, спокойно наблюдали, как вы теряете своё влияние, и ничего не предпринимали для вашего спасения? — удивился Король. — И только двое из них предприняли что-то для вашего спасения? Вы предлагаете мне поверить в эти басни, господин суперинтендант?
— Должно быть, я не вполне правильно толковал слово «друзья», Ваше Величество, — горестно вздохнул Фуке. — Я, действительно, считал себя окруженным друзьями. И я делал для них всё, чтобы они были счастливы и беззаботны рядом со мной, или вдалеке от меня. Мне нравилось их общество. Я и сейчас готов отдать жизнь за любого из них. Но мне никогда не приходило в голову ожидать от кого-либо из них, чтобы они пожертвовали ради меня своим благополучием или хотя бы даже своими деньгами.
— Такое понимание дружбы меня удивляет, господин суперинтендант, — восхитился Король. — Вы, по-видимому, либо святой, либо необычайный хитрец, либо слухи о вашем уме слишком преувеличены.
— Об этом судить не мне, Ваше Величество, но, уверяю вас, я не святой, — ответил Фуке. — Я знаю за собой несколько грехов, которые, впрочем, не являются преступлением и ежели и караются, то не по людским законам, а по Божьим.
— Вы говорите о грехе стяжательства, господин Фуке? — с улыбкой спросил Король.
— Я говорю о прелюбодеянии, Ваше Величество, — ответил Фуке, имея в виду его собственные любовные связи с некоторыми замужними дамами.
При этих словах Король покраснел, лицо его пошло пятнами. Он решил, что Фуке намекает ему на связь с мадемуазель Лавальер. Целые сутки он не вспоминал о ней, поскольку был озабочен лишь собственной судьбой. Слова Фуке ранили Короля в самое сердце. Ему казалось, что раскаленный кинжал вонзили в его сердце и там поворачивают, чтобы причинить ему ещё большие мучения. Король немедленно вспомнил, что Фуке написал недопустимое письмо мадемуазель Лавальер, предлагая ей дружбу, и, по всей видимости, нечто большее. Именно это письмо послужило размолвкой Короля с Лавальер, и даже, вероятно привело к окончательному разрыву, которого Король желал, и с которым он никак не мог смириться. Виновником всех этих неприятностей был Фуке. Теперь, когда Королю больше не грозила потеря трона и свободы, вчерашние события казались ему тягостным сном, о котором с легкостью можно забыть, тогда как разрыв с Лавальер, и еще более того, утрата Королем веры в чистую девичью любовь, делала Фуке главным виновником всех несчастий Короля. Участь Фуке была решена в этот момент окончательно.
— Итак, епископ ваннский, барон дю Валлон, кто ещё, говорите живо? — резко спросил Король.
— Ваше Величество уже назвало третьего и последнего преступника, это я, Ваше Величество, — со скорбью в голосе ответил Фуке.
— Вздор! Эти двое друзья д’Артаньяна! И друзья графа де Ла Фер! — воскликнул Король. — Постойте-ка! У этого графа имеется сын, и его имя – виконт де Бражелон! Этот молодой человек, кажется, льстил себя надеждой на брак с мадемуазель?.. Вот мы уже знаем пять имен!
— Ваше величество, умоляю, не заходите так далеко! — в ужасе воскликнул Фуке. — Господин д’Артаньян всеми силами противодействовал заговору, разве вы сами не убедились вчера в этом?
— Пусть так, — сказал Король, слегка успокоившись. — Я верю капитану д’Артаньяну, он честный человек.
— То же самое можно сказать и о графе де Ла Фер, Ваше Величество. Он благороднейший и честнейший человек во всей Франции. Умоляю вас ограничить розыски теми, кого я вам назвал.
— Не может быть, чтобы Бражелон не был замешан в этом деле! — упрямо возразил Король. — Я слишком хорошо понимаю его чувства, чтобы не понимать его замыслы! В той двусмысленной ситуации, в которой он оказался, он может оказаться способным на любое зло.
— Любое зло он может причинит только себе, Ваше Величество. Он не станет мстить никому, считая лишь себя виновным в том, что… — Фуке осёкся. Он опять наговорил лишнего и слишком поздно понял это.
— Хорошо! — резко ответил Король. — Мне уже ясно, что вы не назовете мне имена всех виновных в этом деле. Сначала мы изловим и накажем главных преступников, а затем подумаем о том, как изобличить их сообщников.
— Что Ваше Величество понимаете под этим? — упавшим голосом спросил Фуке.
— Я понимаю под этим то, — ответил Король, — что, ворвавшись с войсками в крепость Бель-Иль, в это змеиное гнездо, во главе наших войск, мы овладеем этим рассадником бунта и учиним такую расправу, которая навсегда избавит Францию от заговоров, исходящих из этого места. То же самое будет и с этим замком в Во. И никто из него не спасется, слышите? Никто.
— Ваше Величество велите убить моих людей?
— В моём королевстве не должно быть ваших людей, Фуке! — резко ответил Король. — Во Франции должны жить только мои люди. Ваших людей надлежит истребить. Всех до единого.
— О, Ваше Величество! — проговорил Фуке, упав на колени. — Пощадите! Они ни в чем не виноваты, виноват один лишь я!
В эту минуту Короля охватила дрожь. Он сообразил, что до сих пор находится в замке Во, а, следовательно, во власти его хозяина, Фуке. Он слишком рано раскрыл свои планы, поддавшись чувствам вместо того, чтобы строить разговор только на основе хладнокровного рассудка.
— Вы поспешили истолковать мои слова превратно, господин Фуке, — произнес он намного мягче. — Истребить инакомыслие вовсе не означает истребления людей! Теперь ведь уже не те времена, когда казнь была единственным доводом Королей. Последним доводом, соглашусь, но не единственным. Нет, слава Богу, у нас есть и другие средства! У меня есть парламенты, которые судят от моего имени, тюрьмы, в которых содержатся заключенные, и не обязательно пожизненно. Но, разумеется, у нас есть и эшафоты, на которых исполняются приговоры суда, но это лишь крайнее средство, которое применяется тогда, когда все другие средства недостаточно действенны.
Фуке всё еще стоял на коленях, бледный и униженный.
— Я возьму на себя смелость заметить, Ваше Величество, что процесс по этому преступлению потребует огласки тех обстоятельств, в которые, к счастью, пока ещё посвящен крайне узкий круг лиц.
Король с ужасом подумал, что в круг этих лиц входит д’Эрбле и дю Валон, а также сам Фуке. «Этих троих, а также интриганку де Шеврез следует запереть в каменный мешок пожизненно, а лучше уничтожить, — решил Король, — а с остальными можно будет разобраться позже»
— Необходимо, сударь, чтобы правосудие покарало виновных. А те дела, которые не могут быть разобраны парламентом, решает сам Король. — ответил Людовик, в голосе которого явно присутствовали металлические нотки.
— Я готов понести заслуженную кару, Ваше Величество, но умоляю вас помиловать господина д’Эрбле и господина дю Валлона.
— Вы просите меня помиловать моих убийц? — воскликнул Король. — И после этого вы говорите, что не были в числе заговорщиков?
— Они только мятежники, Ваше Величество, — возразил Фуке. — Ведь они не покушались на вашу жизнь!
— Откуда вы это знаете, Фуке? — воскликнул Король, как всегда, опуская слово «господин» в тех случаях, когда он был особенно возбужден. — Выходит, что они делились с вами своими планами?
— Я просто слишком хорошо знаю моих друзей! — вздохнул глубоко оскорбленный Фуке. — Я знаю, что они не способны на такое преступление.
— Вы запутались, Фуке, вы противоречите сами себе. Только что вы сообщили, что не знали о планах ваших друзей. Следовательно, как бы хорошо вы их не знали, ваших так называемых друзей, вы, тем не менее, отнюдь не знали, на что они способны. Теперь же вы заявляете, что вы настолько хорошо их знаете, что можете в точности знать, на что они способны, а на что неспособны. Вы запутались, Фуке!
«Это крах, — в ужасе подумал Фуке, доставая платок и вытирая лоб. — Я, действительно, запутался. Каждое моё слово только вредит мне и моим друзьям. Для меня было бы лучше, если бы д’Артаньян арестовал меня два дня назад. В этом случае я был ответственен только за свою собственную судьбу, и ни за чью больше. Из той пропасти, в которой я оказался сейчас, такое состояние мне представляется чуть ли не райским блаженством!»
— Я хочу напомнить Вашему Величеству на то, что несколько часов назад возвратил вам свободу и спас вашу жизнь, — в отчаянии проговорил Фуке, надеясь умилостивить Короля.
— Итак, вы сами признались, что заговорщики покушались не только на мою свободу, но и на мою жизнь, — заключил Король.
В эту минуту Фуке хотел бы собственными руками задушить самого себя.
— Если бы господин д’Эрбле решился на то, чтобы убить Ваше Величество, он мог бы сделать это сразу же, как только похитил вас и вывез из моего замка, — в отчаянии проговорил Фуке.
Король побледнел, представив себе опасность, которой он подвергался и которой избежал лишь чудом.
— Если бы он так поступил, это гарантировало бы ему полную тайну и полную безнаказанность, — продолжал Фуке. — После этого никто и ничто не могло бы вернуть всё в исходное состояние. Он не покусился на королевскую кровь, и это, полагаю, даёт ему право на милосердие с вашей стороны. Так помилуйте же его, Ваше Величество, во имя того, что он не покусился на вашу жизнь!
Вместо того, чтобы восхититься великодушием Арамиса, на что так надеялся Фуке, Король, напротив, почувствовал себя глубоко униженным. Он не мог считать себя признательным за сохранение жизни кому-либо. Его неукротимую гордость унижала сама мысль о том, что кто-то, кроме самого Господа, имел власть над его жизнью, мог перерезать нить королевской жизни. Всё то, что Фуке полагал веским доводом для снисхождения и помилования его заблудших друзей, опускалось тяжким грузом на чашу прегрешений этих людей в тех весах правосудия, которые управляли столь непостоянными чувствами гордого Людовика XIV. Пытаясь умилостивить Короля, Фуке добавлял всё больше доводов в пользу смертного приговора для этих людей. Худшего адвоката они не могли бы сыскать.
— Судьба этих заговорщиков решена окончательно, прошу её более не обсуждать со мной, — сказал Король тоном, не терпящим возражений. — Вы можете помочь им лишь тем, что поможете схватить их как можно скорее, чтобы они не успели совершить новых преступлений. Итак, куда они скрылись? Вы осведомлены об этом?
— Они вне досягаемости, Ваше Величество, — ответил Фуке и почувствовал облегчение от этого.
— Вы их отпустили? — воскликнул Король.
— Я не мог их задерживать. Я посоветовал господину д’Эрбле удалиться в замок Бель-Иль.
— Вы предоставили заговорщикам свою крепость? Крепость, которую, по вашим словам, вы укрепляли для меня, и которую вы преподнесли мне в качестве подарка? Вы по-прежнему называете её своей?! — гнев Короля, казалось бы, дошёл до высшей точки.
— Надеюсь, это сохранит им жизнь, — сказал Фуке скорее себе, чем Королю.
— И этот человек занимал пост генерального прокурора Франции! — воскликнул Король.
— Я более не королевский прокурор, Ваше Величество, — покорно проговорил Фуке.
— Ступайте, Фуке.

XXII. Портос в погоне за герцогским титулом

Арамис и Портос тем временем скакали, что есть сил, по направлению к острову Бель-Иль. Бедный гигант полагал, что скачет за герцогским титулом.
Несколько раз Арамис порывался сообщить Портосу об истинной причине их спешки, однако, поразмыслив, он решил, что если сказать, что они спасаются бегством, наш добрый богатырь, чего доброго, развернет коня и с отчаянием поедет навстречу любой опасности, предпочитая погибнуть в бою, нежели спасаться бегством, вне зависимости от численности преследователей. Чувство страха было неведомо Портосу. Поэтому для того, чтобы Портос не терял времени в поездке, Арамис сказал ему:
— Знайте, что ваше герцогство зависит от нашей скорости.
Эти слова заставили Портоса гнать коня так, как гнал бы на его месте любой другой, если бы от этого зависела не только его жизнь, но и вечное спасение.
— Я стану герцогом, — вскричал Портос, — а может быть даже пэром!
— Вперёд! — воскликнул Арамис, и наивный Портос услышал в этих словах подтверждение своим предположениям.
К счастью, под Портосом был весьма сильный и выносливый конь, поскольку далеко не каждый конь мог бы выдержать его тяжесть, в особенности, когда гигант в нетерпении вонзал ему шпоры в бока.
К сожалению, им пришлось сменить лошадей, поскольку никакие кони не могли скакать целый день с той скоростью, которую от них требовали нетерпеливые всадники.
Оставался лишь один перегон до Блуа.
— Заедем к Атосу, — сообщил Арамис Портосу.
— Превосходно! — воскликнул Портос. — Обнимем и его, и Рауля!
— Это совершенно необходимо, — согласился Арамис, который понимал, что другой такой возможности может не представиться больше уже никогда.
— Мы везем Атосу какое-то важное предложение Его Величества? — спросил Портос, восхищаясь собственной догадливостью.
— Нечто в этом роде, — ответил Арамис.
— Ни слова больше! — воскликнул наивный Портос. — Я угадаю сам.
— Отлично, друг мой! — кивнул Арамис. — Угадывайте!
Стук копыт заставил Рауля, грустно сидевшего у окна, вглядеться вдаль. Вероятно, он ожидал какого-то чуда, или сам не знал, на что надеялся, однако любые путники были бы для него переменой событий, а поскольку он пребывал в состоянии полного опустошения, любая перемена была бы ему если и не в радость, то уж во всяком случае не вредной.
Едва лишь он распознал путников, как вскрикнул от радости и поспешил к ним навстречу. Через минуту Рауль прижал Портоса к груди, тогда как Арамис и Атос также обнялись и даже поцеловались по-стариковски.
— Рады вас видеть, друзья мои, — произнес Атос. — Судя по тому, как вы спешили, ваша цель где-то дальше. Тем больше я признателен вам за то, что вы сделали крюк, чтобы повидаться с нами. Сколько у нас времени? — спросил он, обращаясь только к Арамису.
— Времени почти совсем нет, друг мой. — ответил Арамис.
Граф взглянул на Гримо, но по ответному взгляду понял, что распоряжения излишни, поскольку Гримо уже распорядился накрывать стол.
— Итак, вы спешите, — сказал Атос после того, как друзья уже слегка перекусили и сдобрили свою трапезу парой бокалов бургундского.
— Мы заскочили лишь чтобы поделиться радостью, — ответил Портос, продолжая перемалывать своими мощными челюстями окорочок индейки так, как если бы это был мелкий жаворонок.
— Что ж, поздравляю Портос! — ответил Атос, делая глоток брусничной воды. — Какова бы ни была причина вашей радости, я искренне рад за вас.
С этими словами Атос молча взглянул на Арамиса, мрачный вид которого сообщил ему, что радужное настроение Портоса не имеет под собой никакой почвы. От этого на благородном лбу Атоса появилась ещё одна складка.
— Какая же у вас радость? — спросил, улыбаясь, Рауль, не подозревающий того, о чем сразу же догадался Атос.
— Король жалует меня герцогским титулом, — таинственно прошептал Портос на ухо Раулю, при этом шепот его был слышан даже в соседнем зале.
— Дорогой Арамис, мне в руки попала одна любопытная икона, в отношении которой я хотел бы узнать ваше мнение, — сказал Атос.
— Ах, иконы! — пробормотал Портос. — Я предпочитаю поближе познакомиться с этим каплуном и с этим бургундским.
Атос взял прелата под руку, и они удалились в соседний зал.
— За вами погоня? — спросил Атос.
— Безусловно, — ответил Арамис.
— Вы нуждаетесь в нашей поддержке. Я велю Гримо седлать коней и положить в седельные сумки мушкеты, порох, пули, — быстро ответил Атос, но Арамис удержал его за руку.
— Бессмысленно, граф. Эта погоня не такого рода, чтобы ваша помощь что-нибудь изменила в её исходе, — возразил епископ.
— В таком случае, что же произошло? — спросил Атос.
— Я устроил заговор против Короля, который сорвался. Портос ничего не знает, но он мне помогал, поэтому мы – государственные преступники, и за нами несомненно, гонятся.
— Вы можете посвятить меня в подробности? — осведомился Атос.
— От вас у меня не может быть тайн, — ответил Арамис, после чего кратко рассказал уже известную читателям историю.
Едва лишь Арамис закончил, как Атос подытожил.
— Это было великим замыслом, Арамис, — сказал он, — но и великой ошибкой.
— За которую я жестоко наказан, Атос.
— В этом деле следовало участвовать нам всем вчетвером, либо от этого дела следовало отказаться вовсе, — продолжал Атос.
— Я не мог рассчитывать на ваше безусловное согласие, Атос, — ответил сокрушенно Арамис. — На ваше согласие и на согласие д’Артаньяна.
— Это говорит лишь о том, что вы сами понимали, что затеяли преступление, — ответил Атос. — Но дело сделано, и говорить тут не о чем. Что вы предполагаете делать дальше?
— Я везу Портоса в Бель-Иль, а возможно, что и дальше, в Испанию или в Англию.
— Вы потеряли полтора часа, чтобы посетить нас с Раулем, — заметил Атос. — Это безумие, но я благодарен вам за это. Спешите же!
— Портос! Мы едем! — воскликнул Арамис.
Он крепко обнял Атоса ещё раз.
— Берегите себя, Арамис, берегите Портоса, — сказал Атос. — Да хранит вас Бог! Помните, что вы всегда желанные гости здесь, у меня. Вы можете пользоваться здесь всем, что вам необходимо.
— Я это знаю, граф, — ответил Арамис. — Напоследок я хотел бы объяснить вам причины моих действий.
— Нет времени на оправдания, Арамис, и я оправдываю вас хотя бы потому, что вы – это вы, и ваши замыслы, это ваши замыслы. Я верю, вашей целью было отомстить угнетателю и восстановить права угнетенного. Вы готовы были положить жизнь за права принца крови, Арамис! Я вами горжусь. Езжайте! Свежие лошади уже готовы.
«Как долго он меня знает, и как плохо понимает! — с грустью подумал Арамис, — он приписывает мне чрезвычайно благородные мотивы просто потому, что сам мог бы действовать столь решительно только под влиянием лишь таких побуждений».
Друзья ещё раз обнялись напоследок, после чего Арамис и Портос вскочили в седла и скрылись по направлению к острову-крепости Бель-Иль.

XXIII. Д’Артаньян в погоне за Арамисом и Портосом

Д’Артаньян перестал накручивать правый ус и взглянул на настенные часы. Он сидел в приемной Короля уже полчаса. Из дверей вышел Фуке, вид его был такой, словно он был раздавлен непомерной тяжестью. Взглянув на д’Артаньяна, он ещё сильнее втянул голову в плечи и поспешил скрыться. Лакей, услышав звон колокольчика, вошел к Королю, после чего почти тотчас вышел и обратился к д’Артаньяну:
— Господин капитан, Его Величество просит вас зайти к нему.
Д’Артаньян стремительно встал, поправил портупею и решительно шагнул в кабинет Короля.
— Сударь, вам надлежит незамедлительно отправиться на остров-крепость Бель-Иль-ан-Мер, — произнес Король. — Эта крепость ранее принадлежала господину Фуке, однако он передал её мне в дар. Вольно или невольно он не уведомил об этом некоторых военачальников, оставшихся в крепости. Поэтому вам надлежит отправиться в эту крепость и принять её под мою руку. В случае, если вы встретите сопротивление, вам надлежит сокрушить его.
— Слушаюсь, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. — Сколько людей поедет со мной?
— Вы возьмете с собой столько войск, сколько потребуется, — ответил Король. — Вы не имеете права потерпеть неудачу, если крепость окажет сопротивление. Даже если всё население окажет вам сопротивление, крепость должна быть моя, в ней не должно остаться ни единого человека, непослушного моей воле.
— Сколько времени у меня на сборы? — спросил д’Артаньян.
— Вы должны выехать немедленно и двигаться так быстро, как только возможно, — ответил Король. — При этом вы не должны упустить заговорщиков! Вам надлежит арестовать епископа ваннского и барона дю Валона. Если они от вас ускользнут, господин капитан, по той лишь причине, что вы проявили недостаточную расторопность, я буду считать вас соучастником заговора и государственным преступником. Если же вы выполните мой приказ как подобает, вы получите маршальский жезл.
— Для того, чтобы собрать и доставить к крепости войско, достаточное для осады, требуется значительное время, а для морской кампании требуется ваш приказ. Кроме того, расходы…— проговорил д’Артаньян, но Король перебил его.
— Соответствующие бумаги, а также деньги вы получите у Кольбера через пять минут. — ответил он. — В отношении времени на сборы, действуйте, как хотите, но мой приказ должен быть выполнен.
После этого Король махнул рукой, давая знать, что прием окончен.
Едва лишь он вышел из дверей кабинета Короля, как туда мягкими шагами прокрался Кольбер. Через пять минут он вышел и вручил д’Артаньяну приказ Короля, в котором всем войскам, сухопутным и морским, надлежало подчиняться господину д’Артаньяну, капитану королевских мушкетеров, действующему по приказу Короля Франции и во благо Франции.
— Поздравляю вас, господин капитан, — сказал Кольбер. — Вы едете за жезлом маршала Франции! Впрочем, выполнить приказ Короля будет нелегко.
— Вы полагаете? — спросил д’Артаньян.
— Крепость Бель-Иль практически неприступная, её можно атаковать лишь с моря, — ответил Кольбер. — К тому же крепостью руководят ваши друзья, которых вам надлежит арестовать. Людям вроде вас, господин д’Артаньян, не так-то просто перешагнуть дружбу. Готовы ли вы арестовать ваших друзей, чтобы добиться успеха?
— Вы, кажется, спрашиваете меня, господин Кольбер, готов ли я выполнить приказ Короля? — спокойно спросил д’Артаньян. — Иными словами, вы спрашиваете меня, по праву ли я занимаю свою должность капитана королевских мушкетеров?
— Я ни в малейшей степени не сомневаюсь, что вы исполните свой долг, господин капитан, — с улыбкой ответил Кольбер.
— Приготовьте деньги по этому ордеру, который у вас в руках. — с улыбкой ответил д’Артаньян.
— Деньги вы получите у господина Фуке, — ответил Кольбер.
— Великолепно придумано! — воскликнул д’Артаньян. — Фуке должен оплатить экспедицию против людей Фуке.
— В ордере ничего не сказано о целях этого аванса, — холодно сказал Кольбер. — Вас что-то не устраивает?
— Меня устраивает всё, кроме необходимости столь долгого общения с вами, господин Кольбер! — ответил капитан. — В другой раз я с удовольствием бы обсудил с вами долг дружбы и понятия чести солдата, но не нынче. Я спешу выполнить приказ Короля.
С этими словами д’Артаньян удалился за деньгами Фуке, тогда как Кольбер возвратился в кабинет Короля.
Приказ Короля, помимо прочего, предписывал д’Артаньяну в случае сопротивления взорвать до основания крепость Бель-Иль, и решать, кого из мятежных жителей крепости казнить, а кого миловать; кроме того, ему особо предписывалось не выпускать из крепости ни души, а также арестовать епископа ваннского и барона дю Валона.
«Кольбер прав, — подумал д’Артаньян. — Я не тот человек, который ухватится за возможность получить маршальский жезл ценой жизни моих друзей. Но я и не из тех, кто добровольно суёт голову в петлю. Что ж, я должен оказаться на месте раньше прочих и оценить обстановку, после чего мы ещё посмотрим кто победит в этой игре совести со смертью».
Вернувшись в комнату, где его ожидал сержант, д’Артаньян распорядился:
— Д’Арленкур, я немедленно выезжаю в Бель-Иль в сопровождении двадцати мушкетеров. Взгляните на этот приказ. Вы должны собрать достаточное для осады крепости войско и двигаться следом за мной. Если вам не будут подчиняться, обратитесь к Кольберу и сообщите ему о моём распоряжении. Он выдаст вам необходимые верительные грамоты, мне же некогда этим заниматься. Через пять минут я выезжаю.

XXIV. Бель-Иль-ан-Мер

Арамис и Портос, между тем, прибыли в крепость Бель-Иль. Арамис полагал, что эта крепость, укрепленная по чего чертежам, стала фактически неприступной. Действительно, атаковать её можно было лишь с моря, поскольку крепость располагалась на острове. Но, как известно, французским войскам не слишком-то везло в морских сражениях. В случае поддержки со стороны Англии это остров-крепость вполне мог бы стать английским, несмотря на близость к берегам Франции. Ловко балансируя на противоречиях двух стран, воцарившийся здесь суверен мог, в конце концов добиться независимости от обеих держав, между которыми он находился. Укрепляя Бель-Иль, Фуке, по существу, построил своё маленькое государство, в котором в случае опасности мог спастись даже от преследования столь сильного Короля, как Король Франции.
Поскольку епископ ваннский и барон дю Валон были частыми гостями в этой крепости, и даже частично создателями её, комендант крепости признавал в них друзей суперинтенданта финансов господина Фуке, и в его отсутствии фактически его представителями. Поэтому Арамис и Портос ощущали себя хозяевами Бель-Иля, тем более, что Фуке снабдил Арамиса соответствующим письмом, предписывающим коменданту принимать ваннского епископа как самого Фуке и повиноваться ему во всем, включая военные вопросы.
Портос был совершенно безмятежен, тогда как Арамис заметил исчезновение на море каких-либо кораблей. Они исчезли все до последнего рыбацкого суденышка. Это указывало на скрытую серьёзную причину, и этой причиной, понимал Арамис, мог быть только приказ Короля о запрете выхода из портов Франции любых кораблей.
«Вот мы уже и в изоляции, — думал Арамис. — Следует ожидать прибытия военных кораблей, после чего нам представиться случай проверить прочность укреплений Бель-Иля, дальнобойность его пушек и меткость артиллеристов».
Он вспомнил, как король Карл I по ходатайству Бекингема запретил отплытие любых кораблей из всей Англии, чтобы помешать Миледи покинуть Англию с двумя украденными у Бекингема бриллиантовыми подвесками. Этот запрет, конечно, не остановил ни Миледи, ни четверых друзей, выполняющих приказ Королевы Анны. Арамис грустил не от того, что Людовик XIV объявил охоту на него и на Портоса, в чем он ничуть не сомневался. Если бы их было не двое, а четверо, тогда им был бы не страшен гнев Короля. Вчетвером они противостояли и Ришелье, и Мазарини, а эти люди были и умней, и опытней молодого Короля!
— Послушайте, Арамис! — сказал вдруг Портос. — Не кажется ли вам, что море выглядит как-то необычно?
— Слишком спокойно? — рассеяно спросил Арамис.
— Не в этом дело! — возразил Портос. — Я вглядываюсь в него и никак не могу понять, что именно в нем необычного, но я готов покляться, что в нем что-то не так!
— Чайки слишком раскричались? — улыбнулся Арамис.
— Нет, не то! Чайки всегда кричат, когда видят рыбаков, — с сомнением проговорил Портос. — Постойте-ка! А где все рыбаки? Я не вижу ни одной лодки!
— Вероятно, сегодня в море мало рыбы, — безразличным тоном ответил Арамис.
— Не вижу связи между количеством рыбы в море и количеством лодок с рыбаками, — с недоумением пожал плечами Портос.
— Что же прикажете делать рыбакам в море, где нет рыбы? — съехидничал Арамис.
— Вот оно что, — проговорил Портос. — Вы, кажется, правы, рыбаки ловят рыбу, и коли рыба закончилась, они уплыли туда, где рыба ещё осталась.
— Видите, Портос, как всё просто? — улыбнулся Арамис.
— А где же тогда все прочие корабли? — спросил через пять минут Портос.
— Что вы имеете в виду, Портос? — спросил прелат.
— Ну, существуют же не только рыбацкие корабли. — неуверенно проговорил дю Валон. — Купеческие, таможенные, военные, наконец?
— К чему вам всё это? — продолжал Арамис.
— Надо же на что-то смотреть, когда гуляешь у моря! — удивился Портос. — Иначе какой смысл в такой прогулке?
— Вдыхайте свежий морской воздух и любуйтесь на волны, на чаек… — рассеянно ответил Арамис, упрямо вглядываясь в даль.
— Но странно не это, — не унимался Портос. — Те два парусника, которые я отправил на материк за говядиной, свининой и другой снедью, они ведь тоже не возвратились, а ведь пора бы хотя бы одному из них вернуться обратно!
Арамис внезапно вскрикнул и остановился как вкопанный.
— Повторите, Портос, что вы сказали? Вы отправили оба наших парусника на материк?!
— Знаете ли, Арамис, я не могу все время питаться рыбой и курятиной, мне хочется чего-то более существенного, — простодушно ответил Портос. — К тому же вы сами только что сказали, что рыба закончилась! Видите, какой я предусмотрительный? Скоро сюда привезут настоящую снедь, чтобы мы хотя бы могли питаться по-людски, если уж нам приходится торчать на этом проклятом острове, где я просто изнываю от скуки!
— Несчастный! Вы бы хотя бы посоветовались со мной! Хотя бы один парусник оставили бы! Что вы наделали, боже мой! — воскликнул епископ. — У нас не осталось выбора, мы не сможем отплыть в Англию или Испанию.
— И слава богу! — ответил Портос. — Терпеть не могу морских путешествий!
— Мы погибли! — сказал Арамис и расхохотался. — Портосу захотелось телятинки и поросятинки! Смертью моей я буду обязан вашему аппетиту!
— Погибли? — удивился Портос. — Здесь так худо с продовольствием? С чего такое уныние, Арамис? На худой конец сойдёт и рыба с курятиной, я ей-богу не привередлив, если уж обстоятельства так сложились, только не переживайте из-за таких пустяков.
Арамис грустно улыбнулся.
— Я запланировал на сегодня небольшую прогулку по морю, но теперь её придется отложить на неопределенное время, дорогой Портос, — ответил Арамис. — Теперь мы оказались взаперти на этом острове.
— Это всего лишь до тех пор, пока не вернутся наши парусники, — виновато ответил Портос. — Не так уж долго ждать, я полагаю.
— Дорогой Портос, — ответил он со вздохом, — мне показалось, что вы скучаете на этом острове, и я планировал на днях его покинуть вовсе.
— Разве мы не ожидаем какого-то важного приказа Короля, о котором вы мне все время говорите? — удивился Портос.
— Приказ? — с недоумением спросил Арамис. — Ах, да! Приказ. Разумеется, мы ждем приказ. Но он скоро прибудет.
— Черт побери, не по воздуху же он прилетит! Раз мы находимся на острове, значит, приказ Короля привезут на корабле, — рассуждал Портос. — А это означает, что мы сможем уехать с острова на том самом корабле, на котором нам привезут приказ Короля!
— Ваша логика безупречна, — ответил Арамис. — Мы и вправду можем отплыть обратно на том самом корабле, который привезет нам приказ Короля.
«В кандалах на ногах и руках, — мысленно добавил Арамис, — прямо в Бастилию, или куда ещё похуже!»
— Если уж вам так не терпится вернуться, можно раздобыть челнок. Тут ведь есть челноки, — сказал Портос. — Я могу раздобыть нам челнок, я тут приметил один недавно. Для морской прогулки подойдёт, и даже до берегов Франции он нас может доставить.
— Челнок? Во Францию? Нет, плохая идея, — решительно возразил Арамис. — не туда и не на таком средстве!
Портос пожал плечами и принялся наблюдать за чайками, как ему посоветовал Арамис.
— Портос! — сказал вдруг резко Арамис. — Я должен кое-что сообщить вам о наших делах в Во.
— Ведь вы же мне уже всё рассказали! — удивился гигант. — Один самозванец покусился на нашего доброго Короля. Мы его схватили и упрятали в Бастилию. Дело было деликатное, поскольку самозванец отдалённо похож на Короля, хотя, знаете ли, я не увидел никакого сходства! Король наш так благороден, его осанка, костюм и всё такое, знаете ли! А этот жалкий человечишка, которого мы связали и отвезли в Бастилию, и в подмётки не годится нашему славному Людовику XIV. Что же тут добавить? О чем тут толковать?
— Поговорить есть о чем, — возразил со вздохом Арамис. — Но, по-видимому, вы не вполне готовы к этому.
— Понимаю, Арамис, — ответил Портос. — Вы полагаете, что пленник мог вырваться из Бастилии и поднять мятеж? В таком случае нам надо спешить на помощь Королю!
— Портос, видите ли вы судно? — перебил Арамис Портоса. — Ведь это, кажется парус?
— Корабль! — обрадовался Портос. — Да и не один! Я вижу целых четыре! Нет вон ещё! Ба! Да тут целый флот! А вы напустились на меня из-за какой-то пары парусников!
— Да, Портос. Это суда королевского флота! — ответил Арамис с дрожью в голосе. — Военные корабли!
— Стало быть нам не грозит смерть от голода! — обрадовался Портос. — Уж на военных-то кораблях не только вяленая рыба водится!
— Вы правы, Портос! Смерти от голода мы можем не опасаться. Король этого не допустит, — мрачно сказал епископ ваннский.
— Сегодня на ужин у нас будет поросенок с хреном! — мечтательно произнес Портос.
— К черту поросенка, Портос! — вскричал Арамис. — Портос, объявите тревогу! Канонирам к бою! Ваш голос громче моего, кричите же, Портос! И поспешим в крепость.
— Тревогу? Но почему тревогу? — удивился Портос.
— Потому что это корабли мятежника, которого мы с вами поместили в Бастилию. Ваше предсказание сбылось, Портос!
— Как же вы об этом узнали? — удивился Портос.
— Подумайте сами! Разве королевские корабли идут на крепость, принадлежащую королю с поднятыми боевыми флагами и с открытыми бойницами? — воскликнул Арамис, увлекая Портоса на крепостные стены.
По распоряжению Арамиса крепость была приведена в боевое состояние.
Тем временем от флагманского корабля отплыла шлюпка под белым флагом.
— Не стрелять в парламентера! — скомандовал Арамис.
Когда лодка достигла берега, выяснилось, что роль парламентера выполняет капитан одного из парусников, которого Портос отправил за снедью.
— Что происходит, капитан? — спросил Арамис.
— Меня взяли в плен, доставили сюда и вручили пакет для вас, монсеньор. — ответил парламентер.
Едва взглянув на конверт, Арамис узнал почерк д’Артаньяна. Арамис тотчас вскрыл конверт и прочел нижеследующее:

«Приказ Короля — захватить Бель-Иль. Истребить гарнизон, если будет оказано сопротивление. Арестовать всех солдат гарнизона.
Арестовать ваннского епископа и барона дю Валона и препроводить в Бастилию.
Подписано: д’Артаньян».
Арамис побледнел и скомкал бумагу в руке.
— Что велел передать нам на словах господин д’Артаньян? — спросил Арамис.
— Он приглашает вас к себе на корабль для переговоров, — ответил парламентер.
— Вот мы и снова вместе! — обрадовался Портос. — Мой дорогой д’Артаньян прибыл к нам!
С этими словами он вскочил на парапет крепости и стал размахивать обеими руками, выкрикивая:
— Д’Артаньян! Мы здесь, д’Артаньян! Это Портос и Арамис!
— Сядьте и успокойтесь! — резко вскричал Арамис. — Садитесь же и слушайте, говорю я вам!
— Это же д’Артаньян! — продолжал ликовать Портос, обнимая Арамиса за плечи своей тяжелой рукой.
Но Арамис зажал ему рот рукой.
— Вы с ума сошли! — зашипел он на Портоса. — Если бы это был д’Артаньян, к чему бы ему посылать к нам парламентера? Он мог бы приехать сам, ничего не опасаясь! Кто поручится, что это не ловушка?
Улыбка сползла с лица Портоса.
— Ловушка? — прошептал Портос. — Со стороны кого?
— Со стороны того, о ком не говорят, — сказал Арамис тоном заговорщика и приставил палец к губам. — Того человека с кровати.
— Вот оно что, — проговорил наивный Портос. — Как же мы поступим?
— Мы приглашаем господина д’Артаньяна для переговоров к нам, — сказал он, обращаясь к парламентеру. — Верно, господин барон?
— Конечно! — радостно ответил Портос. — Мы всегда рады видеть господина д’Артаньяна у себя, где бы мы ни находились!
— Поезжай за ответом! — сказал Арамис парламентеру. — Пропустить парламентера! Не стрелять!
Шлюпка с парламентером поплыла к кораблю, а Арамис взял положил руку на плечо Портоса.
— Нам следует срочно серьёзно поговорить, Портос, и уточнить некоторые особенности нашего положения, — сказал он.

XXV. Коварство Кольбера

— Послушайте, Портос, я – негодяй, обманувший вас, — начал Арамис.
— Мы готовим розыгрыш? — улыбнулся Портос. — Пошутим над д’Артаньяном.
— Я вас обманул, Портос, я втянул вас в государственное преступление, — сказал Арамис, выделяя голосом каждое слово.
— Вы меня обманули? Зачем? — улыбнулся Портос.
— В тот момент я полагал, что так будет лучше, — смущаясь, ответил Арамис.
— Вы поступили так ради моего блага? — продолжал Портос.
— В то время мне так казалось, Портос, хотя на деле всё оказалось совершенно иначе. — ответил прелат.
— Разве можете вы быть ответственны за то, что ваши надежды не оправдались? — наивно спросил Портос. — Ведь если начать спрашивать с человека за то, что его надежды не сбылись, то все мы будем кругом виноваты!
— Но в результате моих просчетов вы можете очень сильно пострадать, Портос! — продолжал Арамис с отчаянием от того, что Портос не желал понять всей вины Арамиса перед ним.
— Знали бы вы, сколько раз я страдал от того, что мои надежды не оправдывались! Эка невидаль! — расхохотался Портос.
— По моей вине вы теперь – государственный преступник! — воскликнул Арамис.
— А когда мы с д’Артаньяном вломились в сокровищницу Мазарини, кем мы тогда были? И ничего, ведь живы и здоровы! — обезоруживающе улыбнулся Портос.
— Господи, дай мне терпения! — воскликнул Арамис. — Да поймите же вы, наконец, Портос, что я втянул вас в заговор! Мы похитили настоящего короля и заменили его братом близнецом!
— Славная, должно быть проделка! — хохотнул Портос. — Это вам не быка повалить с ног!
— Но ведь мы восстали против Короля! — в отчаянии прокричал Арамис.
— Я верю вам, — серьёзно ответил Портос. — Если вы покусились на королевскую власть, это означает, что...
— Да, тысячу раз да, это означает, что мы – преступники! —воскликнул Арамис.
— Это означает, что вы поняли, что наш Король не такой уж хороший, как про него говорят, — ответил Портос. — Я вам верю, Арамис. Ведь вы посоветовались с д’Артаньяном, и он вам посоветовал это дело?
— Ни с кем я не советовался! Я решил это один, я, и никто больше! — устало произнес Арамис. — И поэтому ответственность за это преступление лежит на мне одном!
— Ну, теперь уж на нас двоих, — хладнокровно возразил Портос. — Стало быть прощай поросенок с хреном? Нас не покормят по-человечески ни сегодня, ни завтра, опять эта чертова рыба?
— Вскоре может не быть и рыбы, — махнул рукой Арамис. — Как вам понравится меню, состоящее из хлеба и воды?
— Хоть какое-то разнообразие. Сначала хлеб, потом вода! — невозмутимо ответил Портос и подмигнул. — А всё-таки с поросенком и с бутылочкой бургундского было бы лучше!
— Нас вероятнее всего казнят, — обреченно сказал Арамис.
— Нас казнят, говорите вы? — вновь хохотнул Портос. — Славно повеселились напоследок!
— О, Портос, мой славный Портос, я не допущу этого! — чуть ли не взвыл Арамис. — Обещаю, я найду способ спастись, поверьте.
— Так вот почему вы так огорчились, что я отослал оба парусника? — спросил Портос, морща лоб.
— Увы! — отвечал Арамис.
— Значит, мы квиты, ведь не только вы меня обманули, но и я вас подвел. Простите меня, Арамис! — произнес Портос искренне и с сожалением взглянул в глаза епископу.
— Это невыносимо! Вы святой, Портос, — воскликнул Арамис. — Я ожидал, что вы будете негодовать и ругаться.
— Что толку ругаться, когда дело сделано? — простодушно спросил Портос. — Ведь наши шпаги при нас? Следовательно, мы дорого продадим наши жизни!
— О, Портос, милый Портос! — только и смог произнести Арамис.
— Вы хотите сказать, что я не буду герцогом и пэром? — с безразличием произнес Портос. — Это пустяки, не думайте об этом. Я об этом уже забыл.
— Друг мой, если б это зависело от меня, вы стали бы принцем! — сказал Арамис искренне.
— Я предпочитаю оставаться Портосом! — ответил Портос. — Итак, я окончательно рассорился с Людовиком Четырнадцатым? И он больше не пригласит меня на обед?
— Я поступил как отъявленный эгоист, — ответил Арамис. — Вы не обязаны прощать меня.
— Бросьте, — перебил его Портос. — Вы действовали исключительно в своих интересах, то есть ровно также как все остальные люди на земле. Я никак не могу сердиться на вас за то, что вы не святой. И хватит об этом.
С этими словами Портос пожал руку старого друга, от чего тот едва не вскрикнул.
— Простите! Я опять не соразмерил свои силы. — смутился Портос.
— Это я не соразмерил свои силы. Это я должен просить у вас прощения, — ответил Арамис.
— Вы его давно получили, — отмахнулся Портос.
Арамис почувствовал, как слезы наворачиваются на его глаза. Благородство Портоса было даже сильнее благородства Фуке, который помчался спасать Короля, зная, что ему это принесет одни неприятности, но ни на секунду не поколебался в своем решении.
Портос же ничего не предпринимал, он попросту простил своего друга только по той простой причине, что считал его своим другом. Арамис крепко обнял Портоса, пытаясь скрыть слезы.
— Послушайте, Портос, — сказал Арамис, — Вы – несчастная жертва обмана, в который я вас вовлек. Вы не враг Короля. Вся вина лишь на мне, и я единственный, кто виноват в этом деле, поэтому вам, полагаю, ничего не грозит. При заступничестве д’Артаньяна вы легко помиритесь с Королем.
— В эту сказку не поверю даже я, — спокойно возразил Портос, — Мы с вами в равном положении и судьба у нас будет одной.
— Нас обоих арестуют и казнят, — пожал плечами Арамис. — Крепость хороша, но осады, в которой участвует весь королевский флот под командованием д’Артаньяна она не выдержит.
— Д’Артаньян! — Воскликнул Портос. — Ведь это он командует флотом! Он позволит нам уйти.
— Он получил приказ арестовать нас, — покачал головой Арамис. — От того, как он выполнит этот приказ, полагаю, зависит и его карьера, и самоё жизнь.
— И ради такой безделицы д’Артаньян предаст нашу дружбу? — удивился Портос. — Неужели бы вы поступили так на его месте?
От этих простодушных слов Портоса Арамис густо покраснел.
— Но ведь он согласился возглавить погоню за нами! — воскликнул Арамис.
— Разумеется, чтобы дать нам возможность скрыться! — без тени сомнений возразил Портос.
— Трудно предсказать, что именно он задумал, — покачал головой в сомнении Арамис. — Д’Артаньян – это д’Артаньян.
— Очень точно сказано! — послышался голос д’Артаньяна. — Я – это я, не извольте сомневаться!
С этими словами перед ними появился капитан мушкетеров, приплывший в шлюпке, которую они не заметили из-за своих горячих дискуссий.
— Вы поджидаете меня на берегу, друзья! Как мило! — воскликнул он, легко выскакивая из шлюпки на причал.
Быстро, словно двадцатилетний, он взбежал по каменной лестнице на площадку, где его встретили двое друзей. Вслед за ним по лестнице не столь проворно, но почти не отставая от него, поднялся какой-то офицер.
Д’Артаньян остановился на полдороге. То же сделал и его спутник.
Увидев, что д’Артаньяна сопровождает только один офицер, Арамис устыдился, что встречает его в сопровождении охраны и велел всем, кроме Портоса удалиться. д’Артаньян кивнул головой и обратился к своему спутнику:
— Сударь, вопреки приказу Короля, который отдает в мое распоряжение весь флот, вы не подчинились моему приказу. Я готов признать ваше первенство на вашем корабле лишь в определенных рамках. Здесь же не корабль королевского флота, поэтому я прошу вас удалиться к шлюпке, поскольку я буду иметь конфиденциальные переговоры с противником.
— Сударь, — отвечал офицер, — я неукоснительно выполнял приказ, отданный мне перед отплытием. Мне приказано следовать за вами повсюду и не допускать никаких переговоров с противником без того, чтоб я не был осведомлен о содержании этих переговоров. Именно это я и делаю.
Д’Артаньян задрожал от гнева.
— Сударь, — отчеканил он тихо, но отчетливо, — мне кажется, у вас два десятка карманов, и в каждом из них лежит по десятку приказов, которые связывают меня по рукам и ногам. Между тем, я получил из рук Короля самые высокие полномочия во всех видах войск, сухопутных и морских, о чем я, кажется, уведомил вас немедленно после своего прибытия на ваш корабль и дал вам прочесть этот приказ от первой буквы до последней!
— Капитан, — ответил офицер, — приказы, полученные мной, ни в чем не противоречат приказам, полученным вами. Вам поручено нами командовать, а мне поручено постоянно сопровождать вас, не отходя далее, чем на один туаз.
— Сударь, — продолжал д’Артаньян, — мне нет больше ни до вас, ни до приказов, который вам отдал господин Кольбера! Мне нанесено оскорбление! В течение всей моей жизни я только шесть раз был разгневан по-настоящему, и в пяти предыдущих случаях дело кончалось смертью того, кто разгневал меня, и лишь в одном случае человеку удалось сбежать скрыться за потайной дверью! Я не вижу здесь никаких стен, следовательно, здесь нет и потайных дверей. Поэтому ничто не помешает мне наколоть вас на шпагу словно жука!
Офицер побледнел, но спокойно ответил:
— Сударь, вы можете меня убить, но на этот случай у моего помощника имеется приказ. Если в этой шлюпке вы вернетесь на флагманский корабль без меня, тогда вас немедленно арестуют за дуэль в военное время, а всю операцию по захвату крепости будет возглавлять мой помощник.
Портос и Арамис, затаив дыханье наблюдали за этой драматической сценой.
Д’Артаньян овладев собой, подошел к офицеру вплотную.
— Сударь, кроме того, чтобы вы находились не далее, как на туаз от меня, имеете ли вы какие-то дополнительные инструкции?
— Во всем остальном я должен полностью подчиняться вам, господин капитан, — был ответ.
— В таком случае смирно! — воскликнул д’Артаньян.
Офицер вытянулся во фрунт.
— Портос, закройте-ка этому молодчику уши своими ладонями, только осторожнее, не раздавите ему голову. Он мне нужен живым и не покалеченным!
Портос так плотно прижал свои пухлые ладони к ушам офицера, что тот стал опасаться, что его голова расколется как сухой орех под копытами молодого жеребца.
— Аккуратнее, Портос, вы не видите, он едва жив? — улыбнулся д’Артаньян — Нежнее. Итак, офицер не удалился более чем на туаз от меня, все приказы выполняются, все условия соблюдены.
Арамис и д’Артаньян обнялись, после чего д’Артаньян обнял также и Портоса.
— Я не предполагал, что буду настолько беспомощным! — сокрушенно произнес д’Артаньян. — Номинально возглавляя кампанию, я, по сути, лишь марионетка в руках Кольбера! Но поспешим переговорить.
— Что означают эти строгости? — спросил Портос.
— Портос ни о чем не знал, он был лишь исполнителем моей воли, — поторопился сообщить Арамис.
Д’Артаньян бросил на прелата укоризненный взгляд, отчего Арамису стало не по себе.
— Черт побери! — воскликнул д’Артаньян. — У меня был такой план, который трещит по всем швам! Я хотел взять вас обоих к себе на корабль и отвести, куда вам будет угодно, после чего возвратиться к Королю, и там будь что будет. Но теперь я полагаю, что в этом случае меня просто присоединят к вам, и нас всех троих приволокут к Королю в кандалах.
— Это не подходит! — воскликнул Портос.
При этом он по рассеянности чуть крепче сдавил голову офицера, так что д’Артаньяну пришлось крикнуть «Осторожнее, Портос!»
 
— Остаётся лишь одно, — проговорил д’Артаньян, — я начну атаку вон в этом месте.
Он достал из обшлага карту крепости, которую нарисовал во время своей предыдущей поездки. Арамис лишь подивился, насколько точна эта карта. Место, на которое указал д’Артаньян, было одним из самых неприступных мест, тогда как снаружи могло бы показаться, что это весьма удачное место для штурма.
— Это позволит вам в начавшейся суматохе скрыться, — продолжил д’Артаньян. — Заготовьте для себя хотя бы челнок, поскольку если не я, то шпионы Кольбера, ручаюсь, перевернут на острове каждый камушек, чтобы найти вас.
— Скрыться? — воскликнул Портос. — Отступать? Никогда. Исаак дю Валон де Пьерфон де Брасье никогда не отступал!
— Портос, вы собираетесь воевать против д’Артаньяна? — удивился Арамис.
— Ни в коем случае! — воскликнул Портос.
— Вы будете не отступать, а произведете длительную рекогносцировку с целью занятия более стратегически выгодной позиции и не допустить окружения с последующим пленением, — пояснил д’Артаньян.
— Это другое дело! — успокоился Портос. — Такое в боевых действиях допустимо.
— Впрочем, есть ещё вариант, — сказал д’Артаньян. — Этот негодяй Кольбер наводнил корабль своими шпионами, у которых имеются всевозможные приказы, ограничивающие мои действия. Я изображу раздражение, сниму с себя полномочия, и пока они найдут мне замену, вы получите не менее суток, чтобы скрыться.
— Это может сработать! — кивнул Арамис.
— А теперь, Портос, отпустите офицера, — сказал д’Артаньян.
— Сударь, вольно! — приказал д’Артаньян к офицеру. — И примите от нас тысячу извинений за неудобство, которое причинили вам крепкие объятия барона дю Валона. Вы напомнили ему одного из своих любимых племянников, и он не смог сдержать своего порыва любви. Через пару дней ваши уши не будут болеть. Вы не нарушили приказа, я также не нарушил никаких приказов.
— А я на правах епископа отпускаю вам ваши грехи, если они были, — подхватил Арамис. — Дорога в рай вам обеспечена.
— Однако, не спешите с этим, — подмигнул д’Артаньян — По крайней мере, пока мы с вами вдвоем не вернулись на корабль!
Поднявшись на корабль, д’Артаньян собрал военный совет из капитанов вверенной ему эскадры.
— Господа, я предложил мятежником сдаться, но они отказались, — сообщил он. — Я собираюсь пригласить двух главных офицеров мятежной крепости на переговоры на флагманский корабль. Мы продемонстрируем им наши силы, после чего я рассчитываю убедить их сдаться. Согласны ли вы со мной, господа?
При этих словах офицер, сопровождавший д’Артаньяна на берег, вынул из кармана запечатанный пакет, на котором стояла цифра «1» и вручил его д’Артаньяну.
Д’Артаньян недоверчиво разорвал пакет, извлек и развернул бумагу и прочел:

«Запрещение г-ну д’Артаньяну вести какие бы то ни было переговоры до тех пор, пока Бель-Иль не сдастся и все пленные не будут расстреляны.
Подписано: Людовик».

Д’Артаньян едва сдержал негодование, но, овладев собой, ответил с самой любезной улыбкой:
— Великолепно, сударь. Я вижу, все трудности предусмотрены!
На секунду задумавшись, д’Артаньян, изобразил гнев и воскликнул:
— Господа! — обращаясь к собравшимся офицерам. — Вижу, что я утратил доверие Его Величества! Приказ, вверяющий мне чрезвычайные полномочия, это просто ничего не значащая бумага! У людей, намного ниже меня по званию, имеются в их карманах многочисленные приказы, отменяющие его! Не удивлюсь, если у последнего матроса на этом корабле тоже есть какие-то инструкции на мой счет! Что ж, я слагаю с себя командование и мы возвращаемся к берегам Франции. Вам будет назначен новый главнокомандующий, который, я надеюсь, не будет связан по рукам и ногам многочисленными пакетами с номерами и приказами! В этом случае он, вероятно, выполнит то, что я не вижу никакой возможности выполнить сам. Мы возвращаемся, господа!
При этом д’Артаньян был почти уверен, что времени, которое он таким образом предоставил своим друзьям, будет достаточным для того, чтобы скрыться в неизвестном направлении.
Но тот же самый офицер извлек конверт с номером «2», содержащий приказ, который гласил:

«Буде г-н д’Артаньян изъявит желание сложить с себя свои полномочия, отстранить его от командования и доставить в распоряжение Короля; офицеру, имеющему при себе данный приказ, поручается принять на себя задание, порученное господину д’Артаньян, какового офицера считать с этого момента и впредь начальником экспедиции, командующим войсками, посланными против Бель-Иля, ему же и завершить миссию по взятию крепости и аресту или казни мятежников».

«Если я положу этот приказ в карман, — подумал д’Артаньян, — никто не узнает о его содержании, а там будь что будет!»
В тот же миг он увидел, что все офицеры вокруг него читают тот же приказ, копии которого раздал им этот офицер.
— Сударь, — поклонился подошедший к нему все тот же роковой офицер, — вам надлежит немедленно отправиться вместе с этими четырьмя офицерами на берег. Вас ожидает шлюпка.
— Господа! — обратился он ко всем присутствующим. — Вы ознакомлены с приказом Короля. С этой минуты штурмом крепости командую я.
«Что ж, господин Кольбер, — мысленно проговорил д’Артаньян, — вы выиграли это сражение. Сможете ли вы выиграть войну против меня?»
И он спустился в шлюпку, сопровождаемую четырьмя офицерами.

XXVI. Пещера Локмария

Расставшись с д’Артаньяном, Арамис и Портос ушли в главный форт.
— Итак Портос, — сказал прелат, — д’Артаньян ценой своей карьеры дарит нам сутки.
— Что это нам даст? — спросил Портос.
— Помните ли вы подземелье Локмария? — продолжал Арамис, — того самого, где мы столько раз устраивали засаду на лисиц. У выхода этого подземелья припрятан неплохой баркас. Правда, его ещё следует скатить к морю, но там припасены катки, на которых он был прикачен.
— В этом случае я один справлюсь с тем, чтобы скатить его вниз к морю, — безмятежно ответил Портос.
— Превосходно! Этой же ночью мы выйдем в нем в море! — воскликнул Арамис.
— Куда же мы поплывем? — спросил Портос.
— Куда угодно, лишь бы прочь из Франции. — ответил Арамис.
— Мы покидаем Францию навсегда? — спросил Портос.
— Вероятно, мы вернемся в неё, но для этого необходимо завтра вырваться из рук Кольбера, — ответил прелат. — Мы вернемся во Францию победителями, Портос, не сомневайтесь!
Вдруг до друзей донесся звук пушечной канонады, после чего в крепости раздался крик:
— К оружию! К оружию!
Арамис отворил окно и побледнел.
— Они атакуют! — проговорил он. — Наш друг д’Артаньян, по всей видимости, арестован, и наступлением командует другой человек! Они атакуют совсем не в том месте, где собирался атаковать д’Артаньян! Это место выбрано наиболее удачно, мы долго не продержимся.
Портос вскочил на ноги, но вдруг вскрикнул от боли.
— Что с вами, Портос? — в тревоге спросил Арамис.
— Ничего. Мои ноги. Со мной такое впервые! Дайте мне минуту, это пройдет.
Через минуту Портос вскочил как ни в чем не бывало и ринулся в бой.
Пока Арамис стрелял из аркебузы по офицерам, Портосом заряжал пушки тяжелыми чугунными ядрами так, словно это были шары из соломы. Пушки палили не переставая, пробивая борта кораблей. На некоторое время осажденные получили передышку, поскольку командующий офицер сообразил, что если так пойдёт дальше, он может лишиться всех своих кораблей. Корабли отвели на расстояние, недосягаемое для выстрелов, чтобы заделать пробоины, откачать воду и приготовиться к новой атаке.
В этот миг к Арамису подбежал офицер, который доложил, что атака была произведена также и в других местах крепости. Наступающие прорвались на остров во многих местах и прорываются к цитадели.
Арамис отпустил офицера и велел ему поступать так, как ему будет угодно.
— Что ж, Портос, — возбужденно проговорил Арамис, — теперь в крепости та самая суета, в которой нам следует произвести длительную рекогносцировку с целью занятия более стратегически выгодной позиции и не допустить окружения с последующим пленением! Баркас ожидает нас, в пещере Локмария!
С этими словами Арамис открыл ящик стола, достал оттуда увесистую золотую шкатулку, и ссыпал из неё в карманы Портоса две горсти бриллиантов, оставив себе лишь пару перстней с крупными изумрудами, он с презрением отбросил шкатулку прочь.
— В дорогу, друг Портос! Живей! — прокричал прелат, увлекая за собой Портоса.
Прячась от случайных глаз, Арамис и Портос достигли, наконец, глубокой пещеры, к выходу которой Арамис предусмотрительно распорядился перекатить на катках добротный баркас.
— Портос, позвольте мне пройти первому, — сказал Арамис. — В пещере нас ожидают трое слуг-бретонцев, а вы не знаете условного знака, без которого вы рискуете получить пулю или удар шпаги.
Найдя всех троих в условленном месте, Арамис велел одному из них сходить за Портосом.
Едва лишь все собрались вместе, они направились к спрятанному баркасу.
Баркас был снабжен провизией, водой и оружием, словом, был готов к длительному плаванью.
— Для того, чтобы спустить баркас к морю, есть два пути, — сообщил один из слуг. — Мы притащили его по верху, спуск там ровный, нам ничто не помешает.
— Но нас могут увидеть, и тогда всё пропало! — возразил Арамис.
— Другой путь – по руслу этой пещеры, — сообщил тот же слуга, однако, в конце пещеры лежит большой камень, который недавно обвалился сверху. Он помешает нам вытащить баркас к мору, если только мы не уберем его.
— Я видел этот камень! — сказал Портос. — Я один его уберу, если потребуется.
— Монсеньор! Чтобы сдвинуть этот камень потребуется не менее десяти человек! — возразил слуга.
— Вы правы, — согласился Арамис, — попробуем протащить баркас по верху. Но нам придется дождаться темноты.
Внезапно послышался лай собак.
— Это свора, — заметил Портос, — собаки бегут по лисьему следу.
— Кто же охотится в такое тревожное время? — воскликнул Арамис.
— Вероятно тот, кто считает это время и это место наиболее подходящим для охоты! — глубокомысленно заключил Портос.
— Гвардейцы Короля, уставшие от мародерства и насилий, могут себе позволить позабавиться охотой, — проговорил Арамис со знанием дела.
— Гвардейцы! — сообщил один из слуг, который осторожно выглянул из пещеры.
В этот миг лисица, спасаясь от преследования, заскочила в пещеру, а вслед за ней в неё побежали и собаки, оглашая ее громким лаем.
— Ах черт! — вскричал Арамис. — Наше убежище обнаружено!
— Это верно, — согласился Портос. — Но если ни одна из собак не вернется из пещеры наверх, в этой темноте гвардейцы едва ли найдут вход в пещеру.
— Значит, надо перебить их всех, причем бесшумно, — отвечал епископ, — К делу!
Бретонцы с ножами в руках устремились вперед, и через несколько минут с собаками было покончено.
— Хорошо, — холодно заметил Арамис. — Теперь очередь за хозяевами.
— Сколько их? — спросил Портос.
— Их шестнадцать, — ответил один из бретонцев.
— Надеюсь, они хорошо вооружены, — улыбнулся Портос с улыбкой, — Ненавижу длительную рекогносцировку без разведки боем!
— С этим мы справимся, — сказал Арамис. — Их глаза непривычны к темноте, тогда как мы уже прекрасно видим. Приготовьте всё – мушкеты и кинжалы.
Подъехавшие гвардейцы несмотря на темноту обнаружили вход в пещеру. Некоторое время они не решались входить в пещеру.
— Наши собаки исчезли все до одной! — воскликнул один из них. — В пещере темно, а у нас нет фонарей. Быть может там резкий и глубокий обрыв, куда и провалились все наши собаки?
Гвардейцы уже собирались уйти, но один из них неожиданно произнес:
— В этой пещере скрылась лиса. Если бы там была пропасть, лиса бы знала об этом и не побежала туда.
— Куда же подевались собаки? — спросил другой гвардеец.
— Вероятно, пещера имеет большую длину и много изгибов, и их лай просто нам не слышен. Они продолжают преследовать лису. Неужели мы оставим наших собак здесь и вернемся домой ни с чем? — продолжал убеждать других первый гвардеец.
— Он прав! — сказал, наконец, один из гвардейцев, по-видимому, старший по званию. — Идём внутрь!
При этих словах шестеро гвардейцев один за другим осторожно вошли в пещеру. Десять, оставшихся снаружи, напряженно прислушивались к звукам их шагов. Вдруг они услышали странные звуки, не то хрип, не то сопение, после чего всё стихло.
— По-видимому, там действительно какая-то яма. — Сказал офицер. — Но мы не можем оставлять своих товарищей без помощи. Вот как мы поступим! Мы обвяжемся какой-нибудь веревкой и будем спускаться цепью, страхуя друг друга.
Поскольку веревки не нашлось, гвардейцы решили держать друг друга за руки, образуя живую цепь. Едва лишь четвертый в цепи гвардеец скрылся в темноте, раздался оглушительный грохот и запахло порохом.
 — Черт побери, засада! — крикнул старший офицер. — Мы выкурим их оттуда, кем бы они ни были, даже будь это сам дьявол!
Арамис и Портос при поддержке трех бретонцев, разумеется, с легкостью расправились бы со всеми шестнадцатью гвардейцами. Десять из них были уже мертвы.
Но к гвардейцам неожиданно явилась подмога.
Беглецы между тем, воспользовавшись замешательством в стане врага, почти скатили баркас к самому выходу пещеры к морю. Пока Портос толкал баркас, трое бретонцев по очереди подкладывали под него катки, и дело ладилось на славу.

Вскоре им удалось дотащить баркас, к большому камню, запиравшему спасительный выход к морю.
Портос, словно античный титан, уперся плечами в вершину камня и с силой толкнул его вперед. После третьей попытки камень удалось сдвинуть с места, после пятого толчка он покатился вниз, открывая путь баркасу к морю, а пятерым беглецам - к свободе.
Бретонцы с Портосом потащили баркас через последний перегон в океан, пока Арамис с мушкетами наизготовку прикрывал их отход.
Как раз в это время прибыл отряд подкрепления.
Арамис подсчитав прибывших, понял всю бессмысленность дальнейшего сражения. Силы были слишком неравны. Ввязываться в бой было смерти подобным, но и пускаться в море, открывая врагу доступ в пещеру, было бы столь же безрассудно.
— Портос, у нас остался только один выход! — воскликнул Арамис.
— Славно! — ответил Портос. — Это ровно на один больше, чем ни одного! Вполне достаточно! В чем же он состоит?
— Как далеко вы сможете бросить вот этот бочонок с порохом? — спросил Арамис, указав на увесистый бочонок в пол мюида.
— Пожалуй, метров на двенадцать-пятнадцать, — ответил гигант.
— Я подожгу фитиль, и когда я крикну «пошел!», кидайте его как можно дальше.
— Я готов! — ответил Портос. — Поджигайте!
— Не забудьте пригнуться тотчас, как только бросите его! — вскричал Арамис. — Внимание! Пошёл!
Портос отшвырнул бочонок что есть силы и пригнулся за высокий камень. Раздался оглушительный грохот. Своды пещеры над местом падения бочонка обрушились. Проход, по которому гвардейцы преследовали беглецов, был накрепко завален, беглецы были спасены.
Портос, метнувший этот бочонок пороха в гущу врагов и устроивший в пещере неимоверный хаос, возобновил свою рекогносцировку, то есть принялся догонять Арамиса и бретонцев. Только шесть его огромных прыжков отделяли его от выхода из пещеры, когда вдруг он почувствовал, что его колени снова подгибаются, а ноги отказываются ему повиноваться.
Арамис не мог понять, что заставило Портоса остановиться. Он закричал:
— Ну же, Портос, скорее!
— Я не могу! — закричал в ответ Портос.
Своими руками он пытался приподнять ноги и заставить их слушаться своего хозяина, но тщетно. Наконец, хватаясь руками за стены пещеры, он встал на ноги, которые совершенно его не слушались.
Арамис, наконец, понял, что произошло.
— Погодите, вам сейчас помогут! — крикнул он.
Понимая, что ему одному не поднять Портоса, а оставлять баркас без присмотра, когда он уже спущен на воду, также нельзя, он направил бретонцев на помощь Портосу.
Отважные бретонцы выскочили из баркаса и устремились на помощь гиганту, но в это время с края пещеры медленно сполз огромный камень, вдвое больший того, который наш гигант так недавно сокрушил с его векового места.
— Берегитесь! — крикнул Арамис Портосу и бретонцам, но было уже поздно.
Огромный камень сполз и закрыл выход Портосу, после чего он обвалился внутрь пещеры, по всей видимости, погребя под собой славного барона дю Валона навсегда. Арамис увидел, как исчезает могучее тело Портоса под падающим на него валуном.
Сердце Арамиса словно бы лопнуло и разорвалось надвое. Он едва не потерял сознание.
Не помня себя, он рухнул без сил на дно Баркаса, и горячие слезы потеки из его глаз по худощавым морщинистым щекам.
— Портос! Портос! — в отчаянии повторял он. — Портос, я погубил тебя! Горе мне!
В глазах прелата потемнело, и он лишился чувств.
В это самое время с берега послышались выстрелы. Это те гвардейцы, которые не погибли от взрыва пещеры, выбрались наружу через её верхний вход и прибежали верхом к берегу океана. Медлить было нельзя, двое бретонцев поспешно сели на весла, тогда как третий поспешил развернуть парус, после чего баркас устремился в океан, и мушкетные пули гвардейцев уже не могли его достать и причинить беглецам какой-либо вред.

XXVII. В море

Более часа баркас уносился прочь от острова. Арамис, казалось, безразличный к своей судьбе, в отчаянии лежал на дне баркаса, не обращая внимание на брызги соленой воды, заливающей его лицо и одежду.
Внезапно один из бретонцев сказал:
— Монсеньор, на горизонте парус!
— Погоня? — равнодушно спросил Арамис.
— Возможно, они нас ещё не заметили, — ответил старший из бретонцев и велел убрать парус, чтобы не привлекать внимание.
Однако, по-видимому, было поздно: корабль стремительно приближался.
Арамис достал из одного из саквояжей, уложенных в баркас, зрительную трубу и посмотрел в направлении корабля.
— Они нас видят и идут прямо к нам, нам не уйти, — так же равнодушно сообщил прелат.
Едва лишь корабль приблизился на расстояние пушечного выстрела, пассажиры баркаса услышали грохот, после чего совсем недалеко от баркаса в воду упало ядро.
— Это предупредительный выстрел, — сообщил Арамис. — Они потопят нас если мы будем пытаться уйти. Зарифьте парус.
Матросы зарифили парус и баркас остановился.
Корабль подошел почти вплотную к баркасу.
— Эй, на баркасе! Сдавайтесь! — крикнул в рупор командир корабля.
Бретонцы посмотрели на Арамиса. Прелат кивнул головой.
Два десятка мушкетов были нацелены на беглецов.
С борта была сброшена веревочная лестница.
— Поднимайтесь на борт по одному! — крикнул капитан. — При первой попытке к сопротивлению стреляем!
И, обращаясь к матросам, он добавил:
— Нам нужен только господин д’Эрбле. Остальным гарантируем жизнь.
— Мы принимаем ваши условия, — крикнул Арамис, не давая бретонцам времени на размышление.
— Как же вы, монсеньор? — спросил старший из бретонцев.
— Судьбу не переиграть, — равнодушно ответил прелат. — Да теперь уже и ни к чему.
Арамис скользнул глазами по борту корабля. Внезапно, прочитав его название, Арамис стремительно вскочил и проворно поднялся на корабль, опережая других моряков.
Взойдя на борт, он уверенными шагами подошел к капитану и сделал рукой таинственный жест, при виде которого капитан почтительно склонил перед прелатом голову. После этого Арамис поднял левую руку к глазам капитана и показал ему перстень с драгоценным камнем на ней. Капитан склонился ещё ниже с глубокой почтительностью.
Через несколько минут Арамиса разместили в каюте капитана, а сам капитан велел оставить всех, после чего подошел к Арамису и спросил:
— Куда монсеньор прикажет держать курс?
Арамис лишь устало махнул кистью руки в сторону прочь от острова, на запад, после чего откинулся на подушки и закрыл глаза.
«Славный Портос! — подумал он. — тебе не хватило нескольких шагов для полного спасения! Быть может, было бы лучше, если бы этот камень был могилой для нас обоих!»
После этого сердце Арамиса сжалось от скорби, но слёзы уже отказывались давать облегчение горю прелата.

XXVIII. Король Людовик XIV

Четыре гвардейца, сопровождавшие д’Артаньяна, не отняли у него шпагу, поскольку в приказе не говорилось, что капитана мушкетеров следует арестовать, в приказе говорилось лишь о том, чтобы доставить его к Королю, который в это время находился в Нанте. Поэтому д’Артаньяна доставили к Королю от острова Бель-Иль морем, а затем по реке Луаре.
По праву капитана мушкетеров короля, д’Артаньян носил шпагу не только во время несения службы или в перерывах между этим временем, но не снимал её даже тогда, когда являлся к Королю. Однако на этот раз он заметил, с какой тревогой смотрят на его шпагу гвардейцы, доставившие его в приемную Короля.
— В этой ужасной морской качке моя шпага так часто стучала по моим ногам, что на них живого места нет! Присмотрите-ка за ней, пока я забегу на разговор к Его Величеству! При этом разговоре она мне не понадобиться, а мои ноги скажут мне спасибо за этот краткий отдых, — с этими словами д’Артаньян отстегнул шпагу вместе с ножнами и аккуратно положил её на диван.
Гвардейцы расслабились, а д’Артаньян решительно шагнул в приемную Короля.
— Ваше Величество, вы послали за мной, и я у ваших ног! — проговорил д’Артаньян и склонился к руке Короля. — Я в восторге, что понадобился вам, но скоблю, что не успел довести до конца порученную мне миссию.
— Сударь, — спросил Король, — с какой целью, по-вашему, я вас отправил на Бель-Иль, снабдив самыми высокими полномочиями?
— Ваше величество, я ничего об этом не знаю, поскольку мои полномочия на деле оказались ограничены со всех сторон. Бесконечное число младших офицеров, которые и без этих высоких полномочий должны были бы подчиняться мне в соответствии с моим званием, оказались наделены достаточными полномочиями, чтобы не позволить мне сделать хоть что-то для того, чтобы выполнить порученную мне миссию. — ответил д’Артаньян таким покорным тоном, что в них не прозвучало ни капли гордости или обиды. — Полагаю, эта камарилья мелких офицеров с крупными полномочиями лучше меня была осведомлена о целях моей поездки и о способах достижения поставленной задачи. Я не мог выполнять обязанности начальника экспедиции, поскольку не являлся таковым.
— Сударь, если бы вы действовали в соответствии с поставленной перед вами задачей, вашим действиям не мешали бы никакие полномочия, предоставленные этим офицерам, — возразил Король. — Я имел основание не доверять вам, поэтому я окружил вас людьми, которым в вопросах выполнения этой миссии я доверяю больше.
— И эти люди лучше меня выполнили поставленную перед ними задачу, — подхватил д’Артаньян.
— Что вы имели в виду, капитан? — высокомерно спросил Король. — Объяснитесь.
— Вы поставили задачей принять крепость Бель-Иль под вашу руку, Ваше Величество. Если бы я встретил сопротивление, мне надлежало бы его сокрушить. Также мне было приказано доставить к вам ваннского епископа и барона дю Валона, — ответил д’Артаньян.
— Выполнили ли вы поставленные задачи, господин д’Артаньян? — спросил Король.
— Я пытался выполнить их в той последовательности, в которой они были поставлены, — спокойно ответил капитан. — Если бы мне не помешали, я бы выполнил их в точности.
— В самом деле? — удивился Король.
— Это очень трудно доказать теперь, когда мне помешали, но ещё труднее это опровергнуть, Ваше Величество, — смиренно ответил д’Артаньян.
— Ваши действия ничуть не способствовали достижению этих целей, — возразил Король, хотя уже менее самоуверенно.
— Чтобы принять крепость, подаренную вам, Ваше Величество, под вашу руку, наиболее действенными мерами были переговоры. Я пытался объяснить главным офицерам этой крепости, что она принадлежит вам, Ваше Величество, вследствие чего они просто обязаны были передать мне ключи от неё, — ответил капитан с поклоном.
— В это также трудно поверить, — сказал Король. — Впрочем, понимаю, это трудно доказать, но ещё труднее опровергнуть, скажите вы?
— Я сообщил свои требования, предоставил время на раздумье и намеревался пригласить этих офицеров на корабль для того, чтобы услышать их ответ. — продолжал д’Артаньян с энтузиазмом. — Мне не позволили это сделать.
— Эти люди ни за что не сдались бы! — возразил Король.
— Это мнение господина Кольбера? — спросил капитан. — Если он лучше меня понимает стратегию и тактику ведения боя, и к тому же лучше меня знает этих людей, в этом случае кампанию лучше было бы проводить ему. Однако, я смею утверждать, что несколько лучше знаю этих людей и, вероятно, мог бы найти аргументы, чтобы их убедить. Поэтому я не могу утверждать, что мои первые шаги были бессмысленными, Ваше Величество. Если бы они увенчались успехом, мы бы избежали кровопролитья и решили все поставленные вами задачи.
— Что, если вы ошибаетесь, капитан? — спросил Король. — Что, если бы они отказались сдаться?
— Я обращаю внимание Вашего Величества на тот факт, что для ответа я намеревался пригласить двух старших офицеров на флагманский корабль. — проговорил д’Артаньян. — Если бы мятежники отказались сдаться, я арестовал бы их там же, на флагманском корабле, после чего крепость осталась бы без командиров и подчинилась бы законным требованиям Вашего Величества. После этого я принял бы крепость Бель-Иль под вашу руку, и доставил вам названных вами мятежников, то есть выполнил бы все ваши приказы, не пролив ни единой капли крови. Крови ваших подданых, Ваше Величество.
— Вы утверждаете, что вы привезли бы ко мне ваших двоих друзей? — с недоверием проговорил Король.
— Разве тот факт, что вы поручили мне эту миссию, не доказывает, что вы верили, что я её исполню? — спросил капитан. — Я расцениваю это только так. Я не могу доказать вам, что я поступил бы именно так, как говорю, но господин Кольбер не сможет доказать, что я не поступил бы так!
— Это пустые отговорки! Вы плохо мне служили, капитан! — вспылил Король, которому не понравилось, что он не может ничего путного возразить капитану его мушкетеров.
— Господин Кольбер и посланные им шпионы служат Вашему Величеству намного лучше, полагаю. Они приняли крепость Бель-Иль под вашу руку, точнее будет сказать, они разрушили её в самых стратегически важных точках, и теперь только ребенок не возьмет её. Если на завтра англичанам придет в голову захватить Бель-Иль, они сделают это без единого выстрела. Люди господина Кольбера уничтожили жемчужину среди пограничных крепостей, лучший из морских форпостов, важнейшую с точки зрения безопасности государства крепость, которая принадлежала вам, Ваше Величество. Они, безусловно, заслужили награду. Я же виновен за попытку сохранить эту необходимейшую Франции крепость в её первозданном виде.
Король побледнел.
— Крепость отстроят заново, для меня более важным было другое, — проговорил Король ледяным голосом.
— Для Вашего Величества гораздо важнее было захватить двух мятежников, епископа ваннского и барона дю Валона, я помню об этом. Я рассказал вам, как я собирался выполнить этот приказ, но мне не позволили это сделать, — почти бесстрастно сказал капитан. — Люди господина Кольбера имели лучший план, и им никто уже не мешал его реализовать. Полагаю, они исполнили ваше приказание в точности? Они пленили и доставили их к Вашему Величеству?
Король вонзил ногти в подлокотники своего кресла так сильно, что кончики его пальцев побелели.
— Их доставят живых или мертвых, — отчеканил он.
— Живыми их не доставят, — твердо ответил д’Артаньян. — Эти люди могли бы при определенных обстоятельствах сложить оружие передо мной и сдаться мне, или графу де ла Фер, но в мире больше нет ни одного человека, который мог бы взять в плен этих людей.
— Значит, их доставят ко мне мертвыми, — упрямо сказал Король. — И это меня вполне устроит, поскольку если бы их доставили живыми, то лишь для того, чтобы их повесить.
— Господин епископ ваннский даже мёртвый сумеет ускользнуть от кого угодно. — уверенно ответил капитан мушкетеров. — Что же касается барона дю Валона, то даже совершенно без оружия он уложит три десятка гвардейцев, прежде чем они одержат над ним верх. А со шпагой в руке или любым твердым и достаточно тяжелым оружием или хотя бы на крайний случай с оглоблей он уложит и сорок человек, не моргнув глазом.
— Если потребуется, я отправлю туда несколько сотен, несколько тысяч человек, но эти люди будут схвачены или убиты, —воскликнул Король, и в его голосе не было той уверенности, которая звучала в голосе капитана.
— Вы сказали мне, Ваше Величество, что если я привезу вам указанных мятежников, то получу маршальский жезл, — усмехнулся д’Артаньян. — Полагаю, для господина Кольбера уже заготовлен жезл маршала Франции? Боюсь, этому жезлу предстоит пылиться много десятков лет, прежде чем он будет вручен этому человеку. Во всяком случае не за подобную победу.
— Довольно, капитан! — воскликнул Король, чувствуя, что ничего не может возразить д’Артаньяну. — Вы меня утомляете!
— Эту проблему легко исправить, Ваше Величество, — ответил капитан. — Либо дайте мне отпуск, в этом случае не только я отдохну от службы, но и вы отдохнёте от меня. Либо дайте мне отставку, тогда наш взаимный отдых продлится намного дольше.
— Ступайте, — сказал Король.
— В отпуск или в отставку? — спросил д’Артаньян.
— Ожидайте, — махнул рукой Людовик. — Вам сообщат моё решение.
Д’Артаньян низко поклонился и вышел из кабинета Короля. В приемной он взял с дивана свою шпагу и пристегнул её обратно к портупее.
— Если я понадоблюсь, я у себя, — сказал он старшему из четырех гвардейцев, которые привезли его к Королю.
С этими словами он покинул королевские покои в неизвестном направлении.
— У себя – это где? — спросил один из гвардейцев. — Мы же в Нанте!
— Наверное, в казарме мушкетеров? — ответил другой. — Или где?
Более точного ответа никто из них дать на этот вопрос не мог.
 
XXIX. Расследования д’Артаньяна

Д’Артаньян рассудил, что вне зависимости от того, получил ли он отставку или отпуск, он на некоторое время не на службе, а предоставлен самому себе. Именно это ему и требовалось, чтобы немедленно поспешить на помощь Арамису и Портосу, поэтому не мешкая поспешил возвратиться в Бель-Иль.
Он понимал: если он будет расспрашивать местных жителей о событиях, его примут за шпиона. В этом случае он ничего не узнает, а к тому же рискует лишиться свободы. Поэтому он просто побродил по людным местам, прислушиваясь к разговорам прохожих.
Вскоре он узнал о необычайном событии, которое состояло в том, что два каких-то дворянина в сопровождении нескольких бретонцев спрятались в пещере Локмария. Их обнаружил отряд гвардейцев, после чего они оказали яростное сопротивление, уничтожив десять из шестнадцати. Когда же к гвардейцам пришла подмога численностью в несколько десятков солдат, беглецы пробрались по пещере к берегу моря. Отряд гвардейцев попытался догнать беглецов, следуя за ними по проходу пещеры, однако беглецы устроили взрыв, в котором погибли многие гвардейцы, а также, судя по всему, и сами беглецы.
Д’Артаньян понял, что подобное событие не обошлось без его друзей, Арамиса и Портоса. Он немедленно отправился к указанной пещере и провел собственное расследование.
Трупы гвардейцев уже были вынесены и захоронены, всё же остальное осталось без изменений. Наводить порядок там было некому, да и незачем.
«Вот здесь они зашли в пещеру, — говорил себе д’Артаньян. — Понимаю! Они, по всей видимости спрятали здесь баркас. Весьма удобное место. Затащили его, по всей видимости, по верху, и также собирались спустить к морю, но что-то помешало им это сделать. По всей видимости, явились эти шестнадцать гвардейцев, десять из которых не вышли из этой пещеры».
Разглядывая внимательно все следы происшествия, д’Артаньян живо представил себе картину сражения почти также отчетливо, как если бы был свидетелем или участником этой битвы. Пройдя по пещере до того места, где Портос обрушил её с помощью бочонка с порохом, он понял, что дальше ходу нет. Тогда он вернулся тем же путем, что пришел, прошел над пещерой верхом и спустился к морю там, где пещера выходила к берегу.
Здесь он увидел следы чудовищных разрушений. У самого берега лежал огромный валун, который скатился из выхода пещеры. Какая-то неведомая сила выворотила его.
Д’Артаньян поднялся к самому выходу пещеры, который был завален камнем ещё больших размеров. Капитан даже не стал пытаться его подвинуть, это было не в человеческих силах.
«Выход из пещеры закрыт! — продолжал рассуждать д’Артаньян. — Значит, мои друзья либо похоронены заживо внутри этой проклятой пещеры, либо они по счастью успели выбежать из неё прежде, чем этот огромный камень запечатал её навсегда».
Второй вариант исхода показался ему маловероятным. К тому же, если даже его друзья успели выскочить из пещеры, и даже сели на баркас и успели отчалить, это не могло бы гарантировать им свободу. Королевские корабли, напичканные шпионами Кольбера, патрулировали эти воды даже сейчас. Во время этих необычных событий нечего было и надеяться ускользнуть от них. Поскольку мятежников не поймали, скорее всего, они остались погребены в этой пещере. К тому же что-то подобное рассказывали и жители города-крепости.
Д’Артаньян подошел ближе к камню, который он уже почти с полной уверенностью считал могильной плитой над могилой милых его сердцу Портоса и Арамиса.
В ярости он стал пинать камень ногами, толкать и тянуть руками. Казалось, что на этом камне он хотел выместить всё своё отчаяние. Действительно, ведь этот камень, так несвоевременно скатившийся с крутого берега, помешал Арамису и Портосу если и не спастись, то, по крайней мере, продолжить борьбу за свою жизнь.
— Чёрт бы тебя побрал, проклятый тупой холодный булыжник, убийца моих друзей! — воскликнул д’Артаньян. — Я взорву тебя, но доберусь до останков милых Портоса и Арамиса! Я похороню их с почестью. Берегись же, ненавистная каменюка! Я уничтожу тебя, дай только срок!
Шум океана перекрывал его крик, но д’Артаньян, который в молодости не сдерживал своего гнева, а с годами стал постепенно привыкать все сильней и сильней подавлять свои чувства и не проявлять их на людях, решился дать выход всему тому гневу, всей ненависти к несправедливости этого мира, которая накопилась в нем за последние тридцать пять лет.
Неожиданно его голос осип, в горле запершило, он понял, что практически сорвал свой голос. Он закрыл лицо руками и замолчал. Вдруг он услышал какой-то звук. Это был ритмичный стук, который исходил из булыжника, которому капитан адресовал свои проклятья.
Не веря своим ушам, д’Артаньян подбежал к камню и прижал к нему ухо. Так и есть! По камню кто-то стучал изнутри другим камнем.
— Портос! Арамис! Это вы? Вы живы? — закричал осипшим голосом д’Артаньян, не обращая внимания на слезы, которые текли из его глаз, оставляя на запылившихся щеках темные дорожки влажной грязи.
Не помня себя, он выхватил из сапога свой кинжал, стал рыть им землю, яростно разгребать её руками и отбрасывать прочь камни, песок, землю и корни.
— Я схожу с ума! — внезапно подумал он. — Я брежу. Мне пригрезилось невероятное.
Оглядевшись вокруг, он поднял с земли увесистый булыжник, подошел с ним к проклятому камню, закрывавшему пещеру, и принялся стучать по нему: два удара, пауза, три удара, пауза, снова два удара. Затем он снова приложил ухо к камню.
В ответ он услышал стук в таком же точно порядке: два удара, пауза, три удара, пуаза и снова два удара.
— Это Портос! — закричал д’Артаньян в исступлении, несмотря на сорванный голос. — Чёрт побери, Портос! Именно так мы договорились перестукиваться с ним в тюрьме у Мазарини на тот случай, если нас посадят в разные камеры! Портос жив! Тысяча чертей, жив, жив!
И д’Артаньян принялся разрывать землю слева от камня ещё яростнее, чем до этого.
К ночи его усилия были вознаграждены, он смог просунуть в пещеру руку.
— Портос! Портос! — прохрипел он в отверстие.
— Д’Артаньян, — донеслось из пещеры.
Руку капитана схватила такая знакомая, и такая чужая рука. Это была, несомненно, ладонь Портоса, огромная пятерня с длинными пальцами, но, боже мой, какая худая была эта рука! Одна кожа и кости!
— Вы живы, Портос… — без сил проговорил д’Артаньян.
— Давно бы сдох, если бы не глоток воздуха из небольшой щели, если бы не несколько глотков воды из этого родника! – ответил слабый голос, но это был голос Портоса. — Но, знаете ли, д’Артаньян, я не смог питаться акридами. Я, по-видимому, не святой. Я скорее умру от голода, чем буду есть пауков.
— Портос! Акриды – это не пауки, а кузнечики, — рассмеялся сквозь слёзы д’Артаньян. В этот миг он был счастлив.
 
XXX. Идея д’Артаньяна

Несколько часов, не покладая рук, д’Артаньян раскапывал проход для того, чтобы пробраться к Портосу. Пока он копал, Портос рассказал ему о произошедших событиях, которые почти полностью совпадали с тем представлением о них, которое капитан составил по оставшимся на месте следам битвы и взрыва. Он, разумеется, обрадовался, что Арамису, по-видимому, удалось уплыть на баркасе, хотя Портос не был в этом уверен, а лишь предполагал и надеялся на такой исход. Ведь он не мог знать этого наверняка, поскольку был погребен под огромной каменной глыбой.
«Проклятье! Шпионы Кольбера на быстроходных военных кораблях, вероятно, схватили его, — с досадой подумал д’Артаньян. — Король его повесит! Надо спешить ему на выручку!»
— Арамис, наверняка, скрылся, — сказал гасконец, чтобы подбодрить Портоса. — Я лишь спрячу вас на время понадежнее, после чего вернусь ненадолго в Нант, чтобы разведать, что к чему.
— Мы поедем вместе! — заявил Портос.
— Вы без сил, Портос! Вам надо поправиться и подлечиться, — возразил капитан.
К счастью, у д’Артаньяна была с собой фляжка с вином и несколько сухарей, которые он прихватил на случай, если его расследования затянутся и придется заночевать в пещере или поблизости от нее. Это было как нельзя более кстати.
— Ешьте помалу и медленно, Портос! — сказал он, протягивая сухари Портосу в образовавшееся отверстия. — Не торопитесь, иначе избыток еды убьёт вас!
— Где вы здесь видите избыток еды, д’Артаньян? — воскликнул Портос. — Эти четыре сухаря мне на один укус! И к тому же умереть от избытка еды – это, наверное, такая сладкая смерть! Последние часы, или дни, или месяцы, я, ей богу, не знаю, сколько провел здесь времени, я именно об этом и мечтал – умереть от обжорства!
По счастью, Портос всё время, пока находился в стесненных обстоятельствах, рожденных падением камня, тоже не сидел сложа руки. Всё это время он, стянув с ноги один из сапог, совершал подкоп, как умел. К сожалению, на сапогах не было шпор, а грунт состоял из сплошных камней, поэтому Портос в своих трудах смог бы освободиться самостоятельно, так как силы его уже были на исходе. Однако три четверти пути он все-таки прокопал, и если бы не обессилел от голода и отчаяния, то, вероятно, уже бы спасся.
Когда, наконец, проход был достаточным, похудевший и обессиливший Портос смог, наконец, через него выбраться на волю. Изорванная одежда висела на нем мешковатыми лохмотьями, на щеках была густая щетина, словом, Портос был неузнаваем.
— Портос! Вы удивительно преобразились, и это нам на пользу. Пожалуй, соблюдая некоторую осторожность, вас можно переправить обратно во Францию. Если бы вы ещё и ростом стали немного ниже, я бы без опаски провел вас куда угодно, даже под носом у Кольбера. Хотя ваш рост, всё же настораживает. Он привлекает внимание. Зачем вам, собственно, во Францию?
— Я ведь, как-никак владею Пьерфоном и Брасье! Это прекрасные поместья, у меня там замечательные дома. Я хочу жить в них, хотя бы иногда, — ответил Портос.
— Если вы объявитесь во Франции живым, вас повесят, — возразил д’Артаньян. —Поэтому для вас, Портос, единственная возможность распорядиться вашими поместьями – это сделать завещание. Если Король сочтет вас погибшим, он не будет преследовать ваших наследников, но если он будет знать, что вы живы, он не только казнит вас, но и прежде отберет все ваши имения в казну. Полагаю, вы написали завещание, Потос?
— Чёрт, чёрт! — воскликнул Портос. — Я его не сделал!
— Почему? — удивился д’Артаньян.
— Тому было две причины – очень горестная и не очень, — сказал Портос и развел руками.
— Вы говорите загадками, Портос! — усмехнулся капитан. — Поясните полёт вашей мысли, умоляю!
— Всё очень просто! Во-первых, грустная причина. Как только я принимался писать завещание, я вспоминал о госпоже Кокнар, которая была настолько любезна, что оставила мне всё своё достояние. Но это обладание большими деньгами не утешило меня. Я до сих пор с грустью вспоминаю о ней. Лишь только я начинал писать, слезы текли у меня из глаз, и я говорил себе, что ещё успеется и откладывал это на неопределенный срок.
— Какая же причина, которую вы назвали не очень грустной? — продолжал расспросы д’Артаньян.
— Дело в том, что состояние, которое госпожа Кокнар завещала мне, она тоже получила по завещанию от своего первого мужа, господина Кокнара. И в этом отношении я не могу найти в себе достаточное количество скорби по этому случаю, — усмехнулся Портос.
— И как же это связано с тем, что вы не написали завещания? — поинтересовался капитан мушкетеров.
— Дело в том, что когда я пытался начать диктовать завещание и при этом старался не думать о госпоже Кокнар, я невольно вспоминал про господина Кокнара. И мне всегда на ум приходила мысль о том, что этот скряга всю жизнь копил деньги, отказывая себе в самых незначительных удовольствиях, только бы накопить побольше. И я пытался представить его кислую мину, какую он состроил бы, если бы знал, что все его накопленные денежки совершенно законным путем перешли сначала к его вдове, моей будущей супруге, затем они стали нашими с ней, а в итоге они стали только моими. Выходит, что господин Кокнар отказывал себе во всем, чтобы побольше скопить на мою безмятежную жизнь! Право, это смешно, д’Артаньян, особенно если подумать, как он негодует сейчас там, в раю. — И Портос весело расхохотался. — Каждый раз я смеялся до тех пор, пока у меня не начиналась икота, а в таком состоянии диктовать завещание слишком хлопотно. И я в этом случае также откладывал это дело.
— У вас ещё есть время позаботиться обо всём. Мы найдем нотариуса, который заверит вашу подпись, не слишком настаивая на точности проставления даты. Придется, конечно, оплатить его услуги по особому тарифу.
— Это меня не беспокоит, — отмахнулся Портос. — Денежки у меня имеются.
— Ваше завещание позволит нам передать ваши деньги надежному человеку, на которого не распространяется гнев Короля. Хоть бы на Рауля де Бражелона! — добавил д’Артаньян.
— Я отдам ему всё, только оставлю немного для Мустона и для других слуг, — умилился Портос.
— Похвально, дорогой Портос! — согласился мушкетер.
— Вот только на что я буду после этого жить? — безмятежно спросил барон.
— Рауль обрати ваше имение в деньги и отдаст их вам, чтобы вы могли приобрести имение, не хуже Пьерфона и Брасье, но там, где Король не достанет вас.
— Я всегда хотел жить где-нибудь на юге, — просто сказал Портос.
— Так мы и сделаем, — кивнул капитан.
— Но я хочу забрать Мустона с собой! — воскликнул дю Валон.
— Это будет неразумно. Ищейки Кольбера могут догадаться, — возразил д’Артаньян.
— Он так верно мне служил тридцать пять лет! — вздохнул Портос. — Я бы не хотел с ним расставаться.
— В таком случае, ему тоже придется умереть, — сказал капитан, пожимая плечами.
— Убить Мустона! Вы с ума сошли, д’Артаньян! — возмутился Портос.
— Только сделать вид, что он умер, то есть он должен умереть для всех остальных, а на самом деле он поедет в южные края вместе с вами, Портос.
— Для чего же делать вид, что он умер, если он не разыскивается Королем? — продолжал удивляться Портос.
— Для того, чтобы по его следу не шли шпионы Кольбера, неужели вы не поняли? — удивился капитан. — Это, конечно, не единственный способ, но самый простой и надежный.
— А если он не согласится? — воскликнул Портос.
— Не кричите, Портос, мы уже почти пришли. Мы поплывем на том же рыбацком судне, которое доставило меня сюда. Я хорошо знаю владельца этого судна. Но не привлекайте к себе внимания. Надвиньте мою шляпу себе на голову как можно глубже, и по возможности сутультесь, ваш рост привлекает слишком заметен. Хорошо ещё, что вы так похудели, что даже я не сразу бы узнал вас.
Д’Артаньян разыскал капитана судна, и они почти тотчас вышли в море и поплыли к берегам Франции. К счастью, запрет на движение рыбачьих судов вблизи острова Бель-Иль был уже снят, поскольку королевские гвардейцы по приказу Кольбера обыскали каждый уголок на острове, но никого не нашли, из чего был сделан вывод, что либо мятежники мертвы, либо им удалось ускользнуть. На самом острове розыски фактически прекратились. Впрочем, д’Артаньян предусмотрительно сохранил приказ Короля, который передавал в его подчинение сухопутные и морские силы. Почти бесполезный в присутствии шпионов Кольбера, имеющих приказы, ограничивающие его полномочия, этот приказ был весьма действенной силой там, где этих шпионов не было поблизости. Наш герой понимал, что демонстрация подобного приказа капитаном, находящимся в отпуске или, тем более, в отставке, могла привести его прямым ходом в Бастилию, но на такие мелочи д’Артаньян уже привык не обращать внимания.
По прибытии в Нант д’Артаньян снял в гостинице две комнаты, для себя и для Портоса. Помня о храпе своего гигантского друга, он позаботился о том, чтобы отыскать две смежные комнаты, между которыми имелась общая дверь, но она была обита с обеих сторон войлоком, покрытым тканью, причем с обеих сторон этой двери имелся засов. Мушкетер оценил предусмотрительность хозяев жилища, которое на некоторое время стал их с Портосом домом. В дороге Портос понемногу начал переходить к нормальной пище, и о здоровье гиганта можно было уже не беспокоиться. Распорядившись, чтобы Портосу подавали достаточное количество еды, д’Артаньян оставил барона отъедаться и отсыпаться, а сам отправился в казармы, с трепетом в сердце гадая, каков же был ответ Короля – отставка или отпуск.
Сержант передал капитану приказ, в котором было сказано:

«Капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну – приказ:
Три дня на отдых, после чего получить у господина Кольбера инструкции.
Людовик».

Таким образом, д’Артаньян должен был явиться к Кольберу уже сегодня.


XXXI. Два поручения Короля

Кольбер встретил капитана с распростертыми объятиями так, словно не было между ним и д’Артаньяном и тени неприязни.
— Здравствуйте, господин Кольбер, — сказал д’Артаньян. — Извините, что не кланяюсь. Я отсутствовал три дня, и ещё не успел осведомиться по вопросу о том, как называется теперь ваша новая должность, и насколько низко мне следует наклоняться при встрече с вами.
— Здравствуйте, господин д’Артаньян, — ответил Кольбер. — Что за церемонии? Должность моя всё та же, я по-прежнему интендант финансов.
— А господин Фуке – по-прежнему суперинтендант? — спросил д’Артаньян с самым беззаботным видом.
— Что же ему сделается? — с деланным удивлением спросил Кольбер и стал кусать свою нижнюю губу, что, по-видимому, свидетельствовало о том, что его обуревают сильные чувства.
— Какие инструкции передал мне Его Величество? — осведомился Капитан.
— Его Величество не предоставляет вам отставки, господин Капитан, ваш трехдневный отпуск закончен, и Его Величество велели передать вам, что праздник удался на славу.
— Это всё? — сухо спросил д’Артаньян.
— Его Величество уверены, что вы сделаете из этой информации верные выводы и что вы бережно сохранили соответствующие бумаги, позволяющие вам поступить так, как требует вам ваш долг. Вы ещё не забыли, что означают эти слова? — заключил Кольбер, и его острые глаза впились взглядом в глаза мушкетера.
— Я полагаю, что не только я осведомлен о том, что они означают, но также и вы об этом прекрасно осведомлены, господин Кольбер, — сухо ответил капитан.
— Его Величество надеется, что никакие чувства дружбы на этот раз не помешают вам забыть о вашем долге перед Королем и перед Францией, — торжественно заключил Кольбер.
— Забыть о долге перед Францией, — ответил д’Артаньян, и после некоторой почти неуловимой паузы добавил, — равно как забыть о долге перед её Королем, меня не заставило бы ничто и никогда. Вы напрасно противопоставляете мой долг перед Королем и Францией моему пониманию обязанностей дружбы, как я их понимаю. Впрочем, то лицо, позаботиться о местопребывании которого мне следует, не относится к числу моих друзей. Позвольте откланяться, господин Кольбер?
 — Подождите, капитан! Это не всё. В тот самый момент, когда вы поместите то лицо, о котором мы всё знаем, вам надлежит распечатать этот конверт и исполнить то, что в нем предначертано, — сообщил Кольбер, после чего он снял с шеи небольшой ключик, открыл с его помощью выдвижной ящик стола, из которого извлек плотный бумажный конверт.
— Передайте Королю, что всё будет исполнено в точности, — отрапортовал д’Артаньян. — Я бы и сам ему это сообщил, но мы с Его Величеством договорились дать друг другу отдых. Вероятно, ещё пару дней я не буду надоедать Королю видом своего лица, а там посмотрим.
Кольбер учтиво поклонился, давая понять, что не хотел бы враждовать с капитаном мушкетеров, и одновременно сообщая этим жестом, что разговор окончен. Д’Артаньян ответил поклоном ровно на такой же угол, но поскольку он был несколько выше Кольбера, его поклон мог бы показаться менее почтительным.
Вернувшись в гостиницу, д’Артаньян около минуты пытался прощупать конверт, полученный от Кольбера, как будто бы наощупь можно было определить, какой текст написан на бумаге, заключенной в этом конверте.
 — К чёрту! Это письмо адресовано мне, и, значит, я сам могу решать, когда его вскрывать! — воскликнул он, наконец и решительно сломал печать и вскрыл таинственный конверт.
На листе бумаги, который он извлек из конверта, было написано следующее:

«Приказ господину д’Артаньяну отвезти известного ему узника Марчиали на остров Сент-Маргерит, предварительно закрыв ему лицо железной маской. Под страхом смерти воспретить узнику снимать ее. Поручить охрану узника коменданту крепости Пиньероль господину де Сен-Мару под его личную ответственность, передав ему вложенные здесь инструкции
Людовик».

В большом конверте содержался также малый конверт, на котором было написано

«Коменданту крепости Пиньероль господину де Сен-Мару лично: приказ Короля»

XXXII. Арест Фуке

Когда д’Артаньян явился к Фуке, суперинтендант обрадовался ему, как старому другу.
— Дорогой капитан! — воскликнул он. — Где же вы пропадали всё это время? Я очень рад вас видеть!
— Не могу ответить вам тем же, любезный господин Фуке, — ответил д’Артаньян. — Я был бы больше рад не увидеть вас, явившись в ваш дом. Лучше бы вы куда-нибудь уехали.
— Я не знаю, какую я вам нанес обиду, — обеспокоенно ответил Фуке, — но если в моих силах её загладить, я это сделаю, чего бы мне это не стоило.
— Я прошу вас позволения воспользоваться вашей каретой, — грустно ответил мушкетер.
— Моей каретой? — удивился Фуке. — Если вы не собираетесь с её помощью похитить Короля, чтобы потом все думали, что это моих рук дело, тогда она в вашем распоряжении.
— На какое время вы мне можете её предоставить, господин Фуке? — осведомился д’Артаньян.
 — Боже мой! — воскликнул суперинтендант. — Берите её на такой срок, на какой она вам нужна. Если не подойдет та карета, которая сейчас стоит у парадных дверей, я велю проводить вас в каретный двор, и вы выберете ту карету, которая вам больше подходит.
— Мне подойдёт любая, — скромно ответил д’Артаньян. — Но особенно приятно мне будет воспользоваться той, в которой мы с вами уже проделали однажды путь в таком высоком обществе, что эта поездка запомнилась мне на всю жизнь.
— Решено, берите эту карету! —воскликнул Фуке. — А теперь объясните, в чём дело, если это не тайна. Мне безумно интересна вся эта история, поскольку я ничего не понимаю.
— Охотно объясню, монсеньор, но для этого вам придётся пройти со мной к этой карете, — ответил гасконец.
— Мы идём тотчас же! — весело воскликнул Фуке.
— Я пойду, а вы меня догоняйте, — предложил д’Артаньян. — И, монсеньор, если вы прихватите с собой необходимые вам в дороге предметы, вам не придётся пожалеть об этом.
— Вы хотите, чтобы я куда-то с вами поехал, капитан? — обеспокоенно спросил Фуке. — Ничего не понимаю, но раз вы об этом просите…
— Не угадали, монсеньор. Я и не хочу, чтобы вы со мной поехали, и не прошу об этом, — возразил капитан. — Однако вы поедете со мной.
— Так я арестован, — наконец-то догадался Фуке. — У вас имеется на этот счет приказ.
— Приказ на этот счет у меня имеется уже очень давно, но с исполнением его меня не торопили, — вздохнул капитан. — До сегодняшнего дня. Хотите на него взглянуть?
— Не вижу смысла, — сокрушенно ответил суперинтендант. — Ведь вы не тот человек, которому не следует верить в таких серьёзных вопросах, как этот. Я бы взглянул на него, если бы в нем была указана причина моего ареста, но я полагаю, что как раз этого в нем нет.
— Совершеннейшая правда! — согласился д’Артаньян. — Поверьте мне, я перечитывал его несколько раз.
— Что ж, идёмте, — сокрушенно сказал Фуке.
— Я же ведь ещё не предъявлял вам этот приказ, и не сообщал вам о вашем аресте, — уточнил плечами д’Артаньян. — Это вы сами сделали тот вывод, который я не стал опровергать. Так что вы пока ещё не арестованы. Вы можете собрать те вещи, которые считаете нужным взять с собой и проститься со своей семьёй.
— Это очень тягостно, но я благодарен вам, господин д’Артаньян, поскольку если я этого не сделаю, я буду проклинать за такую досадную оплошность всю оставшуюся жизнь, — ответил суперинтендант. — В таком случае я прошу у вас сорок минут, нет, тридцать, двадцать минут. Да, двадцать, впрочем, десять минут также будет достаточно.
— Вы даёте мне слово Фуке, что будете в карете через час, и что не будете пытаться убежать или возбуждать ваших друзей оказать вам помощь и освободить, — сказал д’Артаньян бесхитростным тоном. И я даю вам час на сборы, я возвращусь ровно через час, и мы отправимся в то место, которое Его Величество Людовик XIV определил вам в качестве вашего жилища на некоторое время в будущем.
— Некоторое время? — спросил Фуке.
— Я не гадалка, — ответил д’Артаньян. — Я не предсказываю сроков проживания вас в вашей следующей квартире. Итак, вы даёте слово Фуке, и я даю вам час времени.
— Благодарю, господин д’Артаньян! — ответил Фуке.
Капитан мушкетеров удалился, а суперинтендант поспешил собраться в дорогу и проститься со своим семейством.
Супруга суперинтенданта в этот момент слушала басни Лафонтена и весело смеялась. Тут же были и два других друга Фуке, Гурвиль и, Пелисон. Когда суперинтендант торопливыми шагами вошел в комнату, она, не заметив его необычайного возбуждения, предложила своему мужу присоединиться к кружку слушателей и насладиться последней басней поэта, которая так её развеселила.
— Простите, дорогой друг! — ответил Фуке Лафонтену. — Боюсь, я не смогу оценить всей красоты и мудрости вашей поэзии. У меня мало времени для того, чтобы проститься со своей семьей и с вами, друзья мои!
— Что такое? В чем дело? — стали наперебой спрашивать его друзья.
— Я арестован по приказу Короля. Несмотря на то, что совсем недавно я ему оказал такую услугу, о которой ничего не могу сказать кроме того, что, на мой взгляд, он мог бы простить мне после этого и самые тяжкие грехи, между тем как я не знаю за собой никаких вин перед Его Величеством.
— Надо бежать! — воскликнул Лафонтен.
— И немедленно! — добавил Пелисон.
— Послушайте, Фуке! Мы одного с вами роста. Мы обменяемся одеждой, я отвлеку капитана, а вы тем временем исчезнете.
— Нет, нет и нет, друзья! —возразил Фуке. — Это невозможно! Я дал капитану д’Артаньяну слово Никола Фуке, что буду через час готов к поездке туда, куда господин д’Артаньян повезёт меня, согласно приказу Короля.
— Это ничего, вы дали его под давлением, оно недействительно! — горячился Пелиссон.
Но супруга Суперинтенданта, Мария Магдалина, возразила:
— Друзья, если Николя дал слово, это тверже алмаза. Не уговаривайте его.
Фуке склонил голову в согласии и крепко обнял супругу.
— Мы отобьём вас в дороге, — сказал Гурвиль. — Соберем людей, нападем на карету, свяжем д’Артаньяна или убьём его!
— Если это случится, тогда я поеду в Бастилию сам и велю де Безмо арестовать меня.
— Мы вас не пустим! — воскликнул Гурвиль. — Мы силой увезем вас в надежное место и спрячем.
— Друзья мои, это бесполезно! — сокрушенно ответил Фуке. — Я весьма сожалею, что я дал это слово, но ничего не поделать! Если я его дал, я не могу бежать. Если вы лишите меня кареты, я пойду в Бастилию пешком. Не будем терять время. Давайте прощаться и я должен ещё собраться в дорогу.
Ровно через час после того, как д’Артаньян покинул Фуке, суперинтендант подошел к карете, куда в этот же самый момент явился и капитан мушкетеров.
— Трогай! В Париж, — сказал Фуке кучеру.
Карета повезла своих пассажиров в Париж с замечательным комфортом, благодаря использованию в ней великолепных рессор.
— Чем же я так провинился перед Королем? Вы не знаете, господин д’Артаньян? — спросил в недоумении Фуке, лишь только они отъехали от ворот.
— Скажите, господин суперинтендант, ведь вы, кажется, укрепили принадлежащий вам остров Бель-Иль, словно собирались воевать против Франции, то есть против Короля? — спросил капитан.
— Я подарил эту крепость Королю, — холодно ответил Фуке. — Эта крепость не может быть причиной моего ареста. Я подарил эту крепость Королю.
— Прекрасно, господин суперинтендант! — согласился д’Артаньян. — Если крепость, подаренная Королю, возглавляется людьми, не покоряющимися приказам Короля, следовательно, эта крепость подарена лишь на бумаге. Вы её сохранили за собой.
— Вы меня осуждаете за это, господин д’Артаньян? — спросил Фуке.
— Я? Ничуть! — ответил капитан. — Но ведь приказ о вашем аресте подписал не я.
— Скажите, они спаслись? — спросил Фуке.
— Вы спрашиваете о епископе ваннском и о бароне дю Валоне? — спросил д’Артаньян.
— Конечно о них! — воскликнул Фуке. — Говорите же!
— Я не могу сообщить вам ничего определенного, — ответил д’Артаньян. — Поговаривают, что они исчезли, и их не нашли.
— Слава Богу! — проговорил суперинтендант, вытащил из-под рубахи золотой крестик, усыпанный бриллиантами, и поцеловал его. — Благодарю тебя, Господи, за то, что спас их жизни.
— Если они оба спаслись, я присоединяюсь к вашей благодарности, — горячо подхватил капитан.
— Но вы ничего не знаете наверняка? — спросил Фуке.
— Я знаю лишь то, что я также молю Бога, чтобы оба они спаслись, но, к сожалению, я за последние тридцать пять лет не раз имел случай убедиться, что Господь прислушивается к моим молитвам. Если он иногда и исполняет их, то лишь в том случае, если я сам позабочусь об этом.
— Вы что-то сделали для их спасения? — осведомился Фуке.
— Всё, что мог, и при этом – почти ничего, — ответил гасконец.
— Что ж, будем молиться за них, — смиренно проговорил Фуке.
— Помолитесь и от моего имени, господин суперинтендант, а я подумаю, как я могу им помочь, если ещё не поздно.
Дальше путники ехали почти в полном молчании, поскольку каждый из них погрузился в свои собственные мысли.

XXXIII. Бастилия

Едва лишь карета подъехала к Бастилии, Фуке вдруг развеселился, что никак не вязалось с той ситуацией, в которой он находился.
— Монсеньор, у вас поразительное самообладание, — констатировал д’Артаньян. — В такой непростой ситуации вы находите причины для веселья. Мне нравится, как вы держитесь. Это лишь добавляет грусти по причине моей миссии.
— Я подумал о том, как вы появитесь перед Безмо, — усмехнулся Фуке. — После того, как вы заперли его в камере!
— Вы подумали об этом только сейчас, монсеньор, а я гораздо раньше, — ответил капитан. — Во-первых, я здесь уже успел побывать после тех событий.
— Ах, да! Я совсем забыл! — спохватился Фуке. — Принц…
— Монсеньор, как быстро и как легко мы забываем принца, равного во всём Королю, едва лишь мы понимаем, что он ничего не значит на полях политики и Фортуны! — вздохнул д’Артаньян.
Фуке осёкся и замолчал.
— Почему же вы не спрашиваете меня о том, что я имел в виду под «во-вторых»? — удивился д’Артаньян.
— В самом деле, это любопытно! — проговорил Фуке почти забыв про собственные проблемы.
— Ваше любопытство будет скоро удовлетворено, —улыбнулся д’Артаньян.
Как и в прошлый раз, д’Артаньян показал стражнику приказ Короля, после чего двери перед каретой Фуке открылись, карета въехала во двор Бастилии, после чего двери тотчас закрылись. Полагая, что после того, как капитан сдаст узника, он отправится восвояси стражник не спешил запирать ворота.
— Запереть на все засовы, — распорядился д’Артаньян. — Пойдёмте, монсеньор!
Фуке с сожалением оглянулся на свою карету, с грустью посмотрел на небо и решительно направился вслед за капитаном в кабинет де Безмо.
— Снова вы, господин д’Артаньян! — воскликнул Безмо. — На этой неделе вы зачастили!
— Мы с вами не завершили одно дело, господин де Безмо, — безмятежно проговорил капитан. — А дела подобного рода должны быть завершены.
— Какое дело? — испуганно спросил Безмо.
— Ну как же вы запамятовали, любезный господин де Безмо, — ласково проговорил д’Артаньян. — Ведь я же показывал вам приказ Короля!
— Приказ Короля? — с недоумением спросил Безмо. — О чём? В последнее время с этими приказами творится какая-то чехарда.
— Что вы имеете в виду? — спросил капитан.
— Ничего, ничего! — спохватился Безмо, вспомнив, что об ошибке с узником Марчиали, которая произошла, следует забыть раз и навсегда, и ни в коем случае никогда не упоминать. — Да вот же, впрочем, вы с господином Фуке приехали проводить инспекцию, и при этом разыграли меня с шуточным приказом Короля об аресте господина Фуке! Арестовать господина Фуке, над же такое придумать! Ну и ну!
— Шуточный приказ Короля? Вы серьёзно, господин де Безмо? — спросил д’Артаньян таким обеспокоенным тоном, от которого коменданту стало не по себе. — Вы полагаете, что у Короля есть настроение для шуток подобного рода?
— Но как же, позвольте, ведь вы же сами сказали, что приказ был недействительным! — удивился Безмо.
— Вы полагаете, что приказ об аресте важной персоны, подписанный Его Величеством Королем может в некоторых случаях быть недействительным, — подытожил капитан. — Это очень любопытная точка зрения, и знаете ли, господин де Безмо, при таких взглядах на приказы Короля ваше положение коменданта Бастилии становится несколько двусмысленным.
— Но позвольте! — воскликнул Безмо. — Вы же не позволили мне выполнить приказ Его Величества, поскольку запихнули меня в камеру и заперли! С этой точки зрения я невиновен, тогда как вы, господин капитан…
— Господин де Безмо, прочтите вот это, — холодно сказал д’Артаньян, вытаскивая из-за пазухи сложенный вчетверо лист бумаги.
— Что это? — рассеянно спросил Безмо, но едва взглянув на подпись, изменился в лице.
— Прочтите вслух, любезный де Безмо. — ласково сказал капитан мушкетеров. — Господину Фуке будет крайне интересно послушать содержание этого документа, и весьма поучительно.
Тогда удивленный Безмо прочитал вслух следующий документ:

«Действия капитана мушкетеров д’Артаньяна в отношении коменданта Бастилии господина де Безмо произведены в полном согласии с моим приказом. Господин бригадный генерал Франсуа де Монлезен, маркиз де Безмо получает прибавку в размере тысячи ливров в год.
Людовик».

— Видели бы вы лицо Кольбера, когда я без доклада зашёл к Королю, протянул ему бумагу, в которую этому прохвосту не удалось даже заглянуть, и когда Король, едва взглянув на неё, подписал её без разговоров.

Безмо, который, действительно, носил звание бригадного генерала, но ни на секунду не забывал, что звание капитана королевских мушкетеров практически приравнено к званию маршала Франции, уяснив смысл прочитанного текста, низко поклонился д’Артаньяну.
— Полноте, де Безмо, что за церемонии между двумя сослуживцами, двумя бывшими мушкетерами господина де Тревиля! — воскликнул д’Артаньян. — Господин Фуке заскучал.
Всё это время суперинтендант безмолвствовал, ошарашенный происходящим.
— Ничего, ничего, — отшутился Фуке. — Я никуда не тороплюсь.
— Очень жаль расставаться с вами, любезный господин суперинтендант, — возразил капитан, — но, верите ли, нет ли, я на этот раз тороплюсь. Господин де Безмо, принимайте гостя. Разумеется, на этого узника будет назначено дополнительное содержание, но также помните, что вы должны очень хорошо кормить господина суперинтенданта и представить ему превосходную постель и другие бытовые мелочи, ведь он уплатил за постой в вашей гостинице авансом за весьма большой срок, мне кажется, что-то около полумиллиона.
— Уплатил полмиллиона? — удивился Фуке.
— Уплатил за постой? Полмиллиона? — повторил де Безмо.
— Как же, как же! — улыбнулся д’Артаньян. — Помните то самое кольцо с великолепным бриллиантом, которое господин Фуке уронил в караульном помещении? Вы намеревались его вернуть господину суперинтенданту, но теперь, пожалуй, он предпочтет получить стоимость этого камня услугами, обеспечивающими ему относительный комфорт, не так ли? — этими словами д’Артаньян обратился к обоим собеседникам.
— Разумеется, я помнил об этом кольце, но как-то не представился случай, — пробормотал Безмо.
— Д’Артаньян, вы удивительный человек! — воскликнул Фуке. — Каким же ослом я был, что не разглядел вас сразу!
— Вы повторяетесь, господин суперинтендант, — грустно произнес капитан. — Сравнение с этим почтенным животным вы, по-видимому, почерпнули у вашего друга господина Лафонтена. Полагаю, что ему не понравилось бы, что вы примеряете такие комичные образы его великолепных басен на себя. Ведь на вашем гербе изображена белка.
— Извольте, я предложу более точное сравнение. Всё это время я был ряженным павлином, вообразившим себя чем-то из ряда вон выходящим, тогда как на деле, когда меня лишили всех перьев, выяснилось, что я всего лишь ощипанный петух.
Д’Артаньян взглянул на Фуке с глубочайшим сочувствием и подумал: «На этот раз он нашёл весьма точное сравнение, бедный Фуке».
— Милейший маркиз! — обратился капитан к де Безмо. — Наша литературная дискуссия на этом завершена, и вы можете приступить к вашим обязанностям. Ручаюсь, на этот раз я не пойду вас провожать, а подожду вас здесь в вашем кабинете. Заберите приказ Короля, подшейте его в ваш журнал, и не относитесь впредь так легкомысленно к бумагам, на которых стоит это имя.
Безмо достал ключи, и обратился к Фуке:
— Пойдёмте, монсеньор.
— Да, да, идёмте, наконец, — согласился Фуке. — Прощайте, капитан, и спасибо за всё!
— Прощайте, монсеньор, или, быть может, до свидания. Желаю вам хорошенько отдохнуть от ваших трудов. — ответил д’Артаньян и крепко пожал руку суперинтенданта.

XXXIV. Принц

Когда Безмо, заключил Фуке в камеру, он возвратился в свой кабинет.
— Что ж, господин д’Артаньян, на этот раз вы привезли по-настоящему знатного узника, — сказал он.
— На которого будет назначено достойное содержание? — подхватил капитан. — Это верно, но общий баланс у вас не увеличится.
— Как же это так? — удивился Безмо.
— Одного узника я вам привез, а другого забираю, —пояснил д’Артаньян и положил на стол коменданта очередной приказ Короля.
Обескураженный Безмо прочел:

«Приказ господину д’Артаньяну отвезти известного ему узника Марчиали на остров Сент-Маргерит, предварительно закрыв ему лицо железной маской. Под страхом смерти воспретить узнику снимать ее. Поручить охрану узника коменданту крепости Пиньероль господину де Сен-Мару под его личную ответственность, передав ему вложенные здесь инструкции
Людовик».

— Содержание, выделяемое на этого узника, действительно, было весьма приличным, — вздохнул Безмо. — Но где же вы возьмёте железную маску?
— Как, господин де Безмо? — деланно удивился д’Артаньян. — Разве вы её не приготовили? Разве я не говорил вам?
— Но вы сказали, что в случае, если…— пролепетал Безмо.
— Вот именно! В случае! Если! — повторил подчеркнуто внятно капитан. — Но ведь вам следовало подготовиться к этому «если» заранее. Разве не так?
— Вероятно, вы правы, капитан, — пробормотал вконец обескураженный Безмо. — Но я как-то…
— Ну хорошо! — произнес капитан примирительным тоном. — По крайней мере я вам давал тряпичную маску металлического цвета. Вы её сохранили?
— О, да! — с облегчением воскликнул комендант. — Он носит её всякий раз, когда ему приносят еду, забирают пустую посуду и делают уборку в камере.
— Уборку, черт побери! Надеюсь, не в его присутствии? — нахмурился капитан.
— На это время он переводится в другое помещение, — ответил Безмо. — Это почти в точности такая же камера.
— Хорошо. Сделаем так. Я увезу узника в тряпичной маске, а вы, господин де Безмо, распорядитесь изготовить железную маску на манер той, в которой я его увезу, — проговорил д’Артаньян тихим полушепотом, словно был заговорщиком, общающимся со своим подельником. — Вы далее тщательно её запакуете и вышлете мне в крепость Пиньероль почтой. Мне, знаете ли, некогда будет заниматься организацией подобных работ. А теперь приведите узника. И принесите его вещи.
— Все его вещи укладываются в небольшой сундучок, — ответил Безмо, на что капитан согласно кивнул.
Когда Филипп предстал перед д’Артаньяном, капитану мушкетеров показалось, что перед ним стоит Король.
— Идемте со мной, вас перевозят в другое место, — холодно сказал он, после чего обернулся к Безмо. — Маркиз, благоволите прислать предмет, о котором мы говорили, не позднее чем через два дня.
После этого д’Артаньян подхватил сундучок с вещами принца и пригласил его следовать за собой. Выйдя в коридор и убедившись, что его уже не слышит Безмо, но ещё не слышат охранники во дворе, капитан обратился к узнику.
— Выше Высочество, простите меня, что я не обратился к вам с подобающим титулом в присутствии коменданта.
— Я понимаю, д’Артаньян, — спокойно ответил Филипп.
Спустившись во двор, капитан вежливо открыл дверь, приглашая Филиппа сесть в карету после того, как принц занял в ней место, он сел в неё и крикнул кучеру:
— Едем в Пиньероль.
— На это раз мы не будем ждать господина Фуке? — удивился кучер.
— Сегодня господин Фуке ночует здесь, — ответил д’Артаньян.
— Боже, да пребудет воля твоя, господи, —пробормотал возница и перекрестился, после чего карета выехала из ворот Бастилии и поехала по направлению к другой крепости, быть может, менее прочной, но более удаленной от Парижа.
Несколько минут пассажиры кареты ехали в молчании, после чего Филипп глубоко вздрогнул и откинулся на спинку кресла.
— Какой-то ужасный сон, — тихо проговорил он. — Всю жизнь провести в тюрьме, после чего в одно утро проснуться в постели Короля и быть целый день Королем, отойти ко сну как Король, забыться крепким сном, после чего вновь проснуться в той же камере той же ненавистной тюрьмы!
— Вы полагаете, что целый день вы были Королем? — осведомился д’Артаньян.
— А вы в этом сомневаетесь, д’Артаньян. — спросил Филипп, приняв на себя образ Короля.
— Я нисколько не сомневаюсь, что вы считали себя Королем, и что люди, которых вы встречали, также принимали вас за Короля, — ответил капитан. — Вопрос в другом. Были ли вы в этот день Королем Франции?
— Почему же нет? — удивился принц.
— Вы являетесь принцем по рождению, но для того, чтобы быть Королем, недостаточно быть принцем, имеющим право наследования короны Франции, — пояснил капитан. — Король правит страной, а не только принимает родственников и дворян в своем кабинете, не только истребляет паштеты и не только протягивает руку для поцелуя мужчинам и женщинам.
— Разве я не правил? — спросил Филипп.
— Какие указы вы издавали, Ваша Высочество, когда ощущали себя Вашим Величеством? — поинтересовался капитан.
— Я отменил приказ об аресте Фуке и собирался совершить другие важные действия, — смущенно ответил принц.
— Но приказ об отмене ареста Фуке подписали не вы, а господин ваннский епископ, возразил д’Артаньян.
— Как вы узнали? — удивился узник.
— У вас не было достаточно времени, чтобы изучить почерк Короля и научиться подписывать приказы точно так, как это делал ваш брат, тогда как ваннский епископ очень преуспел в изучении практической каллиграфии, — объяснил свою догадку д’Артаньян.
— Это не важно, — неуверенно пробормотал Филипп. — Со временем я бы научился…
— Научились бы со временем подписывать документы почерком вашего брата, научились бы понимать по-испански, научились бы править страной, научились бы вести себя в светском обществе по-Королевски, — подхватил капитан. — Всё это со временем. А времени этого у вас не было. Послушайте, не говорил ли вам, случайно, ваннский епископ, что он будет вам верным советчиком во всём?
— Да, говорил, откуда вы знаете? — снова удивился Филипп.
— Слишком долго рассказывать, откуда я знаю ваннского епископа, — улыбнулся капитан. — Я его знаю, поверьте, достаточно хорошо. Он обещал руководить каждым вашим шагом, составил с вами устное соглашение о своей судьбе, о судьбе Фуке и дю Валона, о судьбе Кольбера и, по-видимому, обо мне. Это естественно. Скажите, был ли он с вами рядом весь этот день?
— Только утром! — воскликнул пораженный до глубины сердца Филипп. — После этого он куда-то исчез, и сколько я ни требовал привести его ко мне, его нигде не нашли.
— Предположим, у него были веские причины отсутствовать, — продолжал д’Артаньян. — Без него вы были беспомощны. Какой же вы были Король? Вы были изображение Короля, пародия на Короля, марионетка. Вас устраивала эта роль?
— Я был свободен, я был не в каземате, — неуверенно проговорил Филипп. — Это лучше, чем Бастилия.
— И намного опаснее, как для вас, так и для Франции, а также и для всех людей вблизи трона, — назидательно сказал д’Артаньян.
— В чем же моя ошибка? — спросил Филипп.
— Вы заняли трон не тогда, когда стали к этому готовы, а тогда, когда это понадобилось человеку, способному извлечь вас из Бастилии и осуществить дерзкий план по похищению настоящего Короля и занятию его места вами. —ответил капитан.
— Как же я бы мог приготовиться к этой миссии? — снова спросил Филипп.
— Этого я вам не скажу, поскольку второй шанс вам едва ли представится. Хотя, если бы я собирался совершить подобную дерзость, я, по крайней мере, почитал бы, как минимум, две книги. Во-первых, историю Франции и окружающих её стран, хотя бы за последние двадцать-тридцать лет. Во-вторых, не лишним было бы прочитать небольшую книжку мессира Николо Макиавелли. В-третьих, не худо было бы научиться хотя бы понимать по-испански, ну или хотя бы читать. Вот, например, я нашел в библиотеке господина Фуке любопытную книгу. Обратите внимание, здесь есть главы по истории Франции, Италии, Испании, Англии и Голландии и здесь же упомянутый мной труд Макиавелли. А вот, к примеру, издание той же самой книги на испанском языке. Любопытно, для чего господину суперинтенданту понадобилась точно такая же книга на испанском? Я собирался спросить его об этом, у нас была с ним небольшая совместная поездка в этой карете, но мы отвлеклись разговором, так что я не удовлетворил своё любопытство, — с этими словами д’Артаньян небрежно бросил обе книги на сиденье напротив.
— Послушайте, Ваше Высочество! — сказал он. — Я устал и намереваюсь слегка вздремнуть. Советую и вам сделать то же самое. И не пытайтесь сбежать. Я сплю очень чутко, двери заперты на ключ, окна зарешечены.
После этих слов капитан поднял воротник, надвинул шляпу на лоб и почти мгновенно заснул.

На первой же почтовой станции д’Артаньян сменил лошадей, но распорядился никому не выдавать коней суперинтенданта.
— Именной приказ Короля! — говорил он, показывая конверт с надписью рукой короля.
Дорога была неблизкой, карета останавливалась в трактирах лишь на ночь и на обед. В этих случаях Филиппу приходилось надевать маску. Для себя и для принца капитан требовал отдельный кабинет, тогда как кучер суперинтенданта питался в общем зале.
Внутри кареты д’Артаньян позволял принцу снять маску. Во всё время длительного путешествия капитан наслаждался новым ощущением: он видел перед собой лицо Короля, слышал голос Короля, но не встречал такого безапелляционного высокомерия, которое иногда исходило от Людовика.
«Идея Арамиса была великолепной, — думал гасконец, — но воплощение принесло лишь неисчислимые беды всем – и Арамису, и Портосу, и несчастному принцу, и Королю, и в особенности Фуке. Нет, не так бы я взялся за это дело!»
Во время этой поездки правый ус д’Артаньяна испытал на себе все перипетии глубоких раздумий его хозяина.
Филипп оказался неглупым и даже достаточно образованным юношей, хотя в вопросах политики и истории он совершенно не разбирался, а в человеческих отношениях был крайне наивен.
«Конечно, если бы Арамис непрестанно находился рядом с Филиппом в качестве советника, постепенно он смог бы сделать из него вполне приличного Короля, но входило ли это в планы Арамиса? И мог бы он на практике реализовать такую систему, при которой все приказы, исходившие от Короля, на самом деле были бы написаны Арамисом?» — спрашивал себя д’Артаньян и не находил такого ответа, который бы ему понравился.
По этой причине все беседы капитана с принцем касались, в основном, обычных человеческих отношений. Д’Артаньян многое узнал о жизни юноши и даже успел полюбить его отцовской любовью, в чем он не хотел себе признаваться. «Я слишком хорошо знаю это лицо, этот голос, я привык почитать этого человека и повиноваться ему почти во всём, — говорил он себе. — Этот человек – узурпатор французской короны, приговор к нему справедливый и даже весьма мягкий, впрочем, мягкость его объясняется близким родством Короля и принца. Ко всему тому, нельзя же поступать сурово с принцем крови! Славный Людовик XIII был чрезвычайно снисходительным к своему брату, ограничиваясь простым выражением недовольства за такие преступления, за которые другого человека уже десять раз четвертовали бы. Нынешний Король не столь привязан к своей родне, однако же и он не допускает ничего страшнее, чем заключение в Бастилии, даже по отношению к бастардам королевской крови. К тому же в местечке Пиньероль воздух куда более свежий, чем в Бастилии, а главное, доставить узника оттуда быстро и незаметно будет попросту невозможно».

Когда путники прибыли к побережью д’Артаньяну пришлось оставить карету в ближайшем трактире и нанять баркас.
Пересаживая принца в баркас, капитан подхватил сундучок принца. Ему при этом показалось, что сундучок стал немного тяжелее, он скользнул взглядом по скамейке кареты и убедился, что двух книг, которые он на ней оставил, больше на ней нет.
«Далеко пойдёт малыш, — подумал он про себя. — А всё же не понимаю, как Арамис мог вот так бросить его и предоставить своей судьбе?»
По прибытии на остров капитан потребовал от лодочника, чтобы тот доставил ему закрытую карету. Поскольку капитан в меру щедро оплачивал свои требования, трудностей с выполнением его приказаний не возникло. Всё это время принц был в маске, но в этих местах ношение путешественниками тряпичных масок никого не удивляло.
Едва лишь карета, нанятая капитаном, прибыла в крепость Пиньероль и въехала внутрь, д’Артаньян открыл дверцу и пригласил Филиппа выйти, тогда как сам подхватил его сундучок, который заботливо перекладывал при каждой смене транспорта.
Он резко захлопнул дверцу кареты, после чего стражник и узник направились по ступенькам крепости Пиньероль к её коменданту господину де Сен-Мару.
Де Сен-Мар ничем не высказал своего удивления, получив знатного узника под свою опеку, хотя крепость не была предназначена для выполнения функций тюрьмы. Любая крепость может стать тюрьмой при желании, хотя не любая тюрьма может послужить крепостью, что продемонстрировала Бастилия во времена Людовика XVI, как, вероятно, помнят мои дорогие читатели.

В приказе Короля было сказано:

«Приказ господину де Сен-Мару.
Доставленный капитаном королевских мушкетеров г-ном д’Артаньяном заключенный Марчиали должен содержаться с лицом, закрытым железной маской. Под страхом смерти воспретить узнику снимать ее при общении или просто при встрече с кем бы то ни было. Нарушение приказа карается смертью.
Господину де Сен-Мару, коменданту крепости Пиньероль, лично поручается охрана узника под его персональную ответственность. Любые изменения в судьбе узника могут производиться лишь на основании личного приказа Короля. Всякие сношения узника с кем бы то ни было запрещены. Передача и получение посланий запрещена. Предметы, передаваемые узнику для обеспечения его быта, как и предметы, изымаемые у узника для любых целей, должны быть тщательно осмотрены, в случае обнаружения на них каких-либо записей, записи читать запрещается, предмет с записями подлежит немедленному уничтожению.

Людовик».

Глядя на лицо Сен-Мара, можно было бы подумать, что подобные распоряжения он получает каждый день, поскольку ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Где же находится железная маска? — только и спросил он.
— Она воспоследует. Почтой. — ответил д’Артаньян — На первое время достаточно той, которая на нем надета. Между прочим, дорогой господин де Сен-Мар. Ваш узник достаточно знатный, прошу обращаться с ним соответствующим образом. Он очень любит писать, каллиграфия – его страсть, но никому нельзя читать ничего им написанного, поэтому для его развлечения ему может быть предоставлено перо и бумага, однако, не давайте ему чернил, пусть пишет водой. Это его развлечет, но не доставит вам никаких хлопот. Впрочем, даже в этом случае, все бумаги, имеющие хоть какие-то следы записей, полагается сжигать не читая. Имеется у вас для таких случаев неграмотный человек?

— Найдём, — кивнул Сен-Мар.
— Что касается маски, — добавил капитан. — Боюсь, есть и спать он в ней не сможет. Но выглядывать в окно без маски ему запрещено, как и быть без маски тогда, когда к нему приносят еду или в его комнате прибираются. В это время он также должен молчать, а ему не следует задавать никаких вопросов.
— Я разберусь с этими проблемами, — ответил Сен-Мар. — Следует сочетать почтительное отношение к узнику, заботу о его физическом здоровье и комфорте с той задачей, чтобы ни один человек, включая меня, не видел его лица и не общался с ним.
— Вы поразительно умный человек, господин Сен-Мар, что объясняет мне, почему Его Величество возложил эту миссию именно на вас, — ответил капитан и улыбнулся во всю ширину своего гасконского лица.
— Вы отобедаете со мной, господин капитан? —спросит Сен-Мар.
— Непременно! — ответил д’Артаньян. — И поужинаю, и позавтракаю. И, вероятно, не единожды. Я должен задержаться здесь, пока не прибудет маска и убедиться, что приказ Короля соблюдается неукоснительно. Это не от недоверия к вам, дорогой Сен-Мар, а лишь в соответствии с указаниями Короля. Но сейчас я предпочел бы прогуляться и осмотреться на местности. Извините, привычка старого вояки – диспозиция прежде всего. Хотя я, конечно, уже бывал в этих местах, но места меняются со временем. Во сколько вы ждете меня к обеду?
— Через час будет самое удачное время для обеда, — ответил Сен-Мар.
— Целиком с вами согласен и подчиняюсь местному режиму, — улыбнулся капитан.

XXXV. Буквы на блюде

После небольшой прогулки д’Артаньян вернулся в крепость и явился к обеду в строго назначенный час.
Обед был приятный, вино соответствовало вкусам капитана. Я знаю, что мои читатели удивятся, что я не описываю меню этого застолья. Это правда, я отошел от традиций детально расписывать меню каждого застолья, в которых происходят существенные события, но за это вините не меня, а мою маленькую мучительницу, которая упоминалась во введении нашего романа. У меня до сих пор в ушах стоят её слова: «Вы так детально описываете меню каждого обеда и ужина, словно вы не драматический писатель, а ресторатор. Вы, вероятно, постоянно голодны? Даже пиры Лукулла не столь детально описаны, хотя о них говорил весь древний Рим. Я пропускаю эти места, не читая». Что ж, маленькая негодяйка, целиком завладевшая моим сердцем тогда, когда я её слушал, чьи слова и сейчас для меня остаются сладчайшей музыкой сердца, хотя оно уже не бьется столь трепетно, а лишь погружает меня в сладкую истому воспоминания о счастье, которое не было возможно вследствие столь огромной разницы в возрасте, но о котором до сих пор сладко думать. Пожалуй, я мог бы быть ей дядюшкой, а она для меня была бы первой читательницей и первым критиком моих скромных трудов. Как видите, я не могу обойтись без лирических отступлений, и если я не описываю угощения моих героев, то меня уносит в ещё более далёкие рассуждения, заставляющие отвлекаться от описываемых мной событий.
Итак, в середине ужина в комнату вошел слуга, на лице которого была целая гамма чувств, от растерянности до смущения.
— Господин комендант! — доложил слуга. — Сержант внешней охраны желает сообщить о чрезвычайном происшествии!
— Так что ж он сам не зайдёт и не доложит? — возмутился Сен-Мар.
— У вас гость… — ещё более смущенным тоном ответил слуга.
— Видите, как мне служат? — расхохотался Сен-Мар. — Эти болваны думают, что сослужили мне службу тем, что пытаются что-то скрыть от вас, капитан, но при этом делают это так нелепо, что скрыть уже ничего не возможно!
— Это господин сержант велел сообщить об этом в такой форме, — стал оправдываться слуга.
— Похоже, он хочет, чтобы я исключил его из перечня болванов, — подмигнул Сен-Мар д’Артаньяну.
— Вот поэтому я не держу слуг, — улыбнулся капитан. — Был у меня единственный слуга, скорее товарищ по всем ратным походам, чем лакей. Но теперь я предпочитаю иметь дела только с солдатами. Они всегда четко знают ранжир. — Милейший! — обратился он к слуге. — Звание болвана не отменяется для тех, кто отрывает командира от трапезы, докладывая, что произошло чрезвычайное происшествие, но не сообщая в чем его суть и в чем причина срочности. Сказав «а», говори уже и «б». Кроме того, в присутствии старшего по званию сержант должен был бы обратиться не к коменданту, а ко мне. А этого он не хотел, потому что не был уверен, что в событие, о котором мы пока должны только догадываться, надо сначала доложить коменданту, чтобы он сам решил, стоит ли посвящать в него высокого гостя. Поэтому он послал тебя. Тебе же следовало подойти и шепнуть на ухо господину де Сен-Мару ту информацию, которую ты выпалил слух. Общение лакея с хозяином не обязательно придается огласке, тогда как доклад сержанта коменданту в присутствии посланника Его Величества, капитана королевских мушкетеров является нарушением субординации.
— В состязании на звание болвана на сегодняшний день, Жак, дорогой мой, ты победил, — подытожил Сен-Мар. — И господин капитан весьма доходчиво всё объяснил, прошу не обижаться, и вот тебе луидор в утешение. Зови же сержанта.
— Прибывший сегодня заключенный выбросил из окна своей камеры серебряное блюдо, — сообщил вошедший сержант.
— Где оно? — резко спросил капитан. — Кто его поднял?
— Мы не смели его поднимать, но выставили охрану, которая никого к нему не подпускает.
Д’Артаньян выскочил из-за стола, схватил с крюка ножны со шпагой в мгновение ока устремился к месту чрезвычайной находки.

На расстоянии двадцати шагов от окна царственного узника, расположенного в одной из башен крепости, капитан застал четверых стражников, которые схватили какого-то седого человека. Двое из стражников навели на него заряженные мушкеты. Д’Артаньян сделал знак, чтобы они не стреляли, пока он не разберется с этим стариком.
Подойдя ближе, капитан похолодел от ужаса, узнав в старике Гримо.
— Подождите, олухи! — сказал он с деланным безразличием. — Если уж вы прохлопали попытку нашего гостя заявить о себе, не упускайте случая разобраться с этим сообщником. Он успел подобрать блюдо?
— Мы не знаем, — ответил сержант. — Мы видели, что из окна вылетело блюдо и побежали его поднимать. Когда мы — подбежали, этот человек был неподалёку.
— Что ж, вполне может быть, что это сообщник, — задумчиво сказал д’Артаньян — Но следует разобраться. Не стоит убивать невинного человека, но ни в коем случае не следует отпускать заговорщика. Кто ты такой? — подчеркнуто громко обратился он к Гримо.
В ответ Гримо лишь похлопал себя по бокам, после чего показал пальцем на море.
— Может быть это просто местный рыбак? Посмотрите, как от него несёт рыбой. Конечно, это рыбак. Послушай, старик, ты хоть разговаривать умеешь? — с этими словами д’Артаньян выразительно взглянул в лицо Гримо и поднял вверх левую бровь.
Гримо изобразил высшую степень идиотизма и промычал что-то совершенно нечленораздельное.
— Похоже, он глухонемой, — воскликнул капитан. — Но надо проверить, не притворяется ли он. Сержант, вас он сейчас не видит, выстрелите за его спиной в воздух, а мы увидим, так ли он глух, как кажется.
Сержант выстрелил из мушкета почти над самым ухом Гримо, но старик только продолжал улыбаться с самым идиотским видом.
В этот момент к ним присоединился Сен-Мар.
— Что произошло? — спросил он д’Артаньяна.
— Произошло то, что вы не слишком торопились разобраться с этим инцидентом, — ответил капитан, — но на этот раз быть может это и к лучшему. Ваши люди намеревались убить этого бедолагу. Намерение похвальное, но, в данном случае, это было бы бессмысленной жестокостью. Он глух и похоже, что нем, — ответил капитан. — Не думаю, что он умеет читать, но мы должны в этом убедиться.
С этими словами д’Артаньян начертал на песке шпагой вопрос «Кто тебя послал?» и указал Гримо на эту надпись.
Гримо с удивлением посмотрел на кончик шпаги капитана, потом на буквы, потом снова на шпагу, затем дико захохотал и принялся кружить вокруг слов на песке.
Тогда д’Артаньян написал «Тебе отрежут язык и уши!» и снова предложил Гримо ознакомиться с надписью. Гримо присел на корточки и стал старательно обводить буквы пальцем, что у него совершенно не получалось, при этом он что-то радостно мычал.
— Что ж, совершенно ясно, что это – местный идиот, которого рыбаки взяли на рыбную ловлю, пожалев его, но он, по-видимому, сбежал от них, — подытожил д’Артаньян. — Излишняя жестокость нам ни к чему, тем более, по отношению к глухонемому, его и без того Бог обделил. Однако, возможно, что его нарочно послали забрать этот блюдо. Сержант, отпустите его, но лишь только он отойдёт, пошлите кого-то из этой троицы незаметно понаблюдать за ним. Если у него есть сообщники, мы живо это выясним, и тогда ему несдобровать.
С этими словами д’Артаньян поднял с земли блюдо, которое лежало кверху дном. На внутренней стороне блюда капитан увидел надпись.
— Кто из вас читал, что тут написано? — резко спросил он, обращаясь к стражникам.
— Мы только подошли и не притрагивались к нему, — ответил за всех сержант.
— Ваше счастье! — вздохнул капитан с видимым облегчением, пряча блюдо под плащ. — Погодите-ка, дайте взглянуть.
С этими словами он стал с подчеркнутым вниманием осматривать песок вокруг места, где лежало блюдо.
— Вы правы, господа! К этому блюду никто не подходил! Песок вокруг него ровный, на три метра от него нет никаких следов, кроме моих. Что ж, повезло вам всем! И этому глухонемому тоже. Сержант, отставить слежку. Пусть проваливает подобру-поздорову, но если он ещё раз подойдёт к крепости на расстояние мушкетного выстрела, стреляйте. Один раз это может быть случайность, два раза – заговор. Вы всё поняли?
Сен-Мар строго взглянул на сержанта и троих солдат, после чего все четверо вытянулись в струнку и щелкнули каблуками.
— А теперь все по местам, — сказал д’Артаньян и махнул рукой. — И смотрите, чтобы больше из окон этого замка не выпадало ничего, ни единого предмета, иначе вслед за ним на землю упадёт чья-нибудь голова.
После этих слов д’Артаньян с достоинством повернулся и направился к крепости.
Гримо продолжал пальцем обводить буквы на песке.
— Пошел прочь, болван! — крикнул сержант и толкнул Гримо ногой. — Прогони его подальше к морю и возвращайся на свой пост, — обратился он к одному из солдат.

После ужина д’Артаньян сказал Сен-Мару:
— Господин комендант, по-видимому, в скором времени ко мне прибудет гонец с секретным приказом Короля. Он не скажет, что привез пакет, он лишь спросит, где он может найти меня. Не расспрашивайте его ни о чем, и не отвечайте ни на какие его вопросы. Просто проводите его ко мне. Если он прибудет ночью, разбудите меня тотчас же, если я буду спать, а кроме того, а прошу вас накормить его и предоставить ему ночлег как самому дорогому гостю. И предупредите охрану, чтобы пропустили этого человека, и чтобы не палили в него с испугу.
— Вы ожидаете его ночью, господин капитан? — удивился Сен-Мар.
— Я не исключаю этого, поскольку для этого человека, когда он путешествует, понятия «ночь» не существует, — ответил д’Артаньян.
— Вы знаете его имя? — спросил комендант.
— Я знаю все его имена, — ответил д’Артаньян. — Вам он представится как граф де Ла Фер, а для меня он просто Атос.

XXXVI. Встреча старых друзей

Поскольку д’Артаньян спал очень чутко, будить его не пришлось. Он услышал хлопанье дверей, мгновенно вскочил с постели, натянул штаны, куртку и сапоги, подпоясался портупеей со шпагой и уже через полторы минуты вышел из своей комнаты.
В проёмной коменданта он, как и ожидал, встретил Атоса.
— Тысяча чертей! — воскликнул он. — Атос! Мало что на свете меня так обрадует, как встреча с вами! Обнимемся же!
— Д’Артаньян, друг мой, — проговорил Атос дрогнувшим голосом. — И я рад не меньше вашего! Ведь вы…
— Ш-ш-ш! Ни слова! — перебил его капитан. — Пройдём, — с этими словами он бросил красноречивый взгляд на Сен-Мара.
Атос понимающе кивнул, и друзья уединились в комнате капитана.
— Атос, вы меня искали, — сказал д’Артаньян, — и вы понимали, что это небезопасно, поэтому послали на разведку Гримо.
— Всё так, мой друг, всё так, — просто ответил Атос. — Искать встречи со старыми друзьями в моём возрасте – это так естественно!
— Когда мы познакомились, наша разница в возрасте была такой существенной, что вы называли меня сыном, Атос, но с годами эти различия стираются! — возразил капитан. — Вы могли бы сказать: «В нашем с вами возрасте!». Я тоже ищу встреч со старыми друзьями, когда долг службы не препятствует этому.
— Или тогда, когда долг службы требует этого от вас? — спросил Атос.
— Вы видели Арамиса и Портоса, конечно! — воскликнул д’Артаньян. — Путь на Бель-Иль проходит недалеко от Блуа, и они сделали этот крюк, чтобы повидаться с вами! Так значит, Арамис вам всё рассказал.
— Только первую часть истории, а вторую мне пересказал Гримо, — горько усмехнулся Атос.
— Не всякий слуга умеет читать, благо, наши славные бывшие слуги все как один образованы если и не прекрасно, то достаточно, чтобы разобрать даже неуклюжие царапины на серебре, — отметил капитан.
— Гримо уже давно не слуга мне, а друг, — возразил Атос. — Он помогал мне растить и воспитывать Рауля, он – член моей семьи.
— Хотя у меня, насколько мне известно, нет сына, — усмехнулся д’Артаньян, — с Планше у меня тоже установились отношения особого рода, я теперь ему не господин, а он мне не слуга. Да и у Арамиса и Портоса то же самое!
— Кстати, вы знаете их судьбу? — озабоченно спросил Атос.
— Вы искали меня для того, чтобы спросить об этом, — предположил д’Артаньян, — впрочем, полагаю, есть и иные причины. Что ж, могу сказать, что некоторым вдовушкам, живущем поблизости от Пьерфона и Брасье предстоит пролить немало слёз…
— И вы об этом так спокойно говорите?! — ужаснулся Атос.
— Успокойтесь, Атос! Наш милый Портос жив, хотя изрядно похудел, — ответил капитан и мягко потрепал графа по руке. — Неужели вы думаете, что я стал бы шутить над таким несчастьем, о котором вы подумали?
— Так он жив! Прекрасно, а Арамис? — осведомился Атос.
— Не отлили ещё ту пулю и не выковали ту шпагу, которые отнимут у нас Арамиса, но мои сведения о нём не точны. Я лишь надеюсь, что он скрылся! — убежденно сказал д’Артаньян, — Не из того теста наш аббат-мушкетер, чтобы позволить убить себя или взять в плен на острове с такими прекрасными пещерами. Черта лысого они получат, а не нашего Арамиса!
— В данном случае «они» – это ваши отряды, д’Артаньян? — усмехнулся Атос.
— Меня назначили руководить отрядами номинально, а на деле лишили такой возможности, иначе бы у наших друзей было больше возможностей скрыться, — воскликнул д’Артаньян со своей характерной гасконской горячностью.
— Больше возможностей или меньше – какая разница, если они ими воспользовались? — улыбнулся Атос.
— И то правда! — согласился д’Артаньян. — Итак, мы повидались и поговорили о наших друзьях. Какая же третья причина вашего прибытия, основная?
— Я провожал Рауля в армию герцога де Бофора, — ответил Атос, — на обратном пути я услышал о странной карете, которая везла странного узника, и догадался, что …
— Молчите, Атос! У стен есть уши! — перебил его капитан.
— Я лишь хотел сказать, что догадался, что конвой из одного человека в такой важной миссии мог быть только если этот человек – вы, д’Артаньян.
— И вы оказались правы, дорогой друг, — сказал польщённый словами Атоса д’Артаньян. — Но людей такого сорта не конвоируют, а сопровождают.
— Гримо, — сказал Атос, после чего показал на свои губы, затем на свои уши и сделал пальцем круг, намекая на серебряное блюдо.
Д’Артаньян приложил палец к губам и извлек из-под подушки серебряное блюдо, которое молча показал Атосу. На блюде было написано:
 
«Я – брат короля Франции, спасите меня и Господь воздаст вам».

Убедившись, что Атос прочитал надпись, д’Артаньян затёр её кинжалом, извлеченным из сапога, после чего швырнул блюдо на кровать.
— Не всякое чтение полезно для ума, — сказал он шутливо-назидательным тоном. — От некоторых текстов можно стать на голову короче.
— Так это – правда! — воскликнул Атос.
— В таких вещах Арамису можно верить, — кивнул д’Артаньян.
— Я ему, безусловно, поверил, но теперь эта правда ворвалась в мою жизнь, которая уже никогда не станет прежней.
— Поговорим об этом позже, а теперь я должен представить вас господину коменданту этой крепости де Сен-Мару как посланника Короля, который привез мне секретный приказ, — сказал капитан.
— Я ничего не привез вам, кроме своей дружбы и крепкого рукопожатия, — возразил Атос.
— Для меня этого достаточно, но для коменданта подобная ложь во спасения необходима. Иначе вас бы подстрелили, как только вы попытались приблизиться к замку. Вы же понимаете, обстоятельства, — и д’Артаньян указал пальцем на блюдо, которое уже не смогло бы никому выдать страшную тайну. — Вы привезли мне приказ продолжать охранять узника, пока меня не отзовут. Впрочем, такой приказ был отдан мне устно перед моим отъездом, но, черт побери, де Сен-Мару не обязательно об этом знать.
— Всё именно так и было, дорогой друг, только где же мы возьмем этот приказ? — спросил Атос.
— Приказ такой секретный, что я вовсе не обязан его показывать Сен-Мару, — просто ответил капитан. — Но вернемся к Портосу. Знаете ли, Атос, когда я увидел похудевшего и не бритого Портоса, мне пришла в голову отличная идея.
— Побрить и откормить? — улыбнулся Атос.
— Наоборот! — улыбнулся в ответ капитан. — Не кормить и не брить. Он стал почти неузнаваемым, так что я решил распустить слух о том, что он, действительно, погиб. Это бы спасло его от дальнейшего преследования со стороны Короля.
— Бедный Портос! — вздохнул Атос. — Он ведь так любит поесть! Кроме того, он очень заботится о своей внешности.
— То же самое сказал себе я, поэтому первую часть своей идеи я решительно отбросил. Я разрешил Портосу отъедаться и бриться, но запретил показываться на люди, — продолжал капитан. — Он живет в одном неприметном трактире и ждет моего возвращения. Следует незаметно переправить его туда, где ему не будет грозить никакая опасность.
— Во Франции таких мест, пожалуй, нет, — с сомнением ответил Атос.
— Зато в Англии у меня имеется небольшой дом, подаренный мне генералом Монком, в котором я так и не побывал. Там Портосу ничто не будет угрожать, — ответил д’Артаньян. — К тому же в Англии у быков лбы гораздо толще, поэтому Портос сможет тренироваться сбивать быков ударом кулака по лбу без риска убить быка.
— Откуда у вас такая осведомленность о толщине лбов английских быков? — спросил Атос с иронией.
— А как же может быть иначе! — ответил капитан, пожимая плечами. — На островах повышенная влажность, отчего кости делаются толще.
— Вы сделали это заключение, изучая анатомию английских быков? — спросил Атос.
— Я сделал это заключение, изучая психологию англичан, — ответил д’Артаньян с улыбкой.
— Среди англичан встречаются порядочные люди, — улыбнулся Атос.
— Порядочность – всего лишь одна из форм твердолобости, в чем я убедился, общаясь с Фуке. Впрочем, он не англичанин, — сказал д’Артаньян. — Да Бог с ними со всеми! Поговорим лучше о нашем положении! Я вынужден сидеть тут в качестве тюремщика, охраняющего сокровище, которое меня не обогатит, и которое я не могу унести, Портос объедается в трактире взаперти, Арамиса унесла нелёгкая куда-то за море, в Англию или в Испанию, только вы, Атос, можете передвигаться вполне свободно, но и с вами не всё в порядке.
— Уверяю вас, д’Артаньян, я здоров и свободен, — возразил Атос с мягкой улыбкой.
— Вы не здоровы, Атос, и не свободны, и я это вам сейчас разъясню, — упорствовал д’Артаньян. — Во-первых, ваше сердце обливается кровью за судьбу вашего сына, виконта де Бражелона.
— Ах, это – неизлечимая рана для меня, если виконт не преодолеет юношеский пыл, ошибочно принимаемый им за любовь, — вздохнул Атос. — Я очень боюсь, как бы его мнимая любовь не убила его.
— Его любовь была не мнимой, Атос, — возразил д’Артаньян. — Уж я-то знаю! В его годы я сам едва не погиб, но и сейчас я не могу вспоминать о Констанции без дрожи в голосе и без слёз в уголках глаз, а ведь мне уже…
— Вы моложе нас всех, — улыбнулся Атос. — Вернемся к моим болезням и несвободам.
— Во-вторых, граф, вы прикоснулись к тайне, которую я бы назвал смертельно опасной болезнью. В-третьих, если эта тайне не лишит вас жизни, она в любую секунду могут отнять у вас свободу.
— Вы знаете, д’Артаньян, что и более страшные тайны не перестают быть тайнами от того, что я в них посвящен, — мрачно произнёс Атос.
— Я это знаю, но этого не знает Король, — возразил д’Артаньян. — Спокойствие Короля дороже жизни одного из его подданных. Я бы ни за что не посвятил вас в эту тайну, и не потому, что опасаюсь, что вы её не сохраните, а потому что опасаюсь, что кто-нибудь дознается о том, что вы в нее посвящены. Но я не умею лгать вам, Атос. Кому угодно, только не вам. Если Арамис рассказал вам всё, и коль скоро Гримо видел то, что ему не следовало видеть, остальное додумать не сложно. Поэтому я без колебаний рассказал вам всё, чтобы вы не пытались докопаться до сути самостоятельно, ведь ваши попытки расследования скрыть было бы намного сложнее, чем ваше знание сути дела.
— Король знает о том, что мы четверо – друзья, почти одна семья. Он всё равно не поверит тому, что трое из нас знают его тайну, а четвертый в неё не посвящен, — сказал Атос. — Какая разница, знаю ли я подробности, или не знаю их, если Король полагает, что я их знаю?
— Всё так, хотя один из нас троих не был посвящен в эту тайну до тех пор, пока ему не пришлось «произвести длительную рекогносцировку с целью занятия более стратегически выгодной позиции и не допущения окружения с последующим пленением», так кажется. — рассмеялся д’Артаньян.
— Вы это придумали, чтобы заставить Портоса отступить? — улыбнулся Атос. — Я никогда не сомневался в вашем даре убеждения, мой друг, но тут вы превзошли самого себя.
— Ну так послушайте же меня, Атос! — ответил гасконец. — Мне понадобится это дар, чтобы убедить вас поступить, как я предлагаю. Вы скрытно вернетесь в Париж, заберёте Портоса и увезёте его в мой дом в Англии, и поселитесь там до тех пор, пока я не сообщу вам, что опасность миновала.
— Вы забываете, мой друг, что моё сердце остается здесь, где предстоит сражаться моему сыну. Я буду здесь, во Франции, в Блуа ожидать его возвращения, — мягко возразил Атос.
— Боюсь, что по возвращении ему придётся искать вас в Бастилии, — горестно вздохнул д’Артаньян.
— Вы вытащили меня оттуда один раз, вытащите и в другой, — безмятежно ответил Атос.
— Я смог убедить Короля, что ваша правдивость не является бунтом, и что она не угрожает спокойствию Короля, но я не смогу уговорить его простить вам вашу посвященность в страшную семейную тайну, которая угрожает спокойствию и королевскому дому и всей Франции, и даже может вызвать сильнейшие международные потрясения.
— Друг мой, — возразил Атос. — Всю мою жизнь я обходился без милостей и снисходительности Короля. Нет никакого смысла в ней что-либо менять теперь, когда я уже достаточно пожил, чтобы цепляться за свободу или жизнь. И в молодости я бы не поступился гордостью ради свободы, не сделаю я этого и теперь. Мы не прятались от Кардинала и его шпионов, какое нам может быть дело до того, что думает о нас Король, который нас совершенно не знает? Впрочем, он знает вас, д’Артаньян, и он знает о том, что вы также владеете этой страшной тайной. Почему же эта тайна не убивает вас?
— Да только лишь потому, что я должен быть тем, кто убивает всех остальных, посвященных в эту тайну. Возможно, что когда Король будет знать, что в эту тайну посвящены только два человека на земле – я и он, он решит, что два – это слишком много. — воскликнул д’Артаньян.
— В таком случае мне не нравится ваша профессия, друг мой. К тому же вы сами сказали, что нужны ему только пока живы другие, посвященные в тайну. Значит, вам не следует спешить расправиться с этими другими, ведь это в ваших интересах, — грустно улыбнулся Атос.
— Спешить ещё медленнее, чем спешу я, просто невозможно, поверьте мне, — воскликнул д’Артаньян. — Но если я откажусь от этой скверной работы, её могут поручить другому человеку, который справится с ней лучше меня.
— И всё же я еду в Блуа, — подытожил Атос.
— Только после хорошего ужина, крепкого сна и освежающего завтрака, — твёрдо заявил д’Артаньян. — Возражения не принимаются!
— Я же говорил, что вы, мой друг, прекрасно умеете уговаривать, — рассмеялся Атос, после чего друзья спустились в столовую крепости к ужину.

XXXVII. Отъезд с острова

Наутро д’Артаньяну доложили, что к нему с депешей приехал какой-то мушкетер. Едва взглянув на конверт, капитан узнал почерк Короля. В письме было сказано:

«После исполнения моих приказаний, капитану моих мушкетеров господину д’Артаньяну надлежит немедленно вернуться в Париж в Лувр за дальнейшими приказаниями».

— Вот моя ссылка и окончена! — радостно вскричал мушкетер. — Слава Богу, с меня сложены функции тюремщика! Мы можем отправиться обратно вместе, Атос!
— Вместе, как прежде, дорогой друг, но только до Блуа! — ответил Атос. — Воздух Парижа мне вреден.
Переправившись с острова на материк, друзья зашли в трактир «Белые свечи», где Атоса должен был поджидать Гримо с лошадьми.
Седовласый Гримо с самого утра высматривал графа, и, едва завидев его вдалеке, радостно вскрикнул и побежал к нему навстречу.
— Ждёт, — сказал он, указав рукой на трактир.
— Друг? — осведомился Атос.
Гримо кивнул, подняв при этом левую бровь и слегка покачав головой.
— Не друг, но и не враг, — заключил Атос. — Но скорее друг. Это граф де Рошфор?
Гримо кивнул глубоко и твёрдо.
— Что могло ему понадобиться? — удивился Атос. — Мы не виделись с ним с того времени, как устроили побег герцогу Бофору, после чего пути наши разошлись.
— Вы устроили побег герцогу Бофору? — воскликнул д’Артаньян. — И после этого вас не засадили в Бастилию и не казнили хотя бы уже за одно это? Чёрт побери, едва лишь я нашел себе господина, который хотя бы не задерживает моё жалованье, как все три моих друга не придумали ничего лучше, как враждовать с ним не на жизнь, а на смерть!
— Мы, действительно, доставили эту маленькую неприятность Его Величеству, — согласился Атос. — Но мы это сделали исключительно из уважения к благородству царственной крови герцога.
Поскольку Атос не давал себе труда говорить шепотом, и поскольку друзья уже подошли к дверям трактира, последнюю фразу услышали не только те, чьим ушам она была адресована, но и человек, выходящий из дверей. Им оказался граф Рошфор.
— Говорите только за себя, граф, — сказал Рошфор, отвешивая приветственные поклоны Атосу и д’Артаньяну. — Я руководствовался иными причинами. Надо мной посмеялись, меня посчитали ни на что не способным, я доказал, что могу ещё очень многое.
— Благородное дело, сделанное не по благородным мотивам, не перестает быть благородным, — мягко сказал Атос. — Граф наговаривает на себя. Все мы, дворяне – преданные слуги Короля, но мы также и слуги его семьи. Герцог Бофор принадлежит к королевскому дому, и наш долг состоял в том, чтобы вступиться за него. Мы его выполнили, и на этом наша миссия закончена. К тому же, будучи на свободе, герцог смог помириться с Королем, поэтому наша миссия далее не может считаться преступной. Мы ведь вернули Франции полководца, который так нужен, когда Франция находится в состоянии войны, пусть даже и не самой большой в истории Франции, но немаловажной.
— Мы не закончили нашу миссию, граф, герцог Бофор не примирился с Королем, ему грозит величайшая опасность, — возразил Рошфор. — Из достоверных источников я знаю, что в его армии имеются люди, получившие приказ выстрелить ему в спину во время одного из сражений. Герцогу не суждено вернуться домой с этого сражения.
— Тысяча чертей! — воскликнул д’Артаньян. — Каналья Кольбер! Ну погоди же у меня! Я до тебя доберусь!
— Из чего вы заключаете, друг мой, что приказ отдан Кольбером? — спросил Атос.
— Король примирился с Бофором и даже отправил его во главе хорошего войска сражаться за интересы Франции. Все бойцы должны подчиняться своему командиру. Но я уже сталкивался с ситуацией, когда в рядах младших офицеров имеются лица, получившие особые полномочия, подписанные Королем. Автор и составитель этих особых полномочий – господин Кольбер.
— Но зачем Кольберу или, тем более, Королю, убивать герцога Бофора? — удивился Атос.
— Политика, граф! — ответил д’Артаньян. — Бофор, внук Генриха IV, и уже поэтому он популярен в народе. После освобождения он не только примирился с Королем, но и получил должности гроссмейстера, шефа и главного суперинтенданта навигации.
— Он дважды разбил турок, причем один раз – при приблизительном равенстве сил. Это человек стремительно набирает популярность в народе, в войсках и в глазах всего дворянства. — подхватил Рошфор.
— Он становится опасным Королю, а, следовательно, и Кольберу, который строит свои планы исключительно на своем влиянии на Короля, — подытожил д’Артаньян.
— Мы должны спасти герцога, — сказал Атос таким тоном, как будто сообщал о своём намерении прогуляться по парковой дорожке. — Вам же, д’Артаньян, надлежит быть в Париже, вы вызваны туда Королем, вы не можете нарушить приказ Короля.
— Разрази меня гром! — воскликнул капитан, — В кои-то веки выпадает возможность послужить правому делу, разоблачить и пришпилить к дереву шпионов Кольбера, и тут я бессилен. Я должен ехать в Париж. Но, послушайте, я же знаю их в лицо! Это вероятнее всего те же люди, которые имели приказы Кольбера на моем корабле. Экспедиция Бофора тоже морская, это будут два или три офицера! Тысяча чертей, я желаю встретиться с ними в честном бою!
— Д’Артаньян, вы опишете нам их внешность, и мы обезвредим их, — сказал Атос, кладя руки на плечи капитана.
— Я не хочу подвергать вас опасности, Атос! — слабо возразил д’Артаньян.
— Вы забываете, друг мой, что под командованием герцога де Бофора сражается мой сын. Для меня прийти на выручку герцогу не только вопрос чести и долга, но ещё и дело семейное. Любой из этих трех причин достаточно, чтобы не думать об опасностях. Кроме того, я не один. С нами граф Рошфор и Гримо.
— Это, разумеется, увеличивает ваши шансы против десятка шпионов, чьих лиц вы не знаете, — скептически пробормотал капитан.
— Уже десяток? — удивился Атос. — Вы говорили, что их трое?
— Это же Кольбер! Он мог дать троим людям наблюдать за мной, а ещё троим – наблюдать за теми троими, и ещё троим или четверым – наблюдать за теми, кто наблюдает за ними. И не только наблюдать, но и при случае пустить в дело шпагу, кинжал или мушкет! — возразил д’Артаньян.
— Значит, предстоит весёленькое дельце, — сказал Атос, подражая голосу Портоса.
— Атос, умоляю! Не превращайтесь в Портоса! Я этого не вынесу! — воскликнул д’Артаньян, после чего друзья расхохотались и обнялись на прощанье.

XXXVIII. Приказ Короля

Как только д’Артаньян доскакал до Парижа, он явился к Королю.
Людовик о чем-то совещался с Кольбером, когда ему доложили о прибытии капитана мушкетеров.
Через несколько минут из кабинета Короля вышел Кольбер, который весьма почтительно поприветствовал д’Артаньяна и выразил чрезвычайное удовольствие от встречи с ним. Капитан ответил в той же манере, и лишь наблюдательный Планше, знавший капитана очень близко и долго, мог бы обнаружить, что радушие д’Артаньяна не имеет ничего общего с его внутренним отношением к этому человеку. Но Планше не было рядом, поэтому Кольбер ушел весьма довольный собой.
Войдя к Королю, д’Артаньян молча поклонился и поцеловал царственную руку, которую Людовик любезно ему протянул.
— Господин д’Артаньян, я рад вас видеть, — сказал Король. — Последние два поручения вы выполнили безукоризненно.
— Я лишь слуга Вашего Величества, — с достоинством ответил капитан и поклонился.
— Я помню об этом, — мягко продолжил Людовик. — Но я также помню о том, что вы не слишком старательно выполняете мои приказы, когда дело касается ваших так называемых друзей.
— На службе Вашего Величества для меня все приказы имеют равную силу, — ответил д’Артаньян, который сам не верил себе в этот миг.
— Предположим, что так, — согласился Король. — В прошлый раз вы объясняли мне причины вашей неудачи при вашей первой попытке выполнить мой приказ об аресте епископа ваннского и барона дю Валона. Вы объяснили мне, что выполнению моего приказа помешали верные мне офицеры, которым было поручено оберегать вас от непоправимых ошибок. Что ж, я могу принять это объяснение и даю вам вторую попытку.
Д’Артаньян поклонился и приготовился услышать поручение отправиться вдогонку за Арамисом. «Ничего страшного, — подумал он, — мне поручат погоняться за Арамисом по Франции, где его уже давно нет. Попутешествую на счет Короля, вернусь ни с чем, надо будет лишь собрать доказательства моей старательности в его поисках».
— Как вы знаете, господин капитан, на мою высочайшую персону было совершено злодейское покушение. Заговорщики намеревались использовать внешние особенности лица, существование которого является постоянной угрозой спокойствию Франции, — продолжал Король. — В эту тайну посвящены кроме меня и вас ещё само это лицо, а также господин Фуке. Оба эти человека помещены в такие места, где они не смогут извлечь для себя выгоду из этой тайны и нанести ущерб спокойствию государства.
— Точно так, Ваше Величество! — ответил д’Артаньян.
— В настоящий момент я не прошу вашего согласия или одобрения моих слов. Собственно, я никогда этого не прошу, — холодно проговорил Король. — Просто слушайте и запоминайте.
 Д’Артаньян вновь поклонился Королю, но более сухо, чем прежде, обозначив поклон лишь наклоном головы и плеч.
— Есть ещё несколько людей, чья осведомленность весьма мешает нам править Францией, поскольку эта излишняя осведомленность будет оставаться постоянной угрозой государству, пока эти люди остаются на свободе.
«Он велит арестовать Арамиса, я был прав, — подумал д’Артаньян. — Что ж, поеду. Не впервые я получаю подобные поручения».
— Даже люди, облаченные нашим высшим доверием, не знают того, что знают люди, к которым у нас нет никакого доверия! — воскликнул Король, подогревая свой гнев этой фразой. — Впрочем, это не относится к вам, капитан.
Д’Артаньян поклонился Королю, на этот раз несколько глубже.
— Я поручаю вам одно важное дело, капитан, — проговорил Король, — только не просите у меня письменного приказа. От выполнения этого дела будет зависеть получение вами жезла маршала Франции. А теперь послушайте меня, капитан, предельно внимательно.
Д’Артаньян насторожился и на этот раз ограничился приданием своему лицу настолько серьёзного выражения, насколько это было возможно при его лихо закрученных кверху усах.
— Вам поручается собрать и привести мне неопровержимые доказательства гибели следующих моих врагов. Это, во-первых, епископ ваннский господин д’Эрбле, именуемый также Арамисом. Во-вторых, барон дю Валон де Брасье де Пьерфон, именуемый также Портосом. В-третьих, это граф де Ла Фер, именуемый также Атосом. В-четвертых, это виконт де Бражелон, который именует себя женихом мадемуазель де ла Бом ле Блан де Лавальер.
— Прикажете арестовать этих лиц? — спросил д’Артаньян, делая вид, что не вполне расслышал приказ Короля.
— Вы уже получали от меня приказы об аресте троих из этой четверки, — холодно ответил Людовик. — Ваше исполнение этих приказов меня не удовлетворяет.
— Если Ваше Величество недовольно моей службой, я уже имел честь просить об отставке, — напомнил д’Артаньян.
— Отставка с государственной службы, капитан, не предоставляет возможности неподчинения Королю. В чине капитана мушкетеров или будучи частным лицом вы остаётесь подданым Французской короны, подданым вашего Короля, и обязаны выполнять его приказы. Если вы предпочитаете выполнять этот приказ как частное лицо, я не стану возражать, но мне думается, что у капитана королевских мушкетеров больше возможностей для этого поручения.
— Я не настаиваю на отставке, Ваше Величество, — проговорил капитан, чувствуя правоту последних слов Короля.
— Правильный выбор, капитан, — ответил Король. — Даю вам месяц.
— Разрешите идти выполнять? — спросил д’Артаньян, намереваясь обдумать, как ему спасти своих друзей.
— Не спешите, — холодно сказал Людовик. — Я ещё не сказал, что верные мне офицеры будут вас оберегать от ошибок, которые вы едва не совершили при выполнении моего поручения, связанного с поездкой в Бель-Иль. Если вы попытаетесь направить письмо к какому-то из своих друзей, это письмо будет доставлено мне. Если вы попытаетесь направить посланника, этот посланник будет доставлен ко мне. Если вы попытаетесь помочь вашим друзьям скрыться, ко мне будут доставлены и эти ваши друзья, и вы сами.
Д’Артаньян поклонился одним лишь движением головы.
— Если я получу доказательства, что вы намеревались уклониться от выполнения моего приказа, или если через месяц, считая с этой самой минуты, я не получу от вас неопровержимых доказательств гибели всех указанных мной мятежников, или если у узнаю о попытке с вашей стороны освобождения узника замка Пиньероль, я подпишу вот этот приказ.
С этими словами Король протянул капитану бумагу, на которой д’Артаньян с ужасом прочитал следующий текст.

«Приказ Короля маршалу Антуану III де Грамону

Незамедлительно арестовать, не вступая в переговоры, или убить следующих государственных преступников, виновных к государственной измене:

Епископ ваннский господин д’Эрбле,
Барон дю Валон де Брасье де Пьерфон,
Граф де Ла Фер,
Виконт де Бражелон,
Капитан королевских мушкетеров господин д’Артаньян.

Поименованных лиц я лишаю дворянского звания, всех чинов и их состояния, которое надлежит передать в Королевскую казну.

Для выполнения этого приказа маршалу Антуану III де Грамону разрешается привлекать любых офицеров и солдат, как сухопутных, так и морских, на всей территории Франции.
Всякого гражданина Франции, знающего о местонахождении указанных преступников и не сообщившего об этом маршалу Антуану III де Грамону лично или через подчиненных ему офицеров, считать также государственным преступником и поступить с ним согласно этому приказу.

Людовик»

— Вы прочитали? — спросил Король.
— Прочитал, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян, бледнея.
— Прочитайте ещё раз вслух, — холодно сказал Людовик. — Я должен быть уверен, что до вас дошло содержание этого документа полностью, без каких-либо изъятий.

Д’Артаньян прочитал вслух предложенный ему документ ровным спокойным голосом, как будто речь в нем шла о каких-нибудь неизвестных ему мятежниках, до которых ему не было никакого дела.

— Возьмите себе это черновик, — сказал Король. — Я советую вам каждый вечер перед сном и каждое утро следующего дня перечитывать этот приказ, чтобы у вас не возникло ложных представлений о том, что здесь что-либо упущено. Времени у вас достаточно, но не так много, чтобы его терять понапрасну. А ведь вы уже потеряли десять минут.
Д’Артаньян поклонился и направился к выходу.
— Ещё минуту, капитан! — воскликнул Король. — Знайте также, что если вы пустите себе пулю в лоб, или случайно упадёте на шпагу, или, быть может, вас убьют на какой-то не вовремя подвернувшейся дуэли, то я все равно подпишу эту бумагу. Если же вы заболеете какой-либо тяжелой болезнью, или получите невзначай какую-либо рану, словом, если состояние здоровья не позволит вам выполнить мой устный приказ, то я и в этом случае подпишу этот письменный приказ, лишь только узнаю о вашей болезни. Теперь идите.

Настроение д’Артаньяна, пожалуй, можно было передать следующе песней:

Я сорок лет служу своей Отчизне,
Не накопил ни денег, ни дворцов.
Быть может, мне пора уйти из жизни,
Но умирать я всё же не готов.

Но как же быть мне, посудите сами!
Уж лучше поглоти меня, земля!
Король велит расправиться с друзьями,
А мне друзья дороже Короля!

«Ты будешь маршалом страны,
Такие люди нам нужны!»
Скажите мне, какие это люди?
За сорок лет, прошу учесть,
Не выпадала эта честь –
Честь, что предложена наградою Иуде!

За сорок лет я пролил столько крови,
Чужой намного больше, чем своей,
Врагов моих оплачут слёзы вдовьи,
И всё это в угоду Королей.

Возможно, я не должен в битву рваться,
Как песенно-былинный богатырь?
Быть может, было б лучше не сражаться,
Всё бросить и податься в монастырь?

Глядеть с восторгом в небеса,
Вовсю закатывать глаза,
Под нос бубнить глупейшие молитвы?
Замкнуться в маленьком мирке,
От всех сражений вдалеке,
И никогда не слышать шума битвы.
 
 
XXXIX. Идея Планше

Д’Артаньян вышел из кабинета Короля в полном отчаянии. Король предусмотрел всё. На этот раз перед д’Артаньяном предстал не юный мальчик, которого он когда-то защищал от бунтовщиков фронды, и не тот неопытный юноша, который с благодарностью впитывал советы бывалого вояки. Это был трезво мыслящий полностью состоявшийся политик, который защищает себя и свою власть, не останавливаясь ни перед чем. Он предусмотрел даже попытку самоубийства, о которой д’Артаньян, разумеется, подумал бы, но он ещё даже не успел рассмотреть такой вариант спасения друзей, когда оказалось, что это вовсе не вариант, что это не даст желаемого результата. Любая попытка д’Артаньяна спасти друзей, казалось, была обречена на провал. Невидимые шпионы следили за ним. Он не мог предупредить их почтой или послать гонца.
Король поручил это дело ему, поскольку был убежден, что только он, д’Артаньян, разыщет своих друзей проще и быстрее, чем кто-либо другой. Лишь только он их найдёт, следующие за ним попятам ищейки Кольбера также найдут их, схватят и доставят к Королю, который, безусловно, будет глух к любым мольбам. А возможно, что им поручено сразу же убить его друзей. Конечно, со шпагой в руке им было бы нелегко одолеть бравых мушкетеров, но предательский выстрел в спину может положить конец жизням горячо любимых друзей, а этого д’Артаньян никак не мог допустить.
Не замечая сам, куда он идёт, д’Артаньян пришел в лавку своего бывшего слуги Планше.
— Господин д’Артаньян! — воскликнул Планше. — Как я рад видеть вас у себя! Проходите, располагайтесь! Вы же знаете, что вы можете обедать, завтракать и ужинать у меня когда захотите и совершенно бесплатно!
— Прекрасная возможность, дорогой Планше, тем более что я ей никогда не пользуюсь, — ответил капитан мушкетеров. — Но мне не следовало приходить к тебе. Я сам не понимаю, зачем я это сделал.
— Что вы такое говорите, господин капитан? — ужаснулся Планше. — Неужели мой дом и моё гостеприимство стало вам в тягость?
— За мной следят, дружочек мой, а я не могу вычислить этих людей, вот ведь в чем штука, — ответил д’Артаньян. — Теперь они будут следить и за тобой.
— Эка невидаль! — отмахнулся Планше. — Разве за нами не следили шпионы кардинала? А тем шпионам эти и в подметки не годятся. Вы забыли, что я очень опытен в конспирации, ведь я участвовал во фронде!
— Да, прятаться ты мастер, помню, как ловко ты прятался от моих поручений, — расхохотался д’Артаньян.
— Послушайте, господин капитан, — неожиданно серьезно сказал Планше. — Вот вам ключ от первого номера на втором этаже. Ступайте туда и отдохните. Через десять минут вам принесут обед. Через двадцать минут я поднимусь к вам, и мы решим, как нам быть.
— У меня совершенно нет аппетита, дружок Планше, — отмахнулся д’Артаньян.
— Вы пожаловались на то, что за вами следят, значит, вы собирались предпринять путешествие, о котором не следовало бы знать тем, кто установил эту слежку, — сказал Планше. — Ну так мы обманем тех, кто за вами следит, чтобы вы могли без помех отправиться туда, куда вам надлежит ехать. А перед дальней дорогой всегда следует подкрепиться, поскольку в пути не известно, когда и где ещё вы найдёте себе достойный обед.
— В твоих словах много правды, дорогой Планше, — согласился д’Артаньян. — Пожалуй, ко мне уже вернулся аппетит. Вели нести то, что у тебя есть на этот случай и давай сюда это ключ.

После того, как д’Артаньян уничтожил жареную куропатку и полбутылки бургундского, в номер вошел Планше.
— Господин капитан, мои мальчуганы, служащие по кухне и другим мелким делам, разведали, что за вами следят три офицера в разных концах улицы, перекрывая все пути вашего отхода, — сообщил он.
— Всего трое! — воскликнул д’Артаньян. — Не нанизать ли их одного за другим на мою шпагу? Впрочем, вздор, Кольбер пришлет ещё троих, или тридцать три, если сочтет нужным.
— Я тоже подумал, что кровопролитием мы ничего не добьемся, — согласился Планше. — Послушайте же, что я придумал. У меня есть подручный, его зовут Франсуа. Он одного роста с вами, его походка также напоминает вашу. Однажды я увидел его со спины и решил, что это вы, а когда обнаружил, что ошибся, и оказалось, что он ищет работу, я решил, что это – перст судьбы, и немедленно взял его на конюшню. Я рассуждал, что такое сходство фигуры, осанки и роста Господь ведь для чего-то создал.
— Гениально, дорогой Планше! — воскликнул д’Артаньян. — Зови же его скорей!
— Вы обменяетесь одеждой, и он…— продолжал Планше.
— Да, мой друг, да! Мы отправим его в самое далёкое путешествие, но не дольше, чем на месяц. — продолжал д’Артаньян с энтузиазмом. — Зови же его!
— Франсуа, входи! — крикнул Планше, двери отворились и на пороге появился тот, о ком рассказывал Планше.
— Нос великоват, и усы слишком черны, мои уже совсем седые, — отметил д’Артаньян, — Если на лицо надеть маску, подобную той, которая у меня недавно была, то даже Арамис не отличил бы его от меня!
— Маску моя Жанетта сошьет за десять минут, — сказал Планше, — ей только надо будет снять мерку с вас. Усы присыплем мукой. Что касается носа…
— Только не говори, что у меня нос такой же или даже больше, — расхохотался капитан.
— Я и не собирался это говорить, — соврал Планше, не моргнув глазом.
— Пусть Жанетта снимает мерку с Франсуа, — распорядился д’Артаньян, — а пока она шьет, я дам ему некоторые инструкции.
Мадемуазель Жанетта вошла, сделала книксен и принялась с нежностью прикладывать свой портновский метр к лицу Франсуа. Она снимала мерку столь деликатно, и сама она была столь молода и свежа, что наш капитан раскаялся, что отказался от того, чтобы мерка была снята с его лица.
Едва лишь она скрылась за дверью, д’Артаньян стал излагать свой план.
— Дорогой Франсуа, — сказал он. — Правильно ли я понимаю, что вы согласны совершить за мой счет небольшое путешествие по Франции на моём коне и в моём костюме?
— Если эти шпионы не приставлены для того, чтобы вас убить, — ответил Франсуа, — тогда моё путешествие будет приятным и познавательным. Если же у них имеется приказ вас убить, тогда путешествие будет ещё более увлекательным, но я боюсь разочаровать тех, кто их послал, поскольку не все они вернутся обратно.
— Ба, да ты гасконец! — воскликнул д’Артаньян. — Гасконскую речь ни с чем не спутаешь, как и гасконскую храбрость, которые люди из других провинций ошибочно называют бахвальством, пока по дыркам на своей шкуре не поймут, что это всего лишь констатация фактов!
— Господин Планше много раз рассказывал мне о вас, — скромно сказал Франсуа, — мой дом был не дальше от вашего, чем дом господина Планше от Лувра.
— В таком случае, дорогой Франсуа, — спросил капитан, — почему такой храбрый юноша прислуживает на конюшне, а не просится ко мне в мушкетеры?
— Мои родители хотя и принадлежат к дворянскому роду, но совершенно разорены, — просто ответил Франсуа, — Я же решил завоевать Париж, начиная с самых низов. Работая у господина Планше, я за три месяца уже почти накопил на полную экипировку, мне осталось только заработать сумму, достаточную для приобретения хорошего коня и отличной шпаги, после чего я попрошусь в роту гвардейцев. Это займет не больше трех месяцев.
— Дворянин служит у Планше? — удивился капитан.
— Господин Перрен объезжает двух моих коней, — скромно сообщил Планше. — И мы уговорились, что я открыл ему небольшой кредит, который он сможет погасить тогда, когда ему это будет угодно.
— Это другое дело! — воскликнул капитан. — Итак, тебе необходимо ещё три месяца объезжать коней Планше?
— Три месяца и неделю, господин капитан, — скромно ответил юноша.
— Это займет не более месяца, поскольку на этот месяц, Франсуа, ты нанят мной по тройному тарифу. Я лично выберу тебе шпагу и коня, — ответил д’Артаньян. — А на этот месяц я даю тебе взаймы свою шпагу, своего коня и всю свою экипировку. Ты поедешь в сторону Блуа по наиболее длинной дороге. Шпионы решат, что ты едешь к графу, не будем называть его имя, путая следы. Именно этого они ждут от меня. Они пустятся за тобой по следу. Но на полдороги ты должен свернуть и поехать в сторону поместья Брасье, также петляя, как только можно. Не доезжая Брасье, ты вновь повернешь в сторону Блуа, но поедешь туда по другой длиной дороге. Дней двадцать пять – тридцать тебе следует не давать возможности взглянуть на твое лицо и услышать твой голос, вот в этом и состоит твоя задача.
 — Маска уже готова, — доложил Планше. — Через час наступят сумерки, мои люди пойдут по домам. Я распорядился, чтобы все они вышли в одно и то же время и пошли в разные стороны. Вместе с ними выйдете и вы в одежде Франсуа. Три шпиона не смогут одновременно следить за всеми. В этот же самый момент Франсуа выедет со двора в вашей одежде и, пришпорив вашего коня, помчится в указанном направлении как можно быстрее.
— Трое болванов помчатся за ним, а я направлюсь туда, где мне давно пора оказаться, — подхватил д’Артаньян. — Планше, Франсуа, я ваш должник! А пока вот деньги на расходы, — с этими словами капитан бросил на стол кошелек, хотя и не слишком увесистый, но содержащий достаточно золота, которого хватило бы и для двух месяцев путешествия Франсуа.
После этого капитан и Франсуа обменялись одеждой и приступили к выполнению плана Планше.
 
XL. Барон дю Валон

— Портос, отоприте, это я, д’Артаньян, — воскликнул капитан, едва лишь добрался до дверей комнаты в трактире, где он оставил Портоса поправлять своё здоровье.
— Ну, наконец-то! — воскликнул гигант, откидывая задвижку. — Я, признаться, засиделся здесь!
— Что я вижу, Портос! — воскликнул д’Артаньян, едва взглянув на гиганта. — Вы прекрасно выглядите, и это меня радует, но и огорчает! Теперь всякий, кто вас знал, с лёгкостью опознает вас, хоть с лица, хоть со спины!
— А моя борода? — с удивлением спросил Портос. — Разве она не изменяет мою внешность?
— Борода великолепна, слов нет! — воскликнул капитан. — Но таких фигур как ваша на всю Францию едва ли найдется ещё две-три. Подобная борода могла бы служить, пожалуй, какой-то маскировкой для меня, или для Атоса, но при вашей фигуре это средство недостаточно.
— Что же мне оставалось делать? — обиженно сказал Портос. — Я закисал тут без движений, а если бы я ещё отказался от еды, я бы просто закончился.
— Вы закисали без движений? — удивился д’Артаньян, оглядывая комнату.
— Я старался найти себе хоть какие-то физические упражнения, но здешняя мебель чрезвычайно хрупка, — виновато ответил Портос.
— Вы искрошили не только стулья и стол, но и выломали подоконник! — расхохотался капитан. — А что вы сделали с кочергой?
— Сначала я просто сгибал и разгибал её, — ответил Портос. — На третий день она сломалась пополам. Тогда я стал сгибать и разгибать оставшиеся половинки.
— Боже мой, Портос! Здесь восемь кусков кочерги! — восхитился д’Артаньян. — Вы в отличной форме. Только как мне спрятать вас от посторонних глаз?
— Я готов переодеться, — скромно сказал Портос.
— Вы полагаете, что на счете найдётся человек, с чьего плеча одежда может подойти вам, Портос? — с недоверием спросил д’Артаньян.
— Что-то подсказывает мне, что если этому человеку пришлась впору моя одежда, то мне его одежда тоже будет вполне по мерке, — скромно, но с достоинством возразил Портос.
— Вы говорите о Мушкетоне? — воскликнул д’Артаньян. — Как же я забыл о нём?
— Он просит называть его Мустон, — напомнил Портос.
— Остаётся только вызвать его сюда, — сказал капитан.
— Он уже вызван и уже проживает в комнате снизу, — ответил Портос.
— Я же просил вас отказаться от любых контактов, Портос! — изумился капитан. — Ей-богу, вы как малый дитя! Ведь вас могли выследить шпионы Кольбера!
— Дело в том, что у Сюзанны… — ответил Портос. — Так зовут здешнюю служанку.
— Я догадался, продолжайте, — кивнул д’Артаньян.
— У нас установились доверительные отношения, знаете ли, — заговорщицким тоном прошептал Портос.
— Да уж я думаю! — хохотнул капитан. — Надеюсь, её кости не оказались такими же хрупкими, как мебель в здешнем трактире!
— У Сюзанны семья проживает недалеко от Пьерфона, она посылает матери часть заработка, — сообщил Портос.
— И когда она узнала, что вы – тот самый богач-барон, который владеет тремя соседними поместьями… — кивнул капитан.
— Она отнеслась ко мне очень приветливо до того, как узнала, что я, — скромно возразил Портос. — Я, разумеется, не пишу стихов и не играю на лютне, но у меня есть кое-какие таланты, которые могут нравится особам женского пола! — гордо добавил барон.
— В этом я ни минуты не сомневался, — согласился д’Артаньян. — Итак, Сюзанна через своего дружка вызвала сюда Мустона.
— Через кузена, — поправил Портос.
— Пусть так, через кузена, — согласился капитан. — Но ведь его рост несколько ниже, чем ваш, не так ли? Кстати, где он?
 — Он сейчас подойдёт, — сказал Портос и трижды топнул в пол. — Знаете ли, мой бедный Мустон, он меня так любит, и во всём стремится походить на меня. Помните, когда от немного перебрал в гастрономическом отношении и случайно позволил себе располнеть так, что одежда, пошитая по меркам, снятым с него, не подходила мне?
— Впервые об этом слышу! — восхитился д’Артаньян.
— Ну так я расскажу, — обрадовался Портос.
— Не стоит, я уже всё понял, — перебил его капитан, — вернемся к основной линии вашего повествования. Итак, Мустон обожает вас и стремится походить на вас во всём. Что же дальше? Он вырос?
— Не вполне, — уточнил Портос. — Но он заказал себе ботинки на высоких каблуках, так что, когда он идёт, издалека может показаться, что его рост такой же, как у меня.
— Это очень кстати, — обрадовался д’Артаньян. — Сама судьба посылает нам подарки. Сначала Франсуа, затем Мустон!
— Что за Франсуа? — поинтересовался Портос.
— С этим позже, — отмахнулся капитан. — По-видимому, мать Природа решила в этом году поразить наше с вами воображение, дорогой барон, и она преподносит нам одного двойника за другим. Сначала близнецы, затем эти совпадения фигур.
— О каких близнецах вы говорите, д’Артаньян? — спросил Портос.
— Я говорил о близнецах?! — удивился капитан. — Нет, ничуть, я сказал лишь, что фигура Мустона действительно издалека может оказаться похожей на вашу, если только вы смените свою гордую походку на мягкую походку слуги.
— Я постараюсь, — ответил Портос. — Но вы сказали о близнецах. Речь шла о брате Короля. Не думайте, что я такой тугодум, каким меня считает Арамис.
— Портос, дорогой Портос! Я не считаю вас тугодумом! — воскликнул д’Артаньян. — Напротив, я высокого мнения о вашем уме, но я полагал, что Арамис был с вами не слишком откровенным.
— Откровенность Арамиса столь же редка, как яблоки на берёзе, — ответил Портос. — Но бывают случаи, когда даже самый скрытный человек не может более скрывать свои замыслы от друзей, если он, конечно, считает их своими друзьями, — спокойно ответил барон. — То, о чем Арамис не рассказал, я понял, сопоставляя факты. У меня было достаточно времени для размышлений, поверьте. Я ведь не только ел и ломал мебель.
— Милый Портос! — восхитился д’Артаньян и крепко обнял барона.
Едва лишь Портос попытался ответить столь же крепкими объятьями, как наученный опытом д’Артаньян быстро отпрянул.
 — Не забывайте, мой друг, что мои кости лишь немногим крепче этих стульев и столов! — воскликнул он и добавил, — этих бывших стульев и столов.
Мустон поднимался по лестнице не слишком проворно, но к концу этого разговора он уже стоял в дверях.
 — Господин д’Артаньян! — воскликнул он. — Я так рад вас видеть! Ведь это вы спасли нашего дорогого барона!
— Ничего подобного, Мустон! Барон спасся бы и сам, я лишь немного ускорил его освобождение, — скромно возразил д’Артаньян, который в равной степени не любил чувствовать себя кому-то обязанным, и не любил, чтобы кто-то другой чувствовал себя обязанным ему самому.
— Дорогой Мустон, мы снова должны расстаться. — сообщил Портос. — Я очень рад, что твоя фигура похожа на мою, мы обменяемся одеждой и я поеду в Пьерфон по делам ненадолго. Позднее мы встретимся в другом месте, о котором тебе расскажет господин д’Артаньян.
— Меня это очень огорчает, — всхлипнул Мустон.
— А меня радует, что Мустон решил отрастить бороду, — отметил д’Артаньян. — Скажите, Мустон, давно ли вы её носите? Видели ли вас в таком виде в Пьерфоне?
— Я перестал бриться с той поры, как господин барон уехал из Пьерфона, — ответил Мустон. — Это больше двух лет.
— Прекрасно! — воскликнул капитан. — Не подходит только цвет. Спросите у трактирщика хну, если её нет, пошлите за ней немедленно. Портос, вы будете рыжим.
— Я готов, — вздохнул Портос, — Если я вновь увижу мои милые поместья Пьерфон и Брасье, я готов быть рыжим.


XLI. Завещание Портоса

Несмотря на маскировку, переодетые простыми жителями д’Артаньян и Портос выехали в Пьерфон в сумерках и скакали всю ночь. Днями путники отсыпались, а ночами продолжали свой путь, который хотя и был непростым, прошел без особых приключений. Благо, что кони Портоса прекрасно знали дорогу домой.
Заехав по пути к одному знакомому адвокату, который унаследовал дело господина Кокнара не без помощи барона, поэтому был ему крайне признателен, д’Артаньян и Портос вошли к нему в кабинет, предварительно убедившись, что других свидетелей не будет.
— Господин барон! Как я рад вас видеть! — воскликнул адвокат.
— Лишь ненадолго, — уточнил д’Артаньян. — Мы заехали по делам и очень спешим.
— Позвольте я объясню, — вмешался Портос. — Господин Дювалье, как вы знаете, я оформлял у вас завещание.
— Не припоминаю, — смутился Дювалье. — В моей конторе ничего не теряется.
— В тот самый день, когда вы получили практику господина Кокнара, неужели не припоминаете? — удивился Портос. — Чёрт побери! Неужели я забыл его вам переслать? Дьявольская рассеянность! — с этими словами Портос ударил кулаком по столу. На столе образовалась огромная трещина через всю столешницу.
— Не переживайте так, дорогой барон! — поспешил успокоить Портоса адвокат, который уже представил, как Портос в ярости разнесёт в щепки всю мебель в конторе. — Вашу волю вы можете зафиксировать в любое время, хоть в настоящий момент.
— Разве что так, — успокоился Портос. — Нет, не годится! Ведь у меня есть, как бы вам объяснить, некий молодой родственник.
— Племянник? — спросил мэтр Дювалье.
— Нет, ближе даже чем племянник, — отмахнулся Портос.
— Значит, сын? — спросил удивленный адвокат.
— Господин адвокат, — вмешался д’Артаньян. — Вам, как адвокату не пристало столь подробно расспрашивать о степени родства вашего весьма состоятельного клиента. Если господину барону желательно оставить всё имущество молодому человеку, ваше дело – составить это завещание и заверить, разве не так? Если господин борон утверждает, что этот молодой человек ему очень близок и дорог, ваше дело с этим согласиться. Если господин барон считает неделикатным, чтобы сына его близкого друга называли сыном господина барона…
— Я всё понял! — ответил адвокат.
— Я ведь ему в недавний день рождения сказал, что составил завещание! — сокрушался Портос. — Как же я буду смотреть ему в глаза, когда он узнает, что завещание составлено только сегодня?
— Разумеется, ставить другую дату на завещании не полагается, — сокрушенно сказал адвокат.
— Хотя бы всего на месяц раньше? — спросил Портос, доставая увесистый кошель.
— Могу же я ошибиться в названии месяца! — воскликнул адвокат.
— Такие ошибки вполне извинительны, — согласился Портос.
— Зато вообразите, как будет рад юноша! — добавил д’Артаньян.
— Я сегодня же покажу ему завещание, и он не будет считать себя обделенным, — добавил Портос.
— А ведь завтра юноша отправляется на войну, подумайте об этом, мой друг! — добавил д’Артаньян.
— Благое дело зачтется вам на небесах, — подхватил Портос.
— И не только на них, — сказал д’Артаньян, пододвигая кошелёк к адвокату.
Через полчаса завещание было составлено и утверждено по всей требуемой форме, скреплено печатями и торжественно подано Портосу. На нём стояла дата, которая на неделю опережала дату известия о смерти Портоса в крепости Бель-Иль.
— Господин Дювалье, — сказал д’Артаньян. — Кто заправляет делами вашей конторы в ваше отсутствие?
— Мой компаньон Гортье, — ответил адвокат.
— Иными словами, если вы решите отдохнуть на южном побережье, и уже, например, завтра, мы вас здесь не застанем, мы можем полностью положиться на господина Гортье? — спросил Портос.
— Вам не о чем беспокоиться, ведь я никуда не собираюсь уезжать, — улыбнулся Дювалье.
— Но господин дю Валон в благодарность за вашу маленькую услугу хотел бы, чтобы вы отдохнули хотя бы недельку-другую, — возразил д’Артаньян.
— Знаете, я, конечно, не прочь отдохнуть, но я как-то об этом не думал, — засомневался Дювалье.
— Так подумайте, черт вас побери! — воскликнул Портос и положил перед адвокатом второй кошелек.
— Надо ехать прямо сейчас? — тихо спросил Дювалье, мягко протягивая руку по направлению к кошельку.
— Ночью вам будет неудобно, — снисходительно ответил д’Артаньян.
— Выезжайте завтра утром, с рассветом, — подтвердил Портос.
 
На следующий день в конторе мэтра Дюваля оставался только его компаньон Гортье.
Д’Артаньян и Портос вошли к нему скорбным шагом, причем, Портос закрывал лицо мятым влажным платком и все время всхлипывал.
— Господин Гортье, если не ошибаюсь? — осведомился д’Артаньян.
— Да, именно так, с кем имею честь познакомиться? — спросил адвокат.
— Вы не узнаёте Мустона? — удивился капитан. — Это же управляющий господина барона дю Валона де Брасье де Пьерфона!
— Я с ним мало знаком, но наслышан, простите, очень приятно познакомиться! — ответил адвокат.
— Приятного тут мало, — продолжал капитан. — Нам необходимо засвидетельствовать смерть господина барона.
— Господин барон умер! — с показным горем вскричал адвокат. — Какая жалость. Где же заключение врача?
— Имеется письменное показание господина д’Артаньяна, капитана королевских мушкетеров, о том, что он обнаружил раздавленный труп своего друга барона дю Валона на острове Бель-Иль в пещере Локмария. Я – ординарец господина капитана, Шарль де Кастельмор, а это – как вы понимаете, господин управляющий господина барона. Мы оба также свидетельствуем, что присутствовали на опознании.
— Что ж, этих свидетельств вполне достаточно, — сказал адвокат, — то есть было бы вполне достаточно если бы не…
— Никаких если бы, — перебил его д’Артаньян. — Знаете ли вы, что должность капитана королевских мушкетеров во Франции почти равна званию маршала?
— Мне это известно, — соврал адвокат, — но…
— Стало быть, вам недостаточно официального документа от маршала Франции и свидетельства двух уважаемых граждан Франции? — спросил д’Артаньян. — И вы не верите скорби этого достопочтимого управляющего господина барона?
При этих словах Портос издал такой скорбный стон, что хрустальный графин на столе адвоката задрожал.
— Кстати, какова пошлина за оформление свидетельства о смерти, господин Гортье?
— Для простого горожанина…
— Мы говорим о бароне! — воскликнул капитан.
— Два пистоля, — скромно ответил адвокат.
— Два пистоля за барона! — воскликнул д’Артаньян. — Вы шутите! Это оскорбление его памяти! Двадцать пистолей, никак не меньше!
И он положил на столь кошель, в котором явно содержалась названная сумма.
— Через полчаса документ будет готов, — ответил адвокат, накрывая кошель папкой для документов.
Через сорок минут д’Артаньян и Портос вышли из конторы адвоката.
— Итак, Портос, вы мертвы, а Рауль – ваш единственный наследник и обладатель всех ваших богатств. Мы оставили Короля с носом два раза! — воскликнул д’Артаньян.
— Но ведь и у Рауля Король может отобрать наследство и лишить его дворянского звания, — усомнился Портос.
— Погодите, не так быстро. Король поручил мне привести четыре документальных доказательства, одно у нас на руках. Мы покончили с одним делом, осталось ещё три. Ваше дело было самым простым. Мне надо подумать.
— А мне надо поесть, — сказал Портос.
— Что ж, идём в трактир! — весело воскликнул д’Артаньян. — Заодно помянем душу славного мушкетера дю Валона!
— Барона дю Валона, — поправил Портос.
— Я помню! — улыбнулся д’Артаньян. — Нам следует помянуть троих: барона дю Валона, господина де Брасье и господина де Пьерфона!
— Значит, поедим и выпьем за всех троих! — подхватил Портос.

На следующий день друзья встретились в трактире неподалеку от дороги на Пьерфон с Мустоном.
— Дорогой мой Мустон, — сказал Портос. — Тебе следует поехать в Пьерфон и заняться моими похоронами.
— Как похоронами? — вскричал пораженный управляющий.
— Поскольку тело моё погребено под огромным камнем в пещере Локмария на острове Бель-Иль, в семейном склепе похороните пустой гроб, — пояснил Портос. — Традиции должны быть соблюдены и мой прах должен покоиться рядом с прахом моих предков.
— Как же я посмею? — пролепетал Мустон.
— Так надо, дорогой мой, — успокоил его д’Артаньян. — Либо завтра ты хоронишь гроб без барона внутри и делаешь вид, что ты безмерно убит горем, либо менее через месяц тебе придётся хоронить этот же гроб, но уже с бароном внутри. Мы с бароном выбираем первый вариант, тебе же следует просто исполнять то, что велено тебе твоим хозяином, но барон так добр, что разъяснил тебе причины своего решения.
— Ах! — вздохнул Мустон. — Я так привязан к Вашей Светлости, что для меня это мероприятие будет душераздирающим. Как представлю, что я хороню Вашу Светлость на самом деле.
— Моя Светлость запрещает тебе это представлять, — решительно произнес Портос. — Моя Светлость желает забрать тебя с собой в то место, в которое Моя Светлость отбудет в самое ближайшее время. Поэтому если желаешь отбыть с Моей Светлостью, делай то, что тебе велено.
— Так вы берёте меня с собой? — воскликнут Мустон. — Что же мне следует сделать? Если вы прикажете умереть за Вашу Светлость, я не буду раздумывать ни минуты!
— Вот именно это Моя Светлость тебе и прикажет, но только для виду! — рассмеялся Портос. — Ты ведь не можешь просто так уехать со мной, чтобы за тобой не увязались ищейки того, чьё имя тебе знать не обязательно. Помни лишь то, что тебе надлежит изобразить смерть тогда, когда ты сможешь подыскать убедительную причину и изобразить её достаточно правдоподобно. Доктор уже предупрежден, двести пистолей гарантируют, что он подтвердит твою смерть, после чего слуги унесут тебя в дом. После этого ты сможешь присоединиться ко мне, я пришлю за тобой Сюзанну.
— Ах, Сюзанну! — восторженно воскликнул Мустон. — Вашу посланницу, которая вызвала меня в Нант!
— Полегче, приятель! — сказал Портос, изображая гнев. — Уж не положил ли ты на неё глаз? Смотри, я тебе голову оторву! — в устах гиганта эта угроза, которая обычно всеми воспринимается метафорично, прозвучала весьма достоверно.
— Что бы, Ваша Светлость! — воскликнул Мустон. — Всё, что связано с вами, для меня священно!
— Ну, то-то же! — расхохотался барон.

XLII. Похороны Портоса

Да простят меня мои дорогие читатели, я уже однажды описал похороны моего дорогого Портоса. Я вложил в это описание всю мою душу и весь мой талант, существование коего подтвердили мне несколько издателей, и чем уверили меня, что я, пожалуй, могу изредка прихвастнуть его наличием. Я никогда не писал и не намерен описывать одну и ту же сцену дважды, тем более, если в первый раз она удалась настолько, что прочтение её через несколько лет не вызывает во мне ни стыда за написанное, ни сочувствия тем читателям, которые потратили время на её прочтение.
Итак, я отсылаю тех, кому не терпится узнать, как происходили похороны Портоса в его отсутствие, к третьей книге моего романа «Виконт де Бражелон».
Поскольку присутствие д’Артаньяна на похоронах друга не противоречило приказу Короля, а, напротив, полностью ему соответствовало, поскольку для выполнения этого приказа капитан должен был бы изъять именем Короля свидетельство о смерти, велев нотариусу снять с него заверенную копию для делопроизводства по завещанию, капитан открыто появился на панихиде, где и был свидетелем всеобщего горя, чтения завещания и разыгранной как по нотам мнимой смерти верного Мустона.
Когда бедный Мустон издал протяжный вопль и рухнул без чувств на глазах у всей рыдающей публики, д’Артаньян испугался, что бедняга и в самом деле умер. Совершенно искренне он велел позвать доктора, и когда доктор, которому было заранее уплачено, огласил, что бедный Мустон умер, даже видавший виды капитан решил, что вместо комедии произошла трагедия, и сердце Мустона, действительно, разорвалось от горя. Однако, заметив, как подрагивает мизинец левой руки Мустона, который если и разыграл горе и смерть с величайшим талантом, то долго изображать покойника он не мог в силу большой чувствительности натуры, часто встречающейся в людях с избыточным весом.
 Слуги подхватили Мустона бережно унесли в дом, как им было велено. Этой же ночью он отправился вслед за своим господином в Англию, а через два дня на кладбище близ часовни похоронили закрытый гроб, в котором лежали одежды Мустона, набитые набитые камнями и тряпками, изображавшие тело покойного.
— Король приказал мне казнить барона, а я расправился и с ним, и с его управляющим! — воскликнул д’Артаньян, увидев вернувшегося в трактир Мустона. — Дружок, тебе нельзя путешествовать с нами, два таких гиганта, едущих вместе, это слишком заминающееся зрелище, чтобы можно было надеяться запутать следы. Ты поедешь в Англию один и приготовишь всё к нашему прибытию. Нам же надлежит отправиться на выручку к Атосу и Раулю.
— Они в опасности? — озабоченно спросил Портос.
— Разумеется! — ответил д’Артаньян. — И в двойной!
— Тогда чего же мы ждём? — воскликнул Портос. — Едем!
— Едем, — подхватил д’Артаньян и друзья направились туда, где Рауль искал себе смерти, выполняя обязанности адъютанта герцога де Бофора, таинственные шпионы Кольбера готовили предательский выстрел в спину герцога, Атос и Рошфор пытались их опередить и спасти герцога от этого выстрела, а другие шпионы Кольбера, может статься, поджидали д’Артаньяна, чтобы убедиться в том, что он выполняет приказ Короля, либо выполнить этот приказ вместо него, после чего расправиться и с ним самим.

 XLIII. Нужен план

 — Знаете ли, Портос, ваша борода уже не такая рыжая, как была прежде, — отметил д’Артаньян во время одной из остановок в трактире.
— Мне уже не надо изображать Мустона, — ответил Портос. — Пусть она принимает свой естественный цвет, меня это не волнует.
— Нам нужен план, а у меня его нет, — сказал д’Артаньян.
— Что может быть проще? — удивился Портос. — Мы уже изобразили мою смерть, и у вас даже есть свидетельство о моей смерти. Сделаем то же самое с Атосом и Раулем, а Арамиса не достать никому!
— Идея не плохая в принципе, но в ней есть слабые места, — возразил д’Артаньян. — Повторяться очень опасно, нас могут раскусить. Если ваша мнимая смерть под камнем не потребовала специальной подготовки и прошла как по нотам, мнимая смерть Мустона не была столь уж обязательной, и она может насторожить шпионов Кольбера. Повторение одинаковых сцен может вызвать недоверие ко всей пьесе. Но меня беспокоит не это.
— Что же вас беспокоит, д’Артаньян? — спросил барон.
— Граф де Ла Фер – не такой человек, чтобы изображать собственную смерть. «Уговорить его на спектакль будет непросто, —в задумчивости произнес капитан.
— Вы справитесь, — сказал Портос с безмятежной улыбкой. —У вас всегда рождается план, который остаётся только реализовать, а в этом вы можете на меня положиться!
— Ещё сложнее будет с Раулем, — продолжал размышлять вслух д’Артаньян. — Молодой человек разочаровался в любви и ищет смерти. Предложить ему изобразить смерть и спастись – это оскорбить его и одновременно подстегнуть на безрассудные действия. Если мы скажем ему, что ему грозит опасность, он лишь рассмеется нам в лицо. Если мы расскажем ему, как избегнуть этой опасности, он сделает всё, чтобы нам помешать.
—Тогда надо просто похитить его, — сказал Портос.
— Как похитить? — удивился д’Артаньян.
— Очень просто, — ответил Портос. — Ведь вы же сами рассказывали мне, как вы похитили генерала Монка. Схватили и положили в ящик.
— Вы предлагаете положить в ящик Рауля? — воскликнул д’Артаньян. — Нет, нет и нет! Это будет слишком большим унижением для его ранимого сердца. Но вы знаете, Портос, мне кажется, что я должен оттолкнуться от вашей идеи. У меня такое чувство, что решение где-то рядом. Просто я пока ещё не могу его осознать, и тем более сформулировать. Но оно, непременно, существует.
— Вы справитесь, — снова сказал Портос.

XLIV. Генерал ордена Иезуитов

Мы оставили Арамиса на королевском корабле в каюте капитана. Пришло время рассказать, как развивались события на этом корабле.
Двух часов сна хватило Арамису для того, чтобы полностью восстановить свои силы. После этого он вызвал к себе капитана, который и вовсе не ложился спать.
— Ваше имя? — спросил Арамис.
— Д’Аржансон, — ответил капитан. — Четвертая ступень посвящения.
— С этого момента, д’Аржансон, ваша ступень поднимается до третьей ступени, — сказал Арамис и протянул капитану для поцелуя свою руку с перстнем генерала ордена. — Вам надлежит выявить на этом корабле всех особых порученцев Кольбера, сообщить мне их имена и по одному доставить в этот кабинет для разговора. Дальнейшие поручения будете получать непосредственно от меня, либо от человека, который назовёт вам следующий пароль.
После этого Арамис шепнул какие-то слова на ухо капитану.
— Двоих из них я назову монсеньору прямо сейчас, — ответил д’Аржансон. — Это лейтенант дю Шанте и лейтенант д’Оне.
— Пригласите ко мне дю Шанте, — распорядился Арамис.
Через три минуты в комнату вошёл молодой лейтенант.
— Господин дю Шанте, — холодно сказал Арамис. — У вас имеются некоторые распоряжения господина Кольбера, мне известно об этом.
— Эти распоряжения выданы мне господином Кольбером, но они исходят от Короля Франции, что даёт мне особые полномочия на этом корабле, — ответил лейтенант.
— Давайте, — сухо сказал Арамис и протянул руку с жестом, полностью исключающим неповиновение.
— Мне предписано предъявлять эти документы в особых случаях, — возразил дю Шанте. — Сейчас не такой особый случай, насколько я могу судить.
— Вы не можете судить решительно ни о чем, — произнес Арамис мягко, но при этом чрезвычайно холодно. — Капитан д’Аржансон, войдите! — добавил он отчетливо и несколько громче.
— Что угодно монсеньору? — спросил тут же вошедший в каюту капитан.
— Повторите, пожалуйста, куда направляется этот корабль? — спросил Арамис.
— Куда угодно будет Вашему Преосвященству, — ответил капитан.
— Этот офицер утверждает, что у него имеются приказы Короля, которые могут заставить вас отменить мои распоряжения, так ли это? — продолжил Арамис.
— Никакие приказы не заставят меня ослушаться вас, Ваше Преосвященство, — ответил капитан с поклоном.
— Последний вопрос, капитан, — произнес Арамис. — Если я велю вам бросить за борт лейтенанта дю Шанте и лейтенанта д’Оне, как вы поступите?
— Прикажете предварительно их связать, или вышвырнуть просто так? — осведомился д’Аржансон.
— Я ещё не решил, — ответил Арамис. — Благодарю, ступайте.
После того, как капитан вышел из каюты, Арамис продолжил беседу.
— Вы должны осознать, дю Шанте, что в мире и в самой Франции есть сила посильней вашего жалкого Короля, — сказал Арамис назидательным тоном. — Эта сила достанет вас в любом месте и в любое время. Что касается этого ничтожного Кольбера, то он нём я и говорить не хочу. Я могу сделать с вами что угодно, господин дю Шанте. Вы мне верите?
— Я верю вам, монсеньор, — ответил дю Шанте. — Но я офицер и привык к мысли о смерти при выполнении моего долга.
— Вот как? — одобрительно воскликнул Арамис. — Вы католик?
— Разумеется, — ответил дю Шанте.
— Как вы относитесь к ордену иезуитов? — тихо и отчетливо спросил Арамис.
— Моё отношение к религии касается только меня и Господа, вы меня не запугаете, — дерзко ответил дю Шанте.
Тогда Арамис сделал некий тайный знак, после чего дю Шанте изменился в лице.
— Вижу, вы понимаете некоторые вещи достаточно хорошо, — кивнул Арамис. — В таком случае, как вы думаете, по какой причине капитан слушает мои приказы и не повинуется приказам Короля?
— Вы член ордена второго уровня? — испуганно проговорил дю Шанте.
— Берите выше, — сухо ответил Арамис.
— Первого уровня? — пролепетал лейтенант.
— Видите вы вот это? — спросил Арамис и показал свой перстень.
— Боже милостивый! — воскликнул дю Шанте. — Генерал!
С этими словами дю Шанте упал на колени и поцеловал камень на перстне Арамиса.
— Моя жизнь, мои деяния, моя семья принадлежат вам, распоряжайтесь, монсеньор! — воскликнул дю Шанте.
— Встаньте, — мягко сказал Арамис. — Вы назовёте мне имена всех шпионов Кольбера на этом корабле.
— Де Трабюсон, д’Оне и я, — ответил дю Шанте.
— Знаете ли вы шпионов Кольбера на других кораблях или в сухопутных войсках? — осведомился Арамис.
— Нет, монсеньор, — ответил лейтенант.
— Хорошо, — сказал Арамис. — Давайте ваши бумаги.
Лейтенант вынул из кармана конверт и передал Арамису. Прелат вскрыл конверт, извлек из него документ, который гласил:

«Предъявитель сего лейтенант дю Шанте имеет полномочия арестовать или предать смерти государственных преступников ванского епископа д’Эрбле и барона дю Валона де Пьерфона де Брасье. Всем государственным служащим и всем армейским чинам надлежит содействовать лейтенанту дю Шанте в выполнении этого приказа. За неоказание содействие или за препятствие выполнению этого приказа указанные лица будут нести ответственность по всей строгости военного времени вплоть до расстрела для дворян и офицеров или казни через повешение для солдат и лиц простого звания.
 
Людовик».

— Хорошо, — сказал Арамис, складывая приказ обратно в конверт. — Эта бумага пока побудет у меня, я решу, что с ней делать. Дальнейшие указания получите завтра утром. Идите.
После того, как дю Шанте ушёл, Арамис велел капитану пригласить к нему в каюту лейтенанта д’Оне.

— Вы католик? — спросил Арамис лейтенанта д’Оне после того, как он вошел в каюту и сел на предложенный ему стул.
— Не более, чем это требуется для спокойной жизни в католическом государстве, и не менее, чем этого требует от меня церковь и монархия, — ответил лейтенант. — Но все мои родные – католики, и я исправно посещаю церковь. Меня не в чем упрекнуть, но если вы предложите мне стать священником, эта дорога не для меня.
— Что вы знаете об ордене иезуитов? — спросил Арамис.
— Знаю, что такой орден существует, да мне-то что за дело до него? — ответил лейтенант и пожал плечами.
— Стало быть, вы служите Королю не из религиозных соображений, а из соображений видов на карьеру, — отметил Арамис.
— Это моё дело, кому я служу и по каким причинам, — недовольно ответил д’Оне. — Если это допрос, тогда сначала объясните мне, по какому праву вы его мне учиняете, после этого я подумаю, отвечать вам, или нет.
Арамис сделал тайный знак, на который лейтенант не обратил никакого внимания.
— Знаете ли вы, что я могу велеть капитану выбросить вас за борт, и он выполнит этот приказ, не моргнув глазом? — спросил Арамис.
— Стало быть, вы – адмирал? — спокойно спросил лейтенант. — Только если я ни в чем не виноват, с какой же стати меня выбрасывать за борт?
— А с той стати, что вы имеете документы, опираясь на содержание которых, намереваетесь учинить на корабле бунт, — ответил Арамис. — А бунтовщиков на корабле во все времена выбрасывали за борт или вешали на рее. Выбирайте, что вам больше нравится.
— Я не имею никаких подобных документов и не намереваюсь устраивать бунта, — возразил лейтенант д’Оне, не теряя хладнокровия.
— Этот документ вручил вам Кольбер, он дал вам конверт, в котором находится якобы приказ, подписанный Королем. На самом деле этот приказ подложный. Его сочинил сам Кольбер, являющийся государственным преступником, он подделал подпись Короля и убедил вас, что этот приказ даёт вам право командовать даже капитаном этого корабля, не так ли?
— Вы ошибаетесь, господин, как вас там зовут, — хладнокровно возразил лейтенант.
— Извольте, я по памяти воспроизведу вам текст этого приказа, — улыбнулся Арамис. — В этом приказе написано следующее: «Предъявитель сего лейтенант д’Оне имеет полномочия арестовать или предать смерти государственных преступников ванского епископа д’Эрбле и барона дю Валона де Пьерфона де Брасье. Всем государственным служащим и всем армейским чинам надлежит содействовать лейтенанту д’Оне в выполнении этого приказа. За неоказание содействие или за препятствие выполнению этого приказа указанные лица будут нести ответственность по всей строгости военного времени вплоть до расстрела для дворян и офицеров или казни через повешение для солдат и лиц простого звания. Подписано: Людовик».
Лейтенант д’Оне побледнел, но старался не подавать виду.
— Будете оспаривать? — спросил Арамис.
— Если бы у меня имелся такой приказ, — ответил он, — и если бы возникли обстоятельства, при которых мне пришлось бы выполнять такой приказ, тогда я не был бы бунтовщиком, а был бы исполнителем королевской воли.
— При условии, что приказ был бы подлинным, — улыбнулся Арамис. — Но поскольку мы знаем, что он – подделка Кольбера, вы становитесь соучастником преступления против воли Короля, государственным преступником, бунтовщиком, которого надлежит повесить, либо выбросить в море, где шансы на спасение у вас отсутствуют, особенно, если к ногам вам будет привязано пушечное ядро в мешке, а руки будут связаны. Согласитесь, плавать в таком положении весьма затруднительно.
— Вы этого не сделаете, — сказал лейтенант, побледнев ещё сильнее.
— Капитан! — воскликнул Арамис.
Едва в каюту вошел капитан, Арамис спросил:
— Капитан д’Аржансон, мы потолковали с лейтенантом д’Оне, и я посылаю его с дипломатической миссией на дно морское, — сказал он капитану. — Для скорейшего путешествия к конечной цели ему понадобится пушечное ядро, которое следует положить в мешок и привязать к его ногам, после чего вы спустите моего посланника в море. Шпага ему в дороге не понадобится, он оставит её здесь.
— Будет исполнено, монсеньор, — ответил капитан. — Лейтенант, вашу шпагу!
— По какому праву?! — воскликнул д’Оне с визгом.
— Я могу отменить своё поручение, если вы возьметесь выполнить некоторые другие мои приказания, не связанные с погружением в морскую воду, — улыбнулся Арамис, — но для начала вы отдадите мне письмо, существование которого только что отрицали.
— Вот оно, чёрт вас побери! — воскликнул лейтенант. — Это насилие, но я признаю ваше право сильных и подчиняюсь вашей власти.
— Благодарю, капитан, — ответил Арамис и показал ему кивком головы, что он может идти. — А вы, лейтенант, задержитесь ещё на пару минут.
— Если вы не проткнёте меня шпагой, — с опаской ответил д’Оне.
— Нет, что вы! — улыбнулся Арамис. — Это ни к чему, вы же очень понятливый офицер.
— Что вы от меня хотите? — спросил лейтенант.
— Ваше полное имя, д’Оне, говорите? — потребовал Арамис.
— Лейтенант королевской гвардии Жан-Пьер д’Оне, — ответил лейтенант.
— Берите бумагу и перо, садитесь и пишите следующее, — сказал Арамис, после чего принялся диктовать.
«Я, лейтенант королевской гвардии Жан-Пьер д’Оне, встретив ванского епископа господина д’Эрбле, добровольно передал ему приказ за подписью Короля Франции Людовика XIV, врученный мне господином де Кольбером. Действуя так, я сознавал, что нарушаю данный приказ, поскольку считаю его подложным. Обязуюсь впредь не подчиняться приказам, полученным от господина де Кольбера, кем бы они ни были подписаны.
Подписано: Жан-Пьер д’Оне»
— Поставьте сегодняшнюю дату и вашу подпись, — сказал Арамис. — Если приказ подложный, подобная бумага докажет, что вы не являетесь сообщником бунтовщиков и защитит вас от гнева Короля. В этом случае вы осознаете, что я спас вам жизнь, и будете в дальнейшем служить мне верой и правдой.
— А если приказ, который был передан мне Кольбером, и который вы у меня забрали, не подложный? — спросил д’Оне, передавая Арамису написанный под его диктовку документ со своей подписью.
— Минуту, я прочитаю, чтобы убедиться, что всё написано верно, — ответил Арамис, читая документ.
Убедившись, что всё написано в точности, он сложил документ в тот же конверт, где лежал приказ Короля, спрятал конверт за пазуху и рассеянно переспросил:
— Вы, кажется, что-то спросили?
— Я спросил, что будет, если приказ, который был передан мне Кольбером, и который вы у меня забрали, не подложный? — вновь повторил д’Оне.
— В этом случае вы – государственный преступник и подлежите казни через повешенье, как сказано в самом документе, — хладнокровно ответил Арамис. — А в чём, собственно дело? Почему вас это так тревожит?
— Вы меня обманули! — воскликнул д’Оне с ненавистью. — Вы погубили меня! Вы вынудили меня написать на самого себя донос!
— Минуточку, — возразил Арамис. — Я убедил вас не идти на дно моим послом, но если вы передумали, я готов вернуться к первому предложению, и капитан, как вы могли убедиться, поможет мне в этом. Вы согласились выполнять кое-какие мои поручения. — Мне потребовалась небольшая гарантия вашей исполнительности, поскольку я не собираюсь сопровождать вас при выполнении вами моих поручений. Вы всегда будете помнить, что если вы вздумаете меня обмануть, то ваше признание будет доставлено господину Кольберу вместе с приказом, который он вам вручил. Чем это может закончиться для вас, догадайтесь сами. Если же вы не будете обманывать меня, и выполните мои поручения в точности, тогда это письмо останется у меня в качестве небольшого сувенира в память о нашем знакомстве. Впрочем, моих поручений будет немного, для вас они будут необременительны, и по выполнении вами их вы сможете получить оба документа в своё полное распоряжение. Устраивает вас такой поворот дел, или вернемся к обсуждению вашей миссии на дне морском?
— Что я должен буду делать? — мрачно спросил лейтенант д’Оне.
— Я даю вам время до утра обдумать все плюсы и минусы того нового положения, в котором вы оказались, а утром вы получите инструкции о том, что вам надлежит сделать, — ответил Арамис. — И не советую покушаться на меня. Эти документы будут храниться не у меня, уверяю вас, и если со мной что-либо случится, они немедленно будут доставлены Кольберу. Вы имели возможность убедиться, что на этом корабле у меня есть союзники и помощники. Запомните вот что: если бы можно было перейти на другие планеты, то и там мы утвердили бы свое владычество, для которою земля слишком тесна. А теперь идите.

После этого Арамис имел разговор с младшим лейтенантом де Трабюсоном.

— Господин де Трабюсон, я бы хотел задать вам несколько вопросов, — сказал Арамис, внимательно осматривая вновь пришедшего гвардейца.
— Похоже, вы здесь какая-то шишка, как я погляжу, — грубовато ответил младший лейтенант. — Говорите со мной так, будто я обязан вам отвечать.
— Так оно и есть, — согласился Арамис. — Чтобы сократить наш разговор, я сейчас обрисую вам его план в общих чертах.
— Очень любопытно! — согласился де Трабюсон.
— Во-первых, я поинтересуюсь вашими взглядами на некоторые теологические вопросы, — сказал Арамис, невзначай сделав тайный знак, и, заметив, что это не произвело на собеседника никакого впечатления, продолжил. — На этой почве мы едва ли найдем интересную тему для беседы.
— Полагаю, что так, — согласился младший лейтенант.
— После этого я попрошу вас передать мне тот конверт, который вам вручил господин Кольбер, и вы откажетесь это сделать, — продолжал Арамис.
— Я не знаю ни о каком конверте, — настороженно ответил де Трабюсон.
— Вы о нём знаете, вы лжёте мне, но мне это безразлично, — отмахнулся Арамис. — Далее я пригрожу вам, что я выброшу вас за борт, но вы не поверите моим словам, и правильно сделаете.
— У вас нет для этого достаточной власти и у вас не хватит духу решиться на подобное преступление, — неуверенно проговорил де Трабюсон.
— У меня достаточно власти и у меня хватит решимости для этого, но я не сделаю этого лишь по той причине, что это неразумно, — ответил Арамис. — Вы мне не друг, но и не враг, вы мне не опасны, поскольку я знаю ваши намерения и ваши возможности, а я вам опасен, поскольку вы не знаете моих возможностей, а они, поверьте, велики, и вы не знаете моих намерений, а они в отношении вас в сильнейшей степени зависят от вашего послушания.
— Но я не собираюсь проявлять послушание по отношению к вам, — возразил де Трабюсон.
— Вот именно на этом вопросе мы сейчас и остановимся наиболее подробно, — почти ласково ответил Арамис. — Итак, вы объявляете, что не будете слушаться моих распоряжений. Я убеждаюсь в том, что ваше намерение твёрдое как кремень, нет никаких возможностей воздействовать на вас. Что же тогда мне остаётся с вами сделать? Попросту убить – совершенно бесполезно. Лучше сделать из вас назидательный пример для тех, кто будет более покладистым. Зная то, как я поступлю с вами, они, полагаю, намного легче примут своё решение сотрудничать со мной. Вот о чём я хотел с вами поговорить. Итак, вы будете любопытным примером того, как я поступаю с несговорчивыми людьми. Это пример я намереваюсь использовать в дальнейшей своей работе при вербовке сторонников в моей миссии.
— И как же вы со мной поступите? — недоверчиво и с некоторой опаской спросил де Трабюсон.
— О, не беспокойтесь на этот счет! — воскликнул Арамис. — Я не собираюсь вас убивать, и даже не хочу разлучать вас с вашей семьёй.
— С моей семьёй? О чем вы? — воскликнул младший лейтенант.
— Ну, у вас же наверняка имеется жена, может быть даже взрослая дочь, или две.
— У меня сын, — ответил де Трабюсон.
— Не имеет значения, — ответил Арамис. — Вы все поедете в Турцию.
— В Турцию? Для чего? — удивился младший лейтенант.
— Лично вас я пристрою евнухом в гарем одного моего знакомого паши, — ответил Арамис. — Вашего сына или сыновей, если их несколько, я пристрою на аналогичные должности в других гаремах. Не беспокойтесь, у меня имеются средства узнать, сколько именно у вас детей и какого пола. Вашу жену и дочерей я пристрою в гарем к паше.
— По какому праву? — воскликнул де Трабюсон, вскакивая со стула.
— По праву сильного! Сядьте, Трабюсон, сядьте! — жестко сказал Арамис. — Знаете ли вы, что такое право сильного? Это право, которым долго, слишком долго пользовались во Франции некоторые лица, не задумывающиеся ни о судьбе страны в целом, ни о судьбе отдельных граждан, из которых эта страна состоит! Кардинал Ришельё казнил всякого, кто угрожал не то, чтобы его власти, но хотя бы его репутации! Кардинал Мазарини грабил всякого, чьи деньги, по его мнению, должны были бы принадлежать ему, кардиналу, а не тому, кто обладал ими. Шевалье де Люинь, маршал д’Анкр, герцогиня де Шеврёз и многие другие фавориты и фаворитки вертели Королями и Королевами по своей прихоти, а те использовали целый народ только лишь для удовлетворения своей жадности, зависти, мстительности, похоти, сладострастия, и прочих неуемных страстишек. Всё это они проделывали по праву сильного. Нынешний Король по праву сильного отнимает у молодого юноши единственное, что он имел – его чистую юношескую любовь, втаптывая его чувства, его честь, его жизнь в грязь. Ему уже мало того, чтобы подобно всем его похотливым предкам, отнимать жен у мужей, остывших к прелестям своих благоверных, и вознаграждать их за двусмысленную роль рогоносца замками, придворными званиями и воинскими наградами, ему недостаточно возможности подражать тем же самым своим предкам, которые, нагуляв с незамужними девицами незаконнорождённых детей, пристраивали их в брак со знатными болванами, которые за королевские милости были рады стать почетными рогоносцами, и отправиться в свои родовые поместья, оставаясь там и не показывая носа оттуда, пока королевские персоны развлекались с их женами и плодили бастардов. Такие забавы нашему любезному Королю уже не кажутся интересными. Он предпочитает отнимать у честного, чистого, благородного юноши, который мне дороже родного сына, его единственную любовь просто для того, чтобы позабавиться с ней некоторое время, может быть прижить от нее несколько детей, после чего удалить её с глаз долой в какой-нибудь монастырь замаливать у Господа свои и его грехи. Всё это даётся правом сильного. Так вот, господин де Трабюсон, заявляю вам, что я сильнее вашего ничтожного Короля Людовика XIV, я мог бы сбросить его с трона, как сбрасывают шахматного короля с доски, я мог бы, если бы захотел, уничтожить его, но я был достаточно силён и для того, чтобы когда дело было уже почти сделано, или сделано окончательно, допустить уничтожение всех моих трудов, допустить, чтобы власть вернулась к этому ничтожному человеку только потому, что за него вступился тот, кого я достаточно уважаю, чтобы согласиться, что и его точка зрения на эту проблему, может иметь право на рассмотрение. Я, который мог двигать Короля как пешку, решил оставить его на месте только потому, что мне было достаточно убедиться, что я могу это сделать, после чего я позволил себе доказать, что меня не может соблазнить погоня за призрачным богатством или за властью, и что я готов прислушаться к воле Господа, я готов пойти той дорогой, на которую мне указывает Господь, и если он дал мне знак, что мой путь ошибочный, я не буду настаивать на своих ошибках, а соглашусь с его волей, с его выбором, и уйду в тень, предоставив событиям идти своим чередом и развиваться так, как решит он.
— Вы говорите о чём-то слишком ужасном, но недоступном моему пониманию, — проговорил де Трабюсон, бледный как полотно.
— Я сказал себе: «Если твои планы не сбылись, радуйся, значит сбылись планы Господа». И я отстранился от дел. Вместо того, чтобы бороться, я отступил, — сказал Арамис скорее самому себе, чем своему собеседнику.
— Вы не похожи на смирившегося человека, — возразил ошеломлённый де Трабюсон. — Вы производите впечатление льва, который готовится к прыжку, и чей прыжок будет смертельным для намеченной им жертвы.
— Да, чёрт побери! — воскликнул Арамис, схватив со стола фарфоровую статуэтку, изображающую волхвов, приносящих дары младенцу Иисусу. — Я уступил воле Господа, но Господь отнял у меня моего друга, которого я любил так сильно, как и не подозревал. И я не прощу этого ни Господу, ни Королю!
С этими словами он яростно швырнул статуэтку на пол с такой силой, что мельчайшие осколки разлетелись во все стороны.
— Король, лишивший меня друга, не будет мной прощён никогда, — проговорил Арамис. — Я простил бы ему мою смерть, если бы он схватил меня и велел казнить, я, умирая, благословил бы его. Но я не прощу ему смерть моего дорогого друга, брата, моего любимого Портоса. Он заплатит мне за это. И если вы, господин де Трабюсон, встанете на моём пути, я вас уничтожу. Не физически. Я уничтожу вас морально. Обращу в пыль, в прах. Вы не будете мужчиной, вы будете евнухом. Вы будете подавать инжир, персики и виноград паше, который будет наслаждаться прелестями вашей жены у вас на глазах. Как вам такая перспектива?
— Вы не сделаете этого, — прошептал де Трабюсон, покрываясь холодным потом.
— По какой причине? — холодно осведомился Арамис.
— Я согласен вам служить, только не делайте этого, — проговорил младший лейтенант. — Бог мой! Я верю вам, что вы на это способны! Ваши глаза, ваш взгляд доказывают это. Скажите же, что вы не тронете мою семью!
— Полное повиновение с вашей стороны, господин де Трабюсон, мне и только мне, вот что защитит вас от подобной участи даже в том случае, если кто-либо иной захотел бы с вами учинить подобное, — сказал Арамис, глядя прямо в глаза своей жертве. — Или же…
— Я понял! Я согласен! — быстро ответил де Трабюсон.

XLV. Шпионы епископа ваннского

Наутро Арамис вызвал к себе всех троих бывших шпионов Кольбера и капитана д’Аржансона.
— Капитан после того, как вы высадите меня в порту Сан-Себастьян, вы можете возвращаться к выполнению порученного вам ранее задания. Ваше затянувшееся отсутствие объясните тем, что эти люди предъявили вам приказы Короля, заставившие вас гоняться за государственными преступниками. Вот эти приказы.
С этими словами Арамис небрежно швырнул на стол два конверта.
— Такой же приказ был и де Трабюсона, но его случайно вырвало у него из рук порывом ветра и унесло в море, — беззаботно произнес Арамис, после чего де Трабюсон покраснел.
— А вы, господа д’Оне и дю Шанте, можете забрать ваши бумаги после того, как капитан ознакомится с ними, — продолжал он. — Вам, господа д’Оне, де Трабюсон и дю Шанте, надлежит доложить Кольберу всю информацию, которую вы собрали, без изменений, с теми небольшими уточнениями, которые я вам сообщаю. Во-первых, барон дю Валон погребен под огромным камнем в пещере Локмария на острове Бель-Иль. Это – чистая правда, вы сможете в этом убедиться, побывав на этом месте, я вам сообщаю это лишь для того, чтобы вы не теряли времени на розыски его, впрочем, дело ваше. Далее. Во-вторых, епископ ваннский, господин д’Эрбле отплыл на баркасе в направлении Англии. Корабль, на котором вы сейчас находитесь, повстречал рыбацкую шхуну, вы учинили расспросы рыбакам, которые сообщили вам, что выловили в море этот баркас, в котором был найден мертвым господин епископ ваннский. Причина гибели – смертельное ранение в грудь. Описание его внешности таково, что он весьма похож лицом и фигурой на меня, так что, описывая его, вы можете сообщить ему мои приметы. Договоритесь между собой о том, сколько было рыбаков, как они выглядели, какого были возраста, каким водоизмещением была рыбацкая шхуна и как она называлась и выглядела, в каком месте и в какое время вы встретили этих рыбаков. Капитан д’Аржансон при необходимости подтвердит ваши показания. Итак, после встречи с рыбаками вы, убедившись, что оба лица, которых вам было велено арестовать мертвы, возвратились в Нант. Эта часть поручения вам понятна?
— Да, монсеньор, — ответил дю Шанте.
— Мы поняли, — ответили д’Оне и де Трабюсон.
Капитан низко наклонил голову в знак согласия.
— Оставьте нас, капитан. Я прошу вас заглянуть ко мне, когда эти господа меня покинут, — сказал Арамис.
Капитан снова кивнул и вышел за двери.
— Это лишь пол дела, — продолжал Арамис своим троим новым шпионам. — Для начала я устрою вам проверку. Итак, Кольбер даст вам новые поручения. Вполне возможно, что каждый из вас получит индивидуальное задание, поэтому мне нужен каждый из вас. Вы тщательно запомните полученные инструкции и приказы, сообщите их мне незамедлительно, и впредь будете регулярно сообщать мне обо всех распоряжениях Кольбера. Пока вы не получите от меня подтверждения или запрета на выполнение полученных вами заданий, вы будете делать всё от вас зависящее, чтобы создать видимость послушания и выполнения этих приказов, но не дай вам Бог выполнить хотя бы одно из подобных поручений прежде, чем вы получите от меня одобрение на это действие. Вполне возможно, что я потребую от вас полного непослушания, но в иных случаях я потребую тщательного противодействия выполнению полученных вами приказов не только вами, но другими лицами. Я могу велеть вам защищать того, кого вам поручат убить, или убить того, кого вам поручат защищать. Полное послушание моим инструкциям и полная видимость послушания инструкциям Кольбера. Не бойтесь никого, кроме меня, поскольку отныне моя власть над вами сильнее королевской, и осведомлённость о ваших действиях будет обеспечена теми людьми, о которых вы не подозреваете. Связь будете держать со мной через почтовых голубей, которых вы найдёте по одному из следующих адресов. На этих карточках написаны адреса и имена тех, с кем вам предстоит иметь дело. Читайте и запоминайте, поскольку я сожгу эти карточки, как только наш разговор будет окончен.
Он положил перед своими новыми агентами три карточки с именами и адресами и перевернул песочные часы. Едва последняя песчинка упала на дно нижней колбы, Арамис произнёс:
— Я дал вам пять минут, чтобы заучить адреса. Все запомнили?
— Позвольте, я ещё разок взгляну, — попросил дю Шанте.
— Хорошо, но впредь развивайте свою память, — снисходительно ответил Арамис и вновь перевернул часы.
Когда часы вновь отмерили пять минут, Арамис взял карточки и сжег их над зажженной свечой, а пепел выбросил в окно, ведущее в море.
— Время вышло. Инструкции даны. Ступайте, — сказал Арамис.
После ухода троих шпионов капитан вновь зашел в каюту, которую он отдал в распоряжение Арамиса.
— Прошу вас, капитан, пригласите ко мне только дю Шанте, но только так, чтобы остальные об этом не знали.
Вошедшему дю Шанте он сказал:
— Дю Шанте, вы – брат по вере и член нашего союза. Я доверяю вам безгранично. Приглядывайте за остальными.
— Я это понял, Ваше Преосвященство, — ответил дю Шанте и поцеловал руку ваннского епископа.
— Да благословит вас Господь на благое дело, — ласково ответил Арамис и перекрестил склонившегося дю Шанте.
После этого Арамис снова пригласил капитана.
— Капитан д’Аржансон, благодарю за службу, — мягко сказал он. — В порту Сан-Себастьян я покину вас, и когда вы мне понадобитесь, я найду способ с вами связаться. Вы выполнили свой долг, в подтверждение ваших новых полномочий третьей ступени посвящений запомните следующий знак и запомните следующий пароль.
 После этого Арамис показал капитану некий таинственный знак пальцами руки и шепнул на ухо некие слова. Капитан склонился в поклоне, поцеловал камень на перстне Арамиса и его руку, после чего прелат возложил руку на голову капитана и произнёс:
— Благословляю, сын мой, ступайте с Богом, — после чего перекрестил в воздухе его чело.

XLVI. Кандия

Между тем, Атос и Рошфор долго искали возможность отправиться вслед за герцогом Бофором и лишь после весьма длительных поисков их усилия увенчались, наконец, успехом. Им удалось нанять небольшой и относительно быстроходный корабль, на котором они отправились на остров Крит к крепости Кандии, куда герцог Франсуа де Бофор со своей эскадрой направлялся, чтобы оказать поддержку Венецианской республике в борьбе с Османской Империей. В числе офицеров герцога, как, вероятно, помнят наши читатели, были Рауль де Бражелон и Арман де Грамон граф де Гиш. Экспедиция, предпринятая герцогом, имела целью защитить крепость Кандию от турков, чтобы не допустить потери острова Крит, который бы давал туркам ключ ко всей восточной части Средиземного моря.
Второй сын Цезара де Бурбона, герцога Вандомского (внебрачного сына Короля Генриха IV и Габриэль д’Эстре) и Франсуазы Лотарингской, герцог отличался чрезвычайной храбростью и воинственностью, удивительным образом сочетающейся с довольно эксцентричным характером. В результате заговора против кардинала Мазарини он оказался заточенным в Венсенском замке, откуда ему удалось сбежать при помощи графа де Рошфора, графа де Ла Фера и Гримо. Участие герцога в движении Фронды было скорее номинальным, чем деятельным. Получив от парижской черни полушутливое прозвище «Короля рынков», он выполнял функции того номинального лидера, существование которого придавало Фронде видимость осмысленного сопротивления власти и иллюзию наличия альтернативе королевскому абсолютизму. Разумеется, сам герцог и не помышлял о том, чтобы свергнуть законного Короля и занять его место, но ему доставляла радость мысль насолить кардиналу Мазарини, который упёк его в Венсенский замок. Постепенно и не без помощи капитана королевских мушкетеров д’Артаньяна Фронда сама собой распалась подобно тому, как разбивается о берег огромная морская волна, смертельно опасная для кораблей в открытом океане, но совершенно безобидная после того, как добирается до каменистого берега, растеряв почти всю свою силу по мере своего продвижения.
После окончания волнений Фронды Мазарини вновь воцарился в Париже, во своём дворце, где его окончательно добила старость и подагра. Завещав Королю часть своих богатств и оставив не менее значительную часть украденных им у Франции денег своим племянницам, кардинал, наконец, оставил сей бренный мир, или, как шутили некоторые отчаянные головы, «получил окончательное повышение по линии духовной иерархии», к радости многих его врагов и к сожалению немногих его друзей. Королева Анна смахнула две слезинки с уголков глаз и довольно быстро успокоилась, узнав о сумме того наследства, которое её сын Людовик XIV наконец-то получил под свою руку. Король довольно легко примирился с герцогом и даже назначил его на несколько ответственных воинских постов. Ряд успешных воинских экспедиций закрепили за ним должность гроссмейстера, шефа и главного суперинтенданта навигации. Герцог со своим флотом многократно доказывал Туркам, что Франция не намерена уступать свои позиции в Средиземном море, в чем побитые турецкие капитаны убедились на собственном печальном опыте. Экспедиция, предпринятая на этот раз, должна была усилить союз с Венецианской республикой и ещё сильнее ослабить влияние турков, однако силы были неравны, и экспедиция обещала быть трудной.
Если бы Бофору удалось одержать победу в этой экспедиции, его слава и влияние на судьбы и политику Франции могли бы, действительно, необычайно усилиться, но только такой далекий от военного искусства человек, как Кольбер, мог полагать, что эта экспедиция может легко закончиться успехом, а в случае неожиданной гибели герцога шансы на успех экспедиции становились исчезающе малыми.
Итак, граф де Ла Фер и граф Рошфор спешили не только предупредить измену и спасти герцога Бофора от гибели, фактически они спешили защитить интересы Франции и Венецианской республики в восточной части Средиземного моря.
— Мне следовало с самого начала поехать на эту осаду вместе с Раулем, — сказал Атос Рошфору, стоя на палубе корабля и вглядываясь в даль на горизонте.
— Вы не должны постоянно опекать молодого виконта, и вы, разумеется, этого не делали, иначе он никогда не стал бы тем доблестным воином, каким, как я слышал, он уже является, — возразил Рошфор. — Желание не отпускать от себя детей разрушительно действует на их характеры.
— Именно это соображение и удержало меня, — вздохнул Атос. — Но, как вы знаете, в экспедиции имеются шпионы, получившие распоряжение совершить самое ужасное преступление, какое только можно совершить в армии, ведущей боевые действия. Предательски обезглавить военную экспедицию означает обречь её на поражение. А покуситься на герцога, в чьих жилах течет кровь Короля Генриха IV – на такое злодейское преступление мог решиться только конченный человек. Между прочим, откуда вы узнали об этом поручении. Заметьте, граф, что я не усомнился в ваших словах и немедленно устремился на выручку герцога, и если источник ваших сведений не подлежит оглашению, я снимаю свой вопрос.
— Вы меня нисколько не стеснили, задавая этот вопрос, — ответил Рошфор. — Как вы знаете, я принимал участие в действиях некой оппозиционной силы, именуемой Фрондой. Хотя силы эти отступили, но кое-какие связи у меня остались. Среди парижских буржуа имеется чрезвычайно смышлёный малый, который держит что-то среднее между трактиром, гостиницей и фруктовой лавкой. Он сохранил сеть доброжелателей, которые при случае, если им удаётся узнать какие-то важные сведения через слуг или лакеев, доставляют эти сведения указанному лавочнику, который выполняет функции подпольного главнокомандующего этих остатков оппозиции. Мне он сообщает полученные им сведения лишь в том случае, когда уверен, что, во-первых, они важны для меня и общего дела, во-вторых, понимает, что без моей помощи они возникшую проблему решить не могут. Это уже второе сообщение из этого источника, и первое было совершенно точным и чрезвычайно своевременным.
— Вашего разъяснения, граф, более чем достаточно, и я прошу вас не называть имя этого удивительного человека, являющегося достоверным источником вашей информации, — поспешно ответил Атос, не желающий знать чужую тайну до такой степени подробности, какой Рошфор уже готов был с ним поделиться.
Если бы Атос не прервал Рошфора, он узнал бы, что таинственным источником информации явился не кто иной, как Планше, знакомый ему по дням молодости, когда нынешний лавочник и серый кардинал остатков Фронды был простым слугой у молодого и никому тогда не известного д’Артаньяна, только ещё начинающего свою военную карьеру.
— Между прочим, граф, — произнёс Рошфор, — каким образом мы на этом утлом судёнышке сможем помочь герцогу Бофору? Я, разумеется, как и вы, бросился на выручку, не раздумывая о средствах достижения поставленной перед нами цели, но сейчас у нас есть время для раздумья, и, мне кажется, мы могли бы составить какой-нибудь план действий.
— По части планов, граф, вы обращаетесь не по адресу, — с улыбкой ответил Атос и взмахнул своей головой, отчего его седые кудри рассыпались по плечам, словно тысяча ручейков, стекающих с горы. — Далеко идущие и крайне замысловатые планы любит строить мой друг Арамис. Что до планов неожиданных, головокружительных и решительных, то по этой части у нас лучшим был д’Артаньян. Я же всегда действовал лишь под влиянием чувства долга и чести, не слишком задумываясь о последствиях, кроме тех случаев, разумеется, когда все мы действовали по единому плану, родившемуся в голове одного из нас, и принятому всеми без возражений. Какие это были счастливые времена, граф!
— Я помню об этом, когда никто не в силах был остановить напор вашей славной четверки! — улыбнулся Рошфор. — Хотя это нисколько не радовало меня, ведь я волею случая был на другой стороне, поэтому ваши успехи были одновременно и нашими поражениями.
— Стоит ли сейчас вспоминать подобные мелочи? — откликнулся Атос под влиянием романтических воспоминаний. — Король и кардинал, которым мы служили, как могли, уже отошли в лучший из миров, где, полагаю, сняли все свои разногласия и примирились перед лицом Господа. Но царственная кровь не должна быть оскорблена подлым убийством. Будем же действовать так, как подсказывает нам наша совесть. Мы либо спасём герцога, либо погибнем, спасая его. Оба этих исхода мне видятся предпочтительными в сравнении с пассивным ожиданием развязки этой ужасной драмы.
— Граф, я восхищаюсь вами и вашими словами, и не могу ничего возразить! — ответил Рошфор.

Между тем, в крепости Кандия разгорались нешуточные события. По условиям Пиренейского мира, Франция обязалась помогать Венецианской республике в её противостоянии Османской империи. Поначалу успех сопутствовал Венецианцам, и они одержали множество побед в отдельных сражениях, но после того, как османский флот на голову разбил венецианский, и в довершение несчастий командующего венецианским флотом Лазаро Мочениго убило рухнувшей от пушечного ядра мачтой корабля, удача полностью перешла на сторону Османской империи. Крепость Кандии на острове Крит оставалась последним форпостом присутствия Венецианцев в восточной части Средиземного моря. По этой причине турки не жалели ни сил, ни жизней, ни пороха, ни пуль при осаде этой крепости. Воспользовавшись сведениями от перебежчиков, они узнали о наиболее уязвимых местах крепости и вели на этих участках жесточайшие бои. Когда бои на некоторое время затухали, осада крепости продолжалась, что усложняло и без того незавидную участь осажденных.
Прибывшие с моря силы герцога Бофора присоединились к осажденным.

XLVII. Совещание

В комнате одной из внутренних башен крепости проходил военный совет. Капитан-генерал Франческо Морозини склонился над картой крепости, на которой были нанесены отметки о расположении турецких войск. Комендант Гримальди, постукивая хлыстиком по сапогу, нервно ходил у окна, с тревогой глядя в направлении турецких батарей. Герцог Бофор сидел у камина и прислушивался к далёкой канонаде.
— Каковы наши силы в настоящее время, комендант? — спросил Морозини, обращаясь к Гримальди.
— Восемь с половиной тысяч человек, — ответил Гримальди, — но если не считать раненых, то на восемьсот человек меньше. Добавьте к этому острейший недостаток пороха, ядер и пуль, а также опасность вскоре остаться без провизии, и вы получите относительно полную картину.
— Означает ли это, что мы проиграли? — недовольно спросил Морозини.
— Это означает, что нам следует учитывать все факторы, чтобы как можно эффективней распоряжаться имеющимися у нас силами, чтобы снизить вероятность поражения, — ответил Гримальди.
— Турки захватили гору Сан-Лючии и установили на ней свою батарею, — недовольно констатировал Морозини. — Они бьют оттуда по нам, а мы ничем не можем им ответить!
— Следует предположить, что под прикрытием этих батарей их саперы могут начать рыть подкопы, — добавил Гримальди.
 — Этого нельзя допустить! — воскликнул Морозини. — Мы должны взорвать их подкопы прежде, чем они смогут довести их до крепостных стен, заложить взрывчатку и взорвать стены нашей крепости.
— Сапёры роют свои сапы тихой сапой, — сказал Герцог, поигрывая морским кортиком. — Нужно выкопать сапы со своей стороны, ещё ниже, заложить туда порох и обрушить их подкопы.
— Мы не сможем рыть под крепостными стенами, — возразил Гримальди. — Грунт под ними каменистый, и подобные туннели даже если бы были возможными, были бы крайне опасными, так как они бы снижали неприступность стен нашей крепости.
— Так они неприступны! — успокоился герцог. — О чем же мы тогда беспокоимся?
— Я не вполне точно выразился, — возразил Гримальди. — Я лишь хотел сказать, что ослаблять силу этих стен неразумно.
— Мы осуществим ночную выходку! — воскликнул герцог Бофор.
— Вы хотите сказать «вылазку»? — спросил Морозини, который никак не мог привыкнуть к манере герцога путать некоторые созвучные слова, из-за чего иногда возникала неловкость, а иногда смысл искажался настолько что не всегда можно было правильно понять, что же именно хотел сказать герцог Бофор.
— А разве я сказал как-то иначе? — удивился Бофор.
— Какова же будет цель подобной вылазки? — спросил Морозини.
— Мы захватим пленных, узнаем от них, где ведутся подкопы, и обрушим их или взорвем, — сообщил Бофор с таким бесстрастным выражением, как будто сообщал о намерении прогуляться по парку и насладиться запахом ночных фиалок.
— Мы уже делали несколько вылазок, и по этой причине у нас восемьсот раненых и ещё столько же погибло в подобных вылазках, — добавил свой комментарий Гримальди.
— По-видимому, вылазки, о которых вы говорите, были без должного командирования, — ответил Бофор. — Под моим непосредственным командированием вылазка будет более плодотворной.
— Готов допустить, что под вашим командованием вылазка будет более успешной, — ответил Морозини делая ударения на словах «командованием» и «успешной», как бы подчеркивая, что следовало бы использовать эти слова, а не термины «командированием» и «плодотворной», — однако же мы не можем вами рисковать, Ваша Светлость.
— Вам и не надо этого делать, — отмахнулся герцог Бофор, — я сам могу рисковать Своей Светлостью, вашего согласия здесь не требуется. На случай, если меня убьют в этой вылазке, моё место займет граф де Гиш, либо виконт де Бражелон. Эти офицеры вполне проявили своё мужество и военную смекалку.
— Почему бы не поручить им руководить вылазкой, если они во всём могут заменить вас? — спросил Морозини.
— По той простой причине, что когда во Французской Армии присутствует главнокомандующий, ему незачем перекладывать свои обязанности на своих заместителей, если же он будет отсутствовать по причине гибели, эти обязанности будут переложены на них сами по себе, — ответил герцог.
— Сами собой, — тихо поправил Морозини.
— Я так и сказал, — ответил герцог.
— Когда же вы предлагаете сделать эту вылазку? — спросил Гримальди.
— Хотя бы в эту самую ночь, — просто ответил герцог.
— Ни в коем случае! — воскликнул Морозини. — Уж если вы не разрешаете нам удержать вас, Ваша Светлость, от личного участия в этом опасном мероприятии, позвольте нам хотя бы отобрать лучших солдат и офицеров для этого и тщательно продумать и подготовить это мероприятие!
— Чепуха! — воскликнул герцог. — Все солдаты и офицеры под моим руководством достаточно хороши для войны, а называя это мероприятие опасным, вы забываете, что на войне не бывает безопасных мероприятий. Продумывать же тут нечего, следует просто ворваться в окопы врага, захватить пленных и порубить всех тех, кто будет оказывать сопротивление.
— Ваша Светлость, — мягко сказал Гримальди. — По какой причине вы предпочитаете ночную вылазку дневной вылазке?
— По причине темноты, которая даёт нам преимущество скрытности, — ответил Герцог.
— В таком случае полная луна, которая будет нынче ночью освещать место этой вылазки, не позволит достичь требуемой скрытности, поскольку не будет иметь места требуемая темнота, — уточнил Гримальди.
— Вы что же, предлагаете ждать две недели пока луна превратится в тоненький месяц? — удивился герцог.
— Дождемся, по крайней мере, облачной ночи, которая хотя бы наполовину скроет луну за облаками, — ответил Гримальди.
— Хорошо, — согласился Бофор. — В ближайшую облачную ночь будет вылазка.

XLVIII. Опоздали!

В одну из темных ночей, когда облака скрыли луну, Атос и Рошфор на своем небольшом судне пристали к острову Крит, не замеченные турецкой разведкой. Пробравшись к стенам крепости, они искали способ проникнуть внутрь, не получив со стороны защитников пули. Для этого следовало дать знать осажденным, что прибывшие дворяне – французы, а не турки.
Внезапно до их слуха донеслись выстрелы.
— Они совершают вылазку! — воскликнул Атос. — Поспешим же, присоединимся к смельчакам и поможем им своими шпагами и мушкетами!
Подбежав к месту боя, Атос и Рошфор обнаружили, что преимущество было на стороне отважных французов, как вследствие внезапности вылазки, так и вследствие решительности их действий. Силы солдат, защищавших траншеи на этом участке, были меньше, поэтому вылазку вполне можно было бы назвать удачной. По одежде, внешнему виду и французским выкрикам участники вылазки опознали своих соотечественников и с благодарностью приняли их помощь.
Участники вылазки осуществили три дерзких действия. Во-первых, они выгнали турков из траншей вблизи крепости в месте атаки и заставили их отступить. Во-вторых, они взрывали несколько бочонков с порохом, стоявших неподалёку от пушек, так что все эти пушки временно остались без пороха, а две или три из них, ко всему прочему, повалились на бок, или свалились в траншею, причем, повреждения их, по всей видимости, были фатальными для их дальнейшего использования. В-третьих, герои вылазки захватили двоих пленных.
Окрыленные успехом выполненных задач, герои вылазки вернулись в крепость, после чего за ними поспешно были закрыты крепостные ворота.
Гримальди, спустившийся к воротам, чтобы встретить героев, распорядился передать пленных в штаб для допроса. Он обнимал участников вылазки и поздравлял их с успехом, а также весьма удивился появлению двух дворян, которые, по словам участников вылазки, прибыли весьма кстати и помогли выполнить поставленные задачи.
Вдруг по рядам участников вылазки пробежал ропот. Офицеры всё чаще выкрикивали имя герцога Бофора, и в их выкриках слышалось всё больше горя.
— Что происходит? — спросил Рошфор. — Почему все называют имя герцога?
— Он исчез, — сообщил подошедший в этот миг к Рошфору граф де Гиш. — Он возглавлял отряд, но он не вернулся.
— Боже мой! — воскликнул Рошфор. — Мы опоздали! Граф де Ла Фер! Мы опоздали.
— Граф де Ла Фер?! — переспросил граф де Гиш и поднес фонарь к лицу Атоса. — Граф, это вы! Какая судьба!
— Да, это я, — кивнул Атос. — Вы говорите о судьбе герцога Бофора?
— И не только, — с глубокой печалью ответил де Гиш. — Ведь Рауль де Бражелон – ваш сын, не так ли?
— Что с ним? — спросил Атос, холодея.
— Мужайтесь, граф, — ответил де Гиш. — Я своими глазами видел, как с турецкой стороны прогремел выстрел, после чего Рауль упал в одну из траншей. После этого где-то неподалеку раздался взрыв. Больше мы его не видели.
— Если Рауль не вернулся с вылазки, следовательно, он погиб, либо ранен настолько сильно, что не имел сил вернуться назад.
— Утром мы предпримем ещё одну вылазку и поищем его среди раненых или убитых, — сказал де Гиш с величайшей скорбью.
— Я не буду ждать утра, — ответил Атос. — Дайте мне фонарь, я иду немедленно.
С этими словами он выхватил из рук де Гиша переносной фонарь, прикрыл его шляпой и пошел по направлению к крепостным воротам.
— Вас не выпустят, граф! — воскликнул де Гиш.
— Пусть только попробуют, — ответил Атос таким тоном, что де Гиш понял, что ничто не сможет задержать этого человека.

Поскольку Атос своими глазами видел место, где происходило сражение, он, прикрыв переносной керосиновый фонарь шляпой и плащом, почти в полной темноте прокрался к тому месту, где, предположительно, произошли события, о которых рассказал де Гиш.
Атос вскоре увидел развороченную взрывом пушку, которая наполовину рухнула в траншею. Он спрыгнул вниз и увидел, что упавшая пушка придавила какого-то человека. С дрожью в сердце Атос приоткрыл плащ, наброшенный на фонарь, и осветил тело погибшего человека. Голова его и плечи были придавлены тяжелой пушкой. Рядом с убитым лежала шпага. Атос нагнулся и поднял её. Это была та самая шпага с гербовым вензелем на гарде, которую граф де Ла Фер дал Раулю перед его отъездом в армию герцога Бофора. Это была шпага Рауля.
Атос отшвырнул от себя фонарь и в полной темноте пошел обратно в крепость. Глаза его ничего не видели, и даже если бы в этот момент облака исчезли и место сражения осветила полная луна, он всё равно не различил бы окружающих предметов, поскольку его глаза застилала солёная пелена, в горле застрял тяжелый ком, а ноги отказывались идти.
Рауль, его Рауль был убит, его юношеское тело было изуродовано упавшим не него орудием, и лишь гордость графского рода – шпага, украшенная бриллиантами и изумрудами, та шпага, которую сам Атос, будучи простым мушкетером, не раз скрещивал со своими врагами, эта шпага осталась нетронутой, она не досталась врагу. Потеряно всё, кроме чести! Так писал Король Франции Франциск I в письме к своей матери, и то же самое мог сказать теперь Атос, если бы слова приходили к нему на ум.
Жизнь закончена. Следовало лишь с честью завершить её. Атос не мог покинуть осажденных в крепости, и не мог предаваться собственному горю тогда, когда осажденные не знают, останутся ли они в живых на следующий день.
Если бы вокруг не было обстановки войны, если бы от каждой шпаги и от каждой твердой руки, способной держать мушкет не зависела бы сейчас участь крепости, Атос предался бы своему горю, и ничто не смогло бы его отвлечь от мысли о том, что жизнь кончена. Но граф был человек чести. Если дело, за которое погиб Рауль и герцог де Бофор, ещё не закончено, значит ему, Атосу, графу де Ла Фер, предстоит закончить это дело, или разделить участь погибших героев. Граф предпочел бы быть убитым немедленно, но честь требовала от него, чтобы он сражался до конца. Честь запрещала ему пустить пулю в лоб, броситься на шпагу, или подставить грудь под шальную вражескую пулю. Честь заставляла его сражаться по всем правилам военного искусства, защищая дело, которое погубило его дорогого сына.

XLIX. Голубиная почта

В одном из замков Мадрида Арамис не спеша поднялся по винтовой лестнице под самый купол одной из часовен.
Под крышей конической формы находились клети с голубями. По крыше одной из клетей нетерпеливо ходил сизый голубь и непрерывно ворковал. Арамис подошел к голубю, одна из лап которого была обмотана тончайшей полоской бумаги, закрепленной обмотанной поверх неё шелковой ниткой. Арамис разрезал нить ножом и снял полоску бумаги, после чего посадил голубя в клеть и спустился вниз по той же самой винтовой лестнице, которая привела его в эту таинственную голубятню.
Вернувшись в роскошно обставленный кабинет, Арамис расправил полоску бумаги, взял со стола большую лупу и прочитал текст, написанный на таинственном послании, который гласил:

«Приказ 1 выполнен. Дю Ш».

Арамис резко откинулся на спинку кресла и закрыл глаза на несколько секунд, после чего он сжег записку на свече, горевшей в массивном серебряном подсвечнике.

Затем он взял такую же небольшую бумажку и написал своим мелким каллиграфическим почерком

«Выполняйте Приказ 2. За точность исполнения отвечаете головой»

Написав это письмо, Арамис, позвонил в колокольчик. В кабинет неслышными шагами вошел Базен.
— Сколько у тебя голубей доставлено от Пуадоракиса? — спросил он.
— Три, — ответил Базен.
Арамис указал Базену на записку и распорядился:
— Отправь, как стемнеет.
Базен бережно взял записку, поклонился и вышел из кабинета.
Прелат посмотрел на свои сухощавые руки с прозрачной пергаментной кожей, разглядывая перстни на пальцах с ухоженными ногтями. Когда-то эти руки ласкали первых красавиц Франции, теперь же их целуют мужчины, признающие его власть над ними.
«Как скоротечна жизнь! — подумал он. — Сначала мы имеем молодость и расходуем её на до, чтобы получить внимание красавиц, приобрести хоть сколько-то денег и власти, рискуя ради этого своей жизнью! Проходит совсем немного времени, мы получаем деньги, власть и красавиц, сколько угодно, но молодость уходит от нас, забирая последние остатки жизни! К чему теперь стремиться к власти и богатству, если те, кто был когда-то дорог, либо умерли, либо неузнаваемо изменились, либо попросту отдалились от нас настолько, что перестали тревожить нашу душу?»
Сердце опять кольнуло мыслью о Портосе.
«Я виноват! — обвинял он себя снова и снова. — Я не должен был поступать так с другом, как будто бы он – простое орудие для исполнения моей воли! Я должен был поделиться с ним своими планами. Быть может, он не понял бы меня. Быть может, и не поддержал! Но я должен был поговорить с ним, с Атосом и с д’Артаньяном, прежде чем затевать такое дело!»
И тут сердце Арамиса пронзила ещё большая боль, чем тоска о гибели Портоса. Он поначалу не понял её причины. Тогда он закрыл глаза и попытался заглянуть в свою душу. Его терзало сильнейшее беспокойство, стыд и раскаяние.
«Они не поддержали бы меня, все трое! — с ужасом подумал Арамис». Он смирился с тем, что его идею не поддержал бы Портос, поскольку гигант никогда не претендовал ни на роль нравственного лидера, каковым всегда был Атос, ни на роль генератора идей, каковым был д’Артаньян. Снисходительно разрешая всем друзьям беззастенчиво располагать его физической силой, его шпагой и его храбростью, и даже его деньгами, Портос сам добровольно отодвинул себя на второй план. Он превратился в фон для других троих своих друзей, блистающих на этом фоне своей хитростью, умом и нравственностью! Но был ли Портос в действительности таким наивным, каким хотел казаться? Почему роль нравственного лидера безусловно была отдана Атосу, тогда как именно он, Арамис, человек, посвятивший себя служению Богу, должен был бы, казалось бы, нести в себе самые сильные основы нравственной чистоты? Почему самым хитрым среди них считался д’Артаньян, который был моложе всех и неопытнее остальных друзей? Почему лучшим бойцом считался Портос, тогда как Атос неустанно тренировался в стрельбе из мушкета и в фехтовании, тогда как Портос лишь тренировал свою силу и ловкость, не слишком сильно связывая эти упражнения с боевым искусством, хотя, безусловно, он был одним из лучших фехтовальщиков и стрелков из мушкета, но всё же уступал в этом искусстве Атосу?
«Мы совсем не понимали друг друга, мы относились друг к другу как к схемам, тогда как в каждом из нас содержится целая Вселенная различных свойств души, черт характера, мыслей и чаяний! — в отчаянии подумал Арамис. — Я покинул Францию, спасая свою жизнь и отыскивая пути увеличения своей власти! Но я одновременно с этим покинул и своих лучших друзей, каких не каждому человеку выпадает счастье приобрести! Испания без моих друзей для меня так же пуста, как пустыня, безжизненна и не интересна. Тысяча опасностей вблизи моих друзей ничто в сравнении с душевной пустотой, возникающей здесь, в Мадриде, где никто и ничто ему не угрожает, и где он может лишь получать сведения и рассылать указания своим многочисленным агентам! Разве это жизнь?»
— Ваше преосвященство, — промолвил Базен, который, очевидно, вернулся с каким-то важным сообщением и уже пять минут молча стоял, ожидая, когда Арамис кинет на него взгляд.
— Что, Базен? — спросил Арамис, вздрогнув от неожиданности. — Что случилось?
— Письмо из Блуа с голубиной почтой, — почтительно ответил Базен, почтительно приблизился и положил перед Арамисом небольшой клочок бумаги.
Арамис приблизился к свету, прочитал записку и вдруг решительно выпрямился, как будто даже помолодел и стал выше ростом.
— Базен, мою шпагу, коней! Мы едем в Блуа! — воскликнул он.
— Ваше Преосвященство, поездка во Францию для вас в нынешней ситуации чрезвычайно опасна, — сказал Базен робко.
— Тем лучше, Базен! Ведь ты же не думал, что я буду жить вечно, не так ли? — возразил Арамис. — Полчаса на сборы, полный запас пороха и пуль, к каждому седлу по два мушкета, мою шпагу, двести пистолей на дорогу у меня и сто пистолей у тебя. Едем. Вперёд, вперёд, пошевеливайся!
Базен, привыкший к размеренному образу жизни священника, вздохнул и отправился выполнять приказание хозяина. За долгие годы службы у Арамиса он привык воспринимать приказы хозяина безоговорочно, как погоду или как стихийные бедствия.
Арамис ещё раз взглянул на клочок бумажки, на котором было написано:
«Д’Артаньян путешествует между Блуа и Пьерфоном, за ним следуют три шпиона Кольбера. Ж.-П. д’Оне».

L. Последняя ночь в крепости

Когда в крепости погасили все огни, Атос долго стоял в темноте и смотрел в окно в сторону противника, туда, откуда стреляли турецкие батареи. Он твёрдо решился завтра пойти на вылазку и погибнуть, поставив точку в этой жизни, которая отныне была для него лишь обузой. Ему было жаль расставаться со своими друзьями, д’Артаньяном, Портосом и Арамисом, но мысль о гибели Рауля сжимала его сердце такими жестокими тисками, что даже радость общения с боевыми товарищами не могла притупить эту боль.
— К чему влачить эту жалкую жизнь старика, когда сына больше нет и никто мне его не вернёт? — думал он.
Теперь, когда факел отцовской любви погашен коварной судьбой, Атос ощущал себя бесплодным сухим деревом, которое понапрасну занимает место и заслоняет свет молодым побегам. В этом дереве уже не осталось жизненных соков, оно не стремилось к выживанию, и ни одной зеленой почки, не единого листочка не приходилось ожидать на его сухом и морщинистом стволе. Взглянув с презрением на бутыль с вином, которую ему принес слуга, он подумал: «Как далеки те времена, когда я радовался доброму вину! С появлением в моей жизни Рауля я совсем перестал пить. Для чего берёг я своё здоровье? И кому теперь я собираюсь подавать пример своей трезвостью? Ночь такая длинная, эта последняя ночь в моей жизни. Почему бы не сократить её парой глотков этого старого доброго вина?»
После этих мыслей Атос решительно наполнил кубок, стоявший тут же и залпом выпил его содержимое. Вкус вина показался ему необычным, он почувствовал слабый привкус мускатной горечи и ещё каких-то неведомых трав.
«Неужели вино отравлено? — подумал он. — В лагере герцога были шпионы? А, впрочем, какая разница? Так даже лучше и проще! Ведь я не самоубийца и не трус, я всего лишь отдаюсь течению, которым увлекает меня Судьба!». После этого Атос вылил остатки вина из бутылки в кубок и осушил его ещё более решительно, чем в первый раз.
Голова его закружилась, темные силуэты обстановки в комнате поплыли и закачались.
«Как всё просто и легко! — подумал граф. — Скоро мы встретимся, Рауль! Я иду к тебе!»
С этой мыслью граф рухнул на постель и погрузился в томительный сон.
Ему снился цветущий сад, в котором он повстречал Рауля. Юноша вел под руку мадемуазель де Лавальер.
— Отец, господь соединил нас! — воскликнул Рауль.
Мадемуазель сделала книксен и склонила перед Атосом голову.
— Мадемуазель, я прощаю вам то зло, которое вы причинили моему сыну, поскольку в конце концов он обрёл покой, — проговорил Атос. — Ступайте с миром.
С этими словами он обнял Рауля.
— Что вы себе позволяете?! — воскликнул Рауль голосом Людовика XIV.
Атос отпрянул и увидел, что он обнимает Короля.
— Ваше Величество, я не думал вас оскорбить, — ответил Атос. — Я полагал, что вы – это мой сын.
— Он решил, что я могу предпочесть его сына Вашему Величеству! — презрительно вскрикнула мадемуазель де Лавальер. — Боже, как слепы все эти провинциальные отцы добропорядочных болванов!
— Уведите его прочь! — воскликнул Король. — Эй, кто-нибудь! В Бастилию этого бунтовщика.
К Атосу мягкими шагами подошли с двух сторон герцог де Бофор и Фуке, взяли его под руки и мягко повели куда-то в сторону.
— Не волнуйтесь, граф, тюрьма – это спокойствие и отдых! — мягко сказал Бофор.
— Вместе с вами мы чудно проведем остаток дней в заточении, — подхватил Фуке.
— Идите же к нам, мы вас заждались! — воскликнул неизвестно откуда возникший комендант Бастилии де Безмо. — Ваша камера – номер третий.
Фуке и Бофор повели Атоса по нескончаемым лабиринтам, после чего перед ним распахнулась железная дверь.
В комнате на табурете спиной к двери сидел какой-то человек. Когда Атос и его сопровождающие вошли в камеру, человек поднялся и обернулся. Этот человек был точным отражением Атоса.
— Брат мой! Вы пришли навестить меня? — воскликнул двойник Атоса.
— Кто вы? — спросил Атос.
— Ваш брат и ваша тень! — ответил двойник. — Каждый человек имеет своё второе «я». Неужели вы не знали? Герцогини, вообразите, граф нечего о нас не знал!
Откуда-то из глубины камеры вышли две герцогини де Шеврёз, обе они были молодыми и прекрасными.
— Граф, вы так наивны! — воскликнула та, что стояла левее.
— Которую же из нас двоих вы любили? — подхватила та, что стояла правее.
— Оставляю вас в этом милом обществе, — произнес двойник Атоса голосом Короля, — а сам я отправляюсь на свободу.
Атос пригляделся к своему двойнику и с ужасом увидел, что этот человек как две капли воды похож на Короля.
— Погодите-ка! Ведь вы нашли это в траншее? — сказал двойник Короля, указывая на шпагу Атоса, висевшую в ножнах на перевязи.
С этими словами он вытащил из ножен Атоса фамильную шпагу, внимательно посмотрел на её рукоятку и произнес.
— Эта шпага не принесла вам счастья, граф, но доставила много горя, — сказал двойник Короля. — Теперь же она принесёт вам облегчение.
С этими словами он вонзил шпагу в грудь Атоса.
Атос почувствовал тепло, исходящее из его груди, увидел яркую вспышку света, после чего провалился в молчаливую тьму, где все чувства оставили его.

LI. Ещё одна часть приказа Короля

Через несколько дней после описанных событий д’Артаньян и Портос прибыли на Крит. Та часть побережья, которая ещё контролировалась союзниками, охранялась французскими отрядами. С одним из кораблей, доставивших в крепость порох, боеприпасы и продовольствие, прибыли и наши друзья. На основании своего высокого воинского звания и пользуясь сохранившимся у него приказом Короля, д’Артаньян возглавил эту небольшую морскую экспедицию и несмотря на обстрел береговой артиллерии с турецкой части острова ему удалось провести корабль в относительной безопасности к намеченной им цели.
Доставленный груз был с радостью принят комендантом крепости, который проводил д’Артаньяна и Портоса в комнаты одной из внутренних башен.
— Поскольку вы прибыли без войска, капитан, вы, вероятно, привезли нам какой-то приказ вашим частям от Короля Франции? — спросил Гримальди.
— Его Величество давно не получал вестей из крепости и направил меня выяснить, как обстоят дела, какая требуется помощь и в какие сроки можно ожидать завершения кампании.
— Нам нечем порадовать вашего Короля, — мрачно ответил Гримальди. — Мы будем удерживать крепость столько, сколько сможем, но её сдача туркам – лишь вопрос времени.
— Чёрт побери, у вас же здесь несколько тысяч бойцов! — воскликнул Портос.
— Наши силы стеснены в действиях, тогда как силы Османской империи превосходят наши многократно, в особенности, на море. — ответил Гримальди. — Они окружают нас, методично разбивают стены крепости. Я удивляюсь, как вам удалось проскочить мимо их боевых кораблей.
— Немного искусства и очень много удачи, — ответил капитан. — И всё же, неужели нет никакого средства спасти положение?
— Несколько дней тому назад к нам приходил один монах, который сообщил нам, что он послан генералом ордена иезуитов, — ответил Гримальди. — Он предложил нам средство борьбы с турками.
— В чем же оно состояло? — спросил д’Артаньян.
— Он предложил нам разбросать по побережью мертвую рыбу, посыпанную неким таинственным веществом, — ответил комендант. — По его словам, чайки, которые питались бы этой рыбой, занесли бы впоследствии на османские корабли смертельную болезнь, от которой в турецком лагере начался бы мор, после чего турки должны будут отступить.
— Это не война, а подлость, — пожал плечами д’Артаньян, — впрочем, подлость и война – синонимы. Но каким образом чайки, принеся эпидемию на турецкие корабли, не затронули бы корабли французского и венецианского флота?
— Этот же вопрос мы задали монаху-иезуиту, — ответил Гримальди, — на что он отвечал, что знает лекарство, способное полностью излечить любого, кто заразится этой смертельной болезнью.
— Какова же доза такого лекарства на одного больного? — спросил д’Артаньян.
— Иезуит говорил, что одной склянки такого лекарства достаточно для излечения пяти человек, — ответил Гримальди.
— В крепости около десятка тысяч солдат и ещё около четверти этого количества – женщины и старики! — воскликнул д’Артаньян. — Добавьте сюда флот двух государств! Вам потребуется несколько бочонков этого лекарства и целый штат врачей!
— Именно поэтому мы отклонили предложение иезуита, — ответил Гримальди.
— И вы были совершено правы, комендант! — воскликнул капитан и крепко пожал руку Гримальди. — Холодное оружие, мушкеты, ружья и пушки – вот настоящее оружие войны! Яды, изобретенные в Италии, и применяемые иезуитами, надеюсь, никогда не будут применяться в войнах в таких количествах, когда результат может выйти из-под контроля. Я надеюсь, что этот монах не вознамерился сам реализовать свою идею?
— Нам показалось, что он равнодушен к исходу кампании, и наш отказ воспользоваться его предложением как будто ничуть не смутил его, — ответил комендант. — Он удалился без тени эмоций, и мне доложили, что он отплыл на побережье на небольшом корабле в сопровождении какого-то мрачного человека, выполнявшего роль шкипера и слуги.
— Как он выглядел? — спросил д’Артаньян.
— Весьма молодой человек среднего телосложения с глубоко посаженными глазами и широкими надбровными дугами, — ответил Гримальди.
— Нет, это не Арамис, — сказал сам себе д’Артаньян.
— Что вы сказали, простите? — переспросил комендант.
— Ничего, я просто размышляю вслух, — ответил капитан. — Могу я переговорить со своими соотечественниками? Я бы хотел видеть герцога де Бофора.
— К несчастью… — проговорил Гримальди, — впрочем, я вижу, к нам идёт граф де Гиш, он расскажет вам всё, что вас интересует, мне же позвольте вас оставить, чтобы заняться подготовкой к дальнейшей обороне крепости.
— Всего доброго, комендант, и удачи! — ответил д’Артаньян, приложив два пальца к шляпе, отдавая таким образом честь коменданту как равному себе по званию. д’Артаньян. — Граф, я безмерно рад видеть вас! Вы, я вижу, не ранены! Фортуна хранит вас!
— В отношении меня Фортуна пока более милостива, чем в отношении других командиров, — со вздохом ответил граф де Гиш. — Лучше бы мне было погибнуть в этой вылазке.
— Что вы такое говорите, граф! — удивился д’Артаньян. — Кому же досталось на этот раз от своенравной греческой богини удачи?
— Образность вашей речи, капитан, улетучится после того, как я назову вам имена погибших, — ответил де Гиш. — Наш главнокомандующий, герцог де Бофор бесследно исчез в ходе ночной вылазки.
— Не может быть! — воскликнул д’Артаньян. — Бесследно исчез? Как же может пропасть человек на глазах у множества сражающихся?
— Хотя ночь и была лунная, в момент высадки тучи закрыли луну, мы сражались почти в полной темноте. Лишь изредка вспышки от выстрелов наших и вражеских мушкетов освещали поле боя, да ещё четыре раза взорвались бочонки с порохом, которыми мы уничтожили две турецкие пушки и обрушили два их подкопа под крепость, — с грустью ответил де Гиш. — Вылазку можно было бы назвать удачной, если бы не потеря нашего главнокомандующего. Герцог был отчаянным воякой, он совершенно не замечал опасности, и, по-видимому, погнался за каким-то особенно яростно сражающимся турком, в пылу погони слишком далеко оторвался от отряда и был убит, или захвачен в плен.
— Это большое несчастье! — воскликнул д’Артаньян. — Не приходили ли после этого парламентеры с предложением вернуть герцога за соответствующий выкуп?
— Никаких парламентеров не было, — ответил де Гиш.
— Значит, герцог погиб, — сказал капитан скорее себе, чем де Гишу. — Король не простит нам этой потери.
— Герцог был неудержимым человеком, управлять которым было не под силу даже Королю. Даже кардинал Мазарини не мог ничего поделать с его своенравным характером. Мы могли лишь выполнять его приказы и стараться защитить его, как могли. Но я не снимаю с себя вины за это трагическое происшествие, — ответил де Гиш. — Самое разумное для меня – это погибнуть так же славно, как погиб мой командир, и как погиб виконт де Бражелон.
— Виконт де Бражелон?! — вскрикнул д’Артаньян. — Вы сказали, что виконт де Бражелон погиб?
— Раздавлен рухнувшей от взрыва пушкой, — вздохнул де Гиш. — По-видимому, перед этим он был ранен, поэтому и упал во вражескую траншею, где и нашёл свою смерть.
— Несчастный юноша! Какая злая судьба! Бедный Рауль! — воскликнул д’Артаньян. — Несчастный Атос! Он этого не переживёт. Прости меня, граф де Ла Фер за то, что я принесу тебе такую злую весть!
— Вы говорите о графе де Ла Фер? — удивился де Гиш. — Вы, следовательно, знаете, что он недавно прибыл в крепость?
— Так граф в крепости? — удивился капитан.
— Уже нет, — горестно вздохнул де Гиш. — Узнав о гибели своего сына, граф, по-видимому, выпил отравленное вино. Его нашли наутро следующего дня бездыханным в его постели. Три офицера, имеющие какие-то полномочия от Короля, погрузили его тело в гроб и увезли на материк.
— Три офицера? С полномочиями Короля? — воскликнул д’Артаньян. — Опять какие-то офицеры и какие-то чёртовы полномочия? Кто читал эти приказы?
— Я их читал, капитан, поскольку после гибели герцога я остаюсь старшим офицером французского войска в этой крепости, — ответил де Гиш.
— Что же в них было сказано? — спросил капитан.
— Всё очень туманно, — сказал де Гиш. — В бумаге было сказано, что предъявители этого документа действовали по распоряжению Короля и во благо Франции, а также о том, что всем офицерам сухопутных и морских сил Франции надлежит оказывать всяческое содействие этим офицерам в их миссии по аресту или казни государственных преступников.
— Тот же стиль и те же необъятные полномочия! — в отчаянии проговорил капитан. — Были ли там имена этих офицеров?
— В бумаге, которую мне показали, стояло лишь одно имя, — ответил граф. — Это имя – лейтенант дю Шанте.
— Дю Шанте, — задумчиво произнёс д’Артаньян. — Я не знаю такого лейтенанта в королевской гвардии. Но я познакомлюсь с ним, черт побери! Граф, мы вынуждены оставить вас, поскольку я также выполняю приказ Короля и должен ехать дальше.
— Что ж, — ответил де Гиш, — корабль, на котором вы прибыли, уже разгрузили, и в него погрузили самых тяжелых раненых. Я предлагаю вам отобедать, после чего вы можете отплывать.
— Пообедаем на корабле, если кусок полезет мне в горло после всех ошеломительных новостей, которые вы мне сообщили, граф, — ответил д’Артаньян. — Сегодня – худший день в моей жизни! Боюсь, я утратил вкус к еде на многие дни. Три смерти в два дня! И какие люди! Граф, я желал бы встретить сейчас десяток-другой турков, чтобы насадить их на свою шпагу, однако, я должен спешить к Королю, чтобы спасти честь графа де Ла Фер и его сына, если уж спасти их жизни мне не удалось!
— Неужели чести столь достойных людей может что-то угрожать? — удивился де Гиш.
— И в очень сильной степени! — ответил д’Артаньян. — По-видимому, какие-то недоброжелатели очернили графа де Ля Фер и его сына в глазах Короля. Его Величество ожидал от них самых эксцентричных выходок.
— Если воевать под знаменем Франции, не щадя своей жизни, считается эксцентричной выходкой, — заметил де Гиш, — тогда здесь полно подобных людей. Те же, кто свою честь ценит меньше жизни, остались во Франции.
— Поскольку с недавних пор вокруг Его Величества появились люди, убеждающие его не слишком доверять моим словам, я прошу вас, граф, составить рапорт о гибели виконта де Бражелона и графа де Ла Фер как можно точнее и как можно быстрее.
— Такой рапорт уже составлен в двух экземплярах. Один предназначен Королю, а другой я намеревался отправить нотариусу графа де Ла Фер в Блуа, — ответил де Гиш.
— Вы чудесный человек, граф! Дайте мне оба экземпляра, я обещаю вам доставить их быстрей и надежнее, чем любая почта мира.
— Поднимемся ко мне в кабинет, — ответил де Гиш, — это займёт не более пары минут.
— Благодарю, граф! Идёмте, — ответил капитан.
Взяв протянутые ему два запечатанных конверта, д’Артаньян протянул де Гишу руку для рукопожатия, но, повинуясь какой-то неведомой силе, эти двое вдруг обнялись так, словно были давними друзьями и расставались на долгие времена.
— Я знал вас, как ловкого придворного, граф, — сказал д’Артаньян, — из чего заключаю, что я вовсе не знал вас! Теперь я вижу перед собой бравого военного, с которым я счастлив познакомиться.
— Я ни то и ни другое, — с грустью ответил де Гиш. — В качестве придворного я постоянно совершаю ошибки, влюбляясь в ту, которую любить мне никак нельзя. В качестве военного я, как мне кажется, ошибок не совершаю, но военная Фортуна очень строга ко мне. Я предвижу, что на этом поприще я найду свою смерть, но эта судьба нисколько меня не пугает.
— И в этом вы правы, доложу я вам! — живо сказал д’Артаньян. — Смерть на своей постели среди склянок с лекарствами и в окружении рыдающих сиделок, которые только того и ждут, что вы испустите дух и освободите их от тягостной обузы ухаживать на немощным стариком! Такую перспективу я не пожелаю и врагу. То ли дело упасть с коня, сраженным пулей или вражеским ядром! Быть как герой похороненным под знаменем Родины в окружении солдат, которые не изображают скорбь, а действительно скорбят о потере боевого товарища. Такая судьба, надеюсь, предначертана и мне. Но не спешите с этим! Сражайтесь так, как велит долг, однако, не подставляйтесь под пули почём зря. Прощайте же!
— Прощайте, капитан, — ответил де Гиш.
— Портос, мы едем! — воскликнул д’Артаньян, обращаясь к гиганту, который изучал фортификационные сооружения крепости в сопровождении одного из младших офицеров. Свесившись с крепостной стены, он разглядывал оборудование подходов к крепости, не обращая внимания на пушечные выстрелы с турецкой стороны. — Удивительно разумно устроенная крепость! — воскликнул он, наконец, спускаясь к д’Артаньяну.
 — Чёрт бы побрал и эту крепость, и её архитектора, и тех, кто её осаждает, и тех, кто её обороняет! — ответил д’Артаньян. — Идёмте, Портос. Я должен рассказать вам нечто важное. Но только не сейчас, ради бога. У меня нет на это сил. Скорее на корабль и домой, во Францию!
— Так мы не будем искать Рауля? — спросил Портос.
— Здесь мы его уже не найдём, — ответил капитан со злостью. — Будь проклята эта крепость и эта война! Едем.
И друзья поспешили на корабль. В дороге друзья почти не говорили, поскольку каждый был погружен в свои мысли. Кроме того, на корабле было множество посторонних людей, что не давало возможности откровенно поговорить без опасения быть услышанным.
Всю дорогу капитан думал о том, что жестокий приказ Короля привести ему свидетельство гибели своих друзей необъяснимым образом исполняется сам собой. Если свидетельства гибели Портоса не потребовали осуществления этой гибели, то в отношении Рауля и Атоса судьба распорядилась иначе. Какая-то мистическая сила заставляла сбываться этот приказ вопреки всем усилиям д’Артаньяна, отчего он чувствовал бессилие и ярость загнанного в клетку льва.
«Если так пойдёт дальше, — думал он, — я вскоре получу известие о смерти Арамиса! Надо решительно кончать эту игру в кошки-мышки со свидетельствами о смерти моих друзей! Я пошел неверным путем! Следует бороться не со следствиями, а с причиной».

LII. Проклятья маршальскому жезлу

— Никогда бы не подумал, сколько ненависти может у меня вызвать мысль о получении маршальского жезла! — сказал с ожесточением д’Артаньян, когда друзья сошли на берег.
— То же самое подумал и я о титуле герцога, когда понял, что мне он не светит, — ответил Портос и подмигнул.
— Меня приводит в бешенство как раз противоположная мысль. Есть все основания полагать, дорогой Портос, что этот жезл преследует меня и будет мне насильно вручен, чтобы я его зашвырнул в море! — ответил капитан.
— Зачем же швыряться такими великолепными предметами? — удивился Портос. — Ведь это знак королевского уважения и чрезвычайно высокой власти.
— За каждое удовольствие, Портос, приходится платить свою цену, — возразил д’Артаньян. — Так вот цена, которую мне приходится платить за этот проклятый маршальский жезл меня чрезвычайно не устраивает!
— Так не платите её, д’Артаньян, и вы не получите этот жезл, который начал раздражать вас прежде, чем вы его получили! — ответил Портос.
— Чёртова Фортуна решила заплатить эту цену без моего согласия! — ответил д’Артаньян, — и хотя я никогда не поднимаю руку на женщин, кроме тех случаев, когда они сами об этом просят, если бы эта дрянная девка, называемая Фортуной, появилась здесь и сейчас, клянусь, я вколотил бы её в землю по самую маковку!
— Вы получили известие о том, что часть условий, которые перед вами поставлены, исполнились сами собой, — задумчиво проговорил Портос.
— Именно, Портос, именно! — воскликнул д’Артаньян.
— А поскольку эти условия были в предоставлении доказательств смерти ваших друзей, вы получили одно из таких доказательств, — продолжил Портос, снимая шляпу. — Кто из двоих? Говорите же!
— Тысяча чертей! — воскликнул д’Артаньян. — Я не могу! У меня язык не поворачивается сказать такое!
— Атос, — прошептал Портос хриплым голосом, роняя шляпу на землю.
— Чёрт побери, оба! — крикнул д’Артаньян. — Слышите ли вы меня, Портос! Они оба погибли!
Портос нежно сжал в своих объятьях д’Артаньяна, прижимая его к своему сердцу.
— Лучше бы мне было остаться в пещере Локмария, чем узнать о таком несчастье, д’Артаньян, — сказал он. — Мы с вами – бывалые вояки и в любой момент готовы предстать перед всевышним, но юный Рауль был ещё так молод. А граф, ведь он его так любил!
— Эта любовь его и сгубила, — вздохнул капитан. — Мне сказали, что граф, узнав о гибели Рауля, принял на следующую ночь яд.
— Это большой грех, но я его не осуждаю, — сказал Портос. — Однако, граф не такой человек, чтобы умирать такой смертью. Я бы ожидал, что он пойдёт в атаку на следующий день, или встанет во весь рост на крепостной стене с мушкетом в руке.
— Чёрт побери, вы правы, Портос! — воскликнул д’Артаньян. — Такие люди, как граф де Ла Фер, не принимают яд по собственной воле. Его отравили шпионы Кольбера!
— В таком случае мы едем в Париж, чтобы убить Кольбера и всех его шпионов, — просто ответил Портос.
— Портос, вам нельзя показываться в Париже! — воскликнул д’Артаньян.
— А вы попробуйте меня остановить! — отозвался гигант. — Когда дело зашло до того, чтобы отомстить Кольберу за моего друга и его сына, нет такой силы, которая остановит меня.
— Кольбер, Кольбер, чёртов Кольбер! — воскликнул д’Артаньян. — Портос, мы не едем в Париж.
— Как же так? — удивился барон. — Разве мы не собираемся отомстить Кольберу?
— Послушайте, Портос, мы отомстим тому человеку, который является истинным виновником смерти наших друзей! — воскликнул д’Артаньян. — Мне надоело прятать своих друзей и добывать свидетельства об их смерти, фальшивые или подлинные! Мы едем в Пиньероль, на остров Сен-Маргерит!

LIII. Автор обращается к читателям

На этом месте автор прерывает свой труд и обращается к своим читателям.
Знаете ли вы, мои дорогие друзья, что издатель, мэтр Рожьё, сообщил мне, что недоволен той скоростью, с которой я пишу данный роман?
— Вы находите её слишком быстрой? — спросил я.
— Я нахожу её недостаточно быстрой, — ответил Рожьё.
— Известно ли вам, сколько гусей лишилось своих перьев, чтобы я исписал все те листы, которые я вам высылаю? — спросил я.
— Я пришлю вам два ящика гусиных перьев и два галлона чернил, а также сколько угодно бумаги, только, ради бога, пишите быстрее! — ответил Рожьё.
— Куда же вы торопитесь? — спросил я. — Ведь мои романы обычно издаются отдельными главами, по одной главе в воскресной газете, а я написал уже добрых семьдесят две главы!
— Я открою вам небольшую тайну, — ответил мэтр Рожьё. — Я вовсе не собираюсь издавать ваш роман по одной главе в газете. Я готовлю издание книги целиком.
— В таком случае, я, действительно вас задерживаю! — согласился я.
— Теперь вы видите? — Обрадовался Рожьё.
— Я ничего не желаю видеть, но я – драматический писатель. Под моим пером герои живут и действуют вопреки моему желанию, так, как считают нужным, —возразил я.
— Тогда пусть они действуют чуточку живее! — воскликнул несносный издатель.
— Но поймите же и вы меня! — взмолился я. — Прежде я публиковал романы по одной главе в воскресном выпуске, издатели присылали мне читательские отклики, благодаря чему я понимал, что мой труд не напрасен, что он интересен жителям Парижа! Теперь же я вынужден ждать издания всей книги целиком! Откуда я могу знать, что это вообще кто-нибудь будет читать?
— Доверьтесь моему слову, вас будут читать! — ответил мой мучитель. — Если же вам столь необходимы отклики, вот вам оттиски ваших первых глав, вы можете читать их в каком-нибудь салоне и требовать от своих слушателей критики или одобрения.
— У меня просто нет на это времени, — ответил я. — Кроме того, я плохо читаю вслух.
— Тогда доверьте это какому-нибудь артисту или просто распорядитесь, чтобы эти листы расклеили на афишных тумбах вблизи театра, где ставят ваши пьесы! — ответил мэтр Рожьё.
— Чёрт бы вас побрал с вашими афишными тумбами, с вашими камерными чтениями и с вашим готовящимся изданием! — подумал я, но вслух этого не сказал.
Получив от издателя первые гранки и бегло пролистав их, я воскликнул:
— Позвольте! Здесь же старая версия! Вы отпечатали те версии, которые я вам слал в качестве пробных глав! Посмотрите, в каждой части не хватает последних глав! Кем же я предстану перед моими читателями, если они будут читать только первые версии первых пяти частей моей книги!
— Это не мои проблемы, — холодно ответил издатель. — Через два дня вам пришлют полную версию всех пяти частей, можете зачитывать их в клубе, можете расклеивать их на афишных тумбах, но только обещайте, что к этому времени будет готова шестая часть.
Я уже хотел было возмутиться и выставить негодного издателя вон, когда он добавил:
— Кстати, вот гонорар за первые пять частей, — с этими словами он протянул мне конверт.

Не могу сказать, что обнаруженная в конверте сумма меня слишком обрадовала или слишком удивила, но в связи с некоторыми покупками, которые совершила на днях мадам Дюма, у меня не хватило сил решительно отвергнуть конверт и покрыть позором те драконовские условия по срокам написания романа, которые мне выставил мэтр Рожьё.
Милая Иде, то жемчужное ожерелье, от приобретения которого я воздержался, кажется, скоро будет твоим!

LIV. Предместье Пьерфона

Толстяк Мустон, несмотря на распоряжения, полученные им от Портоса и д’Артаньяна, не решался предпринять путешествие в Англию, куда ему было предписано направиться. Наряженный в одежды Портоса, проживая в трактире вблизи Пьерфона, он не мог решиться на возвращение в Пьерфон, где его считали погибшим, но и не мог решиться на путешествие в неизведанную заокеанскую страну.
Кухня в трактире не могла сравниться с изысканной кухней в доме барона, поэтому Мустон, привыкший к деликатесам, не испытывал особого аппетита. Кроме того, ему было скучно сидеть в трактире, внутреннее убранство которого никак не походило на шикарные комнаты баронского замка. Мустон приобрел привычку прогуливаться по парку и выходить к реке, любуясь видами природы. И хотя он сбросил вес не так уж сильно, он вошёл во вкус и полюбил пешие прогулки, совершая за день сначала переходы по две сотни шагов, что для его тяжелой фигуры было уже большим подвигом, постепенно увеличивая это расстояние до трех и четырех сотен шагов в день.
Как-то раз, отдыхая от тяжелого для него перехода в тени раскидистого дуба, под которым хозяин трактира построил достаточно крепкую лавку со спинкой, он поглядывал на дорогу, оставаясь незаметным для проезжающих мимо путников.
Вдруг ему показалось, что он заметил д’Артаньяна, который, по-видимому, спешил оторваться от какого-то преследования, однако, по всей видимости берег силы коня, поскольку поспешность его была более показная, нежели реальная. На капитане королевских мушкетеров был его обычный костюм, кроме того, Мустон узнал коня капитана, его шляпу, его фигуру. Лица капитана не было видно, поскольку на нем была надета маска.
— Не такая нынче уж и пыльная погода, чтобы носить дорожную маску, — сказал Мустон сам себе. — И с чего это капитан вздумал её нацепить? Никогда раньше не видел, чтобы он носил маску.
Размышляя над этим событием, Мустон продолжал глядеть на дорогу, и через несколько минут увидел, как по дороге проехали трое гвардейцев, которые, очевидно, скакали по следу капитана, о чем свидетельствовал и тот факт, что они внимательно приглядывались к следам на дороге и к окружающей обстановке, и тот факт, что они проехали в том же самом направлении и примерно с такой же скоростью. Мустон подумал, что эти гвардейцы ничуть не стремятся догнать капитана, а скорее стараются сохранить неизменным расстояние между ними и тем, за кем они гонятся.
 — А ведь эти люди замышляют недоброе! — сказал сам себе Мустон. — Похоже, что это разбойники, которые замышляют ограбить капитана. Глупцы! Он насадит их на свою длинную шпагу одного за другим!
Мустон поднялся и направился к себе в комнату в трактир.
— Никакие это не разбойники, — продолжал размышлять Мустон, разговаривая сам с собой. — Разбойники рядятся в простых людей, а это были люди военные. Похоже, что это люди капитана, которые отстали в пути и стремятся его догнать.
Мустон уселся на лавку и с наслаждением снял сапоги, чего он уже давно не мог проделывать самостоятельно.
— Ну да, как же! — возразил он сам себе. — Если бы это были люди капитана, то это были бы мушкетеры! К тому же, не похоже было, чтобы они спешили.
Надев мягкие и тёплые носки вместо обуви, Мустон отправился на кухню, чтобы что-нибудь перекусить. Взглянув на те блюда, которые готовились на кухне, он с неудовольствием взял поджаристую куриную ножку, вяло обкусал её и бросил кость в окно собакам.
— Решительно непригодная еда, грубая крестьянская пища, — проговорил он и уселся на диван. — Для чего же господин д’Артаньян отправился в Пьерфон, если он прекрасно знает, что барона там нет? — спросил он сам себя. — Неужели он забыл об этом?
Мустон решительно стал натягивать сапоги.
— Скоро он доедет до Пьерфона, обнаружит, что там, разумеется, барона нет, после чего он развернётся и поедет обратно, — сказал он, с кряхтением надевая левый сапог. — Надо предупредить его, что по следу за ним едут шпионы.
После этого Мустон натянул также и правый сапог и неспеша двинулся по направлению к дороге, по которой, по его расчётам, вскоре должен будет проехать господин д’Артаньян.
Расчёты Мустона почти оправдались. Правда, капитан показался на горизонте намного раньше, чем ожидал Мустон. Похоже было, что он и не заезжал в Пьерфон, а лишь доехав до границ поместья, развернул коня и поскакал обратно.
Мустон замахал руками и с такой поспешностью, какую только позволяла ему его фигура, выскочил на дорогу.
— Господин капитан, подождите! — закричал он. — Это я, Мустон! По вашему следу едут трое шпионов!
Капитан, казалось, не слышал слов Мустона и не узнавал его.
— Вы должны знать, что за вами погоня! — крикнул Мустон, что есть сил.
Капитан остановил своего коня, развернулся и подъехал к Мустону.
— Что вы хотели мне сказать, господин? — спросил он.
Мустон с удивлением понял, что это – не господин д’Артаньян, хотя он готов был поклясться, что узнал коня капитана, его одежду и шляпу, и даже шпагу и сапоги. Прическа и фигура тоже были такие же точно. Но голос был чужим. Человек был в маске, и поэтому Мустон понял, что его лица он как следует разглядеть не может. Воображение дорисовало ему те черты лица, которые он ожидал увидеть, но это был, очевидно, совершенно другой человек.
— Простите, ради Бога, я принял вас за другого, — сказал Мустон и повернулся, собираясь вернуться в трактир. Но тут ему в голову пришло, что, по-видимому, этот человек, удивительно похожий на капитана королевских мушкетеров, вероятно, тоже очень даже неплохой человек, а это значит, что не худо бы и его предупредить о том, что за ним по пятам следуют шпионы, или разбойники.
— Знаете ли вы, господин, что за вами следуют три вооруженных всадника, вероятно шпионы или разбойники? — спросил он.
— Ах эти! — отмахнулся всадник. — Пустое. Я знаю о них. Впрочем, благодарю, но мне пора!
С этими словами всадник пришпорил коня и скрылся за поворотом.
Через некоторое время те три подозрительные личности, которых Мустон принял за шпионов, вновь промчались мимо него, теперь уже в обратном направлении.
— Совершенно определённо они преследуют этого человека, — сообщил себе Мустон.
Снова скидывая сапоги, он произнёс:
— Господин д’Артаньян не отдаст просто так свою одежду, шпагу, шляпу, сапоги и даже коня. Отобрать всё это у него невозможно! Если только предательски убив!
Немного погодя он добавил:
— Господин д’Артаньян был не один, а с господином бароном. Отобрать все вещи у господина капитана, не испортив даже одежду, это просто немыслимо.
Укладываясь спать, Мустон сказал сам себе:
— Когда в последний раз господин д’Артаньян был вместе с господином бароном, на нём была совершенно другая одежда, он был с другой шпагой, в другой шляпе и на другом коне. Если бы его одежду, шпагу, шляпу и коня кто-то украл, он непременно выругался бы на этого человека, и устроил бы за ним погоню. Следовательно, он подарил или одолжил всю свою амуницию этому человеку. Значит, этот человек – друг господина капитана.
Взбивая подушку, Мустон произнёс:
— Господин д’Артаньян никогда не подарит свою шпагу или своего коня человеку малознакомому. Либо этот человек – весьма близкий друг господина капитана, либо он выполняет какое-то важное задание, либо это – его сын.
Поворачиваясь на правый бок, Мустон произнёс:
— Если этот человек – сын господина д’Артаньяна, тогда становится совершенно понятным, почему он так похож на него и осанкой, и фигурой, и волосами и даже в некоторой степени лицом. И по возрасту подходит. Правда, у него были седые усы, но я заметил муку на воротнике. Стало быть, усы просто присыпаны мукой.
Закрывая свои глаза и призывая сладкий умиротворяющий сон, Мустон пробормотал почти во сне:
— У господина д’Артаньяна имеется сын, как две капли похожий на него, которому для чего-то понадобилось изображать господина капитана. За ним по следу гонятся шпионы, но он знает об этом, и ничуть не беспокоится. Следовательно, сын господина капитана просто отвлекает шпионов на себя. Ничего удивительного, ведь господин барон переоделся в мою одежду, а меня заставил надеть его одежду. Похоже, что во всей Франции разыгрывается большой карнавальный спектакль с переодеваниями, и я тоже участвую в этом спектакле. Мне следует изображать господина барона, поскольку мне было приказано надеть его одежды. Об этом я, по-видимому, и сам должен был бы догадаться. Ну что ж, я догадался. Попытаюсь завтра потренироваться говорить голосом господина барона и изображать его походку.
Поскольку характер Мустона был чрезвычайно флегматичным, все его рассуждения не нарушили его безмятежного настроения, так как он был убежден, что его любимый барон жив и невредим, а до остального ему не было никакого дела. Поэтому через пять минут после своей последней максимы наш Мустон погрузился в самый безмятежный сон.

LV. Приключение Франсуа

Наши читатели, разумеется, узнали в незнакомце, столь похожем на д’Артаньяна, Франсуа. На нем по-прежнему был костюм капитана, шпага, сапоги и шляпа капитана, и он скакал на коне капитана королевских мушкетеров.
Выполняя приказ д’Артаньяна, он отвлекал на себя шпионов Кольбера, которые недоумевали, с какой целью человек, за которым им велено следить, совершает столь бессмысленные поездки. Их терпению уже приходил конец, они ожидали малейшего повода для применения приказа об аресте этого человека, и они усмотрели этот повод в том, что он, как они заметили, остановился на пару минут, чтобы перекинуться словами с неким человеком на дороге. Было очевидно, что это человек его поджидал, то есть знал о его приезде, кроме того, по внешности он подходил под описание разыскиваемого барона дю Валона. Едва лишь они отъехали на достаточное расстояние от места, где произошла встреча, как старший из троих остановил коня и подал двум другим знак, чтобы они поступили также.
— Дю Клуа, вертитесь и проследите за сообщником преследуемого нами капитана д’Артаньяна! Этот человек похож по описанию на одного из разыскиваемых государственных преступников, барона дю Валона.
— Слушаюсь, лейтенант д’Эльсорте!
— А вы, де Лорти, следуйте за мной! Сегодня мы арестуем капитана!
В тот момент, когда Мустон сладко засыпал, под окном его комнаты прятался один из трех шпионов, внимательно наблюдавший за каждым действием флегматичного толстяка.
Двое других решили последовать за преследуемым ими военным и арестовать его в первой же гостинице, в которой он остановится.
Дело в том, что им было известно не только имя преследуемого офицера, но и его ловкость в фехтовании, сила и ум. Напасть на него на дороге казалось им чрезмерно опасным и поэтому неразумным. Они решили застать его врасплох, в трактире, во время сна.
Франсуа, между тем, прекрасно понимал, с кем он имеет дело.
Ложась спать, он прислонил к двери кочергу, поставил под двери ночной горшок, полил подоконник единственного окна оливковым маслом, положил рядом с собой шпагу погасил свет и улегся в кровать, не раздеваясь.
Старший из шпионов Кольбера, лейтенант д’Эльсорте, решил ворваться в комнату через двери, тогда как своему товарищу де Лорти он велел залезть в окно, чтобы не позволить ему уйти этим путем.
Едва д’Эльсорте открыл двери комнаты, как на ногу ему с грохотом упала кочерга. Злоумышленник чертыхнулся, понимая, что неожиданного нападения не получится, и решительно ворвался в комнату. Запнувшись о ночной горшок, он наделал ещё больше грохоту, по счастью, горшок был пуст.
Он не успел подняться, поскольку почувствовал у своей шеи холодную сталь шпаги.
— Лежите, где лежите, милейший, иначе малейшее ваше движение будет последним! — воскликнул Франсуа.
В этот момент окно комнаты распахнулось, в окне появился де Лорти с мушкетом в руке.
— Вы арестованы! Сдавайтесь, или я стреляю! — закричал он и ухватился свободной рукой за подоконник, однако, рука его скользнула, и он свалился вниз, успев лишь выстрелить при падении в потолок комнаты.
— Милейший, не знаю, как вас называть, — сказал Франсуа, который, казалось бы, совершенно не обратил внимания на то, что произошло в открытом окне. — Велите своим дружкам сложить оружие и убираться прочь, иначе я проткну вам горло.
Поверженный д’Эльсорте пожалел от всей души, что отослал дю Клуа следить за толстяком, повстречавшимся у дороги. Вдвоем даже в условиях полной неожиданности нападения они не имели никакого шанса против этого бойкого вояки.
Однако, свалившийся со второго этажа де Лорти не растерялся. Он обратился к трактирщику, показывая ему приказ Короля, и велел собрать своих людей, чтобы арестовать государственного преступника. У трактирщика были трое сильных конюхов, которых он позвал на помощь. Впятером эти мужчины вооружились, кто чем мог, и тогда де Лорти распахнул двери комнаты и прокричал:
— Именем Короля, господин д’Артаньян, вы арестованы!
— Вы хотите, чтобы я проткнул горло вашему начальнику? — спросил Франсуа.
— Тогда мы вас не арестуем, а убьём, — воскликнул де Лорти.
— В мои планы не входит умирать, — ответил Франсуа, — но и сдаваться в такой выгодной позиции даже несмотря на то, что вас пятеро, мне слишком уж обидно, ведь ваш начальник чего-нибудь да стоит? Предлагаю компромисс. Вы убираетесь отсюда, я оставляю его в живых и ухожу другим путем, например, через окно. Подходит вам такой вариант?
— Именем Короля вы будете убиты, д’Артаньян! — воскликнул второй из шпионов, собравший импровизированное ополчение из трактирщика и его троих конюхов.
— Не в этот раз, господа! — раздался за их спинами свирепый голос. — д’Артаньян, убивайте своего, и выходите разбираться с этими, я здесь!
Никто из стоящих в дверях не понял, откуда появился этот разъяренный воин, за спиной которого ещё ко всему прочему стоял слуга с заряженным мушкетом в каждой руке.
— Господа, вас пятеро, у нас четыре заряженных мушкета, — спокойным голосом проговорил тот, кто пришел на помощь д’Артаньяну. — Первым залпом мы убьем четверых из вас, д’Артаньян тем временем проткнет горло пятому. Оставшийся в живых останется один против нас троих. Устраивает вас такой вариант?
Нападавшие застыли в немой сцене.
— Шпаги на пол, немедленно! Или что у вас там – вилы, шампуры, кирки, лопаты? Руки за голову, и спускайтесь по одному, — произнес грозный воин. — Имейте в виду, я не шучу. На счет три мы стреляем. Ну же, живо! Один! … Два!
— Стойте! Не стреляйте! Мы сдаёмся! — сказал трактирщик, который быстро смекнул, что никто не притянет его к ответственности за то, что он, не будучи человеком военным, счел за разумное подчиниться грубой силе и превосходству противника.
Конюхи покорно побросали свой примитивный боевой инвентарь, спустились по одному, и каждому из них слуга свирепого воина связал руки и ноги.
После этого де Лорти ничего не оставалось иного, кроме капитуляции, тогда как Франсуа вывел конвоируемого им д’Эльсорте, которого победители после этого также связали.
— Но вы, кажется, не д’Артаньян! — воскликнул свирепый воин.
— Не вы первый мне это сообщаете, — ответил Франсуа, — так что я вынужден поверить вашим словам.
— Кто же вы такой, черт вас побери? — спросил отважный воин.
— Этот же вопрос мог бы вам задать и я, но воздержусь, — улыбнулся Франсуа. — Кем бы вы ни были, вы пришли вовремя, и я передам господину д’Артаньяну, что вы проявили чрезвычайное мужество и исключительную своевременность со своей помощью мне, полагая, что помогаете ему!
— Так вы с ним знакомы! — заключил бравый воин. — Полагаю, ваше сходство с ним не случайно. Оно ввело в заблуждение не только этих болванов, но и кое-кого более проницательного!
— Такова и была его цель, насколько я могу судить, — улыбнулся Франсуа, — и, значит, я не напрасно взялся за это дело. Но коль скоро вы сообщили этим господам, что они ошибаются в отношении моего имени, дальше скрывать совершенно бесполезно. Итак, господа, заявляю со всей откровенностью, что моё имя не д’Артаньян, как только что вам сообщил это господин.
— Проклятье! Нас провели! — воскликнул д’Эльсорте.
— Рад это слышать! — воскликнул неизвестный спаситель. — Что ж, молодой человек, как я понимаю, вы оказали капитану д’Артаньяну некоторую услугу, о которой он вас просил! Следовательно, вы – его друг, а значит, что и мой тоже. Вашу руку!
— Франсуа Перрен к вашим услугам, — ответил юноша, протягивая руку неизвестному спасителю.
— Анри-Рене д’Эрбле, епископ ваннский, — ответил незнакомец, крепко пожимая руку Франсуа.
— Как мы с ними поступим? — спросил Франсуа, указывая на пленников.
— У меня есть своя метода, — ответил Арамис, — но в настоящее время на это нет времени. Свяжем их и заставим выпить по паре бутылок неразбавленного вина из погреба этого негодяя. Это даст нам фору часов на десять-двенадцать, чего вполне достаточно. Скажите, мой друг, их было только двое?
— Был и ещё один, но он отстал по дороге! — воскликнул Франсуа.
— А ехали вы со стороны Пьерфона, — кивнул Арамис. — Что ж, придётся вернуться за третьим молодцом, иначе развитие ситуации будет неуправляемым. Базен, займись этими болванами. Ты слышал, что надо с ними сделать. Поскольку они уже связаны, осталось их только напоить. Впрочем, господин Франсуа, их слишком много. Боюсь, как бы впопыхах кто-нибудь не улизнул. Останьтесь и помогите Базену разобраться с ними, а я проверю наши тылы.
С этими словами Арамис легко, словно юноша, выбежал из трактира, вскочил на своего коня и поскакал по к трактиру в сторону Пьерфона, где оставался Мустон и шпионящий за ним третий посланник Кольбера.

LVI. Пробуждение Мустона

Мустону снился сладкий сон, когда вдруг он ощутил, что нечто тяжелое сдавливает его грудь. Он открыл глаза и обнаружил, что накрепко привязан к кровати, на которой спал. Перед ним стоял свирепого вида гвардеец, который навел на него мушкет, очевидно, заряженный.
— Попался, негодяй! — воскликнул д’Эльсорте. — Не пытайся удрать!
— Хорошо, не буду пытаться, — согласился Мустон. — Не так-то легко удирать, когда тебя привязали к кровати такими крепкими верёвками.
— Вот поэтому и не пытайся, — согласился гвардеец. — Ты совершил страшное государственное преступление и подлежишь смертной казни!
— Вам виднее, господин гвардеец, — согласился Мустон.
— На этот счет имеется приказ Короля! — воскликнул д’Эльсорте.
— Ну что ж, если так, тогда, вероятно, так оно и есть, — кивнул Мустон. — Подумать только! Приказ Короля обо мне! Стало быть, Его Величество знает о моём существовании? Он знает моё имя?
— Разумеется, негодя й! — воскликнул д’Эльсорте. — Нам приказано убить тебя, как только мы тебя найдём, причем под страхом смерти запрещено общаться с тобой!
— Зачем же вы со мной общаетесь, добрый человек? — спросил Мустон. — Ведь этак и вас придётся убить, разве не так? Вы ведь сами сказали: «Под страхом смерти запрещено общаться».
— Чёрт, чёрт, чёрт! Заткнись и отвечай: твоё имя! — воскликнул гвардеец.
— Вы уж сами решите, заткнуться мне, или отвечать, я же не могу делать и то и другое одновременно, — смиренно ответил Мустон.
— Ты должен назвать только своё имя, и больше ничего! — заорал д’Эльсорте, теряя самообладание.
— Моё имя – Мустон, — ответил Мустон.
— Это мне ни о чём не говорит, — отмахнулся д’Эльсорте. — Я спрашиваю о твоём дворянском имени!
— О моём дворянском имени? — удивился Мустон. — О! О! Моё дворянское имя! Это я, знаете ли, едва ли вам скажу.
— Скажешь, негодяй, или я отрежу тебе уши, а затем ещё что-нибудь! — зарычал гвардеец. — Ну же! Говори!
— К сожалению, вы ошиблись. Я не дворянин, — скромно сказал Мустон.
— Меня не проведёшь, я узнал тебя по описанию! — воскликнул д’Эльсорте. — Ты – государственный преступник, барон дю Валон де Пьерфон де Брасье!
— О, о! — проговорил Мустон. — Я не дерзаю…
— Молчи, негодяй! Признавайся, ведь тебя так зовут? — негодовал гвардеец.
— Что, если бы так, вы бы убили меня? — спросил Мустон.
— В тот самый миг, лишь только удостоверюсь, что ты и есть этот самый государственный преступник, — ответил д’Эльсорте.
— О снисхождении, как я понимаю, речи быть не может, — вздохнул Мустон.
— Ни малейшего шанса! — воскликнул гвардеец. — Приказ Короля. Убить на месте. Не вступая в разговоры и переговоры. Никакого ареста, только смерть на месте!
«Как жалко, что мой господин в такой смертельной опасности, — подумал Мустон, — ведь он такой добрый, и он так много сделал для меня. Какое счастье, что мне выпала возможность воздать ему добром за добро!»
— В таком случае, милейший, — спокойно сказал Мустон, — вы совершенно правы. Моё имя – барон дю Валон де Пьерфон де Брасье.
— Именем Короля! — воскликнул д’Эльсорте и вонзил шпагу Мустону в грудь.
В это время двери трактира распахнулись и на пороге появился Арамис, который вышиб эти двери одним ударом ноги.
— Негодяй! — воскликнул он. — Защищайся же!
Гвардеец вытащил шпагу из груди Мустона и направил её на Арамиса.
— Защищайся, ибо я не убиваю безоружных, — снова воскликнул Арамис, после чего ловко отбил выпад гвардейца и воткнул свою шпагу прямо в сердце негодяя д’Эльсорте.
— Умри же без отпущения грехов! — сказал он и подбежал к умирающему Мустону.
— Слышишь ли ты меня, друг мой? — Спросил он Мустона.
— Господин д’Эрбле, это вы? — прошептал Мустон. — Какое счастье! Вы отпустите мне мои грехи?
— Да, мой друг, да! — ответил Арамис, беря Мустона за руку. — Какие же могут быть грехи у такого доброго человека, как ты?
— Помните, как я воровал бутылки у трактирщика с помощью верёвочной петли? — прошептал Мустон.
— Отпускаю тебе этот грех и все грехи твоей бурной молодости, — сказал Арамис, доставая нательный крест и прикладывая его к губам умирающего.
— Есть ещё один грех, — прошептал Мустон.
— Какой же? — спросил Арамис.
— Чревоугодие, — прошептал Мустон из последних сил.
— Господь прощает тебя, сын мой! Покойся с миром, во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!
На лице Мустона застыла спокойная счастливая улыбка, после чего он испустил последний вздох.
Арамис закрыл пальцами глаза Мустона, поцеловал его в лоб и произнёс:
— Спи спокойно, боевой товарищ.
После этого разрезал веревки, которыми был связан Мустон, и выбросил их в окно.
Обыскав убитого гвардейца, он нашел у него в кармане королевский приказ, содержание которого уже известно нашим читателям. Приказ повелевал убить государственных преступников, среди которых были Атос, Портос, Арамис и Виконт де Бражелон. Арамис спрятал приказ в карман и прикрыв двери, направился на поиски трактирщика.
— В вашем трактире произошло страшное событие, — сказал он. — Меня вызвали к одному умирающему, но я нашел двоих. Очевидно, они сражались и убили друг друга. Вероятно, эта была особая дуэль, без секундантов. Похороните обоих по христианскому обычаю.
С этими словами Арамис бросил на стол трактирщика кошель с пятьюдесятью пистолями и покинул трактир.

LVII. Узник Пиньероля

Филипп, помещённый в крепость Пиньероль, готов был выть и лезть на стену. Проведя почти всю жизнь в неведении о том, кто он, в детстве он полагал, что его затворнический образ жизни – не исключение, а правило.
Получив кое-какие книги для общего развития, он сначала узнавал жизнь как некоторую прекрасную сказку, которой на свете не существует, подобно тому, как читают наши дети волшебные сказки, рассказывающие о всевозможных чудесах, волшебниках, феях, джинах и пери, о коврах-самолётах и о деревянных летающих конях. Всего этого нет в жизни, но это не мешает нам наслаждаться рассказами о таких чудесах. Точно также и Филипп, читая книги о реальной человеческой жизни, полагал, что это лишь чудесная выдумка.
Юным мальчиком он случайно познакомился с девицей Екатериной Шарлоттой де Грамон, которая столь сильно потрясла его воображение, что он ощутил в себе сильнейшее желание вновь встретить её, говорить с ней, слушать её, и, быть может, прикоснуться когда-нибудь к её руке. Ни о чем ином он и не помышлял. Тогда он понял, что прекрасные принцессы существуют не только в книгах, но и в жизни. Если бы тогда ему сказали, что в жизни существуют также и джины, ковры-самолёты и летающие кони, он поверил бы и этому.
Со временем он научился отличать сказки от книг исторических и книг, описывающих обычную жизнь людей. Он узнал, что другие люди живут совсем не так, как живет он. Они свободно общаются, путешествуют, ходят и ездят, куда им вздумается. Они заводят друзей, вступают в браки, рожают детей.
Их жизнь не ограничивается одним лишь домом или несколькими комнатами в крепости. Иными словами, они счастливы, тогда как он заключен в тюрьму, как будто бы несёт наказание за неведомую ему вину.
Все же со временем он привык и к этому своему необычному положению, полагая, что если Господь решил поселить его отдельно от других людей, значит, ему выпала такая судьба. Он читал книги о жизни монахов-схимников и сравнивал себя с ними, полагая свою судьбу весьма похожей на их жизнь. Он предавался молитвам и просил Господа наставить его на путь истинный.
Вся эта жизнь в единое мгновение сломалась, когда он узнал от аббата д’Эрбле правду о своём удивительном происхождении, о том, что он приходится родным братом Королю Франции, причем, братом, родившимся почти в то же самое время из того же чрева, от той же матери и того же отца, и имеющим такую же внешность. Узнав, что господин д’Эрбле не простой аббат, а епископ, он ещё больше проникся доверием к нему. Епископ убеждал его, что права Филиппа ничуть не менее основательны, чем права Людовика, что два брата полностью равны в своих правах, они как бы едины в двух лицах. То же самое он чувствовал и сам, сравнивая свое отражение в зеркале с портретом Короля.
Если так, тогда его права были грубо нарушены, ведь имея право быть даже не вторым в Королевстве, а ещё одним первым человеком в государстве, он мог рассчитывать, по меньшей мере, на половину Франции как на собственную вотчину, а вместо этого не получил даже простого дома с небольшим садом, где мог бы спокойно жить, наслаждаясь природой и свободой. Несправедливость, допущенная по отношению к нему, казалась ему высшей несправедливостью в мире на все времена, ведь нигде в книгах, даже в библии, не находил он ничего даже отдалённо напоминающее ему такую чудовищную несправедливость по отношению к одному из братьев, при совершенно беззаконной узурпации всей полноты власти вторым братом, ничем, собственно говоря, не отличающимся от него, Филиппа.
Желание получить свою долю королевства, пробуждаемое в нем епископом ваннским, даже уступало желанию поместить узурпатора, Короля Франции, в положение, которое Филипп занимал всю свою сознательную жизнь.
Но и эти два желания – получить законные права и наказать узурпатора – казались ему всего лишь ещё одной сказкой, которой никогда не суждено сбыться.
Всё оставалось бы так и далее, если бы не чудовищный по дерзости и ещё более чудовищный по последствиям эксперимент, который произвел с ним епископ ваннский.
Он заменил им Короля Франции, поместив Филиппа на королевский трон, а Людовика в тюрьму. Филиппу казалось это немыслимым, невозможным, сказочным, но когда это свершилось, он уверовал, что теперь вся Франция взирает на него с трепетом и видит в нём своего Короля, но главное было не в этом. Самое главное было в том, что он отныне стал свободным человеком, который сам распоряжается своей судьбой. Ему не так важно было распоряжаться судьбой своих подданных, что ему за дело до них! Главное, обрести, наконец собственную свободу, обрести себя, обрести право на любовь, на обычные человеческие радости и горести вместо извечного пребывания в состоянии узника, отбывающего наказание за чужие грехи, за чужую несправедливость, за чужое чудовищное решение его судьбы.
Прожив один-единственный день как Король, он верил, что такими будут теперь все его дни, вся жизнь, и засыпая, он строил планы на завтра, на послезавтра, на месяцы и годы вперед. Он непременно должен разыскать Екатерину Шарлотту де Грамон и посмотреть, узнает ли она его. Как сладко было бы открыться ей, открыть свою тайну! Жизнь открыла перед ним тысячи возможностей для счастливой и долгой жизни.
Но, увы, наутро он снова проснулся в тюрьме, и даже не понял, как в ней снова оказался. Потом прибыл господин капитан королевских мушкетеров и отвез его ещё дальше, бесконечно далеко от Парижа, от брата Короля, от Королевы-матери и от младшего брата, носившего то же имя, что и он, а также от безумной мечты о Екатерине Шарлотте де Грамон.
Иногда Филипп думал, что лучше было бы ему ничего этого не знать, и продолжать вести тот образ жизни безвестного узника Бастилии. Но в другие мгновенья он считал, что единственный день, когда он был Королем, стоит всех тех дней, когда он был узником.
«Если бы мне ещё раз хотя бы на один день стать Королем Франции, — думал Филипп, — я бы не откладывал на завтра розыски мадемуазель Екатерины Шарлотты! Я бы прожил этот день так, как будто бы он был последним днём в моей жизни! Насколько ярче были бы сейчас мои воспоминания об этом дне, а ведь мне ничего и не осталось кроме них!»
И Филипп вспоминал жестокие слова капитана д’Артаньяна о том, что и в этот день он не был Королем, а был всего лишь марионеткой в руках ваннского епископа, потому что не мог принять самостоятельно ни одного решения, а мог лишь озвучивать приказы, которые готовил бы для него епископ. Он так надеялся на его отеческую опеку, а епископ исчез и не появился более ни разу! Людям, по-видимому, нельзя доверять, ни на кого не следует надеяться, ни на кого нельзя рассчитывать. Только на себя можно полагаться, лишь на свои силы, на свой разум, на своё понимание жизни, на своё мнение о том, что хорошо, а что плохо для страны, для народа, для него самого!»
Филипп вспомнил, что капитан говорил ему о книге, в которой содержатся сведения по истории Франции и нескольких сопредельных государств. Кроме того, капитан сказал, что эта книга написана на двух языках, что позволяет использовать её для изучения испанского языка. Правда, говорить по ней не научишься, зато читать испанские письма можно вполне научиться, тем более что эти два языка не столь сильно отличаются, если разобраться, как выяснил Филипп, сравнивая идентичные тексты на двух языках.
«Я изучу историю Франции и Европы, я выучу испанский язык настолько, насколько это возможно по этой книге! – сказал себе Филипп и решительно раскрыл книгу. — Боже, что это?»
Из книги выпали несколько листков бумаги, исписанных чьим-то уверенным и размашистым почерком. Филипп посмотрел на подпись и обомлел: в последних строках каждого письма стояло одно слово: «Людовик».
Это были письма Короля! Как же капитан достал их?
Филипп, ощущая дрожь волнения, читать эти бумаги. В первой бумаге было распоряжение капитану мушкетеров подготовить войска к очередному параду. Во второй бумаге содержалось распоряжение господину Фуке выдать капитану королевских мушкетеров сто пистолей для государственных нужд. Третье письмо было адресовано мадемуазель де Лавальер, в нем Людовик умолял её вернуться из монастыря.
«Каждая такая бумага была добыта с большим трудом, — подумал Филипп. — Для того, чтобы сохранить второй документ, капитан израсходовал собственные сто пистолей на государственные нужды, предпочтя оставить у себя документ, дающий право на их получение из королевской казны. Более всего удивительна последняя бумага! Письмо Короля к его возлюбленной! Не передать его было преступлением! Очевидно, капитан уговорил мадемуазель де Лавальер вернуться из монастыря, не прибегая к помощи письма, ведь если бы он показал его той, кому оно адресовано, она ни за что не отдала бы его ему назад! Капитан не просто случайно забыл в книге эти письма, он подарил их Филиппу для того, чтобы он смог натренироваться писать таким же почерком, каким писал Людовик, и даже чтобы изучил стиль его письма в трех видах королевских писем! Значит, капитан не исключает, что когда-нибудь Филипп сможет вернуться на трон?!»
Сердце Филиппа стало колотиться так сильно, что ему показалось, что кто-то стучится в ставни его окна. Сообразив, наконец, что его смущает стук собственного сердца, он постарался взять себя в руки и успокоиться.
«Я не должен питать ложные надежды и жить напрасными иллюзиями, — сказал он себе, — но я и не должен упускать такой прекрасный случай завершить свой образование до такого уровня, при котором если мне посчастливится снова занять трон Короля Франции, меня не сбросят с него так легко, как это произошло в это раз. Я ухвачусь за эту возможность так сильно, что даже если Людовик придёт арестовывать меня с целой армией, я велю этой армии арестовать его самого, и мы ещё посмотрим, кого она послушается!»
Филипп знал, что по распоряжению капитана, его тюремщики снабжали его бумагой и пером, но не давали чернил, а в чернильнице была лишь простая вода. Таким образом, он не мог ничего написать, что сохранилось бы надолго, но пока вода не высохла, он сам мог прочитать написанное.
«Я лишен возможности переписываться, но мне предоставлена возможность тренировать свой почерк, набивать руку писать прочерком Короля легко и без напряжения!» догадался Филипп и дал себе слово изучить почерк Короля детально и научиться бегло писать такие письма, чтобы даже и сам Король не смог их отличить от писем, написанным им собственноручно.
С этого дня Филипп стал изучать книгу и тренировать свою руку. Ему было некогда предаваться горечи о своей несчастной судьбе, он перестал сожалеть об упущенной возможности, он полностью согласился с мнением капитана мушкетеров господина д’Артаньяна, что, собственно говоря, он и не получал возможности стать Королем, ему лишь была дана краткая возможность побыть некоторое время марионеткой ваннского епископа. В этом случае не о чем сожалеть! Самым существенным результатом этого трюка с подменой Короля было знакомство Филиппа с д’Артаньяном! И если капитан поверит в то, что Филипп может быть настоящим Королем, а не марионеткой какого-нибудь царедворца, быть может, он предоставит Филиппу новый шанс вернуться на то место, которое он однажды занял, но не смог удержать?!
С этого дня жизнь Филиппа стала иной, она наполнилась смыслом, целью, стремлением, которое могло однажды осуществиться. Он перестал корить судьбу за своё прошлое, он перестал сокрушаться за своё настоящее, он стал жить будущим.

LVIII. Свободу узнику!

— Куда мы скачем? — спросил Портос на очередной остановке, необходимой для того, чтобы сменить коня и перекусить на скорую руку.
— В Канны, мой друг, в Канны! — ответил д’Артаньян.
— Южное побережье меня устраивает, — кивнул Портос. — Я рад, что вы оставили мысль избавиться от меня и сослать в Англию. Не люблю глотать туманы.
— Я не оставил эту мысль, а пока лишь отложил, дорогой Портос, — ответил д’Артаньян. — Слушайте же меня внимательно. Я не буду повторять ошибку Арамиса. Он должен был с самого начала изложить вам весь свой план, поскольку вы не только обладатель удивительной физической силы, но и чрезвычайно свежий взгляд на вещи.
— Да, на зрение я не жалуюсь, — ответил Портос.
— Вот именно! — улыбнулся д’Артаньян. — Итак, я скажу вам всё без утайки. Мы едем освобождать брата Короля, принца Филиппа.
— Это дело благородное, — согласился Портос. — Заберём его с собой в Англию, втроём будет веселей.
— Мы не заберём его в Англию, мы повезём его в Париж! — возразил капитан.
— Едва ли нам удастся посадить на трон Франции второго Короля, — усомнился Портос.
— Двух не требуется, достаточно одного – Филиппа, — ответил д’Артаньян.
— Вы хотите подменить их, как это сделал Арамис, — кивнул Портос. — Это дело хорошее, только вот как мы это сделаем?
— Верьте мне, Портос, если бы я знал, как это сделать, я бы рассказал вам, — горячо ответил д’Артаньян. — Но в настоящее время у меня нет не только плана для этой части моего предложения, но и нет достаточно надёжного плана для освобождения Филиппа. Честное слово, я не знаю, как мы это сделаем!
— Значит, сориентируемся на местности, — кивнул Портос. — Это потребует много энергии. А мы не ели уже восемь часов.
— Вы как всегда правы, Портос! — согласился капитан. — Простите мою забывчивость. В этом трактире мы исправим эту ситуацию.
Через полчаса друзья сидели за столом, обильно уставленным едой, которую д’Артаньян почти полностью подвинул в Портосу, ограничившись половиной куропатки и одним кубком анжуйского.
— Я хочу выпить за свободу того, кто имеет на неё полное право! — проговорил Портос, поднимая полный кубок анжуйского после того, как его сильные челюсти перемололи и отправили в желудок вторую половину куропатки и изрядный кусок ветчины.
— Свободу узнику абсолютизма! — согласился д’Артаньян.
— Этот как его абсолютизм мы тоже будем свергать? — спросил Портос после того, как анжуйское отправилось следом за куропаткой и ветчиной.
— Посмотрим по обстоятельствам, — ответил капитан. — С такими резкими переменами спешить не следует, сначала приглядимся к его окружению.
— Диспозиция на местности, понимаю, — сказал Портос, отрезая ещё один кусок ветчины и наполняя кубок.
— Кстати о диспозиции, Портос, — подхватил д’Артаньян. — В Каннах будьте осторожнее, там может быть множество шпионов Кольбера. Въедем туда под видом торговцев зеленью и присмотримся, что к чему. Если мы явимся туда верхом и со шпагами, полагаю, что на побережье нам придётся пробиваться силой, и даже наших с вами сил может не хватить на это.
— Чёртов Кольбер заставляет меня прятаться! — воскликнул Портос. — Когда-нибудь я схвачу его тощую шею вот этой рукой, после чего…
— Понятно, понятно… — кивнул д’Артаньян. — В вашем подходе чувствуется здравый смысл. Но с этим позже.
— Как скажите, — согласился Портос, отломив от головки сыра изрядный кусок и ловко забросив его в рот, словно мелкую горошину.

На последнем перегоне по пути в Канны д’Артаньян был чрезвычайно молчалив и задумчив. В очередном трактире, предоставив конюхам заботу о лошадях, капитан пригласил Портоса прогуляться по аллее.
— Портос, я всё обдумал, вас не спрятать ни под какой одеждой, — сказал он мягко. — К тому же один разведчик может увидеть намного больше, чем два, поскольку привлекает меньше внимания.
— Мне надоело быть в тени, прятаться, уклоняться от сражений и изображать из себя простого горожанина, — вздохнул Портос. — Ведь я, черт меня побери, барон!
— Припомните, барон, кто дал вам это звание? — спросил д’Артаньян.
— Его Величество Король Франции! — гордо сказал Портос, но ту же осёкся. — Ах, ну да, Король…
— Тот самый, который велел убить вас, барона дю Валона, — кивнул капитан. — И вы мертвы, Ваша Светлость. В моих руках документ, непреложно доказывающий этот факт.
— Как это всё-таки неприятно – быть покойником, — проворчал Портос. — Когда меня будут убивать в следующий раз, я дорого продам свою жизнь!
— Два десятка гвардейцев, оставшихся засыпанными в пещере Локмария, мне думается, не считают, что купили вашу жизнь дёшево, — усмехнулся д’Артаньян. — Впрочем, чтобы обсудить с ними этот аспект цены вашей светлейшей жизни, нам следует присоединиться к ним, а как раз с этим я бы посоветовал вам не спешить, дорогой друг. Вы полны сил, бодрости и оптимизма, и было бы чрезвычайно обидно, если бы причиной вашей очередной смерти, была юношеская неосторожность. Причем эта вторая смерть может оказаться не на бумаге, а взаправду, что было бы для меня чрезвычайно огорчительно.
— Пожалуй, и для меня тоже, — согласился Портос. — Что ж, если вы уверяете меня, что моя помощь для диспозиции не нужна, я готов подождать.
— Ваша помощь, Портос, почти всегда бывает нужна, но не в этот раз! — повторил капитан. — Являться в Канны с вами туда было бы безумием. Я разведаю ситуацию, и если удастся, найму корабль. Я велю ему подобрать нас подальше от чужих глаз, и мы отправимся на остров Сен-Маргерит. Там ваша помощь мне будет очень нужна, поверьте! Возможно, нам предстоит стрелять, фехтовать, и также ломать двери и решетки замка!
— Это мне подходит! — воскликнул гигант. — Вы вернули мне хорошее расположение духа!
— Ну, значит, располагайтесь вместе с вашим духом здесь, в трактире, и ждите меня к полуночи, — ответил д’Артаньян, похлопал друга по плечам и покинул трактир.

 LIX. О том, что удалось выяснить д’Артаньяну

В полночь д’Артаньян вернулся в трактир с каким-то человеком. Он был чрезвычайно возбужден, но Портос не смог понять по его виду, приятные или неприятные вести принес ему капитан.
— Портос, я узнал достаточно для того, чтобы составить дальнейший план, — сказал д’Артаньян барону. — Этого человека зовут дю Шанте. Он – посланник Арамиса.
— Посланник Арамиса? — радостно воскликнул Портос. — Значит, он спасся! Слава Богу! — продолжал ликовать барон, после чего вдруг осёкся. — Откуда мы знаем, что можем ему доверять?
— Он предъявил вот это письмо, — сказал капитан, подавая Портосу небольшой клочок бумаги.
Портос развернул листок и узнал каллиграфический почерк своего друга. Письмо гласило:

«Тому, у кого украли письмо в Менге. Предъявитель сей бумаги, лейтенант дю Шанте, является моим верным агентом. Тот, кто уронил платок Мари Мишон».

— Что ж, это не подделка! — кивнул Портос. — Вашу руку, дю Шанте!
— Осторожней, Портос, не сломайте ему кисть! — предупредил д’Артаньян. — Дю Шанте, расскажите всё, что вы рассказали мне.
— Я увидел капитана и узнал его, поскольку я его видел и раньше и хорошо знаю, — сказал дю Шанте. — Я должен предостеречь вас от ловушек Кольбера.
— Благодарю вас, лейтенант! — воскликнул Портос. — Мы предостережены, а теперь вперёд!
— Остыньте, Портос! — мягко сказал д’Артаньян. — Сядьте и слушайте до конца. Лейтенант, прошу вас, начните с приятного.
— Полагаю, барон, вам будет приятно узнать, что ваши друзья граф де Ла Фер и виконт де Бражелон живы, — сказал дю Шанте.
— Они живы?! — вскричал Портос. — Не знаю, как это случилось, но я вам верю! Позвольте же обнять вас!
— Я не позволяю! — решительно возразил д’Артаньян. — Портос, ваши объятья грозят лейтенанту смертельной опасностью.
— В таком случае я просто очень нежно прижму вас к своей груди, — согласился Портос и, действительно, постарался не слишком сильно обнять лейтенанта и лишь слегка похлопал его по спине.
— Расскажите же нам, как это произошло! — воскликнул Портос в нетерпении после того, как лейтенант расправил плечи и мысленно поблагодарил капитана за то, что он не позволил Портосу обнять его изо всех сил.
— Мы поручили задание от монсеньора, — сказал он. — Во время вылазки виконт был ранен и упал в траншею, откуда мы и вынесли его после того, как турки отступили, а наши соотечественники, совершившие вылазку, вернулись в крепость, прихватив двух пленников. Дело было так. Нас было трое – я, лейтенант д’Оне и младший лейтенант де Трабюсон. Мы наблюдали за вылазкой, не вмешиваясь в неё, как нам было велено монсеньором. Когда из-за туч выглянула луна, мы увидели, что герцог де Бофор отважно вёл в бой свой небольшой отряд. По левую руку от него был граф де Гиш, по правую – виконт де Бражелон. Герцог пронзил шпагой одного из турецких офицеров, тот, умирая, схватил шпагу за рукоять, вырвав её из рук герцога, и упал в траншею. Виконт в этот миг поразил другого турецкого офицера, выхватил у него из рук короткий палаш и вооружился им, а свою шпагу стремительно передал герцогу де Бофору. Сражение продолжалось всё яростнее, герцог прорывался к артиллеристу, который направил своё оружие на небольшой отряд французов. Если пушка была заряжена картечью и если бы ему удалось совершить выстрел, для французов всё было бы кончено. Герцог подбежал к артиллеристу, выхватил у него из рук факел и швырнул в сторону бочонков с порохом, стоявших позади турка. Раздался оглушительный взрыв. К несчастью, пушка отлетела вперед и, увлекая за собой герцога, наполовину обрушилась в траншею, где и придавила его насмерть. Виконт был оглушен взрывом и также упал в траншею, но его лишь засыпало землёй. Почти сразу же обе стороны сражающихся отступили: турки, посчитав, что силы слишком неравны, французы же, по-видимому, сочли вылазку удачной. Им удалось уничтожить две пушки и обрушить несколько подкопов. Мы тотчас же пробрались в траншею и откопали виконта. Он был без сознания, но жив и даже не ранен. Следуя инструкциям монсеньора, мы влили ему в рот снотворное, которым он нас снабдил, и поручили де Трабюсону переправить его на материк в одном из небольших баркасов.
 — Поистине замечательное спасение! — воскликнул Портос. — Но бедный герцог де Бофор! Он погиб как герой!
— Полностью разделяю ваше мнение, барон, но послушайте же, что произошло дальше, — продолжал дю Шанте. — Я и лейтенант д’Оне, имея на руках документы от Короля, предписывающие нам заниматься особым расследованием и обязующие всех офицеров оказывать нам содействие, наутро явились в крепость для того, чтобы выполнить вторую часть поручения монсеньора. С этим было намного проще. Лейтенант д’Оне подмешал снотворное в бутылку с вином и оставил эту бутыль в комнате графа. Я опасался, что этот шаг ни к чему не приведёт, поскольку, как мне было известно, граф совершенно не пьёт вина. Однако, по-видимому, будучи в состоянии отчаяния от гибели своего сына, граф решился нарушить свой обет воздержания от вина. Он, как оказалось, выпил бутылку полностью. К счастью, доза снотворного была тщательно рассчитана, и это особое снотворное практически безвредно, поэтому хотя граф и был совершенно без чувств, так, что даже врач, находящийся при коменданте, признал в нем покойника, граф остался жив. Мы с лейтенантом д’Оне сообщили коменданту, что миссия, порученная нам, состоит в том, чтобы забрать труп графа, что мы и сделали, переправив его на материк. По дороге я всё время массировал графу руки и ноги, для обеспечения к ним притока свежей крови. Затем мы переправили графа и его сына в Шотландию, в поместье, называемое …
— Монквиль! — воскликнул д’Артаньян. — Небольшой домик под сенью деревьев на берегу реки Клайд!
— Да, капитан, — согласился лейтенант. — Откуда вы знаете?
— Этот дом принадлежит мне, и год назад я велел сделал от него три дополнительных комплекта ключей. Я вложил эти ключи в три конверта, и в каждом написал письмо.
— Я помню! — кивнул Портос. — Я получил такое письмо. В нем было сказано: «Милый друг! Однажды я оказал небольшую услугу генералу Монку, ни в малейшей степени не нарушающую интересов Франции. Генерал был так добр, что отблагодарил меня подарком, которым я вряд ли смогу воспользоваться. Он сказал мне: «На берегу Клайда у меня есть домик под сенью деревьев; у нас это называется коттедж. При доме несколько сот арпанов земли. Примите его от меня!» и вручил мне ключи от коттеджа. Когда бы вы ни оказались в Шотландии, вы можете располагать этим домом как своим. Любящий вас Шарль Ожье де Бац де Кастельмор граф д’Артаньян».
— Такое же письмо я отправил Арамису и Атосу, — согласился д’Артаньян. — Это означает, что мои друзья живы и находятся у меня в гостях! Я почти счастлив!
— Я ещё подумал, когда это вы успели стать графом? — сообщил Портос.
— Об этом маленьком приключении, которое произошло со мной между нашим первым длительным расставанием и второй встречей я расскажу как-нибудь позже, — улыбнулся капитан.
— Атос и Рауль живы! Я хочу их обнять! — прослезился Портос.
— Послушайте, Портос! Даже рискуя, что вы сломайте кости юному Раулю, я тоже страстно желаю только этого и ничего иного! Чёрт вас побери совсем! Я таскаю вас по всей Франции, которая кишит ищейками Кольбера, простите, лейтенант, к вам и вашим друзьям это не относится, и я умоляю вас скрыться в Англию, Испанию, Италию, или Португалию, чёрт её забери! Вместо этого вы ищете со мной приключений, не понимая, что ежесекундно вас могут арестовать, казнить, четвертовать, повесить и сжечь! Вы разрываете мне моё сердце, которое и без того слишком много пережило в последний месяц. Если вы немедленно не оставите Францию с этим милым лейтенантом, я сей же час вызову вас на дуэль и позволю вам меня убить! Мне надоело уговаривать вас позаботиться о своей жизни чуточку больше, чем о ней забочусь я, или хотя бы так же.
— Если я вам так надоел, и вы не желаете меня видеть, — проговорил Портос.
— Я желаю вас видеть не так часто и не во Франции, — ответил капитан, — и я желаю видеть вас как можно дольше на свободе, живым, толстым и красивым! Я желаю вам блага, дорогой мой, и забочусь лишь о вас!
— Последний раз подобные слова один в один говорила мне моя матушка, которая запрещала мне вытаскивать сомов из воды голыми руками, — вздохнул Портос.
— И большие это были сомы? — спросил д’Артаньян.
— Не слишком большие, — ответил Портос со вздохом. — Фунтов на тридцать.
— Сколько же вам было лет, когда вы вытягивали из норы тридцатифунтовых сомов? — удивился капитан.
— Вероятно, двенадцать-тринадцать, — ответил Портос.
— Так вот послушайте, барон дю Валон! — сказал д’Артаньян. — Пришло время рассказать эту история про сомов графу де Ла Фер и виконту де Бражелону. Это не терпит отлагательств. Вы завтра же отправляетесь в Шотландию в сопровождении любезного лейтенанта дю Шанте! Или я за себя не ручаюсь.
— Это отвечает духу распоряжений, которые мы получили от монсеньора, — согласился дю Шанте. — Он распорядился доставить туда вас, капитан, а о бароне не было ни слова, поскольку…
— Поскольку монсеньор понимал, что барон поедет со мной, — поспешил вмешаться д’Артаньян.
— Монсеньор предполагал, что барон… — продолжал дю Шанте.
— Его предположения были излишне пессимистичны, — кивнул головой капитан.
— Именно так, капитан! — согласился дю Шанте.
— Мне необходимо утрясти кое-какие мелкие дела в Париже, после чего я присоединюсь к вам, барон, к графу и к виконту, где, как я надеюсь, мы будем иметь счастье видеть также и монсеньора!
— Снова все четверо вместе! — воскликнул Портос.
— И даже пятеро. Между прочим, Портос, не думали ли вы обзавестись сыном? — улыбнулся д’Артаньян. — В Шотландии мы вас непременно женим!
— Бог с вами, д’Артаньян, вечно ваши шуточки, — улыбнулся Портос.
— Дю Шанте, он согласен, езжайте! — подытожил разговор капитан.
— Позвольте, но мы ведь собирались… Остров Сен-Маргерит, разве вы забыли? — спросил Портос, спохватившись.
— Я ничего не забываю, Портос, но сейчас это невозможно. Шпионы Кольбера так и кишат в Нанте. Нас попросту схватят. Я провожу вас до Марселя и прослежу, чтобы вы сели на корабль. Я должен быть уверен, что вы отплыли, Портос! Пока вы во Франции, моё сердце не на месте. К тому же, Портос, у меня будет к вам весьма деликатное поручение.
— Вы находите меня подходящей персоной для деликатных поручений? — удивился Портос.
— Я знаю, какую великолепную и деликатную услугу вы оказали Раулю в разрешении его вопросов с господином де Сент-Этьяном по поводу его переезда, лестницы и портрета, — сказал капитан.
— Ах, это! — воскликнул Барон. — В делах подобного рода у меня бездна деликатности. Кого на этот раз необходимо вызвать на дуэль?
— Вызвать, но не на дуэль, мой друг! — мягко возразил д’Артаньян. — При дворе Короля Карла II имеется фрейлина или что-то в этом роде, некая мисс Мэри Грефтон.
— Предположим, что так, — улыбнулся Портос, подкручивая усы.
— Эта девушка, думается мне, намного достойней любви нашего милого Рауля, нежели мадемуазель Луиза де Лавальер.
— Не сомневаюсь в этом, коль вы так считаете! — согласился барон. — Я скажу вам по чести, что коль скоро мадемуазель де Лавальер, как мне довелось узнать, уже далеко не мадемуазель, и, возможно, скоро будет и вовсе даже не де Лавальер, то о подобных мадемуазелях дорогому Раулю давно пора было бы забыть, выбросить её из головы. Говорят, она беременна.
— Портос! Откуда вы успеваете получать эти сведения? — удивился д’Артаньян.
— Я иногда присматриваюсь к жёнам трактирщиков и прочим селянкам, а порой от скуки слушаю, о чём они судачат, — ответил Портос. — Чаще всего это всякая чепуха, но порой узнаёшь забавнейшие истории.
— Ну тогда считайте, что жена одного трактирщика сообщила мне, что наш Рауль не остался бы равнодушным к достоинствам указанной мисс Мэри Грефтон, если бы голова и сердце юноши не были заняты недостойной его любви мадемуазель де Лавальер. Что касается указанной мисс Мэри Грефтон, повторяю это имя, чтобы вы запомнили его хорошенько, так вот эта самая мисс Мэри Грефтон отнюдь не осталась равнодушной к достоинствам молодого Рауля. Сделайте одолжение, Портос, пригласите от моего имени указанную мисс, разумеется, не одну, а с тем сопровождением, которое сделает её визит вполне светским и не бросит на неё никакой тени, в мой превосходный домик, который расположен на берегу Клайда в Шотландии.
— А нет ли у этой мисс Мэри Грефтон тётушки, желательно вдовы, не старше, скажем, тридцати пяти – тридцати восьми лет? — спросил Портос.
— Выясните это на месте, дорогой Портос! Поручаю вам это ответственнейшее задание. И секретное! — воскликнул д’Артаньян и хлопнул Портоса по плечу.
— Гм, гм! — воскликнул Портос, подкручивая усы. — Это секретное поручение я, полагаю, смогу выполнить с максимальной деликатностью!
— Тётушку пригласите непременно, Портос! — расхохотался капитан. — Или даже двух! Помните: ничто не должно бросать тень на порядочность мисс Мэри Грефтон! Две или три тётушки – это самая лучшая охрана её нравственности и чистоты!
— Ну что ж, тётушку, понятно, — согласился Портос. — Или двух. Или трёх.
— Но не больше! — уточнил д’Артаньян. — Иначе Атос нас покинет. Помните, что он не любитель женского пола!
— Не любитель? — улыбнулся Портос. — Откуда же у него тогда появился сын?
— К чёрту, Портос! Вас не проведёшь! — восхитился капитан находчивостью барона и с силой толкнул Портоса в плечо, от чего тот лишь совершенно незначительно покачнулся.
После этого приятели весело и громко расхохотались.

 LX. Южное побережье

Тем временем связанные де Лорти, д’Эльсорте, а также трактирщик и трое его конюхов лежали на полу трактира. В каждого из них Базен влил по две бутылки анжуйского, на дверях трактира он повесил табличку «Закрыто». Никто из конюхов не возражал против такого способа расправы над ними; трактирщик сопротивлялся лишь для вида, а сопротивление де Лорти и д’Эльсорте хотя и было более решительным, все же и оно не помешало Базену выполнить приказание Арамиса. Поэтому все пятеро храпели без чувств в течение следующих пяти часов. Они спали бы и дальше, но вернувшаяся с рынка жена трактирщика сочла это безобразием и окатила сначала конюхов, а затем и своего дорогого муженька ведром воды.
Придя в чувства, трактирщик поспешил разбудить и двоих гвардейцев, хотя и более деликатным способом, но не менее эффективным: он ухватил по очереди каждого за плечи и тряс до тех пор, пока не разбудил. Двое шпионов едва лишь пришли в себя, поспешили кое-как привести себя в порядок и пуститься в погоню за Арамисом, который, впрочем, за это время ускакал достаточно далеко, чтобы не опасаться их преследования.
Арамис вместе с Безмо спешил в Канны, где его в условленном месте, в трактире Бордовый Закат, ждали встретил младший лейтенант де Трабюсон.
— Много здесь шпионов Кольбера? — деловито осведомился Арамис у де Трабюсона.
— Не менее двухсот офицеров, — ответил лейтенант, — и солдат в сотни раз больше.
— Что ж, это затруднение, — произнёс Арамис. — Два баркас приготовлены? Они достаточно быстроходны? Сколькими солдатами располагаете вы?
— Под нашим началом двадцать человек, — ответил де Трабюсон. — Два баркаса ожидают вас, монсеньор, как было велено на восточном берегу полуострова Пуант Круазет. Оружие, пули и порох заготовлены и погружены в баркасы.
— Что ж, сегодня ночью выходим в море, — распорядился Арамис. — Где в настоящее время находится лейтенант д’Оне?
— Он рядом с баркасами руководит солдатами, — ответил де Трабюсон.
— Сегодня ночью выходим, — сказал Арамис. — Базен, ты знаешь, где нас ждать.
Базен кивнул.
— Едем, — сказал Арамис, — уже смеркается. Когда мы доедем до места, будет самое подходящее время для отплытия.
После этих слов Арамис и де Трабюсон поскакали по направлению к полуострову Пуант Круазет. Когда путники достигли берега, где их ожидали два баркаса, было уже довольно темно. Де Трабюсон свистнул два раза, после чего от одного из баркасов отделился человек и направился к ним. Это был лейтенант д’Оне. Поздоровавшись с прибывшими, он сообщил, что оба баркаса готовы к отплытию.
— Монсеньор, — обратился к Арамису де Трабюсон. — В городе и в окрестностях по-прежнему много шпионов Кольбера. Если мы возвратимся из экспедиции на остров с тем, за чем вам угодно туда отправиться, мы можем напороться на засаду здесь, на этом побережье. Я предлагаю остаться одному из нас здесь, и если опасности не будет, оставшийся здесь разожжет небольшой костёр и сможет подать нам знак, например, несколько раз подряд загородив огонь от моря своим плащом. Если же такого знака подано не будет, следовательно, на берегу нас ждёт засада.
— Это разумно, —согласился Арамис. — Кто же из двух останется, вы или лейтенант д’Оне?
— Мы бросим жребий, — ответил де Трабюсон.
Он поднял с земли небольшую палочку, разломил её на две неравные части и зажал обломки в руке так, чтобы видны были только два одинаковых кончика.
— Тяните, лейтенант, — сказал он. — Кому достанется длинная палочка, тот остаётся на берегу.
Лейтенант не задумываясь вытянул одну из палочек.
— Вы вытянули длинную, лейтенант, — сказал де Трабюсон, швыряя свою палочку на песок. — Вы остаётесь.
— Хорошо, — ответил лейтенант и направился вглубь берега, где скрылся в тени деревьев.
— Садитесь в баркас, монсеньор, — сказал де Трабюсон, я лишь дам некоторые инструкции солдатам в другом баркасе.
Он подошёл к второму баркасу, стоящему в некотором отдалении, о чем-то поговорил с солдатами, после чего вернулся к Арамису и сказал:
— Солдаты сказали, что тот баркас быстро ходней и надежнее. Идите в тот баркас, монсеньор, я проинструктирую солдат в этом баркасе и присоединюсь к вам.
Вскоре оба баркаса отчалили от берега и вышли в море.
Когда оба баркаса отплыли от берега на половину расстояния мушкетного выстрела, де Трабюсон сказал Арамису:
— Монсеньор, сейчас солдаты поставят парус, и мы поплывем быстрее, а пока вы можете отдохнуть.
Едва лишь он произнёс слово «отдохнуть», как шестеро солдат навалились на Арамиса, схватив его за руки и за ноги. Четверо других направили на него свои мушкеты. Второй баркас тоже ощетинился ружьями, направленными на Арамиса.
— Монсеньор, вы мой пленник, — сказал с улыбкой. — Не советую сопротивляться. Лейтенант д’Оне остался на берегу, и никто вам не поможет. Солдаты получили приказ стрелять при любой попытке сопротивления, а также при любой попытке с вашей стороны сказать хотя бы слово или сделать хоть какой-то жест. Ни единого слова, ни единого жеста, ни единого движения хотя бы пальцем, или вас немедленно застрелят. Надеюсь, вы меня поняли.
После этого де Трабюсон обратился к солдатам:
— Связать его, засунуть в рот кляп и надеть на голову мешок! Мы немного проедем на запад вдоль берега и пристанем там, куда я укажу. Нас ждёт надежное войско, а вас, друзья мои, ожидает награда за верую службу Королю!
Солдаты коротко крикнули «Виват Королю» и баркас понёс Арамиса в сторону, противоположную той, куда он собирался направиться.

LXI. Король Людовик XIV

Направляясь к Королю, д’Артаньян не встретил Кольбера и решил, что это – хороший знак. Кроме того, ему не пришлось долго ждать в приемной своего часа, Король согласился его принять почти тотчас после того, как о его прибытии было доложено.
Поэтому в кабинет к Людовику капитан зашёл в приподнятом настроении, однако, едва перешагнув порог, он сообразил, что такое настроение никак не вяжется с теми известиями, который он должен был привести Королю.
Людовик XIV не спеша повернул голову в сторону вошедшего капитана и протянул руку для поцелуя. На лице д’Артаньяна он увидел лишь следы глубочайшей скорби, которую капитан напрасно пытается подавить, чтобы проявить свои верноподданические чувства. Это понравилось Королю, поэтому и он милостиво разрешил капитану сесть.
— Вы вернулись раньше срока, д’Артаньян, — сказал он. — Означает ли это, что вы уже полностью выполнили порученное вам дело, или же вы явились сообщить мне о невозможности его выполнения?
— Я выполнил три четверти порученного мне дела за половину отпущенного срока, Ваше Величество, — ответил капитан с поклоном, — и поэтому прошу разрешения Вашего Величества на выполнение оставшейся четверти задания потратить оставшееся мне время, для чего мне понадобится паспорт, подписанный лицом не ниже маршала Франции. Без такого паспорта, как я убедился, невозможно отправится на корабле за границу, где пребывает в настоящее время ваннский епископ. Что касается остальных лиц, в отношении полученного от вас приказа, они более не доставят никакого беспокойства Вашему Величеству.
С этими словами и с выражением величайшей скорби на лице д’Артаньян извлёк из обширного кармана на внутренней стороне своей куртки три свидетельства о смерти, в которых говорилось, что барон дю Валон погиб в пещере Локмария на острове Бель-Иль, виконт Рауль де Бражелон погиб во время вылазки из крепости Кандии на острове Крит, а граф де Ла Фер умер в своей постели в этой же крепости от избытка снотворного, принятого вместе с вином по его собственному желанию. Первый документ был заверен нотариусом Пьерфона мэтром Гортье, два других – комендантом крепости Гримальди.
Король внимательно изучил все три документа, после чего спросил:
— Сколько же стоили вам, капитан, эти три документа, которые так похожи на настоящие?
— Они обошлись мне в десять лет жизни, если не больше, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян.
— Вы хотите сказать, что желание получить маршальский жезл пересилило в вас чувство дружбы, и по этой причине вы предприняли необходимые шаги для того, чтобы эти документы были не пустой фальшивкой, а соответствовали истинному положению вещей? — с недоверием спросил Король.
— Я хочу сказать, Ваше Величество, — сказал д’Артаньян, вскочив со стула и встав на одно колено перед Королем, — что я не ударил бы и палец о палец для того, чтобы получить маршальский жезл не только той ценой, о которой вы говорите, но и даже если для этого мне достаточно было бы всего лишь сбить с дерева яблоко выстрелом из мушкета с расстояния десяти шагов. Я не желаю этой должности и этого жезла, и в попрошу отставки после окончательного выполнения всех пунктов приказа, но я выполнил ваш приказ в той части, где это было в моих силах, поскольку, состоя на службе Вашего Величества я обязан был это сделать, а также поскольку я постарался сделать все возможное, чтобы доброе имя господ, упоминаемых в этих документах, не подвергалось позору и гонению из уважения к тому физическому состоянию, в котором они отныне пребывают. Суд человеческий уже не властен над ними, и я надеюсь, что суд Божий над ними будет справедлив.
— Что ж, капитан, вы, как я вижу, осознали, наконец, что во Франции нет ничьей иной воли, кроме воли Короля Франции, моей воли! И что выполнение моей воли – святой долг всех подданых этого государства. Вы осознали, что государство – это я, что Франция и Людовик Четырнадцатый – это синонимы?
— Я вижу, Ваше Величество, что вы совершенно правы, — ответил д’Артаньян. — Политика Франции – это политика Вашего Величества, а желания Вашего Величества – это приказы для всей Франции.
— По моей воле люди, покорные мне, приобретают должности и богатства, а те, кто противятся мне, лишаются и того, и другого, а подчас и свободы и даже жизни! — тихо сказал Людовик таким тоном, что д’Артаньян ощутил, как по его спине побежали мурашки. — Люди, покусившиеся на меня, должны были умереть, и они умрут все до единого. Те, кто пытались отнять у меня мадемуазель своими подлыми интригами, также получили сполна. Всё, к чему я прикасаюсь, становится священным для всей Франции и, вероятно, скоро станет священным и для всей Европы. Если я бросил взгляд на молодую особу в своём королевстве, значит, эта особа принадлежит мне и только мне. У этой особы не может быть более жениха или друга! — при этих словах лицо Людовика исказилось гневом. — Я надеюсь, что виконт де Бражелон осознал это перед тем, как погибнуть! Человек, решивший, что он может не отдать что-то или кого-то своему Королю, должен считать за честь возможность отдать за своего Короля жизнь в сражении, ибо если бы судьба не распорядилась с ним таким образом, он отдал бы свою жизнь в мучениях здесь, в Париже!
Д’Артаньян низко склонил голову, чтобы Король не увидел молнии, которые сверкнули в его глазах при этих словах.
— Вы верный слуга и отличный воин, капитан! — продолжал Король. — Я не вижу причин, по которым вам следовало бы отказываться от того звания, которого вы достойны. Я уже велел изготовить для вас жезл маршала Франции, и вы можете на него взглянуть, но вы сами признались, что одно дело осталось невыполненным. Я сам напишу вам пропуск для путешествия за границу морем или сушей. Вы получите ту помощь от армии и флота, которая вам понадобится, и на это раз к вам не будут приставлены офицеры, чьей обязанностью будет оберегать вас от ошибок. Видите, сколь сильно моё доверие к вам? Но это письмо я передам вам завтра, сегодня я разрешаю вам отдохнуть от ваших трудов. Сутки, которые вы потеряете на отдых, не пойдут в зачет тех тридцати дней, которые я вам отпустил на выполнение моего приказа. Вы явитесь ко мне вас завтра ровно в полдень, получите все необходимые полномочия и документы, закрепляющие их, а по возвращении в случае успеха вас ждёт вот это, — с этими словами Король указал на шкатулку на своём столе, в которой, очевидно, лежал жезл маршала Франции.
Д’Артаньян встал, наклонил голову и вышел, даже не взглянув на шкатулку.

В ту самую минуту, когда д’Артаньян спускался по лестнице Пале-Рояля и думал, как и где провести ему неожиданно выпавшие сутки, предназначенные для отдыха, Король позвонил в колокольчик и коротко бросил зашедшему к нему лакею:
— Кольбера ко мне.
Явившемуся почти тотчас Кольберу он сказал, даже не успев предложить сесть:
— Господин Кольбер! Капитан д’Артаньян вернулся ко мне с бумагами, утверждающими, что три из четырех государственных преступников мертвы. Вот эти бумаги. Я им не верю. Установите ещё более тщательную слежку за капитаном, но такую, чтобы он о ней не догадался. Никаких гвардейцев. Это должны быть простые горожане. Вы меня поняли, Кольбер? Не гвардейцы в форме и не гвардейцы, переодетые простыми горожанами. Это должны быть самые обычные горожане, разного возраста и пола, люди, ничем не отличающиеся от тех парижан, которых вы обычно видите на улице, включая даже обычных уличных мальчишек.
— Это уже сделано, Ваше Величество! — ответил Кольбер с поклоном.
— Вот даже как? — удивился Король с восхищением. — Что ж, идите и не упустите его на этот раз.
Когда Кольбер покидал кабинет Короля и отвернулся на тот миг, который ему потребовался, чтобы открыть двери, во взгляде Людовика исчезло восхищение и появилась ненависть.
«Этот человек предвосхищает все мои желания, — подумал он. — Это очень удобно, пока я веду борьбу с явными врагами, но это будет очень неудобно, когда все явные враги будут побеждены, и я останусь в окружении врагов неявных! Чего ещё я не знаю об этом человеке и что ещё он знает обо мне, о чём я не догадываюсь? Быть может тайна моего брата также известна ему?»
Он захотел остановить Кольбера и сообщить ему, что после решения всех проблем с капитаном и его друзьями он освободит Кольбера от полицейских обязанностей и оставит за ними лишь обязанности финансовые, однако тут же сообразил, что никогда не следует сообщать подданым о своих планах на них.
«Каждый должен узнавать свою судьбу тогда, когда уже ничего нельзя изменить, — подумал он. — И никто никогда не должен быть уверен, что его сегодняшнее высокое положение сохранится и назавтра. Это не даст им расслабиться и заставить рыть землю, чтобы каждый день и каждый час доказывать мне свою лояльность. А отсутствие таких доказательств будет служить доказательством нелояльности! Слишком долго и слишком многие обманывали меня в этом государстве, больше я этого им не позволю».
Тут он вспомнил о мадемуазель де Лавальер. За прошедшее время они успели помириться, и она даже ожидала ребёнка.
«Дети Лавальер будут детьми Короля и никто, даже моя супруга никогда не посмеет обидеть их или их мать. Только мои желания и моя воля должны быть законом для Франции».
После этого ему вспомнилась фраза, которую он сказал капитану. Она ему так понравилась, что он даже решил её записать. Подойдя к столику для письма, он взял чистый лист бумаги и, обмакнув перо в чернила, записал: «Государство – это я», после чего поставил внизу свою витиеватую подпись.
Довольный собой, он подошёл к окну и взглянул на небо, в котором сияло яркое Солнце.
«Точно так, как в небе нет никого равного Солнцу, во Франции не должно быть никого, равного мне! — подумал он, после чего ощутил странный страх. — Филипп! — вдруг с ужасом подумал он. — Пиньероль – это не столь далеко, чтобы перестать опасаться возможного повторения того ужасного дня, о котором так хотелось бы забыть, но не получается! Что ж, я разберусь и с этой проблемой».
 
За ужином Король почти ничего не съел. Ему казалось, что время течет слишком быстро, а события, которых он ожидал, по какой-то причине, не торопятся произойти.
Когда подали десерт, он увидел в дверях Кольбера, который почтительно наклонил голову, но при этом не отвел взгляда от лица Короля.
Людовик изобразил вопрос, приподняв лицо кверху и направив на Кольбера свою заострённую бородку, на что Кольбер ответил вторым поклоном, опустив при этом глаза к самому полу. После этого Король одарил Кольбера благосклонной улыбкой и решил наверстать за десертом всё то количество пищи, которое он не съел за предварительной частью трапезы.
— Короля потянуло на сладкое, — шепнула Королева-мать своей невестке. — Не упустите же ваш шанс! Быть может, сегодня ночью он посетит вас, а не эту…
— Королева очень добра ко мне, — ответила Мария-Терезия.
— Не огорчайся, милая, — шепнула Анна Австрийская. — Сколько бы бастардов ни наплодили ваши фрейлины, только ваш сын будет Королем Франции. Даже если он не будет сыном Короля Франции. Эту шутку передают королевы-матери своим невесткам вот уже более ста лет. В своё время меня она очень хорошо повеселила и успокоила.
После этого Анна поцеловала свою невестку в щёку и слегка ущипнула её за левую руку.
Марии-Терезии ничего иного не оставалось, как только сделать вид, что она совершенно не поняла, о чем шла речь.
Едва закончился ужин, Король поспешил в свой кабинет.
— Господин Кольбер… — едва успел проговорить лакей.
— Да! Проси! — ответил Людовик с нетерпением.
Как только Кольбер вошёл в комнату своей мягкой поступью, Людовик нетерпеливо спросил:
— Вы взяли его?!
— Да, Ваше Величество. Взяли и привезли сюда.
— Он что-нибудь пытался сказать? Сделать какие-нибудь жесты? — настороженно спросил Король.
— С самого начала его лишили такой возможности, согласно инструкциям Вашего Величества, — ответил Кольбер.
— Это очень хорошо, господин Кольбер, я вами доволен, — сказал Король, потирая руки. — Где же он? Ведите его.
— Наши люди связали ему руки и ноги, и я бы не рекомендовал развязывать… — проговорил Кольбер.
— Тогда вносите его! — воскликнул с нетерпением Король.
— Сюда, а ваши покои? — спросил Кольбер.
— Почему же нет? — удивился Король. — Впрочем, это, действительно, не удобно, — сказал он после некоторого раздумья. Везите его в Бастилию. Завтра я побеседую с ним там. Приготовьте камеру, в которой должно быть вмуровано в стену два стальных кольца у противоположных стен. К одному из них его следует приковать за ноги, дайте ему еду и питьё, я не желаю, чтобы он умер от голода или жажды преждевременно. Всему своё время.
И приготовьте два плотных мешка и дополнительные кандалы. На этом всё.

LXII. Король посещает Бастилию

Ровно в полдень д’Артаньян явился к Королю.
— Получите приказ, который вы хотели, господин капитан, и можете отправляться на поимку ваннского епископа, — сказал ему Король, вручая документ со своей подписью. — Прочтите, всё ли в этом документе записано так, как вы хотели для успеха предстоящей вам операции?
— Всё совершенно так, как требуется, Ваше Величество, — ответил капитан, ознакомившись с документом.
— Тогда езжайте, я вас больше не задерживаю! — ответил Король и отпустил д’Артаньяна жестом своей правой руки.
Капитан направился к выходу, но едва он взялся за ручку двери, как Король воскликнул:
— Впрочем, погодите-ка! Мне пришла на ум одна мысль. Перед тем, как вам отправиться на поиски, мы с вами поедем к Фуке и зададим ему кое-какие вопросы, чтобы вам легче было найти епископа. Он сможет кое-что прояснить относительно того, куда мог бы прежде всего направиться ваннский епископ.
— Сомнительно, что господин Фуке сможет что-то прояснить нам, — пожал плечами капитан. — Однако, если Ваше Величество считает это необходимым…
— Вы забываете, что именно Фуке сообщил мне, что ваннский епископ вместе с бароном дю Валоном направились в крепость Бель-Иль. Его сведения оказались чрезвычайно точны. Му попробуем узнать у него дополнительные сведения о тех местах, где епископ может укрыться.
— Зачем же Вашему Величеству утруждать себя? — спросил д’Артаньян. — Я могу и сам поехать и задать ему эти вопросы, мне нужен лишь приказ о допросе.
— Вы просите у меня одну бумагу за другой, капитан, — со смехом сказал Король, — можно подумать, что вы собираете коллекцию моих приказов! Между тем все остальные просят у меня только должностей повыше и денег побольше. Что касается денег, то эти просьбы с завидной регулярностью поступают даже от всех членов моей семьи!
— Моего жалованья, которое Ваше Величество изволили назначить мне, для меня достаточно, — ответил с достоинством д’Артаньян. — К более высокой должности я не стремлюсь, как я имел честь сообщить Вашему Величеству вчера. Бумаги с подписью Вашего Величества необходимы мне лишь для выполнения приказов Вашего Величества.
— Хорошо, хорошо, — улыбнулся Король. — Едем же. Карета готова. Я сам хочу взглянуть на Фуке и поговорить с ним. Остались ещё несколько вопросов, на которые я хотел бы получить ответы.
— Я распоряжусь об охране Вашего Величества, — поспешил сказать капитан.
— Я уже обо всём позаботился, капитан! — мягко возразил Король. — Идёмте.
— Но мои мушкетёры…
— Ваши мушкетёры сегодня на учении под руководством старшего лейтенанта д’Арленкура, вашего заместителя, — ответил Король. — Достаточно будет гвардейцев.
— Но столь явное нарушение субординации и этикета, Ваше Величество, — проговорил капитан.
— А мы и едем неофициально, — улыбнулся Людовик. — Поэтому официальная охрана нам ни к чему. Не обязательно объявлять на весь Париж, что Король едет в Бастилию навестить одного из узников. Идёмте.
Капитан поклонился и вышел из покоев, следуя за Королем немного сзади и справа.
Когда д’Артаньян увидел, что у кареты ожидают двадцать гвардейцев, сердце его беспокойно забилось, однако Король беззаботно сказал ему:
— Принимайте командование над моей охраной, капитан!
После этих слов д’Артаньян подбежал к карете и распахнул её дверцу перед Королем. Едва лишь Король поднялся в карету, капитан закрыл дверцу и вскочил на коня, которого ему тотчас подвели.
 — Охрана Короля! — прокричал он привычную команду. — Десять шесть человек со мной впереди кареты, остальные следом за каретой! В Бастилию!
И кавалькада направилась в Бастилию для свидания с господином Фуке.

Когда карета подъехала к Бастилии, Король сказал капитану:
— Оставим карету и гвардейцев здесь у ворот. Я не хочу, чтобы господин де Безмо знал о том, кто его навещает. Я надену маску.
— В таком случае нас не пустят в Бастилию! — удивился капитан.
— Вы забываете, капитан, что у Короля всегда может иметься соответствующий приказ, подписанный Королем! — мягко возразил Людовик и извлёк из-за отворота рукава сложенный вчетверо лист бумаги.
Показав стражнику бумагу так, что д’Артаньян не имел возможности её прочитать, Король, взяв капитана под руку, вошёл в открывшуюся перед ним калитку, после чего эта странная пара поднялась в комнату господина де Безмо.
Не снимая маски, Король положил перед Безмо приказ.
Комендант развернул его, прочитал, после чего низко поклонился и, взяв связку ключей, повёл своих гостей по тюремному коридору.
— Ступайте, голубчик, мы вас догоним! — сказал Король Безмо, после чего тихо обратился к д’Артаньяну. — Господин Капитан, мне бы не хотелось, чтобы вы знали, в какой камере находится господин Фуке, поэтому позвольте завязать вам глаза.
Капитан почтительно склонил голову, Король достал из кармана повязку и собственноручно завязал глаза д’Артаньяну.
— Ваше Величество, я не вижу, куда мне следует идти, — ответил д’Артаньян, подозревая недоброе.
— Это ничего, идти осталось недолго, — ответил Людовик, — держитесь за мою руку и слушайтесь моих указаний. Здесь две ступеньки вниз. Наклоните голову, чтобы не удариться. Отлично, теперь поворот направо. Теперь сюда. Садитесь, не бойтесь.
 Д’Артаньян сел на ужасно холодную скамью.
— Ещё одна небольшая формальность, господин капитан. Комендант, будьте любезны! — произнес Король, после чего д’Артаньян почувствовал какую-то возню у своих ног и услышал два отчетливых щелчка.
— Благодарю, комендант. Мы вас позовём, — сказал Король.
Едва лишь закрылась входная дверь камеры, как Людовик произнёс:
— Вот и всё, господин капитан, теперь можете снять маску!
Эти слова он произнёс уже с некоторого расстояния.
Д’Артаньян снял с глаз повязку и увидел, что сидит в просторной камере на каменной скамье, причем ноги его прикреплены железными цепями к изножью этой скамьи, так что он мог бы встать или лечь, но не смог бы отойти он неё более чем на полшага. У противоположной стены на расстоянии шести полных шагов на такой же точно скамье сидел другой человек, с той разницей, что не только ноги, но и руки его были охвачены такими же оковами, а на голове у него был надет кожаный мешок.
— Это не господин Фуке, — сказал д’Артаньян.
— Вы так полагаете? Неужели? — воскликнул Король с показным удивлением, снимая маску, которую надевал, чтобы не быть узнанным комендантом. — Что ж, давайте посмотрим, кто бы это мог быть.
Он двумя пальцами ухватил кожаный мешок и потянул его кверху. К своему ужасу, д’Артаньян увидел Арамиса с кляпом во рту и тугой повязкой на нижней части лица.
— Мы освободим господина епископа от этих неудобных предметов, — сказал Король, улыбаясь, после чего аккуратно развязал повязку и вытащил кляп изо рта Арамиса.
— Проклятье, Арамис, вы…— проговорил д’Артаньян голосом, полным отчаяния.
— Д’Артаньян, вы, кажется, не рады меня видеть, — с грустью сказал Арамис. — Простите, дорогой друг, место, действительно, не подходящее для свиданий, но это происходит не по моей воле, как видите.
— Замолчите вы, два негодяя! — закричал Король, теряя контроль над своими эмоциями. — Вы думали, что сможете бесконечно обманывать меня? Не вышло! Я раскусил вас!
— В таком случае, Арамис, вероятно, нам предстоит провести здесь остаток наших дней, — спокойно сказал д’Артаньян, — Однако, не думаю, что нам позволят спокойно состариться.
— Старость – это ужасно! — ответил Арамис. — У появился сохранился неплохой шанс избежать старости.
— У вас появился отличный шанс сдохнуть здесь на глазах друг у друга, наблюдая мучения друг друга и страдая от того, что вы не можете помочь друг другу, — злобно ответил Людовик. — Попробуйте что-нибудь предпринять, чтобы этому помешать!
— Воля Вашего Величества изложена достаточно ясно, и мы не смеем противиться ей, — спокойно ответил д’Артаньян.
— А ваши приказы, как всегда, исполняются чётко и быстро, — добавил Арамис. — Ведь во Франции Ваше Величество везде у себя дома.
— Тем более здесь, — согласился д’Артаньян, за что удостоился от Короля взгляда, полного ненависти.
— Хватит паясничать! — вскричал Король. — Здесь никто вам не поможет! Видите этот мизинец на левой руке? — обратился Король к Арамису, показывая свою левую ладонь. — Вы посмели нанести мне рану, похищая меня из дома этого подлого предателя Фуке! Вы посмели пролить королевскую кровь! На моей царственной руке по вашей милости осталась отметина, напоминающая мне, что несколько моих подданых осмелились занести руку на своего Короля! Даже когда вас не будет, и ваш прах будут топтать горожане в пригороде Парижа, эта жестокая рана будет мне напоминать о моём унижении! В минуты, когда я задавал себе вопрос о том, не слишком ли я жесток по отношению к моим врагам, врагам Франции, заговорщикам, покусившимся на мою свободу, я смотрел на эту рану и вспоминал, что заговорщики посмели пролить королевскую кровь! И я говорил себе, что я не пощажу никого, что причастен к этому преступлению!
— Эту рану вы получили случайно, Ваше Величество, — ответил Арамис, — и я горячо сожалею, что был настолько неловок, что оцарапал вашу руку и пролил несколько капель царственной крови. Но лишь об этом.
— Негодяй! — воскликнул Король. — Вы имеете наглость сообщать мне, что не раскаялись в своём злодейском преступлении!
— Я раскаялся в нём под влиянием разговора с Фуке, Ваше Величество, но под влиянием разговора с Вами я понял, что был прав, — ответил Арамис.
— Молчите, Арамис, молчите! — воскликнул д’Артаньян. — Дайте же Королю высказаться, быть может он захочет услышать наши объяснения.
— Ваши объяснения?! — вскричал Король. — Вы полагаете, что какие-то объяснения помогут вам спасти ваши жалкие жизни?!
— Они нужны, прежде всего нам самим, чтобы высказать то, что в нас накопилось, — с достоинством ответил д’Артаньян. — Минуту назад я подумал, что, быть может, они окажутся полезными и для вас, Ваше Величество, но теперь я так не думаю.
— И прекрасно! — ответил Король, успокоившись. — Я тоже не хочу давать вам никаких объяснений. Вас оставят здесь умирать на глазах друг у друга. Вам будут давать питьё, но не будут давать еду. Кроме того, вам не будут позволять спать. Таким образом, через несколько дней мучения ваши закончатся. Но всё это время каждый из вас будет наблюдать угасание другого. Это мой ответ на насилие, учиненное надо мной вами, епископ, и на неповиновение, оказанное мне вами, капитан. Я же ухожу, чтобы оставить распоряжения на этот счет.
С этими словами Король надел маску и открыл двери камеры.
— Господин де Безмо! Прошу вас, идите сюда! — воскликнул Король и узники услышали такую знакомую походку коменданта Бастилии, который направлялся к тюремной камере и отстукивая своими кованными сапогами свои ритмичные уверенные шаги.

LXIII. Выход

Едва лишь Безмо подошел в двери камеры, как д’Артаньян закричал что есть сил:
— Хватайте Марчиали! Что вы смотрите? Генерал де Безмо, немедленно арестуйте преступника Марчиали!
Арамис моментально понял план д’Артаньяна и присоединил свой голос к его крикам.
— Де Безмо, что же вы смотрите! Ведь ваш узник сбежал! Немедленно арестуйте негодяя Марчиали!
Растерявшийся комендант не знал, кого и слушать, и стал с подозрением рассматривать Короля. По тем чертам лица, по фигуре и по остальным признакам, включая всегдашнюю маску на его лице, он стал смутно узнавать своего недавнего узника. Его смущало лишь то, что это узник уже не находился под его юрисдикцией, поэтому он не был уверен, что должен его арестовывать.
— Франсуа де Монлезен! Маркиз Де Безмо! Генерал! Поспешите! Я же говорю вам: узник сбежал, когда я отвозил его на новое место! Хватайте его немедленно! Король вознаградит вашу преданность! Вы ведь помните, что ваше послушание уже отмечено в одном из моих рапортов!
Тут Людовик почувствовал угрозу своей свободе и совершил непростительную ошибку, поскольку он стал делать то, что казалось ему совершенно естественным, а именно, он закричал:
— Не смейте подходить ко мне! Я – король Франции Людовик Четырнадцатый! Я вас всех велю казнить! Не смейте прикасаться ко мне!
Именно этого ему не следовало делать, поскольку де Безмо тут же узнал своего недавнего узника, каковым и был Людовик. Он кричал совершенно те же самые слова, тем же голосом и делал те же самые угрожающие жесты, угрожал теми же самыми карами.
— Вот оно что, приятель! — проворчал Безмо, полностью убедившийся в правоте д’Артаньяна и Арамиса. — А ну-ка, дайте-ка сюда ваши руки!
С этими словами он быстро и решительно связал Людовику руки, который никак не ожидал такой стремительной перемены в своей судьбе и не имел сил сопротивляться. Продолжая удерживать связанного по рукам Короля одной рукой, де Безмо распахнул соседнюю камеру и грубо толкнул туда Короля. После этого он подошел к д’Артаньяну и Арамису и по очереди освободил их от оков.
— Вы – чудесный человек, де Безмо, и преданнейший слуга Короля! — воскликнул Арамис.
— Как же вы угодили в эту камеру? — удивился комендант. — Ведь этот негодяй показал мне приказ Короля о вашем аресте! Иначе я бы его распознал под этой маской.
— Вы ошибаетесь, генерал, — возразил д’Артаньян. — Этот приказ требовал арестовать именно его, преступника Марчиали! Этот ловкий карманник похитил у меня приказ и обманул всех нас, но теперь с этим покончено. Припомните-ка, что говорилось в приказе?
— Там было сказано, что предъявитель этого документа имеет приказ Короля доставить в Бастилию узника и оставить его там, а коменданту предписано неукоснительно соблюдать секретность и выполнять все требования лица, предъявившего этот приказ.
— Вот об этом же я и говорю! — согласился капитан. — Я имел этот приказ в кармане, мы, как вы помните, весьма дружески прошли в ваш каземат, поскольку я не хотел излишне тревожить вас, а узник обещал вести себя тихо. Но оказалось, что пройдоха выкрал у меня приказ и успел предъявить его вам, пока я отвлекся на эту великолепную фарфоровую статуэтку, — сказал д’Артаньян и указал на весьма фривольный подсвечник, стоящий на столе коменданта.
— Ах, это… — ответил де Безмо, чьё лицо стало пунцовым от стыда. — Сослуживцы подарили мне на юбилей, но я, понимаете ли, женат. Держать такой подсвечник дома я не решился, поэтому принёс сюда. И использую просто как подсвечник, и не более того.
Де Безмо достал платок, вытер пот со лба и с шеи и пристально взглянул на Арамиса.
— А ведь вас вчера…
— Это настоящее произведение искусства! — воскликнул Арамис, подхватил де Безмо за рукав и буквально поднёс к его носу непотребный подсвечник. — Взгляните, как точно переданы отдельные детали фигур трех граций!
— Что вы, что вы, я и не смотрю на них! — соврал де Безмо, ещё гуще краснея. — Уффф, о чем это мы говорили?
— Мы похвалили вашу решительность и ваш героизм, генерал! — сказал д’Артаньян. — Как ловко вы схватили его! Ведь он не в себе, а безумцы, подобные ему, обладают иногда чудовищной силой. Он мог запросто убить вас, генерал! Вы в одиночку одолели такого опасного преступника! Я немедленно напишу Королю. Где у вас тут бумага, перо, чернила? А, вот они, вижу! Знаете ли что, генерал? Я не могу объективно описать Королю ваши подвиги, пока вы стоите тут передо мной, живой герой, титан, гигант! А ведь докладная записка Королю должна быть написана холодным сухим языком, Король не любит эпитетов.
— Быть может, вы напишете её позже? — спросил Безмо.
— Никак невозможно, генерал, ведь негодяй преступник сбежал по дороге в крепость Пиньероль, поэтому я немедленно повезу его туда, но уже с более тщательным присмотром. Мой конвой увеличен, в чем вы можете убедиться, если выглянете за ворота крепости. Кстати! Сделайте одолжение, спуститесь вниз и велите карете заехать во двор крепости. Сами понимаете, что выводить такого преступника за пределы крепости было бы неосторожно. Я посажу его в карету в наручниках и в маске, после чего мы тронемся в путь.
— Следует ли мне завести гвардейцев во двор крепости? — спросил Безмо.
— Шестнадцать человек внутрь, — ответил д’Артаньян. — Четверо на самых крепких жеребцах пусть подождут за воротами.
Безмо кивнул и вышел, после чего Арамис с удивлением посмотрел на капитана.
— Вы хотите увезти его из Бастилии? — спросил он. — Сама судьба поместила его сюда, а вы хотите выпустить его, рискуя, что он вновь воцарится и уничтожит нас всех?
— Не время спорить, Арамис. Без него нам не выбраться из Бастилии. Нас ожидают двадцать гвардейцев, которые знают, что привезли сюда Короля. Как вы объясните им, что оставили Короля в Бастилии, а сами уезжаете прочь? Вот тогда нам, действительно, не выбраться отсюда, и тогда нас, действительно заключат сюда навсегда или, вероятнее всего, казнят.
— Вы правы, д’Артаньян, — кивнул Арамис. — Что же мы в таком случае делаем?
— Возвращаемся к Королю, — сказал капитан. Он запер на задвижку дверь, по которой Безмо спустился во двор, схватил со стола связку с ключами и стопку чистых листов бумаги.
— Берите чернильницу и перо и идём к Королю, живо, догоняйте, — сказал он и устремился в коридоры каземата.

Король перестал кричать и биться в стены своей новой камеры. Он вспомнил по прошлому опыту, что это бесполезно, испугался, что на этот раз его заключение стало окончательным, его охватила истерика. Услышав возню у двери и звук поворота ключа в замке, он решил, что на этот раз его, несомненно, убьют.

— Ваше Величество, мы пришли для того, чтобы доказать вам в очередной раз, что мы не враги Вашему Величеству и не желаем вашей смерти, — сказал он Королю в едва приоткрытую дверь. — Мы лишь хотим остаться на свободе и прожить свою жизнь так, чтобы иметь возможность спокойно стариться где-нибудь в сельской местности, подальше от двора и его интриг.
— Я не верю ни одному вашему слову, — отрезал Король, который понял, что его не будут убивать, но не понял, что от него хотят эти двое, в чьей полной власти он оказался, причем, был настолько глуп, что сделал из них обоих своих непримиримых врагов.
— Ваше Величество, мы отпустим вас на свободу, и вы вновь вернетесь на трон, но у меня есть маленькое условие, — сказал капитан.
— Негодяи! Вы смеете ставить мне условия? Мне – Королю Франции? — воскликнул Король.
— Епископ, вы были правы, разговор бесполезен, мы уходим, — резко сказал д’Артаньян и захлопнул двери.
— Погодите! — в ужасе закричал Король. — Какие ваши условия? Я согласен!
— Ваше Величество, наши условия необременительны, — ответил д’Артаньян. — Вот на этом листе, сложенном как конверт, вы напишете своей рукой «Срочный приказ Короля» и поставите свою подпись.
— Вы требуете от меня чистый бланк? — ужаснулся Король. — Ведь вы сможете вписать туда что угодно!
— Что угодно, вписанное на внутренней стороне этого листа, не будет написано вашим почерком и не будет иметь внизу вашей подписи, поэтому подобное «что угодно» лишь изобличит автора такого документа в подлоге, — ответил капитан.
— Тогда для чего же вам этот конверт? — спросил Король.
— Епископ торопится отбыть в Испанию, или в иную страну, в которую Его Светлости угодно будет отплыть. Этот конверт поможет ему сесть на какой-нибудь корабль, чтобы отбыть в каком-нибудь направлении, — сказал д’Артаньян. — Я успел заметить, что пребывание в одной стране не нравится вам обоим, но поскольку Король должен оставаться в своем Королевстве, в другую страну придётся уехать епископу.
— Я буду пребывать в постоянной опасности, — с тревогой сказал Король.
— Не в большей степени, чем вы пребываете в ней нынче, — спокойно ответил капитан.
— И я не смогу ничего с этим поделать, — огорченно произнёс Людовик.
— Очень на это рассчитываю, — согласился Арамис.
— Что ж, допустим, — кивнул Король. — Что ещё?
— Арамис, дайте чернила и перо. Прошу вас, Ваше Величество, — сказал капитан.
— Написал, — сказал Король, передавая требуемую бумагу. — Это всё?
— Мы отпустим Его Преосвященство и обсудим ещё совсем небольшое условие наедине, — продолжал д’Артаньян. — Монсеньору потребуется некоторое время, чтобы отбыть настолько далеко, чтобы не опасаться вашего преследования.
— Я не оставлю вас одного, д’Артаньян! — воскликнул Арамис.
— Мне необходимо сказать пару слов монсеньору, — улыбнулся капитан и вновь прикрыл двери камеры. — Бегите, Арамис, скорее! Во всяком случае, при известной ловкости с этим конвертом вы выйдете из Бастилии и скажите Безмо, чтобы он не приходил сюда. Для начала этого достаточно. И знаете что? Не слишком полагайтесь на эту бумагу в портах Франции, я убежден, что Король успеет предупредить своих шпионов, чтобы всякого, кто предъявит такой документ, немедленно арестовали или убили.
— Это я понимаю, но как же вы, д’Артаньян? — спросил Арамис.
— Я же не спрашиваю вас, как вы будете выпутываться из этой истории без денег и без слуг один в Париже!
— О, поверьте, для меня это будет чрезвычайно просто! — воскликнул Арамис.
— Верю. Вот и вы поверьте, что я не пропаду. Итак, к делу. Уходите и придержите Безмо.
— Но что, если?.. — с тревогой спросил Арамис.
— Я вас умоляю! — воскликнул д’Артаньян. — Арамис, с вашими связями вы вытащите меня из Бастилии через несколько дней!
— Это правда! — воскликнул Арамис, — Если вы будете живы ещё сутки, я сделаю это!
— Даю вам слово не умирать ещё, как минимум, двое суток! — с улыбкой ответил д’Артаньян.
— Сдержите же ваше слово! — ответил Арамис, обнял капитана и скрылся в изгибах коридора.
— Ваше Величество, — сказал д’Артаньян, вновь приоткрывая двери. — Ваш заклятый враг теперь далеко, а ваш верный капитан мушкетеров снова готов выслушать ваши приказания!
— Вы полностью подчиняетесь мне, капитан? — с недоверием спросил Король.
— Ваше Величество могли многократно убедиться, что слову д’Артаньяна можно доверять, — сказал капитан, не моргнув глазом.
— Ваша сегодняшняя выходка доказывает иное, — с сомнением возразил Людовик.
— Я проявил своеволие лишь тогда, когда меня арестовали и объявили, что я умру, — ответил д’Артаньян. — В этом случае я уже не считал себя находящимся на службе Вашего Величества. А с арестанта какой может быть спрос? Арестанты, знаете ли, вечно выкрикивают всякие глупости, таков уж их удел.
— Вы, кажется, неплохо осведомлены о том, как ведут себя арестанты, — жестко проговорил Король, побледнев, поскольку воспринял слова капитана на свой счёт.
— По долгу службы я привёз в Бастилию немало преступников, — ответил д’Артаньян с таким невинным лицом, что Людовик поверил, что капитан не намеревался намекать на поведения Короля во время первого и второго заключения его в камеру.
— Вы и сейчас обходитесь со мной без должной почтительности, — холодно сказал Король, который прекрасно понимал, что по-прежнему находится во власти капитана.
«А что, если он отправил д’Эрбле за подмогой? — в ужасе подумал Король. — Через час-другой сюда может явиться целая армия их сторонников и совершить надо мной жесточайшее насилие и даже убить меня! Что я наделал! Я погиб! Надо как-то умаслить его и поскорее разрешить этот конфликт, чтобы вернуться в Лувр!»
— Вспомните, Ваше Величество, ведь я привез вам свидетельства о гибели трёх из четырех персон, относительно которых получил ваш приказ, — продолжал капитан. — Барон дю Валон, граф де Ла Фер и виконт де Бражелон мертвы, и я доставил вам неопровержимые доказательства этого факта. При этом я не утверждал, что ваннский епископ погиб, напротив, я сказал вам, что этот вопрос ещё не решён. Мне лишь требовалось время, и я всего лишь виноват в том, что не успел выяснить, где он прячется.
— Но вы способствовали тому, чтобы он сейчас избежал моего наказания, — неуверенно сказал Король, подыскивая возможность пойти на компромисс, не нарушая логику беседы и не делая существенных уступок наглому капитану.
— Я лишь хотел иметь шанс доказать Королю свою преданность на примере последнего преступника, — ответил д’Артаньян, не моргнув глазом. — Я хотел бы быть нужным Вашему Величеству, и я вам нужен. Я могу предугадать, в каком именно порту епископ попытается воспользоваться документом, который вы подписали, и этот документ вместо того, чтобы служить ему пропуском, послужит тем крючком, на который мы его поймаем.
— Неужели вы настолько плохой товарищ, д’Артаньян, что замыслили такую подлость? — спросил Король.
— У меня были отличные учителя по части предательства, Ваше Величество, и я был припёрт такими аргументами, которые не оставили мне свободы выбора, — вновь солгал капитан.
— Что ж, допустим, допустим, — в задумчивости проговорил Король. — Итак, мы можем идти?
— Я лишь не хотел бы слишком сильно отставать на этом пути от Вашего Величества, — мягко уточнил д’Артаньян. — Если вы выйдете первым, боюсь, вы забудете забрать меня с собой.
— Мы выйдем одновременно, — коротко сказал Король.

— Мне весьма желательно было бы выйти несколько раньше Вашего Величества, чтобы у вас не возникло желания вновь подвергнуть жесточайшему испытанию мою верность вам, — сказал д’Артаньян так мягко, как только мог. — Я даю вам слово д’Артаньяна в том, что, выходя из Бастилии я передам приказ Вашего Величества вывести заключенного Марчиали и препроводить его в карету, которая ожидает Ваше Величество во дворе Бастилии. Комендант уверен, что это вы носите это имя, и что, арестовывая вас, но выполняет ваш же собственный приказ, приказ своего Короля. По этой причине на нём нет никакой вины перед вами. Де Безмо будет уверен, что передаёт вас мне для того, чтобы я препроводил вас в Пиньероль.
— Вы задумали это сделать? — в ужасе вскричал Король.
— К тому времени, когда де Безмо выведет вас и посадит в вашу карету, я буду уже за воротами Бастилии. Верные вам гвардейцы доставят вас домой, Ваше Величество, тогда как я на своём коне поеду выполнять свой долг перед вами. Когда я доставлю вам ваннского епископа, связанного по рукам и ногам, вы убедитесь в моей верности вам, — сказал д’Артаньян и поклонился.
— Он уже был у меня в руках! — в отчаянии воскликнул Король.
— Ваше намерение уморить голодом нас обоих не устроило меня, Ваше Величество, прежде всего тем, что вы рисковали лишить себя вернейшего из своих офицеров, — ответил капитан. — Вы получите ваннского епископа из моих рук и оставите меня на прежней должности, или отправите в отставку, или отправите в Бастилию, но не для голодной смерти, а для того, чтобы я имел возможность состариться здесь, как суждено это сделать господину Фуке. Неужели я прошу слишком многого?
— Вы не просите, а требуете, капитан! — воскликнул Король.
— Моё нынешнее положение позволяет мне это делать, — скромно ответил капитан, — но в ваших силах это изменить. Просто доверьтесь мне, позвольте мне выйти на свободу и я обещаю, что ваша свобода наступит не позднее, чем через десять минут после моего ухода из Бастилии.
— А если вы обманете меня? — спросил Король с подозрением.
— Помилуйте, Ваше Величество! — Весь двор знает, что вы уехали куда-то в сопровождении двадцати гвардейцев, которыми руководил капитан ваших мушкетёров. Кое-то догадался или видел, как кортеж подъехал к Бастилии. Гвардейцы знают, что привезли сюда Короля. Если вы задержитесь здесь чересчур долго, они атакуют Бастилию изнутри и извлекут из неё Ваше Величество. Будет небольшой скандал, вероятно, но дело закончится для вас благополучно. Если бы я хотел вас обмануть, я сговорился бы с епископом ваннским, чтобы он привёл сюда свои силы, которыми он, безусловно, располагает даже здесь, в Париже. С этими силами он обезоружил бы двадцать гвардейцев и увёз вас подальше, где вас уже никто и никогда не найдёт.
Король вздрогнул от того, что капитан рассказал ему только что все его опасения, что заставило его поверить, что, быть может, эти опасения далеко не так беспочвенны, как это старается показать д’Артаньян.
«Надо поскорее завершить это проклятое дело! — подумал Король. — Надо идти на какие угодно уступки, лишь бы поскорее выбраться из этой проклятой Бастилии и снова попасть в Лувр!»
— Моя просьба чрезвычайно проста, Ваше Величество, — продолжал между тем капитан. — Сначала вы напишете письмо, обеспечивающее вашу свободу и полную невинность маркиза де Безмо. Оно будет содержать повеление ему вывести заключенного Марчиали, посадить в карету, после чего поручить карету охране ее королевской гвардии. Вы можете заготовить и другие приказы Короля, бумагу, перо и чернила я оставляю вам. Указанное письмо я обязуюсь передать коменданту, маркизу де Безмо, с поручением вскрыть его через десять минут после моего ухода. Для себя же я прошу лишь конверт с такой же надписью: «Срочное поручение Короля капитану д’Артаньяну» с вашей подписью.
— И внутри, разумеется, также совершенно пустое? — усмехнулся Король.
— Не совсем, Ваше Величество, — возразил капитан. — Я прошу написать, что четыре гвардейца обязаны беспрекословно повиноваться мне для выполнения вашего приказа.
— Что вы задумали, капитан? — высокомерно спросил Король.
— Я просто направлю их скакать изо всех сил в четыре разные стороны с какими-нибудь несущественными поручениями, — ответил д’Артаньян. — Мне очень желательно хоть немного усложнить Кольберу задачу поимки капитана д’Артаньяна, чтобы получить хотя бы небольшое преимущество в своём путешествии. Мне надоело бегать по Франции, когда меня хватает за сапоги любой лейтенант, который обладает полномочиями выше, чем капитан королевских мушкетеров. Я всего лишь желаю немного запутать следы и оторваться от изрядно поднадоевшего мне интенданта финансов, который возомнил себя маршалом франции и министром внутренних дел в одном лице.
— Вы ненавидите Кольбера, д’Артаньян, — спокойно сказал Король.
«Это хорошо, — подумал он, — пусть во всех своих несчастьях он обвиняет именно его!»
— Я испытываю к нему несколько меньше почтения, чем он, вероятно, хотел бы увидеть с моей стороны, — бесстрастно сказал д’Артаньян. — Сейчас что-то около пяти часов вечера, — сказал он. — Если мы не придём к соглашению…
«Он всё-таки поджидает ванского епископа с его людьми! — подумал Король. — Надо торопиться!»
— Мы пришли к соглашению по всем вопросам, капитан, — сказал Людовик. — Я напишу все необходимые бумаги, подождите три минуты.
«Надо же! Мне удалось его уговорить! — подумал д’Артаньян. — Хорошо, что я не успел закончить свою фразу!».
Действительно, он собирался сказать: «Если мы не придём к соглашению, моё положение вскоре станет слишком опасным, чтобы я мог продолжать переговоры». На этот случай он решился прорываться сквозь ряды гвардейцев на свой страх и риск, или попробовать объяснить задержку Короля какой-нибудь необычной причиной, но оба эти варианта ему категорически не нравились.
— Диктуйте! — сказал Король, — Я уже совершенно запутался в ваших сложнейших планах и в ваших словах.
— Предположим, Ваше Величество, в первом документе вы напишете следующий текст, — сказал капитан и принялся диктовать.

«Приказ Короля
Коменданту крепости: препоручить капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну изъять узника Марчиали и увезти в закрытой карете, ожидающей его во дворе крепости, для чего капитану мушкетеров предписывается выйти из крепости заранее и ожидать заключенного внутри кареты, тогда как коменданту надлежит вывести заключенного Марчиали в маске, оказывая ему уважение, соответствующее званию герцога, обращаясь к нему по титулу «Монсеньор» и препроводить в эту карету, после чего закрыть дверцу и распорядиться открыть ворота крепости, отозвать своих людей и не чинить препятствий для отъезда кареты по своей надобности.
Подписано: Король Франции Людовик XIV»
 
Людовик написал продиктованный ему текс, перечитал и подписал.
— Вы в это время будете сидеть в карете? — спросил Король.
— Комендант будет думать, что я буду сидеть в карете, но я предпочитаю уйти, пока комендант будет читать это письмо и будет выполнять ваш приказ, Ваше Величество, — ответил капитан.
— Что послужит мне порукой в этом? — осведомился Людовик.
— Слово д’Артаньяна в том, что я не буду ожидать вас внутри кареты и в том, что я покину Бастилию, — воскликнул капитан. — Это и не в моих интересах, поскольку достаточно вам снять маску и велеть гвардейцам арестовать меня, как моё положение будет слишком плачевным.
— Согласен, — кивнул Король. — Какую же бумагу написать для вас? Диктуйте!
Тогда д’Артаньян продиктовал второй приказ:

«Срочный приказ Короля
Капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну.
Немедленно доставить срочное письмо, для чего он может использовать четырех солдат моей гвардии, направив их с депешами или устными поручениями по тем адресам, которые ему известны.
Подписано: Король Франции Людовик XIV»

— Это разумно, — согласился Король, — вы ведь и без подобного приказа можете распоряжаться гвардейцами в случае надобности.
— Но не в том случае, когда они составляют эскорт Вашего Величества, — уточнил капитан, — и не настолько срочно, насколько это мне потребуется теперь.
— Итак, капитан, вы дали мне слово д’Артаньяна в том, что первый мой приказ будет доведён до коменданта и будет исполнен не позднее, чем через десять минут после вашего ухода!
— Слово д’Артаньяна в том, что этот приказ будет немедленно доведён до коменданта и выполнен не позднее, чем через десять минут, и слово д’Артаньяна, что я не буду ожидать вас внутри кареты, как и в том, что я покину Бастилию едва лишь спущусь с лестницы, ведущей к кабинету господина коменданта. Слово д’Артаньяна, что вы уедете из этой крепости свободно и без малейших помех, в сопровождении конвоя гвардейцев, подчиняющихся только вам и вашему слову, тогда как я, забрав четырех гвардейцев для своих небольших надобностей, никоим образом не буду чинить препятствия для вашей благополучной поездки в Лувр! — воскликнул капитан. — Если я нарушу это слово, да падёт на мои седины позор и презрение всего дворянского сословия Франции.

Король сделал жест правой рукой, означающий, что он отпускает капитана и в молчании стал ожидать дальнейшего развития событий.

Д’Артаньян, погромыхивая связкой ключей, направился по извилистым коридорам в кабинет де Безмо.
— Маркиз, — сказал он, — ознакомьтесь с приказом.
Прочитав приказ Короля, де Безмо протянул к нему руку.
— Я должен подшить его в книгу приказов, — сказал он.
— Ничего подобного, дорогой маркиз, — возразил капитан. — Если вы заметили, этот приказ содержит детальные указания мне, тогда как вам предписывается лишь вывести из крепости того заключенного, который по документам к вам не попадал в качестве такового. Этот узник не был передан вам по какому-либо приказу, он просто прорвался сюда хитростью, и я забираю его для того, чтобы препроводить в то место, о котором здесь не сказано из соображений секретности, но которое мне известно доподлинно. Этот приказ подошьёт к делу комендант той крепости, куда я доставлю этого узника. Вам же надлежит его в точности исполнить. Имейте в виду, де Безмо, я поклялся честью д’Артаньяна, что вы исполните его в точности, поэтому я прошу вас прочитать его ещё раз, а если этого недостаточно, прочтите, пожалуй, и в третий раз, но только я вам его не оставлю.
— Я всё понял, — ответил Безмо. — Спускайтесь вниз и ждите в карете, я выведу его к вам через десять минут.
— Именно так, — согласился капитан. — Да, впрочем, я и не стал запирать его камеру, он успокоился и теперь не такой буйный. Да и куда ему бежать? Ведь здесь все окна зарешечены!
— Это несколько неосторожно, учитывая, что он совсем недавно чуть было не сбежал, — обеспокоенно сказал Безмо.
— Что ж поделать! — пожал плечами д’Артаньян. — Видите ведь, что здесь сказано, что ему следует оказывать почести, соответствующие званию герцога.
— Неужели! — воскликнул Безмо. — Так значит…
— Я вам скажу по дружбе как бывшему соратнику по оружию, маркиз, — сказал капитан. — Наш бывший Король Людовик XIII был чрезвычайно любвеобилен. Вы понимаете?
— Вот оно что! — прошептал комендант. — Это побочный сын Короля! А я иногда довольно грубо обходился с ним. Нет, конечно, я его не обижал и не бил, но, взять, хотя бы сегодняшний день, ведь я его так грубо толкнул в камеру!
— Не беспокойтесь, маркиз! Он не усыновлён официально, мать его была низкого звания, и, к тому же, вы ведь помните, что он – сумасшедший! Небольшое сходство с нашим Королем заставило его вообразить невесть что. Смазливенькая итальянка… Фамилия, кстати, по матери… Какой-то жалкий бастард… Но королевская кровь! Будем проявлять уважение к происхождению. Итак, обращение как с герцогом, и называйте его монсеньором. Сумасшедшим это нравится. Честь имею!
С этими словами д’Артаньян, забрав приказ Короля, покинул кабинет коменданта и стремительно сбежал по ступенькам каменной лестницы во двор.
— Господа, внимание, сейчас комендант приведёт в карету того, кого вы ожидаете. Охрана – к карете, стража Бастилии – открыть ворота и уйти в караульное помещение, генерал подтвердит мой приказ. Я забираю тех четырех, что снаружи, согласно срочному приказу Короля!
Он показал приказ старшему лейтенанту гвардии, вскочил на коня и выехал за ворота Бастилии.
— Вы, четверо, за мной! Приказ Короля! — сказал он четверым гвардейцам, поджидающим его за воротами Бастилии и, махнув в воздухе приказом поскакал по направлению к южным воротам Парижа.
Тем временем Безмо разыскал Короля и обратился к нему как к герцогу.
— Ваше Высочество, пожалуйте на выход, вас ожидает карета! — сказал Безмо.
Король кивнул и решительно пошел на выход. В карете никого не было, Король спокойно сел, откинулся на подушки, после чего карета мягко выехала из ворот Бастилии и поехала по направлению к Лувру.

LXIV. Монквиль

Рауль с удивлением открыл глаза. Последнее, что он помнил, была ночная вылазка из крепости Кандии. С неумолкающей болью в сердце он упрямо искал смерти в бою, поскольку всякую другую смерть он считал бы трусостью, но у него не оставалось ни сил, ни желания, чтобы продолжать эту жизнь, которая казалась ему бессмысленной и постылой.
Рауль лежал на мягкой теплой траве, не понимая, как он оказался в этом чарующем месте, далеко от войны, от сражений, от смерти, голода, страданий. Здесь не было слышно звуков канонады, порождаемых непрерывным обстрелом крепости со стороны турков. Не было слышно и приказов командиров, стонов раненых, громких приказов командиров или тихих жалобных причитаний гражданской части жителей крепости, которые понимали свою незавидную судьбу, но не могли никак повлиять на неё, и даже не имели того преимущества, которым обладали военные – преимущества погибнуть во время вылазки или при обороне во время штурма крепости, чтобы не видеть того ужаса и позора, которому подвергается всякая крепость, захваченная врагом.
Рауль вообразил, что он убит и находится в раю. Он расслабился и предался воспоминаниям о той, из-за которой решил умереть геройской смертью, из-за которой оставил пожилого отца и направился на войну за чуждые интересы на чужом острове, равно далеко находящемся и от Венеции, и от Турции, и в ещё большей степени от Франции, вследствие чего война трех стран за этот остров представлялась ему какой-то ужасной пародией на здравый смысл.
Позволим же и мы себе, наш дорогой читатель, порассуждать о любви Рауля, но не в тех ярких красках, в которых рисовал её себе влюбленный Рауль, и не в тех черных тонах, в которых изображало ему его любовь его оскорблённое самолюбие. Мы вооружимся кистью художника и ланцетом врача, постараемся препарировать его чувства, как это сделал бы естествоиспытатель, обнаружив в пруду неизвестное ему земноводное существо, и изобразим наше видение ситуации, воспользовавшись словами точно также, как иной художник пользуется своими красками, передавая нам виды закатов и восходов над морями и над полями.
Всю свою жизнь, с раннего детства, с той поры, когда чувство любви ещё не знакомо большинству детей, он боготворил маленькую девочку, которая постепенно превращалась в юную девушку пока сам он взрослел и мужал. Жизнь для него отождествлялась с любовью, а любовь отождествлялась с Луизой. Если бы чувства Рауля оставались без ответа, они, вероятно, постепенно затух ли бы, или их вытеснили бы иные чувства, более сильные и более зрелые, по отношению к той, которая оценила бы его достоинства и ответила на его чувства взаимной любовью.
Ошибка Рауля состояла в том, что он искренне считал, что пробудил в Луизе ответные чувства, равные по силе тем, которые питал к не он, или хотя бы в какой-то доле подобные им.
Луиза же питала к нему сначала детскую привязанность, какую маленькие девочки питают к старшим братьям. Впоследствии она, начитавшись сказок о прекрасных принцах и юных принцессах, вероятно, даже поверила, что Рауль мог бы стать таким принцем в её жизни, и допускала мысль о том, что он мог бы стать её женихом, но всё это она принимала лишь умом, потому что никогда её сердце не трепетало от присутствия его рядом с ней, никогда мысли не пускались с пляс при воспоминании о его имени, никакой сладкой дрожи не возникало нигде в её душе, когда она гуляла с ним по лугам, или совершала конные прогулки, или же просто лежала на траве и плела венок из трав, который затем в шутку надевала на его голову.
Тогда как Рауль всю свою жизнь и всё свое счастье видел лишь в том, чтобы быть рядом с Луизой и ублажать и баловать её, окружая мелкими заботами и служа ей главной опорой и защитой в жизни, Луиза смотрела на Рауля лишь как на одну из приятных фактов в её жизни наряду с другими радостями – с радостью быть молодой, нравиться юношам, получать подарки, есть вкусную еду, носить красивую одежду, гулять на природе, слушать пение птиц и вдыхать ароматы весенних цветов. Она наслаждалась жизнью во всей её полноте, принимая все её подарки как должное, тогда как Рауль видел в жизни лишь одно счастье – быть рядом с Луизой и приносить доставлять ей все те радости и удовольствия, какие он только мог придумать для неё.
Если бы он хотя бы изредка вспоминал о собственных потребностях и пренебрегал ради них постоянной заботой о Луизе, она, вероятно, смогла бы понять, что не только её желания имеют значение в их с Раулем отношениях, но и желания Рауля также заслуживают того, чтобы о них подумать и их кое-когда исполнять. Не только её девичья красота может служить причиной восхищения окружающих, но также и мужество, ловкость и благородство души Рауля что-нибудь да значат.
Рауль разрушил своё счастье, с избытком окружая Луизу своей заботой, отчего в ней так и не возникло сочувствия к нему, поскольку он сам приучил её пренебрегать его желаниями, устремлениями и правами. Если они гуляли вдвоём, они шли лишь туда, куда хотела она. Ни разу она не поинтересовалась его интересами или желаниями, поскольку привыкла думать, что Рауль всегда желает в точности того, чего желает она. И поэтому она не считала, что, выполняя её мелкие и крупные прихоти, Рауль, вероятно, в некоторых случаях жертвовал собственными интересами, желаниями или правами, она и мысли не могла допустить, что такое возможно. По этой причине она не считала себя хоть в чем-то обязанной ему, она не предполагала, что их довольно тесные отношения, которые можно было бы назвать дружескими лишь в самом юном возрасте, постепенно становились такими отношениями, которые старшее поколение расценивает с точки зрения возможности дальнейшего брака между этими молодыми людьми.
Вероятно, и граф де Ла Фер был частично виновен в том, что Рауль не вполне верно расценивал складывающиеся между ним и Луизой отношения. Не сумевший в своей жизни найти той единственной женщины, с которой он мог бы быть счастлив, разуверившись в женщинах, из которых достаточно близко знал лишь леди Кларик, известную как Миледи, которая при своей неземной красоте обладала душой дьявола, Атос смотрел на всех женщин как на непостижимое явление природы, от которых желательно держаться подальше, и к которым этикет требует проявлять уважение, но с которыми не следует связывать свою жизнь порядочному человеку, который хочет и стремится прожить честную жизнь благородного человека. Внешние проявления его уважения к женщинам не питались глубокими чувствами, а были всего лишь результатом правильного воспитания, и такое же воспитание он стремился дать своему сыну Раулю, не заметив, однако, того, что Рауль воспринимал женщин не как неизведанную часть человечества, которую и не следует стремиться изведать, а как чарующую загадку, которую следует разгадывать всю жизнь.
Пойдя неверным путем, отец и сын совершали одну и ту же ошибку. Атос, считая себя независимым от женщин, впал в зависимость от своего недоверия к женщинам в целом, вследствие чего, даже повстречав впоследствии весьма достойных представительниц прекрасного пола, ни на секунду не допускал возможности связать себя браком или даже хотя бы заключить тот не слишком длительный, но довольно приятный союз, который мужчина и женщина заключают, не вступая в брак, но проводя вместе весьма приятные минуты, часы, дни, а то и годы, иногда даже обзаводясь потомством и совместным хозяйством. Даже кардинал Ришельё не был таким аскетом в отношении женщин, каковым был славный и благородный Атос. Как мы знаем, тот факт, что Атос имел сына, произошел благодаря недоразумению, в котором сам граф был виновен в наименьшей степени. Глубоко привязавшись к сыну, этому величайшему дару, которым женщина может одарить любимого ей мужчину, граф не проникся при этом благодарностью к этой женщине и уважением к женскому полу как таковому, а вёл себя по отношению к ним так, как ведём себя все мы по отношению к прекрасным творениям природы. Зная, что они существуют и иногда даже позволяем себе насладиться их видом, или пеньем, или танцами, но никогда нам не приходит в голову принести домой какую-нибудь птицу, чтобы дома наслаждаться её пением или следить за её полётом, не приходит нам в голову завести себе косулю, чтобы наблюдать её лёгкий бег или завести дома павлина, чтобы каждый день любоваться его великолепным хвостом. Тех же, кто это делает, мы считаем чудаками, и втихомолку посмеиваемся над ними. Таково же было отношение Атоса к женщинам, и такое же точно отношение ожидал он увидеть в Рауле с возрастом, поскольку полагал, что любая женщина способна со временем доказать любому мужчине, что она недостойна любви, а потому чувства к ней не могут быть длительными, серьёзными или глубокими.
Со временем, однако, Атос понял, что глубоко заблуждался в отношении Рауля, что его романтическое отношение к женщинам не угасает, а лишь усиливается с возрастом, и тогда планы виконта на женитьбу он стал рассматривать как вполне вероятные, отвергая лишь его выбор, который считал детской привязанностью, не имеющей шансов на долгие и серьёзные последствия.
Однако, настойчивость Рауля при достижении им возраста, когда уже прилично молодому человеку вступать в брак, сначала раздражала графа, затем стала постепенно вызывать уважение, и, наконец, победила его внутреннее сопротивление. Если даже сам граф не считал Луизу достойной избранницей Рауля, он полагал, что судить об этом следует лишь самому Раулю, и если он решил, что Луиза – его судьба, значит, так тому и быть. Не замечая в Луизе сопротивления к такому развитию событий, и зная, что опекуны Луизы также видят в этом браке залог будущего счастья Луизы, граф по наивности своей полагал, что вопрос этого брака уже решён, просил лишь Рауля не торопиться с реализацией этих замыслов, полагая, что время – лучший пробный камень для чувств молодых людей. Будучи по сути прав, граф не учел принципиального отличия характеров Рауля и Луизы. Если для Рауля подобная отсрочка лишь подогревала его чувства, заставляя ждать дня соединения их сердец с возрастающим нетерпением, то для Луизы сам брак был лишь теоретической возможностью, одной из многих, отсрочка лишь радовала её, позволяя предполагать, что и другие варианты для неё вполне возможны. Когда же она встретила Короля, свой восторг перед его исключительным положением она, не распознав его причины, отождествила с той самой любовью, про которую читала в книгах. И тогда в её сердце пришел и тот трепет, и то томление, и тот пыл, с которым обычно молодые девушки переживают свою первую любовь. Всякая любовь питается избыточным, подчас необоснованным, но сильным восторгом в отношении лица противоположного чувства, и влюблённый не отдаёт себе отчета в чем источник этого восторга. Если для Рауля источником восторга в Луизе была нежность её кожи, хрупкость её фигуры, стройность осанки, несмотря на лёгкую хромоту, возникшую вследствие неудачного падения с лошади во время одной из прогулок, то для Луизы в отношении Рауля не было никаких причин для такого повышенного восторга, тогда как в Короле она обнаружила все те исключительные особенности, которые придавал ему лишь блеск его исключительного положения во Франции по отношению ко всем другим людям. Слыша бесконечные комплименты, которые отпускали Королю всевозможные льстецы – придворные приживалы, она верила в их искренность и истинность, тогда как это были всего лишь дежурные фразы, которые эти льстецы впитали с молоком матерей, унаследовали от родителей и выдавали залпом без малейшего напряжения ума, и, что гораздо хуже, подчас без малейших оснований для этих комплиментов.
Когда при ней называли Короля красивейшим, она начинала верить, что он – красивейший юноша во всей Франции. Когда его называли умнейшим, она верила, что это так и есть. Его называли благороднейшим, добрейшим, мудрейшим, смелейшим, элегантнейшим, и так далее, и она верила, что для всех этих эпитетов существуют действительные основания.
Находясь под впечатлением того, что все эти черты сосредоточились в единственном человеке, к тому же подходящем ей по возрасту, она поначалу стала грезить о нём как о недостижимом идеале, но постепенно, имея возможность видеть его достаточно близко в силу своей должности фрейлины принцессы, она стала воспринимать его как единственную свою любовь, и духовную, и физическую, не задумываясь ни на минуту о том, насколько такая любовь законна, или преступна, имеет ли она шансы перестать когда-нибудь быть безответной и чисто платонической, или же ей суждено так и остаться лишь смутной мечтой, навсегда погребенной в сердце юной фрейлины. Во всяком случае, это чувство не заставило её изменить своё отношение к Раулю, поскольку она никогда и не воспринимала своё отношение с ним, как любовь. В этом была её вина перед ним, и в этом же было её полнейшее оправдание перед ним.
Мысли Рауля переключились на персону Короля. Получивший по праву рождения самое высокое положение во всей Франции, какое только можно измыслить, он привык получать всё, что ему требовалось. Рауль не знал, что в детстве Людовику пришлось пережить и некоторые невзгоды, поскольку все деньги государства сосредоточил в своих руках скупой кардинал Мазарини, отдавая Королеве и её детям лишь то, без чего просто невозможно было обойтись. Страдания королевского семейства были страданиями лишь в сравнении с положением других королевских семейств, если же сравнивать их жизнь с жизнью обычных людей, даже достаточно знатных, их жизнь не выглядела сплошной чередой страданий. После смерти кардинала значительная часть богатств и практически вся власть его перешла в руки молодого Короля, который почти моментально привык воспринимать свою персону как исключительно значимую, как самую высшую ценность в государстве, свои желания как самые важные дела государства, свои обиды как государственные преступления лиц, нанесших ему эти обиды, пусть даже самые незначительные, пустячные, или вовсе не обиды а лишь кажущиеся вины. Веселиться в его отсутствии, не позвать его в круг развлекающихся придворных, смеяться над шуткой, которую он не услышал, всё это превратилось в деяния, оскорбляющие Его Величество. Если он ещё и не начал мстить за подобные прегрешения, то свою ненависть он уже рассыпал полновесными горстями между своими придворными, отбирая на важнейшие должности не тех людей, которые лучше бы с ними справлялись, а тех, которые были ему лично более приятными, поскольку были более внимательными и послушными или казались таковыми.
С нетерпимостью относясь к любой критике, он окружил себя льстецами и лгунами. Полагая для себя возможным любое развлечение, он окружил себя девицами, готовыми на любую жертву ради него, и такими же женоподобными мужчинами. Всё во дворце было подчинено удовольствиям и развлечениям, что называлось у него галантностью. Он не видел ничего плохого в том, чтобы положить глаз на невестку, жену младшего брата, Принцессу Генриетту. Не видел он проблем и в других развлечениях подобного рода с той или с тем, с кем ему было угодно, тогда и там, где ему хотелось и в той извращенной или традиционной форме, в какой ему в данный момент хотелось.
Встретив чистую восторженность Луизы, он ощутил, или ему показалось, что это – любовь к нему не как к Королю, а как к человеку. Луиза разглядела в нем, казалось ему, не достоинства Короля, даваемые ему его положением, его царственной короной, а достоинства молодого человека, которые он имел сам по себе, как мужчина, как личность, как человек.
Это показалось ему необычным и стоящим много больше, чем традиционное преклонение перед королевским саном и королевским богатством. Луиза не желала получать королевские подарки, отказывалась от званий и должностей, от богатых комнат и украшений, ей был нужен только он, её Людовик. И за такую любовь они готов был платить самую высокую цену, он готов был отдать ей не должности, не звания, не замки или драгоценности, а самого себя, своё время, свою зависимость от неё и от её настроения. За её любовь Король был готов сражаться. Он становился тираном, когда ощущал, что на самое ценное, что он имел, посмел покушаться кто-то другой, стоявший ниже его в государственной иерархии. Ради своей выдуманной любви к мадемуазель Лавальер он не пожалел бы и родного брата, Филиппа Орлеанского. Насколько же ничтожнее для него был неизвестный виконт де Бражелон. Если бы он сам не решил уехать на войну и там искать свою смерть, то Король в конце концов послал бы его туда насильно, поскольку виконт своим существованием превращал его возвышенную любовь к Луизе в низкое воровство чужого счастья, низводил его высокое чувство до уровня гадкой похоти, на минутном счастье, построенном на руинах целой жизни благородного юноши, который, безусловно, ничем не заслужил такого несчастья, такой несправедливости, такого пренебрежения к его законным правам любить ту, которую он любил всю жизнь, и которая никогда ни единым словом не намекала, что его любовь её тяготит, или что эта любовь никогда не окончится счастливым браком.
Эта вина Короля перед Виконтом была настолько серьёзной, что граф де Ла Фер ни минуты не сомневался в том, что имеет полное право отказаться считать далее Короля своим сувереном и низложить с себя обязанности верноподданного. Если бы не заступничество д’Артаньяна, граф и поныне пребывал бы в Бастилии в наказание за свою дерзость, ведь он дерзнул сказать Королю правду о том, кем он является по отношению к оскорблённому им дворянину, и почему, оскорбляя одного дворянина, он в его лице оскорбляет всё дворянство, то есть оскорбляет ту систему, которая единственно только и поддерживает его власть в том статусе помазанника божьего, при котором даже неосмысленный юноша получает законные права командовать опытными и убеленными седанами старцами, указывая им на их место у ступеней своего трона.
 Покусившись на права виконта, Король в глазах графа де Ла Фер перестал быть Королем, что было предельно опасно для будущего самого Короля, поскольку граф де Ла Фер был не из тех, кто хладнокровно прощает оскорбление своему роду. Если граф и мог бы пренебречь собственным счастьем или даже собственной жизнью для того, чтобы исполнить всего лишь только каприз Короля, поскольку считал положение Короля положением главного дворянина Франции, то оскорбление своего сына, разрушение его судьбы и уничтожение его счастья граф не был готов простить даже Королю, и он не простил бы его и Господу, если бы мог до него добраться.
Виконт де Бражелон был не только единственным сыном графа де Ла Фер. Он был одновременно и единственным сыном всей четверки мушкетеров, которые были едины в своих устремлениях, жизненной позицией которых был девиз: «Один за всех, все за одного!»
Поэтому у Рауля было фактически четыре отца, каждый из которых готов был вступиться за него перед Королем. И эта четверка, с легкостью свергая и восстанавливая монархии, была реальной угрозой Людовику XIV, о чём он лишь смутно догадывался. Ошибкой его было то, что он выбрал не тот путь. Вместо того, чтобы привлечь эту четверку на свою сторону, он объявил охоту на всех четверых, объявив их государственными преступниками, не делая между ними ни малейшей разницы, не разбирая их действительных вин и не принимая в расчет их прошлых заслуг.
Эта война, которую развязал против всей четверки Людовик XIV, оставалась тайной и о ней не подозревали даже наиболее близкие к престолу дворяне, ни один член королевского семейства не подозревал о ней.
Она началась атакой Людовика на Фуке, друга Арамиса, и на Лавальер, невесту Рауля. Она переросла в атаку на всех четверых из этой пятерки – на Арамиса и Портоса за тот заговор, на который они решились, на Рауля за ту вину, которую Людовик добровольно взял на себя перед ним, на Атоса – за двойную вину, поскольку родители всегда вдвое сильней переживают несчастья своих детей, чем сами дети.
Если простить Арамиса и Портоса Людовик когда-нибудь, вероятно, и мог бы, то простить Рауля и Атоса Людовик не смог бы никогда. Действительно, встречается порой, что человек может простить своего обидчика. Но не было ещё в истории случая, когда обидчик бы смог простить обиженного им человека. Люди не научились забывать нанесённые ими же кому-нибудь обиды. Вера в собственную справедливость заставляет разум подыскивать причины, по которым они нанесли эти обиды. Даже не находя таких причин, разум их выдумывает, а гордость заставляет в них поверить. «Если я с ним поступил так плохо, то это только лишь потому, что он это заслужил!» говорит нам наша гордость. И мы тешим себя мыслью, что мы творим зло лишь по отношению к тем, кто это заслуживает. Вскоре наша гордость сообщает нам, что мы поступили с этим человеком ещё даже слишком мягко, поскольку на деле он заслужил ещё и не такое. Это заставляет нас думать, что мы чуть ли не меценаты по отношению к обиженными нами людьми, тогда как они – негодяи, не заслуживающие нашего снисхождения.
Так Рауль и Атос попали в списки непримиримых врагов Короля.
Арамис, являясь тонким знатоком души человеческой, разгадал мотивы поступков Короля, и по этой причине он предвидел и его будущие поступки. Эти соображения заставили его сосредоточиться на идее более высокой, нежели спасение суперинтенданта финансов Фуке от банкротства. Сколько бы ни называл он Фуке своим другом, в глубине своего сердца он понимал, что его настоящие друзья на все времена – это Атос, Портос и д’Артаньян, а также их общий сын – Рауль. Поначалу он полагал, что Рауль с лёгкостью откажется от Луизы, увидев, как легко она отдаёт всю себя Королю. Но приглядевшись к ситуации, он понял, что недооценил чувства Рауля, не разглядел глубину его чувств, пусть даже и к предмету, не достойному такого поклонения.
И тогда он отбросил всякие сомнения и решился на тот заговор, в котором на карту были поставлены и его жизнь, и жизнь Портоса, и судьба целого королевства.
Когда же он, спасаясь от преследования, решил, что потерял своего товарища по оружию, великолепного Портоса, он решил искупить свою вину перед дружбой и позаботиться о спасении Рауля и Атоса, в отношении которых он понял, что виконт не хочет дальше жить в положении обманутого жениха, над чувствами которого так грубо надругался сам Король, а граф не сможет надолго пережить потерю сына. Поручения Арамиса были в точности выполнены тремя его агентами, включая и не слишком надежного де Трабюсона. Однако, он не учел того, что плохой союзник получается из сломленного человека, а ещё худший из того, кто словлен не окончательно. Он не смог предвидеть, что де Трабюсон охотно выполнял поручения, не противоречащие приказам Короля и Кольбера, но лишь искал возможности отомстить таинственному священнику, пригрозившему ему фантастическими карами за непослушание, и вынудившему его нарушить свой долг, как он его понимал.
Возвратимся, однако, к мечтаниям Рауля.
Юноша смотрел на облака, ощущал ароматы трав, слышал шелест листвы и ощущал себя в раю.
— Вы проснулись, сын мой! — услышал он голос графа. — Хватит валяться на траве, словно деревенский пастух! Пойдёмте обедать, а завтра мы идём на охоту.
— Граф! Вы! Здесь? Какими судьбами? Где мы? — Рауль забросал графа вопросами.
— Поначалу я и сам не понимал, что со мной произошло, как я здесь оказался, — ответил граф. — Знаете ли, сын мой, мы больше не во Франции!
— Как? — удивился Рауль. — Что за таинственная волшебная сила перенесла нас в другую страну?
— У этой силы есть вполне человеческое название. Она называется Дружба, сын мой! — Атос встряхнул своей кудрявой и почти полностью седой головой. — Знаете ли вы Рауль, что вас контузило и почти засыпало землёй при взрыве, и вы, несомненно, погибли бы, задохнувшись без поступления воздуха? Я потерял бы вас, дорогой мой сын! Наш общий друг Арамис позаботился о том, чтобы вас спасли. Этому чуду мы обязаны дружбе моей молодости, Рауль.
— И вы знали об этом, отец? — спросил Рауль.
— Я уже одной ногой стоял на том свете, поскольку сам я не успел вас спасти и думал, что потерял вас навек.
— Отец! Я не подумал о том, что, подвергая свою жизнь опасности, я убиваю также и вас! — воскликнул Рауль, который, действительно, не думал об этом в таком свете. — Сколько же горя я, должно быть, причинил вам своими отчаянными выходками! Простите ли вы меня когда-нибудь?
— Сын мой! — мягко сказал Атос. — Каждый человек вправе сам распоряжаться своей судьбой и своей жизнью. Но рисковать жизнью без достаточных причин не умно и не благородно. Уж если вы решили погибнуть, ищите себе идеалы, за которые не жаль было бы отдать свою жизнь! Король Людовик XIV доказал нам всем, что это жалкий, тщеславный и ничтожный человек, лишь волею случая вознёсшийся на вершину могущества. И он весьма дурно распоряжается этим могуществом. Нанеся обиду вам, он нанёс её всему дворянству. Когда я просил его отступиться от дамы, которая, впрочем, вам не подходит, и я всегда вам это говорил, он не услышал моего отцовского горя и моего дворянского осуждения, он услышал лишь собственное оскорблённое самолюбие. Бог с ним! Бог с ними обоими! Прелюбодеяние под покровом королевского величия не перестаёт быть прелюбодеянием, Рауль! А женщина, опустившаяся до прелюбодеяния, должна быть забыта.
— Но что, если это всего лишь невинное платоническое увлечение молодости, которое, быть может, со временем пройдёт?.. — воскликнул Рауль, ощущая, что граф прав, и что его безмерная любовь, вероятно, уже не столь безмерная, как ему раньше казалось.
— Платоническая любовь… — грустно сказал граф. — Стало быть, вы не знаете, что мадемуазель Лавальер беременна.
— Беременна? — переспросил Рауль.
— Именно так, сын мой, — ответил граф. — Впрочем, если вы верите в непорочное зачатье…
— Не в этом случае, граф! — воскликнул Рауль и прижался к отцу щекой.
Атос почувствовал, как по его щеке течёт слеза Рауля.
— Что ж, сын мой, — тихо сказал он, — я чувствую, что вы понемногу выздоравливаете. Не ожидайте скорого излечения. Какая-то заноза останется в вашем сердце навсегда, поверьте мне. Но с этим вполне можно жить, и даже иногда быть счастливым. Цените дружбу выше, чем женское внимание, и тогда у вас будет всё – и то, и другое.
— Отец! — воскликнул Рауль. — Почему вы прежде никогда не говорили со мной так? И об этом?
— Наверное потому, сын мой, что ваш отец все эти годы оставался тупым самолюбивым солдафоном! — рассмеялся Атос сквозь слёзы, после чего отец и сын обнялись и пошли в дом.
— Знаете ли Рауль, я вас обманул! — воскликнул Атос.
— Обманули? Вы, граф, меня? В чём же? — удивился Рауль.
— Мы не идём завтра на охоту! Здесь, в Шотландии! Охотиться! Вздор! Мы отправляемся в горы! Будем дышать горным воздухом и любоваться видами на долину с высоты птичьего полёта!
— Скажите, граф, это единственное, в чём вы меня обманули? — серьёзно спросил Рауль.
— Да, сын мой! — ответил Атос. — Вы могли бы…
— Я мог бы об этом не спрашивать, отец! Я знаю. Но я не мог не спросить.
— Когда вы в последний раз поднимались в гору, сын мой? — спросил Атос.
— Никогда, граф! — воскликнул Рауль. — А вы?
— Ровно тогда же! — улыбнулся Атос.

LXV. Планше раскошеливается

— Планше, ты дома? — крикнул д’Артаньян с порога трактира.
— Господин д’Артаньян, это вы! Какая радость! — воскликнул Планше, выходя навстречу капитану.
— Я к тебе ненадолго и с важным делом, — отрывисто бросил гасконец. — Покорми-ка меня и этих бравых солдат, мы отправляемся в дальнюю дорогу, — с этими словами он указал на четырёх гвардейцев, сопровождающих его.
— Вы сменили своих мушкетёров на гвардейцев? — удивился Планше. — Проходите, господа! Присядьте, сейчас вам принесут еду и вино.
— В некоторых случаях плащи мушкетеров привлекают слишком много внимания, а поручения Короля бывают весьма деликатными, — доверительным тоном сообщил капитан.
— Понимаю, — согласился Планше.
— Сегодня мне понадобится вторгнуться в твою кассу, дорогой Планше, и извлечь из неё часть моих средств, помещенных в неё в качестве депозита, — продолжал д’Артаньян.
— Ещё одна коммерческая операция? — живо спросил Планше. — Я в деле!
— Операция и впрямь коммерческая, дорогой Планше, но проводить её я буду исключительно на свои собственные сбережения, — ответил капитан. — Уровень коммерческого риска в этой операции слишком велик, я не могу подвергать тебя опасности разорения, коль скоро ты стал степенным женатым горожанином.
— Это ничего, я доверяю вам, господин д’Артаньян, и готов вложиться в операцию даже если вы находите её излишне рискованной, — безмятежно проговорил Планше. — Опыт научил меня, что лучше проиграть вместе с достойным человеком, таким, как вы, господин капитан, чем выиграть с недостойным человеком, примеров которым мы в последнее время видим слишком много.
— Да ты, братец, стал философом! — воскликнул капитан. — Поверь мне, философия – ненадёжная наука. Мудрость всех мыслителей древности состоит в том, что каждым последующим афоризмом они опровергали предыдущий, поэтому в их трудах можно найти подтверждение абсолютно любой мысли. С таким же точно эффектом можно объявлять мудростью любую мысль, как изреченную, так и не изреченную, как любой тезис, так и антитезис к нему.
— И после этого вы называете меня философом? — удивился Планше. — В сравнении с вами я попросту осёл, груженный книгами.
— Так ты ещё и читаешь, Планше? — восхитился капитан.
— Очень мало, но бывает, что прочту несколько листков. У одного разорившегося издателя подмокли от грунтовых вод два десятка больших фолиантов, вдобавок крысы объели у них корешки. Я купил эти книги у него по бросовой цене, чтобы заворачивать в их листы цукаты и орехи. Бывает, что я почитываю некоторые страницы, которые нахожу особенно занимательными.
— Что ж, продолжай это занятие, если находишь его интересным, я же читаю мало, больше просто размышляю. Ты не представляешь, сколько времени приходится проводить офицеру в простых ожиданиях в приемной! Самое место пораскинуть мозгами! Я настолько привык рассуждать, что бывает даже ссорюсь сам с собой, а однажды чуть не вызвал сам себя на дуэль в связи с разногласием мнений на один философский вопрос.
— Вы, должно быть, шутите, господин д’Артаньян, — улыбнулся Планше.
— Тебя не проведёшь! — рассмеялся капитан. — Разумеется, шучу. И всё же мне, действительно нужны деньги. Я намереваюсь нанять корабль и привести во Францию кое-какие товары.
— Я приобрету у вас сладости, чай и другие колониальные товары по самым выгодным для вас ценам, господин д’Артаньян! — воскликнул Планше.
— Договорились! — согласился капитан. — Если шторм не разобьёт мой корабль и его не захватят пираты, мы сговоримся о цене, дорогой Планше. Но для экспедиции, как я уже сказал, я заберу только собственные сбережения.
— Вам, вероятно, потребуется помощник, — сказал Планше.
— Как ты заметил, я беру четырех гвардейцев, — ответил капитан, — а тебе не следует оставлять лавку без присмотра.
— Я говорю не о себе, а о Франсуа, — возразил Планше.
— Этот славный малый уже вернулся? — воскликнул д’Артаньян.
— Я пошлю за ним, — сказал Планше. — К тому же при нем осталась ваша одежда, ваша шпага и ваш конь.
— Это очень кстати, дорогой Планше! Я беру его! — согласился д’Артаньян. — Пока мы его ждём я успею перекусить! И заверни нам в дорогу какой-нибудь еды. Нам предстоит дальний путь, и этой ночью мы не планируем заезжать ещё куда-то.
— Сколько денег вы забираете из своей доли, господин капитан? — спросил Планше.
— Все какие есть! — ответил д’Артаньян и, вооружившись ножом и вилкой совершил нападение на пирог с печенью.

LXVI. Срочный приказ Короля

Вечером того же дня, когда Король посетил Бастилию по своей воле, но попал в такое сложное положение, что опасался, что навсегда останется в ней, Арамис вновь нанёс визит в эту печально известную крепость.
Он приехал в сопровождении Базена и лейтенанта д’Оне, которые, однако, остались с каретой вне стен Бастилии и ожидали выхода Арамиса с некоторым беспокойством.
При входе Арамис предъявил тот же самый документ, который использовал перед этим для выхода из крепости. Это был листок, свёрнутый в виде конверта, на внешней стороне которого рукой Короля было написано «Срочный приказ Короля» и стояла его собственноручная подпись.
Пройдя в кабинет де Безмо, Арамис по-хозяйски устроился в наиболее удобном кресле и благосклонно согласился слегка угоститься на счет коменданта, ограничившись, правда, двумя глотками вина и несколькими засушенными фруктами с парой орехов.
— Ради Бога, дорогой мой маркиз, простите мне мою старческую рассеянность! — улыбнулся прелат. — Великолепное произведение искусства на вашем столе настолько отвлекло моё внимание, что я забыл об одной важной формальности! Кстати, куда оно исчезло? Что-то я не вижу его на вашем столе.
— Я убрал это неприличный подсвечник в ящик стола, — ответил Безмо, густо краснея. — Всё-таки официальный кабинет…
— Напрасно, дорогой мой! — воскликнул Арамис. — Поверьте мне, даже лица духовного звания не такие ханжи, чтобы столь строго относиться к произведениям на библейские темы. Я припоминаю, что у кардинала Ришельё были замечательные картины знаменитого флорентийского художника Якопо Лигоцци. Что же касается коллекции кардинала Мазарини, это заслуживает отдельного разговора, изображения на библейские темы на этих картинах были как живые. Разумеется, в этих картинах не было ханжества, по ним можно было бы изучать анатомию как мужского, так и женского тела в мельчайших деталях. К несчастью, его тупоголовый наследник, женившийся на одной из его племянниц, совершенно не разбирался в искусстве и уничтожил все эти шедевры. Не поступите также с этим подсвечником!
— Мне право неловко! Ведь эта безделица, как я уже говорил, является подарком от сослуживцев. Я бы никогда не приобрел такой нескромной вещицы, — пытался оправдать своё тайное увлечение де Безмо. — К тому же ведь три грации – это отнюдь не библейская сцена.
— Полноте, генерал! Откуда вы можете знать, что это – три грации, а не Сусанна с двумя её служанками?
— Но в Библии не упоминаются служанки Сусанны! — удивился де Безмо.
— В священном писании вообще редко упоминаются слуги, но это не означает, что у знатных персон не было слуг. Разумеется, Сусанна купалась не одна, а со служанками, просто боговдохновенный автор не посчитал необходимым упоминать этот факт, — усмехнулся Арамис. — Впрочем, к делу, иначе за обсуждением этого предмета я опять позабуду цель своего прихода.
— Я слушаю вас, Ваше Преосвященство, — сказал Безмо, отхлебнув глоток вина.
— Кстати, превосходное вино, господин маркиз! — проговорил Арамис, также сделав микроскопический глоток. — Дело в том, что я позабыл оставить для вашего учета приказ Короля, объясняющий мои действия в вашем чудном заведении. Я ведь прибыл накануне и провёл у вас всё утро в ожидании прибытия капитана д’Артаньяна с его сбежавшим узником.
— Так значит вы ожидали их прибытия! — воскликнул Безмо. — А я ведь, признаться, поначалу решил, что вы – мой новый узник. Правда, я не знал, кого именно привезли мне с мешком на голове… — с этими словами Безмо посмотрел на Арамиса с весьма задумчивым видом.
— Вы уже заметили, сколь падок наш суверен на эксцентрические выходки! — улыбнулся Арамис с такой обезоруживающей улыбкой, что Безмо подумал, что и впрямь вчера утром он стал жертвой очередного розыгрыша.
— Я поясню, — продолжал прелат. — Господин Кольбер, который доставил меня, ведь это был он, не правда ли? Так вот, мы с господином Кольбером получили высочайшее повеление проверить, как содержится в Бастилии важнейшая персона, господин Фуке. Вопросам его содержания придаётся чрезвычайное внимание. Вы же понимаете, что персона такого уровня остаётся постоянно в центре внимания высшей инстанции нашего государства!
— Я понимаю, — согласился Безмо.
— Безусловно! — кивнул Арамис. — Однако наиболее эффективная инспекция должна происходить без предупреждений и теми способами, которые позволяют установить истинное положение вещей, а не его видимость. Поэтому я предложил господину Кольберу небольшой розыгрыш. Я предложил ему поместить меня на несколько часов в камеру, подобную той, в какой размещён господин Фуке, и чтобы не смущать вас, попросил господина Кольбера скрыть моё лицо. Но вы слишком хорошо меня знаете, поэтому маску я посчитал недостаточной и предложил воспользоваться обыкновенным мешком. Вы не представляете, как хотелось мне снять этот мешок и поздороваться с вами, генерал! Но я сдержал себя. И лишь теперь, когда инспекция дала весьма положительный результат, о чём я уже имел честь доложить Его Величеству, я пришел, чтобы признаться в этом маленьком розыгрыше и повиниться перед вами.
— Ну что вы, монсеньор! Вы ни в чем передо мной не виноваты! — смутился Безмо. — Приказ Короля в отношении инспекции должен был быть исполнен в точности, это я понимаю!
— Я приношу извинения не за то, что осуществил эту инспекцию, а за то, что не навёл порядок в вашей отчетности, генерал! — ответил Арамис. — Вы же помните тот документ, который отдал вам господин Кольбер, когда доставил меня с инспекцией к вам вчера утром. Я сам диктовал его, поэтому прекрасно помню о предписании заключить меня в отдельную и самую просторную камеру, разве не так?
— Именно так, монсеньор! — согласился Безмо.
— Ну видите! Однако, я ведь не оставил вам приказ о моём освобождении!
— В самом деле! — всполошился Безмо. — Но я не мог вас задержать, поскольку вы ведь показали мне срочный приказ Короля, и поспешили на выход, чтобы его исполнить!
— Так и было, но я был столь потрясён произведением искусства на вашем столе, что позабыл оставить вам документ, обеспечивающий полную отчетность по вашим делам! — сказал Арамис с сокрушенным видом. — Представляете, в какое положение я мог вас поставить при следующей очередной инспекции, если бы её проводил не я, а кто-нибудь другой? Ведь у вас не осталось оправдательного документа о моём освобождении!
— Какой ужас!.. — прошептал Безмо, лишь теперь осознавший свою оплошность.
— К счастью, я ничего не забываю и вовремя вспомнил о своей оплошности, — улыбнулся прелат своей обезоруживающей улыбкой. — Вот документ, который ставит всё на свои места. Читайте! Сначала прочтите внешнюю сторону.
С этими словами он протянул коменданту сложенный конвертом документ.
— Это тот самый документ, который вы вчера показали мне при выходе! — воскликнул Безмо.
— Да, тот самый, — подтвердил Арамис.
На внешней стороне документа, сложенного как конверт, было написано «Срочный приказ Короля» и стояла собственноручная подпись Людовика XIV. Безмо развернул конверт и прочитал то, что было написано внутри в точности таким же почерком:

«Срочный приказ Короля
Господину интенданту Кольберу и господину д’Эрбле совместно произвести инспекцию качества содержания важнейших государственных преступников в Бастилии, для чего господину Кольберу доставить господина д’Эрбле под видом государственного преступника в Бастилию и передать коменданту маркизу де Безмо для помещения его в отдельную самую просторную камеру, обеспечив процесс передачи узника таким образом, чтобы его персона осталась неизвестной коменданту и его штату. Господину д’Эрбле провести в камере не менее шести часов дабы удостовериться в неукоснительности соблюдения всех условий содержания особо важных узников. После выполнения этого предписано освободить господина д’Эрбле на основании данного Приказа, который надлежит показать коменданту Бастилии. В случае, если господин д’Эрбле сочтет срок пребывания в Бастилии недостаточным для составления полного отчета о результатах инспекции, господину капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну разрешается остаться в Бастилии под видом узника на другие шесть часов, но не позднее вечера того же дня, после чего всем троим – господину Кольберу, господину д’Эрбле и господину д’Артаньяну лично доложить мне о результатах инспекции.

Подписано: Людовик XIV»

— Итак, как видите, всё было выполнено в полном соответствии с этим приказом, — сказал Арамис. — Инспекция закончена, и если господин д’Артаньян ещё находится у вас и завершает свою инспекцию, тогда…
— Господин д’Артаньян увёз узника Марчиали в крепость Пиньероль в соответствии с приказом Короля через сорок минут после вашего ухода! — поспешил сообщить Безмо.
— Разумеется, таковы были его планы и таков был приказ Его Величества, — сказал Арамис без тени удивления. — Я рад, что мой положительный отчет был сочтен достаточным и дополнительная инспекция со стороны господина капитана королевских мушкетеров не понадобилась. Вероятно, мне следовало бы взглянуть на самого Фуке, — сказал Арамис и помедлил, наблюдая за реакцией Безмо. — Впрочем, время позднее, он должно быть уже спит, а мы, со своей стороны, выяснили уже всё, что нам было необходимо. Вы с честью прошли очередную инспекцию, господин комендант, поздравляю вас! Вы можете забрать этот документ в обмен на предписание о моём мнимом аресте.
— Но я же уже внёс его в регистрационный журнал, — слабо запротестовал Безмо.
— Разве на письме не было приписки, что приказ секретный? — с удивлением осведомился Арамис. — Как же так! Я ведь прекрасно помню, что диктовал написать это предуведомление!
— Что-то такое, кажется, было, — ответил Безмо. — Позвольте взглянуть.
Он достал журнал и извлек из него приказ.
— Действительно! Написано «Секретно»! — воскликнул Безмо.
— Вы храните секретные приказы короля в журнале, в который может заглянуть любой бездельник, вошедший в эту комнату! Как неосмотрительно, господин генерал! — проговорил Арамис и покачал головой. — Письма с такими пометками надлежит возвращать тем, кто их вручил для того, чтобы они сами уничтожали их, имея возможность убедиться, что они не пошли никуда далее и не стали известны посторонним лицам. Что ж, я сам передам это письмо Королю, давайте его сюда. Что касается записи в журнале – уничтожьте её. Вырвите последнюю страницу и перепишите на новый лист всё записи, кроме этой последней. Взамен получите вот это документ, в котором всё объяснено, — сказал Арамис и решительно обменял свой документ на приказ, полученный комендантом от Кольбера.
— Вы полагаете, что будет правильно совершить этот обмен? — спросил Безмо, с удивлением глядя на тот документ, который вручил ему Арамис.
— Здесь же изложено всё то, что произошло в действительности, и как оно произошло, и по каким причинам! — ответил Арамис. — Что же вас смущает?
— Об этих действиях не осталось никаких следов, у меня нет подтверждения того, что я выполнил это приказ, — проговорил Безмо в задумчивости.
— Вы правы, генерал! — ответил Арамис. — Самое правильное будет поступить с ним следующим образом.
С этими словами Арамис решительно взял документ, который только что вручил Безмо в обмен на приказ, привезенный Кольбером, скомкал его и швырнул в горящий камин.
— Как же так? — попытался вяло протестовать Безмо.
— Поручение об инспекции было конфиденциальным, но не секретным, — сказал Арамис успокаивающим тоном. — Подобные документы предписано уничтожать самолично, тогда как секретные предписания, — Арамис похлопал себя по карману, в который успел положить приказ, привезённый Кольбером, — такие предписания надлежит возвращать лицу, подписавшему их. Я лично передам документ Его Величеству и сообщу о вашей идеальной службе.
— Всё-таки мне кажется… — неуверенно пробормотал Безмо.
— Что-нибудь ещё? — рассеянно спросил Арамис, поправляя перстень с примечательным камнем, известный господину де Безмо как отличительный знак генерала ордена иезуитов. — У вас остались ко мне вопросы?
— Ваше Преосвященство, я был рад послужить Королю и… — проговорил Безмо с поклоном, глядя на перстень.
— Королю и только Королю, господин маркиз! — перебил его Арамис. — Мы с вами решали только дела, связанные с поручением Его Величества. Возможно, как-нибудь, мы обсудим и другие дела, но пока что у нас не было для этого причин.
— Как скажите, Ваше Преосвященство, как скажите, — покорно ответил Безмо.
— Ваше вино отличное! — проговорил напоследок Арамис. — А подсвечник... Не стесняйтесь вы его, господин комендант! Быть знатоком истинного искусства вовсе не стыдно! Итак, я доложу Королю о вашей прилежности. Всего доброго!
С этими словами Арамис неспеша сошёл по каменной лестнице и покинул Бастилию.
— Слава Богу, его уже здесь нет, — сказал он Базену. — Я в этом почти не сомневался!
И карета тронулась в неизвестном направлении. Едва лишь она отъехала на почтительное расстояние, из тени на противоположной улице показался всадник, который стремительно помчался вслед за каретой. На следующем повороте уличный фонарь осветил лицо этого таинственного всадника в форме гвардейца Его Величества. Если бы читатель мог взглянуть на это лицо, он узнал бы младшего лейтенанта де Трабюсона.

LXVII. Приказ Короля

— Господа, надеюсь, вы достаточно подкрепились, — сказал д’Артаньян гвардейцам после того, как кратко переговорил с Франсуа, прибывшим по зову Планше. — Я уже имел честь показать вам приказ Короля, согласно которому вы временно поступаете под моё командование для выполнения особо важного и секретного поручения. Вот этот приказ, лейтенант дю Буа, прочитайте вслух.
Лейтенант прочитал:

«Срочный приказ Короля
Капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну.
Немедленно доставить срочное письмо, для чего он может использовать четырех солдат моей гвардии, направив их с депешами или устными поручениями по тем адресам, которые ему известны.
Подписано: Король Франции Людовик XIV»
 
— Мы везём письмо, в котором содержится срочный приказ, — сказал д’Артаньян, похлопав себя по карману. — Это поручение срочное, секретное и чрезвычайно важное. Хочу вам представить своего ординарца по особым поручениям Франсуа де Перрена. Франсуа! Это господа дю Буа, де Шеро, де Савар и де Фарси. Поскольку в Париже меня знает каждая собака, я надену на некоторое время этот рыжий парик и накладную бороду, которые мне одолжил мой приятель, актёр, месье Голиард. Впрочем, мой маскарад продлится не долго, только до ворот города. И как он только носит эту чёртову бороду! От неё за версту разит полынью и ещё Бог весть какими травами! Планше! Мы едем, счастливо оставаться и благодарю за всё!
После этого небольшой отряд из перечисленных дворян отъехал от заведения Планше и поскакал вслед за своим капитаном.

Тем временем шпионы Кольбера получили распоряжение выследить капитана королевских мушкетеров д’Артаньяна, который, предположительно, будет перемещаться в одиночестве, стараясь замести следы. Также шпионам было велено не отвлекаться на поиски, выслеживание и преследование отдельных гвардейцев по фамилиям дю Буа, де Шеро, де Савар и де Фарси, чьи приметы были описаны в специальном предписании, где было указано, что путешествие этих людей является отвлекающим маневром, на который не следует тратить силы и время. По этой причине, когда младший лейтенант де Лорти обратил внимание лейтенанта д’Эльсорте на эту кавалькаду, тот лишь презрительно махнул рукой.
— Оставьте, де Лорти! — сказал он. — Это тот самый отвлекающий маневр, о котором нас предупреждали. Я узнал господ дю Буа, де Шеро, де Савар и де Фарси и того самого молодого человека, который изображает капитана д’Артаньяна, пытаясь приманить нас ложным следом и окончательно запутать следы. Полагаю, что самого капитана надо искать на противоположном конце Парижа. Едем!

Путешествие в Канны было длинным, но прошло без особых приключений. После того, как шпионы Кольбера изловили Арамиса и доставили его в Париж, Кольбер посчитал, что других задач в этом приморском городке для его людей нет и быть не может, после чего отозвал их всех в Париж. На это и рассчитывал д’Артаньян. Однако, гасконец был от природы осторожен, а многочисленные примеры хитрости и предательства, с которыми он многократно сталкивался в своей жизни, заставили его действовать осторожно и неторопливо.
Разослав своих спутников по разным дорогам и назначив местом свидания небольшой трактир вблизи мыса Пуант-Круазет, он сам отправился на поиски корабля, который можно было бы нанять для срочного путешествия в Леринское аббатство, расположенное на острове Сент-Онора.
 — Король повелел привести шкатулку с мощами святого Амвросия! — сказал он капитану судна. — Это секретное поручение, необходимое для силы Его Величества в одном важном и государственном деле, — добавил он, подмигнув. — Вся Франция с нетерпением ожидает рождения наследника. Кардинал де Рец указал на мощи святого Амвросия как на самое действенное средство. Всё, что я вам сообщил, разумеется, не подлежит огласке, но я вижу, что вы – человек скромный и порядочный, на вашу скромность я вполне могу положиться.
Капитан преисполнился гордости и сознания важности порученной ему миссии, что, впрочем, не помешало заломить ему весьма изрядную цену за аренду корабля.
— Помните, мой друг, что мощи святого Амвросия – это не такая вещь, которую можно перевозить в простой шкатулке. Мне понадобится карета, которую следует поместить на корабль и доставить на остров Сент-Онора.
— Пожалуй, её придётся получше закрепить, чтобы в случае качки она оставалась неподвижной, — с сомнением проговорил капитан.
— Прекрасно! — воскликнул д’Артаньян. — Также мы возьмём на борт двух коней.
— Неужели по острову Сент-Онора нам необходимо разъезжать в карете? — удивился капитан судна. — Там и развернуться-то негде! По всей длине острова не наберется и одной мили!
— Хорошо! — согласился д’Артаньян. — Мы возьмём самую маленькую карету, которую вы только сможете найти, и только одного коня. Но имейте в виду, это – меньшее, на что я могу согласиться. Не забывайте, что мы повезём мощи святого Амвросия! И не забывайте о высокой цели этой миссии! Подобную ценность нельзя просто так переносить на руках Приказ Короля, вы же видите! — с этими словами д’Артаньян развернул перед капитаном бумагу, полученную им от Короля, и позволил внимательно прочитать её.
Капитан согласился исполнить в точности все требования д’Артаньяна.
С рассветом следующего дня корабль направился к острову Сент-Онора.
 
— Капитан, мы должны обойти остров Сен-Маргерит справа, — сказал д’Артаньян, тревожно вглядываясь в горизонт.
— Разумеется, Ваше Сиятельство, — ответил капитан.
— Вы меня знаете? — удивился д’Артаньян.
— Я заметил графский герб на гарде вашей шпаги, — ответил капитан. — Я немного разбираюсь в геральдике.
— Тем лучше, — ответил д’Артаньян и отошёл от капитана, невольно прикрыв пальцем упомянутый герб на гарде своей шпаги.
Но как только корабль завернул за мыс острова Сен-Маргерит, д’Артаньян подошёл к капитану и отрывисто приказал:
— Мы прибыли, капитан. Приставайте к острову Сен-Маргерит.
— Но ведь наша цель – Леринское аббатство на острове Сент-Онора, разве не так? — спросил капитан.
— Именно так, но прежде мы посетим остров Сен-Маргерит и заберём из крепости серебряный ковчежец для мощей, который хранится у коменданта крепости господина де Сен-Мара.
— Почему же ковчежец хранится в крепости, а не в монастыре? — удивился капитан.
— Потому что он украшен бриллиантами и изумрудами, — ответил д’Артаньян. — Будут ещё вопросы? — холодно и жёстко спросил он.
— Вы не говорили об этом перед отплытием, — робко проговорил капитан.
— Значит, я говорю об этом сейчас. — ответил д’Артаньян. — Всё, что вам понадобится знать, вы будете узнавать в надлежащее время. И позаботьтесь, чтобы карета и конь были доставлены на берег со всей надлежащей тщательностью, не повредите карету и не попортите коня! Ковчежец следует перевозить с той же почтительностью и осторожностью, как если бы в нём уже содержались мощи святого Амвросия.
 Едва лишь корабль пристал к острову Сен-Маргерит, карета была доставлена на берег со всей осторожностью и тщательностью, на которые только была способна команда судна. Следом за каретой на берег вывели коня.
— Господа дю Буа, де Шеро, де Савар и де Фарси! — сказал д’Артаньян, обращаясь к гвардейцам. — Оставайтесь здесь и приглядывайте за капитаном. Я забираю господина де Перрена, этого будет достаточно для выполнения моей миссии в крепости. На вас возлагается задача чрезвычайной важности. Вы отвечаете за то, чтобы капитан не вздумал уклониться от выполнения дальнейших обязанностей контракта, который мы с ним заключили. Едва лишь мы вернемся с каретой, она должна быть незамедлительно погружена на корабль, как и конь, после чего мы срочно отправляемся на остров Сент-Онора. Малейшая задержка недопустима.
— Будет исполнено, — ответил за всех дю Буа, остальные гвардейцы также подтвердили, что поставленная задача будет исполнена в точности.
Франсуа помог впрячь коня в карету, сел на козлы, капитан забрался внутрь кареты и приказал Франсуа:
— Вперёд, в крепость Пиньероль!
Приблизившись к крепости на расстояние мушкетного выстрела, д’Артаньян велел Франуса остановить карету.
— Ждите здесь. Я зайду в крепость, а вы пока оставайтесь на месте. Когда увидите, что я махнул вам шляпой с крепостной стены, заезжайте во внутренний двор крепости через ворота, которые перед вами откроются, разворачивайте карету передом к выходу и ждите меня. Я выйду и сяду в карету, затем к нам выведут одного человека в маске, и после того, как он сядет в карету, мы можем ехать обратно прямо к стоянке корабля. Задержек я не потерплю, если у вас есть естественные надобности, позаботьтесь о себе заранее. Если понадобится внести изменения в этот план, я вам сообщу об этом. Вы всё поняли, Франсуа?
— Будет исполнено в точности, капитан! — ответил Франсуа.
После этих слов д’Артаньян поднял над головой шляпу, надетую на кончик его шпаги и неспеша двинулся по направлению к крепости.
Когда д’Артаньян прошел половину оставшегося расстояния до крепости он увидел небольшой дымок над крепостной стеной, но ещё раньше пуля ударилась в камень шагах в десяти перед ним. Д’Артаньян трижды махнул шляпой, после чего снял её со шпаги, надел на голову и принялся ждать. Через минуту из ворот крепости вышел офицер и направился к д’Артаньяну.
Подойдя ближе и увидев, что имеет дело с капитаном королевских мушкетеров, которого офицер запомнил по предыдущему визиту, он отдал честь и приблизился к д’Артаньяну.
— Приказ Короля! — коротко произнёс д’Артаньян, вытащил из отворота рукава левой руки бумагу и передал её офицеру.
Офицер ознакомился с документом, снова отдал честь и со словами «Идёмте!» повернулся и направился к воротам крепости.
— Господин д’Артаньян! — воскликнул Сен-Мар, выходя из ворот навстречу гостю, едва лишь разглядел и узнал своего гостя. — Вы привезли мне нового узника?
— Я ненадолго забираю старого, — ответил капитан, протягивая руку для более тёплого приветствия. — Полагаю, вы хорошо кормили вашего гостя и заботились о нём так, как это предписано в приказе Короля?
— Всё именно так и было, граф, — ответил Сен-Мар. — Так значит, вы его забираете?
— Читайте сами и делайте свои выводы, — ответил д’Артаньян.
Сен-Мар развернул бумагу и прочитал тот самый текст, который д’Артаньян продиктовал Королю в Бастилии.

«Приказ Короля
Коменданту крепости: препоручить капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну изъять узника Марчиали и увезти в закрытой карете, ожидающей его во дворе крепости, для чего капитану мушкетеров предписывается выйти из крепости заранее и ожидать заключенного внутри кареты, тогда как коменданту надлежит вывести заключенного Марчиали в маске, оказывая ему уважение, соответствующее званию герцога, обращаясь к нему по титулу «Монсеньор» и препроводить в эту карету, после чего закрыть дверцу и распорядиться открыть ворота крепости, отозвать своих людей и не чинить препятствий для отъезда кареты по своей надобности.
Подписано: Король Франции Людовик XIV»

— У вас имеется карета? — удивлённо воскликнул Сен-Мар. — Здесь, на этом крохотном острове?
— Именно так, комендант, — улыбнулся д’Артаньян. — Приказы Короля должны исполняться в точности. Если бы в приказе потребовалась шестиместная карета, запряженная четверкой лошадей, тогда я доставил бы сюда такой экипаж. По счастью, достаточно иметь самую скромную карету с единственной лошадью. Я подарю её вам, когда она выполнит своё предназначение. Можете забрать её у южного причала после моего отъезда. И мой вам совет – сохраните её в исправности, по меньшей мере, на месяц. Что-то подсказывает мне, что я верну вам вашего узника в эти сроки, и, возможно, в рамках такой же замысловатой процедуры. Остались вопросы, комендант?
— Кроме одного, капитан, — ответил Сен-Мар. — Где же она, эта ваша карета?
— Так вы, стало быть, не наблюдали за мной с крепостной стены? — спросил д’Артаньян. — Её оттуда прекрасно видно. Идите за узником, а я пока дам знак своему офицеру, чтобы он загонял карету в крепостной двор.
— Разумеется, капитан, — ответил Сен-Мар. — Открыть ворота! Впустить карету! — крикнул он стражнику, после чего вновь обратился к д’Артаньяну. — Ожидайте, капитан. Согласно приказу, вы должны ожидать внутри кареты. Поэтому я выведу узника после того, как карета заедет во двор и вы сядете внутрь.
— Полагаю, вас не слишком удивляет предписанный ритуал, — усмехнулся д’Артаньяну.
— Мои обязанности, капитан, состоят в том, чтобы в точности исполнять приказы, — сухо ответил Сен-Мар, — а удивляться – это не по моей части.
— Чрезвычайно умно, господин комендант, — согласился д’Артаньян.
«На кой чёрт я задал ему это вопрос? — спросил сам себя д’Артаньян, подавая с крепостной стены условные знаки шляпой. — Это нервы! Надо взять себя в руки и успокоиться». Он заставил себя не спеша спуститься с крепостной стены во двор.
 В эту минуту во двор въехала карета, Франсуа развернул её передом к выходу, и д’Артаньян занял в ней одно из двух мест. Через пять минут двери одной из башен распахнулись, из них вышел Сен-Мар, сопровождающий узника в железной маске.
Узник без малейших колебаний и без единого слова подошел к карете и сел на свободное место.
— Ключ? — спросил д’Артаньян.
— Она не запирается, — ответил Сен-Мар. — здесь простая застёжка на ремнях.
— Хорошо, — ответил капитан. — Франсуа, вперёд!
Франсуа подстегнул коня, и карета стремительно выкатилась из ворот крепости.
— Здравствуйте, Ваше Высочество, — сказал д’Артаньян. — Вы, кажется, ничуть не удивлены?
— Я ждал этого, — спокойно ответил Филипп.
— Тем лучше! — кивнул д’Артаньян. — Давайте-ка снимем это безобразие, но я попрошу вас надеть парик и повязать накладную бороду, иначе ваше путешествие домой может встретить неожиданные препятствия.
— Домой? — спросил принц. — Вы сказали: «Домой»? Куда это?
— В Лувр, — равнодушно ответил д’Артаньян. — С этой минуты вашим домом будет Лувр.
— Господи, благодарю тебя! — воскликнул принц и стал поспешно снимать маску.
— Осторожнее, Ваше Высочество! — улыбнулся д’Артаньян. — Поберегите ваше лицо, а также не рвите с такой яростью застёжки на этой маске. Она ещё пригодится.
— Пригодится? — настороженно спросил Филипп.
— Полагаю, что не для вас, — улыбнулся д’Артаньян и впервые за этот день позволил себе полюбоваться морским горизонтом. — Великолепная погода на море! — сообщил он. — Ветер не вполне попутный, но галсами мы дойдём до берега довольно быстро. Для нас гораздо опаснее был бы полный штиль или буря и шторм со шквалистым ветром.
— Бурь и шторма не будет, поверьте мне! — ответил Филипп. — Но и полного штиля ждать не следует.
— Великолепно, Ваше Величество! — кивнул д’Артаньян и поклонился.
— Вы сказали?.. — прошептал Филипп.
— Да. Но надевайте же парик и бороду, мы уже прибыли, — ответил д’Артаньян.

Едва карета подъехала к причалу, д’Артаньян покинул её и помог выйти из неё принцу. Затем, сорвав одну из занавесок с окна на дверце кареты, он ловким движением завернул в неё железную маску и поспешил на корабль, куда Филипп уже проводил принца.
Капитан сделал знак своим матросам, чтобы они подняли карету на корабль, но д’Артаньян остановил их решительным жестом.
— Оставьте! Я дарю эту карету вместе с конём коменданту крепости. Он заберёт её позднее.
— А как же мы доставим мощи святого Амвросия с острова Сент-Онора? — удивился капитан.
— Вы не поверите, капитан! — воскликнул д’Артаньян. — Нам несказанно повезло! Оказывается, что мощи святого Амвросия уже находятся в серебряном ковчежце, вот здесь. — с этими словами он приподнял над головой свёрток с железной маской. — Отец Мартини был настолько любезен, что в ожидании нашего прибытия сам доставил мощи святого Амвросия на остров Сен-Маргерит и взялся сопровождать нас до самого Парижа! — при этих словах д’Артаньян поклонился Филиппу с почтением. — Это большая удача! Мощи святого Амвросия будут обладать особой чудодейственной силой, если в их доставке в Париж примет участие сам отец Мартини!
— Отец Мартини? — с удивлением спросил капитан, глядя на Филиппа.
— Я сегодня запросто, без чинов и облачений, — снисходительно ответил Филипп, после чего перекрестил капитана и протянул ему руку для поцелуя.
Капитан по этим естественным жестам признал в Филиппе священника, поэтому он благоговейно поцеловал его руку и проговорил:
— Благодарю, владыка!
Гвардейцы и матросы заняли свои места, после чего корабль устремился к берегам Франции, держа курс на мыс Пуант-Круазет.

LXVIII. Решение прелата

Карета уносила Арамиса, Базена и д’Оне прочь от Парижа.
Прелат достал из кармана бумагу, изъятую у коменданта Безмо, и прочитал следующее:

«Секретно
Приказ Короля Коменданту Бастилии

Заключить под стражу узника, доставленного с сопровождающим лицом, имеющим при себе настоящее письмо, в отдельную и самую просторную камеру.
Исключить любые контакты этого узника с кем бы то ни было до поступления другого узника с сопровождающим его лицом, каковых беспрепятственно допустить в указанную камеру. Сопровождающее лицо выпустить из Бастилии по первому требованию.

Подписано: Людовик XIV»

«Неплохой документ, — подумал Арамис, аккуратно складывая его и возвращая в карман. — При иных обстоятельствах с этим можно было бы довести то дело, которое даже Атос признал великим. Однако, как извлечь Филиппа из Пиньероля? При нынешних обстоятельствах это не под силу даже мне! И всё же… А вдруг получится? Ехать в Канны? В условиях погони, когда вся Франция кишит шпионами Кольбера этот путь слишком опасен! Путь через Испанию был бы более безопасным. Или через Италию. Каким бы ни казался длинным такой крюк, для шпионов Кольбера я буду в досягаемости только до тех пор, пока нахожусь во Франции. Значит, надо покинуть Францию кратчайшим путем».
— Мы едем в Гавр, Базен, — сказал он. — Лейтенант д’Оне, в Гавре мы расстанемся с вами и будем поддерживать связь тем же способом, что и раньше.
Базен немедленно отдал соответствующие указания кучеру.
— Монсеньор пришлёт мне свои поручения в Гавр? В Гавре у монсеньора также имеются свои люди? — спросил лейтенант д’Оне.
— В Гавре, безусловно, у меня имеются свои люди, — ответил Арамис, — но вам не требуется ожидать моих известий в Гавре. После моего отплытия вы вернётесь в Париж. Мне желательно помириться с Королем. Я намеревался сокрушить его, но передумал. Война с ним изматывает нас обоих. Это не лучший путь. Я готов предложить мир, хотя у меня пока ещё нет надёжного плана. Но он будет. Для начала мне нужна только информация.
В этот миг Арамис ощутил стыд за свои слова и намерения.
«Примириться с Королем? Неужели я прощу ему смерть Портоса? Немыслимо!»
— Полагаю, это не навсегда, — добавил он. — В настоящий момент нам слишком тесно в одном государстве, и я предпочитаю временно отступить, но в ближайшем будущем нам может стать тесно в Европе, и тогда я заставлю отступить Короля. Однако, я устал. Мне необходимо отдохнуть и всё обдумать.
С этими словами Арамис откинулся на спинку сиденья кареты, обитого мягкими подушками, и закрыл глаза. Со стороны можно было бы подумать, что прелат спит, но он лишь размышлял, давая отдых зрению.
«Нельзя показывать слабость, — подумал он. — Один из этих троих уже предал меня, потому что я где-то дал слабину!»
— Я передумал, д’Оне, — сказал он. — Вы поедете со мной в Испанию морем, где я представлю вас испанскому Королю. Вы будете моим посланником и на вас будет распространяться неприкосновенность как на иностранного подданого, официально аккредитованного в качестве представителя Испанского двора при Французском дворе. Устраивает вас такая перспектива?»
— Благодарю, монсеньор, — ответил д’Оне. — С позволения Вашего Преосвященства я предпочёл бы первый вариант. Я – солдат и готов служить вам в этом качестве. Но я не дипломат.
— Ваши соображения приняты, — согласился Арамис. — Значит, езжайте в Париж. Безмо, напомните мне, что представителем Мадрида при дворе Франции я рекомендую назначить герцога д’Аламеда.
Базен, который впервые в жизни слышал это имя, кивнул головой с таким видом, как будто прекрасно понимал, о какой персоне идёт речь. Лейтенант д’Оне с уважением посмотрел на Арамиса и погрузился в собственные мысли.

В Гавре Базен разузнал, какой из кораблей в самое ближайшее время поплывёт в сторону Испании. Корабль «Цезарь» направлялся в Марокко, но собирался заходить в порты Испании и Португалии, первым из которых был Бильбао. Арамис вместе с Базеном зашли на корабль, где он зафрахтовал две каюты.
Едва лишь корабль вышел в нейтральные воды, Арамис вышел на палубу, чтобы ещё раз взглянуть на берега Франции, которую, быть может, он покидал навсегда.
Он извлёк из кармана приказ Короля и ещё раз перечитал документ.
— Прекрасный документ и неплохая возможность! — сказал он себе под шум ветра и волн. — Но с меня довольно!
После этих слов он изорвал приказ в мелкие клочья и выбросил их в море.

Спустившись в каюту, он бросился на койку лицом вниз и дважды с силой ударил по койке кулаком правой руки. Затем он лег на спину и, глядя в пыльный потолок с подтёками белой краски проговорил:
— Портос! Дорогой мой Портос! Неужели ты так и останешься неотомщённым?!
Он взглянул на свой палец и в гневе сорвал с него свой перстень генерала ордена иезуитов. Ещё миг, и он бы вышвырнул его в открытое окно. Но, помедлив немного, он успокоился и водворил перстень на его исходное место.
— Посмотрим… — сказал он себе. — Мы ещё посмотрим… Кто – кого. Нам следовало оставаться вместе, всем четверым. Это было моей ошибкой. Самой большой ошибкой.
После этих слов он устало закрыл глаза и стал прислушиваться к плеску волн за бортом. Впервые за последние тридцать пять лет он не обдумывал никакого план, а просто лежал и слушал плеск волн.

 LXIX. Враги

Проводив корабль, лейтенант д’Оне вернулся к карете.
— Возвращаемся в Париж, — сказал он кучеру и взялся за ручку дверцы, намереваясь сесть в карету.
В этот момент он ощутил на своём плече чью-то руку.
— Одну минуту, лейтенант! — услышал он знакомый голос.
Обернувшись, д’Оне увидел младшего лейтенанта де Трабюсона.
— Нам необходимо кое-что обсудить, вы не находите? — спросил де Трабюсон.
— Вы имеете в виду ваше вероломное предательство на мысе Пуант-Круазет? — спросил д’Оне.
— Я имею в виду ваше вероломное предательство намного раньше, — ответил де Трабюсон.
— Мне казалось, что мы оба и почти одновременно приняли решение помогать господину ваннскому епископу в решении его маленьких проблем, — возразил д’Оне, — и в этот момент моё решение, как и в точности такое же ваше решение не казались вам вероломным предательством, не так ли? Или я чего-нибудь не знаю?
— Временно уступить грубому насилию ещё не есть предательство, если другого выхода не остаётся, — ответил де Трабюсон. — Но мне показалось, что вы вошли во вкус служить этому вероломному вельможе, то есть вам понравилось быть врагом Франции и Короля.
— Предложения, сделанные мне этим вельможей, — возразил д’Оне, — до настоящего времени не давали мне оснований считать себя врагом Франции и Короля. Я ознакомился с целями, причинами и методами действия монсеньора и нахожу их вполне совместимыми с моими понятиями чести и справедливости, тогда как методы господина Кольбера всегда вызывали во мне лишь отвращение.
— Господин Кольбер является государственным служащим, который служит Королю Франции верой и правдой, тогда как ваш так называемый монсеньор служит самому себе в борьбе против Короля и Франции.
— Наши мнения на это счет не совпадают, — спокойно ответил д’Оне. — Если вас не устраивало положение клиента господина д’Эрбле, вы, по-видимому, имели возможность сообщить ему об этом и расторгнуть все ранее достигнутые договорённости.
— Этот клиент является государственным преступником, которого надлежало схватить и передать господину Кольберу! — воскликнул де Трабюсон.
— Насколько я могу судить, вы именно так и поступили, господин младший лейтенант, — ответил д’Оне. — Но поскольку я совсем недавно видел господина д’Эрбле свободным, надо полагать, что Король простил монсеньора, либо не нашёл за ним никакой вины, что делает службу этому господину на условиях, приемлемых для обеих сторон, вполне законной.
— Вы находитесь на службе Короля, будучи гвардейцем! — воскликнул де Трабюсон.
— Уже нет! — возразил д’Оне. — Я подал в отставку сразу же, как только осознал, что не смогу далее выполнять поручения господина Кольбера, и я получил эту отставку. Тем самым я волен распоряжаться собой и вступать в те союзы, которые не ущемляют моей чести и гражданского долга. Совместно с вами мы занимались спасением двух дворян под руководством лейтенанта дю Шанте. В этот момент вы не считали себя изменником, не так ли?
— Это поручение не противоречило моим убеждениям и моему гражданскому долгу, поэтому я его выполнил, — парировал д’Оне.
— Точно то же самое я могу сказать относительно всех поручений монсеньора, — ответил дю Шанте.
— Я так не считаю, — возразил де Трабюсон.
— Послушайте, де Трабюсон, — сказал д’Оне. — Несмотря на то, что мы, казалось бы, спорим, мне кажется, что мы прекрасно друг друга понимаем. Вы ищете предлога, чтобы вызвать меня на дуэль, я занимаюсь тем же самым. К чему препирательства, если и у вас, и у меня имеется шпага? Нам нужны лишь секунданты, но здесь, в Руане, я никого не знаю. Мы можем остановить первых встречных двух дворян и попросить их быть нашими секундантами, или же назначить встречу в Париже. Любой вариант меня устраивает.
— Прекрасно! — воскликнул де Трабюсон. — Идёмте. Вон идут два человека благородного вида.
— Господа! — воскликнул д’Оне, обращаясь к двум прохожим, по виду дворянам. — Не могли бы вы нам помочь? Нам требуется два секунданта.
Один из обернувшихся людей был в полумаске, он прикрыл лицо рукой и отпрянул в сторону. Его спутник шепнул ему что-то на ухо и подошёл к де Трабюсону и д’Оне.
— Прошу простить, господа, мы ничем не можем вам помочь, — ответил он тихим голосом. — Дело в том, что мы очень спешим, кроме того, — тут он стал говорить ещё тише, — кроме того, мой спутник совсем непригоден для этой услуги. Дело в том, что это дама. Полагаюсь на вашу скромность, господа. Я не могу распространяться о причинах, заставивших её надеть мужской платье, но поверьте, что…
— Ни слова больше, — перебил его д’Оне. — Мы попробуем найти других секундантов.
— Вон там идут ещё двое, — сказал де Трабюсон. — Послушайте, господа! — крикнул он грубовато и нарочито громко. — Мы хотели бы обратиться к вам по небольшому делу!
Дворяне недоверчиво оглянулись и ускорили шаг, стремительно удаляясь от подозрительных людей.
— Так у нас ничего не выйдет, — сказал де Трабюсон. — Они принимают нас за разбойников. Уже становится темно, поэтому не удивительно, что нас пугаются. Надо, чтобы на поиски секунданта отправился только один из нас, и желательно, чтобы при нём не был шпаги.
— Но ведь шпага – обязательный атрибут обмундирования военного! — возразил д’Оне.
— Вы же сами только что сказали, что вы уже не военный, поскольку подали в отставку и получили её! — возразил де Трабюсон.
— Что ж, вы правы, — согласился д’Оне. — В таком случае подержите мою шпагу и подождите где-нибудь в сторонке.
— Отлично, подойдём к вон тому пирсу, там есть скамья, где вы сможете оставить шпагу и плащ, чтобы никому не пришло в голову заподозрить, что под плащом вы прячете кинжал, — предложил де Трабюсон.
— Превосходно, — согласился д’Оне.
Он решительным шагом направился на пирс, снял свою шпагу вместе с перевязью и аккуратно положил её на скамью, стоящую на пирсе. Затем он снял плащ и также аккуратно положил его на пирс.
— Заодно мы можем сравнить длину наших шпаг, — сказал де Трабюсон, вынимая шпагу д’Оне из ножен. — Смотрите-ка! Мне кажется, ваша шпага несколько длиннее! Сейчас сравним.
С этими словами он вынул из ножен также и свою шпагу и приложил её к шпаге д’Оне.
— Да, действительно, длиннее, но совсем немного! — воскликнул он.
— Неужели? — воскликнул д’Оне, который уже на несколько шагов отошел от скамьи, на которую сложил плащ и шпагу. — Позвольте-ка взглянуть.
— Глядите! — воскликнул де Трабюсон.
С этими словами он с силой вонзил шпагу д’Оне ему в грудь.
Д’Оне захрипел, ухватился за шпагу, пронзившую его, и хотел что-то сказать, но в этот момент его сердце перестало биться, он покачнулся и рухнул в воду.
Де Трабюсон взял со скамьи плащ д’Оне и швырнул его в чёрную воду за пирсом, после чего повернулся в сторону города и спокойным шагом пошёл прочь от места страшного преступления.

LXX. Продолжение истории о мощах

— Ну вот мы и прибыли! — воскликнул д’Артаньян, когда корабль уткнулся носом в один из пирсов на мысе Пуант-Круазет. — А вот и конюхи, которые, согласно моим распоряжениям доставили сюда наших коней и нашу карету. Капитан, получите вторую половину расчета за ваши услуги!
С этими словами д’Артаньян вручил кошель с необходимой суммой капитану.
— Святой отец! — обратился он к Филиппу. — Вы позволите перенести ковчежец с мощами святого Амвросия с корабля в ту карету четырем офицерам гвардии Его Величества, или же вы предпочитаете сделать это собственноручно?
— Двух офицеров будет достаточно, — снисходительно ответил Филипп, проинструктированный д’Артаньяном во время пути на материк и полностью вошедший в свою роль.
— Дю Буа, де Савар, прошу вас! — распорядился д’Артаньян и жестом указал им на свёрток.
Гвардейцы бережно подхватили свёрток, в котором лежала железная маска, и понесли его в карету с такой торжественностью, будто бы это, действительно был ковчежец со святыми мощами.
— Помните, капитан, об этой миссии никому ни слова! — сказал д’Артаньян шкиперу и подмигнул.

Вернувшись домой, капитан гордо заявил своей жене:
— Благодаря мне, Франция получит наследника престола!
— Когда это ты успел съездить в Париж? — насмешливо спросили капитана его супруга Мелани с изрядной долей иронии.
— Ты ничего не понимаешь! Благодаря мне из Леринского аббатства доставлены чудодейственные мощи, которые помогут Его Величеству зачать наследника, — пояснил капитан.
— Болван! У Короля уже имеется сын! — возразила Мелани.
— В таком важном деле один наследник – это недостаточно надёжное обеспечение, — неуверенно проговорил капитан, даже не осознавая, насколько верную мысль он только что сформулировал. — Всегда полезно обзавестись лишней парочкой-другой наследников мужского пола, когда у тебя есть что передать потомкам!
— Кто бы говорил! — расхохоталась Мелани.
— Знаешь, что, дорогуша, — серьёзно проговорил капитан, глядя не в глаза супруги, а значительно ниже, — я тайком успел прикоснуться к ковчежцу с мощами святого Амвросия и уже ощущаю, какой великой силой наделил меня этот святой. Мы займемся решением вопроса обеспечения наследника прямо сейчас.
— Иди ты! — шутливо оттолкнула мужа Мелани. — «Прямо сейчас!» — передразнила она его. — У меня ещё дел по горло…
— Потом, всё потом, — отмахнулся капитан. — Благодать святого Амвросия, знаешь ли, ждать не будет.
— Жан-Поль, ты сегодня такой загадочный!.. — проговорила Мелани, впервые за последние три года называя мужа по имени.

Разумеется, к вечеру половина кумушек малоизвестного городка Канны знали о том, что Король Франции готовится зачать ещё одного наследника, и что в этом ему должны помочь мощи святого Амвросия, доставленные из Леринского аббатства, что на острове Сент-Онора. О чудодейственной силе святых мощей кумушки рассказывали совершеннейшие небылицы, пересказывать которые наше перо решительно отказывается.

Когда эти слухи дошли до настоятеля аббатства, он вызвал к себе хранителя святых даров и спросил его:
— Почему меня не уведомили, что мощи святого Амвросия покинули наше аббатство и направились в Париж для укрепления мужской силы Его Величества?
— Впервые об этом слышу, владыко! — ответил хранитель.
— Пройдёмте в хранилище, — сказал настоятель, не поверивший хранителю.
Спустившись в хранилище святых даров аббатству, настоятель тщательно обошёл все комнаты и все столы с дарами.
— А это место почему пустует? — спросил он, указав на один из пустующих столов.
— Мы пока ещё не получили от прихожан даров для заполнения этого места, оно, так сказать, ожидает тех святынь, которые тут со временем окажутся.
— Ну вы, по крайней мере, уже заказали ковчежец для мощей святого Амвросия? — спросил настоятель с раздражением.
— Я полагаю, что… — начал было хранитель.
— Меня не интересует, что вы полагаете, я спросил, заказали ли вы ковчежец? — спросил настоятель, закипая от гнева.
— Я собирался это сделать нынче утром, — ответил хранитель.
— Господи, твоя воля! Обо всём надо помнить самому! Не откладывайте с этим! Кто занимался чертежами? — строго спросил настоятель.
— Один ювелир на побережье, который обычно… — проговорил хранитель.
— Иудей? — коротко спросил настоятель.
— Маран, владыко, — скромно ответил хранитель.
— Маран… Ну, ладно. Сколько это будет стоить аббатству?
— Мы объявим специальный сбор. Я сегодня же отправлю на побережье четырех братьев с кружками для сбора денег на ковчежец.
— Восьмерых, — поправил владыко, — нет, лучше десять. На таких делах не следует экономить. И объявите, что мощи святого Амвросия уже прибыли и хранятся у нас, к сожалению, пока только в серебряном ковчежце. Ведь это так? — строго спросил он и сурово посмотрел на хранителя.
— Их скоро доставят кораблём с материка, — уклончиво ответил хранитель.
— Ладно, я не буду больше вас утомлять деталями этого дела, но вы должны понимать, что ковчежец должен соответствовать тому уровню святого, который делает наше аббатство особенно важным для интересов Франции. Надеюсь, вас не надо учить таким вещам.

Весь вечер настоятель рылся в библиотеке монастыря в поисках сведений о святом Амвросии. Единственное, что ему удалось выяснить, это то, что указанный святой проповедовал, в основном, в Милане, а также что он отличался нетерпимостью в некоторых вопросах, в соответствии с чем он мог бы не одобрить выбор аббатством авторов проекта и изготовителей ковчежца для его мощей.
 — Что же я могу поделать с тем, что среди ювелиров днём с огнём не сыщешь католика? — сказал сам себе владыко. — Вот ведь как оно бывает! Жил и проповедовал в Милане, а мощи его хранятся в нашем аббатстве. Однако, мы им утёрли нос!
Эта мысль изрядно подняла настроение владыке. В этом возвышенном настроении он позволил себе на сон грядущий утомиться лишним полукубком монастырского вина, после чего отправился почивать, переполненный справедливым осознанием чрезвычайной значимости вверенного его попечению аббатства.
Автор не берётся описывать дальнейшие причины и следствия событий, связанных с полученными хранителем указаниями, только отмечает, что менее чем через полгода в монастыре появился ковчежец с мощами святого Амвросия, который, по слухам, весьма способствовал усилению мужской силы в деле зачатия наследников.
Д’Артаньян, однако, так никогда об этом не узнал, поскольку вся история о мощах и об их целительной силе, как и имя святого были выдуманы им для того, чтобы избежать объяснений с капитаном об истинных причинах экспедиции на остров Сен-Маргерит.


LXXI. На Париж!

По пути от Канн до Парижа д’Артаньян несколько раз изменял способ путешествия. Иногда путники проезжали по главной дороге города в карете, иногда же, напротив, выбирали объездную дорогу, по которой ехали верхом, в некоторых случаях они разбивались на две и даже на три группы. Все эти манипуляции были непонятны его небольшому отряду, но гвардейцы, будучи людьми военными, не задавали лишних вопросов по этому случаю, Филипп и Франсуа также предпочитали хранить молчание, или говорить на самые отвлеченные темы.
К общему удивлению, д’Артаньян направил свой путь не в Париж, а в Шартр, где, собрав четверых гвардейцев, он выдал им неожиданное поручение.
Развернув занавеску от кареты, в которую, как помнят наши читатели, прежде была завёрнута железная маска, он извлёк из неё небольшую серебряную шкатулку, запертую на секретный замок.
— В этой шкатулке, друзья мои, находится то, ради чего мы предприняли столь долгий путь! — торжественно сообщил он гвардейцам. — Господа дю Буа, де Савар, де Шеро и де Фарси! Вам выпала честь доставить этот ковчежец в Руанский Собор! Король посылает это дар настоятелю собора и просит его благословления на рождение дофина. Отец Мартини не поедет с вами, поскольку сегодня же он отправляется назад в Леринское аббатство. Такова воля Короля. Между тем мне предписано направиться в Ле-Ман, где я вместе с Франсуа выполню вторую часть поручения Короля. Передав этот ковчежец настоятелю Руанского Собора, вы можете возвращаться в Париж, поскольку на этом ваша миссия будет завершена. Между прочим, будьте осторожны. Есть сведения, что на вас могут напасть разбойники и попытаться отобрать эту святыню. Ни в коем случае не отдавайте её, вы обязаны доставить её настоятелю. Впрочем, большого количества разбойников я не ожидаю, ну, быть может, два-три. Вы справитесь. Это наиболее трудная и наиболее опасная часть вашей миссии, но я надеюсь на вас и верю в вашу преданность Королю. Есть вопросы? Сутки на отдых и вперёд. На дорожные расходы получите по двадцать пистолей каждый.
Гвардейцы ответили, что им понятно поручение и что они выполнят его досконально.
На следующее утро едва лишь гвардейцы скрылись из виду, д’Артаньян обратился к оставшимся с ним Филиппу и Франсуа:
— Итак, от лишних свидетелей мы избавились, в Париже нам их помощь не нужна, а их присутствие только повредило бы начатому нами делу. Отпускать их я тоже не мог, ведь они непременно сразу же явились бы к Кольберу и доложили обо всех подробностях нашего путешествия. Теперь же нам требуется достичь Парижа и закончить нашу миссию раньше, чем эти молодцы достигнут Руана и вернутся оттуда в Париж. Представляю себе удивление настоятеля Руанского собора, когда он откроет ковчежец.
— А что в нём внутри? — с улыбкой спросил Филипп.
— Понятия не имею! — расхохотался д’Артаньян. — Предположительно рукоделье какой-то набожной маркизы, которая плела кружева для дароносицы для того, чтобы искупить грехи молодости. Ключ от шкатулки безнадёжно потерян, открыть её весьма затруднительно, в связи с чем я купил её по цене серебряного лома на вес. Как ещё я мог бы избавиться от этих обременительных попутчиков? Впрочем, довольно болтовни, друзья, в путь! В Париж!
И трое всадников, не теряя времени даром, поскакали в столицу, где правил тот, кто считал своими врагами д’Артаньяна и всех его друзей.
— Капитан, — сказал Франсуа, когда путешественники подъезжали к южным воротам города. — Я полагаю, что отец Мартини, как вы его называете, не желал бы встретиться со шпионами Кольбера ещё в большей степени, нежели вы.
— Всё так, мой друг, вы схватываете на лету суть проблемы, — согласился капитан мушкетёров.
— В таком случае я полагаю, что лучше будет мне проехать в город первым и посетить мессира Планше с целью получения наиболее точной и свежей информации о событиях в городе, тогда как вам лучше оставить коней и добраться до центра Парижа рекой.
— Ваше предложение, Франсуа, разумно, но у нас нет столько времени, чтобы добираться рекой. Мы купим тележку с овощами и въедем в Париж под видом сельских торговцев, которые привезли на рынок продукты. Вы же ступайте к Планше и предупредите его о нашем прибытии. К вечеру мы будем на месте.
Д’Артаньян пожал руку Франсуа и похлопал его по плечу, друзья пожелали друг другу удачи и расстались.
— Смышлёный паренёк! — сказал с одобрением Филипп об ускакавшем в центр Парижа Франсуа.
— Я и сам об этом подумал, — согласился д’Артаньян. — Я с удовольствием взял бы его в мушкетёры к себе в отряд…
Тут д’Артаньян осёкся:
— Пожалуй, моего отряда уже не существует. Король, по-видимому, назначил нового капитана королевских мушкетёров.
— Ваш Король, господин д’Артаньян, не планирует назначение на этот пост какого-либо другого человека, поскольку находит эту должность исключительно подходящей для вас, и только для вас! — воскликнул Филипп.
Он сказал это так просто и естественно, имея в виду собственное окончательное решение, что д’Артаньян восхитился тем, как сильно переменился этот юноша с того момента, когда он увидел его впервые.
«Урок пошёл на пользу, — подумал д’Артаньян. — Я везу в Париж не чью-то марионетку, я везу в Париж Короля! Ни Арамис, ни я, ни Кольбер не будут управлять этим человеком. Он не возьмёт себе первого министра, который будет править страной вместо него, он не станет подчиняться капризам Королевы-матери или жены, или фаворитки. Этот юноша намерен сам вершить судьбу Франции и свою собственную судьбу. Что ж, с Богом! Я ещё не знаю как, но я помогу ему занять трон Франции. Чёрт побери, мне бы сейчас помощь Арамиса никак не помешала, впрочем, дай Бог, справимся!»
— Есть ли у вас какой-либо план, господин д’Артаньян, того, как я займу своё законное место? — спросил Филипп.
— Пока ещё определенного плана нет, монсеньор, но мы что-нибудь придумаем, — ответил д’Артаньян, ощущая некоторую неловкость от отсутствия чёткого и беспроигрышного плана.
— Это не страшно, господин капитан, — снисходительно ответил Филипп. — В крайнем случае такой план есть у меня. Я просто явлюсь в Лувр и вышвырну узурпатора вон, велю его арестовать, и мои войска послушаются меня, а не его.
Д’Артаньян с восхищением посмотрел на Филиппа и понял, что он прав.
— Я надеюсь, сир, что до этого дело не дойдёт, — мягко сказал он. — Было бы весьма желательно обойтись без подобных эксцессов, хотя как крайняя мера ваш план вполне подойдёт.
— Ну что ж, капитан, — улыбнулся Филипп. — Пойдёмте покупать тележку зеленщика, пару широкополых шляп и фартуков и вперёд, на Париж?
— Вперёд, на Париж! — согласился д’Артаньян.

LXXII. Принцесса

Принцесса Генриетта с грустью перебирала свои украшения, отмечая, что уже на протяжении целого месяца у неё не прибавилось в этой коллекции ничего новенького, поэтому ей крайне сложно составить подобающий гарнитур на вечерний выход к ужину.
Вздохнув, она решилась надеть жемчуга, в которых уже дважды за последний месяц появлялась перед Королём.
— Как сложна стала жизнь! — вздохнула она.
— Сударыня, к вам явился граф де Гиш и просит его принять, — доложила фрейлина Принцессы Ора де Монтале.
— Проси, — ответила принцесса со вдохом, тщетно пытаясь изобразить скуку и равнодушие.
— Мадам, это я! — воскликнул де Гиш, входя и припадая к руке принцессы.
— Вам не терпится получить взбучку от Короля за то, что вновь даёте поводы для ревности его брату? — лукаво улыбнулась Генриетта.
— Взбучка от Короля – ничто в сравнении с той взбучкой, которую мы все получили от турков, — вздохнул де Гиш. — Но, знаете ли, единственная взбучка, которая меня, действительно, расстроила бы, это взбучка от Вашего Высочества.
 — По какому праву я могла бы давать взбучку вам, граф, представителю столь знатного рода де Грамонов? — удивилась принцесса.
— По праву богини, к алтарю которой восторженные поклонник слишком долго не приносил никаких даров, — с улыбкой ответил де Гиш. — Однако, я спешу исправить свою оплошность и принести ей в дар небольшой сувенир из похода.
С этими словами де Гиш извлёк из кармана небольшую коробочку в форме сердечка, обшитую розовым бархатом.
Принцесса открыла её и увидела гарнитур, состоящий из двух небольших, но весьма изящных серёжек с бриллиантами и парный к ним перстень.
— Что скажет Принц, увидев на мне эти вещицы? — спросила Генриетта, краснея от удовольствия. — Вы заставляете его ревновать, граф!
— Это единственное, что мне остаётся, Мадам, — улыбнулся де Гиш. — Когда не имеешь причин гордиться желаемыми победами, только и остаётся, чтобы вызывать подозрения в их существовании у тех, кому эти победы были бы особенно в тягость!
— Ах, граф, вы выбрали совершенно не тот предмет для обожания, который следовало бы избрать, — с показной грустью проговорила Генриетта. — Несколько десятков придворных дам на любой самый изысканный вкус с радостью ответили бы на ваши ухаживания, тогда как вы атакуете несчастную принцессу, не расположенную к похождениям такого рода.
— Что ж поделать, Ваше Высочество! — вздохнул де Гиш. — Сердцу не прикажешь!
— Расскажите лучше о своих славных победах над турками, — улыбнулась Генриетта. — Уверена, что вам есть о чем поведать.
— Увы, побед было меньше, чем поражений, — с грустью ответил де Гиш. — Силы были не равны и нам пришлось в конце концов оставить крепость. Мы потеряли славного герцога де Бофора!
— Известия об этом уже дошли до двора, — с непритворной грустью сказала Генриетта. — Это был своеобразный человек, но весьма достойный, несмотря на все свои чудачества. Мне искренне жаль. — С этими словами принцесса рассеянно надела подаренный перстень на палец и подошла к зеркалу, чтобы примерить также и серьги.
— Несчастная судьба! — согласился де Гиш. — Между прочим, в этой вылазке погиб и ещё один удивительный человек и мой друг.
— В самом деле? — спросили Генриетта. — Я об этом ничего не слышала! Кто же это?
— Виконт де Бражелон, Принцесса, — ответил де Гиш. — Мне показалось, что он нарочно искал смерти, поскольку на протяжении целых десяти дней до этого принимал самое деятельное участие во всех вылазках и так смело ходил по крепостной стене в виду у турков, что лишь чудом не был убит. Но его судьба, в конце концов, нашла его!
— Не скорбите о нём, мой друг, — вздохнула Принцесса. — Этот несчастный юноша был убит гораздо раньше, и не там, в крепости, а здесь, в Лувре.
— Между прочим, я вспомнил, что у меня есть письмо от него для мадемуазель де Лавальер, — воскликнул де Гиш. — Надо непременно отнести его ей.
— Лучше порвите его и выбросьте, граф, — грустно усмехнулась Генриетта. — Эту особу интересуют письма лишь одного человека, с которым она видится по нескольку раз на дню, что не мешает ему писать многочисленные послания в перерывах между их свиданиями.
— Я вижу, вы ревнуете Короля к ней, — отметил де Гиш. — Это делает моё пребывание у ваших ног совершенно излишним, Мадам. Позвольте откланяться.
— Ступайте, граф, и найдите себе предмет более благосклонный к вашим знакам внимания, — ответила Генриетта без тени обиды. — Я хотела бы видеть в вас верного друга, но все вокруг пытаются убедить меня, что простая дружба между мужчиной и женщиной невозможна.
— И они правы, Ваше Высочество, — с поклоном ответил граф, целуя руку принцессы.
— Боже, как это скучно! — капризным тоном произнесла Генриетта. — Ступайте же, граф! Увидимся во время ужина.

LXXIII. Фаворитка

Мадемуазель де Лавальер прогуливалась по парку в полном одиночестве. Многочисленные придворные, осознав, что нет никакой возможности получить доступ к благодеяниям Короля через её ходатайство вопреки той необъяснимой власти, которую она над ним получила, оставили её, наконец, в покое.
Она не просила от Короля ничего для себя, и поэтому не стала бы просить ничего и ни для кого другого. Именно этим, вероятнее всего, и объяснялась та непостижимая власть над ним, которая заставляла Короля относиться к ней одновременно и как к богине, и как к любимой игрушке, и как к будущей матери своих детей. Его слепое обожание сменялось порой чрезвычайным раздражением, если он не находил в ней то, чего ожидал, однако после бури неизменно в их отношениях выглядывало Солнце, и хотя Луиза уже несколько раз порывалась навсегда уйти в монастырь, Людовик всегда находил время и желание приехать туда за ней и на коленях умолять её вернуться, чему Луиза уже не могла противостоять.
В графе де Гише Луиза привыкла видеть доброго друга, поскольку она знала, что он является другом виконта, а к виконту она привыкла относиться как к тому доброму и светлому, что всегда обязано присутствовать в жизни просто по той причине, что это было и есть, следовательно, и впредь должно оставаться в качестве неотъемлемого свойства жизни и Природы. Так дитя воспринимает солнечный свет и тепло, не задумываясь о причинах этой благодати.
— Мадемуазель, добрый день, я искал вас, — сказал де Гиш.
— Рада видеть вас, граф, — с поклоном отвечала Луиза. — Надеюсь, вы привезли мне добрую весть от моих добрых друзей?
— Боюсь, что весть, которую я привез, не может называться доброй, сударыня, однако, я привез вам письмо и обязан его вручить, — ответил граф, доставая из кармана письмо виконта и передавая его Луизе.
— Что вы такое говорите? — в ужасе вскричала мадемуазель, выхватывая письмо и торопливо вскрывая его. — Виконт погиб?
— Увы, да, мадемуазель, — ответил граф. — Вам нужно время, чтобы прочесть письмо, позвольте мне уйти.
— Подождите, граф! Скажите мне, как это было? — сказала Луиза, не скрывая скорбных чувств.
— Могу сказать лишь то, что виконт был настоящим героем. Он проявлял чудеса храбрости, и его вылазки стоили туркам изрядных потерь, однако, злая судьба отняла его у нас во время одной из таких вылазок, в которой участвовал и я. В пылу сражений я лишь видел, как храбро он сражался, и как огромной силы взрыв сбил его с ног, в результате чего он упал в траншею, куда следом скатилась и поверженная пушка противника. Последующие вылазки подтвердили, что виконта придавила та самая пушка, которую я видел скатившейся туда. Отбить трупы наших солдат мы не пытались, поскольку в крепости на тот момент уже почти не оставалось боеприпасов. Впоследствии турки подняли эту пушку, они похоронили и своих убитых, и наших. Пленные турки сказали мне, что они хоронят христиан по христианским обычаям, поскольку в их войсках имеются также и христиане. Поэтому хотя виконт и похоронен должным образом, место его могилы мне неизвестно.
— Это ужасно, граф! — воскликнула Луиза, обливаясь слезами.
— Офицеры, подобные виконту, сударыня, всегда готовы к смерти во имя Родины, — холодно произнёс де Гиш. — И потерять жизнь порой не так страшно, как потерять веру в любовь, поверьте мне.
— Граф, вы жестоки ко мне! — воскликнула Луиза.
— Не более, чем вы к виконту, мадемуазель, — ответил де Гиш с поклоном и удалился.
С разрывающимся сердцем Луиза развернула письмо виконта и прочитала его, обливая слезами.

 «Мадемуазель, если вы читаете это письмо, это означает, что граф де Гиш возвратился живым из той военной кампании, которая, полагаю, будет для меня последней. В этом случае я благодарю Всевышнего за его решение. Я желаю вам счастья и прощаю вам все горести, которые вы, сами не подозревая об этом, причинили моему сердцу. Я не видел иного пути успокоить свою душу, нежели тот, на который пал мой выбор. Благословляю вас. Встретимся в ином мире. Рауль».

— Луиза! Где ты пропадаешь! — воскликнула Ора де Монтале, подбегая к подруге и хватая её за руку. — Уф! Еле отыскала тебя! Пойдём же, Король велел мне отыскать тебя и привести к нему!
— Ах нет, не сейчас, — проговорила Луиза и, закрыв руками лицо бросилась в сторону, противоположную той, куда пыталась увлечь её подруга.
— Глупышка! — проговорила Ора, пожимая плечами. — Любая другая на её месте бы…
Но что именно сделала бы любая другая на месте мадемуазель де Лавальер, мы, дорогие читатели, так и не узнаем, поскольку мадемуазель Ора де Монтале не дала себе труд закончить свою фразу.

LXXIV. Планше

Едва лишь д’Артаньян и Филипп вошли в заведение Планше, хозяин вышел к ним навстречу с распростёртыми объятиями.
— Господин д’Артаньян, вы вернулись! Надеюсь, ваше предприятие успешно завершилось?
— Я тоже на это надеюсь, приятель, но пока ещё рано подводить итоги. Монсеньор, в этом месте нам ничто не угрожает, отсюда мы сможем продолжить наш путь в самое ближайшее время. А мэтр Планше, — с этими словами капитан сделал соответствующий жест в сторону своего бывшего слуги, а с некоторых ещё и коммерческого компаньона, — будет счастлив удовлетворить все ваши нужды на это время. Планше, монсеньор нуждается в отдыхе.
— Мои лучшие комнаты к услугам Вашего Высочества, — спокойно и с достоинством ответил Планше, который, зная д’Артаньяна много лет, не проявил бы удивления и в том случае, если бы с ним в его дом пожаловал бы даже сам Папа Римский.
— Что слышно в Париже обо мне, Планше? — спросил д’Артаньян после того, как Филипп удалился для того, чтобы снять, наконец, изрядно надоевшую ему бороду и дать коже лица хотя бы небольшой отдых.
— Ровным счётом ничего. Париж нем! — ответил Планше.
— Стало быть, я ещё капитан королевских мушкетёров? — удивился д’Артаньян.
— Во всяком случае, я не слышал о назначении на эту должность кого-либо иного, — ответил Планше, — а если бы такое назначение состоялось, будьте уверены, я бы о нём знал! Да, впрочем, ведь Франсуа возвратился раньше вас, как вам, по-видимому, известно, и ушёл разведать по своим каналам, что да как.
— Ну что ж, подождём Франсуа, — кивнул капитан и направился в комнату, которую вот уже много лет считал своей.
— Рекомендую вам наведаться к мадемуазель де Лавальер, господин капитан, — сказал Планше вдогонку.
— Что ты сказал, любезнейший? — переспросил д’Артаньян, вникая в глубокий смысл произнесенной Планше фразы. — Повтори-ка это слово, которое ты только что сказал!
— Я предложил вам нанести визит невесте господина Рауля, капитан, — повторил Планше.
— Нет, приятель! Ты сказал другое слово! Ты сказал «наведаться», разве не так?
— Я не имел в виду ничего плохого, — ответил Планше.
— Планше, ты – гений! — воскликнул д’Артаньян. — Именно «наведаться»! Знаешь ли ты, что означает это слово?
— Насколько я знаю, это означает посетить кого-то, сударь, — растерянно произнёс Планше.
— В данном случае это означает rendez-vous без свидетелей, дорогой Планше! Ведь это именно то, что нам нужно! — восхитился капитан. — Я болван, Планше! Как мне это раньше в голову не пришло! И Арамис тоже, хорош конспиратор! Сооружать целую систему потайных механизмов для того лишь, чтобы заварить такое блюдо, которое и без твоих усилий готово и ждёт лишь того, чтобы ты подошёл, сдул пенку и проглотил его единым махом! Молодчина, Планше!
— Если капитан желает кофе с пенкой, я распоряжусь, чтобы вам его принесли в вашу комнату. Вероятно, ваш попутчик также желает получить свой кофе?
— Желает, Планше! Ещё как желает! Тащи сюда кофе, печенье и что там у тебя ещё! — воскликнул д’Артаньян с энтузиазмом.
— Чёрт побери, rendez-vous! Свидание, на которое даже Король ходит без охраны, тайком и без свидетелей! Какой же я всё-таки болван! — говорил себе д’Артаньян, поднимаясь по лестнице в комнату, куда через десять минут Планше принёс великолепную кружку пенистого кофе и блюдце, наполненное печеньем, цукатами и засахаренными орешками.

LXXV. Франсуа

Вечером того же дня д’Артаньян беседовал с Франсуа, возвратившимся из своих разведывательных вылазок.
— Капитан, вас, несомненно, разыскивают, но делают это тайно, — сказал он. — Меня останавливали шесть раз различные гвардейцы и внимательно вглядывались в моё лицо. Очевидно, мой возраст слишком контрастировал с тем описанием, которое они имели, так что меня никто не задерживал, но если бы на моём месте оказались вы, капитан, я полагаю, встреча могла бы закончиться иначе.
— Я этого и ожидал, мой друг! — кивнул д’Артаньян. — Меня это не удивляет. Скажи-ка мне, дружок, каково твоё мнение, известно ли моим мушкетёрам, что меня разыскивают шпионы Кольбера?
— На эту тему я не могу сказать ничего определённого, капитан, но кое-кто из дворян явно не подозревает ничего такого. Один раз меня окликнул некий дворянин, решив, что я – это вы, — ответил Франсуа.
— Опиши-ка мне его! — с живостью воскликнул д’Артаньян.
— У него подбородок немного скошен вниз, и, кроме того… — начал Франсуа.
— Глаза как будто улыбаются, тогда как нижняя половина лица, напротив, выражает грусть? — подхватил д’Артаньян.
— Именно так, капитан, — улыбнулся Франсуа.
— Де Гиш! Он-то нам и нужен! — сказал д’Артаньян. — Осталось продумать несколько деталей, и план готов!
— Приятно видеть вас в таком настроении, капитан, — сказал Франсуа с улыбкой.
— А мне-то как приятно видеть себя в таком настроении, Франсуа! — рассмеялся д’Артаньян. — Я ведь и сам давно не видел себя в таком отличном настроении! Ступай, приятель, благодарю тебя, мне надо подумать.

Ближе к вечеру д’Артаньян изложил свой план Филиппу и Франсуа.
— Послушайте, Франсуа, вы, полагаю, уже догадались о деле, которое я затеваю, — сказал он.
— В общих чертах, — ответил Франсуа.
— В таком случае, монсеньор, прошу вас, снимите эту ужасную бороду и парик, — сказал капитан.
— С удовольствием, — ответил Филипп и освободился от грима.
Франсуа с удивлением посмотрел на Филиппа, после чего встал на одно колено и поцеловал ему руку.
— Я вас понимаю, господа, и принимаю ваш план, — смиренно сказал он.
— Чудный юноша! — воскликнул капитан.
— Вы повторяетесь, капитан, — улыбнулся Филипп.
— Тогда к делу! — согласился д’Артаньян. — План таков. Я отправляюсь к де Гишу. Следуйте за мной на таком расстоянии, чтобы не терять меня из виду, но так, чтобы не попадаться на глаза графу. Сегодня решится наша судьба.
— Нужно ли нам оружие, капитан? — спросил Франсуа.
— Я прошу вас, Франсуа, взять с собой тот предмет, который мы привезли из нашей поездки. Что касается вас, монсеньор, я просил бы вас взять вот этот флакон, а также большой платок и крепкую верёвку. В отношении оружия скажу лишь, что оно может понадобиться лишь для того, чтобы отогнать ненужных попутчиков, если они возникнут.
 
LXXVI. Де Гиш

Граф де Гиш сидел, скучая, в фамильном замке де Грамонов. Перед ним лежала миниатюра с портретом принцессы Генриетты.
— Вертихвостка! — с презрением сказал граф. — Что я в ней нашёл? Лишь то, что она так нравится Королю? Мне непременно хочется победить Короля в этом состязании?
Он уже в который раз вгляделся в портрет, находя, что даже при удивительно точном сходстве он не передавал и десятой доли того обаяния, которое излучала принцесса.
— Впрочем, ведь Король давно остыл к ней, и увлёкся этой провинциальной хромоножкой Бог весть по каким причинам! — вздохнул де Гиш. — И что в ней они находят? Сначала – Рауль, затем ещё и Король? Обычная деревенская простушка, пришедшая в совершенный восторг от фальшивой роскоши двора, не способная отличить истинных бриллиантов души настоящих героев от дешёвых стекляшек заносчивых гордецов. Глупышка, предпочитающая расфуфыренного павлина благородному соколу! И при этом бездушная, такая же в точности, как и эта… — с этими словами де Гиш бросил взгляд, полный отчаяния, на портрет принцессы Генриетты.
— Граф, капитан королевских мушкетёров граф д’Артаньян просит принять его, — доложил лакей, держа на подносе визитную карточку капитана.
— Капитан здесь? — воскликнул де Гиш. — Конечно, проси его!
С этими словами граф убрал миниатюру в ящик стола и, взглянув в зеркало, слегка поправил свои кудри и разгладил воротник.
— Простите меня за поздний визит, граф, — произнёс д’Артаньян, входя в комнату де Гиша.
— Какие церемонии, господин д’Артаньян! — воскликнул де Гиш. — Для вас я просто Арман, милости прошу ко мне в любое время!
— Благодарю, граф, я к вам с небольшой просьбой, — поклонился капитан.
— Да хоть с десятью! Я вас слушаю, — ответил де Гиш.
— У меня осталось одно письмо молодого человека, которое я должен передать одной мадемуазель, — мягко сказал д’Артаньян. — Между тем, мне весьма нежелательно появляться при дворе в силу некоторого недопонимания между мной и Его Величеством, которое, я надеюсь, вскоре забудется, однако в настоящее время это недопонимание делает моё появление при дворе чрезвычайно рискованным. Тем не менее письмо, о котором я говорю, такого свойства, что я не нахожу возможным передавать его через третьих лиц.
— Вы говорите об ещё одном письме виконта де Бражелона мадемуазель Луизе де Лавальер, — догадался де Гиш. — Это бесполезно. Виконта уже не возвратишь, а взывать к чувствам мадемуазель, променявшей…
— Вы тысячекратно правы, дорогой граф, — согласился д’Артаньян. — Я не жду каких-либо перемен в действиях мадемуазель под влиянием этого письма, кроме того, теперь это уже и не имеет никакого значения, однако, я связан обещанием, поэтому я должен поспешить, тогда как обстоятельства недопонимания не позволяют мне выполнить это поручение в те сроки, которые установил мне отправитель этого письма.
— Весьма понимаю, граф, и весьма готов служить и содействовать решению вашего вопроса, — ответил де Гиш. — Однако, чем же я могу помочь? Я бы, разумеется, мог передать письмо, но вы говорите, что хотели бы лично…
— К моему желанию, увы, это не имеет никакого отношения, граф. Я связан обещанием. — ответил капитан.
— Итак, вам необходимо повидать мадемуазель де Лавальер так, чтобы об этом никто не знал, кроме неё, — заключил де Гиш. — Мне кажется, я нашёл такое средство. Видите ли, Король иногда посещает мадемуазель со столь деликатной целью, что он не желал бы иметь в качестве свидетелей таких встреч ни кого-либо из своих друзей, ни кого-либо из охраны.
— Я понимаю, — согласился капитан.
— На этот случай установилось определенное расписание, — продолжал де Гиш. — В час, когда Его Величество может решить нанести такой визит, на всём пути к мадемуазель не должно быть никаких посторонних лиц, и усилиями специальных лиц это условие обеспечивается ежедневно.
— Таким образом, если я вас правильно понял, — сказал д’Артаньян — имеется некоторый определенный час, когда можно проникнуть к мадемуазель де Лавальер без свидетелей. Но ведь в этот час у неё пребывает гость, встреча с которым как раз и не входит в мои планы ни коим образом! Как же мне быть?
— Следует использовать тот день, когда мадемуазель имеет причины отказать Королю в свидании, — ответил де Гиш.
— Как же мы можем предсказать такой день и час? — спросил д’Артаньян.
— Пожалуй, я могу, — сказал граф. — Полагаю, что сегодня будет именно такой день и такой час. Видите ли, дело в том, что письмо, подобное тому, о котором вы говорите, я уже передал мадемуазель сегодня днём. При всех недостатках, которые я нахожу в этой мадемуазель, она не настолько бесчувственная, чтобы отнестись к подобному письму с полным безразличием. Я полагаю, что в нынешний вечер она откажет Королю в свидании.
— Итак, у меня появляется возможность выполнить последнюю часть моей миссии уже сегодня? — спросил капитан.
— Стоит поспешить с этим, господин д’Артаньян, поскольку необходимый час вот-вот настанет, — ответил де Гиш. — Подождите меня в приемной зале, через десять минут мы идём.
— Я подожду вас у выхода из вашего дворца, граф, — ответил капитан и, поклонившись, вышел.

LXXVII. Людовик

Этим вечером Король был не в настроении. Принцесса кокетничала со своим мужем, Месье, Герцогом Орлеанским. Ревновать к младшему брату было унизительно, но Король, давно уже охладевший к прелестям Генриетты, всё же полагал, что имеет больше прав на её внимание, чем даже её собственный муж.
Он окидывал взглядом фрейлин своей супруги и фрейлин Принцессы, но не находил ни в одной никакой таинственности и новизны. Отметив доступность для себя каждой из них, он почти потерял к ним интерес. Мадемуазель де Лавальер, продолжающая формально числиться фрейлиной Принцессы, была избавлена от обязанностей, возлагаемых на неё этой должностью, поскольку Король возложил на неё совсем иные обязанности, от которых не стала бы уклоняться ни одна из фрейлин двора. То неумелое и слабое сопротивление, которое Луиза изредка оказывала Королю, лишь подогревало его страсть и делало его победы более значительными, по меньшей мере, в его собственных глазах. Поэтому едва окончился ужин, Король поспешил по тому пути, на котором не ожидал встретить ни соперников, ни свидетелей, ни охраны, ни каких-либо иных препятствий любого рода, пола или звания. От покоев Луизы его отделяла лишь дверь, которая, к большому сожалению Короля, всё ещё имела внутреннюю задвижку, которую нельзя было открыть снаружи.
— Луиза, это я, откройте! — отчетливо произнёс Король, предварительно трижды стукнув по двери своей тростью с бриллиантовым набалдашником.
— Ваше Величество, умоляю, оставьте меня на сегодня одну, — ответила Луиза. — Сегодняшний вечер я хочу посвятить скорби о тех, кто волей Господа не дожил до него.
— Что такое? — возмутился Король. — Вы не желаете открыть? У вас какой-то гость?
— Что вы такое говорите! — воскликнула Луиза, открывая двери. — Войдите и убедитесь, что я совершенно одна! Но я умоляю оставить меня на сегодня. Мне не здоровится, на меня нашло грустное настроение, я хочу предаться грустным воспоминаниям, поэтому моё общество лишь наведёт тоску на Ваше Величество.
— Хорошо же, — сказал Король, успокоившись тем, что в комнате Луизы, действительно, никого нет. — Предавайтесь грусти, я же просто посижу здесь на кресле и буду смотреть на вас, пока вы грустите. Этого вы мне не можете запретить.
— Я не могу вам запретить это, Ваше Величество, как и не могу вообще вам что-либо запрещать, — с поклоном ответила Луиза, — однако, я не советую вам предаваться со мной моей грусти, о причинах которой вы не знаете, и поэтому вы не можете её разделять со мной.
— Так у вас есть от меня тайны, мадемуазель? — высокомерно спросил Король.
— Поверьте, эти тайны не от вас, а от меня самой, — горячо воскликнула Луиза. — Мне порой так трудно разобраться в себе, что я не знаю, что говорю и что делаю.
— Что ж, похоже, что вы, действительно, сегодня не в настроении, — холодно сказал Король, которого задело то, что Луиза по-прежнему хочет разбираться со своими чувствами, что означало, что она до сих пор не уверена, что любит Короля больше всех мужчин мира.
— Я буду молиться за вас, Ваше Величество, — сказала Луиза, вновь целуя руку Короля.
— Молитвы, мадемуазель, это совсем не то, что я хотел бы от вас получить! — холодно отрезал он. — Благодарение Господу, моё положение не таково, чтобы мне следовало бы просить у Бога ещё каких-либо благ. И ещё менее это требуется от вас, мадемуазель. Всё, что мне требуются, вы могли бы мне дать, не прибегая к божественной помощи!
С этими словами Король резко развернулся и покинул мадемуазель де Лавальер.
— Никто не может знать, что готовит ему судьба, — проговорила Луиза и закрыла дверь на засов.

— Чёрт бы побрал эту святошу! — воскликнул Король, проходя тёмными аллеями парка. — Она любит свои страхи и предрассудки больше, чем меня! В тот самый час, когда я хотел бы провести с ней время, ей приходит в голову устроить вечер рыданий и молитв, и это уже не в первый раз. Я слишком долго терплю её капризы!
С этими словами он поднял трость, чтобы сбить прекрасный бутон белой розы, источающий сладчайший аромат, и вдруг он почувствовал, что кто-то схватил его за руки и за плечи. Он хотел закричать, но платок, пропитанный какой-то резко пахнущей жидкостью, оказался плотно прижатым к его лицу, Людовик попытался набрать в легкие воздуха, но вместо воздуха в него проник отвратительный аромат этой жидкости, он почувствовал головокружение, сумеречный парк поплыл у него перед глазами, после чего Король потерял сознание и упал на руки тех, кто его схватил.
Д’Артаньян быстро расстегнул пуговицы на камзоле Короля, снял его и бросил Филиппу.
— Надевайте, монсеньор! — воскликнул он.
Пока принц натягивал камзол, капитан стащил с Короля также туфли и штаны.
— Надевайте и это, берите в руки трость и с Богом! — сказал он.
— Капитан, жду вас в Лувре! — сказал Филипп.
— Непременно, Ваше Величество! — ответил д’Артаньян, надевая на Людовика железную маску.
— Надо бы надеть на него одежду монсеньора, — сказал Франсуа.
— Оставьте, — отмахнулся капитан. — В этой одежде и в маске он больше похож на беглого сумасшедшего. Одежду принца заберите с собой, чтобы не оставлять следов.

LXXVIII. Филипп

Проделав путь по тропе, оставленной без присмотра для целей секретных походов Короля к мадемуазель де Лавальер, Филипп вошёл в Лувр таким шагом, как будто бы проделывал этот путь ежедневно на протяжении нескольких лет.
По его несколько стремительной походке придворные угадали, что Король не вполне в духе и угадывали, что причиной этого, вероятно, является очередной отказ Луизы в нежном свидании, что водилось за ней довольно часто.
Явившийся тут как тут де Сент-Этьян спросил, чем угодно развлечься нынче вечером Его Величеству.
— Ваше Величество изволит играть в Ломбер? Или желает посетить фрейлин Королевы?
— Ломбер, пожалуй! — ответил Филипп.
— Как будет угодно Вашему Величеству, — поклонился де Сент-Этьян.
— Между прочим, куда запропастился Кольбер? — сказал вдруг Король. — Я не вижу его вторые сутки, между тем он мне нужен.
— Я его велю разыскать и направить к Вашему Величеству, — ответил де Сент-Этьян.
— Да, дорогой Сент-Этьян, сделай это, — кивнул Филипп. — Я должен дать ему несколько поручений.

Через некоторое время двери кабинета Короля открылись и в них появился секретарь.
— Господин Кольбер, Ваше Величество, просит принять его, — сказал он.
— Проси, — ответил Филипп.
В следующее мгновение в кабинет вошёл Кольбер и поклонился Королю.
— Господин Кольбер, — сказал Филипп. — Я доволен вашей работой, однако, я хотел бы сделать вам несколько замечаний.
— Я вас слушаю, Ваше Величество, — ответил Кольбер с поклоном.
— Как вы знаете, я решил обойтись без первого министра, следуя совету кардинала Мазарини, — начал Филипп. — Это не означает, что моё правительство не будет иметь главы. Вы будете выполнять те функции, которые выполняли ранее, с некоторыми поправками.
Кольбер поклонился и взял перо и бумагу, чтобы записывать слова Короля.
— Присядьте, господин Кольбер, за столиком писать намного удобнее, — кивнул Филипп. — Итак, сохраняя свою должность министра финансов, вы получите также право контролировать налоги, займы, таможенные пошлины, таможенный тариф, колониальную политику. Кроме того, мне понадобится ваша помощь при подготовке военного и морского бюджета. Дел у вас будет много, господин Кольбер. Не отвлекайтесь на мелкие интриги с теми, кто делает своё дело добросовестно и успешно. Я освобождаю вас от поручений по части военной политики и военных дел. Этим займётся маршал де Вобан. Военным министром я назначаю господина Летелье. Господину де Лиону будет поручено руководство дипломатией. Секретарём по военным делам я назначаю господина де Лувуа. Записали?
— Записал, Ваше Величество, — поклонился Кольбер.
— И разыщите господина д’Артаньян, Кольбер, слышите?! — воскликнул Филипп.
— Мы его ищем по всей Франции, Ваше Величество, но не можем найти, — ответил Кольбер.
— Это потому, что вы не ищите его, а охотитесь за ним, господин Кольбер! — возразил Филипп. — Я не прошу вас изловить его и заточить в Бастилию, я требую разыскать его и пригласить занять ту должность, которая за ним закреплена. Я понимаю, что его раздражает, что всякое его действие по выполнению моих приказов контролируется вашими многочисленными шпионами. Любой пришел бы в ярость от такого контроля. Тем более с учетом его гасконской крови… Согласитесь, что господин д’Артаньян, при всех его недостатках, о которых вы постоянно мне твердите, обладает и рядом несомненных достоинств.
— Ваше Величество, безусловно правы, — ответил Кольбер. — «Разыскать и пригласить», записано.
— И займитесь, наконец, финансами! — добавил Филипп.

В тот же вечер господин Кольбер зашел в заведение Планше.
— Послушайте, Планше, я должен задать вам один вопрос, — сказал он.
— Если вы хотите узнать, где находится господин д’Артаньян, то я не могу ответить на этот вопрос, хотя он и был некогда моим господином, и мы имеем общие торговые дела, но господин капитан не считает нужным отчитываться передо мной о целях и месте своих путешествий, — поспешил ответить Планше.
— Я не хочу разыскивать господина капитана, — ответил Кольбер. — Я хочу лишь, чтобы вы передали ему от имени Короля приглашение заняться, наконец, теми делами, которые ему надлежит заниматься вследствие его должности капитана королевских мушкетеров. Уже почти месяц эти функции за него выполняет его заместитель господин д’Арленкур! За что же в таком случае господин д’Артаньян получает своё жалованье?
— А вы продолжайте его начислять, господин Кольбер! — воскликнул д’Артаньян, который в этот момент появился на лестнице, ведущей на второй этаж к его постоянную комнату. — У меня есть чем оправдаться перед Его Величеством.
— В таком случае, господин д’Артаньян, я жду вас завтра в кабинете Его Величества с вашими оправданиями, — сухо отрезал Кольбер. — Честь имею откланяться.
После этих слов он встал и покинул заведение Планше.

LXXIX. Государственный преступник

На следующее утро д’Артаньян как ни в чём ни бывало явился в Лувр, причем приехал туда в своей карете, которой почти никогда не пользовался.
— Доложите обо мне Королю, — сказал он секретарю.
— Пусть войдёт, — сказал Филипп, услышав от секретаря о прибытии капитана мушкетёров.
В кабинете Короля д’Артаньян увидел Кольбера, который, вытирая пот, что-то записывал в свои тетради.
— Оторвёмся на минуту от государственных дел, господин Кольбер, и выслушаем господина капитана, — сказал Филипп. — Итак, капитан, где же вы пропадали?
— Я ловил государственного преступника, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян.
— Государственного преступника, вот как? — спросил Филипп. — О ком же идёт речь?
— Месяц назад, Ваше Величество, вы назвали мне четырех государственных преступников, которых я должен был изловить, или представить вам доказательства их смерти, если их не окажется в живых, — ответил капитан. — В отношении троих из этого списка я представил вам неопровержимые документальные доказательства их смерти. Оставался один человек, епископ ваннский.
— Вы хотите сказать, что схватили его, господин д’Артаньян? — спросил Филипп.
— Он находится в моей карете, связанный, под надёжной охраной, карета стоит у ворот Лувра, — ответил капитан.
— Почему же вы не отвезли его в Бастилию? — спросил Филипп.
— Мне было особо указано на необходимость недопущения того, чтобы указанный государственный преступник с кем-либо общался, подавал какие-либо знаки или имел какое-либо иное общение с кем бы то ни было. Этот преступник связан, на его лице железная маска и его охраняет надёжный человек.
— Что ж, я хочу взглянуть на него, — сказал Филипп.
Кольбер встал со стула и собрался идти вместе с Королем, на что Филипп спокойно ответил:
— Господин Кольбер, следуйте за мной на расстоянии не менее тридцати метров. Я желаю поговорить с ним один на один без свидетелей. Идёмте, господин Капитан.
После этого Филипп и д’Артаньян вышли из кабинета и проследовали к карете д’Артаньяна.
Капитан распахнул дверцу кареты, в которой сидел Людовик, связанный по рукам и ногам, в железной маске и с кляпом во рту.
Франсуа скромно вышел из кареты и отошел на почтительное расстояние.
— Послушайте меня, брат мой, — сказал Филипп, после чего Людовик вздрогнул и взглянул на Филиппа с удивлением и тоской.
— Брат мой, вы не виновны в том, как со мной поступили наши с вами родители, — с грустью продолжал Филипп. — Поэтому я прощаю вам десятилетия моего заключения в Бастилии. Но вы виновны в том, что бросили меня обратно в Бастилию, а затем в Пиньероль, зная о том, что я – ваш родной брат, имеющий такие же права на трон, как и вы. Вы пренебрегли моими правами на счастливую и свободную жизнь, заставив меня вести жизнь несчастного узника, забытого всеми и не имеющего ни малейшего шанса на хотя бы простое человеческое счастье. Имея все возможности отправить меня пусть хотя бы в другую страну, в изгнание, куда угодно, но не в тюрьму, вы предпочли все же заточить меня в крепости как самого банального преступника, каковым я все-таки не являюсь. Я уже отбыл наказание без вины, поэтому меня не смущает вина перед вами без наказания за неё. Я предаю вас той судьбе, которую вы сознательно уготовили мне после того, как вам стало известно о моём существовании. Вы не простили тех людей, которые служили вам верой и правдой, лишь за то, что они сохранили чувства дружбы, долга и справедливости, и не во всём полностью подчинились вам, отказавшись от предательства таких понятий, как дружба, честь и любовь. С такими взглядами на человеческие ценности вы не смогли бы быть хорошим Королем для такой великой державы, какой является Франция, и какой, я надеюсь, она будет оставаться под моим царствованием. Быть может, через некоторое время вы поймёте меня, и простите, и смиритесь со своей судьбой. В этом случае, обещаю, что я не оставлю вас без своей помощи и поддержки. Я позволю вам жить жизнью свободного и честного человека, когда это станет возможным. Сейчас же я хочу, чтобы вы на себе испытали ту жестокую долю, которую уготовили мне, в которую ввергли меня без всякой вины с моей стороны, поскольку нельзя ставить в вину человеку лишь то, что он пожелал возвратить себе свободу, которую у него отняли без каких-либо оснований, отняли подло и скрытно, попирая все законы, человеческие и божеские. Я отбыл своё наказание без вины, лишь за то, что родился тем, кто я есть. Вы же понесёте наказание за свою вину передо мной. Оно не будет вечным, но не надейтесь, что оно будет коротким. Прощайте же.

После этих слов Филипп закрыл дверцу кареты и знаком показал Франсуа, что он может занять в ней своё место охранника.
— Господин Кольбер, подойдите сюда! — сказал Филипп, повысив свой голос.
Кольбер немедленно подбежал к Филиппу.
Филипп взял из рук Кольбера папку с бумагами, извлёк из неё чистый лист. Кольбер подставил свою спину, образовав из неё подобие столешницы, после чего Филипп написал следующий текст.

«Приказ Короля

Господину капитану королевских мушкетеров графу д’Артаньяну
Возвратить узника Марчиали в крепость Пиньероль и передать коменданту крепости господину де Сен-Мару под персональную ответственность.
В отношении узника соблюдать все ранее предписанные меры, а именно:
1. Носить железную маску во всех случаях контакта с какими бы то ни было людьми, вступающими в ним в контакт для обеспечения его питанием, питьём, одеждой, и иными надобностями.
2. Не вступать в какие-либо сношения с кем бы то ни было, в том числе не разговаривать, не переписываться, не подавать каких-либо знаков, и не обмениваться сведениями иными способами.
 Узнику Марчиали разрешается чтение и разрешается снимать маску, когда он находится один и всякие контакты с иными лицами исключены, включая контакты через окна крепости.

Подписано: Король Франции Людовик XIV»

После этого Филипп свернул приказ на манер конверта, не дав возможности Кольберу его прочитать, и размашистым почерком написал на его лицевой стороне «Приказ Короля», после чего вновь поставил ту же подпись.
Эту часть документа он как бы невзначай показал Кольберу, который лишь почтительно поклонился и принял из рук Филиппа письменные принадлежности.

— Господин капитан! Прошу простить, что отправляю вас в столь долгое и далекое путешествие, но, поверьте, лишь вам одному я могу доверить эту важную миссию! — сказал Филипп. — Идёмте, Кольбер, мы ещё не закончили всех дел по управлению государством на сегодня.

Д’Артаньян развернул конверт и внимательно посмотрел на письмо.

«Одна рука! — подумал он. — Ни за что бы не отличил почерк этого Короля от того!»

Читая на ходу приказ Филиппа, д’Артаньян не заметил, что едва не сбил с ног одного гвардейца, который в этот момент спешил подняться по ступеням Лувра.
— Извините, приятель! — сказал он машинально и сел в карету, где его уже ждали Франсуа и связанный Людовик.

— Ничего, ничего! Бывает! — ответил гвардеец и продолжил свой путь по ступенькам Лувра.
— Де Трабюсон! Где ты пропадал, дружище? — крикнул ему один из старших офицеров гвардии, стоявших на тех же ступеньках. — Давно тебя не видел!
— А, господин д’Эльсорте! Рад приветствовать вас, и рад видеть в добром здравии, — ответил де Трабюсон. —Я ездил по кое-каким делам. Извините, господин старший лейтенант, я тороплюсь.
С этими словами де Трабюсон продолжил свой путь. Узнав, когда господин Кольбер, предположительно, освободится, он вышел обратно и неторопливо направился в сторону его дома.

LXXX. Карьера Трабюсона

Вечером того же дня господин Кольбер принял у себя дю Трабюсона.
— Мне известны ваши подвиги, дю Трабюсон, — сказал Кольбер. — Простите мне мою забывчивость. За то, что вы доставили ко мне ваннского епископа я расплатился с вами всего лишь деньгами.
— Сумма вполне достаточная, господин Кольбер, — ответил дю Трабюсон.
— Для вас, возможно, да, но для меня – нет. Я собираюсь и впредь пользоваться вашими услугами, поэтому получите вот это, — с этими словами Кольбер дал дю Трабюсону конверт.
Открыв конверт, дю Трабюсон извлек из него патент на должность лейтенанта королевской гвардии.
— О, монсеньор! Премного благодарен! — воскликнул дю Трабюсон.
— Не спешите благодарить, ибо это я у вас сейчас отниму, — ответил Кольбер. — Давайте-ка сюда!
Ничего не понимающий дю Трабюсон возвратил конверт с патентом Кольберу.
Интендант финансов решительно разорвал конверт и бросил в мусорную корзину.
— Зная о ваших других подвигах, я переправил документ, — сказал он. — Вот, возьмите это.
С этими словами он дал несостоявшемуся лейтенанту другой такой же конверт. Вскрыв его, дю Трабюсон извлёк из него патент на чин старшего лейтенанта королевской гвардии.
— Благодарю, монсеньор! — воскликнул дю Трабюсон с ещё большим энтузиазмом.
— Пустяки, этот документ я также сейчас порву, — улыбнулся Кольбер.
— У вас есть для меня что-то получше? — лукаво улыбнулся дю Трабюсон, который осознал правила игры и вошёл во вкус, поэтому довольно беззаботно расстался со вторым патентом, который Кольбер также порвал.
— На сегодня это последний патент, господин дю Трабюсон, — сказал Кольбер, подавая третий конверт, — поэтому будьте с ним поаккуратнее.
В третьем конверте несостоявшийся старший лейтенант обнаружил патент на звание капитана королевской гвардии.
— Благодарю, монсеньор! Это всё, о чём я только мог мечтать! — воскликнул дю Трабюсон, прижимая патент к груди.
— Прискорбно, капитан, что ваши мечты не заходят настолько далеко, как заходят мои планы на вас, — сухо сказал Кольбер. — В таком случае вы можете быть свободны.
— Ваша Светлость! — воскликнул дю Трабюсон. — Я вас не подведу! Любые приказы, какие только Ваша Светлость сочтёт нужным мне отдать, будут исполнены незамедлительно и в точности!
— Ну что ж, капитан, в таком случае присядьте и послушайте меня очень внимательно, — сказал Кольбер. — Господин капитан королевских мушкетёров, известный вам граф д’Артаньян должен отвести узника епископа ваннского, то есть господина д’Эрбле, одного из своих лучших друзей, и, по-видимому, последнего из оставшихся в живых, в крепость Пиньероль. Вы хорошо понимаете меня, господин капитан дю Трабюсон?
— Я вас внимательно слушаю и понимаю, о чём вы говорите, — ответил дю Трабюсон.
— Я не верю всему этому, — с видимым спокойствием сказал Кольбер, хотя желваки его скул так сильно напряглись несколько раз, что можно было заключить о той душевной буре, которая происходит в его груди. — Проклятый гасконец обманывает меня, это я ещё могу понять, но он обманывает и Короля! Но я должен разобраться в его игре. Либо человек, которого он арестовал – не господин д’Эрбле, либо человек, которого он везёт в крепость, будет им отпущен при первой же возможности, а может быть и то, и другое.
— Я это выясню и доложу Вашей Светлости, — ответил дю Трабюсон.
— Какой мне прок от ваших докладов, скажите на милость! Не отвечайте, это был риторический вопрос. Итак, если д’Артаньян отпустит этого человека, вы убьёте обоих и доложите мне о результате. Если д’Артаньян доставит этого человека в Пиньероль и сдаст под стражу коменданту крепости господину де Сен-Мару, вы освободите этого человека и привезёте его мне, сюда. На этот счет я подготовлю для вас приказ за подписью Короля. Да, не удивляйтесь, Король подпишет мой приказ, даже если не будет знать, что в нём, он уже поступал так не один раз. Вам всё понятно, дю Трабюсон?
— Совершенно всё понятно, монсеньор! — ответил дю Трабюсон.
— По-видимому, я поторопился с производством вас в капитаны, — сказал с досадой Кольбер. — Почему же вы не спрашиваете меня, как следует поступить в случае третьего варианта развития событий?
— Третий вариант? — спросил дю Трабюсон. — Какой же третий вариант?
— Думайте, дю Трабюсон, не разочаровывайте меня! Ведь вы же – капитан гвардейцев, не так ли? Итак, первый вариант – отпустить, второй вариант – посадить под стражу. Какой же третий вариант?
— Убить? — догадался дю Трабюсон.
— Вы очень умело изображаете глупца, господин дю Трабюсон, но в настоящее время от вас требуется иное. Если бы д’Артаньян намеревался убить своего пленника, он мог бы это сделать вчера вечером или сегодня утром. Кроме того, насколько мне известно, эти воспитанники де Тревилля не убивают безоружных. Нет, не то. Неужели вы не догадываетесь о третьей возможности?
— Простите, монсеньор, но я не могу понять, что же можно сделать с человеком, если не убивать, не отпускать и не сажать в тюрьму? — позволил себе задать вопрос дю Трабюсон, сам испугавшись своей дерзости и недогадливости.
— С ним можно заключить соглашение. С ним можно совместно уехать за границу. Его можно вооружить и направить против общего врага. О таких возможностях вы не подумали, капитан дю Трабюсон? — Кольбер прошипел эти слова почти в самое лицо новоиспечённого капитана с такой яростью, что дю Трабюсон решил, что и последний патент сейчас у него отберут и порвут, причем не без причин.
— Ваша Светлость назвала ещё целых три возможности, — лишь пробормотал дю Трабюсон.
— Всё это – одно и то же, поскольку, наблюдая со стороны вы не сможете отличить одно от другого, — с усталым раздражением сказал Кольбер. — Если эти двое отправятся вместе куда-либо, кроме предписанного места, это и будет означать третью возможность. Господи, твоя воля! Откуда в нашей армии столько болванов, не умеющих построить самую простую логическую цепочку?
«Армейских офицеров не обучают строить логические цепочки, — подумал дю Трабюсон. — От них лишь требуется исполнять приказание вышестоящих офицеров, отдавая для этого приказания нижестоящим офицерам и солдатам». Ему хватило ума не произносить это вслух.
— Если эти двое поедут куда-то не в то место, куда предписано поместить узника, вы постараетесь выяснить их намерения и помешать им, какими бы они ни были. Только не доводите ситуацию до такого состояния, когда вы уже не сможете их обоих убить. Едва лишь почувствуете, что у них появляется малейшая возможность от вас улизнуть – кончайте с ними. Если даже вы прикончите их обоих сразу же за воротами Парижа, я не буду слишком сердиться на вас, но если вы их упустите, вы отправитесь служить простым солдатом в штрафную роту. Однако же, если вы сделаете для меня нечто большее, чем просто убьёте этих двоих, вы сможете стать майором. Это нечто большее состоит в том, чтобы понять до конца замыслы д’Артаньяна, и не только помешать их осуществлению, но и разоблачить его преступную сущность перед Королём. В том случае, если он отпустит господина д’Эрбле, вы можете убить обоих, но если вдобавок вы привезёте доказательство его поступка, вы будете майором. В том случае, если он отставит своего узника в крепости, вам не разрешается убивать д’Артаньяна, разве что… — Кольбер помедлил. — Разве что случайная шальная пуля сделает это за вас. Но в этом случае самое главное, что от вас потребуется, это привести означенного узника ко мне, целым и невредимым, но связанным по рукам и ногам, с кляпом во рту и с мешком на голове. В таком случае вы будете майором. Нет, в таком случае вы будете полковником. Завтра утром приходите за письмом к Сен-Мару, вы легко догоните д’Артаньяна, поскольку он едет в своей карете, а свою собственную карету он не бросит. Кроме того, вам в помощь даются господа д’Эльсорте и де Лорти.
— Старший лейтенант д’Эльсорте? — спросил дю Трабюсон.
— Какая проблема? Ведь вы же теперь капитан! — напомнил Кольбер.
— Слушаюсь, Ваша Светлость! Разрешите идти, монсеньор?
— Идите, идите, — ответил Кольбер.
Когда дю Трабюсон закрыл двери кабинета Кольбера, до его слуха донеслась последняя реплика хозяина кабинета.
— Болван! — сказал Кольбер, не сдержавшись и выплёскивая таким образом свой гнев на то, что вокруг него происходило нечто, не вполне для него понятное.
«Что ж, — подумал дю Трамбле. — Прыжок в один день от младшего лейтенанта до капитана стоит того, чтобы тебя за глаза называли болваном. В моё отсутствие он может обзывать меня сколько угодно! — затем, задумавшись ненадолго, он мысленно добавил, — в моё отсутствие он может меня даже бить!»

LXXXI. Опыт д’Артаньяна

— Господин д’Артаньян, у вас всё получилось! — воскликнул Франсуа, не обращая внимания на присутствие в карете Короля.
— Что именно получилось? — мрачно спросил д’Артаньян.
— Заменить Короля, сделать государственный переворот, о котором никто не догадывается, спасти своих друзей, у вас получилось всё то, что вы замыслили! — продолжал с энтузиазмом Франсуа.
— Послушай, Франсуа, иногда ты мне кажется неплохим малым, вроде бы смекалистый, смелый, ловкий… — грустно произнёс д’Артаньян. — Иногда же мне кажется, что ты просто… Скажем так, недостаточно опытный, наивный. Словом, не хотел бы я иметь такого сына.
— Простите, капитан, мне кажется, что вы хотели назвать меня ослом, — возразил Франсуа. — Я ничего не имею против, если вы назовёте мне причины такой оценки моих умственных способностей. Если же вы сделали это просто так, чтобы позабавится на мой счет, тогда при всём уважении …
— Прости, сынок, я не хотел тебя оскорблять, — неохотно сказал д’Артаньян. — И знаешь, это – второй раз в жизни, когда я приношу извинения против желания, и первый раз, когда я это делаю для того, чтобы избежать дуэли. Мне не хотелось бы тебя убивать.
— Извинения приняты, капитан, но я сам первый извинюсь перед вами, чтобы мы были квиты, если вы объясните, в чём именно моя ошибка, — сказал Франсуа.
— Так дело не пойдёт, — засмеялся капитан. — Сначала ты извинишься, чтобы мы были квиты, а потом я объясню в чем твоя ошибка. Идёт?
— Простите меня, господин д’Артаньян, у меня просто не хватает опыта, чтобы верно оценить ситуацию, — спокойно произнёс Франсуа.
— Чёрт меня раздери, ты прощён, конечно, только мне кажется, что ты вовсе не гасконец! Я бы в твоём возрасте ни за что не признал свою неправоту с такой лёгкостью, как это сделал ты! — воскликнул д’Артаньян.
— Я гасконец, конечно, просто моя мать воспитывала меня таким, чтобы я не был похож на своего отца. Она очень старалась. Вероятно, в чём-то она преуспела. Поэтому я несколько отличаюсь от обычных гасконцев, — сказал Франсуа и скромно улыбнулся.
— Если твоей матери не нравился твой отец, какого чёрта она вышла за него замуж? — удивился капитан. — Кроме того, как может женщине, родившейся в Гаскони, не нравится гасконских характер? Или она была заезжей штучкой?
— Предлагаю обсудить мою семью после того, как вы объясните мне причины вашей оценки ситуации, и, соответственно, выводов о моей… недостаточной опытности, — возразил Франсуа.
— Что ж, план принимается, — согласился д’Артаньян. — Итак, я изложу своё понимание ситуации, а ты задавай вопросы, если тебе что-то будет непонятным. Сир, присоединяйтесь к нашей дискуссии, и снимите, наконец, это безобразие!
С этими словами д’Артаньян снял с Короля железную маску и презрительно бросил её на сиденье напротив.
— Простите, Ваше Величество, что не вытаскиваю у вас из вашего высочайшего рта эту грушу, мешающую вам общаться с нами полноценно, но, поверьте, это по соображениям вашей же безопасности.
Король недовольно что-то промычал, на что д’Артаньян спокойно ответил:
— Этот вопрос мы также обсудим, но несколько позже.
После этого, обращаясь к Франсуа, но не забывая ни на минуту о том, что их разговор слышит Людовик, д’Артаньян начал рассуждать вслух.
— Представьте себе, молодой человек, что я был таким же в точности как вы, молодым и гордым, но бедным гасконцем, который приехал покорять Париж. Единственное, что у меня было – это амбиции и гордость, некоторое умение держать шпагу и некоторые навыки верховой езды. Разумеется, мне казалось, что я великолепен как солдат и безупречен в качестве мужчины. Я покорял Париж, пытаясь служить не тем, не тогда и не так, как следовало бы. Я служил моей королеве Анне, защищая её честь от посягательств кардинала Ришельё и от ревности её супруга Короля Людовика XIII. Ради этих святых, как мне казалось, целей, я порой позволял себе заколоть одного-двух гвардейцев кардинала, которые, в сущности, были такими же молодыми и амбициозными солдатами, каким был в ту пору и я. Для чего я это делал? Мне казалось, что мои поступки единственно правильные. Если честь королевы Анны того требовала, я готов был умереть за неё. И где теперь эти идеалы? Королева, отказавшая великому кардиналу Ришельё в простой дружбе, вступила в морганатический брак с жалкой тенью этого человека, с кардиналом Мазарини. Затем я служил кардиналу Мазарини, который посадил меня за это в тюрьму. Нам с Портосом удалось из неё выбраться только потому, что его силы оказалось достаточно для того, чтобы выломать несколько железных прутьев в решетке окна, а моей хитрости оказалось достаточно, чтобы выследить, где Мазарини прячет свои сокровища. Для возвращения нашей свободы нам пришлось шантажировать кардинала. Боясь лишиться своих денег, кардинал предпочёл отпустить на свободу и меня, и барона дю Валона, и графа де Ла Фер. И вы знаете, что меня гложет? Ведь я боролся против Ришельё, считая его недостойным того, чтобы я ему служил, а когда он умер, я вдруг узнал, что именно он и был той Францией, которую я любил и за которую сражался, поскольку славный Король Людовик XIII во всём слушался кардинала, а когда кардинал умер, Король пережил его всего лишь на полгода и десять дней! Я служил Мазарини, и он упёк меня и моих друзей в тюрьму, а когда я стал бороться с ним, я получил свободу и даже некоторую финансовую самостоятельность. Я презирал этого второго кардинала, сравнивая его с первым, но обещание оставить меня в покое он сдержал до самой своей смерти! С этими вельможами можно было иметь дело, но я не замечал этого! И вот теперь этот юный Король. Я знал его с малолетнего возраста. Я охранял его, как мог, от всех неприятностей, которые я мог предвидеть и которым мог противостоять. Когда бунтовщики Фронды захотели взглянуть на Короля, чтобы убедиться, что он не покинул Париж, я стоял за занавеской позади его кровати со шпагой в руке, готовый пронзить всякого, кто покусится на моего Короля, на Людовика XIV. И вот теперь этот самый Король объявляет мне, что все, кого я люблю и ценю на этом свете, все мои три боевых товарища, с которым мы прошли сквозь огонь и воду, служа его отцу, его матери и ему самому, должны быть убиты, причем, убиты мной, его капитаном королевских мушкетёров. За эту подлость мне предложили маршальский жезл. Неужели тридцать пять лет безупречной службы позволили судить обо мне как об Иуде, который готов продать своих друзей за материальные блага, за звания и должности при дворе? Чем же я занимался всё это время, если создал о себе такое мерзкое впечатление? И вот я, Шарль д’Артаньян, разрываюсь между долгом дружбы и долгом верноподданического послушания, пытаюсь совместить и то, и это, но меня преследует какой-то неумолимый рок, который сводит на нет все мои попытки с одной стороны защитить друзей от Короля, с другой стороны – защитить Короля от некоторых из моих друзей. Все мои прекрасные планы с треском проваливаются, и я оказываюсь в Бастилии, где мой Король, мой кумир, который по возрасту был мне как сын, а по своему высокому положению – как отец, человек, ради которого я мог бы сделать всё, буквально всё, я не колеблясь отдал бы за него свою жизнь, но он просит слишком многого – он просит, чтобы я отдал в угоду его страхам жизни всех троих моих друзей, а сверх того, в угоду его временной похотливости ещё и принёс жизнь единственного сына моего дорогого друга, графа де Ля Фер, фактически сына всей нашей четвёрки, поскольку ни у кого из нас, кроме графа, по Божьей воле нет детей. Я нахожу это неприемлемым, но судьба противится мне. Я привожу Королю доказательства гибели троих моих друзей, включая бедного виконта де Бражелона, но ему этого мало, он требует казни последнего моего друга, епископа д’Эрбле! После этого, не дожидаясь моих действий для выполнения этого жестокого приказа, он распоряжается схватить епископа и обрекает его на долгую мучительную смерть на моих глазах, а меня – на такую же смерть на его глазах. И я спросил себя: «Д’Артаньян! Кому ты служишь? Кому ты служил? На что ты потратил свою жизнь, как не на то, чтобы этот человек, твой будущий инквизитор, процветал и укреплял свою власть?!» И тогда я решился избегнуть этой развязки. Я выбрался из Бастилии вместе с епископом д’Эрбле, но я понял, что мне не будет счастья во Франции, пока в ней правит такой неблагодарный Король, но мне не будет счастья и вне Франции! За последние два месяца я только и слышал, что о проклятом маршальском жезле и о той непомерной цене, которую от меня требует Король за него. Будь он проклят, это чёртов жезл! И Король вместе с ним. Простите, Ваше Величество, это я про вас. Не хотел вас обидеть, я всего лишь оскорбил вас. Ну, это уже дело прошлое, вы уже не Король, а если когда-нибудь снова им станете, мои слова уже ничего не изменят в моей участи, вне зависимости, сказал бы я вам всё то, что сейчас говорю, или смолчал бы. Я победил, говоришь ты, Франсуа, про меня? Но я не объявлял этой войны! Эту войну объявили за меня те, кто привыкли думать за меня, двигать меня, словно шахматную фигуру по клеткам: шаг вперед, шаг вбок, шаг назад. Противно! Из меня, солдата, офицера, сделали сначала гонца для обеспечения безнаказанности шашней королевских особ, затем орудие борьбы с Парижем и его народом, и, наконец, из меня попытались сделать орудие для казни моих друзей. Я не принимал решения, я лишь оборонялся по мере сил, пытаясь избежать самой ужасной развязки, выбирая из двух зол наименьшее. Из отвратительного и невыносимого я вынужден был выбирать отвратительное. Ну что ж, я низверг одного Короля и посадил на его место другого. Знаешь, что мне хочется сделать больше всего, Франсуа, сынок? Я хочу отпустить Короля на все четыре стороны и уехать, куда глаза глядят.
При этих словах д’Артаньяна Людовик беспокойно заёрзал, очевидно, надеясь убедить капитана привести в исполнение своё намерение.
— Не бойтесь, Ваше Величество, я этого не сделаю, успокойтесь! — пошутил д’Артаньян, после чего продолжил. — Видишь ли, дружок, мы не можем этого сделать, поскольку тогда нас немедленно арестуют, а вместе с нами многих других хороших людей. Я полагал, что брат Короля сможет быть лучшей альтернативой. Может быть и так. Но разве смогу я служить ему верой и правдой, помня ежесекундно, что посадил его на трон таким бесчестным путём? А он, по-твоему, сможет держать при себе такого опасного человека, который знает страшную тайну о наличии второго экземпляра Короля, которого при случае можно снова вернуть на прежнее место? Принц Филипп заявил, что когда-нибудь он, вероятно, сможет вернуть Людовика на место, или улучшить его судьбу. Он не похож на глупца, следовательно, он обманщик. Что же получается, мы заменили одного сатрапа другим? Ваше Величество, не обижайтесь, я ведь это любя! Вот, полюбуйтесь, Франсуа! Король-Солнце, который повелевает государствам вести войны, который росчерком пера может отнимать жизни или дарить, отменяя приговоры собственного суда, этот человек, стоит лишь связать ему руки и ноги и засунуть в рот кляп, становится жалким, ничтожным и никчемным человечишкой, убить которого ничего не стоит. Но убить беззащитного подло, а убить бывшего Короля – для такого злодеяния я и слова-то не подберу! И вот я превращаюсь в тюремщика! Сначала мне велят засадить в Бастилию графа де Ла Фер, затем я отвожу туда суперинтенданта финансов господина Фуке, после этого меня самого туда отвозят и обещают уморить голодом на глазах у моего лучшего друга. И, наконец, когда я нахожу, казалось бы, приемлемое решение, новый Король не видит для меня лучшего применения, нежели поручить мне отвезти прежнего Короля в тюрьму, в темницу на остров Пиньероль. И о чем это говорит, по-вашему, Франсуа?
— Я полагаю, что это доказывает, что новый Король так же точно опасается освобождения своего двойника, как этого опасался прежний Король, разве не так? — спросил Франсуа.
— Это доказывает, что новый Король столь же недальновиден, как прежний. Не обижайтесь, умоляю, Ваше Величество! Крепость Пиньероль на острове Сен-Маргерит меньше всего подходит для содержания узника такого рода. Ну сами подумайте! Ведь это остров! Он находится на расстоянии около мили от берега. Рядом находится ещё один остров, который с берега не виден! Если бы, например, Испанцы, решили ослабить Францию, организовав в ней гражданскую войну, то для них не было ничего проще, нежели с одним-двумя военными кораблями скрытно под прикрытием острова Сент-Онора подобраться к острову Сен-Маргерит, атаковать его и захватить узника. Дальше достаточно объявить его истинным Королём Франции и получите гражданскую войну. Этого вы добивались, Ваше Величество, когда отправляли вашего родного брата Филиппа в эту крепость? И разве этого добивается теперь Филипп, отправляя Его Величество Людовика XIV в то же самое место? С таким же успехом можно было просто вывести Его Величество за границу! Подобные же действия может предпринять и Сардиния, и Италия, и Османская империя. Им не хватает лишь информации об этом. Ваше Величество, вы загнали не одну сотню солдат для захвата господина д’Эрбле, но если у вас имеется сеть шпионов, вы должны были бы знать, что господин д’Эрбле уже побывал в Испании, и если вы хотели уничтожить всех, кто посвящен в вашу тайну, тогда либо вы верите, что господин д’Эрбле не собирается никого посвящать в эту тайну, а в этом случае вам лишь достаточно было бы договориться с ним о том, чтобы он не использовал более её против вас, либо вы ему в этом не верите, но тогда следовало бы исходить, что, как минимум, правительство Испании уже посвящено в эту тайну, поэтому истребив господина д’Эрбле, вы лишь дадите лишнее доказательство испанцам, что этот человек, действительно, был носителем некоей страшной тайной, а не являлся фантазёром, измыслившим несусветную выдумку! Ваши действия нелогичны, поскольку вы слишком доверяли господину Кольберу! И что же я вижу после того, как на ваше место приходит ваш брат? Он приглашает господина Кольбера и назначает его руководителем правительства Франции при себе. Прекрасно, что при себе, а не над собой, но очень плохо, что, убрав одного суперинтенданта, он ставит другого, хотя и в иной номинально должности, но отнюдь не с меньшими полномочиями. Увольте! Я устал от политики, я устал от армейской службы, я устал от государственных решений, опирающихся на амбиции мелких людишек, занимающихся борьбой за внимание суверена и за своё влияние на него. Тот Король или этот – какая разница? Я бы открыл двери и выпустил вас, Ваше Величество, если бы не считал, что таким действием либо убью вас, либо развяжу гражданскую войну, где будут гибнуть ни в чем неповинные граждане Франции. Что вы говорите? Вы дадите мне какие-то обещания при условии, что я вас отпущу? Я вас умоляю! Цену ваших обещаний вы продемонстрировали мне недавно в Бастилии. Кроме того, я не я буду, если Кольбер уже не отправил следом за нами десятка полтора шпионов, которые следят за передвижением кареты, за каждым её поворотом, за каждой переменой лошадей. Потому я и взял свою карету, что Кольбер полагает, что я никогда её не брошу, и буду ехать в ней сам до конца, до самого мыса Пуант-Круазет. Смешно, ей богу! Я потому и не пользовался каретой, что в седле мне удобней, а вовсе не потому, что берёг её для какого-то особого случая! Знаете ли, Ваше Величество, откладывать что-то на чёрный день, это, ей богу не моё! Я предпочитаю думать, что чёрный день никогда не настанет, или считать каждый день чёрным, чтобы иметь право пользоваться отложенным, поскольку твёрдо верю: когда этот самый чёрный день настанет, отложенного на него всё равно не хватит. Поэтому, Ваше Величество, отпустить вас мне мешает только одно обстоятельство. Это обстоятельство – ваше великое сходство с Вашим Величеством. Простите за каламбур. Надевать на вас железную маску – это курам на смех! Ведь маску можно снять. Вот если бы можно было изменить вашу внешность так, чтобы вы уже никогда не смогли стать причиной гражданской войны во Франции, тогда отпустить вас было бы справедливо и безопасно. Езжайте, действительно, куда-нибудь за границу и живите себе простым гражданским лицом, Бог с вами. Или вы верите, что ваш братец Филипп приедет через какое-то время и отворит двери вашей темницы и скажет вам: «Брат мой, простите меня, давайте править вместе»? Или того хуже – уступит вам своё место на троне со словами «теперь ваша очередь»? Вздор! Пустое. Я не стану выкалывать вам глаз или уродовать вашу щёку, обрезать ваши губы или уши. Это жестоко. Но, знаете ли, я был знаком с одним индусом. Они умудряются так раскрашивать своё лицо, что и родная мать не узнала бы своего ребёнка под этими цветными узорами. Впрочем, почему я сказал, что был знаком, я и сейчас с ним знаком. Между прочим, скоро мы приедем к его дому. Согласны ли вы покрыть своё лицо несколькими узорами, которые навсегда лишат вас возможности использовать ваше сходство с самим собой, чтобы вернуть себе трон или чтобы ввергнуть Францию в гражданскую войну? В этом случае вы получите полную свободу. Можете ехать, куда хотите! Или же вы предпочитаете, проводя томительные дни в заточении надеяться, что ваша внешность когда-нибудь позволит вам вернуть потерянный трон? Жизнь пройдёт в заточении, а эта возможность так и не представится. Подумайте, Ваше Величество, ещё не поздно круто изменить вашу жизнь, но остаться на свободе. В Индии, или, например, в Африке, подобные украшения на лице отнюдь не считаются чем-то из ряда вон выходящим. Разумеется, ни в одном городе Европы вы не сможете свободно гулять с необычными узорами на лице, но мы можем просто изменить линии рта и глаз за счет так называемых подкожных узоров. Вы утратите сходство с самим собой, но при этом сохраните своё лицо почти в полной неприкосновенности. Как вам такая идея? Почему же вы молчите? Только ли потому, что я не вытащил у вас изо рта эту отвратительную грушу, или вам нечего сказать? Что ж, Франсуа, дорогой, мы не можем больше мучить Короля, ему хочется вдохнуть воздух полным ртом, и сообщить нам свое мнение о нас и нашем поступке. Внимание, сейчас будет буря. Осторожно, Ваше Величество, я вынимаю кляп.

LXXXII. Гнев Короля

Едва лишь д’Артаньян вынул изо рта Короля кляп, как Людовик разразился чудовищной бранью.
— Капитан! — сказал он. — Вы имели наглость подло похитить меня, после чего ещё возомнили, что можете позволить себе поучать меня?! Вы – государственный преступник, вас следует казнить! Знайте же, убьёте ли вы меня сейчас, или позже, или отвезёте в темницу, Господь покарает вас, а также суд земной! Я призываю на вашу голову все громы небесные!
После этого Его Величество Людовик XIV позволил себе ещё ряд длиннейших эпитетов, которые наше перо решительно отказывается передавать. В последних оборотах речи Короля говорилось о родословной капитана, а также о его сходстве с обитателями той части загробного мира, которой религии всех стран запугивают свои народы, тщетно пытаясь сделать их от этого добрее и благородней.
При последних словах Короля д’Артаньян покачал головой и вновь вставил Людовику кляп в рот.
— Вы совершенно правы, Ваше Величество, — согласился он, — однако, должен заметить, что вы совершенно не приняли в расчет те сведения, которые я имел честь сообщить вам перед началом вашего выступления. Если не возражаете, мы некоторое время поедем в молчании. Вижу, не возражаете. Через час мы подъедем к дому моего знакомого индуса. Подумайте окончательно, что вы выбираете – татуировка, или пожизненное заточение. Должен напомнить, что распоряжение Филиппа, вашего брата, продолжающего править под именем Людовика XIV, не давало вам этого выбора, так что, предлагая его, я совершаю очередной бунт, но мне не привыкать. Забыл сказать вам, что имя вашего брата – Луи-Филипп, а также тот факт, что законами Франции близнецы имеют равные права, поэтому он имеет полное право называться Людовиком XIV, как по законам человеческим, так и по законам божьим.

LXXXIII. Франсуа

После получасового молчания капитан обратился к Франсуа.
— Между прочим, друг мой, ты собирался объяснить мне, за что твоя мать не любит гасконский характер.
— О, это очень простая история, капитан! — ответил Франсуа. — Муж моей матери был на тридцать пять лет её старше, и она никогда его не любила, а в брак вступила по принуждению опекуна, поскольку родители её были к тому времени мертвы.
— Что ж, такое встречается, но, как я погляжу, разница в возрасте не помешала достойному господину де Перрену заделать такого прекрасного молодца, каким ты являешься, — улыбнулся капитан.
— Муж моей матери не имеет никакого отношения к моему рождению, — улыбнулся Франсуа. — У неё был один молодой и резвый дружок. Вот от него-то она и родила меня.
— Что ж, не будем её осуждать. Если мужчина берёт себе жену на тридцать пять лет младше себя, он должен быть готов к такому повороту. Я бы ещё понял разницу лет на тридцать… Но тридцать пять – это перебор! Да ещё если его характер так не нравился его супруге, то тут дело – швах.
— Что касается гасконского характера, то её раздражал как раз характер этого молодого дружка, который, как я уже сказал, был моим отцом, — возразил Франсуа.
— А он, этот её любовник, стало быть, побивал её, или часто ей изменял? — спросил капитан.
— Ни то и ни другое, — ответил Франсуа. — Просто он крутил с ней шашни, а потом в один прекрасный день вскочил на коня и уехал покорять Париж.
— В этом нет ничего странного, ведь и ты тоже поступил также, разве нет? — спросил капитан.
— Возможно, но я перед этим не заделывал никакого ребёнка ни одной жительнице Гаскони! — ответил Франсуа.
— Как ты можешь быть в этом уверен? — усмехнулся д’Артаньян.
— Да просто я помню все свои дни и все свои ночи, — ответил Франсуа, — Во всяком случае – те, которые я проводил не один.
— Что ж, у тебя хорошая память, сынок, — улыбнулся капитан. — У меня в твои годы была такая же.
— В этом случае вы, вероятно, помните Вевьен Фезансак? — спросил Франсуа.
— Вевьен Фезансак? Малышку Вивьен?! — вскричал капитан. — Боже мой! Конечно помню! Но ведь твоя фамилия, кажется, де Перрен, — удивился капитан.
— Моя мать овдовела задолго до моего рождения, а это имя второго мужа моей матери, который меня усыновил и на которое она меня записала, — просто ответил Франсуа.
— Так ты – сын Вевьен Фезансак? — спросил капитан. — А как же звали твоего отца?
— Его звали Шарль де Кастельмор, господин капитан, — ответил Франсуа.
— Чёрт побери! Сын Вивьен! Сколько же тебе лет? — вскричал д’Артаньян.
— Двадцать два, господин капитан, недавно исполнилось, — ответил Франсуа.
— Точно! Разрази меня гром! Франсуа! Обними своего отца! — воскликнул капитан.
— Вот этого? — с недоверием спросил Франсуа, показав кистью руки на связанного Короля.
— Да меня же, меня, чёрт тебя побери! — воскликнул д’Артаньян. — Ведь я же заезжал к твоей матери по старой памяти около двадцати трех лет тому назад! Чёрт побери! Я нисколько об этом не жалею! Франсуа, дорогой мой! Вот почему нас находят так похожими!
— Мне кажется, что вас нос, господин капитан, намного больше моего… — лукаво сказал Франсуа.
— Иди ты к чёрту!!! — весело сказал д’Артаньян, обнял сына и расхохотался так, что карета задрожала.
— Знаете, что, сир? — обратился капитан к Людовику. — Ей-богу, по такому случаю я бы выпустил вас на все четыре стороны, и катись оно всё ко всем чертям!
Людовик с надеждой взглянул в глаза капитану.
— С удовольствием бы отпустил, клянусь честью! Но не могу, — грустно сказал капитан. — Во-первых, вас убьют те шпионы, которые наверняка едут за нами. А если не убьют вас, тогда убьют вашего брата Филиппа. Оба эти исхода мне не нравятся. Если же не убьют вас обоих, тогда во Франции в междоусобных войнах погибнет столько народа, что лучше было бы мне самому задушить вас вот этими собственными руками. Итак, я не могу пойти на это. Во-вторых, если я выпущу вас, а вы вернёте себе трон, тогда вы казните и меня, и моего сына, а я не привык терять сыновей, едва обретя их. Сыновьями, знаете ли, не разбрасываются, это вам не котята какие-нибудь. Но отвезти вас в Пиньероль было бы крайне глупо. Остаётся одно. Как ни жаль мне расставаться с Франсуа, едва обретя его, и как ни жаль расставаться с вами, Ваше Величество, пока вы так мило молчите, я всё же позволю на некоторое время покинуть вас и доверить своему сыну. Франсуа, дорогой, отныне ты – капитан д’Артаньян, который везёт своего пленника аббата д’Эрбле в крепость Пиньероль. В ближайшем удобном месте я покину вас и устрою небольшую засаду на тех, кто едет следом за нами, а они едут, можете в этом не сомневаться. Когда я узнаю, кто они и сколько их, мы решим, что нам делать. Если я вас не догоню, встретимся в Лионе, в трактире Серебряная Шпага.

Настроение д’Артаньяна, пожалуй, можно было передать следующе песней:

Опять пошатнулась империя
В ней тайно сменился Король.
Но всё же как прежде не верю я,
Что верно сыграл свою роль.

Подлоги, интриги и хитрости
Меняют империй судьбу.
Всё это из жизни бы выбросить,
Видал я всё это в гробу!

Величества с тронов выкидывать,
Поверьте, никак уж нельзя!
Но что же прикажете выдумать,
Когда под ударом друзья?

Король по законам Всевышнего
Поставлен над нами навек.
Лишь только не делал бы лишнего,
Лишь был бы хоть чуть человек.

Лишь не был бы чёрствой машиною,
Сосущей из подданных кровь,
И не был бы мерзкой скотиною,
Крадущей чужую любовь.

Исхода не видел я лучшего,
Чем вырвать и жало, и яд!
Король, словно жалкое чучело
Спелёнут, похищен, изъят.

И вот я жестоким тюремщиком
Везу его прочь от двора,
И слёзы струятся по тем щекам,
Которые спрятать пора.

Так что ж в настроенье подавленном
Я словно ребёнок грущу?
Я эти интриги оставлю вам,
Ведь больше так жить не хочу!

LXXXIV. Кое-что о морепродуктах

Как, вероятно, помнят наши дорогие читатели, мы оставили Портоса вместе с дю Шанте близ малоизвестного городка Канны. Д’Артаньян настоял, чтобы Портос непременно выехал в Шотландию, где поселился бы в домике Монквиль на побережье реки Клайд, а также вызвал туда из Лондона мисс Мэри Грефтон и двух-трёх её тётушек при наличии таковых.
Сомневаясь в том, что Портос в точности выполнит его поручение, капитан повторил эти инструкции лейтенанту дю Шанте, которого особо просил проследить, чтобы Портос покинул Францию как можно скорее, находя пребывание Портоса в ней крайне опасным для его здоровья.
Согласно инструкциям капитана, Портос и дю Шанте должны были доехать до Сан-Ремо, откуда кораблем направиться в Барселону. Далее им следовало посуху добраться до Бильбао, откуда выехать морем в Шотландию. Капитан справедливо рассудил, что в направлении на восток шпионов Кольбера они уже не встретят, поскольку Кольбер, должно быть, получил от Короля сведения о том, что д’Артаньян может попытаться добраться до острова Сен-Маргерит, тогда как Сан-Ремо расположен намного дальше на восток, где ожидать д’Артаньяна не имело никакого смысла.
В Сан-Ремо дю Шанте оставил Портоса в одном из прибрежных трактиров и умолял его не покидать его ни при каких обстоятельствах, сам же лейтенант направился на побережье для того, чтобы зафрахтовать какой-нибудь корабль или найти иной способ оказаться на борту судна, отплывающего в Барселону.
Целых десять дней лейтенанту не удавалось подыскать подходящий корабль, наконец, в один прекрасный день, возвратившись в трактир, дю Шанте объявил Портосу, что вечером они отплывают.
— Подкрепимся перед дорогой! — сказал Портос и велел трактирщику нести всё, что у него есть съедобного.
— Я бы не советовал наедаться слишком плотно, — отметил дю Шанте, — на море ожидается качка, а ждать с отплытием мы не можем.
— Пустяки! — ответил Портос. — Хороший перекус мне никогда не вредил.
Однако, когда перед Портосом было выставлено блюдо с рисом и какими-то странными кусочками между ним, барон был весьма удивлён видом предложенного блюда.
— Что это ты мне принёс, мошенник? — с подозрением спросил он мальчишку, накрывавшего на стол.
— Это блюдо из риса и морепродуктов, — ответил мальчуган. — Хозяин сказал, что все остальные запасы вы за последние десять дней истребили, поскольку поставщики мяса не поспевают за вашими аппетитами. Но это очень хорошая еда, не волнуйтесь.
— Объясни-ка мне, малышок, что именно за кусочки я вижу здесь среди обычной рисовой каши, которую едят крестьяне?
— Это изысканные устрицы, креветки, кусочки осьминогов и кальмаров, — ответил паренёк.
— Безобразие! — воскликнул Портос. — В этих приморских городках кормят чем попало! Не удивительно, что здесь так мало народу! Какой дурак приедет в это ваше Сан-Ремо, где честных католиков кормят какими-то китайскими морскими жужелицами!
После этого Портос осторожно попробовал кусочек креветки, но нашёл её весьма вкусной. Тогда он решился попробовать устрицу, и нашёл её тоже вполне съедобной. Отведав кусочек осьминога, он счел его несколько более упругим и безвкусным, чем следовало бы, но ничуть не хуже баранины. Убедившись, таким образом, что ему предлагается, по всей видимости, не такая уж отвратительная еда, какой её можно было счесть по её внешнему виду, он взял самую большую ложку, которую нашел на столе, и стал черпать месиво из каши и морепродуктов прямо из горшка, отправляя всё это в рот и запивая токайским вином. Изрядно насытившись, он счел себя готовым к морскому путешествию.
Через два часа небольшая шхуна понесла Портоса и дю Шанте по направлению к Барселоне. Качка была, как и предупреждал лейтенант, достаточно сильной, но поначалу Портос вовсе не обращал на неё внимания, стоя на палубе и с интересом вглядываясь в даль.
Через некоторое время он подумал, что, пожалуй, дю Шанте был в чём-то прав, говоря, что перед морским путешествием целесообразно слегка ограничить аппетиты.
Час подобной качки окончательно убедил его в правоте дю Шанте, поскольку Портосу с трудом удавалось заключить мирное соглашение со своим желудком.
Спустя ещё полчаса желудок нарушил это перемирие и объявил боевые действия против своего хозяина, причем сразу на два фронтах.
Утомлённый борьбой за своё безмятежное существование и полностью проигравший оба сражения, как на верхнем полигоне, так и на нижнем, Портос мечтал лишь о том, чтобы корабль пристал пусть даже к самому крохотному островку во всех четырех океанах мира, лишь бы получить хотя бы кратковременную передышку от качки, при которой можно было бы возобновить мирные переговоры с собственным организмом.
Наблюдая признаки прискорбного состояние духа гиганта, лейтенант согласился с необходимостью дать барону сухопутный отдых при первой же возможности.
Поскольку мыс Кап-д’Антиб уже остался далеко позади, ближайшей сушей, способной предоставить барону средства для заключения перемирия, оказался остров Сен-Маргерит.
Капитан суденышка велел направить корабль к восточной оконечности острова, после чего на берег выскочили два матроса, которые подхватили сброшенные им концы канатов и прочно привязали их к двум выступам скалистого берега. Едва лишь был спущен лёгкий трап, Портос первым соскочил по нему на берег и скрылся в ближайших кустах для избавления от следов пребывания морепродуктов в своём организме, применяя также оба пути эвакуации сил сопротивления.
Дю Шанте задержался, обсуждая с капитаном вопрос о том, в какое время лучше будет отправиться в дальнейший путь, поэтому едва лишь он сошел, наконец, на берег, Портос встретил его уже в относительно приподнятом настроении. Во всяком случае, он был убеждён, что заключил со своим желудком не хрупкое перемирие, а твердый и нерушимый мир.
— Если, барон, вы поправили своё здоровье, вскоре мы можем плыть дальше, — сказал он Портосу.
— Нет уж, дудки! — возразил Портос. — Мне требуется, как минимум, час для того, чтобы вернуться в прежнее состояние и быть готовым к дальнейшим пыткам при помощи воды и ветра!
— Мне, однако, кажется, что вы уже отдохнули и выглядите очень неплохо, — с сомнением сказал дю Шанте.
— Внешность обманчива, мой дорогой! — вздохнул Портос. — Я всё ещё ощущаю слабость. Видите ли вы вон тот камень? — с этими словами Портос указал на один из огромных камней, лежащих на берегу.
— Вы хотите прилечь на нём и отдохнуть? — спросил дю Шанте.
— Не то! — отмахнулся Портос. — Если бы я был полон сил, я непременно бы перевернул его в качестве разминки. Теперь же стоит мне подумать об этом, к горлу подкатывает странное чувство, которое сообщает мне, что не от всех останков осьминогов я уже освободил свой организм. Никогда не ешьте осьминогов, мой друг! — наставительным добавил он. — Море, по-видимому, не хочет расставаться со своими, простите, морепродуктами. Поэтому оно потребовало от меня их возвращения, с чем я не мог долго спорить.
— Мне кажется, что не только море потребовало от вас свою дань, барон, — улыбнулся дю Шанте.
— Чахлые кустики, которым удалось вырасти на этой скудной почве, будут мне за это благодарны, — отмахнулся Портос, — но я также благодарен им за предоставленное укрытие. Это я называю взаимовыручкой! Однако, задача поправки здоровья требует, чтобы я слегка прогулялся вдоль острова. Не составите ли вы мне компанию, дорогой дю Шанте?
— Что ж, идёмте, барон, — согласился дю Шанте. — Прогуляться по острову будет приятнее, чем просто сидеть на этих мокрых скалах и ждать вашего полного выздоровления.
— Обратите внимание на великолепный форт на северной части острова! — проговорил Портос, к которому стало понемногу возвращаться его обычное хорошее настроение. — Эта крепость подошла бы для обороны острова, но она построена не с той стороны. Ведь остров принадлежит Франции, и крепость построена со стороны Франции.
— Полагаю, что когда-то этот остров не был французским, и это объясняет, что крепость построена на той его стороне, которая обращена к французскому берегу, — ответил дю Шанте.
— Нам не зачем гадать! — сказал Портос. — Мы ведь можем заглянуть в эту крепость и спросить у коменданта, какова история этой крепости. Я ведь и сам принимал участие в проектировании военных укреплений и даже руководил строительством по этим чертежам, поэтому мне небезынтересно будет ознакомиться с крепостью поближе.
— Что ж, надеюсь, нас пустят внутрь и покажут то, что вас интересует, — ответил дю Шанте.
— Отчего же не пустить? — удивился Портос. — Ведь крепость – французская, а мы с вами – граждане Франции, к тому же люди военные!
— Нам потребуется доказать, что мы не шпионы, — с сомнением сказал дю Шанте.
— Доказательства подобного рода всегда при мне! — гордо ответил Портос и похлопал рукой свою верную шпагу, с которой он предпочитал никогда не расставаться.

Когда Портос и дю Шанте подошли к крепости, навстречу им вышел стражник и внимательно оглядел их.
— Что вы здесь делаете, господа? Что вам угодно? — спросил он.
— Я лейтенант дю Шанте, мы плывём, совершая малый каботаж, на судне «Магали» и решили сделать небольшую остановку, — ответил дю Шанте. — А это мой попутчик барон дю Валон.
— Я слегка утомился качкой, сержант, и решил сделать двухчасовой перерыв в плавании. Если вы не возражаете, мы бы хотели засвидетельствовать почтение коменданту крепости, господину де Сен-Мару.
— Вы знакомы с господином де Сен-Маром? — спросил сержант.
— А как же! — усмехнулся Портос. — Ведь мы в прошлом сослуживцы! Когда я прочитал название крепости, я вспомнил, что знаком с его комендантом и припомнил его имя, вот и все! Когда-то и он, и маркиз де Безмо служили мушкетёрами у де Тревилля! Отличное было время! Так что в случае, если господин де Сен-Мар будет настолько любезен, что выйдет к нам или пригласит зайти, наше время на острове пройдёт и с пользой, и с приятностью. Созерцание свинцовых волн утомляет путешественника, хочется взглянуть на что-нибудь более стабильное, как, например, эти крепостные стены.
— Я доложу о вас коменданту, вероятнее всего он вас примет, — ответил сержант. — Вам чрезвычайно повезло. Если бы вы прибыли несколькими днями раньше, мы бы не подпустили вас к крепости ближе, чем на мушкетный выстрел, — ответил сержант.
— Вы бы стали стрелять в своих соотечественников, не проявляющих никаких признаков агрессии? — удивился дю Шанте.
— Что поделать! Таков был приказ Короля, — ответил сержант.
— Наш славный Король постоянно хочет меня убить, — проворчал Портос, когда сержант скрылся за дверями крепости. — Один раз ему это почти удалось, чёрт побери! Я бы на его месте уже успокоился! Нет, в самом деле, если я ему так не нравлюсь, может быть, он вызовет меня на дуэль, а там посмотрим, на чьей стороне фортуна?
— Господин дю Валон, я полагаю, что в данном случае приказ был направлен не против вас персонально, а против любого, кто попытался бы вступить в контакт с узником, — шепнул ему дю Шанте.
— Господин барон дю Валон! — воскликнул де Сен-Мар, появившийся в этот миг в дверях крепости. — Заходите, заходите, очень рад! Ужин скоро будет готов.
— Благодарю, господин де Сен-Мар, от ужина я сегодня, пожалуй, воздержусь, — сказал Портос, слегка бледнея. — Не найдётся ли у вас чаю? Просто чаю, этакого, покрепче? Скажем градусов на двадцать пять-тридцать?
— Имеется «боше», — ответил де Сен-Мар.
— Не знаю, что это такое, но по названию чувствую, что это именно то, что требуется мне для переговоров со своим желудком! Благодарю вас, господин комендант!

— Знаете ли, вам несказанно повезло приехать именно сейчас, а не несколькими днями ранее, — сказал де Сен-Мар, наливая щедрой рукой Портосу «боше».
— В чём же, собственно говоря, наше везение? — спросил Портос после того, как отблагодарил коменданта кивком и единым махом вылил в себя содержимое кубка.
— У нас тут был весьма неудобный узник. Было предписание исключить любое общение с ним.
— И вы, действительно выстрелили бы в нас, если бы мы подошли ближе положенного? — удивился Портос.
— Приказы не обсуждаются, — ответил Сен-Мар, пожимая плечами и вновь наполняя кубок Портоса. — Я полагаю, что этим узником была весьма знатная персона. По всей видимости, это был герцог де Бофор, или же суперинтендант финансов Фуке. Я бы не стал высказывать свои предположения, но поскольку узник больше не под моей ответственностью, с меня сняли все ограничения на этот счёт.
— Почему же вы решили, что это был герцог де Бофор или суперинтендант Фуке? — спросил дю Шанте.
— Это был узник такого рода, которого следовало называть монсеньором, — сообщил комендант.
— Господина д’Эрбле тоже следует величать монсеньором, — отметил Портос. — Он лицо духовное. Я надеюсь, что не он был вашим узником.
— Полагаю, что нет, — согласился Сен-Мар. — Ведь господин д’Артаньян, который два дня тому назад забрал его, не стал бы называл его монсеньором своего друга д’Эрбле. — ответил де Сен-Мар. — Впрочем, такое обращение специально предписывалось в приказе Короля, который господин д’Артаньян мне предъявил, и, кстати, оставил у меня для ведения отчетности по этому делу.
— Д’Артаньян? Так он забрал его? То есть я хочу сказать, что он приезжал к вам? — спросил Портос. — Позвольте-ка, разве ваша крепость называется Пиньероль? Я прочитал на входе название «Королевский Форт», и поэтому вспомнил, что слышал когда-то, что вы служите комендантом именно этой крепости.
— Всё так, дорогой барон! — согласился де Сен-Мар. — Пиньероль.
— Но это же местечко на севере Италии! — удивился Портос. — И там, мне кажется, есть своя крепость с таким же названием.
— Зачем же Его Величеству посылать государственных преступников в крепость, находящуюся за пределами Франции? — сказал де Сен-Мар и с улыбкой добавил, — Вы что же полагаете, что у нас своих тюрем недостаточно? На этот счёт можете не волноваться, дорогой барон. Если бы понадобилось посадить в тюрьмы всех дворян королевства, то и в этом случае казематов хватило бы.
— Узнаю предусмотрительность кардинала Ришельё! — ухмыльнулся Портос. — Он понастроил их достаточно, и к тому же переоборудовал крепости в тюрьмы. Как, вы сказали, называется этот напиток?
— «Боше», господин барон, вот извольте, — ответил де Сен-Мар, снова наполняя кубок Портоса. — В служебных документах эта крепость называется Пиньероль из соображений … Ну, словом, так она называется в приказах Короля. Кардинал Ришельё, которого вы только что упомянули, нарочно придумал эту кодовую систему вторых названий крепостей для приказов для того, чтобы… Ну, словом, чтобы запутать тех, кому это не следует знать. Но ведь капитан д’Артаньян разбирается в этой системе как в ремешках своего седла, то есть я хочу сказать, что с закрытыми глазами он отыщет любую крепость Франции хоть на карте, хоть на местности, и его этими названиями не собьёшь.
— Да, вы правы! Выпьем за нашего славного капитана д’Артаньяна, пусть ему сопутствует удача! — воскликнул Портос. — Впрочем, мой кубок, кажется, уже снова пуст, — сказал он огорченно.
— Это мы сейчас исправим, — ответил де Сен-Мар, собираясь налить Портосу ещё.
— Нет, благодарю, на сегодня достаточно, — отклонил заманчивое предложение Портос. — Сегодня мне следует относиться к своему организму несколько мягче, чем обычно. Впрочем, полстаканчика за капитана д’Артаньяна, я, пожалуй, опрокину, с вашего позволения, но это уже точно последняя на сегодня!
Через несколько минут Портос и дю Шанте, отужинав и отблагодарив коменданта засобирались в путь.
— Вы славный человек, господин де Сен-Мар! — сказал Портос, поднимаясь из-за стола. — От всей души благодарю за оказанное гостеприимство! Приезжайте как-нибудь ко мне в Пьерфон, поохотимся вместе на кабана, или на косулю.
— Мой дом теперь здесь, господин барон, и покидать крепость мне не полагается, — грустно сказал де Сен-Мар. — Такие радости, как встреча с былыми сослуживцами выпадают нечасто. Это я должен вас благодарить за визит.
— Мы с капитаном изрядно попользовались вашими запасами, и я хотел бы…
— Не беспокойтесь, барон, здесь не трактир, и здесь с вас денег за постой не возьмут, — ответил де Сен-Мар.
— Но ведь мы ввели вас в такие расходы! — возразил Портос.
— На моего бывшего узника было отпущено весьма неплохое содержание, и господин д’Артаньян сообщил, что это содержание не будет приостановлено, хотя узника он забрал. По всей видимости, скоро его привезут обратно, ну а пока я с чистой совестью могу часть припасов использовать на угощение моих добрых сослуживцев. По крайней мере, моя совесть успокоится тем, что я трачу казённые деньги не только на себя, но и на вас, ведь если вы посетили крепость, принадлежащую Королю, то вы – гости Короля! А Королю не пристало брать деньги за еду со своих гостей.
— Благодарю вас, любезный господин де Сен-Мар, благодарю за всё. Нам, пожалуй, надо идти.
— Что же вы поплывёте на ночь глядя? Переночуйте в крепости, а на рассвете отплывёте! — предложил де Сен-Мар.
— По правде сказать, нам не следует долго оставаться на суше. Таково предписание тех, кто нас направил, — неуверенно сказал Портос.
— Ну, это не совсем уже и суша, ведь это остров, — возразил де Сен-Мар. — Мы бы сыграли партию-другую в ломбер или карамболь.
— Право не знаю! Что вы скажите на это счёт, дю Шанте? — спросил дю Валон.
— У нас на корабле целая команда, — ответил дю Шанте. — Мы слишком сильно стесним господина коменданта.
— Ничуть не стесните, сказал бы я вам, лейтенант, если бы был человеком штатским, но тут вы, к сожалению, правы. Принимать более двух-трёх человек в крепости без особого разрешения я не имею права. Поймите меня правильно. Но вы можете переночевать на корабле или остановиться лагерем на берегу, это всё же лучше, чем плыть в такую погоду. Мне кажется, ночью будет буря. И если господин барон утомился от созерцания волн, я могу предложить ему и вам, лейтенант, отдых в крепости, — предложил де Сен-Мар.
— Вы полагаете, что качка усилится? — с тревогой спросил Портос. — Чёрт бы побрал эти морепродукты! Мой вам совет, господин де Сен-Мар, никогда не ешьте осьминогов. Ни в каком виде. А также устриц и креветок. Ни крошки!
— Я предупрежу капитана, что мы ночуем на острове, — сказал де Шанте. — Оставайтесь в крепости, барон, а я переночую на корабле. Всего доброго!
После этого дю Шанте решительно направился в сторону стоящего корабля, а де Сен-Мар взял под руку Портоса со словами:
— Меня недавно научили одной весьма занятной карточной игре, но для неё требуется не менее четырех партнеров, а у меня, если не считать тех, кто несёт службу или отдыхает после ночного дежурства, никогда не набирается четырех человек!
— Понимаю, — сказал Портос. — В целом я неплохо переношу качку, господин комендант, уверяю вас. Но эти проклятые осьминоги! Они такие коварные!

LXXXV. Сборы дю Трабюсона

Придя домой, дю Трабюсон с гордостью выложил перед женой свой патент капитана королевской гвардии.
— Господин Кольбер лично присвоил мне это звание! — заявил он.
— Как, Дидье?! Минуя звание лейтенанта и старшего лейтенанта, ты единым махом из младшего лейтенанта стал капитаном? — удивилась мадам Оливия дю Трабюсон, которая прекрасно разбиралась в воинских званиях, и не только.
— Я последовательно побывал во всех этих званиях. Господин Кольбер выдавал мне патенты на эти звания, и тут же их рвал, заменяя патентами на более высокое звание, — гордо сказал капитан дю Трабюсон. — Твой Дидье ещё кое на что способен! И, между прочим, старший лейтенант д’Эльсорте теперь является моим подчинённым! А кроме того, лейтенант де Лорти! Они уже предупреждены и готовятся к поездке. Завтра утром мы с ними выезжаем в поход, вероятнее всего в Канны.
— Фи! В Канны! — надула губки мадам Оливия дю Трабюсон. — Я бы могла поехать с тобой, если бы тебя отправили в место поприличнее. Между прочим, твой патент младшего лейтенанта ведь никто не порвал! Его можно продать!
— Не думаю, что это правильно, — с сомнением ответил дю Трабюсон.
— Подумай сам! Если коннетабль, или капитан мушкетёров, или маршал, или комендант крепости уходит в отставку, он ведь может передать свою должность сыну, или продать, — продолжала убеждать мужа мадам Оливия.
— Но я ведь не ухожу в отставку! — воскликнул Дидье.
— Ты оставляешь эту должность, не важно, потому ли, что ушёл в отставку, или потому, что получил новую должность. Старый патент тоже годится. Можешь передать его сыну, или, например, мне, — подытожила мадам Оливия.
— Тебе-то он на кой чёрт? — удивился Дидье. — Хочешь создать женский батальон? — при этих словах Дидье весело расхохотался, представив, как будут подпрыгивать на конях воительницы, обладающие такими формами, как у мадам Оливии.
— Я тоже могу скакать на коне и получать за это деньги и звания! — гордо заявила Оливия.
— Что ты можешь получить, так это хороших тумаков от меня, прямо здесь и сейчас, — ответил Дидье.
— Полегче, приятель! — шутливо запротестовала Оливия. — Смотри-ка, вот он, твой патент младшего лейтенанта. Здесь сказано, что патент даёт право на чин младшего лейтенанта, и что получателя патента зовут Дидье де Трабюсон. В качестве твоей супруги я тоже зовусь мадам Дидье де Трабюсон. Так что это патент вполне может считаться оформленным на меня!
— С той только разницей, что баб не берут в гвардию, мадам «младший лейтенант Дидье де Трабюсон»! — передразнил Дидье свою супругу.
— Ладно, ладно, я пошутила. Но я ведь могу поехать с тобой в качестве сопровождающей тебя супруги! Хотя Канны – это так скучно!
— Я не собираюсь таскать за собой баб, — отрезал Дидье.
— Скажи мне милый Дидье, только скажи правду, потому что я отлично умею видеть по твоим глазам, когда ты лжешь. — произнесла мадам Оливия, беря мужа за подбородок. — Ты едешь воевать или шпионить?
— Я офицер, а не шпион, — буркнул Дидье, отводя глаза.
— Хочешь убедить меня, что фактически глава правительства интендант финансов Кольбер повышает через два звания обычных офицеров, которые проливают кровь за Короля на фронтах? — улыбнулась мадам Оливия. — Не лги мне, ты этого не умеешь. Только не мне. Кого угодно ты можешь обмануть, но не меня, нет, не надейся.
— Разумеется, я не собираюсь бежать со шпагой в атаку… — пробормотал Дидье.
— Вы, мужчины, глупцы! Вы думаете, что из офицера, привыкшего ходить строем и ездить по струнке, что равносильно тому, чтобы на нём трёхфутовыми буквами было написано «Гвардеец Короля», может получиться хороший шпион? — усмехнулась Оливия. — Ваш Кольбер ничего не смыслит в делах добывания информации, если поручает эти дела таким олухам как ты, дорогой Дидье.
— Ах ты дрянь! Это я-то – олух!? Я, между прочим, капитан королевской гвардии! — возмутился Дидье.
— Ладно, я ничего не имею против министра, который повышает моего мужа до капитана. Но я хочу тебе помочь, дурачок! — сказала Оливия таким сладким голосом, что Дидье готов был признать, что не только «дурачок», но и «олух» – это очень ласковые слова.
— Ну ладно, ладно, подумаю, – снисходительно ответил Дидье, после чего поспешил доказать Оливии, что, став капитаном, он не перестал быть её мужем.

Наутро де Трабюсон узнал, что Кольбер не может снабдить его приказом о выдаче узника крепости Пиньероль, подписанным Королем. По некоторой непонятной причине, Король перестал подписывать бумаги Кольбера не глядя. Каждую бумагу он тщательно прочитывал, и подписывал лишь в том случае, если полностью её одобрял. Очень часто он стал задавать вопросы о причинах необходимости подписания той или иной бумаги. Кольбер сообразил, что приказ об изъятии узника, который ещё не помещён туда, будет выглядеть весьма подозрительно, Король может решить, что Кольбер замыслил какой-то заговор, поэтому он ловко изъял это приказ из стопки бумаг, заготовленных для подписания, после чего сам сделал внизу приписку «Во исполнение воли Короля Франции настоящее подтверждаю: интендант финансов Жан-Батист Кольбер».
Кольбер не знал, что согласно приказу Короля, в отношении данного узника ничьи приказы, кроме приказов, подписанных лично Королем, не действительны.

Едва получив приказ, де Трабюсон в сопровождении д’Эльсорте и де Лорти выехал по следу кареты д’Артаньяна. Скрепя сердце, он разрешил мадам Оливии ехать с ними, поначалу решив объяснить двум офицерам, что прихватил её, чтобы она могла посетить сестру недалеко от Канн, но в конце концов решил ничего им не объяснять. «Я для них начальник! — сказал он себе. — И мне, и им следует привыкать к тому, что моё решение не требует обоснований или объяснений, их дело – принимать мои решения подчиняться им!»

LXXXVI. Готан Кумар

На краю небольшой деревни стояла лачуга, продуваемая всеми ветрами. Д’Артаньян соскочил с коня и без стука зашёл в лачугу.
— Мир тебе, Готан Кумар, — обратился он к почти полностью голому смуглому и худому старику, сидевшему неподвижно в странной позе в центре комнаты.
Старик посмотрел на д’Артаньяна и снова углубился в самосозерцание.
— Сожалею, что отвлекаю тебя от самосозерцания. Дело не терпит отлагательств. Требуется изменить лицо человека до неузнаваемости, действуя при этом как можно деликатнее, не оскорбляя достоинства.
Старик посмотрел на усы и бороду капитана.
— Благодарю, мой друг, но это не годится. Нет, это не он хочет спрятаться от людей, а надо сделать так, чтобы он не мог быть похожим на себя и не мог восстановить свою внешность. Поэтому усы и борода не решают проблему. Кроме того, он уже носит бородку и усики. Примерно, как у меня.
Старик сделал круговое движение глазами.
— Большие бородавки во всё лицо? — расхохотался он. — Пожалуй, это чересчур жестоко для нашего случая. Нет, умоляю, нужно более деликатное решение. Заранее предупреждаю: отрезать уши, губы и носы мы не будем, протыкать щёки и вшивать кольца тоже. Это европеец, француз. Ему же с этим жить!
Старик закатил глаза к небу и снова вернул свой взгляд в себя.
— Большая круглая точка над переносицей? — задумался д’Артаньян. — Что ж, это конструктивно, но, боюсь, недостаточно. Можно представить ситуацию, когда эта мера лишь создаст несущественные препятствия для того, чего ни в коем случае нельзя допустить, но подобные препятствия можно преодолеть. Нет, не подходит, — отверг новое предложение старика д’Артаньян.
Старик поводил глазами из стороны в сторону.
— Точечная татуировка вокруг контура глаз и губ, если её сделает специалист высокого класса может заметно изменить общий вид лица. Но, боюсь, этого также будет недостаточно, — снова ответил д’Артаньян.
Старик сделал глазами круговые движения сначала в одну сторону, затем в другую.
— Покрыть всё лицо узорами, это, конечно был бы выход, но как потом такому человеку жить в обычной европейской стране? — спросил д’Артаньян.
Старик закрыл глаза и снова открыл.
— Отправить в колониальные страны. Я подумаю над этим, — с сомнением согласился д’Артаньян.
Старик приподнял одну бровь.
— Я тоже рад был повидаться, но я ещё не ухожу, — кивнул головой д’Артаньян. — Мне необходимо вещество, которым делаются узоры. Ну то самое, которое вы вкалываете под кожу. Я возьму немного. Где оно лежит?
Старик указал глазами на одну из полок в углу комнаты.
— Да здесь у тебя сам чёрт ногу сломит! — воскликнул д’Артаньян. — Эта? — спросил он у старика, указывая рукой на одну из банок. — Или эта? Или вон та? Вот эта. Ясно. Это точно?
Открыв ту банку, на которую старик указал каким-то особым выражением глаз, капитан потрогал вещество, находящееся в ней, понюхал и снова потрогал.
— Ценю твой юмор, уважаемый Готан Кумар, — сказал он, — но мне сейчас не до шуток, и я, к тому же тороплюсь. На кой чёрт мне нужен самый обыкновенный порох?
Старик закрыл глаза, после чего с достоинством посмотрел в глаза капитану.
— Не порох? Как же не порох, когда и структура, и цвет, и запах, — капитан снова более внимательно понюхал таинственный порошок, — ну да, запах. Нет, это точно порох! Ты утверждаешь, что ничего подобного? Черт побери, но я же вижу, что это порох. Нет, что ты, я тебе верю! Но я хочу проверить. Минутку.
Капитан повернулся и направился к выходу из хижины.
— Не советую портить свой мушкет, — спокойно произнёс старик.
— Так ты не медитировал? — воскликнул д’Артаньян.
— Нет, — ответил тот, кого капитан называл Готан Кумар.
— Какого дьявола тогда ты со мной не разговаривал? — удивился капитан.
— Хотел лишний раз потренировать тебя понимать язык глаз.
— Хорошо, ладно, твоя взяла. Так это не порох? Точно?
— Ты собирался зарядить это зелье в мушкет и попробовать выстрелить. В этом случае твой мушкет после этого можно выбросить. — спокойно ответил Готан Кумар.
— Но это же невозможно! И запах, и цвет! Всё в точности как у пороха! — вновь удивился капитан.
— И вкус тоже, если бы ты попробовал на язык, — уточнил старик. — Это древнее зелье, специально замаскировано своими качествами под порох. Применялось в те времена, когда Китай воевал с Индией.
— Зачем оно тебе здесь? — спросил капитан.
— Была возможность привести, я привёз. — ответил Готан Кумар.
— Много у тебя этого зелья? — спросил капитан.
— Та банка, которую ты держишь, — ответил старик.
— Я беру всё. Ты не возражаешь?
— Кришна послал, Кришна забрал, Кришна пришлёт что надо, Кришна не пришлёт, если не надо, — спокойно ответил старик.
— Ну тогда тут тебе Кришна просил передать пять пистолей, — сказал д’Артаньян и положил деньги на полку, откуда взял зелье.
Старик сменил позу и закрыл глаза.
Д’Артаньян закрыл двери хижины и ушел, унося с собой жестяную банку, до верху наполненную веществом, поразительно напоминающем порох.

LXXXVII. Четверо гвардейцев

Кольбер размышлял над одним из проектов, когда к нему без доклада вошёл майор королевских гвардейцев граф де Шюзо.
— Господин Кольбер, — сказал майор после того, как гость и хозяин обменялись соответствующими приветствиями. — Ваше положение при Его Величестве весьма завидное, но…
— Моё положение, господин майор, никак нельзя назвать положением при Его Величестве, — возразил Кольбер, — поскольку я не фаворит и не фаворитка, а министр. Моё положение, таким образом определяется не по отношению к Королю, а по отношению к правительству. Так вот, милостью Его Величества в настоящий момент я это правительство возглавляю.
— Таким образом, вы находите возможным выдавать патенты моим гвардейцам и командировать их в неизвестных направлениях с неизвестными целями, — сказал майор хотя и по-прежнему возбужденно, но уже более спокойно.
— Уточнение. Вы сказали, что я нахожу это возможным. Я отвечу, что я нахожу это необходимым, — ответил Кольбер.
— В таком случае, быть может, вы сочтете для себя возможным, или, простите, необходимым, выписывать патенты и на майора королевской гвардии? — спросил майор вновь обостряющимся тоном.
— Я не исключаю этого, — спокойно ответил Кольбер.
— Не сочтите за дерзость, но следует ли вам вмешиваться в дела королевской гвардии? — спросил майор, пытаясь говорить совершенно спокойным тоном, понимая, что проигрывает это сражение.
— Я перестану вмешиваться в это дело сразу же, как только моё вмешательство перестанет быть необходимым. — столь же спокойно ответил Кольбер. — Позвольте поинтересоваться, господин майор, где в настоящее время находятся четыре ваших гвардейца, фамилии которых: дю Буа, де Савар, де Шеро и де Фарси?
— Насколько мне известно, эти господа отбыли в распоряжение господина д’Артаньяна по особому приказу Его Величества на этот счет, — ответил майор.
— Этот приказ, насколько известно вам и мне, предписывал им оказать помощь в доставке некоторых важных посланий по адресам, известным господину д’Артаньяну, — согласился Кольбер. — Но вот в чём состоит одна небольшая загвоздка. Господин д’Артаньян, по меньшей мере вот уже полтора дня, как вернулся в Париж, если только он куда-нибудь уезжал, а этих господ с ним нет. Чем вы это объясните?
— Я наведу справки у господина д’Артаньяна о своих людях, — растерянно проговорил майор, осознавая свою промашку.
— Не находите ли вы, господин майор, что наводить справки следовало вчера, когда господин д’Артаньян появился в Лувре? — съехидничал Кольбер. — Нынче же он покинул Париж в соответствии с новым поручением Его Величества, и для того, чтобы навести справки о четырех гвардейцах, вам потребуются другие гвардейцы, которые должны будут догнать господина д’Артаньяна.
— Я исправлю свою оплошность, — ответил майор с тоном, указывающим на признание вины, по меньшей мере, частично.
— Я уже исправил её, — холодно сказал Кольбер. — Возможно, вас также удивит, что имея поручения разослать какие-то документы, господин д’Артаньян появляется и сообщает, что выполнил совсем иное поручение, состоящее в поимке своего бывшего сослуживца и друга, если только слово «бывший» здесь уместно.
— Это несколько странно, — согласился майор.
— Для меня ничуть не странно, — возразил Кольбер. — Но в этом деле есть некоторые неувязки, которые я должен выяснить. Для этой цели, для государственной цели, заметьте, поскольку речь идёт о поимке государственного преступника, я изъял трёх гвардейцев и дал им особые полномочия для выполнения особых поручений. Как вы могли заметить, подобные действия я уже выполнял по поручению Его Величества и раньше. И они также касались поимки этого же самого государственного преступника. Я говорю о господине д’Эрбле. У вас остались вопросы, господин майор?
— Я признаю ваше право поступать так, как вы поступили, господин Кольбер, — ответил майор.
— Когда вернутся господа дю Буа, де Савар, де Шеро и де Фарси, — продолжал Кольбер, — а они вернутся в самое ближайшее время, направьте их ко мне незамедлительно. Слышите меня? Незамедлительно означает, что им не следует переодеваться, отдыхать, пить, спать и, тем более, общаться с кем-либо из других гвардейцев. Немедленно ко мне, с коней, сразу. Это дело государственной важности.
— Я вас понял, господин министр, всё будет в точности исполнено, — ответил майор, холодно, но спокойно.
— Благодарю, господин майор, — ответил Кольбер. — Я вас больше не задерживаю.
И он снова углубился в свои бумаги.

Менее чем через два часа указанные четверо гвардейцев зашли в кабинет Кольбера.
— Кто из вас господин дю Буа? — спросил Кольбер, после чего, взглянув на гвардейца, откликнувшегося на это имя, добавил, —прошу остаться здесь со мной и дать мне отчет о вашей поездке. Если мне будет что-либо не ясно, я переспрошу и попрошу пояснить в деталях, пока же для начала опишите поездку в общих чертах. Но прежде я прошу, господа де Савар, де Шеро и де Фарси, пройдите в эти кабинеты, я прошу вас подождать, когда мы окончим беседу с господином дю Буа, дойдет очередь и до вас. Прошу не обижаться, что я предлагаю каждому из вас отдельную комнату, это для вашего же блага. Я прошу вас записать кратко в чем состояла ваша поездка. Чем подробнее вы её опишете, тем меньше мы потратим времени на беседу. Вас же, господин дю Буа, я попрошу записать ваш отчет после того, как мы предварительно побеседуем устно. Господа, я вас не задерживаю, в кабинетах, предоставляемых вам, вы найдёте бумагу, перья и чернила.

Через два часа Кольбер знал о поездке д’Артаньяна всё те же, что знали и четыре гвардейца, сопровождавшие его.
«Итак, он уверил их, что ездил за какими-то дурацкими мощами, которые затем переслал настоятелю Руанского собора, который и слыхом не слыхивал о такой святыне. Он обвёл их вокруг пальца, — рассуждал Кольбер. — Они нужны были ему как охрана от моих же людей и для придания значительности своей мисси. На деле же он привёз с острова Сен-Маргерит какого-то узника, которого предъявил Королю в качестве ваннского епископа господина д’Эрбле, и Король не опроверг этого. Его Величество очень сильно переменился с момента возвращения д’Артаньяна или чуть раньше. д’Артаньян знал об этом, поскольку перестал скрываться. По-видимому, этого самого человека месяцем раньше он же и увёз на остров Сен-Маргерит, поэтому этот человек не может быть господином д’Эрбле, которого в это самое время мои люди поймали… Постойте-ка! Они поймали его при попытке отправиться на остров Сен-Маргерит! Так-так!.. Этот человек оказывает большое влияние на Его Величество. Кто же он? Герцог де Бофор? Исключено! Когда капитан его повёз на Сен-Маргерит в первый раз, герцог де Бофор направлялся на войну в крепость Кандия во главе французских войск. Это не может быть Фуке. Это не может быть принц Конде или Конти. Кто же этот человек? Я должен его увидеть. Если дю Трабюсон пристрелит его, это будет катастрофа! Но отозвать его я уже не успею. Итак, дю Трабюсон пристрелит его только если д’Артаньян отпустит этого человека. Но он его не отпустит. И это не д’Эрбле. Если он оставит его в крепости, тогда дю Трабюсон с помощью моего приказа заберёт его и привезёт в Париж, связанным, с мешком на голове. Отлично. Но остаётся третья возможность, чёрт бы её побрал! Если д’Артаньян попробует скрыться с этим человеком, и тогда дю Трабюсон пристрелит их обоих. Мне не следовало поручать дю Трабюсону убивать этого узника, в этом моя ошибка! Но я же не знал, что д’Артаньян привёз этого человека и острова Сен-Маргерит! Я должен сам туда поехать, и я должен оказаться там раньше д’Артаньяна и раньше дю Трабюсона! Возможно ли это? Отпустит ли меня Король? Невозможно. Что ж, остаётся ждать здесь, в Париже, новостей оттуда».
В этот момент в кабинет Кольбера вошел секретарь и доложил:
— Господин министр, к вам просится по срочному делу некий Огюст дю Трабюсон.
— Огюст дю Трабюсон? — удивился Кольбер. — Пусть войдёт.
— Ваше Сиятельство, я – сын капитана Дидье дю Трабюсона, — представился молодой человек.
— Ах, вот оно что? Прекрасно, юноша, — ответил Кольбер, ничего не понимая в происходящем. — Что же вам угодно?
— Меня послала моя матушка. Она сказала мне: «Сынок, господин Кольбер посылает твоего отца по срочному и важному делу. Ты должен пойти и отдать господину Кольберу двух голубей и эту записку»
С этими словами молодой человек выложил на стол министра лист бумаги.
— А голуби остались там, в приёмной, в клетках, господин Министр, — сообщил юноша.
Кольбер развернул записку и прочитал следующее:

«Господин министр, я посылаю вам способ быстрой доставки сообщений, которому мой муж научился на службе у одного господина. Эти голуби могут доставить моему мужу срочные письма от вас. Один голубь привезён из Лиона, другой – из Гренобля. У голубя из Лиона на лапке привязана красная нитка, у голубя из Гренобля – синяя. Если господин министр пожелает отправить какие-то уточнения к приказам, которые получил капитан дю Трабюсон, тогда господину министру достаточно привязать небольшое письмо к лапе одного из голубей. Эти голуби приучены возвращаться в свою голубятню кратчайшим путём. Выполняя поручение господина министра, капитан дю Трабюсон взял двух голубей из Парижа, из голубятни, которая известна моему сыну, Огюсту дю Трабюсону. Если эти голуби принесут какое-нибудь письмо от моего мужа, мой сынок немедленно доставит его вам, господин министр. Остаюсь преданная вам мадам Оливия дю Трабюсон».

Кольбер с восхищением посмотрел на записку, потом на юношу, доставившего её и спросил:
— Месье дю Трабюсон-младший. Я очень рад с вами познакомиться. Позвольте спросить, почему же ваша матушка не пришла с таким важным сообщением ко мне сама?
— Она обрядилась в мужской костюм, села на коня и поехала вместе с моим отцом, господин министр, — ответил юноша.

Кольбер стремительно встал и вышел в приемную. Там на полу своей приёмной он увидел две клетки с голубями. Тогда, указав на дю Трабюсона-младшего, он сказал секретарю:
— Люсьен! Этого юношу вы будете пускать ко мне в любое время дня и ночи без доклада и без задержки!
Затем вернулся в свой кабинет, выдвинул ящик стола, в котором лежали несколько десятков кошельков с деньгами, выбрал наименьший из них, приоткрыл двумя пальцами, чтобы убедиться, что в нём не золото, а серебро, после чего беспечным движением руки извлёк этот кошель из стола и вручил дю Трабюсону-младшему.
— Когда ваш отец и ваша мудрейшая матушка вернутся, выполнив порученное им обоим задание, я прошу их пожаловать ко мне с отчетом, — сказал он юноше. — Как только будут новости, сообщите их мне без малейшей задержки, в котором бы часу это ни произошло.

После ухода юноши Кольбер сел за стол, взял перо и небольшой лист тонкой бумаги и стал писать убористым почерком в его уголке:

«Узника, которого препровождает д’Артаньян, отбить и живым доставить в Париж, исключив общение с кем-либо. Капитана д’Артаньяна позволяю убить. К».

Вырезав исписанный фрагмент, Кольбер позвонил в колокольчик. Вошедшему секретарю он сказал:
— Люсьен, принесите мне голубя с красной ниткой на лапке.

LXXXVIII. Король

В полдень, как обычно, Кольбер был на приеме у Короля для решения важнейших государственных вопросов. Да простят меня мои читатели, с этих пор мы позволим себе называть принца Филиппа Королем, кем он, по сути, уже стал, а насколько долго, это покажет наше дальнейшее повествование.
— Нет ли каких-нибудь вестей о миссии капитана д’Артаньяна? — спросил Король Кольбера, подписывая очередной документ, который перед этим он внимательно прочитал.
— Мне стало известно, Ваше Величество, что узник, которого капитан д’Артаньян представил как епископа ваннского таковым не является, — ответил Кольбер, внимательно наблюдая за реакцией Короля на это сообщение.
— В самом деле? — спокойно спросил Король. — Не могу опровергать это ваше утверждение, как, впрочем, не могу и подтвердить его. Я лишь задал несколько кратких вопросов этому узнику, и по его ответам мог заключить, что это был, в действительности, господин д’Эрбле, хотя, по некотором размышлении готов согласиться, что подобные же ответы мог дать и другой человек, если его тщательно готовили к этому. Но зачем, скажите на милость, другой человек пожелал бы выдавать себя за господина ванского епископа?
— Подобные психологические казусы известны в истории, Ваше Величество, когда какой-нибудь фанатик пытался выдать себя за другого человека, даже зная, что это не сулит ему никаких выгод, и, напротив, иной раз даже грозит жесточайшей карой, — ответил Кольбер.
— Вы намерены детально разобраться в этой загадочной ситуации? — равнодушно спросил Король.
— Я уже приступил к своему маленькому расследованию, Ваше Величество, — ответил Кольбер с поклоном.
— Не получив моей санкции? — спросил Король. — Что ж, с Богом, но не тратьте слишком много денег на удовлетворение своего любопытства. Напоминаю вам, что я поставил вас интендантом финансов не для того, чтобы вы тратили государственные финансы по своим прихотям, как это делал ваш предшественник господин Фуке, а как раз для противоположной цели, чтобы вы помогли укрепить государственную финансовую систему. Суперинтенданта финансов во Франции больше не будет, поскольку функции окончательного планирования наиболее крупных расходов буду отныне контролировать я сам, а для тех крупных затрат, в которых мне будет затруднительно разобраться самостоятельно, будет предусмотрен финансовый совет с совещательными функциями.
— Я прошу простить мне несанкционированные расходы по этому расследованию, Ваше Величество, однако, отмечу, что эти расходы укладываются в тот подконтрольный мне минимум, согласованный с Вашим Величеством, необходимый для организации законности и поддержания правопорядка в финансовой части государственного устройства, — ответил Кольбер.
— Вы увязываете деятельность капитана д’Артаньяна с финансовыми проблемами государства? — спросил Король совершенно бесстрастно.
— На содержание узника крепости Пиньероль выделены весьма большие суммы, вследствие чего я посчитал нужным осуществить аудит этих расходов, — кротко ответил Кольбер.
— Господин Кольбер, — заметил Король столь же бесстрастно, как и ранее, — ваше рвение мной оценено, но впредь я просил бы вас его несколько умерить. Крепость на острове Сен-Маргерит специально выбрана мной для содержания узников, занимающих высокое положение. Лица, имеющие право на то, чтобы к ним обращались с титулом «монсеньор», сохраняют это право пожизненно, кроме случаев, если они лишены этого титула моим королевским решением, и ни в каких иных случаях. Этот титул даёт им право на соответствующее содержание и в том случае, если для блага государства я решаю ограничить круг общения таких лиц с иными людьми, являющимися или не являющимися гражданами моей страны. Если я нахожу помещение под стражу подобных лиц единственно правильным решением, я сохраняю за собой также право решать, каковым уровнем благосостояния я обеспечу подобных узников.
— Ваше Величество запрещает мне контролировать точность выполнения ваших приказов капитаном королевских мушкетёров д’Артаньяна? — спросил Кольбер.
— Я этого не говорил, — возразил Король. — Я лишь хотел напомнить вам, что подобная деятельность не входит в ваши обязанности и не поручалась вам за исключением того небольшого эпизода, когда я направлял его в крепость Бель-Иль. Но с этим делом давно покончено, поэтому настоятельно предлагаю вам вернуться к вашим основным обязанностям в моём правительстве, господин Кольбер.
 — Я не премину именно так и поступить, Ваше Величество, — ответил Кольбер с поклоном.
— Вам следует знать, господин Кольбер, что я сам решаю, кому я доверяю руководить мушкетёрами, то есть основными своими телохранителями, — продолжал Король. — В настоящий момент у меня нет причин сомневаться в преданности господина д’Артаньяна. Напоминаю вам, что именно он осуществил арест вашего предшественника, господина Фуке, и при необходимости именно он осуществит также и ваш арест. Вероятно, понимание этого факта препятствует установлению между вами и им конструктивных отношений сотрудничества двух усердных государственных деятелей. Мне очень прискорбно это наблюдать. Мой добрый совет вам, Кольбер. Помиритесь с господином д’Артаньяном.
— Как скажите, Ваше Величество, — согласился Кольбер и вновь поклонился Королю.
— Что касается господина ванского епископа, — продолжал Король, — сообщу вам небольшую сплетню. Предположим, что у меня были веские причины гневаться на одного человека, обладающего многими связями в высших кругах власти в европейских государствах, таких, как Испания, Англия, Голландия, Португалия, Венеция и даже Османская империя. Мой гнев был основан на том, что этот человек продемонстрировал намерения использовать эти связи во вред Франции.
— Чувства Вашего Величество совершенно обоснованы, — согласился Кольбер.
— У меня нашлась плётка на этого человека, и я использовал эту плётку, — продолжал Король. — Я объявил это лицо персоной нон грата и резко ограничил возможности его пребывания на территории Франции. После этого указанное лицо осознало, что Король Франции – это не тот человек, с которым можно поступать бесчестно.
— Чрезвычайно умно, Ваше Величество, — подхватил Кольбер.
— В настоящую минуту я не просил у вас вашего одобрения моих поступков, господин Кольбер, — холодно ответил Филипп. — Я лишь объясняю вам, господин Кольбер, что при некоторых обстоятельствах сильнейший гнев может быть сменён на милость, вследствие чего моё желание уничтожить господина ваннского епископа или, по меньшей мере, заключить в каземат, может утратить свою актуальность. Я с лёгкостью могу отменить своё решение, если мне будут предъявлены доказательства достаточно эффективной деятельности господина ваннского епископа на благо Франции в прошлом, в настоящем и, что намного важнее, в будущем.
Кольбер молча поклонился, на что Король одобрительно кивнул и продолжил.
— Господин ваннский епископ или любой иной человек, которого я сочту полезным в будущем для моей политики в Европе может быть прощен за те вины, которые известны мне, или даже поощрен за те услуги, которые он оказал, оказывает или будет оказывать мне, а значит, и Франции, — подытожил Король. — Если я согласился признать в человеке, предъявленном мне в качестве ваннского епископа то лицо, каковым его назвал господин д’Артаньян, следовательно, такова была моя воля. Если я распорядился направить это лицо под стражу на остров Сен-Маргерит, следовательно, это должно быть исполнено. Если я когда-либо решу освободить это лицо, или иное любое лицо из-под стражи, значит, так и будет. Напомню вам, что герцог де Бофор, заключенный под стражу кардиналом Мазарини, впоследствии был прощён и получил высшее доверие от меня, вашего Короля, получил от меня также высшие военные посты в государстве и осуществил несколько успешных военно-морских операций. Я до сих пор скорблю о его потере и лелею мысль, что он не погиб, а лишь попал в плен и в этом случае не остановлюсь перед тем, чтобы отдать за него выкуп, который потребует Османская империя.
— Я приложу все старания для осуществления розыска по этому делу, — ответил Кольбер.
— Не стоит, — отмахнулся Король, — для этого у меня есть другие службы. Занимайтесь финансами.
— Это всегда было и будет основным предметом моих хлопот, Ваше Величество, — ответил Кольбер.
— Я рад, что вы столь верно понимаете моё желание, — кивнул Король.

Возвратившись в кабинет, Кольбер вновь взялся за перо. На этот раз он написал:

«Убить обоих, все следы скрыть. Исполнителей убрать. К.»

Затем он вновь, позвонил в колокольчик и сказал секретарю:
— Люсьен, мне нужен голубь с синей ниткой.

LXXXIX. Порошок Кумара

Четверо всадников подъехали к трактиру Седой Лис и, бросив поводы коней двум подошедшим конюхам, зашли внутрь.
— Трактирщик, нам нужны две комнаты для ночлега, еду подайте в них, также позаботьтесь о наших лошадях, — сказал старший по званию. — Завтра чуть свет мы выезжаем! Мы спешим.
— Жак покажет вам комнаты, господин офицер, ужин вам принесут через двадцать минут.
— Хорошо, — ответил офицер. — А скажи-ка, любезнейший, давно ли здесь проезжала карета, синего цвета с графским гербом, на котором на синих полях, расположенных по диагонали, изображены орлы, а на двух других желтых полях изображена крепостная стена с двумя башнями?
— Вы говорите о гербе графа д’Артаньяна, — ответил трактирщик. — Карета графа проехала сегодня днём, но путники не покидали её. Они поехали дальше.
— Прекрасно! — ответил офицер, и обернувшись к своим спутникам, вполголоса добавил. — Завтра мы их догоним.
После этого, взяв за руку одного из всадников, указанный офицер направился, сопровождаемый Жаком, осматривать предложенные комнаты. Выбрав комнату на свой вкус, он занял её со своим спутником, а двое остальных гвардейцев разместились в другой комнате.
— И с каких это пор бабы стали переодеваться гвардейцами и разъезжать верхом в сопровождении трех мужчин? — спросил сам себя трактирщик. — И куда только смотрит муж?
Тут трактирщик ощутил, что кто-то тихонько тянет его за рукав.
— Господин д’Арт!.. — воскликнул трактирщик, но не успел договорить, поскольку офицер, потихоньку вошедший следом за этой четверкой, зажал ему рот рукой.
— Тихо, приятель! — прошептал д’Артаньян. — Не шуми. Что это за люди?
— Похоже, они догоняют вас, господин капитан — ответил шепотом трактирщик. — Или преследуют вашу карету.
— Прекрасно, Ревиаль, я это знаю. Благодарю. — ответил д’Артаньян, ибо это был он.
— Мне показалось, что один из всадников – переодетая женщина, — сообщил трактирщик.
— Не показалось, Ревиаль, так оно и есть, — согласился капитан. — Скажи-ка, приятель, есть ли способ послушать, о чём они говорят?
— Рядом с комнаткой, в которую я поселил двух офицеров младшего звания, есть небольшой чулан для хранения инструментов. Может быть, оттуда вы что-нибудь услышите. Комната старшего офицера и женщины имеет толстые стены, вряд ли я могу вам помочь в этом деле.
— Отлично, Ревиаль! Пока старшие офицеры строят грандиозные стратегические планы, младшие обсуждают тактику действий. Это мне подходит! Проводи-ка меня туда.
Трактирщик проводил д’Артаньяна к дверям чулана и сказал шёпотом:
— Вы уж тут не шумите, господин капитан, ведь тонкие перегородки пропускают звук в обе стороны.
Капитан кивнул, тихо открыл двери и скрылся в чулане. Д’Артаньян услышал разговор двух гвардейцев, по голосам которых признал в них старшего лейтенанта д’Эльсорте и лейтенанта де Лорти.
— Мне кажется, над нами просто издеваются, — сказал де Лорти. — Нам приходится снова гоняться за капитаном д’Артаньяном, выслеживая, его карету! Конечно, выслеживать его в карете проще, чем гоняться за ним, когда он скачет верхом, но в тот раз у нас были более простые инструкции.
— И при этом мы потеряли дю Клуа, — подхватил д’Эльсорте. — Так и не известно, что с ним случилось.
— И вместо капитана мы понапрасну гнались за каким-то его юным двойником! — продолжал де Лорти. — Если бы эти двое не подоспели к нему на помощь, мы бы схватили его и выпотрошили, пока он не признался, с какой целью он изображал д’Артаньяна! За всем этим явно кроется какой-то заговор. Капитан затеял какую-то игру.
 — Интригует кто-то повыше! — отозвался д’Эльсорте. — Если бы так нужно было схватить капитана д’Артаньяна, это можно было сделать два дня назад, когда он открыто ходил по Парижу и даже заходил в Лувр и встречался с Королем и Кольбером!
— Если его не схватили, значит на то были какие-то причины, — ответил де Лорти. — А теперь вот нам снова надо таскаться за ним! Хотя выслеживать карету намного проще, чем гоняться за верховым всадником.
— Вот только командира нам навязали не по нашему вкусу, — сказал со злостью д’Эльсорте. — За какие заслуги этот вчерашний младший лейтенант дю Трабюсон сегодня уже стал капитаном и командует нами? Да ещё свою женушку с нами таскает!
— Это выше моего понимания, — согласился де Лорти. — Скажу лишь, что я чрезвычайно раздосадован, полагаю, что и вы тоже.
— Ещё больше я раздосадован, что приходится гоняться за человеком, которого я всегда уважал, но теперь ненавижу, столько он доставил нам хлопот! — ответил старший лейтенант. — Во всей этой ситуации радует только одно. Дю Трабюсон разрешил застрелить обоих путешественников, как только мы их догоним, даже если они не будут сопротивляться. Это меня устраивает, поскольку я не хотел бы скрестить шпаги с д’Артаньяном! Уж лучше пристрелить его сразу!
— С этим я полностью согласен, — подтвердил де Лорти. — Шпага капитана д’Артаньяна – это одна из самых смертоносных шпаг Франции несмотря на возраст её обладателя. Он и стреляет весьма метко, но тут мы сможем его опередить.
— Не только сможем, но и должны! — согласился д’Эльсорте. — Дю Трабюсон так и сказал, что пока он будет отвлекать капитана разговорами, мы должны, не теряя времени даром, застрелить обоих. Это, конечно, эффективная тактика, но мне омерзительна подобная подлость.
— Если такая тактика является единственным способом спасения наших жизней, я не имею ничего против, — возразил де Лорти. — Сражаться даже втроём против д’Артаньяна – не слишком радостная перспектива, а если учесть, что от дю Трабюсона не приходится ожидать проворства, насколько я знаю его так называемую храбрость и его фехтовальный стиль, получится, что нас только двое против капитана. Это не даёт нам верных шансов.
— Только поэтому я не послал дю Трабюсона ко всем чертям, когда он предложил нам этот план, — согласился д’Эльсорте. — Когда приходится выбирать между благородством с риском для жизни и некоторыми отступлениями от кодекса чести при гарантии её сохранения, я выбираю второй вариант.
— Как после таких дел мы будем смотреть в глаза своим детям? — с грустью спросил де Сорти.
— А кто тебя заставляет рассказывать им о своих делах? Давай-ка спать, приятель, — ответил д’Эльсорте, которому, по-видимому, была неприятна поднятая тема. — Завтра чуть свет надо выезжать, сегодня скакали без отдыха, я буквально падаю с ног.
Убедившись, что ничего важного он уже не услышит, д’Артаньян тихо вышел из чулана и отправился на конюшню. Зайдя туда, капитан подумал было забить мелкие камешки коням между подковой и копытами, но отказался от этой идеи, поскольку слишком любил лошадей. Поэтому он ограничился только тем, что опорожнил пороховые сумки, привязанные к сёдлам, и наполнил их порошком, полученным от индуса. После этого он подрезал постромки на сёдлах с таким расчетом, чтобы они лопнули к середине дня или к вечеру. Затем он покинул конюшню, щедро расплатился с трактирщиком осторожно вывел своего коня, привязанного в соседнем дворе, примыкающем к трактиру с задней стороны. Отведя его шагом на расстояние, с которого топот копыт уже не был слышан в трактире, он снял тряпки, которыми были обмотаны конские копыта, вскочил на коня и помчался вслед за своей каретой.

Тем временем дю Трабюсон общался со своей спутницей таким образом, который не оставил бы сомнений у трактирщика Ревиаля в правильности его догадки, если бы он мог наблюдать этот вид общения. По счастью для обоих стены были звуконепроницаемые, двери крепкие и задвижка на них надёжная, кроме того, трактирщик не рискнул бы побеспокоить своих постояльцев без зова с их стороны.
Насытив и утомив друг друга общением более близким, чем дружба, достойные супруги перешли к словесной форме общения.
— Ты сегодня такая горячая, Оливия! — с восторгом отметил де Трабюсон.
— Ты тоже был не плох, Дидье, — ответила Оливия. — Меня так возбуждает мысль о том опасном приключении, в которое мы ввязались!
— Ввязалась в него только ты, а меня никто не спрашивал, — ответил Дидье.
— Можно подумать, что ты недоволен поручением! — воскликнула Оливия. — Много ты знаешь поручений, выполняя которые можно перескочить через два звания?
— Господин Кольбер дал мне эти звания не за будущие заслуги, а за прошлые, — гордо ответил Дидье.
— Не будь ослом, дорогуша! — расхохоталась Оливия. — Где ты встречал вельмож, которые щедро оплачивают прошлые услуги при условии, что они не нуждаются в будущих ещё более сложных и важных услугах? Таких людей нет, и не только во Франции, а во всём мире, я полагаю!
— Но ведь он уже выдал мне патент капитана! — не согласился Дидье.
— Он уже показал, как легко он может рвать подобные бумаги, разве нет? — не унималась Оливия. — Он дал тебе способ выполнения его нового поручения, не более того. Уверена, что если ты не выполнишь его поручение должным образом, то он отберёт у тебя и этот патент, и патент младшего лейтенанта, и отправит тебя служить простым гвардейцем.
— Я сейчас припоминаю, что именно что-то такое он и сказал, — с грустью согласился Дидье.
— Вот видишь! — с торжеством произнесла Оливия. — Тебе повезло с женушкой, которая может кое-что предвидеть и дать тебе кое-какие полезные советы.
— И какой же ты дашь мне совет на этот раз? — спросил Дидье.
— Главное не в том, чтобы Кольбер был доволен тем, что ты уже сделал, а в том, чтобы он нуждался в тебе в силу того, что ты ещё можешь для него сделать, — ответила Оливия. — Поэтому уже сейчас тебе надо думать не только о том, как выполнить данное тебе поручение, но также и о том, чтобы продемонстрировать Кольберу, что только ты мог его выполнить так точно, как он бы того хотел, и, быть может, даже ещё точнее. А также следует думать о том, как ты будешь отчитываться о результатах поездки.
— Как же можно выполнить поручение точнее, чем оно было дано? — спросил Дидье.
— Подумай и ответь, что больше всего будет смущать Кольбера после того, как поручение будет выполнено? — спросила Оливия, и не дав мужу времени подумать, добавила. — Самое неприятное для него будет то, что несколько человек знают слишком много об этом поручении. Поэтому для него будет приятно, если те твои подчинённые, которые выполнят двойное убийство, не смогут никому ничего рассказать, а ты, со своей стороны, расскажешь ему о том, что гибель тех, кого мы преследуем, произошла случайно. Лучше будет, если у тебя будут доказательства, что ты приложил все силы, чтобы спасти и преследуемых, и преследователей, но у тебя ничего не получилось.
— Кто же поверит в такую сказку? Ты думаешь, что господин Кольбер может поверить в то, что два моих гвардейца убили двух преследуемых людей и при этом погибли сами, тогда как на мне не появилось ни единой царапины? — удивился Дидье.
— Во-первых, люди верят не в то, что более вероятно, а в то, во что им верить более выгодно, — ответила Оливия, — а во-вторых, я вовсе не говорила, что на тебе не будет ни единой царапины. Небольшая рана, не опасная для жизни, подтвердит твой героизм и приблизит тебя к чину майора.
— Умница ты моя! — воскликнул Дидье. — Твои советы для меня очень ценны. Замечательно, что ты иногда даёшь мне их.
— Конечно, замечательно! — согласилась Оливия. — Хорош был бы ты, если бы не послушался меня и вызвал д’Оне на дуэль, как ты собирался это сделать. Тогда я, возможно, была бы уже вдовой, поскольку фехтовальщик ты не самый лучший. А так и задание выполнено, и ты вернулся живой, без единого ранений, и чин тебе дали новый, и нет на свете ни одного человека, который бы мог выступить с обвинениями против тебя. Я надеюсь, что никто не видел, как ты с ним расправился?
— Никто, вокруг было пусто, — успокоил Оливию Дидье.
— Вот и славно, — ответила Оливия. — Давай уже спать, завтра выспаться не получится.

XC. Ловушка

В сумерках дю Шанте подошел к кораблю и увидел, что на берегу нет никого из матросов. Полагая, что капитан отдал приказ, чтобы вся команда расположилась на ночлег на корабле, он также поднялся по трапу на корабль и негромко окликнул капитана. Ему никто не ответил. Тогда дю Шанте открыл дверь в каюту капитана и шагнул в темноту.
В ту же секунду он почувствовал, как четыре сильных руки схватили его, одновременно с этим дю Шанте ощутил прикосновение холодного ствола мушкета к своей щеке.
— Ни звука, приятель, — проговорил голос из темноты. — Сопротивление вам не поможет, ваши все уже у нас. Именем Короля вы арестованы.

Портос провел прекрасно вечер за карточной игрой. Щедрый Сен-Мар уговорил его пропустить ещё пару кубков волшебного напитка под названием «боше». После последнего кубка барон почувствовал, как сильно он устал и предложил хозяину закончить игры и отправиться на покой.
— Последний глоток для крепкого сна, господин барон! — воскликнул Сен-Мар и вновь наполнил кубок Портос.
— Не думаю, чтобы это пошло мне на пользу… — проговорил Портос. — Я и без того уже буквально с ног валюсь и хочу лишь добраться до своей постели. Но не выливать же такой чудесный напиток! — с этими словами Портос влил в себя содержимое кубка и решительно поставил его на стол. — Только уж больше ни капли! — решительно произнёс он и направился в предоставленную ему спальню.

Наутро Портос долгое время не мог проснуться. Когда же он с трудом открыл глаза, он обнаружил, что не может пошевелить ни руками, ни ногами, поскольку он связан крепчайшими верёвками.

— Что за чёрт! — выругался он. — Странные у вас представления о гостеприимстве, господин комендант! — к этим фразам барон добавил несколько эпитетов, которые мы опустим.
На звуки его голоса, посылающие проклятья в адрес Сен-Мара в спальню вошёл сам адресат этих проклятий.

— Надеюсь, вы хорошо поспали, господин барон? — осведомился он.
— Идите вы к чёрту, Сен-Мар! — выкрикнул с гневом Портос. — Какого чёрта вы творите?
— Мне прискорбно поступать подобным образом со старым боевым товарищем, — сказал Сен-Мар. — Однако, таков приказ Короля. Едва лишь капитан д’Артаньян забрал моего узника, согласно приказу Короля, который предписывал ему это сделать, через пару часов прибыл гонец с новым приказом Короля. Извольте, я прочитаю вам его.

«Приказ Короля коменданту крепости Пиньероль господину де Сен-Мару.
Любых лиц, прибывших на остров Сен-Маргерит для каких-либо целей, задержать и содержать под арестом любой ценой до прибытия специальной следственной комиссии. Всех впускать, никого не выпускать. По возможности установить цели прибытия, используя отвлеченные беседы и видимость откровенного разговора до того момента, когда прибывшие попытаются покинуть остров или, тем паче, увезти с собой кого-либо с острова.
За невыполнение данного приказа виновный пойдет под суд.
Король Людовик XIV».

— Как вы можете судить сами, господин барон, я в точности выполнил этот приказ, — сказал Сен-Мар. — Я постарался не нанести никакого ранения и по возможности не причинять лишних неудобств своим посетителям, но я не мог отпустить вас с острова. Отдыхайте! Я полагаю, что следственная комиссия не заставит себя ждать.
— У меня нет к вам вопросов, и мы ваши пленники, — вздохнул Портос. — Боше был великолепен, но в двух последних кубках вкус был другой. Вы туда что-то подсыпали. Никак не ожидал такой подлости от бывшего сослуживца.
— То, что вы называете подлостью, господин барон, это забота о вашем здоровье и о здоровье вверенных мне солдат. Если бы я приказал им взять вас силой, пострадали бы обе стороны, а так мы решили все проблемы полюбовно.
— Надеюсь, вы не повредили моих товарищей, — проговорил Портос обиженным тоном.
— С ними всё в порядке, в нашей крепости достаточно казематов. Если вы желаете перейти в аналогичное помещение, я могу распорядиться, но мне кажется, что вам будет достаточно комфортно и в этой спальне. Она также запирается на ключ, и хотя окна не зарешечены, вы не сможете совершить побег с такой высоты. К тому же, верёвки достаточно крепкие, вам не удастся их порвать.
«Я ещё не пробовал этого в полную силу, — подумал про себя Портос. — Посмотрим, чья возьмёт».

XCI. Посланник без послания

Арамис вновь сидел в своем кабинете в Мадриде, собираясь написать письмо Атосу. Он раздумывал над тем, с чего начать, чтобы не подчёркивать своего участия в спасении друга. В этот момент двери отворились и вошел Базель.
— Монсеньор, прибыл голубь от дю Шанте, но на его лапке нет никакого послания.
— В самом деле? — удивился Арамис. — Выходит, что он потерял своё послание?
— Невозможно, монсеньор, — ответил Базель. — Свои послания дю Шанте всегда привязывал очень прочной ниткой, делая пять витков, и закреплял несколькими узлами.
— В таком случае, этот голубь вырвался на свободу помимо намерения дю Шанте, — согласился Арамис. — Сколько голубей оставалось у него, Базен?
— Ещё один, кроме этого, монсеньор, — ответил Базен.
— В таком случае, если вскоре прибудет и второй голубь, следовательно, на дю Шанте совершено нападение и клетки разбиты, — сказал Арамис обеспокоенно. — Благодарю, Базен, если прибудет второй голубь, немедленно сообщи мне об этом.
После ухода Базена Арамис погрузился в раздумье.
«Итак, дю Шанте, по-видимому, схвачен. Ну он не так уж много знает. Впрочем, я не давал ему никаких особенных поручений, кроме того, чтобы удержать д’Артаньяна от активных действий в случае большого количества шпионов вблизи острова. Что ж, будем ждать развития событий».
После этого Арамис вернулся к своему размышлению над текстом письма к Атосу.

Через час Базен зашел, чтобы сообщить Арамису о том, что второй голубь также прилетел, и также без какой-либо записки.
— Что ж, Базен, агент дю Шанте великолепно себя проявил, мне бы было жаль лишиться такого помощника, но мы не будем подвергать себя чрезвычайной опасности ради его спасения. Последняя поездка во Францию чуть было не обошлась мне чрезвычайно дорого. Мы поступим иначе. Я намереваюсь легализовать своё пребывание во Франции, защитившись дипломатической неприкосновенностью. Для этого мне придётся поближе познакомиться с Карлом II Испанским. Я уже планировал это сделать, но придётся немного ускорить события. Базен, ты должен в ближайшее время скупить земли, прилегающие к этому замку. Я намереваюсь преобразовать этот маркизат в герцогство и записать на своё имя. Я полагаю, мне следует стать испанским грандом как можно быстрее. Денег и связей у меня достаточно. Отныне я буду называться герцог д’Аламеда.
Базен поклонился и вышел.

XCII. Нерешительность

Филипп, разумеется, понимал, что, заняв место Короля, он приобретет не только мать и брат, но и других членов семьи, включая супругу. Если обычное общение он представлял себе по прочитанным книгам, то общению с супругой его никто не обучал. Между тем, Король был женат уже не первый год, кроме того, как было известно Филиппу, имел также любовницу – мадемуазель да Лавальер. В отношении мадемуазель Филипп дал себе обещание расстаться, подыскать повод к расставанию – было не самой большой проблемой среди возникших проблем общения с представительницами прекрасного пола.
Он понимал, что оттягивать общение с супругой он может несколько дней, что не вызовет никаких подозрений, поскольку Людовик в последнее время не баловал Марию-Терезию своими визитами. Поразмыслив, Филипп решил начать с дела, которое ему казалось более простым, поэтому он отправился нанести визит Луизе с целью объявить ей о разрыве.
Поскольку Филипп уже знал и о месте, и о обычном времени, когда Людовик являлся к Луизе, но решил использовать этот способ свидания для того, чтобы объявить мадемуазель де Лавальер о своём решении прервать близкие отношения.
Он постучал тростью в двери мадемуазель точно таким же способом, которым накануне, не догадываясь о его присутствии в кустах аллеи, стучал в эти же двери этой же тростью Людовик.
— Ваше Величество, входите! — сказала Луиза, отворяя двери.
— Добрый вечер, мадемуазель, — ответил Филипп. — В прошлый раз наша встреча не состоялась, и я вижу в этом знак судьбы.
— Ваше Величество, я чрезвычайно сожалею, что не была в состоянии скрасить ваше одиночество в тот вечер, о котором вы говорите, — произнесла Луиза покорно. — Я надеюсь, что сегодняшний вечер позволит мне загладить то неприятное впечатление, произведенное на вас, виновницей которого является мой непостоянный характер и некоторые неприятные известия, полученные мной накануне.
— Вы не должны винить себя ни в чём, сударыня, — возразил Филипп. — Вероятно, это Господь, управляющий нашей жизнью, даёт нам знак о том, что наша связь не одобряется им, — добавил Филипп, пытаясь проложить логический мостик к необходимости расстаться как можно мягче.
— Божественный промысел, который связал наши судьбы в одну, не может осуждать Ваше Величество, поскольку в своём королевстве вы всегда правы, какое бы решение вы ни приняли в отношении того, кто заслуживает вашего внимания, когда и в какой степени, — ответила Луиза. — Что же касается осуждения моих поступков, я всё о себе знаю, и не ищу себе оправданий. Я лишь надеюсь, что в тот миг, когда Ваше Величество решит, что мадемуазель де Лавальер ему наскучила, я немедленно отравлюсь в монастырь и посвящу всю свою жизнь молитвам. Я буду молиться, прежде всего за вас, Ваше Величество, и если Всевышний найдёт в своём сердце также крупицу жалости ко мне, если он не простит, но хотя бы поймёт мои поступки, я буду считать себя счастливейшей из смертных. Если же он не простит и не поймёт, я с радостью приму ту судьбу, которую он мне выберет, и надеюсь перенести все кары, которые мне будут назначены как на земле, так и в ином мире.
Филипп впервые встретил такое самоотречение.
— Мадемуазель, вы не должны взваливать нашу общую вину перед Господом на себя одну! — сказал он. — Я не меньше вашего виноват в нашем отступничестве от одной из заповедей Господних и готов за это держать ответ на небесах.
— Ваше Величество, — горячо ответила Луиза, — я рада, что вы смотрите на нашу слабость с позиции нравственности и подчинюсь любому вашему распоряжению!
— Наша дружба, полагаю, оскорбляет двух людей на земле, — продолжил Филипп. — Это, во-первых, Королева, во-вторых, ваш жених.
— Королева, очевидно, имеет множество достоинств передо мной, Ваше Величество, и ваше решение вернуться к ней полностью и отдать своё сердце лишь ей одной я полностью принимаю и одобряю, — с покорностью произнесла Луиза.
— Ваша покорность пугает меня, сударыня! — воскликнул Филипп. — Вы ничего не сказали о вашем женихе. Собираетесь ли вы признать его права на вашу руку и сердце?
— Ваше Величество прекрасно осведомлены о том, что сердце моё отдано лишь вам, — со вздохом ответила Луиза. — То, что отдано одному мужчине на всегда, не может передаваться потом другому.
— Возможно, вы слишком жестоки к вашему жениху? — огорченно сказал Филипп, который искренне надеялся, что несправедливость, совершенную Людовиком по отношению к виконту де Бражелону, можно ещё исправить.
— К несчастью, Ваше Величество, того человека, которого вы упорно называете моим женихом, уже не может волновать вопрос о том, кому я отдала своё сердце. Виконт погиб в сражении, — ответила Луиза, при этих словах в уголках её глаз появились слёзы, которых она устыдилась, не желая показывать Королю, что может испытывать хоть какие-то чувства к другому мужчине, даже если эти чувства – всего лишь детская привязанность.
— Это большое горе! — воскликнул Филипп. — Вы плачете, Луиза, следовательно, вы любили его!
— Эти слёзы – слёзы о жизни человека, который всегда был мне другом, но никогда не был ни женихом, ни возлюбленным, — возразила Луиза. — Я не могу отвечать за то, что он вообразил себе обо мне, но это не мешает мне сожалеть о его потерянной жизни.
— Я разделяю вашу скорбь, сударыня, — искренне сказал Филипп.
— Таким образом, отвергая меня, Ваше Величество не должно думать, что возвращает меня человеку, которому я никогда не принадлежала, и которому уже нет дел до земных треволнений. Но для меня достаточно любой из двух других причин, по которым вы решили отвергнуть меня. Либо я не угодила чем-то Вашему Величеству, а может быть, просто надоела, либо Ваше Величество почувствовало новый прилив любви к Королеве. Любая из этих причин достаточна, но даже если причин для вашего решения нет никаких, я всё равно с благодарностью приму от Вашего Величества любой приказ. Прикажите же мне удалиться в монастырь, и там я рожу ребёнка, которого ношу под сердцем, вашего ребёнка.
— Вы с ума сошли, сударыня! — в ужасе воскликнул Филипп. — Родить ребёнка в монастырских стенах, означает, облечь его на страдания и мучения ещё до рождения!
Филипп вспомнил о своей судьбе, о судьбе принца, рождённого тайком, который всю жизнь провел в неволе, поскольку его царственные родители решили спрятать его от людей. Ребёнок Людовика, племянник Филиппа, не должен повторить его судьбу.
— Сударыня, ваш ребёнок будет рожден, как ему полагается, во дворце, я дам ему титул, и он будет жить счастливой жизнью, я вам это обещаю! — пылко воскликнул Филипп.
— О, не говорите так, Ваше Величество! — воскликнула Луиза. — Вы назвали его моим ребёнком, значит, вы не признаёте его своим! Это ужасно! Я должна уйти в монастырь, если вы отказываетесь от своего ребёнка. Откажитесь от меня тысячу раз, но не отказывайтесь от него, это невинное ещё неродившееся дитя не виновно в нашем грехе!
— Луиза, я всего лишь оговорился, — ответил Филипп, видя, как мучается Луиза. — Разумеется, это – наш общий ребенок. Какого бы пола он ни родился, я обещаю, что его жизнь будет светлой и радостной, я дам ему безмятежную жизнь, которая должна быть дана сыну Короля, — сказал Филипп, думая о том, что если бы его отец, Людовик XIII, точно так же смотрел бы на этот предмет, быть может, он был бы пусть и не король, но вполне счастливый и свободный человек, дворянин, принц.
— Благодарю, Ваше Величество! Благодарю от всего сердца! — воскликнула Луиза.
С этими словами она упала на коленях перед Филиппом, схватила его за руку и припала к его руке губами. Слёзы благодарности и счастья тепли по её щекам и обжигали руку Филиппа.
— Сударыня… — проговорил обескураженный Филипп. — Вы напрасно так терзаете себя. Я прошу вас успокоиться.
С этими словами Филипп ласково обнял Луизу за плечи. Луиза ответила на это объятие, обняв колени Филиппа и припадая головой к его коленям.
Филипп почувствовал незнакомую доселе дрожь во всём теле, по спине его побежали приятные мурашки, аромат волос Луизы вскружил его голову. Он не в силах совладать со своим желанием, погрузил лицо в её волосы и запечатлел на лбу мадемуазель нежный юношеский поцелуй. Неведомая волна чувств окончательно захлестнула его существо, он почувствовал непреодолимое желание ласкать Луизу, ощутил, что это его желание не остаётся безответным и со стороны мадемуазель, после чего он прошептал:
— Луиза, я никогда не знал, что…
— Молчите, государь… — прошептала в ответ мадемуазель де Лавальер и запечатала уста Филиппа своими устами.
На этом месте автор скромно удаляется и приглашает читателей последовать его примеру.
 
XCIII. Нападение в сумерках

— Послушайте, д’Артаньян! — воскликнул Король, на второй день путешествия. — Я благодарен вам за то, что вы освободили меня от этой ужасной маски и развязали мне руки, однако, я – живой человек! Мне необходимо пройтись, размять свои члены, иначе вы привезёте в крепость не меня, а мой труп. Я хочу есть, наконец, сидя за столом, как человек, а не питаясь этой дрянью, которую вы покупаете для меня в трактире, запивая всё это вином, в то время, когда карета продолжает свой путь и я рискую захлебнуться в любой момент!
— Ваши обиды вполне обоснованы, Ваше Величество, но я не могу позволить вам посещать трактир, — ответил капитан.
— Уж если один ваш помощник справился с тем, чтобы конвоировать меня, и я, как видите, не убежал, то уж вдвоём вы, несомненно, можете не опасаться, что я сбегу, воспользовавшись тем, что вы позволите мне выйти из кареты.
— Но я позволяю это вам с достаточной регулярностью, Ваше Величество! — возразил д’Артаньян. — Вы регулярно совершаете прогулки на природе.
— Я хочу зайти в приличный трактир и поесть приличной еды, чёрт вас забери! — потребовал Король капризным тоном.
— Я скорблю по любому проявлению насилия по отношению к вам, Ваше Величество, которое не является необходимостью, — ответил капитан. — Укажите мне способ удовлетворить ваше требование без риска для вас и для меня, и я сделаю то, что вы просите.
— Сейчас уже довольно темно, — с раздражением сказал Король. — Если настаиваете, я надену эту дурацкую железную маску, чтобы никто не видел и не узнал меня, после чего мы зайдём в первый приличный трактир, который встретим по дороге. Вы снимете нам отдельный номер, и мы закажем в него приличную еду. На обратном пути я также готов надеть эту отвратительную маску.
— Что ж, это здраво! — согласился капитан. — Ближайший трактир будет уже скоро.

Наконец, карета подъехала к трактиру. Д’Артаньян вышел и придержал двери, приглашая Короля последовать его примеру.
Едва лишь Король ступил на землю, к карете стремительно подъехали четверо всадников, которые, очевидно, обогнали её и поджидали в засаде.
— Послушайте, господин д’Артаньян! — обратился к капитану один из всадников. — Позвольте задать вам несколько вопросов относительно вашего узника и относительно цели вашего путешествия!
— Я слушаю вас, любезнейший дю Трабюсон, если я не ошибаюсь. — Ответил капитан. — Простите, но вы не представились, а здесь довольно темно, я могу ошибаться, поскольку узнаю вас лишь по голосу.
В этот момент д’Артаньян услышал щелчки спусковых механизмов четырёх мушкетов, которые держали в обеих руках двое из гвардейцев. Ни один из мушкетов не выстрелил.
— По-видимому, дю Трабюсон, вас не столько интересует мой ответ на ваш вопрос, сколько возможность подстрелить меня как куропатку, — спокойно ответил д’Артаньян. — Господа, отбросьте ваши мушкеты, в этом случае я готов поступить также и скрестить с вами шпаги! В противном случае я буду стрелять.
С этими словами д’Артаньян выхватил из-за пояса два мушкета и навёл их на гвардейцев, пытавшихся убить его.
— Стреляйте же, болваны! — крикнул дю Трабюсон. — Чего вы ждёте?
— Не пытайтесь, — ответил д’Артаньян. — В ваших мушкетах не тот порох, который может помочь вам в ваших дурных манерах общения с мирными путниками. Но я научу вас хорошим манерам. Мушкеты на землю, живо!
В этот момент четвертый всадник, который находился за спинами трех передних, вытащил мушкет из седельной сумки и навёл на Короля.
— Оружие на землю, капитан д’Артаньян! — воскликнул этот всадник. — Иначе я застрелю вашего узника!
— Стреляйте, мадам, — спокойно ответил капитан. — Ваш порох ничуть не лучше пороха ваших друзей.
Всадница хладнокровно навела свой мушкет на Короля и нажала на спусковой курок. Раздался оглушительный выстрел, и Король упал на землю.
— Проклятье! — воскликнул д’Артаньян. — Чёртова баба приберегла щепотку пороха!
С этими словами он подскочил к коню, на котором сидела Оливия де Трабюсон, и наставил шпагу на всадницу.
— Мадам, я не сражаюсь с женщинами, но если обстоятельства вынуждают меня, я сделаю это, поверьте! — сказал он. — Прошу вас бросить оружие и спешиться.
В этот момент дю Трабюсон направил коня прямо на капитана, сбил его с ног и затоптал бы, если бы капитан не успел ловко откатиться в сторону.
— Уходим! — крикнул дю Трабюсон и первым помчался в темноту.
Трое остальных всадников также пришпорили коней, поспешив скрыться в ночи.
Выскочивший из кареты Франсуа, выстрелил вдогонку из двух мушкетов. Один из всадников завалился на бок и через некоторое время свалился с коня.
Франсуа побежал вслед за всадниками, но они скрылись из виду. Тем временем д’Артаньян поспешил подойти к Королю.
— Ваше Величество, простите меня! Я не уберёг вас! — воскликнул капитан.
— Снимите эту дурацкую маску! — услышал он сдавленный голос Короля. — У меня ужасно болит голова. Мне кажется, я ранен.
— Вы живы! — воскликнул д’Артаньян, стремительно подбегая к Королю и снимая с него маску.
Действительно, Король был жив. Оливия выстрелила в голову Короля, надеясь убить его одним выстрелом. По счастью в темноте она не заметила на нём железной маски и стреляла в силуэт. Железная маска приняла пулю на себя, однако, Король получил серьёзный удар в голову. Поскольку внутри маски были мягкие тряпичные прокладки, чтобы не травмировать голову узника, Король не получил никаких ран.
— Проклятая дрянь! — проворчал Король, с ненавистью сдирая с себя маску.
— Не ругайте эту маску, Ваше Величество! — возразил капитан. — Только что она спасла вам жизнь.
Разглядев след от мушкетной пули, Король испугался мысли о том, что могло с ним случиться, если бы на нем не было маски. Однако, он быстро взял себя в руки и заявил:
— Господь хранит меня! Это – доказательство вашей неправоты, капитан!
— Если так, Господь послал на вас своё благословление лишь при условии того, что вы всё же надели эту маску. Поэтому не будем искушать его и в следующий раз также используем её.
— Вы полагаете, что на нас ещё будут совершены нападения? — с тревогой спросил Король.
— Я полагаю, что мы дадим им отпор, — ответил д’Артаньян. — Ну что там с ним, Франсуа?
— Наповал, — ответил де Перрен.
— Дай-ка я взгляну, а ты пока позаботься о Его Величестве, — сказал капитан.
Подойдя к убитому всаднику, он опознал гвардейца де Лорти.
— Господин капитан, — сказал Франсуа. — По счастью в трактире играет громкая музыка и никто внутри не слышал этих двух выстрелов. Я предлагаю покинуть это место и пусть с ним разбираются те, кто его найдут. Мы же остановимся в следующем трактире. Я же поеду несколько впереди на случай засады. Думаю, что их мушкеты испорчены и что пороха у них уже не осталось, а три шпаги, одна из которых принадлежит женщине, меня не пугают. Мы ещё посмотрим кто кого.
— Оставлять непогребенным гвардейца – не по-христиански, Франсуа, — возразил капитан. — Кроме того, мушкет мадам, как видишь, исправен. Очевидно, эта бестия не оставляет порох в пороховых сумках, а забирает его с собой в трактир. Что ж, похвальная привычка. Но мы не можем рисковать жизнью Его Величества.

После этого д’Артаньян зашел в трактир и сказал трактирщику:
— Любезный, я – капитан королевских мушкетеров, выполняющих поручение Короля по конвоированию опасного государственного преступника. Вот приказ. Только что на нас напали грабители. Одного из них мы пристрелили, троим удалось сбежать. Приберись там. Мы же нуждаемся в отдыхе и еде, позаботьтесь также он наших конях и о карете. Коня негодяя ты можешь оставить себе, поскольку разбойники вне закона. Мы забираем эти две комнаты, что ближе к двери. Если в них кто-то живёт, высели их. Приказ Короля. Еду подай самую лучшую, какая у тебя имеется.
Трактирщик поспешил исполнять приказы капитана.

XCIV. Ночь в трактире

— Ваше Величество, ваше желание исполнено, вы получили, наконец, горячую пищу, угощайтесь, — сказал д’Артаньян. — Прошу простить, что сервировка не дотягивает до уровня Лувра. С этим придётся смириться.
— Когда я вернусь на трон, я велю казнить вас быстро и безболезненно, капитан, — холодно ответил Король, приступая к трапезе.
— Ваше Величество даже не примет к сведению, что маска, которую настоятельно просил вас надеть, спасла вам жизнь? — спросил капитан с улыбкой.
— Именно это я и учёл, говоря, что умрёте быстро и безболезненно, о большей услуге меня не просите, — ответил Людовик.
— Звучит очень заманчиво, но я постараюсь уклониться от такой милости Вашего Величества, а пока – бонапети! — ответил д’Артаньян.
Развеселившись от мысли, что когда-нибудь он вернётся на трон, Король приступил к трапезе с большим аппетитом.
— Между прочим, капитан, как вам удалось забрать узника из крепости? — спросил он, намазывая паштет из гусиной печёнки на тончайшее солёное печенье.
— Я воспользовался вашим приказом, Ваше Величество, который вы собственноручно написали под мою диктовку, пребывая в Бастилии, — ответил д’Артаньян.
— Но ведь приказ был адресован де Безмо! — воскликнул Король.
— Ваше Величество забыли упомянуть имя коменданта и название крепости, а я не стал вам напоминать, — скромно ответил капитан.
— Негодяй! Теперь я припоминаю, что писал под вашу диктовку всё в точности, как вы продиктовали! — возмутился Король, не прерывая своей трапезы. — Выходит уже тогда вы задумали злостное государственное преступление!?
— Я ещё не задумал этого, но уже не исключал, — ответил д’Артаньян. — Ваше Величество сильно обидели меня, покусившись сразу на всех моих друзей. Я бы простил вам покушение не меня одного.
— И мои действия были совершенно правильными, что доказывается последующими вашими действиями, — сказал Король совершенно бесстрастно, отрезая отлично прожаренную гусиную ножку и поливая её изысканным чесночным соусом.
— Мои последующие действия, Ваше Величество, были совершенно правильной реакцией на ваши действия, здесь всё зависит от того, как посмотреть на эти два явления. Последующее действие не может быть причиной предыдущего, — возразил д’Артаньян.
— Вы, стало быть, ещё и философ, — кивнул головой Король, сделав большой глоток токайского. — А я-то полагал, что вы только заговорщик.
— Заговор не является моей профессией, Ваше Величество, я всю жизнь хотел лишь честно служить своему отечеству, но невозможно подчиняться некоторым приказам, не будучи философом, — ответил капитан. — Лишь осознав, что приказы отдаются не самыми умными людьми, можно спокойно переживать эту ситуацию. Каждый человек имеет право на ошибки, но почему-то многие слишком сильно злоупотребляют этим правом.
— Вам всё равно не удастся воспользоваться своим заговором, господин капитан, поскольку я успел предпринять кое-какие меры, — сказал Людовик с некоторым злорадством, приступая к десерту. — Вас ожидает чрезвычайно неприятный для вас сюрприз.
— Профессия офицера приучает к ожиданию неприятных сюрпризов в любую минуту, Ваше Величество, — ответил капитан. — Любой приказ, написанный вами, может быть отменён приказом того, кто сейчас занимает ваш трон.
— При условии, что этот узурпатор знает об этом приказе и осведомлён о результатах его исполнения, — согласился Людовик. — Но в данном случае эти условия не будут выполнены, поэтому вы вскоре узнаете, что поймали не только меня, но и самого себя, господин капитан, и тут уж я посмеюсь вволю.
— Я ничуть не возражаю, Ваше Величество, против вашей весёлости, — сказал д’Артаньян, который, увидев, что Король уже достаточно насытился, позволил себе присоединиться к трапезе. — Когда Король в хорошем настроении, это добрый знак для его подданных.
— Это далеко не всегда так, господин капитан, — улыбнулся Король, и его улыбку на этот раз можно было бы назвать змеиной. — Мне думается, что в Варфоломеевскую ночь Карл IX был в превосходном настроении.
— Благодарю вас, Ваше Величество, вы заставили вновь взглянуть на вас трезвым взглядом, — сухо ответил д’Артаньян. — Франсуа, что ты ждёшь? Присоединяйся к ужину, хотя Его Величество по забывчивости не пригласил нас, мы имеем право на свою долю, тем более что за ужин плачу я.
 Франсуа не заставил себя ждать, поскольку его молодой организм уже давно требовал чего-то более существенного, чем застольные разговоры и простое созерцание поглощаемых Королем блюд.

«По-видимому, Король успел написать какой-то приказ, который должен, по его мысли, быть для меня сюрпризом, — подумал д’Артаньян, лёжа в постели. — Я должен узнать о нём позже, но он должен явиться большой неприятностью для меня. Что ж, это, по всей вероятности, приказ, который направлен де Сен-Мару. Что бы это могло быть? Это не может быть приказом не принимать узника, поскольку Людовик не мог знать, что я его туда повезу. Следовательно, это мог быть приказ не выдавать узника. Но чем мне может повредить такой приказ, если я уже забрал оттуда Филиппа? Он будет мне лишь на руку, ведь я как раз и везу Людовика обратно в крепость под видом Филиппа. Значит, это может быть приказ о том, что Сен-Мару предписано арестовать меня? Скорее всего, ему предписано арестовать любого, кто приедет на остров! Ведь он не мог знать, что этим человеком буду именно я! Что ж, мне повезло, что я успел забрать Филиппа до получения Сен-Маром этого приказа. Впрочем, ведь у меня тоже был приказ Короля. В этом случае коменданту пришлось бы решать сложную задачу, разбираясь, какой из приказов является наиболее важным, поскольку первый приказ противоречит второму. На приказе, который привёз я, не было даты, и я всегда мог бы утверждать, что он написан последним! Итак, у меня ещё одна проблема, и она возникнет по прибытии на остров Сен-Маргерит! Спасибо, Ваше Величество, что предупредили!»

XCV. Голуби мадам Оливии

Трое всадников подъехали к трактиру Два Пистоля и спешились, отдавая коней подоспевшему конюху.
Один из всадников отстегнул от седла небольшой саквояж.
— Дидье, возьми сумку с голубями, — сказал этот всадник женским голосом.
— И зачем ты таскаешь с собой эту дрянь, Оливия? — спросил Дидье де Трабюсон, ибо это был он.
— Поговорим после, а сейчас бери это и проходи в трактир, и поторапливайся, — ответила Оливия.
В предоставленной ей комнате Оливия бросила на кровать мушкет и занялась голубями. Покормив и напоив каждого, она вернула их в саквояж, после чего подошла к столу с письменными принадлежностями. Не найдя достаточно тонкой бумаги, она извлекла из кармашка на саквояже требуемый ей листок и принялась писать следующий текст:

«Узник убит, де Лорти погиб в сражении. Преследуем капитана».

После этого Оливия достала одного из голубей, обмотала его лапку полоской с запиской, поверх записки намотала нитку в несколько слоёв, и, завязав нитку на узел, выпустила голубя в окно.

— Теперь господин Кольбер будет знать, как верно ты ему служишь, Дидье, — сказала она мужу. — И запомни, растяпа, что порох не следует оставлять в седельных сумках. Надеюсь, этот случай научил тебя на всю оставшуюся жизнь.
— Если бы я был таким умным, как ты после того, как всё произошло! — воскликнул Дидье, пропустив мимо ушей сравнение его с растяпой.
— Очень смешно. — возразила Оливия. — Только я была умной не потом, а ровно тогда, когда это потребовалось. Недаром мой отец дослужился до майора, тогда как ты пока ещё только лишь капитан. Ну ничего, с моей помощью ты ещё, дай Бог, станешь полковником, а то и генералом!
— Да, моя козочка! — ответил Дидье. — Иди же ко мне!
— Спать! — отрезала Оливия и заняла койку у дверей.

XCVI. Решение Атоса

Читатель, вероятно, спросит нас, по какой причине оставляем мы без внимание благородного графа де Ла Фер и его не менее благородного сына, виконта де Бражелона. Оправданием такой невнимательности может служить лишь то, как стремительно развивались события вокруг Короля и его брата. Вернемся, однако, к тому небольшому разговору, который состоялся за несколько дней до описываемых нами событий.
— Сын мой, мы вдоволь насладились прогулками по горам и пора, наконец, заняться делом, — сказал Атос Рулю после возвращения из очередной прогулки.
— Я с радостью подчинюсь вам, дорогой отец, — ответил Рауль. — Только вот какое дело может быть у двух дворян здесь, в этой глуши?
— То же самое хотел сказать и я вам, сын мой! — ответил Атос. — И уже сам вопрос содержит в себе ответ. Двум дворянам нечего делать в этой глуши в тот момент, когда наши друзья, вероятно, нуждаются в нашей помощи. Мы отправляемся во Францию через два часа.
— Не получили ли вы, отец, каких-нибудь известий оттуда? — с тревогой спросил Рауль.
— Если бы я получил известия, вы бы об этом уже знали, сын мой, и мы бы выехали туда тотчас же, — ответил Атос. — Но само по себе отсутствие известий является известием. Пока я не удостоверюсь, что наши друзья, д’Артаньян, Портос и Арамис живы и здоровы и не находятся в опасности или в тюрьме, душа моя не найдёт себе покоя. Такие люди, как они, могут либо погибнуть, защищая Францию, либо должны оставаться в живых, любая другая судьба была бы оскорблением для них и невосполнимым горем для их друзей. Если мои друзья сражаются, мы присоединимся к ним, если они в опале, разделим с ними их несчастья, если же они пребывают в радости, разделим с ними их радость. Если они не нуждаются в нас, обнимем их и поедем своей дорогой.
— В Блуа? — спросил Рауль.
— Забудь о Блуа. Это место не приносит нам счастья, — ответил Атос. — Прежде всего мы навестим госпожу де Шеврёз. Если во Франции происходит что-либо, заслуживающее внимания, она об этом знает. Кроме того, не забывайте, Рауль, что вы должны с почтением относиться к этой женщине, потому что об этом говорю вам я. Но не спрашивайте причин этого.
— Я с радостью подчиняюсь вашему приказу, граф, тем более что я и сам чувствую чрезвычайное расположение к этой почтенной даме, — ответил Рауль.
— Иного я и не ожидал от вас, сын мой. Едем! — заключил Атос.

XCVII. Герцогиня де Шеврёз

Когда-то супруга всесильного Шарля д Альбера, герцога де Люиня теперь носила имя герцогини де Шеврёз. Её первый муж, герцог де Люинь, был человеком, впоследствии представившим и рекомендовавшим Людовику XIII малоизвестного тогда Ришельё, того самого, который стал впоследствии великим кардиналом и первым министром Франции. Герцогиня де Шеврёз, урожденная Мария де Роган, причастная к таким великим событиям, не переставала влиять на судьбу Французского королевства на протяжении всей своей жизни.
Интриговать её научил её первый муж, герцог де Люинь, который так понравился Людовику, тогда ещё молодому дофину, что он выбрал его другом и наперсником во всех забавах. Этот красавец немедленно заметил обворожительную представительницу знатного рода де Роганов, которую в возрасте восемнадцати лет привез почти опальный, а некогда весьма влиятельный отец к королевскому двору чтобы она могла составить небольшое общество молодой супруге дофина, Анне Австрийской, отпрыску австрийского и испанского королевских домов. Герцог, в ту пору уже сорокалетний, немедленно сделал ей предложение. Супруги де Люинь сумели стать для царственной четы самыми желанными партнерами по всем затеям, которые предпринимал юный Людовик и его жена. Поговаривали, что вся четверка подчас спала под одним одеялом. После коварного удара Равальяка кинжалом, отнявшего жизнь славного короля Генриха IV, отца Людовика, последний стал называться Людовиком XIII, но долгое время оставался Королем лишь номинально. Шарль де Люинь уговорил Людовика избавиться от ненавистных супругов Кончини и самому стать полноправным Королем. Юный Людовик распорядился убить фаворита матери маркиза Кончино Кончини на глазах собственной матери, вдовствующей Королевы, а супругу маркиза, Галигай велел казнить. Сослав собственную мать Королеву Марию Медичи в Блуа, Людовик окончательно утвердился в качестве суверена. После этого на герцога де Люиня как из рога изобилия посыпались милости в виде должностей и званий. И хотя де Люинь был негодным государственным деятелем, он оставался ближайшим другом Людовика XIII, тогда как Мария де Люинь сближалась с Анной Австрийской всё ближе и ближе.
Королева-мать не смирилась со своим уходом из большой политики и при помощи герцога д’Эпернона, бывшего миньона Генриха III, создателя королевской персональной охраны, состоящей из сорока пяти мушкетеров, собрала ополчение, которое направила против собственного сына, Людовика XIII, однако, единственное, чего ей удалось добиться, это того, что под её руку Король уступил Анже и Шинон, но запретил ей возвращаться в Париж. Тогда Королева-мать затеяла гражданскую войну, чем изрядно подпортила дела Короля. К счастью для Людовика XIII де Люинь представил ему в это время Ришельё, который великолепно разбирался в проблемах внутренней и внешней политики. Не без помощи Ришельё при Понт-де-Се Король нанёс своей матушке разгромное поражение, после чего тот же Ришельё послужил посланником мира между матерью и сыном.
Между тем, молодой фаворит Короля, Шарль де Люинь, постепенно стал самым влиятельным человеком во всей Франции, поскольку сам Людовик XIII весьма неохотно занимался государственными делами, фаворит же его придумывал всё новые развлечения для Короля, в которых, разумеется, участвовали не только суверен и его фаворит, но и их жены. Дружба Марии с Королевой окрепла настолько сильно, что даже когда Мария по неосторожности стала причиной выкидыша Королевы, подговорив её кататься на скользком полу дворца, то и этот печальный эпизод не привёл к их разрыву, хотя Король был весьма разгневан на Марию де Люинь, так неудачно упавшую на его супругу. Этим сильнейшим влиянием на судьбу Франции Мария не ограничилась. Когда её супруг, герцог де Люинь, впал в немилость вследствие излишней заносчивости, и в скором времени скончался, то ли от болезни, то ли от огорчения, а, возможно, от какой-то третьей причины, его весёлая вдовушка недолго горевала, так что двое её детей, Людовик-Шарль и Анна-Мария, довольно быстро получили отчима в лице ровесника Шарля де Люиня, первого мужа Марии, Клода Лотарингского, герцога де Шевреза, сына того самого Генриха де Гиза, прозванного Меченным, который расправился с адмиралом де Колиньи и вдохновил Карла IX на предательскую расправу над гугенотами в Варфоломеевскую ночь 24 августа 1572 года, когда лишь чудом не погиб Генрих Наваррский, будущий Король Франции Генрих IV, отец Людовика XIII и дед Людовика XIV. С тех пор Мария стала называться герцогиней де Шеврёз, под которым она и вошла в историю и под которым наши любезные читатели знают её по нашим романам о мушкетёрах. Умение тонко интриговать, которое Мария приобрела от первого мужа, осталось её любимым и основным занятием, что объясняется её мнением, что вся королевская семья Франции – это лишь средство для того, чтобы составить счастье для Марии, которое она понимала как власть, богатство и знатность.
Поначалу Мария очень тесно сошлась с Ришельё, ставленником её первого мужа. Она даже подбивала Анну Австрийскую к связи с ним за спиной Короля, однако, Королева испугалась, что Первый министр, и без того уже почти державший в своих руках всю Францию, использует её лишь как средство для ещё большего укрепления своей власти, либо путем усиления влияния через неё на Короля, либо дискредитируя её в глазах Короля с целью завоевания ещё большего доверия, уже не только в вопросах политики, но и в области семейных дел, что для Людовика XIII, было намного более важной сферой.
Когда же Ришельё стал торопить Марию с её посредническими делами, та выдумала опасную шутку, сообщив кардиналу, что Королева жаждет увидеть, как он танцует сарабанду, после чего уже не сможет противиться настойчивости кардинала. Действительно, в молодости Ришельё был отличным танцором, но подобные развлечения не вязались с его кардинальским титулом. Мария придумала для Анны развлечение, которое состояло в том, чтобы уговорить его исполнить горячий танец, отличающийся богатым ритмическим рисунком, что требует от танцора известной ловкости и раскованности. Для пущей эффектности представления Королева уговорила кардинала облачиться в соответствующий костюм танцора. Она сообщила кардиналу, что никто кроме неё его не увидит, а за ширмой прячутся лишь музыканты. Когда же Ришельё уже почти исполнил свой танец и ожидал награды в виде благосклонности Королевы, он услышал женский смех из-за ширмы. Тогда он стремительно подскочил к ширме и отодвинул её, обнаружив за ней не только музыкантов, но и герцогиню де Шеврёз в компании с братом Короля. С этих пор герцогиня и кардинал стали заклятыми врагами, что не мешало им время от времени заключать союз для решения дел, в которых они оба были заинтересованы.
Так, например, как-то раз Ришельё узнал, насколько сильно потрясла Королеву выходка Бекингема, явившегося по случаю свадьбы герцога Орлеанского с принцессой Генриеттой, дочерью короля Карла I. Выходка герцога состояла в том, что явившись к Французскому двору в качестве посланника Карла I, с которым он также состоял в отношениях более чем дружеских, подобно тем, в каких состоял де Люинь с Людовиком XIII, герцог как бы невзначай задел нитку, которая удерживала тысячу жемчужин, усыпавших его парадный костюм. Жемчужины покатились по полу, придворные тут же бросились их собирать по всему залу, что создало изрядный переполох. В этот момент никто уже не смотрел ни на герцога, ни на королеву, но Бекингем сделал вид, что ничего существенного не произошло и продолжал, не отрываясь, любоваться красотой Анны Австрийской, что не осталось незамеченным с её стороны. Когда же ему стали предлагать в горстях собранные с полу драгоценности, он лишь отмахнулся, сказав, что те, кто их собрал, могут оставить их себе. Богатый, красивый, щедрый и влюблённый в неё Бекингем не оставил её равнодушной. Узнав, насколько сильно эта выходка потрясла Анну, а также оценив внешность и блистательную роскошь английского посланника, Ришельё задумал с помощью герцогини дискредитировать Королеву, содействуя укреплению её неравнодушного отношения к Бекингему. Мария пылко принялась содействовать сближению Анны и герцога.
 Через некоторое время во время прогулки по аллеям, Королева зашла с герцогом в лабиринт, сделанный из кустов лаврового листа, постриженных так, что кусты образовывали сплошные стены. В центре лабиринта была небольшая беседка, куда и вошли Королева и герцог. Придворные дамы несколько отстали от влюблённой парочки. Вдруг до их слуха донёсся крик Анны Австрийской, выражающий, по-видимому, испуг или недовольство, впрочем, возможно, что это был просто крик от неожиданности. Придворные бросились спасать Королеву и застали её в состоянии весьма смущенном, в её одежде они отметили некоторый беспорядок, как и в одежде герцога. Этот случай придворные болтуны не преминули рассказать Королю, присовокупляя к рассказу, по-видимому, весьма значительные речевые украшения, созданные из собственной фантазии и домыслов. Бекингем тотчас же был удалён из Франции по настоянию Людовика XIII.
Кардинал решил использовать этот эпизод для ещё большего охлаждения между Королем и Королевой, ради чего он просил Марию де Шеврёз содействовать установлению переписки между Анной и Бекингемом. Поначалу Мария подогревала чувства Анны исключительно по указанию Ришельё, однако, со временем уверившись, что Королева для неё является более надёжным гарантом карьерного роста, чем кардинал, полностью перешла на сторону своей подруги в этом вопросе, как и во всех последующих. Впрочем, это не помешало родному брату герцогини, герцогу Рошфору целиком встать на защиту интересов кардинала и вступить в борьбу против собственной сестры.
Наши читатели знают, как ценой неимоверных усилий д’Артаньяну, Атосу, Портосу и Арамису удалось спасти честь Королевы в пикантной истории с алмазными подвесками.
После этих событий очаровательная заговорщица отнюдь не угомонилась. Она решила свергнуть Ришельё и для этого была готова использовать все свои чары. Поначалу она хотела привлечь для этого на свою сторону Арамиса, но тот заявил, что ему, лицу духовному, не пристала борьба против главы французской католической церкви.
— Сударыня, для вас я готов почти на любое безумие, — ответил Арамис. — Я готов чинить препятствия тем делам, которые проворачивает Его Святейшество за спиной Его Величества, но я не готов проливать кровь священной особы, которая лишь на одну ступень ниже Папы Римского.
Тогда герцогиня попыталась уговорить Арамиса привлечь для этих целей его друзей, Атоса, Портоса и д’Артаньяна, на что Арамис ответил решительным отказом.
— Дайте мне лишь только их адреса, дорогой д’Эрбле, — сказала герцогиня. — Я сама с ними переговорю.
— В том-то и беда, что у меня нет их адресов, герцогиня! — солгал Арамис. — Я понадеялся на свою память и не записал адреса своих друзей, но память меня подвела!
Тогда герцогиня завела другого любовника, графа де Шале, которого и подговорила на авантюру, имеющую целью физическое устранение Ришельё.
В планах герцогини было уничтожение не только кардинала, но и самого Людовика XIII, после чего предполагалось возвести на трон брата Короля, Гастона Орлеанского, укрепив его права на престол женитьбой на Анне Австрийской, которая должна была бы по замыслу герцогини овдоветь вследствие роковой случайности во время покушения. Для того, чтобы дю Шале согласился на эту авантюру, хитрая герцогиня убедила его, что покушение имеет целью защиту чести самой герцогини, поскольку коварный кардинал, якобы, задумал убить герцогиню за то, что она не соглашается стать его любовницей. Как известно, влюблённый в каждом готов видеть соперника, поэтому он с лёгкостью поверил герцогине и пошёл на этот смертельно опасный шаг. Наивный и болтливый дю Шале похвастался перед своим дядей, командором де Балансе, что в самое ближайшее время Ришельё уже не будет донимать французов своими налогами и новыми законами, поскольку его визит к принцу Гастону Орлеанскому будет последней поездкой кардинала куда-либо. Чувства гражданского долга у командора были намного более значительно развиты, чем родственные чувства к племяннику, поэтому он немедленно сообщил о планах племянника кардиналу, заговор был изобличен, а дю Шатле схвачен и казнён по обвинению в государственной измене. При этом кардинал простил не только членов королевской фамилии, но также и герцогиню де Шеврёз, сохраняя к ней удивительную снисходительность, которую, по-видимому, можно было объяснить лишь остатками признательности к семье де Люиня за помощь в успешном старте его карьеры. Были и такие, кто говорил, что снисходительность кардинала – это снисходительность к матери одного из своих детей. Король простил супругу, брата и герцогиню, но ничего не забыл.
После смерти Ришельё и воцарении Мазарини в качестве первого министра и тайного супруга Анны Австрийской герцогиня чуть было не осталась не у дел. Но не такова она была, чтобы оставить попытки влияния на самых первых персон Франции. Создав вокруг себя кружок так называемых Высокомерных, она была инициатором заговора с целью свержения Мазарини, в котором участвовал также и герцог де Бофор и её кузен герцог де Рошфор, а также несколько принцев. Заговорщики попали в Бастилию, сама же герцогиня отделалась ссылкой в Тур на пять лет.
Тридцать шесть лет брака с герцогом Клодом де Шеврёз оставили герцогине ещё троих детей, титул и имя, пот которым она и вошла в историю. Овдовев, герцогиня продолжала интриговать и участвовала в десятке заговоров, в одном из которых опиралась на безумно влюбленного в неё престарелого маркиза де Шатонефа, посвященного во все государственные дела на правах хранителя государственной печати. Все вовлеченные в заговор мужчины даже под пытками скрывали её участие, будучи влюблены в очаровательную герцогиню, чем она с успехом пользовалась. Так, например, маркизу де Шатонефу его влюблённость принесла более четырех лет тюрем, но в сравнении с судьбой дю Шатле это было не так уж плохо. Герцогиня интриговала с целью воцарения Гастона Орлеанского, если это не удавалось, она строила интриги по отторжению от Франции Лотарингии и прилегающих территорий, вступала в переписку с королевскими домами соседних государств, давала обещания от имени царственных персон и нарушала их от собственного имени.
Наконец, она решилась даже торговать различными сведениями, которые она получила вследствие своих интриг. Она не решилась торговать тайной Анны Австрийской, состоящей в существовании родного брата Короля, брата-близнеца, понимая, насколько это опасно. Для начала она решила использовать не столь убийственные тайны, а всего лишь сведения о незарегистрированных долгах Фуке. Сначала она попыталась продать документы, доказывающие этот долг, самому суперинтенданту финансов, но Фуке не был расположен платить шантажистам, и отказал, даже не вникая в суть предложения, в чем, вероятно, была его роковая ошибка. Потерпев поражение в этом предприятии, герцогиня решила продать эту тайну и изобличающие её письма тому, кто должен был бы заплатить за них ещё больше. Таким человеком был враг Фуке, Кольбер. К несчастью для герцогини, Кольбер был намного менее щедр, чем Фуке, поэтому сумму, за которую ей не удалось продать эти письма Фуке, герцогине пришлось уменьшить. Не удовлетворившись полученной суммой, она уговорила Кольбера устроить ей свидание с Королевой, на которую воздействовала намёком на тайну о рождении Филиппа, близнеца Людовика. Действуя как самая умелая шантажистка, герцогиня заявила, что эта тайна умрёт вместе с ней, после чего пожаловалась на денежные затруднения, не позволяющие ей привести в порядок и содержать на должном уровне её фамильный дворец. Королева, частично растроганная, частично напуганная, разумеется, оказала финансовую поддержку бывшей подруге.
Но герцогиня не удовлетворилась этой двойной финансовой поддержкой – от Кольбера и от Королевы. Она желала проживать в Лувре, вблизи Королевы, она должна была участвовать в политике, она должна была интриговать. Для герцогини де Шеврёз жизнь состояла в интригах, без интриг она свою мысль не мыслила.
Ко всему прочему, герцогиня являлась матерью виконта де Бражелона, о чем она совсем недавно узнала, поскольку, родив от случайной связи, не собиралась заботиться о своем незаконном ребенке, и поэтому удовольствовалась тем, что велела подбросить дитя его отцу.
Атос, воспринявший этого подкидыша как дар небес, воспитал Рауля и обеспечил его материально, оформив усыновление и переписав на его имя виконтство де Бражелон.
К этой-то даме и направился Атос вместе с Раулем в надежде узнать новости о своих друзьях.

XCVIII. Разговор с герцогиней

Атос явился к первой интриганке Франции, герцогине де Шеврёз, в надежде разузнать что-нибудь о своих друзьях.
— Здравствуйте, граф, здравствуйте виконт, так вы, стало быть, живы? Я этому очень рада. — удивилась герцогиня, хотя в её тоне не было слышно ни удивления, ни восторга по этому поводу, голос её звучал ровно и бесстрастно. — Что ж, я также бесконечно рада тому, что вы посетили меня в моём скромном дворце.
Виконт подумал, что дворец герцогини едва ли следует описывать таким эпитетом, но смолчал.
— Но ведь вы, вероятно, вспомнили обо мне, поскольку вам нужно что-то от меня? — спросила герцогиня таким тоном, который не предполагал ответа на это вопрос. — Поскольку единственное, что я могу вам предоставить, это совет или сведения, и поскольку граф – человек такого ума, что он не нуждается в советах какой-либо женщины, я полагаю, что вы пришли ко мне за какими-то сведениями. Спрашивайте.
— Целью нашей поездки, герцогиня, было узнать, не имеете ли вы каких-либо вестей о наших общих друзьях, но ваш вопрос заставляет меня просить вас поделиться с нами также и слухами о нашей собственной смерти. Что заставило вас думать, что мы уже не входим в число живых?
— Об этом говорят повсюду, но я не вникала в подробности, — отмахнулась герцогиня. — Стоит ли разбирать сведения, которые, как я вижу, оказались ложью? Что касается наших общих друзей, то таковых я не знаю, граф.
— Я говорю, по меньшей мере, о господине д’Эрбле, — ответил Атос. — Были времена, когда он входил в число если и не друзей, то уж во всяком случае не врагов Вашей Светлости.
— Ах, этот! — улыбнулась герцогиня. — Он давно уже не тот мушкетёр, которого я любила, и, самое главное, я уже давно не та белошвейка Мари Мишон, которую любил он.
— По-видимому, герцогиня, не только любовь, но и верность должны быть взаимными, или же о них не стоит говорить, — улыбнулся Атос. — Безусловно, господин д’Эрбле остался вашим другом, и для этого он вовсе не обязательно должен был оставаться тем, чем был мушкетёр, о котором вы говорите, для белошвейки, о которой вы также не забыли.
— Если бы он изменял мне со многими, я бы не обращала на это внимания, — ответила герцогиня, — но он слишком сильно увлёкся одной, а это уже невыносимо для женщины, которая на протяжении длительного времени сама была единственным его увлечением, даже в том случае, если она не ограничивала собственные увлечения этим мушкетёром.
— Я полагаю, мы можем простить господину д’Эрбле его маленькие слабости, — снисходительно ответил Атос.
— Слабостью можно было бы назвать увлечение какой-нибудь красавицей, которая в политике ровным счетом ничего не значит, — возразила герцогиня. — Увлечение такой женщиной, как Анна Женевьева де Бурбон-Конде герцогиня де Лонгвиль не может быть названо слабостью. Женщины из этого рода всегда были на самой стремнине политических процессов, и если и не творили историю Франции единолично, то уж во всяком случае не останавливались в стороне от этих процессов. Увлечение подобной женщиной это не слабость, а сила мужчины, если учесть, что и ответное увлечение, как вы его называете, со стороны герцогини де Лонгвиль имеется. Сестра Принца Конде и Принца де Конти, супруга Генриха II де Лонгвиля, это важная фигура на шахматной доске Франции.
— Но ведь и вы, герцогиня, имеете весьма прямое отношение к этой ветви знатнейшего дворянского рода Франции! — возразил Атос.
— Вот именно поэтому я не могу ему простить такой измены, — ответила герцогиня, и теперь её голос не звучал как голос равнодушной усталой женщины, в нём была целая гамма чувств. — Ведь в её лице он попросту нашёл более молодую и более влиятельную копию герцогини де Шеврёз, более эффектную во всех отношениях, чем подлинная де Шеврёз, которой нынче являюсь я!
— Быть может это – всего лишь политический союз, — предположил Атос.
— Если от политических союзов родятся дети, господин граф, то такой союз уже не только политический, — горько усмехнулась герцогиня.
— Герцогиня де Лонгвиль состоит в браке, поэтому нет ничего удивительного, что она родила дитя, — сказал Атос таким тоном, что можно было подумать, что он верит своим словам.
— Именно потому, что герцогиня де Логвиль состоит в браке, я никак не могу предположить, что сын герцогини, именуемый Шарль-Парис, родился от законного мужа, — возразила герцогиня. — Скорее я уж поверю, что он зачат от какого-нибудь знакомого философа, хотя бы даже от герцога де Ларошфуко.
— Судя по всему, вы не поможете нам отыскать господина д’Эрбле, — сказал с сожалением Атос.
— Поверьте, что вам, граф, я помогла бы даже в этом, но я, действительно, не знаю, куда подевался этот ваш Арамис, — с грустью сказала герцогиня. — Последняя наша встреча прошла не в духе нежных воспоминаний двух старых друзей. Я перестала интересоваться его перемещениями. Знаю лишь о том, что он собирался включить себя в число друзей Фуке, что не умно для человека таких достоинств и талантов, как д’Эрбле. При первом взгляде на Фуке можно предсказать его судьбу: он будет карабкаться вверх до тех пор, пока не сорвётся вниз и не расшибётся в лепёшку. Такие люди не умеют останавливаться. Он не видит разумных границ своего величия, своей власти и славы. При этом он умудрился сохранить в себе остатки какого-то первобытного благородства, с которым в цивилизованном обществе просто невозможно выжить. Уж если д’Эрбле связался с Фуке, он либо погибнет вместе с ним, либо бросит его в последнюю минуту. Впрочем, Фуке уже арестован, насколько я знаю, из чего можно заключить, что наш добрый д’Эрбле либо за границей, либо убит, либо тайно препровожден в Бастилию.
— Чрезвычайно прискорбно всё то, о чем вы говорите, герцогиня, но вы не сообщили мне ничего нового, — ответил Атос.
— Ах, граф, самая большая новость на сегодняшний день это та, что виконт не погиб в вылазке, в которой пропал герцог де Бофор, и что вы не окончили жизнь самоубийством на следующие сутки, — произнесла герцогиня, и на этот раз Атос уловил в её голосе нотки радости и успокоения. — Меня в настоящий момент больше всего занимает именно эта новость. Расскажите же, как вам удалось остаться в живых, убедив всех, что вы погибли.
— Я и сам этого не знаю, герцогиня, — ответил Атос, — но жизнь приучила меня не проявлять настойчивости в получении информации, без которой можно обойтись.
— Это означает, что вы не можете обойтись без информации о своих друзьях, граф? — спросила герцогиня. — Жаль, что вы не причисляете меня к своим друзьям.
— Герцогиня, для меня вы больше, чем друг, поверьте, — сказал Атос и с нежностью посмотрел на Рауля, — но в отношении информации о вас мне достаточно знать, что вы в безопасности, потому что Король никогда не обидит вас.
— Откуда такая уверенность? — спросила де Шеврёз со смехом.
— Вы предоставили Его Величеству такое множество поводов обидеть вас, герцогиня, что коли уж он не сделал этого до сих пор, можно быть уверенным, что он не сделает этого и в будущем, — ответил Атос.
— Ах, граф, все видят поводы обидеть меня, но никто не видит причины, по которым я должна чувствовать себя обиженной! — отмахнулась герцогиня. — Знаете ли вы, что барон дю Валон, по-видимому, погиб на острове Бель-Иль во время атаки крепости королевским флотом, а господин д’Эрбле отбыл в Испанию? Что касается д’Артаньяна, он вопреки обыкновению уже более месяца не возглавляет своих сорок пять мушкетёров, выполняя вместо этого какие-то неясные функции, связанные, по-видимому, со скрытными поездками по Франции. Совсем недавно он появлялся в Париже на одни сутки, после чего вновь исчез.
— Я благодарю вас, герцогиня, за полезные сведения, — сказал Атос, после чего встал и поклонился, намереваясь покинуть дворец.
— Граф, я прошу вас оставить со мной виконта на некоторое время, — поспешно сказала герцогиня. — Мне необходимо поговорить с ним на те темы, на которые вы, по-видимому, не имели времени поговорить с ним.
— Не смею отказать вам в этой просьбе, герцогиня, — ответил граф с улыбкой. — Рауль, ты правильно делал, что отмалчивался, пока мы с герцогиней вели свою небольшую беседу, но побывать в обществе такой ослепительной дамы и не высказать своего восторга, это, по меньшей мере, невежливо. Помните, сын мой, что герцогиня – ваш верный друг, с ней вы можете быть предельно откровенны в любых вопросах. Вероятно, она хочет дать вам несколько советов в том деликатном вопросе, в котором я не специалист. Однако, не злоупотребляйте её терпением и не говорите ей о достоинствах других женщин.
— Граф! Я не высказал своего восторга о красоте и уме герцогини только потому, что не смел перебивать вас, — сказал Рауль и его красноречивый взгляд подтвердил правоту его слов.
— Ах, милый юноша, ваш восторг может быть справедливым только при условии, если вы будете сравнивать меня с моими ровесницами, — ответила герцогиня, покрываясь румянцем от удовольствия. — Я убеждена, что вас окружают дамы намного привлекательнее пожилой герцогини, прожившей непростую жизнь.
— Мадам, ваша скромность лишь дополняет тот набор чудесных качеств, о котором я сказал, — галантно ответил Рауль.
— Не буду мешать вашей беседе, герцогиня, ещё раз благодарю за сведения, которые вы мне сообщили, — сказал Атос, после чего с нежностью поцеловал руку герцогини, которая тут же подставила ему и другую свою руку, получившую такой же поцелуй.
— Граф, вы заставляете меня думать, что, вероятно, я обращала своё внимание вовсе не на те предметы, на которых следовало бы сосредоточиться, — вздохнула герцогиня с кокетством. — Как часто мы, женщины, упускаем своё счастье, гоняясь за призраками, тогда как оно, быть может, состоит вовсе не в том, к чему мы стремимся, и оно, быть может, было не столь уж недоступным, как нам казалось!
— То же самое могут о себе подчас сказать некоторые мужчины, герцогиня, — ответил Атос, заглянув в глаза де Шеврёз.
«Был миг, когда я чуть было не подумал о том, что мог бы жениться на ней, — подумал Атос, покидая герцогиню. — Впрочем, это вздор!»
«Если и существует человек, с которым я могла бы быть счастлива безо всех этих многочисленных планов преобразования того, что всё равно так и не смогла улучшить, то, вероятно, этот человек должен быть во всём похож на графа де Ла Фер, — подумала герцогиня, глядя вслед уходящему Атосу. — Но ведь он всего лишь граф! Ах, если бы он был принцем!»

XCIX. Супруги

Сколько бы Филипп не оттягивал встречу с Королевой, он понимал, что это неизбежно. Общение с Лавальер дало ему первый опыт интимной близости с женщиной, а также убедило его в том, что вовсе не обязательно любить ту, с которой вступаешь в близкие отношения. Филипп был убеждён, что чувство, которое называют любовью в тех книгах, которые он смог прочесть во время своего заключения, он может испытывать лишь к одной женщине, и эта женщина в настоящий момент является княгиней Монако. По этой причине она не может ему принадлежать. Женщина, которая не только принадлежит ему по праву того, чьё место он занял, но и которой он принадлежит как супруг – это Мария-Терезия, Королева. Расставание с ней могло бы породить международный скандал. Пренебрежение супружеским долгом было бы немедленно замечено поначалу семьёй, а затем и всеми придворными, что также не могло бы не остаться без последствий. Таким образом, посещения Марии-Теризии хотя бы один раз в два месяца было необходимым.
Филипп назначил для себя этот день и постарался приготовиться к встрече как можно лучше. На всякий случай он приготовил путь к отступлению. Если встреча произойдёт не должным образом, можно будет сослаться на волнения в связи с международными событиями. Отношения с Испанией вновь обострились несмотря на то, что для их урегулирования в своё время и был заключен брак Людовика XIV с Марией-Терезией.
— Мадам, я прошу простить меня за то, что слишком часто пренебрегаю общением с вами, — сказал Филипп в один из вечеров, обращаясь к Королеве.
— Ваше Величество вправе поступать так, как считает нужным, — ответила Королева. — Я буду рада видеть вас на своей половине тогда, когда вы сочтёте необходимым.
— Необходимость – это не то понятие, которое должно регулировать встречи между супругами, — возразил Филипп, находя, что сам не верит тому, что говорит.
— В первые месяцы нашего брака, Ваше Величество, лишь необходимость выполнения других более срочных задач могла отвлечь вас от общения со мной после ужина, — со вздохом сказала Королева. — Теперь же лишь необходимость поддержания видимости благополучного брака вынуждает вас на эти встречи.
— Меня ничто не может вынуждать, я – Король Франции, и единственные предписания, которые для меня имеют значения, это предписания Божьи, — возразил Филипп. — Даже предписания Папы для меня имеют значение лишь постольку, поскольку я готов видеть в нём посланника Божьего.
— Именно эти предписания и указывают любому Королю Европы посещать свою супругу хотя бы иногда, — с грустью проговорила Королева. — И я рада этому, поскольку иначе, полагаю, я видела бы Ваше Величество ещё реже, чем вижу в настоящее время.
— Вы хотите ссоры? — высокомерно спросил Филипп, надеясь, что разговор обострится, что позволит ему изобразить обиду и избежать близости с Королевой.
— Ваше Величество, я склоняюсь перед вами и готова исполнять ваши желания тогда, когда вам это будет угодно, в той форме, в какой вам будет угодно этого потребовать, — покорно проговорила Королева.
— Мне угодно просто обнять вас и спокойно заснуть, — ответил Филипп.
— Благодарю вас, Ваше Величество, — ответила Королева. — Идите же ко мне в постель.
Филипп, ободрённый мыслью, что ему не придётся выходить за рамки уважительной нежности, с готовностью залез под одеяло и обнял Королеву. Мария-Терезия обняла Филиппа и уткнулась лицом в его грудь. Её тёплое дыхание приятно успокаивало Филиппа, поэтому он также ответно обнял Королеву.
Спустя полчаса подобных нежностей Филипп осознал, что ему угодно не только лишь нежно обнимать Королеву, тем более что спокойно заснуть ему вовсе не хотелось.

Королева вновь почувствовала себя так, как если бы их брак состоялся лишь сегодня. Она была счастлива и проявила особенную нежность к Филиппу, который остался с ней на всю ночь.
Поутру Филипп выходил из спальни Королевы в отличном настроении. Де Сент-Эньян, заметивший изменившееся настроение, решил, что Король вновь навсегда вернулся к Королеве и по этой причине оставит мадемуазель де Лавальер.
— Как вы почивали, Ваше Величество? — спросил де Сент-Эньян.
— Превосходно, Сент-Эньян, благодарю, — ответил Филипп. — Надеюсь, что и вы также?
— Да, Ваше Величество! — ответил де Сент-Эньян. — Мне приснился архангел Гавриил.
— О чём же он с вами беседовал? — спросил Филипп.
— Он сказал мне, что Ваше Величество решили оставить мадемуазель де Лавальер, — сказал де Сень-Эньян.
— Знаю, знаю! — усмехнулся Филипп. — Он говорил мне об этом вашем разговоре.
— Ваше Величество также беседовали с архангелом Гавриилом? — воодушевился де Сент-Эньян, полагая, что верно угадал намерения Короля.
— Разумеется! — ответил Филипп. — Он сказал мне, что встречался с вами, и что имел с вами долгую беседу, после чего сказал мне: «Имейте в виду, что де Сент-Этьян сошёл с ума!»
— Очевидно, вы правы, Ваше Величество, — сказал сконфуженный царедворец. — По всей видимости, этой ночью я был несколько не в себе. Всему виной брюссельская капуста, которую я, на свою беду, поел перед сном. Простите меня, Ваше Величество!
 Филипп благосклонно кивнул и обнял де Сень-Эньяна.
— В следующий раз тщательно выбирайте диету перед сном, дорогой друг! — мягко сказал Филипп и проследовал в свой кабинет.

C. Утро в Лувре

Кольбер, пришедший к Королю с бумагами, требующими подписи, постарался изобразить на лице скорбную гримасу.
— Что с вами, Кольбер? — спросил Филипп. — Вы плохо спали? Также съели вчера перед сном слишком много брюссельской капусты?
— Я получил прискорбную новость, Ваше Величество, — с печальным видом ответил Кольбер.
— Начинать беседу со скорбных новостей – это довольно жестоко по отношению к своему Королю, Кольбер, — ответил Филипп. — Впрочем, заканчивать беседу скорбными новостями ещё более жестоко. Что ж, коль уже начали этот разговор, заканчивайте. Что же у вас произошло.
— Господин д’Эрбле, или же тот человек, который выдавал себя за господина д’Эрбле, погиб при трагических обстоятельствах, — сообщил Кольбер.
— Вот как?! — воскликнул Филипп. — Откуда же вы об этом узнали, господин Кольбер?
— Я получил весточку об этом событии, — ответил Кольбер.
— Поскольку вы слишком быстро получили об этом весточку, господин Кольбер, я делаю вывод о том, что вы направили своих шпионов по следам господина д’Артаньяна, который выполнял моё особое поручение, — сказал Филипп жёстко. — В этом случае я также могу предположить и то, что ваши шпионы причастны к гибели узника. Я не допускаю мысли о том, чтобы господин д’Артаньян был настолько небрежным при выполнении моего поручения, что эта небрежность привела к гибели сопровождаемого им человека. Следовательно, причиной этого несчастья были вы, либо ваши посланники, что для меня одно и то же.
— Позвольте мне оправдаться, Ваше Величество, — проговорил Кольбер.
— Вашим оправданием может послужить лишь тот факт, что ваши сведения ошибочны, господин Кольбер. И молите Господа, чтобы это оказалось именно так! Я немедленно посылаю комиссию для расследования причин этого несчастья, и если комиссия установит хотя бы малейшую причастность вас к этому прискорбному событию, вам не сносить головы, господин Кольбер, — сухо отрезал Филипп. — Я помещаю вас под домашний арест, господин Кольбер. С этой минуты вы вернётесь к себе и не покинете своего дома до тех пор, пока я не приглашу вас.
Кольбер встал, поклонился и вышел, оставив бумаги на столе Короля.

Филипп взял колокольчик и позвонил. Вошедшему лакею он велел пригласить к нему лейненанта д’Арленкура.
— Сержант, вы уже более месяца замещаете капитана д’Артаньяна и доказали, что заслуживаете повышения, — сказал Филипп. — Мне некогда выписывать вам патент лейтенанта королевских мушкетёров, но это будет сделано, лишь только вы вернётесь из поездки, в которую я вас отправляю. Но я уже сейчас закрепляю это моё решение следующим документом.
С этими словами Филипп протянул д’Арленкуру документ, в котором сержант прочитал следующее:

«Приказ Короля.

Лейтенанту королевских мушкетёров господину д’Арленкуру поручается в сопровождении четырех мушкетеров короля направиться вдогонку капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну, сопровождающему узника в крепость Пиньероль на острове Сен-Маргерит. Лейтенанту и его мушкетёрам вменяется в обязанность оказать любую необходимую помощь капитану д’Артаньяну, в распоряжение которого он тотчас поступает. В случае, если с экспедицией капитана д’Артаньяна произошли какие-либо непредвиденные происшествия, лейтенанту д’Арленкуру поручается произвести детальное расследование всех обстоятельств произошедшего.
Властям всех городов по пути следования господина д’Арленкура предписано оказывать ему всяческое содействие как главе Королевской следственной комиссии.

Король Франции Людовик XIV».

— Этот приказ имеет силу патента лейтенанта мушкетеров, господин д’Арленкур, — добавил Филипп. — Что, как вы знаете, приравнивает вас к майору гвардейцев. На время вашего отсутствия командование королевскими мушкетерами передайте сержанту д’Эфине.
Д’Арленкур вытянулся во фрунт, щелкнул каблуками и вышел из кабинета Короля.

CI. Лион

После того, как дю Трабюсон со своей супругой и старший лейтенант д’Эльсорте покинули карету д’Артаньяна, оставив на поле сражения лейтенанта де Лорти, а также после того, как они заночевали в трактире Два Пистоля, мадам Оливия взяла командование экспедицией на себя.
— Дидье, поджидайте здесь карету капитана, а я еду в Лион, — распорядилась она.
— Не лучше ли нам всем вместе подождать карету д’Артаньяна здесь, в трактире? — спросил дю Трабюсон.
— Не лучше, — ответила мадам Оливия. — Мы не знаем, поедет ли он дальше, или же решит вернуться назад. В любом случае он не бросит карету, следовательно, мы всегда сможем его догнать. Но нам желательно узнать, не поступило ли уточнение ранее полученного приказа или, быть может, получен новый приказ от господина Кольбера. Голубятня находится в пригороде Лиона, мне хватит часа для того, чтобы доехать туда и обратно. Но этот приказ может оказаться очень важным для твоей карьеры. Я еду.
— Мне тревожно отпускать тебя одну, — солгал дю Трабюсон, который не прочь был бы овдоветь, настолько опостылело ему опека жены, хотя он и признавал её правоту в каждом отдельном случае.
— Ерунда! — отмахнулась мадам Оливия. — Это мне тревожно оставлять тебя фактически одного против капитана д’Артаньяна.
— Но я не один! — воскликнул Дидье. — У меня есть старший лейтенант д’Эльсорте!
— Ты разве не заметил, что д’Артаньян тоже не один? — удивилась Оливия. — Ведь кто-то же стрелял по нам из кареты капитана, причем стрелял довольно метко, если учесть, что было темно, и мы скакали на галопе, но это не спасло де Лорти. Он, как минимум, тяжело ранен, но думаю, что убит, ведь он не издал ни звука, рухнул как подкошенный. Так что в случае, если вы захотите сразиться, вас будет двое на двое. Это гарантированное поражение для вас, дорогой Дидье. Нужна какая-то хитрость, чтобы убить обоих, а на хитрость ты не способен, тут нужен мой ум.
— И что же ты посоветуешь мне в такой ситуации, Оливия? — спросил Дидье.
— Чтобы советовать, необходимо знать. Поэтому я и еду за письмом от господина Кольбера. Сидите тихо, не нападайте, если карета капитана остановится в этом трактире, не показывайте носа из комнат, запритесь на щеколду. Просто собирайте сведения. Впрочем, я полагаю, что, потеряв узника, он повернёт на Париж. Мы его догоним, и вы его убьёте, если мы выработаем хороший план. Если я его выработаю. Мне лишь требуется подтверждение этого приказа от господина Кольбера. Ждите.
С этими словами мадам Оливия решительно вышла из комнаты и направилась в конюшню. Бодро вскочив в седло своего коня, она выехала на прямую дорогу в Лион и дала шпоры, поднимая коня в галоп.

Подъехав к небольшому домику на окраине Лиона, мадам Оливия соскочила с коня, бросила поводья встретившему её крестьянину и взбежала по лестнице, ведущей к голубятне. Взяв с жердочки недавно прилетевшего голубя, она ножом разрезала нитку на его ноге, размотала записку и прочитала следующее послание Кольбера:

«Узника, которого препровождает д’Артаньян, отбить и живым доставить в Париж, исключив общение с кем-либо. Капитана д’Артаньяна позволяю убить. К».

— Чёрт бы его побрал! — воскликнула мадам Оливия. — Я выстрелила не в того человека. Что ж, будем исправлять свои ошибки.

После этого мадам Оливия сбежала по лестнице вниз, вновь вскочила на коня и помчалась обратно в трактир Два Пистоля.

CII. Опыт д’Артаньяна

Завтрак, который трактирщик подал Королю и его спутникам, был вполне пристойным, и Король, пестуя мысль о возвращении на трон, съел его с аппетитом.
— Моё нынешнее путешествие я мог бы рассматривать как небольшой отдых от государственных дел, — заявил он д’Артаньяну, — если бы я сам мог принимать решения, куда ехать дальше.
— Ваше Величество, нет ничего проще! — ответил д’Артаньян. — Примите решение, куда мы дальше едем?
— Вы готовы поехать со мной в любом направлении, которое я предложу? — с недоверием спросил Король.
— Совершенно так, Ваше Величество, — ответил капитан.
— Чем же вызвано такое изменение вашего отношения к порученному вам поручению? — удивился Король.
— Поручение было действительным, пока все знали, что Ваше Величество были живы, — ответил капитан. — Однако, имеются три обстоятельства, освобождающие меня от этого поручения.
— Какие же это обстоятельства? — спросил Король с изумлением.
— Первое обстоятельство состоит в том, что нападавшие на нас люди считают, что убили вас, — ответил д’Артаньян. — Это даёт нам некоторую свободу действий.
— Прекрасно, господин капитан! — согласился Король. — Какое же второе обстоятельство?
— Второе обстоятельство состоит в том, что Ваше Величество направило приказ господину де Сен-Мару арестовать всякого, кто прибудет на остров Сен-Маргерит и содержать под стражей до тех пор, пока туда не прибудет следственная комиссия, направленная туда Вашим Величеством, имеющая соответствующий приказ, — бесстрастно сказал д’Артаньян.
— Откуда вы знаете?! — вскрикнул Король довольно эмоционально.
— Я лишь высказал предположение на основе ваших слов о неприятном сюрпризе, Ваше Величество, но ваше восклицание убедило меня, что моё предположение верно, — ответил капитан.
— Допустим, — согласился Король, успокоившись. — Каково же третье обстоятельство?
— Смею напомнить, Ваше Величество, что вчера вы воспользовались моим платком для того, чтобы вытереть пот с лица, — ответил д’Артаньян, — и это – то третье обстоятельство, о котором я имел честь сообщить вам.
— Какая ерунда! — воскликнул Король. — Что с того, что я взял ваш платок? Я вас не понимаю!
— Этим самым платком я прикрывал банку с порошком, который получил от одного индуса, — ответил капитан. — Немного порошка осталось на платке, в сумерках вы не обратили на это внимания.
— Вы хотите сказать, что я перепачкался? — обеспокоенно спросил Людовик.
— Нечто в этом роде, — согласился д’Артаньян. — К тому же пуля, ударившая в железную маску, привела к тому, что вы получили две небольшие царапины на лбу, Ваше Величество. Негодяи, стрелявшие в вас, пролили вашу королевскую кровь.
— Это пустяки, — отмахнулся Король, — это заживёт со временем.
— Я тоже так полагаю, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. — Я надеюсь, что полученные царапины не будут доставлять физических страданий Вашему Величеству. Так куда же вы прикажете держать путь?
— Обратно в Лувр, разумеется! — воскликнул Король.
— Невозможно, Ваше Величество, — возразил капитан. — Когда я предложил Вашему Величеству избрать направление дальнейшего движения, я забыл предупредить, что два варианта категорически исключены. Первый – это возвращение в Лувр, второй – это движение к острову Сен-Маргерит через Лион. В первом случае это будет отступление, что противоречит моим взглядам на воинскую честь, во втором случае это было бы безумием, поскольку на этом пути нас непременно ожидает засада. Итак, влево или вправо, Ваше Величество?
— Если мы не едем в Лувр, мне решительно безразлично, какой путь вы предпочтёте, — отмахнулся Людовик.
— В таком случае мы едем дальше через Сент-Этьен, — ответил д’Артаньян. — Выезжаем через десять минут.

CIII. Откровения герцогини

Герцогиня де Шеврёз ещё раз внимательно изучила внешность Рауля и осталась довольной.
— Милый юноша, ваши взгляды на женщин столь наивны, что угрожают не только вашему счастью, но и, как я с прискорбием могу отметить, самой вашей жизни, — медленно проговорила герцогиня, тщательно подбирая слова. — Если бы ваше намерение геройски погибнуть, осуществилось, я была бы чрезвычайно огорчена. Имейте в виду, я принимаю в вашей судьбе живейшее участие!
— Герцогиня необыкновенно добра, — ответил Рауль.
— Это не простое любопытство, виконт, — продолжала герцогиня. — Скажите, рассказывал ли вам когда-либо граф что-нибудь о вашей матери? Ведь я была с ней знакома.
— На эту тему граф никогда ничего не говорил мне, и я привык не интересоваться этим вопросом, — ответил Рауль.
— Как обидно! — проговорила герцогиня. — Впрочем, граф так мало знал её не столь хорошо, как я.
— В таком случае, не расскажите ли вы мне о ней, герцогиня? — попросил Рауль.
— За один час или даже за целый вечер невозможно рассказать о человеке всё, что знаешь. Что именно вас интересует? — спросила герцогиня.
— Меня интересует всё, что мадам соблаговолит рассказать о ней, но прежде всего, конечно, о том, какова она была по характеру, по внешности? Я часто представлял её себе и уверен, что она была доброй и красивой.
— Пожалуй, что и так, — согласилась герцогиня. — Она, возможно, не всегда поступала умно, и иногда совершала поступки, которых ей следовало бы стыдиться, но если она и ошибалась, то искренне, и если и приносила кому-то несчастье, то невольно.
— Я не смею осуждать её и не спрашиваю вас о её недостатках, для меня она состоит из одних достоинств, — возразил Рауль.
— В таком случае, как же вы объясняете тот факт, что граф никогда ничего о ней не рассказывал? — улыбнулась герцогиня. — Даже не говорил о том, нравилась ли она ему, или же нет?
— Я полагаю, что связь графа с моей матерью не продлилась долго, и всегда думал, что моя мать умерла очень рано, быть может, она умерла родами, — сказал Рауль с грустью в голосе. — Именно в этом случае графу тяжело было бы говорить со мной о ней, ведь я стал, по-видимому, невольным виновником её гибели. По этой причине я всегда прошу Господа даровать ей рай на небе и простить ей все её грехи, если таковые у неё были.
— Скажите, виконт, как часто вы просили Господа о ней в своих молитвах? — спросила растроганная герцогиня.
— Столь часто, герцогиня, что и не знаю числа, — признался Рауль. — Во всех своих молитвах я вспоминал её, а это означает, что не менее, чем раз в неделю я просил за неё Господа.
— Милый мой мальчик! — воскликнула герцогиня. — Я не в силах более лгать вам! Знайте же, что я – ваша мать, и что я была чрезвычайно жестока к вам, поскольку отказалась растить вас вместе с другими моими детьми! Простите ли вы меня?
— Ах, герцогиня, неужели Господь сподобил меня обнять свою мать? — воскликнул Рауль. — Позвольте же припасть к вашим рукам?
— Обнимите меня, сын мой, и простите меня за всё! — ответила герцогиня и раскрыла свои объятья Раулю.
— Мне не за что вас прощать, герцогиня! — проговорил Рауль сквозь слёзы. — Простите, могу ли я называть вас матушкой?
— Ах, да, непременно! — воскликнула герцогиня. — Но лишь наедине. Я прошу вас о скромности, виконт. Ведь я не состояла в браке с вашим отцом.
— Ваша честь никак не пострадает от вашего признания, герцогиня, и моё уважение к вам останется превыше всего! — ответил Рауль. — Отныне я буду молить Господа о снисхождении не к некоей незнакомой мне женщине, в моих мыслях всегда будете вы, и мои молитвы о вас будут происходить гораздо чаще, чем были.
— Нам обоим следует успокоиться, сын мой, и я на правах матери хотела бы поговорить с вами о сердечных делах, которые, как я знаю, слишком сильно влияют на вашу жизнь, что заставляет меня опасаться за вас, мой друг! — сказала герцогиня, освободившись от неловкости, которое она чувствовала, проявляя слишком сильный интерес к судьбе молодого человека, не имея для этого достаточного основания. — Теперь, когда вы знаете причину моего интереса к вашей судьбе, я надеюсь, вы позволите мне дать вам несколько советов в той области, в которой советы графа не могли бы быть столь основательными? Дело в том, что, насколько мне известно, граф в области общения с женщинами был настолько неопытен, что, разумеется, не мог бы быть полноценным наставником такого красивого молодого юноши как вы, чьё счастье непременно требует отыскания достойного предмета любви.
— Мадам, я весь внимание, — с готовностью ответил Рауль.
— Наедине вы можете называть меня матерью, ведь мы же договорились! — ответила герцогиня. — Впрочем, это как вам будет удобнее, мой дорогой.
— Я вас слушаю, матушка, и постараюсь не упустить ни единого слова! — воскликнул Рауль.
— В таком случае вот моё мнение о том, что с вами произошло, сын мой. Поправьте меня, если я ошибаюсь, — начала свою речь герцогиня. — Вы росли в провинции и не имели возможности познакомиться со всевозможными представительницами прекрасного пола настолько тесно, чтобы научиться правильно судить о них. По этой причине первое же миловидное личико произвело на вас чрезвычайно сильное впечатление, а молодость его обладательницы заставило вас чувствовать хрупкость и беззащитность предмета вашего обожания, поэтому вы возомнили себя извечным защитником этой юной девицы. Провинциальная наивность её воспринималась вами как нравственная чистота и невинность. Её белокурые волосы, бледная кожа, утонченные черты лица и нежный девичий голосок вы воспринимали как бесспорные признаки того, что вы имеете дело с ангелом во плоти. Если бы тогда вам кто-то сказал, что эта боготворимая вами девица грубо посмеётся над вашими чувствами, принесёт всю свою невинность и красоту на алтарь чванливого вельможи, который не привык встречать отказ ни в чем, нигде и никогда, и по этой причине не сможет оценить той жертвы, которую она принесёт ему, вы бы либо не поверили, либо отказались от своих чувств к ней. Но вам никто не мог предсказать этого, хотя, окажись в те дни рядом с вами я, пожалуй, я увидела бы в ней признаки этой будущей судьбы. Но теперь уж об этом поздно рассуждать, что случилось, то случилось. Я лишь хотела бы вам объяснить, что вопреки вашему мнению о том, что само небо поступило с вами несправедливо, и что в мире нет судьбы горше вашей, правда состоит в том, что для мужчины разочарование в женщине – это наиболее естественное состояние и наиболее вероятный результат безумной любви.
— Не хотите ли вы этим сказать, матушка, что на свете нет женщин, достойных любви? — с жаром спросил Рауль.
— Я лишь хотела вам сказать, дорогой сын, что все женщины таковы, отличия межу ними не столь сильны, чтобы придавать этому чрезвычайное значение. Если женщина нравится вам внешне, это далеко не означает, что её душа вам понравилась бы, если бы вы знали её досконально, — продолжала герцогиня. — Так же точно я могу сказать и то, что если женщина не привлекла ваше внимание красотой своего лица или фигуры, из этого далеко не значит, что свойства души этой женщины не заслуживают уважения и любви. И хотя довольно часто свойства души и внешность далеко не одинаково достойны мужского внимания, тем не менее, существуют и такие женщины, которые достойны внимания мужчины и по из внешним данным, и по их душевной красоте. К несчастью, мужчины, склонные отождествлять внешнюю привлекательность с духовным совершенством, зачастую прощают красавицам самые сильные пороки, оставаясь их поклонниками. Это является причиной тому, что так много на свете прекрасных чудовищ, негодяек, которые словно вампиры вытягивают из мужчин все соки, после чего бросают их, опустошенных и нравственно сломленных.
— Не противоречит ли это, герцогиня, вашему утверждению о том, что все женщины, в сущности, одинаковы? — спросил Рауль.
— Они одинаковы в том, что могут дать мужчине и в том, что хотят получить от мужчин, — ответила герцогиня. — И в этом нет никакого противоречия. Но они отличаются в том, что в действительности дают мужчине и что требуют за это. В этом большая разница. В сущности, нравственная или физическая близость – это не обязательное удовольствие в жизни. Юность жаждет получить эти удовольствия в одном предмете в подарок от судьбы, зрелость готова платить за них, и те и другие ошибаются. Истинная любовь не даётся даром, но и не продаётся. Бывают удовольствия, за которые можно заплатить, бывают те, за которые приходится расплачиваться, последние обходятся гораздо дороже. Но истинная любовь не покупается деньгами, хотя и не дарится тому, кто не может позаботиться о предмете своей любви. Никто не даст вам рецепта счастья, но хороший советчик может удержать вас от несчастья, которого вы не заслуживаете. Не стремитесь получить незаслуженное, и тогда, быть может, судьба вознаградит вас больше, чем вы того заслуживаете. Но для этого вы должны понимать, что истинная любовь, преданная, верная, вечная, взаимная – это такая редкость в подлунном мире, что ожидать её как необходимую компоненту жизни, есть безумное тщеславие. Ожидать от девушки, что она будет любить вас искренне и преданно только потому, что вы любите её так, означает совершено не знать жизнь. Если вы решились полюбить, вы не должны требовать ответной любви, поскольку любовь – не то чувство, которое можно требовать. Если же вы любите искренне, то вас не должно заботить, любит ли вас в ответ предмет вашей любви, или проявляет к вам полное равнодушие. Вы обиделись на жизнь и на судьбу лишь за то, что ваше первое и, полагаю, не оформившееся до конца чувство не нашло такого же в точности ответного чувства, но это то же самое, что обижаться на судьбу за то, что она не сделала вас Богом. Поверье, что очень может статься, что родиться Богом – намного более вероятная удача, чем родиться человеком, познавшим сильную взаимную любовь. Если вы не обвиняете судьбу в несправедливости лишь за то, что она не сделала вас Богом или Королем, то по какому праву вы бросаете ей вызов за то, что она не одарила взаимной любовью? Знайте же, что действительно сильная и бескорыстная, верная и вечная взаимная любовь родится на земле значительно реже, чем родятся королевские персоны. Поэтому если вы отчаялись получить что-либо от одной женщины, то нет ничего глупее, чем отчаиваться. Следует понять, что попытка получить именно от той, про которую вы решили, что любите её, именно то, что получить, по-видимому, невозможно ни от одной женщины мира, это безумие, или, по меньшей мере, чрезвычайное тщеславие. И в той ситуации, в которой вы оказались, нет ничего безумнее, чем неистово искать гибели, пусть даже и геройской, и нет ничего разумнее, чем обратиться в другой женщине. Помните же, мой сын, что каждая последующая женщина лучше всех предыдущих, поскольку, получая опыт общения с ними, вы уже не совершите тех ошибок, которые совершали прежде.
— Вы предлагаете мне, герцогиня, отказаться от моей любви и заняться другим предметом, — грустно сказал Рауль.
— В настоящее время вы, по-видимому, ещё не до конца насладились своим разочарованием в женщинах как таковых, и в своих грёзах по отношению к той женщине, которая этих грёз никогда не удовлетворит, и которая не стоит тех восторгов, которые вы питаете в отношении неё, — ответила герцогиня. — В страдании есть своё удовольствие, и многие предпочитают испить эту чашу до дна. Так обманутый в своих надеждах влюбленный не способен отказываться от своих безумных мечтаний подобно тому, как человек с больным зубом не позволяет его вырвать. Что ж! В добрый час! Продолжайте вкладывать перста в свои нравственные раны, продолжайте страдать от неразделенной любви и от предательства любимой, только не слишком увлекайтесь этим, не доводите себя до крайности. Очень скоро вам это надоест, и тогда вы и без моих наставлений обратитесь к другой женщине.
— Мне трудно согласиться с вами, герцогиня, но я продолжаю вас внимательно слушать, —ответил Рауль.
— Любовь мужчины – это не то же самое, что любовь женщины, — продолжала герцогиня. — Мужчина о своей любви слепнет. Он не видит в предмете своих вожделений недостатков, и хочет быть первым у своей возлюбленной, при этом он хочет, чтобы она восторгалась им вечно, не обращая внимания на других мужчин. Женщина же, влюбляясь в мужчину, напротив, становится экспертом в вопросе о недостатках предмета своей любви, она любит эти недостатки и прощает их ему, поскольку твердо верит, что со временем сможет избавить от них своего мужчину, сделать из него свой идеал. Она не настаивает на том, чтобы она была у него первой, но хочет быть у мужчины последней, она не хочет, чтобы он не обращал внимания на других женщин, но она хочет, чтобы он, сравнивая её с другими, всегда находил её лучшей. Принято считать, что мужчина хочет от женщины только одного, но на деле же он хочет от неё всегда слишком многого, настолько многого, что почти ни одна женщина не может ему этого дать. Принято также считать, что женщина от мужчины не хочет почти ничего, но и это не правда, она тоже хочет от него чрезвычайно многого, и, причем, в форме тысяч и тысяч мелочей, от чего большинство мужчин просто сходят с ума, после чего бегут от своих возлюбленных, спасаясь от них в кругу друзей или случайных подруг. В жизни нет универсального рецепта быть счастливым в любви. Все комедии кончаются браком, все трагедии начинаются со свадеб, потому что брак – это тот миг, когда обе стороны ошибочно полагают, что достигли точки наивысшего счастья, и к сожалению, они правы, поскольку после этой точки такого счастья они уже не испытывают больше никогда. Подобно тому, что каждый родившийся на свет человек неизбежно идёт к своей смерти, так же точно каждый заключенный брак неизбежно развивается к своей полной противоположности – такой форме отношений, когда оба супруга считают общество друг друга – худшим из известных им обществ.
— Вы говорите ужасные вещи, сударыня, — грустно сказал Рауль.
— И поэтому вы уже не хотите называть меня своей матерью, — кивнула головой герцогиня. — Я пытаюсь изложить за один вечер вам то, что должна была бы рассказывать на протяжении всей вашей жизни, или, по меньшей мере, первые двадцать лет.
— Простите, матушка, я ещё не привык, и я смущен вашими словами, — ответил Рауль.
— Я должна закончить свою мысль, — продолжала герцогиня. — Луиза – провинциалка, которая не сможет долго владеть сердцем Короля, поэтому она сделала ошибочный выбор. Рано или поздно эта связь прервётся. Вполне возможно, что она даже пожалеет, что отвергла ваше предложение руки и сердца, но для вас это уже не будет иметь значения. Мы говорим о вас и о вашем счастье. Для счастья недостаточно любить, но и недостаточно быть любимым. Все мы хотим, чтобы это совпало, но я не знаю таких примеров в жизни. Это, однако, не означает, что разумно искать смерти только потому, что вы не стали исключением в этом всеобщем правиле. Король, получающий всегда всё, от любой вокруг него и чуть ли не в любое время, захотел чего-то нового. Луиза не настолько честолюбива и по своей молодости весьма стыдлива и холодна, что Король посчитал признаками высшей чистоты, невинности, безгрешности. В этом причина его увлечения. Он принял вызов и решил завоевать Луизу. Она же, не получившая в жизни ничего, хочет получить всё, и самое лучшее. Естественно, что самым лучшим она посчитала именно то, чем восторгаются все вокруг неё, и в этом причина её увлечения Королем. Но едва лишь они увидят в друг друге простое существо противоположного пола, которое согласно вступать в близость, восторги новизны, ощущение счастья от обладания тем, чем обладать, казалось, было невозможно, уйдёт, и останется скука, изредка прерываемая плотскими удовольствиями, которые со временем превратятся в привычку. Их разрыв неизбежен, и это их судьба. Ваша же судьба в другом сын мой, переверните эту страницу вашей жизни, и начните новую. Если вы не готовы сделать это сейчас, сделайте это позже. Но не бросайте в огонь книгу вашей жизни, поскольку о ней очень преждевременно судить по первым прочитанным страницам. У вас ещё так много возможностей, мой друг, вас ждёт великая судьба, если вы научитесь сами управлять ей. Взгляните на капитана д’Артаньяна, взгляните на графа де Ла Фер, наконец! Задайте себе вопрос, как поступили бы они, если бы в их жизни было разочарование в женской любви? О, я знаю, что в жизни вашего отца было подобное испытание, и даже более жестокое, но он прошёл через него и стал тем, кто он есть. Я знаю также и то, что судьба похитила у д’Артаньяна его первую и самую чистую любовь, смерть выхватила её из его объятий, но он не бросился сломя голову под пули, он продолжал доблестно служить своей Родине, сохранил верность своим друзьям, его жизнь полна и прекрасна. Неужели же вы не избрали себе в качестве жизненного ориентира этих двух великих мужей, и вместо этого поведёте себя словно этот жалкий незрелый юноша из одной из пьес Шекспира, который наложил на себя руки, думая, что его возлюбленная погибла, тогда как она всего лишь спала? Хотите ли следовать этому странному литературному герою, или вы хотите быть достойным имени и рода вашего славного отца?
Последние слова герцогини задели гордость Рауля.
— Полагаю, герцогиня … — начал он.
— Матушка, — подсказала герцогиня.
— Матушка, простите! Я полагаю, что я смогу доказать вам, что достоин чести быть сыном графа де Ла Фер!
— Сын мой! — воскликнула герцогиня. — Теперь я вижу, что вы – тот, кем должны были быть! С Богом, сын мой! Мы ещё увидимся.
— Скажите мне, матушка, могу ли я задать вам ещё один вопрос? — спросил Рауль.
— Сколько угодно, сын мой, — ответила герцогиня.
— Граф долгое время не называл меня своим сыном. Быть может, он решил усыновить меня из жалости? — спросил Рауль.
— Сын мой, знайте же, что ни один мужчина никогда не может быть уверен в том, что он является отцом тех детей, которые называет своими, — улыбнулась герцогиня. — Но всякая женщина всегда точно знает, что её дети – это её дети. Так вот, говорю вам как мать, граф де Ла Фер – истинный ваш отец, и если другие женщины могли бы вас уверять в этом на основании того внешнего сходства с ним, которое видно с первого взгляда, то я могу вас уверить в этом по той причине, что никто другой не может знать это лучше, чем знаю это я. Обнимите же меня, и расстанемся на сегодня, поскольку и вам, и мне необходимо обдумать и принять то новое положение, в котором мы оказались лишь теперь, и в котором нам следовало бы пребывать все годы вашей жизни. Скажите же ещё раз, что простили свою ветренную мать!
— Матушка! Герцогиня! — воскликнул Рауль. — Говорю вам снова: мне не за что прощать вас, я вас благодарю за всё, и я вас боготворю, и первые же мои молитвы к Господу будут о вас.
Герцогиня протянула обе руки Раулю для поцелуя, после чего обняла его и мягко оттолкнула со словами:
— Идите же, и будьте достойны графа де Ла Фер, вашего отца!
Рауль поклонился и стремительно покинул комнату герцогини.

CIV. Посол Испании

На следующий день Филипп посетил Королеву-мать.
— Матушка, знаете ли вы, что к нам прибывает посол Испании? — спросил Филипп. — Это некто герцог д’Аламеда. Несколько влиятельных лиц Европы настоятельно рекомендовали мне этого человека. Мне намекнули, что предложения, которые он привез нам, чрезвычайно выгодны для Франции.
— В таком случае, сын мой, этого посла следует принять подобающим образом, — ответила Анна Австрийская.
— Любого посла следует принимать подобающим образом, матушка, — возразил Король. — Но это человек никому не знаком! Не слышали ли что-нибудь об этом испанском дворянине? Я никогда ничего не слышал о человеке с таким именем, однако, судя по количеству поступивших рекомендательных писем, этот человек весьма незаурядный.
— Вы можете навести он нем справки, сын мой, с помощью своих министров и их шпионов, — ответила Королева. — Во всяком случае, Ришельё поступал именно так.
— Сомневаюсь, что во Франции вы сможете о нём что-либо узнать, — возразил Филипп. — Если вы, матушка, ничего о нем не слышали, и если моя супруга, также испанка, дочь Короля Испании, тоже не знает этого по всей видимости высокородного дворянина, что же мне могут добавить о нём шпионы первого министра? Ведь и я сам, собственно, наполовину испанец по рождению. Но приняв на себя бремя королевской власти, я стал полностью французом. Согласитесь, Королем Франции не может быть испанец на половину, или даже на четверть, или хотя бы на одну тысячную долю. Король Франции – это француз и никак иначе. Поэтому меня интересуют те условия, которые привез нам посол, если эти условия для нас выгодные, я приму в качестве посла хоть турка, хоть зулуса, если же условия неприемлемы, сам Карл II, Король Испании и мой тесть, не заставит меня их принять.
— Вы уже спрашивали об этом человеке у Королевы, сын мой? — спросила Анна Австрийская.
— Спрашивал, и Мария-Терезия точно так же, как и вы, матушка, не слышала этого имени никогда, — ответил Филипп.
— В таком случае, единственный способ узнать о нём, это принять его, — ответила Королева-мать.
— Я тоже так думаю, матушка, и так мы и поступим, — ответил Филипп. — Однако, прошу вас, во время аудиенции воздержаться от разговоров на испанском языке. Нас будут окружать наши подданные, и если вы, я и Королева будем разговаривать с послом по-испански, наши подданные могут на секунду забыть, что мы – представители правящей династии Франции, они могут вообразить, что у нас имеются секреты от них.
— Вашей супруге было бы приятно услышать испанскую речь, сын мой, — ответила Анна Австрийская. — Я тоже была бы рада услышать язык, на котором общалась всё моё детство.
— Мы побеседуем по-испански как-нибудь в нашем маленьком семейном кругу, матушка, — ответил Король. — Но в присутствии посла Испании мы должны оставаться французами.
— Я поняла вас, сын мой, — согласилась Королева-мать. — Поймёт ли вас ваша супруга?
— Она уже предупреждена, сударыня, — ответил Филипп.

На аудиенции присутствовали все знатные лица Франции, чьё участие в подобных мероприятиях предусматривал протокол. Кроме Анны Австрийской и Марии-Терезии присутствовали и Гастон Орлеанский с супругой Генриеттой, принц Конде, принц Конти, маршал де Грамон, виконт де Тюренн и прочие знатные особы.
Когда герцог д’Аламеда вошел в парадный зал, Королева-мать ахнула, тогда как Филипп лишь чуть более пристально посмотрел в глаза послу. Под этим именем в качестве посла Испании Филиппу был представлен Арамис, тот самый ваннский епископ, господин д’Эрбле, который, согласно целому ряду приказов Короля, объявлялся государственным преступником.
— Итак, герцог, вы дерзнули прибыть во Францию в качестве посла Испании, — ровным голосом произнёс Филипп.
— Я представляю Испанию, Ваше Величество, — ответил Арамис. — Все мои поступки следует в настоящий момент трактовать как поступки Испании. Если предложения, которые я вам привез, Ваше Величество сочтет дерзостью, вы в праве их отвергнуть. Тем не менее, я рекомендовал бы предварительно ознакомиться с ними.
— Где же они, герцог? — спросил Филипп.
Арамис приблизился к Филиппу и протянул ему свиток пергамента, скрепленный подписью Короля Испании Карла II и его печатью. После того, как Филипп взял этот документ, Арамис поклонился и отошел на два шага назад.
Пробежав глазами документ, Филипп воскликнул:
— Однако!
После этого он снова и более внимательно прочитал каждое слово.
— Привезённые вами предложения, герцог, вселяют в нас оптимизм, — наконец ответил Филипп. — Мне кажется, что Испания, наконец, поняла, что мир с Францией для неё намного более важен и продуктивен, чем мелочные раздоры.
— От имени Короля Испании выражаю надежду на то, что и Франция поймёт то же самое, — с поклоном ответил Арамис.
— Позвольте спросить вас, господин герцог д’Аламеда, в какой мере имело место ваше личное участие в составлении этого документа? — спросил Филипп.
— Моё детальное знание Франции, её силы и слабостей, равно как и её интересов и чаяний, позволило мне принимать самое деятельное участие в составлении этого документа, — ответил Арамис. — Наиболее выгодные для Франции предложения записаны с моего черновика.
— Мы ценим добрую волю Испании и заверяем вас, что эти предложения не останутся без внимания. Со своей стороны Франция ответит Испании ответными предложениями, которые буду полезны для Испании и содействуют укреплению союзнических отношений, — произнёс Филипп. — Я ратифицирую это предложение, как и ваши верительные грамоты.
Арамис протянул верительные грамоты посла Испании, на которых Филипп поставил размашистую подпись Людовика XIV.
— Полагаю, что теперь Ваше Величество простит мне тот эпизод в замке Во, который имел место, — тихо произнёс Арамис по-испански.
— Говорите по-французски, герцог, — ответил Филипп. — У меня нет секретов от моих поданных.
После этих слов Арамис внимательно посмотрел в глаза Филиппу. Этот взгляд Филипп выдержал с самым безмятежным видом, после чего сказал по-испански без какого-либо акцента:
— Эпизод в замке Во, как вы его называли, является оскорблением Величества, тогда как ваши действия в качестве посла Испании являются действиями в интересах Франции в целом. Поэтому не столь важно, простил ли я епископа ваннского, или нет, для вас, герцог, в настоящим момент гораздо важнее тот факт, что я нахожу ваше посредничество в делах между Францией и Испанией полезным, и остаюсь заинтересованным в продолжении этой вашей деятельности и впредь.
После этих слов Арамис был потрясён и обескуражен.
— Ваше Величество, благодарю вас за ваш ответ, — сказал Арамис с поклоном. — Позвольте преподнести вам этот небольшой перстень с алмазом, который ваш тесть, Король Карл II, просил преподнести вам от себя лично. Также прошу оказать мне честь лично надеть этот алмаз на безымянный палец левой руки Вашего Величества.
С этими словами Арамис достал из кармана изящную коробочку, из которой извлек перстень с превосходным алмазом.
Филипп милостиво протянул Арамису левую руку.
Надевая перстень, Арамис украдкой взглянул на мизинец левой руки Филиппа, ожидая увидеть на нём отметину, которую Король получил во время похищения его из замка Во, и о которой он сам сказал, что глядя на неё, он всю жизнь будет вспоминать об этом оскорблении Величества.
Отметины, которую Арамис ожидал увидеть, на левом мизинце Короля не было. Итак, Арамис понял, что перед ним не Людовик, а Филипп.
— Ваше Величество, могу ли я просить вас о милости к одному заключённому? — спросил Арамис.
— Вы просите от себя лично, или от имени Испании? — спросил в свою очередь Филипп.
— От себя лично, Ваше Величество, — ответил Арамис. — Я прошу Ваше Величество простить капитана королевских мушкетеров господина д’Артаньяна.
— Господин д’Артаньян не нуждается в вашем заступничестве, герцог, — ответил Филипп. — В настоящее время он выполняет одно моё важное поручение.
— В таком случае, могу ли я просить вас простить господина Фуке, Ваше Величество? — спросил Арамис.
— Господин Фуке сам решил свою судьбу, герцог, — холодно ответил Филипп. — Этот вопрос закрыт навсегда.
Арамис поклонился и отошёл от Короля, вскоре аудиенция была завершена.

CV. Засада

Карета д’Артаньяна ехала сквозь сумрачный лес.
Внезапно кучер увидел, что поперек дороги лежит огромное поваленное дерево. Кучер остановил карету и вышел, чтобы попытаться сдвинуть бревно. В этот момент из леса стремительно выехали три всадника. Один из них приставил мушкет к голове кучера и произнес:
— Ни слова, милейший, иначе стреляю!
Двое других подъехали к дверце кареты, и, разбив стекло, направили свои мушкеты внутрь салона. Прозвучали четыре выстрела.
После этого один из всадников зажег какой-то свёрток и бросил его в разбитое окно. Внутрь кареты прогремел ужасающей силы взрыв, обе дверцы кареты слетели с петель.
Человек, бросивший ужасный свёрток, воскликнул женским голосом:
— Учись, муженёк, как надо решать проблемы!
Человек, приставивший мушкет к голове кучера оглянулся на взрыв, в этот момент кучер толкнул его, ловко перепрыгнул через бревно и устремился в лес.
— Стреляйте же, д’Эльсорте! — воскликнула Оливия. — Не упустите его, он нас сможет опознать!
— Стреляйте сами, сударыня, — грубо ответил д’Эльсорте. — Жаль тратить пулю на этого простолюдина.
— Чёрт вас раздери! — вскричала Оливия. — Разве вы не видите, что мой мушкет разряжен!?
С этими словами она подъехала к д’Эльсорте, выхватила у него их рук мушкет и выстрелила в том направлении, в котором скрылся в сумеречном лесу кучер. Сразу же после выстрела из лесу донесся короткий крик.
— Д’Эльсорте, идите и добейте его, — сказала Оливия.
Старший лейтенант, уже привыкший к тому, что в их троице командиром является жена капитана дю Трабюсона, взял в руки второй мушкет и пошёл в лес по направлению к кустам, откуда раздался крик.
Через несколько секунд из лесу донесся второй выстрел, после чего долгое молчание и полная тишина установились настолько долго, что Оливия потеряла терпение.
— Что вы там возитесь, д’Эльсорте? — воскликнула Оливия. — Дидье, сходи, посмотри, что там произошло?
Дю Трабюсон нехотя пошел в лес вслед за старшим лейтенантом д’Эльсорте, пока Оливия подъехала к развороченной карете и заглянула внутрь.

Четырьмя часами раньше в трактире Белая Лошадь состоялся следующий разговор.
— Послушай, друг мой, — обратился д’Артаньян к Франсуа в комнате, которую они сняли в этом трактире. — Нам нужен надёжный план. За нами следуют трое всадников с намерением убить нас, и хотя один из этих всадников – женщина, я нахожу её более опасной, чем двое остальных. Я могу скрестить с ней шпагу лишь для того, чтобы отражать её удары, и у меня не хватит решимости выстрелить в неё, тогда как она с лёгкостью нас подстрелит или проткнёт.
— Что же мы будем делать? — спросил Франсуа.
— Хороший вопрос, сынок, — ответил капитан. — Один раз я уже сыграл с ними шутку, подменив порох. Теперь они наверняка купили новый порох и новые мушкеты, а также готовы к тому, что я предприму разведывательную вылазку. Старые методы не годятся, нужен новый план.
— Вы говорите о своих проблемах так, как будто бы здесь нет меня! — капризно воскликнул Король.
— Вы правы, Ваше Величество, мы не можем забывать, что ко всем нашим проблемам добавляетесь ещё и вы, — согласился капитан. — Можно даже сказать, что вы и есть наша главная проблема.
— Нахал! — воскликнул Людовик.
— Ваше Величество, я был бы рад, если бы мы расстались, — отозвался д’Артаньян. — В этом случае вы несли бы сами ответственность за свою судьбу, а мы не были бы связаны по рукам и ногам.
— Спрячем его в этом трактире, — предложил Франсуа.
— Похоже, что другого выхода у нас не остаётся, — согласился капитан. — Ваше Величество, не обессудьте, я вынужден снова вас связать. Я не могу допустить вашего побега, и также я не могу подвергать вас опасности путешествия вместе с нами. Злодеи думают, что вы убиты, мы не будем их разубеждать в этом заблуждении.
— Негодяи! — возмутился Король. — Впрочем, я уже ничему не удивляюсь и уступаю силе, хотя я продолжаю верить, что Господь не оставит ваши преступления против вашего Короля безнаказанными, я верну себе корону Франции, и вас брошу в Бастилию.
— Это заметный прогресс по сравнению с обещанием лёгкой и быстрой смерти, Ваше Величество! — воскликнул капитан. — Наше совместное путешествие идёт обоим нам на пользу. Вы становитесь благосклоннее, а моя судьба становится всё мягче и мягче. Когда самым свирепым наказанием, которые вы для меня выдумаете, будет отставка, я, вероятно, смогу отпустить вас, но нет, я должен помнить и о судьбах Франции.
Король в негодовании замолчал, и д’Артаньян связал его по рукам и ногам достаточно щадящими, но надёжными узлами.
— Не советую поднимать шум, Ваше Величество, — сказал капитан. — Мы предупредим трактирщика, что везём опасного государственного преступника и о том, что вы безумны, а также предъявим трактирщику приказ Короля о том, чтобы доставить вас на остров Сен-Маргерит.
— И вы думаете, что трактирщик вам поверит? — рассмеялся Король. — Разве опасных преступников оставляют под присмотром трактирщиков?
— Он прав, Франсуа! — ответил д’Артаньян. — Трактирщик этому не поверит. Придётся мне оставить вас приглядывать за нашим пленником, а с этой троицей я буду разбираться сам.
— Я не отпущу вас, отец! — воскликнул Франсуа.
— Предложи другой способ и мы подумаем, годится ли он, — ответил д’Артаньян.
— Мы скажем, что наш спутник захворал и мы отправились за врачом, и строго запретим трактирщику заглядывать в эту комнату, — предложил Франсуа.
— Не годится, сынок, — возразил капитан. — Решено, я иду один, и хватит об этом. Напомню тебе, что в случае попытки побега ты можешь застрелить нашего пленника или заколоть его кинжалом. А также особенно следи вот за чем.
С этими словами капитан нагнулся к уху Франсуа и прошептал: «Даже и не думай его убивать или хотя бы ранить!»
— Ты понял, мой друг? — спросил он снова обычным голосом. — Можешь застрелить, или заколоть, или то, о чём я тебе сказал.
— Разумеется, отец! — ответил Франсуа. — Во всяком случае он не убежит. К вашему возвращению вы найдёте здесь нас обоих, либо он будет мёртв.
— Молодчина, сынок! — сказал капитан, хлопнул Франсуа по плечу и вышел из комнаты.

После этого д’Артаньян облачился в костюм кучера поверх небольшой кольчуги, спрятал в одеждах два заряженных мушкета, убедился в том, что его кинжал по-прежнему находится в правом сапоге, сел на козлы собственной кареты и поехал в ранее намеченном направлении.
Но вернёмся к драме, разыгравшейся в лесу.

Д’Артаньян, переодетый в кучера, умело избежал мушкетной пули. Воспользовавшись замешательством д’Эльсорте, он быстро скрылся в сумрачном лесу, где резко свернул влево и затаился. Оливия, выстрелившая по направлению, в котором он ушёл, разумеется, промахнулась. Капитан вскрикнул, словно раненый кучер и затаился. Он ожидал, что кто-то из нападавших пойдёт проверить, жив он или нет, и его ожидания оправдались. Когда д’Эльсорте проходил мимо, капитан с силой ударил его по голове рукояткой мушкета. Старший лейтенант упал, и д’Артаньян стремительно связал его руки, после чего сделал выстрел в воздух их мушкета д’Эльсорте. В ожидании следующего врага, капитан старательно вглядывался в сумеречные силуэты, его глаза уже привыкли к темноте, поэтому он издалека заметил направляющегося к нему дю Трабюсона и поступил с ним точно также, как с его предшественником, но делать ещё один выстрел в воздух он не стал.

Оливия, дождавшись, когда дым внутри кареты рассеется, решилась заглянуть внутрь, чтобы убедиться в эффективности своих мер по устранению посланников Короля. Внутри кареты она ожидала увидеть трупы врагов, но салон был пуст. В этот миг она почувствовала, как к её спине приставили холодный ствол мушкета.
— Сударыня, не шевелитесь! — услышала она голос капитана мушкетеров. — Я не люблю стрелять в дам, но во имя моей миссии согласно приказу Короля я сделаю это без колебаний. Будьте послушны и останетесь живы.
Говоря это, д’Артаньян ловко обезоружил Оливию.
Отойдя от Оливии на три шага, он бросил ей верёвку.
— Свяжите себе ноги, мадам, и не вздумайте хитрить, — сказал он.
Исторгая ругательства в адрес капитана, Оливия три раза обернула веревкой свои щиколотки и зафиксировала веревку замысловатым узлом.
— А теперь, будьте любезны, протяните свои руки, — сказал д’Артаньян.
Он ловко набросил верёвочную петлю на кисти Оливии, после чего перекинул её связанные руки за голову, и привязал верёвку к её поясу. Затем он проверил узел на её ногах.
— Как не стыдно так обманывать капитана мушкетёров при исполнении им королевского поручения! — воскликнул капитан. — Ваш узел развязывается от малейшего движения ногами. Позвольте, сударыня, я наложу более надежный узел.
— Будьте вы прокляты! — проворчала Оливия.
— Это сколько угодно, я уже слышал на своём веку подобные замечания, — спокойно ответил капитан.
После этого д’Артаньян привязал трёх коней злоумышленников к обломкам кареты и распряг двух коней, впряженных в неё. Имея, таким образом, пять коней и трех пленных, он сложил каждого из нападавших на спину отдельного коня, сам сел на коня д’Эльсорте, и повёл оставшихся четырех коней с тремя пленниками на них в трактир Белая Лошадь. Дю Трабюсону достался конь без седла, поэтому капитан подложил под него наиболее целую подушку из своей кареты.

Когда караван капитана подъехал к гостинице, д’Артаньян соскочил с седла, привязал коней к изгороди и вошел в трактир, где вызвал Франсуа.
— Послушайте, д’Эльсорте! — сказал он старшему лейтенанту. — Мы давно знакомы с вами, хотя и не слишком хорошо. Я полагаю, вы исполняли приказы этой парочки. Если вы дадите слово возвратиться в Париж и не чинить далее мне препятствий при выполнении приказа Короля, я отпущу вас на все четыре стороны. Даёте ли вы слово дворянина не препятствовать мне?
— Я даю слово дворянина, что не буду чинить никаких препятствий вам и вашим спутникам и немедленно вернусь в Париж, если вам так угодно, сударь, — ответил д’Эльсорте.
— В таком случае вы свободны, но не попадайтесь мне на пути, пока я не завершу свою миссию, — сказал д’Артаньян.
— Вы возвратите мне мою шпагу? — спросил д’Эльсорте.
— Разумеется, ведь вы же дали мне слово дворянина не скрещивать её со мной, во всяком случае до моего возвращения в Париж, не так ли? — ответил капитан и внимательно посмотрел в глаза старшему лейтенанту.
— Излишне повторять. Слово дворянина, что я принимаю ваши условия, — ответил д’Эльсорте.
— Ступайте! Можете взять вашего коня, — ответил капитан, возвращая шпагу д’Эльсорте. — Франсуа, с двумя пленными мы, полагаю, управимся. Помогите мне их снять с коней, после чего мы разместим их в трактире и уточним наши последующие планы.
Едва лишь д’Артаньян повернулся спиной к д’Эльсорте, тот выхватил свою шпагу и со словами «Так умри же!» направил её в спину капитана.
Франсуа воскликнул «Осторожно!» и толкнул капитана в сторону, шпага скользнула вдоль бока капитана и, наткнувшись на кольчугу, со звоном сломалась. Обломок шпаги вошёл в горло коня, который захрипел и рухнул на д’Артаньяна.
— Негодяй! — воскликнул Франсуа. — Защищайтесь, или я убью вас!
С этими словами Франсуа небрежно бросил шпагу де Трабюсона старшему лейтенанту д’Эльсорте рукояткой вперёд, затем выхватил собственную шпагу и бросился на него. Зазвенели шпаги, завязался яростный бой.
Д’Артаньян высвободился из-под хрипящего и истекающего кровью коня, достал из седельной сумки мушкет и выстрелил коню в голову. Конь тут же затих, после чего капитан направил собственную шпагу на д’Эльсорте.
— Вашу шпагу, живо! — воскликнул он. — Я считаю до пяти, после чего насажу вас как каплуна на шампур. Один!
— Двое на одного? — прокричал д’Эльсорте. — Это подло!
— Два! — сказал капитан. — Не искушайте меня! Три! Я сделаю то, о чем говорю. Ну же! Четыре!
— Я сдаюсь, — ответил д’Эльсорте и бросил шпагу на землю.
— То-то же! — проговорил капитан. — Я не бросаю слов на ветер, при счете «Пять» я проткнул бы вас, можете не сомневаться. Франсуа, заберите шпагу и сломайте её.
— Это бесчестно! — попытался протестовать д’Эльсорте.
— Вы дали слово дворянина, вы его нарушили, — спокойно возразил д’Артаньян. — Стало быть, вы не дворянин. Правила чести на вас не распространяются, и шпага вам больше не понадобится. Мне же ваша шпага не видится желанным трофеем. Чёрт побери, такой конь! Вы негодяй, д’Эльсорте. Вы мой пленник и я не обещаю вам ничего хорошего.
В этот момент пятеро всадников стремительно подъехали к трактиру.
— Что здесь происходит? — крикнул их предводитель.
— Сержанта д’Арленкур! Какими судьбами? — воскликнул д’Артаньян.
— Капитан?! Лейтенант д’Арленкур прибыл в ваше распоряжение, капитан! — ответил д’Арленкур, узнавший своего капитана, и вручил д’Артаньяну документ, полученный им от Филиппа.
— Здесь темно, лейтенант, скажите кратко, что в нем сказано? — спросил капитан.
— Этот документ стоит того, чтобы его прочитать, капитан, а если кратко – я уже сказал, я в звании лейтенанта прибыл в ваше распоряжение с четырьмя вашими мушкетёрами.
— Что ж, я рад видеть вас здесь, друзья! — воскликнул капитан. — Господа де Паризо, де Сигаль, де Трюффо, де Файоль, рад видеть всех вас! Забирайте этих голубчиков и несите их в трактир, мы их там пристроим. А мы пока пройдём к свету, я должен прочитать приказ. И прошу вас быть аккуратнее с дамой во всех смыслах, она очень хитра и опасна.

Подойдя к фонарю у входа в трактир, капитан развернул приказ и прочитал:

«Приказ Короля.

Лейтенанту королевских мушкетёров господину д’Арленкуру поручается в сопровождении четырех мушкетеров короля направиться вдогонку капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну, сопровождающему узника в крепость Пиньероль на острове Сен-Маргерит. Лейтенанту и его мушкетёрам вменяется в обязанность оказать любую необходимую помощь капитану д’Артаньяну, в распоряжение которого он тотчас поступает. В случае, если с экспедицией капитана д’Артаньяна произошли какие-либо непредвиденные происшествия, лейтенанту д’Арленкуру поручается произвести детальное расследование всех обстоятельств произошедшего.
Властям всех городов по пути следования господина д’Арленкура предписано оказывать ему всяческое содействие как главе Королевской следственной комиссии.

Король Франции Людовик XIV».

— Прекрасная бумага, д’Арленкур! — воскликнул д’Артаньян. — Пока эта троица ещё тут, сообщаю вам, лейтенант, что я дважды подвергся нападению со стороны де Трабюсона, д’Эльсорте, де Лорти и этой дамы, которая лично выстрелила в голову сопровождаемого мной узника. Таким образом, мне пришлось защищаться, вследствие чего эти трое взяты в плен, что касается де Лорти, он погиб в перестрелке, когда мы пытались защитить себя и своего узника. Таким образом, вам остаётся доставить эту троицу прямиком в Бастилию, а там если королевский прокурор решит их казнить, с моей стороны возражений не будет.
— Мы не виновны! — закричала Оливия. —Мой муж выполнял приказ Кольбера!
— Послушать её, так Кольберу больше нечем заняться, чем препятствовать исполнению приказов Короля! — воскликнул д’Артаньян. — Этак любой разбойник начнёт клеветать на первого министра Франции.
— Я могу доказать, у меня есть доказательства! — закричала Оливия.
— Где оно? — спросил д’Арленкур. — Я возглавляю следственную комиссию, и в случае, если у вас имеются доказательства вашей невиновности, комиссия примет их к сведению.
— Оно будет! Я предъявлю вам его в Гренобле! — торопливо сказала Оливия.
— Так значит, сейчас у вас никаких доказательств ваших слов нет? Понятно, — ответил д’Арленкур.
— Я клянусь вам, что я предъявлю вам его в Гренобле! Отвезите нас в Гренобль! — продолжала причитать Оливия.
— Что же такое вы сможете нам предъявить, мадам, в Гренобле? — спросил д’Артаньян.
— Я передам вам письмо, которое получу от Кольбера с голубиной почтой! — торопливо проговорила Оливия.
— Лейтенант, полагаю, это письмо, если оно существует, может представлять некоторый интерес, — сказал д’Артаньян. — Но за ней следует хорошенько приглядывать, эта хитрая бестия может удрать при малейшей оплошности. Возможно вся эта выдумка с письмом – всего лишь уловка для того, чтобы улизнуть при первой же возможности.
— От меня они не убегут! — воскликнул д’Арленкур.
— Хорошо, — сказал д’Артаньян. — Едем в Гренобль. Нам понадобятся две кареты. Одна – для пленников, другая для нас с Франсуа. Я получил небольшую рану, поэтому предпочитаю ехать в карете.
— Как скажите, капитан, — согласился д’Арленкур. — Де Паризо, де Сигаль, де Трюффо, заводите этих в трактир. Мы ночуем здесь. А вас, де Файоль, прошу переговорить с трактирщиком и узнать, где мы сможем арендовать или купить две кареты.

— Вы серьёзно ранены, капитан? — озабочено спросил д’Арленкур.
— Нисколько, лейтенант! — ответил капитан. — Просто у меня имеются причины ехать в закрытой карете, и я не хочу раскрывать эти причины перед нашими пленниками.
— Слава Богу! — улыбнулся лейтенант. — А то я уже подумал, что же это за рана, которая не позволяет капитану д’Артаньяну ехать в седле?
— Это должна быть очень серьёзная рана, лейтенант, — улыбнулся капитан. — Но сегодня Господь в лице Франсуа отвёл от меня предательский удар. Хотя чертовски жаль коня! Между прочим, лейтенант, познакомьтесь с Франсуа. Это мой сын.
— Раз познакомиться с вами! — ответил д’Арленкур, протягивая руку Франсуа.
— Франсуа, это лейтенант д’Арленкур, мой заместитель, — продолжал д’Артаньян. — Когда я уйду на покой, я с радостью передам ему свою должность капитана королевских мушкетеров, если Его Величество одобрит моё ходатайство.
— Для меня большая часть познакомиться с вами! — ответил Франсуа.
— Пленников, разумеется, удобнее перевозить в карете, хотя это удлинит время нашего путешествия, — продолжал д’Арленкур. — Для чего же вам нужна вторая карета, капитан, если это не секрет?
— Видите ли, д’Арленкур, узник, которого я везу на остров Сен-Маргерит, несколько пострадал от нападения, — ответил капитан, — но нападавшие думают, что он убит. Я не хотел бы развеивать их заблуждение.
— И вы совершенно правы, капитан! — согласился лейтенант. — Поскольку они подследственные, их не следует посвящать во все детали дела.
— Именно так, лейтенант, — подхватил д’Артаньян. — Помните, что моего узника не должен видеть никто. Что касается наших храбрых мушкетеров, им не обязательно знать, что я везу узника. И мы оба знаем наших людей, они не любопытны, когда необходимо выполнять приказ.
— Для них достаточно будет знать, что во второй карете едете вы с Франсуа, — согласился д’Арленкур.

CVI. Голубятня под Греноблем

Старик Эжен поднялся на голубятню и увидел вернувшегося сизого голубя. Он отвязал записку от его лапы и с удивлением посмотрел на бумагу. Это была не та бумага, которую обычно использовал господин д’Эрбле. Эжен развернул записку, почерк тоже был чужой.
Тогда Эжен прочитал следующий текст:

«Убить обоих, все следы скрыть. Исполнителей убрать. К.»

«Это не дело! — подумал Эжен. — Кто-то из агентов монсеньора затеял свою игру и использует для этого голубиную почту монсеньора! Надо предупредить его об этом!»

Тогда Эжен взял из шкатулки небольшой клочок бумажки, такой, на каких обычно писал письма монсеньору, и написал на нём:

«Кто-то использует эту почту для своих целей. Это письмо прибыло с голубем из Парижа, прилагаю. Эжен»

Затем он взял другого голубя из клетки с надписью «Париж», примотал к его лапке обе записки, одну над другой, обмотал ниткой и завязал на несколько узлов, после чего выпустил голубя в окно.

Арамис после насыщенного дня пришел в апартаменты, предоставленные ему Филиппом в Лувре на время выполнения им дипломатической миссии.
«Итак, то, что я не довёл до конца, кто-то другой завершил более удачно. Кто же? Только д’Артаньян и никто другой! Такое под силу могло быть и Атосу, но нет, он не стал бы делать это ни ради себя, ни ради других. На такой риск мог пойти только д’Артаньян. Он задумал этот ещё тогда, когда Король держал нас обоих в Бастилии! Разумеется, этот он! Хитрый бестия! Что ж, это нам на руку! Что же он мне не сообщил? А как? Куда? Всё правильно. Он не знал, где и как меня найти. К тому же ему было не до меня, и сейчас ему не до меня. Теперь понятно, с каким делом его отправил Филипп. Он везёт Людовика в Пиньероль на место Филиппа».

Через несколько минут в комнату вошел Базен с подносом, на котором был разложен лёгкий ужин.
— Благодарю, Базен, я не голоден, — ответил Арамис. — Вели узнать, нет ли вестей по голубиной почте.
— Я уже справлялся, монсеньор, — ответил Базен. — вот эти две бумажки прибыли на одном голубе из Гренобля.

Арамис развернул обе бумажки, прочитал их, после чего откинулся на кресле, закрыл глаза и глубоко задумался.
«К. – это не король, разумеется! — думал Арамис. — Кардинал? Капитан? Кольбер? Это очень властный и жестокий человек. Кольбер – подходит. Кого же он велит убить? Конечно, д’Артаньяна, который везёт Людовика на остров Сен-Маргерит. И Гренобль как раз по дороге туда! Я должен предупредить д’Артаньяна!»

Арамис взял один из своих обычных листков, используемых для голубиной почты, и написал следующее:

«Эжен, благодарю! Того, кто придёт за письмом, задержать, предупредить от моего имени капитана д’Артаньяна об опасности для него и его узника, с которым мы были у Безмо».

После этого Арамис позвонил в колокольчик. Вошедшему Базену от сказал:
— Базен, это письмо срочно с голубем в Гренобль.

Когда кортеж из двух карет в сопровождении пятерых всадников прибыл к одинокой голубятне в пригороде Гренобля, лейтенант д’Арленкур вывел из первой кареты связанную Оливию и сказал ей:
— Сударыня, у вас есть возможность попытаться представить нам доказательства вашей невиновности. Идёмте.
После этого он постучал в голубятню. Двери открыл старый Эжен.
— Сударь, есть ли у вас известия для этой дамы? — спросил д’Арленкур.
— Вы утверждаете, что ожидаете письмо с голубиной почтой, господа? — спросил Эжен, пытаясь оценить ситуацию. — Скажите мне, от кого вы прибыли?
— Я прибыл по приказу Короля, — ответил д’Арленкур. — Я произвожу следствие по делу этой дамы. Имеете ли вы сообщение для неё?
— У меня нет сообщений для этой дамы, сударь, — ответил Эжен.
— Он лжёт! — воскликнула Оливия. — Он лжёт, он получил сообщение, я в этом уверена!
— Сударь, если вы лжёте, вас привлекут к ответственности за измену Королю, — сказал д’Арленкур. — Я представляю здесь комиссию, действующую от имени Короля и по распоряжению Короля.
— Вы, судя по форме, кажется мушкетёры Короля? — спросил Эжен. — Скажите, нет ли среди вас капитана д’Артаньяна? Для него у меня есть сообщение.
— Я здесь, приятель! — воскликнул д’Артаньян, выходя из второй кареты. — Какое у вас для меня сообщение и от кого?
— Господин д’Эрбле велел вам передать, что вам угрожает опасность, господин капитан, — ответил Эжен.
— Точно ли это – послание от господина д’Эрбле? — спросил д’Артаньян.
— Вот это послание, — ответил Эжен и передал ему записку.
Д’Артаньян прочитал письмо и спрятал его в карман.
— Сомнений нет! Это д’Эрбле! Он, действительно, предупреждает меня о той опасности, которая мне угрожала, но с которой я уже справился.
— Итак, мадам, доказательств вашей невиновности у нас нет! — сказал д’Арленкур, обращаясь к Оливии.
— Прошу вас, д’Арленкур, поступим дальше так, — продолжил д’Артаньян. — Направляю де Сигаля и де Трюффо отвезти эту семейную парочку на суд к Королю. Мы же продолжим нашу миссию до конца. Напишите Его Величеству отчет о том, что вы здесь видели и о моём решении.
— Слушаюсь, капитан! — ответил д’Арленкур.

Когда процессия разделилась, карета с д’Артаньяном, Франсуа и Королем поехала в сопровождении троих всадников в направлении к южному побережью в сопровождении двух мушкетеров и лейтенанта, а карета с пленными супругами дю Трабюсон в сопровождении двух мушкетеров направилась в Париж, Эжен взял лист бумажки и написал на ней:

«Д’Артаньян предупрежден, едет на юг с четырьмя сопровождающими, двое пленных, мужчина и женщина, супруги де Трабюсон, под конвоем двух мушкетеров едут в Париж»

Это письмо он привязал к голубю из клетки с надписью «Париж».

CVII. Рауль

Вечером Атос встретился с Раулем в трактире Козочка, в котором они так часто встречались с д’Артаньяном.
— Сын мой, вы поговорили с герцогиней? — произнёс Атос, так, что в его голосе чувствовалось скорее утверждение, а не вопрос.
— Отец, я узнал слишком много, но гораздо меньше, чем хотел бы, — ответил Рауль.
— Герцогиня рассказала вам о… — сказал Атос, но перебил сам себя. — О чём же она вам рассказала?
— О себе и о вас, и обо мне, — ответил Рауль. — И о моём ошибочном представлении в той сфере, о которой мы с вами никогда не говорили.
— Всё так, мой сын, всё так, — согласился Атос. — Простите меня, что я не затрагивал в разговоре с вами столь важную для вас тему, которая для меня перестала быть важной так давно, что я уже и не помню, сколько лет прошло с тех пор.
— Отец, я понимаю вас, — согласился Рауль. — Герцогиня убедила меня, что я слишком наивен для того, чтобы делать поспешные выводы в этих вопросах. Я не должен осуждать Луизу, об этом я и сам знал, и никогда в моих мыслях не было и тени осуждения. Но герцогиня помогла мне взглянуть на это и другой стороны. Если раньше я принимал от мадемуазель де Лавальер любые действия, считая её идеалом и божественным созданием, теперь я принимаю её право на любые действия и чувства, признавая её человеческим существом.
— Это большой прогресс, сын мой! — согласился Атос. — Я благодарен герцогине за это разговор с вами.
— Это уже не столь важно, — продолжал Рауль. — Она помогла мне разобраться с самим собой, что намного важнее. Я, вероятно, должен ещё раз всё обдумать. В глубине моих чувств я ещё не освободился от той утраты, которую понёс, но умом я уже понимаю, что не утратил ничего, поскольку не обладал ничем из того, что считал своим.
— Сын мой, вы повзрослели за эти полдня больше, чем иной юноша может повзрослеть за три года! — отметил Атос. — Я слишком поздно осознал, сколь важна для молодого человека может быть такая наставница, какую вы встретили в лице герцогини.
— В лице моей матери, граф, — уточнил Рауль.
— Итак, вы всё знаете, — кивнул Атос. — Тем лучше. Я полагаю, вы ни в чем не упрекнули герцогиню?
— Я лишь вновь подтвердил ей своё почтение и своё восхищение, граф, — ответил Рауль.
— Так и надо, сын мой, так и надо, — согласился Атос. — Женщина, которая дала жизнь ребенку, уже дала ему достаточно. Многие женщины после этого приносят больше вреда своим детям, чем пользы. Поэтому если она дала жизнь и ушла, тогда этого вполне достаточно, если у этого ребёнка есть отец.
— Я никогда не чувствовал себя сиротой, граф! — согласился Рауль. — Вы были не только моим отцом, но и заменили мне мать. Если же герцогиня решилась признать меня в качестве сына, я благодарен ей за это, но я не жду от неё больше того, что она уже дала мне этим признанием и разговором с ней. Этого мне хватит на долгие годы.
— Что ж, Рауль, я вижу перед собой зрелого мужчину, и я полагаю, что теперь вы без вреда для себя можете возвратиться в Блуа, или же ехать туда, куда считаете нужным.
— Не вы ли, граф, говорили мне, что Блуа потеряно для нас навсегда? — спросил Рауль.
— Пока вы связывали Блуа с этой женщиной, в моих словах было полно смысла, — пояснил граф. — Если вы видите в нем лишь родной дом и дорогих вашему сердцу друзей, если места, по которым вы гуляли с этой девочкой, не будут разрывать ваше сердце, возвращение домой не окажет на вас губительного воздействия. Я бы хотел обнять нашего старого Гримо.
— Я также как и вы, граф, хотел бы его обнять, после чего позвольте мне отправиться в небольшую морскую поездку! — с жаром ответил Рауль.
— Вам так понравились наши пешие прогулки по горам? — улыбнулся Атос.
— На этот раз я хотел бы отправиться не в Шотландию, а в Англию, в Лондон, — ответил Рауль.
— Кто-то мне говорил о том, что мисс Мэри Грефтон весьма недурна, — ответил граф. — Езжайте, сын мой! С Богом!
— Я лишь хотел вновь побывать при дворе короля Карла II, — проговорил Рауль, покраснев.
— Похвально! — улыбнулся Атос.
— Отец! Я не могу лгать вам! — воскликнул Рауль. — Я, действительно, хочу повидаться с мисс Мэри Грефтон.
— В добрый час, сын мой! — ответил Атос и крепко обнял своего сына.

CVIII. Генерал ордена

Арамис попросил Базена подождать, пока он читает письмо от старого Эжена из Гренобля, поскольку, быть может, потребуется ответ. Прочитав письмо, прелат поднял глаза на Базена и сказал:
— Друг мой, вы помните Дюпона? Пригласите его ко мне.
Базен поклонился и вышел.

Через час Базен доложил, что господин Дюпон ожидает в приемной монсеньора.
— Пусть войдёт, — кивнул Арамис.
— Я счастлив видеть вас в Париже, монсеньор! — сказал с поклоном Дюпон.
— Взаимно, Дюпон, — ответил Арамис с мягкой улыбкой. — Запомните фамилию де Трабюсон. Супруги, Дидье и Оливия.
— Дидье дю Трабюсон и Оливия дю Трабюсон, монсеньор. Я запомнил, — кивнул Дюпон.
— Я хочу знать о каждом их шаге за последний месяц, — сказал Арамис. — Моя голубиная почта и мои агенты в вашем распоряжении. Мне нужен полный отчет в письменном виде через сутки.
— Да, монсеньор, — ответил Дюпон с низким поклоном.

Когда Дюпон ушёл, Арамис позвонил в колокольчик, зашедшему Базену он сказал:
— Базен, любезный, приготовь мой герцогский костюм. Я еду к Кольберу.

Менее чем через час господин Кольбер, всё ещё находящийся под домашним арестом, с изумлением принял у себя Арамиса. Когда секретарь доложил ему, что его желает видеть герцог д’Аламеда, испанский посол, он велел пригласить его в кабинет, но увидев знакомого ему ваннского епископа, был растерян настолько, что чуть было не выказал своего удивления вслух.
— Чем могу служить господину послу Испании? — спросил он, едва сдерживая свои чувства. — В настоящий момент я несколько стеснён в своих перемещениях и не смог бы вам нанести ответный визит, однако, располагайтесь и чувствуйте себя как дома.
— Благодарю, господин Кольбер, — холодно ответил Арамис. — Во Франции я почти везде чувствую себя как дома, за исключением тех мест, в которых отвратительная кухня и плохое вино.
— Как я смог заметить, ничто не может удержать господина герцога в тех местах, где ему не нравится кухня, — попытался съехидничать Кольбер, намекая на Бастилию.
— Вы совершенно правы, господин Кольбер! — ответил Арамис совершенно бесстрастно. — В мои преклонные годы я ем очень мало, но этот тем более задаёт высокие требования к качеству еды. И если меня намереваются кормить лишь хлебом и водой, или вовсе не кормить, то подобные места не для меня. Но я пришёл к вам не ради гастрономических дискуссий.
— Я внимательнейшим образом вас слушаю, господин герцог, — ответил Кольбер.
— Я хочу поговорить об одной семейной паре, господин Кольбер, — ответил Арамис. — Фамилия их – дю Трабюсон.
— Впервые слышу эту фамилию, господин герцог, — ответил Кольбер.
— По-видимому, вы подписываете патент капитана королевских гвардейцев, не читая, господин Кольбер? — спросил Арамис.
— Два или три раза, вероятно, со мной такое случалось, когда я лишь мельком прочитал фамилию и она не осталась в моей голове, — согласился Кольбер.
— Даже в том случае, когда весь патент полностью заполнен вашей рукой, — кивнул Арамис. — Что ж, такая избирательная память вполне может быть у государственного деятеля.
— Что же вам нужно в отношении этого, как вы сказали?.. — и Кольбер попытался сделать вид, что не может вспомнить фамилию человека, о котором идёт речь.
— Капитан дю Трабюсон, согласно вашему патенту, а также его супруга мадам Оливия дю Трабюсон, — ответил Арамис. — Эти господа попытались организовать нападение на капитана королевских мушкетёров, выполняющего приказ Короля.
— Какие негодяи! — воскликнул Кольбер. — Ваши сведения достоверны, господин герцог?
— Чрезвычайно достоверны, господин Кольбер! — ответил Арамис. — Впрочем, скоро я получу более подробный отчет обо всех преступлениях этой парочки, а также о том, чей приказ они выполняли.
— Бог мой! Кто же мог бы отдать им такой приказ! — возмутился Кольбер и всплеснул руками. — Они, должно быть, сошли с ума, если решились на такое злодеяние!
— Полагаю, что вы правы, господин Кольбер, — согласился Арамис. — Эти сумасшедшие нанесли серьёзный ущерб делу Короля.
— Неужели господин капитан погиб? — воскликнул Кольбер, тщетно пытаясь изобразить ужас.
— Я не исключаю того, что кто-то из тех, кто подвергся нападению, серьёзно пострадал, — ответил Арамис. — Но злодеяние не перестаёт быть злодеянием даже и в том случае, если ущерб от него удалось минимизировать.
— Совершенно с вами согласен, господин герцог, — ответил Кольбер. — Что же вы хотите от меня?
— Я хочу получить этих людей для того, чтобы наказать их за покушение на жизнь моего друга, господина капитана королевских мушкетёров, а также за попытку воспрепятствовать выполнению приказа Короля, — жестким тоном ответил Арамис.
— Для чего вам это нужно? — спросил Кольбер. — Вы хотите учинить им допрос, чтобы они, быть может, оболгали невинного человека, указав на него как на сообщника, или, не дай Бог, на руководителя этой акции?
— Совсем наоборот, господин Кольбер, я желаю заткнуть их рты раз и навсегда и исключить возможность повторения подобной дерзости, — ответил Арамис.
— Но ведь я ничего не решаю! — воскликнул Кольбер. — Я сам нахожусь под домашним арестом!
— Эта временная мера скоро закончится, уверяю вас, господин Кольбер, — улыбнулся Арамис. — Между тем, мне нужна лишь подпись на приказе о том, чтобы с этими преступниками поступили так, как я считаю нужным.
— На приказе? — удивился Кольбер. — От чьего имени написан этот приказ?
— От вашего, разумеется, — ответил Арамис. — Хотите, чтобы я его зачитал, или мы с вами обсудим, каким способом мы заставим этих негодяев признаться в том, кто были их сообщники или даже, возможно, вдохновители?
— Ничего не хочу знать и ничего не хочу слышать об этих преступниках! — воскликнул Кольбер. — Если вы уже расследовали это дело, я не хочу иметь к нему никакого отношения! Его Величество чётко указал мне, что я должен заниматься только финансами.
— Итак, вы не подпишете ваш приказ? — спросил Арамис.
— Я не знаю причин, по которым вы считаете себя вправе вести это расследование, и поэтому не могу с вами вести диалог на эту тему, — ответил Кольбер.
— Я вернусь через час, господин Кольбер, — ответил Арамис. — Я пойду к Королю и подпишу у него соответствующие полномочия.
— Я верю вам, что вы можете это сделать, господин герцог, — ответил Кольбер. — Не надо никуда ходить. Вы обещаете, что не будете добиваться от этих негодяев, чтобы они оклеветали ни в чем не причастных к их преступлениям людей?
— Это не входит в мои намерения, поэтому вы можете быть спокойны на этот счёт, — холодно ответил Арамис. — Я достаточно осведомлён о мотивах действия этих людей, и всё же я считаю нежелательными те расследования, которых вы опасаетесь.
— Давайте вашу бумагу, — отрывисто сказал Кольбер.
Получив документ, Кольбер хотел было подписать его не глядя, но рассудил, что столь красивый жест опасен, поскольку в бумаге может содержаться совсем иное.
Он прочитал документ, который гласил:

«Предъявитель сего документа герцог д’Аламеда волен забрать супругов Дидье и Оливию дю Трабюсон для наказания за совершенные ими злодеяния против Короля и его солдат»

Убедившись, что больше к этому документу нельзя ничего приписать, поскольку на пустых местах стояли вензеля, решительно подписал документ и вернул его Арамису.
 
— Это всё, господин герцог? — спросил Кольбер.
— У меня осталось кое-какое имущество во Франции, движимое и недвижимое. В настоящий момент оно находится под арестом, — ответил Арамис.
— Процедура снятия ареста достаточно длительная, — ответил Кольбер.
— А я никуда и не спешу, — продолжал Арамис. — Я прошу вас переоформить его на сына Анны Женевьевы де Бурбон-Конде герцогини де Лонгвиль, именуемого Шарль-Парис.
— Обещаю вам это, господин герцог, — ответил Кольбер.
— В таком случае обещаю вам, господин Кольбер, что ваш домашний арест скоро закончится, и вы вернётесь к исполнению ваших обязанностей министра, — ответил Арамис. — Только не забудьте о своём обещании, прошу вас.
— У меня отличная память, господин герцог, я не забуду, — ответил Кольбер.
— Отличная память? — переспросил Арамис. — По-видимому, вы, действительно, не встречали ранее фамилию дю Трабюсона.
— Никогда в жизни, поверьте мне, — ответил Кольбер. — Иначе бы я помнил.
— Верю вам, господин Кольбер, — усмехнулся Арамис. — Так не перепутайте же!
— Я запомнил, — ответил Кольбер. — Шарль-Парис, младший сын Анны Жаневьевы де Бурбон-Конде, герцогини де Лонгвиль.
— Всего хорошего, господин Кольбер, — ответил Арамис, после чего сдержанно поклонился и покинул кабинет Кольбера.

CIX. Княгиня Монако

— Скажите, де Гиш, — обратился Филипп к графу, — долго мы ещё будем лишены счастья видеть вашу сестру Катерину-Шарлотту у нас при дворе? Почему она ведёт образ жизни затворницы?
— Вы говорите о княгине Монако, Ваше Величество? — удивился граф. — Но ведь она отбыла в своё собственное княжество со своим мужем.
— Мне кажется, она не слишком сильно желала отбыть в эту глухомань, — возразил Филипп. — Ведь после свадьбы она продолжала жить при дворе достаточно долго, пока ваш отец, маршал де Грамон, не настоял, чтобы она покинула двор и уехала с мужем в это самое Монако.
— Согласен, Ваше Величество, мне тоже показалось, что ей очень нравилась жизнь при дворе.
— Так передайте, что я буду очень рад видеть её, — ответил Филипп. — Негоже такой прекрасной даме заживо хоронить себя в таком скучном, полагаю, месте, как княжество Монако.
— Ваше Величество изволит пригласить княгиню вместе с князем? — осведомился де Гиш.
— Разумеется, граф! — ответил Филипп. — Разве могу я приглашать только одного из супругов, не приглашая другого? Ведь муж и жена едины в двух лицах, согласно заповедям Господним. Как честный католик я не собираюсь отрывать жену от мужа. Впрочем, если князь имеет основания не принимать моё приглашение, это его выбор.
— Благодарю Ваше Величество за приглашение от имени моей сестры и моего шурина, — ответил граф де Гиш с поклоном.
Филипп кивнул и занялся государственными делами.

Катерина-Шарлотта не слишком охотно приехала в Париж, но всё же прибыла туда со своей свитой и явилась на аудиенцию к Королю.
Едва лишь Филипп увидел её, он понял, что вся его жизнь была прологом к этой встрече.
— Княгиня, я рад видеть вас при дворе, — сказал он благосклонным тоном монарха. — Ваше прибытие очень скрасит здешнее общество и привнесёт в него давно желанное разнообразие, — добавил он более мягко.
— Ваше Величество, благодарю вас, — ответила княгиня. — Вы всегда были добры к нашему семейству, но, мне кажется, во время моего последнего посещения Лувра я чем-то вас огорчила.
— О, эта нелепая выходка вашего брата, который сыграл с нами злую шутку, я о ней уже забыл, — сказал Филипп, который уже был осведомлён о причинах некоторой холодности Людовика к княгине.
История этой шутки состояла в том, что Король намеревался сделать княгине несколько комплиментов наедине, а брат княгини, де Гиш, проводив княгиню в комнату, предназначенную для таких бесед, запер двери, где находилась его сестра, а ключ унёс с собой. Король стучался в двери и просил княгиню открыть их, однако, она не могла этого сделать, что помешало галантному свиданию. Филипп был в глубине души очень благодарен де Гишу за то, что княгиня не услышала комплиментов, заготовленных ей Людовиком.
— Знаете ли вы, княгиня, что я много думал о вас? — спросил Филипп.
— Мне трудно понять причины такой задумчивости, государь, — ответила княгиня. — Я надеюсь, что она состоит не в том, что я каким-то образом провинилась перед вами?
— Нет, княгиня! Ни в малейшей степени! — воскликнул Филипп. — Мне кажется, что я знаю вас несколько лучше, чем вам кажется, и то, что я о вас знаю, заставляет меня думать о вас.
— По-видимому, несносный де Гиш рассказал вам обо мне всякие небылицы? — спросила княгиня.
— Нет, не то, — ответил Филипп. — Позвольте предложить вам руку и пригласить на небольшую прогулку по цветущему саду? Я обещаю, что ваша скромность не пострадает от такой прогулки.
— Вот вам моя рука, сир, — ответила княгиня, опустив глаза.

— Помните ли вы, княгиня, несчастного мальчика, которого в юности встретили в лесной глуши под опекой двух престарелых дуэний? — спросил Филипп.
— Ваше Величество, откуда вы знаете? — спросила Катерина-Шарлотта и её сердце забилось сильней.
— Не находите ли вы, что этот мальчик чрезвычайно похож на меня? — спросил Филипп.
— Я всегда об этом думала и не могла понять причины столь удивительного сходства, — призналась княгиня.
— Думайте об этом, что хотите, но этот мальчик и был я, — ответил Филипп. — Вы мне верите?
— Вы хотите сказать, Ваше Величество, что сами добровольно жили жизнью затворника, будучи наследным принцем? — спросила княгиня с удивлением.
— Я не могу объяснить вам всех тонкостей этого события, но верьте мне, княгиня, — сказал Филипп, не решаясь рассказать княгине всей истории своей жизни.
— Ах, Ваше Величество, я ничего не хочу знать кроме одного, — ответила Катерина-Шарлотта. — Скажите мне лишь правду, когда вы были искренни, тогда ли, когда я встретилась с вами, не зная, кто вы, и ничего не зная о вашей судьбе, или тогда, когда, будучи Королем Франции, пытались сказать наедине мне несколько комплиментов, и, по-видимому, надеялись на продолжение этого разговора в таком направлении, которое может бросить тень как на девушку, так и на замужнюю женщину?
— Тот юноша, которого вы знали как Филиппа, который смотрел на вас влюблённым взглядом по той причине, что до этого никогда не видел ни одной другой молодой девушки, стоит сейчас перед вами, княгиня. Тот, кто теперь видел множество молодых девушек, готовых услышать от него любые комплименты, даже самые опасные, смотрит на вас теми же самыми глазами, и видит в вас по-прежнему самую очаровательную, самую красивую, и самую лучшую девушку в мире, — искренне ответил Филипп.
— Вы чрезвычайно смущаете меня, Ваше Величество, — проговорила княгиня с дрожью в голосе.
— Видит Бог, я этого не хотел, — ответил Филипп. — Давайте же просто насладимся красотой и ароматом цветущего сада, просто прогуляемся по этим чудесным аллеям и помолчим.
Княгиня сильнее сжала руку Филиппа, что могло означать лишь согласие.

CX. Канны

На прибывшую в Канны карету, сопровождаемую мушкетёрами, остановившуюся в одном из трактиров, обратил внимание один из мальчуганов, дежуривших в каждом трактире этого приморского городка. Согласно полученным инструкциям, он сообщил об этом человеку, который поручил ему доставить сведения о прибытии любой кареты.
Через час, когда путники успели лишь разместиться и утолить свой голод, в трактир явился человек, по виду похожий на морского офицера.
— Я хочу поговорить с главой этой экспедиции, — сказал моряк трактирщику. — Скажите ему, что к нему пришёл посланник от господина д’Эрбле.
Трактирщик взял с прилавка монету, предложенную ему за эту услугу, и поднялся по лестнице на второй этаж. Через пару минут он спустился в сопровождении бравого офицера.
— Кто передаёт мне привет от господина д’Эрбле? — спросил он.
— Господин д’Артаньян, это я! — ответил моряк.
— Рад видеть здесь посланника от моего друга! — ответил д’Артаньян. — С кем имею часть разговаривать?
— Я хозяин и капитан судна «Стремительный», капитан Журвиль, — ответил моряк. — К вашим услугам мой корабль, который доставит вас на остров Сен-Маргерит и обратно, либо туда, куда вы пожелаете плыть, господин д’Артаньян.
— Я очень рад такой помощи, капитан Журвиль! Что ещё, кроме сказанного вами, велел передать мне господин д’Эрбле? — спросил д’Артаньян.
— Он велел передать вам привет от того, кто когда-то уронил платок Мари Мишон и наступил на него ногой, — ответил капитан Журвиль.
— Вижу, что вы тот, кем представились, капитан! Рад встрече с вами! — ответил д’Артаньян и крепко пожал капитану руку.

Через два часа корабль отплыл в направлении к острову Сен-Маргерит. Д’Артаньян велел обогнуть остров и зайти к нему с южной стороны. После того, как корабль пристал к берегу, он оставил Короля под присмотром Франсуа, д’Эльсорте под присмотром двух мушкетёров, а сам вместе с д’Арленкуром направился по направлению к крепости, где повторил тот же самый маневр, который произвёл при первом посещении. Подойдя на расстояние мушкетного выстрела, он нацепил на шпагу белый платок и помахал им.
Навстречу ему на этот раз вышел сам де Сен-Мар в сопровождении двух стражников.
— Господин д’Артаньян, это опять вы? — спросил комендант крепости. — Надеюсь, что вы с добрыми вестями?
— Смотря что вы называете добрыми вестями, любезный де Сен-Мар, — ответил капитан.
— Жду с нетерпением королевскую комиссию, которая избавит меня от такого множества узников, — с сокрушением ответил Сен-Мар. — Аппетиты моих узников разоряют меня, в особенности, аппетит господина дю Валона.
— Быть может, мы привезли вам отличные новости, и уж наверняка избавим вас от ваших узников, — ответил д’Артаньян. — Хочу обрадовать вас. Я прибыл вновь по приказу Короля, поскольку люди, находящиеся на государственной службе, не прибывают в пограничные крепости ни по каким иным причинам, кроме этой. И со мной, действительно, ожидаемая вами комиссия. Предлагаю следующий порядок действий. Сначала я предъявлю вам приказ, на основании которого я прибыл к вам, затем вы предъявите мне приказ, на основании которого вы задержали господина дю Валона и его спутников, затем господин д’Арленкур предъявит вам приказ, согласно которому он возглавляет ту самую комиссию, которую вы ожидаете.
— Пройдемте в крепость, господа, — ответил Сен-Мар.
— Чтобы у вас не возникло желания задержать меня там, я всё же предварительно хотел бы показать вам вот эту бумагу, — сказал д’Артаньян.
С этими словами д’Артаньян предъявил де Сен-Мару документ, написанный Филиппом, научившимся полностью копировать почерк Людовика. Документ содержал, как наши читатели, вероятно, помнят, следующий текст:

«Приказ Короля

Господину капитану королевских мушкетеров графу д’Артаньяну
Возвратить узника Марчиали в крепость Пиньероль и передать коменданту крепости господину де Сен-Мару под персональную ответственность.
В отношении узника соблюдать все ранее предписанные меры, а именно:
1. Носить железную маску во всех случаях контакта с какими бы то ни было людьми, вступающими в ним в контакт для обеспечения его питанием, питьём, одеждой, и иными надобностями.
2. Не вступать в какие-либо сношения с кем бы то ни было, в том числе не разговаривать, не переписываться, не подавать каких-либо знаков, и не обмениваться сведениями иными способами.
 Узнику Марчиали разрешается чтение и разрешается снимать маску, когда он находится один и всякие контакты с иными лицами исключены, включая контакты через окна крепости.

Подписано: Король Франции Людовик XIV»

Королевская печать не давала повода усомниться в подлинности этого документа.

— Итак, я возвращаю вам узника Марчиали, господин де Сен-Мар. — сообщил д’Артаньян. — Он ожидает на корабле. Если вы сохранили карету, которую я вам подарил, я хотел бы ей воспользоваться.
— Я и не думал усомнится в ваших полномочиях, — солгал Сен-Мар. — Позвольте и я со своей стороны предъявлю вам приказ Короля.
После этих слов де Сен-Мар извлек из обширного кармана приказ, который, как помнят читатели, содержал следующий текст:

«Приказ Короля коменданту крепости Пиньероль господину де Сен-Мару.
Любых лиц, прибывших на остров Сен-Маргерит для каких-либо целей, задержать и содержать под арестом любой ценой до прибытия специальной следственной комиссии. Всех впускать, никого не выпускать. По возможности установить цели прибытия, используя отвлеченные беседы и видимость откровенного разговора до того момента, когда прибывшие попытаются покинуть остров или, тем паче, увезти с собой кого-либо с острова.
За невыполнение данного приказа виновный пойдет под суд.
Король Людовик XIV».

— Прекрасно! — воскликнул д’Артаньян. — Всё совершенно правильно, мы и есть та самая следственная комиссия. Лейтенант д’Арленкур, пожалуйста, покажите коменданту ваш документ.

Лейтенант д’Арленкур, в свою очередь, извлек и предъявил Сен-Мару документ, в котором комендант прочитал следующий текст:

«Приказ Короля.

Лейтенанту королевских мушкетёров господину д’Арленкуру поручается в сопровождении четырех мушкетеров короля направиться вдогонку капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну, сопровождающему узника в крепость Пиньероль на острове Сен-Маргерит. Лейтенанту и его мушкетёрам вменяется в обязанность оказать любую необходимую помощь капитану д’Артаньяну, в распоряжение которого он тотчас поступает. В случае, если с экспедицией капитана д’Артаньяна произошли какие-либо непредвиденные происшествия, лейтенанту д’Арленкуру поручается произвести детальное расследование всех обстоятельств произошедшего.
Властям всех городов по пути следования господина д’Арленкура предписано оказывать ему всяческое содействие как главе Королевской следственной комиссии.

Король Франции Людовик XIV».

— Вы увидели слово «комиссия», господин де Сен-Мар? — спросил д’Артаньян самым любезным тоном.
— Признаю ваши полномочия и полностью полагаюсь на ваше решение, — согласился де Сен-Мар. — Надеюсь, что вы заберёте у меня этих узников, и оставите в обмен одного только Марчиали.
— Так и будет, господин комендант, — ответил д’Артаньян, — можете не сомневаться, но, как всякая комиссия, мы должны сначала выслушать ваши объяснения о том, каким образом в вашей крепости оказались эти господа.

Выслушав краткий рассказ де Сен-Мара, капитан сказал:
— Господин комендант, вы действовали совершенно правильно и в точном соответствии с приказом Его Величества. Освобождаем вас от необходимости задерживать ваших гостей, прошу вас немедленно освободить их и предоставить им плыть туда, куда им заблагорассудится. Это не относится к господину дю Валону. Его я хочу видеть немедленно.
— Сию минуту вы его увидите, господин д’Артаньян, — ответил де Сен-Мар и, взяв ключи, направился вглубь крепости.
Спустя десять минут де Сен-Мар вернулся в сопровождении Портоса.
— Портос! — воскликнул д’Артаньян. — Я чрезвычайно рад тому, что вы не похудели!
— Д’Артаньян, вы тоже попались на удочку этого лживого коменданта? — воскликнул Портос. — Он, похоже, собирается запереть в своей крепости весь цвет французского дворянства?
— Не сердитесь на него, Портос, он выполнял приказ Короля, но теперь вы свободны, — ответил д’Артаньян. — Дайте же мне обнять вас, только умоляю, не обнимайте меня изо всех сил.
— Дорогой друг, как же я рад! — воскликнул Портос. — Наконец-то мы покинем этот проклятый остров!
— Не спешите, Портос, у меня ещё осталось небольшое дело, после чего мы вместе отбудем на побережье, поскольку, как я могу судить, вы не приняли моё приглашение в Шотландию.
— Шотландия – это так скучно! — ответил Портос. — К тому же сама судьба ополчилась против этой поездки сначала в лице осьминогов и креветок, затем в лице господина де Сен-Мара.
— Не сердитесь же на де Сен-Мара и обнимитесь со старым сослуживцем, — ответил д’Артаньян.
На этот раз он умышленно не напомнил Портосу о том, что он должен проявлять осторожность, поэтому когда барон стиснул Сен-Мара в объятиях, которые по его пониманию были дружескими, комендант не мог ни охнуть, не вздохнуть, а лишь выпучил глаза и пытался схватить ртом несколько глотков воздуха.
 — Довольно, Портос, довольно, — пришел на выручку коменданту капитан, когда увидел, что Сен-Мар уже получил достаточное возмездие за свою проделку, и если подобные объятия продлятся ещё несколько минут, бедному коменданту понадобятся услуги врача.
— Портос, скажите, дю Шанте был с вами? — спросил д’Артаньян.
— Да, и он тоже, полагаю, задержан в этой проклятущей крепости, — ответил барон.
— Господин комендант, принесите всем задержанным от имени Короля извинения и освободите их, как можно скорее, — напомнил д’Артаньян.
— Уже делается, господин капитан, — ответил де Сен-Мар.
— Портос, я прошу вас поехать со мной на корабль в карете, которую нам одолжит комендант, — сказал д’Артаньян. — Мы лишь заберём узника и вернём его на место, которое он должен занимать.
— Я предпочитаю пройтись пешком, — ответил барон. — Я столько времени провёл в этой проклятой камере, что прогулка на свежем воздухе мне не повредит.
— Прогуляемся вместе после выполнения нашей миссии, Портос, — ответил капитан. — Время не ждёт, а узник должен быть доставлен в крепость на карете.
— Едем, — коротко ответил Портос.

Уже через час в крепость Пиньероль был помещен узник, на голове которого была надета железная маска, а во рту у него был кляп.
— Напоминаю, господин де Сен-Мар, о том, что вы не должны позволять узнику говорить что-либо кому-либо, в том числе и вам, — сказал д’Артаньян. — Вы же прочитали это в приказе. Кроме того, помните, что этот человек – сумасшедший. Сохраняйте к нему почтительность в разумных пределах, но не давайте поблажек ни в чем, никогда и нигде. Вы за него отвечаете головой.
— Я всё понял, господин капитан, — ответил Сен-Мар, — и я благодарен вам за то, что избавили меня от всех моих случайных узников. Надеюсь, что вы доложите Королю, что его приказ был исполнен в точности?
— Непременно и только так! — ответил д’Артаньян. — Ваши действия безупречны, ваша служба и опасна, и трудна, хоть на первый взгляд, как будто, не видна. Ждите приказа о благодарности, премию и компенсацию непредвиденных расходов. Всего доброго, старина!
После этого д’Артаньян также попрощался с дю Шанте, с капитаном корабля, доставившего Портоса и дю Шанте на остров, и с его командой.

CXI. Судьба

Арамис сидел, склонившись над картой Европы и делал какие-то записи, когда к нему зашёл Базен.
— Монсеньор, по вашему распоряжению супруги дю Трабюсон доставлены, — сообщил он.
— Как всё прошло? — спросил Арамис.
— Как вы и распорядились, — ответил Базен. — С документом, подписанным Кольбером, я подъехал к начальнику охраны южных ворот. Он обещал направить карету с этими негодяями под конвоем мушкетёров к вам. Их привезли господа де Сигаль и де Трюффо.
— Пусть введут эту парочку в голубую залу, я сейчас пройду туда, — кивнул Арамис.
Завершив свои записи, прелат поднялся и прошёл в голубую залу, где его уже ожидали де Сигаль и де Трюффо, сопровождающие связанных супругов дю Трабюсон.
— Господа, благодарю вас, вы свободны, — сказал Арамис де Сигалю и де Трюффо. — Вот оправдательный документ, на основании которого я изымаю этих подследственных, прочтите. Можете передать его Его Величеству, что этот документ находится у меня, и я возвращу его по окончании своей миссии.
С этими словами Арамис передал им документ, подписанный Кольбером. Де Сигаль прочитал его и удовлетворённо кивнул, после чего оба мушкетёра покинули Арамиса.
— Итак, господин Дидье дю Трабюсон, — сказал Арамис после ухода мушкетёров, — вы позволили себе подло обмануть меня. Вы предательски убили моего агента д’Оне, вонзив ему в спину шпагу, когда он этого не ожидал. Вы напали на конвой, выполнявший приказ Короля, вы попытались убить капитана д’Артаньяна, и вы убили узника, которого он конвоировал по приказу Короля!
— Я ни в чём не виноват! — воскликнул дю Трабюсон. — Я действовал по приказу Кольбера! Я буду жаловаться господину Кольберу! — воскликнул дю Трабюсон.
— Это сколько угодно, господин дю Трабюсон, — ответил Арамис. — Но прежде не желаете ли ознакомиться вот с этим документом?
С этими словами Арамис взял со стола документ и показал его дю Трабюсону так, чтобы он имел возможность прочитать его. Документ гласил:

«Предъявитель сего документа герцог д’Аламеда волен забрать супругов Дидье и Оливию дю Трабюсон для наказания за совершенные ими злодеяния против Короля и его солдат.
Подписано: министр финансов, глава судебной палаты Жан-Батист Кольбер»

— Герцог д’Аламеда – это с недавних пор моё имя, — продолжал Арамис. — Итак, господин Кольбер открещивается от ваших деяний и передаёт вас мне, поручая и доверяя наказать вас за совершенные вами государственные преступления.
— Я не виновен! — продолжал отпираться дю Трабюсон. — Это всё она, Оливия! Она заставила меня убить д’Оне! Это она стреляла в узника, и она бросила бомбу в карету д’Артаньяна!
— Будь бы проклят, ничтожество! — проговорила с ненавистью Оливия и плюнула в лицо дю Трабюсон.
— Мы уже обсуждали возможные действия с моей стороны, господин дю Трабюсон, в случае вашей измены. Если вы помните, на корабле у капитана д’Аржансона, мы имели обстоятельный разговор на эту тему, не припоминаете? — спросил Арамис. — Вы обещали мне послушание, и я предупредил вас, какая участь может ожидать вас в случае, если вы вздумаете обмануть меня.
— Я ничего не хочу знать и ничего не хочу вспоминать! — воскликнул дю Трабюсон.
— Покайтесь в своих грехах, расскажите мне всю правду и примите свою судьбу как подобает католику, — предложил Арамис. — Выпейте и успокойтесь.
С этими словами Арамис взял один из трех кубков, стоявших на столике перед ними, и поднёс его к губам дю Трабюсон.
— Я не хочу умирать ни как католик, ни как гугенот, ни как еретик, ни как мусульманин! Я не виноват ни в чем, и вы обязаны меня отпустить! — не унимался дю Трабюсон. — Я не буду это пить!
— Я не собираюсь вас убивать, дю Трабюсон, — ответил Арамис, пожимая плечами.
После этого Арамис выпил до дна из того кубка, который он предлагал дю Трабюсон.
— Уверяю вас, дю Трабюсон, напиток, который я вам предлагаю, может лишь облегчить вашу судьбу, — улыбнулся Арамис. — А вы, сударыня, не желаете испить из этого кубка?
— Давайте, — холодно сказала Оливия. — Надеюсь, это – яд.
После этого она хладнокровно выпила предложенное ей питьё.
— А вы, дю Трабюсон, предпочитаете претерпеть все заслуженные вами мучения? — спросил Арамис.
— Чёрт с вами! — воскликнул дю Трабюсон, видя, что с его женой ничего страшного не произошло, она лишь погрузилась в состояние лёгкого опьянения.
Арамис поднёс к губам дю Трабюсон кубок, который Дидье опустошил в три глотка.
После этого Арамис вышел из голубой залы. Дидье посмотрел ему вслед с ненавистью, и вдруг почувствовал, что голова его становится тяжёлой, все предметы перед его взором поплыли, он почувствовал глубокое успокоение и погрузился в долгий сон.

Дю Трабюсон сквозь сон услышал голоса, которые, казалось, ссорились на незнакомом ему языке.
Он почувствовал, как кто-то мягко пнул его, затем ему на лицо вылили ведро холодной воды. Отфыркиваясь, он с трудом разлепил глаза и огляделся.
Перед ним стоял турок в богатых одеждах.
— Просыпаться негодный человек! — сказал турок на ломанном французском языке. — Ты будешь есть мой евнух. Моя люди научить тебя, что ты обязанный делать. Этот женщин будет пополнить мой гарем.
Дю Трабюсон посмотрел туда, куда указывал пальцем турок и увидел свою жену.
— Да, да, я быть твой гарем! — улыбнулась Оливия и ласково посмотрела на турка, после чего с ненавистью взглянула на Дидье и снова плюнула в его сторону.
— Стойте! Так нельзя! — воскликнул дю Трабюсон. — Я не согласен! Я не могу быть евнухом!
— Моя знать, что ты ещё не готов быть евнухом, — ответил турок. — Моя распорядись что твоя будет хорошим евнухом. Моя люди сделать тебя евнухом. Хасан, делать это человек евнух!
— Будет сделано, повелитель! — ответил тот, к кому обратился богато одетый турок, и погладил рукой кривой кинжал, висящий у него на поясе.

CXII. Стремительный

Корабль «Стремительный» отплыл от острова Сен-Маргерит. Д’Артаньян подошел к капитану Журвилю и сказал:
— Капитан, мы едем на остров Сент-Онора.
— Слушаюсь, господин д’Артаньян, — ответил капитан Журвиль.
После этих слов д’Артаньян спустился в трюм и обратился к своему узнику.
— Ваше Величество, как видите, ловушка, которую вы приготовили мне на острове Сен-Маргерит, не сработала. Я благополучно отбыл с этого острова и вдобавок забрал с него своего друга, которого вы, по-видимому, узнали.
— Вы солгали мне, д’Артаньян! — воскликнул Людовик. — Барон дю Валон вовсе не погиб!
— Он жив, Ваше Величество, и это – большая удача не только для него и для меня, но и для вас, — согласился д’Артаньян. — Если бы он погиб, тогда я упрятал бы вас в крепость Пиньероль навсегда. Судьба позаботилась о нём, и о вас, оставив барона в живых. По этой причине я не испытываю к вам той ненависти, какую испытывал бы, если бы он погиб.
— В чём же состоит улучшение моей судьбы? — спросил с недоверием Король.
— Я должен был доставить узника в Пиньероль, и я его доставил, — ответил д’Артаньян. — Я должен был оставить в крепости одного заключенного, и я это сделал. Но я рассудил, что негодяй д’Эльсорте больше заслуживает участи бессрочного узника, чем Ваше Величество. Поэтому я надел на него железную маску и передал его коменданту крепости же Сен-Мару под именем Марчиали. Имеете ли вы, Ваше Величество, возражения против моего решения?
— Я его полностью одобряю, капитан, — кивнул Король. — Но что же будет со мной?
— Мы едем на небольшой островок Сент-Онора, Ваше Величество, — ответил капитан. — Здесь на нём имеется отличное место, называемое Леринское аббатство. Я предлагаю Вашему Величеству поселиться здесь и посвятить свою жизнь молитвам. Разумеется, мне придётся попросить аббата совершить обряд пострижения вас в монахи.
— Это насилие! — возразил Людовик.
— Да, Ваше Величество! — ответил д’Артаньян. — Но это намного меньшее насилие, чем то, которые вы намеревались учинить над моими друзьями, бароном дю Валоном, епископом д’Эрбле, графом де Ла Фер, виконтом де Бражелоном и мной, вашим верным слугой. И это меньшее насилие, чем то, которое вы намеревались учинить над всеми жителями замка Во и над всеми жителями крепости Сент-Ив. И это меньшее насилие, чем вы учинили над господином Фуке. А также, я настаиваю на этом, это меньшее насилие, чем вы учинили над собственным братом, Филиппом де Бурбоном, законным сыном Короля Франции Людовика XIII, имеющим точно такие же права на французский трон, как и вы, Ваше Величество! Разве я не прав?
— Вы не боитесь, что я выберусь с этого проклятого острова и верну себе трон? — спросил Людовик, в голосе которого слышалось больше отчаяния, чем злости.
— Это у вас не получится, Ваше Величество, — ответил капитан. — Вы будете пострижены в монахи, в вас никто не признает Короля.
— Волосы могут отрасти, — сказал Король упавшим голосом.
— Не отрастут, если их регулярно стричь, Ваше Величество, — возразил капитан.
— Если я убегу и не буду стричься, я смогу отрастить волосы на голове и явлюсь в Лувр двойником Короля, и потребую, чтобы придворные признали во мне своего законного Короля Людовика XIV.
— Это могло бы получиться с небольшой вероятностью успеха, если бы вы были как две капли похожи на самого себя, Ваше Величество, но не льстите себя надеждой, вы уже не похожи на того Короля, которого знают ваши придворные, — возразил д’Артаньян. — Взгляните в это зеркало.
С этими словами капитан вручил Людовику небольшое зеркало.
— Что это такое? — воскликнул Король, с удивлением разглядывая две широкие черные отметины на своем лбу. — Откуда это взялось? Это можно отмыть?
— Когда мадам Оливия дю Трабюсон выстрелила в вашу голову, на которой была надета железная маска, эта маска приняла на себя удар пули и спасла вам жизнь, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. — Но небольшой удар передался на ваше лицо. Вы получили две неглубокие, но очень широкие раны, после чего немедленно вытерли кровь моим платком. Я не предупредил вас, что этим платком я завязывал бочонок с неким порошком, по виду напоминающим порох. Этот порошок индусы применяют для того, чтобы делать на коже несмываемые узоры, называемые у них татуировкой. Для того, чтобы сделать такой узор, достаточно лишь слегка повредить кожу и втереть в неё этот порошок. Мадам Оливия способствовала получению Вашим Величеством двух широких ран, а вы сами без какого-либо насилия с моей стороны вытерли эти две раны платком, на котором содержались мельчайшие крошки этого порошка. Эти две широкие татуировки на вашем лбу, Ваше Величество, делают вас мало похожим на Короля Франции. И не трудитесь их сводить, поскольку в этом случае на этом месте останется два глубоких шрама, которые также не позволят вам выдать себя за двойника Короля, который в настоящее время сидит на троне Франции.
— Негодяй! Вы это специально подстроили! — воскликнул Король.
— Слово дворянина, это вышло случайно! — ответил д’Артаньян. — Но, согласитесь, судьба проявила к вам небольшую благосклонность. Вместо того, чтобы сидеть в каземате с железной маской на лице, вы будете относительно свободно жить в аббатстве, будете ближе к Господу, чем ваш брат, а впереди у вас, вероятно, вечная жизнь, которая пройдёт в раю уже хотя бы по той причине, что у вас не будет возможности совершить те грехи, которые бы закрыли перед вами эту возможность. Подумайте: вечное блаженство в обмен на интриги двора! Вероятно, вы предпочли бы второе, но у вас нет выбора, уже нет, поверьте.
— По крайней мере, развяжите мне руки, — сказал Людовик усталым голосом. — Я устал бороться. Пожалуй, мне, действительно, пора обратиться к Господу.

CXIII. Блуа

Три недели спустя после описанной нами сцены два всадника проехали ранним утром через Блуа и распорядились об устройстве соколиной охоты. Король пожелал поохотиться в этой местности. Два всадника были королевскими ловчими, в чью обязанность входила подготовка к королевской охоте. Осмотрев местность, они стали обсуждать детали предстоящей охоты. Минуту спустя, к ним присоединился третий, с седыми волосами, с такой же седой остренькой бородкой и начинающими седеть усами.
— Господин д’Артаньян, — сказал один из ловчих, исполнявший функции начальника псовой охоты, — Это место вполне подходит для королевской охоты.
— Хорошо, — ответил д’Артаньян. — Давно я не бывал в этих местах.
— Вы, кажется, ездили в Пиньероль и только что вернулись? — спросил один из ловчих.
— Да, проведал там кое-кого, — ответил д’Артаньян.
— И как он поживает? — спросил его собеседник.
— Кто? — удивился д’Артаньян.
— Фуке, — ответил ловчий.
— Откуда я знаю? — пожал плечами капитан. — Господин Фуке находится не в Пиньероле, а в Бастилии.
— Кого же вы в таком случае навещали? — спросил любопытный собеседник.
— Господин де Прежан, вы ещё новичок при дворе, — ответил д’Артаньян, — но вам уже пора бы знать, что подобное любопытство не способствует крепкому здоровью и долголетью. Занимайтесь королевской охотой.
В этот момент вдали показался кортеж королевской охоты.
Мушкетёрами командовал старший лейтенант д’Арленкур.
— Какие новости при дворе, д’Арленкур? — спросил д’Артаньян после того, как кортеж последовал за королевскими ловчими.
— Скончалась Королева-Мать, — ответил старший лейтенант.
— Господь смилуйся над ней, — сказал капитан и перекрестился. — С ней ушла целая эпоха.
— Но Его Величество не слишком долго предавался горю, как видите, — ответил д’Арленкур. — Прошло три дня и вот уже королевская охота.
— Что ж, это в порядке вещей, — ответил капитан. — Как поживает Королева Мария-Терезия?
— Как всегда ревнует, — ответил д’Арленкур.
— Неужели по-прежнему к мадемуазель де Лавальер? — удивился д’Артаньян.
— Мадемуазель де Лавальер удалилась в монастырь, у Короля новая пассия, — ответил д’Арленкур. — Сестра графа де Гиша, княгиня Монако.
Д’Артаньян пожал плечами и посмотрел вдаль, туда, куда устремился король и его окружение.
Один из всадников отделился от кортежа и поехал обратно, навстречу д’Артаньяну. Немедленно два других всадника, выполняющих, по-видимому, функции телохранителей этого господина, также поехали за ним следом.
 — Кто это к нам едет, д’Арленкур? — спросил д’Артаньян, который был готов поклясться, что узнаёт эту посадку всадника в седле. — Мне кажется, что это…
— Герцог д’Аламеда, посол Испании, — ответил д’Арленкур.
— Арамис! — вскрикнул д’Артаньян и поскакал навстречу послу.
— Рад вас видеть, д’Артаньян! — воскликнул Арамис, когда они приблизились настолько, что могли спокойно разговаривать, не повышая голос.
— Я счастлив встретить вас здесь! — ответил д’Артаньян. — Какими судьбами?
— Я представляю интересы Испании при дворе, разве вы не знали? — спросил Арамис.
— Арамис, я рад за вас! — снова сказал д’Артаньян. — Я просто счастлив!
— Вы счастливы, д’Артаньян? — спросил Арамис. — Я бы тоже был счастлив, но моему счастью мешает вечное горе в моём сердце. Я так виноват перед всеми вами!
— Бросьте, Арамис! Что же самокопания! Улыбнитесь же! Что вас гложет? — спросил д’Артаньян.
— Портос… — проговорил Арамис.
— А что Портос? — удивился д’Артаньян. — Ну Портос. И что же?
— Ведь он погиб в пещере Локмария! — вздохнул Арамис. — Я никогда не прощу себе этого.
— Арамис, чёрт вас раздери! — воскликнул д’Артаньян. — Я думал, что у вас повсюду ваши эти, как их легаты, или шпионы, или как они у вас называются? Так вот, прогоните их всех, они очень плохо работают, если они не сообщили вам, что Портос жив.
— Портос жив?! — воскликнул Арамис. — Он жив? Это правда?
— Не сойти мне с этого места! — ответил д’Артаньян. — Жив, чёрт побери, и скоро вы его увидите.
— Не может быть! — прошептал Арамис. — Благодарю вас, д’Артаньян, благодарю!
— Благодарите его сильный организм и большое терпение, — ответил капитан. — И совсем немного – одного из его товарищей, который вовремя оказался поблизости.
— Д’Артаньян, я не перестаю вам удивляться, но это уже второй раз, когда я просто чувствую себя мальчишкой в сравнении с вами! — проговорил Арамис.
— А первый раз когда? — спросил д’Артаньян.
— Когда я увидел мизинец левой руки Короля, — ответил Арамис. — Без царапины!

— Послушайте, Арамис, — предложил д’Артаньян. — Охота меня никогда не занимала, равно, полагаю, как и вас. Между тем мы находимся в Блуа! Мы просто обязаны посетить Атоса.
— Атос в Блуа? — снова удивился Арамис.
— И у него теперь новые чудачества! — с улыбкой ответил д’Артаньян. — Знаете ли вы, что мы можем взглянуть на его могилу, в которую, дай бог, он ляжет ещё не скоро.
— Могилу Атоса? — ещё больше удивился Арамис.
— Разумеется! — подтвердил капитан. — Усилиями ваших агентов Атос и Рауль были спасены, но известия об их гибели были столь достоверными, что я и сам в них поверил поначалу. Документы об их гибели были составлены комендантом крепости Кандия. Там же было сказано, что тело графа забрали неизвестные люди, а тело Рауля погребено в траншее, занятой турками. Бедный Гримо так убивался! И он распорядился поместить в фамильном склепе два гроба, в которые положил какие-то личные вещи графа и виконта. Когда Атос приехал в Блуа, радости Гримо не было предела. Узнав о недоразумении, Атос решил оставить всё как есть.
— С какой целью? — спросил Арамис.
— Вы же знаете Атоса, — пожал плечами д’Артаньян. — «Господь ничего не делает напрасно, — сказал он. — Быть может, лучше было бы нам оказаться в этих гробах. Во всяком случае, мы не заставим себя долго ждать». Впрочем, меня не пугают подобные причуды. Во всём остальном Атос остался таким же Атосом, каким мы его знаем.
— Где, вы говорите, располагается этот склеп? — спросил Арамис.
— Мы увидим его по дороге, — ответил д’Артаньян. — Пусть Базен предупредит свиту о вашей отлучке. Д’Арленкур! Принимайте командование! Я еду в замок Блуа посетить старинного друга!

Однако, д’Артаньян и Арамис не застали графа в его замке. Встретивший их Гримо сообщил, что граф получил какое-то письмо, после чего очень быстро собрался и уехал, не сообщив ни цели своего путешествия, ни места.

CXIV. Дипломатия и война

Через два дня Кольбер наведался в резиденцию герцога д’Аламеда, где к своему неудовольствию застал д’Артаньяна.
— Здравствуйте, господин Кольбер! — сказал д’Артаньян таким тоном, что со стороны можно было подумать, что он рад приветствовать старого друга.
Этот тон не обманул ни Кольбера, ни Арамиса.
— Рад вас видеть здесь, — ответил Кольбер таким же тоном и с таким же результатом.
— У вас, по-видимому, разговор к герцогу, поэтому я не смею вам мешать, — сказал д’Артаньян, между тем не сделав ни единого шага по направлению к выходу.
— О, что вы, что вы! — воскликнул Кольбер. — Разве может быть у министра Франции конфиденциальный разговор с иностранным послом, который нельзя было бы слышать капитану королевских мушкетеров? — продолжал он, чувствуя, фальшивость своего тона и своей фразы.
— У меня нет секретов от господина д’Артаньяна, никогда не было и никогда не будет, — не моргнув глазом сказал Арамис таким тоном, что даже д’Артаньян чуть было не поверил ему.
— Господин герцог, — сказал Кольбер Арамису, — Я не знаю причин вашего конфликта с Королем и не знаю причин установления между вами полного согласия.
— Это так, господин Кольбер, — улыбнулся Арамис. — Разумеется, я не смогу проинформировать вас в этом отношении без согласия Его Величества, даже если бы и хотел, но я и не хочу. Я также не думаю, что вам необходимо это знать для более успешного выполнения ваших функций. Кроме того, я и не предполагаю, что вы имеете право задавать мне вопросы на эту тему. Итак, вы сказали об этом просто лишь для того, чтобы оттолкнуться от этой ситуации, и, признав её, поговорить о том, как вы предполагаете строить со мной дальнейшие отношения, или, если быть точнее, вас интересует, как я предполагаю строить свои отношения с вами. Отвечаю: так, как будто бы ничего о том, о чем вы говорите, не имело место. Вас устраивает такой ответ на незаданный вами вопрос?
— Я всегда полагал, герцог, что дипломатия состоит в том, чтобы очень умело ничего не сказать, но вы сокрушили моё мнение, поскольку вы очень умело сообщили мне очень многое, — ответил Кольбер.
— Тем лучше, уважаемый министр, я слушаю вас, — холодно кивнул Арамис.
— Я полагаю, господин герцог, что теперь, когда мы внесли полную ясность в отношениях между нами, пришло время внести полную ясность также и в отношения между нашими странами, — продолжал Кольбер. — Скажите же мне, может ли Франция рассчитывать на нейтралитет Испании при решении наших кое-каких вопросов с Голландией?
— Господин министр, — отвечал Арамис, — если решением кое-каких вопросов с Голландией вы называете войну с этим государством, то Испания, полагаю, не встанет на сторону Голландии. Но Голландия – морская держава! Готова ли Франция к войне на море? Много ли побед она одержала в морских боях? Некоторые победы герцога де Бофора с Турцией были бы хорошим возражением на мои сомнения, но герцог, увы, пропал без вести при вылазке в одном из сражений, кажется, с турками же. Я не помню, к сожалению, точного названия этого места.
— Итак, вы полагаете, что война с Голландией может состояться, что она будет морской и что Франция не в состоянии вести морскую войну? Три столь содержательных ответа на мой вопрос? Благодарю! — сказал Кольбер. — А вы что думаете об этом, господин д’Артаньян?
— Я думаю, что, исход морских сражений решается, разумеется, на море, но исход войны, состоящей, в основном, из морских сражений, решается на суше. Поэтому для того, чтобы вести эту морскую войну, Франции потребуется сильная сухопутная армия.
— Как вы сказали? — удивился Кольбер, решив, что ослышался. — Почему сухопутная?
Арамис при этих словах лишь вскинул брови и улыбнулся.
— Потому что, если Англия не поможет нам, а она нам не поможет, нас побьют на море. — ответил капитан. — Следовательно, голландцы не упустят возможности захватить наши порты, а те, которые не захватят голландцы, захватят англичане. Если Франция лишится своих портов, она лишится всего королевства, в которое хлынут испанцы. Кроме того, Турция не упустит возможность взять реванш с юга.
— Почему же вы не допускаете, что Испания останется строго нейтральной? — поинтересовался Арамис.
— Испания будет нейтральной, пока Франция будет сильнее противника или хотя бы равна ей по силам, — отвечал д’Артаньян. — Ни одна страна не сможет остаться нейтральной, видя у своих границ лёгкую добычу. Скорее я поверю, что стая гиен может не обращать никакого внимания на тушу антилопы, заваленную гепардом.
Кольбер, подавив восхищение, продолжил:
— А кто вам сказал, господин д’Артаньян, что Франция не имеет сильного флота?
— Что вы, я этого не утверждал. — рассмеялся капитан, — У меня был очень незначительный опыт военных действий на море, и я убедился, что главнокомандующий ничего не может поделать со своей флотилией, в особенности, когда у самого младшего морского офицера имеются в кармане письма, дающие ему полномочия большие, чем даны главнокомандующему.
Кольбер сделал вид, что не заметил шпильку от капитана.
— Моими усилиями наш флот за последние полгода обогатился тридцатью пятью военными кораблями, — сказал Кольбер гордо. — Это линейный корабли, быстроходные и оснащённые пушками согласно регламенту.
— Тридцать пять кораблей? — удивился д’Артаньян. — Этот род вашей деятельности мне нравится, господин Кольбер.
— Король в настоящее время имеет около двух тысяч пушек, — поклонился польщённый Кольбер. —Тридцать пять кораблей — это три сильные эскадры, но для войны с Голландией нам нужно иметь не менее пяти эскадр. До конца года Король будет их иметь.
— Где же вы взяли столько пушек? — спросил д’Артаньян.
— Я построил завод в Тулоне, — отвечал Кольбер.
— Вы построили оружейный завод? — спросил Арамис.
— Министр не строит завод сам, господин герцог, — ответил Кольбер. — Я нашел господина д’Инфревиля, а господин д’Инфревиль построил завод. Он умеет подобрать лучших мастеров и заставить их работать. Он отливает пушки в Тулоне и рубит корабельный лес в Бургундии. А господин Детуш строит корабли и спускает их на воду.
— Вы собрали значительные ресурсы, господин Кольбер! — восхитился д’Артаньян.
— Теперь пришло время заняться политикой. Мне нужен нейтралитет Испании.
— Если Англия окажет Франции помощь, я, пожалуй, смогу гарантировать нейтралитет Испании, — ответил Арамис.
— Если бы вы смогли гарантировать нейтралитет Испании, я бы смог гарантировать, что Англия поможет Франции, — ответил Кольбер. — Между прочим, на днях Король говорил, что ему было бы крайне приятно увидеть на вас ленту ордена Святого Михаила.
Арамис поклонился.
— Господин д’Артаньян, — продолжал Кольбер, — как вы относитесь к походу на Голландию. Вы умеете плавать?
— Как угорь, — отвечал д’Артаньян. — В особенности, на одном из пятидесяти линейных кораблей.
— Корабли доставят вас и ваших мушкетёров к берегу Голландии, — согласился Кольбер. — Но дальше вам придется идти через болотистую местность, где не всегда можно найти надёжные переправы. Даже лучшие пловцы нередко тонут в подобных местах.
— Моя профессия — умереть за Короля, — ответил капитан. — Но умереть в бою, а не в болоте. Поэтому мне просто придётся выплыть.
— Итак, — начал Кольбер, — вы ничего не имеете против Голландии?
— Лично я ничего не имею против, но если Король что-то имеет против этой страны, мой долг – объяснить им его правоту с помощью тех аргументов, которыми Его Величество меня снабдил, — ответил д’Артаньян и похлопал ладонью по своей шпаге.
— Король снабдит вас всем необходимым, это я вам как министр финансов обещаю, — сказал Кольбер.
— Следовательно, я поеду не только сам, но и поведу моих мушкетёров в бой, — ответил д’Артаньян.
— Под вашу руку поступят также и гвардейцы Короля, — ответил Кольбер.
— Следует им сообщить, что они будут подчинены мне, — улыбнулся д’Артаньян, — и я должен быть уверен, что у них не будет приказов, на основании которых мои полномочия могут быть оспорены или аннулированы.
— Ваши сомнения отпадут сами собой, — ответил Кольбер, — когда вы узнаете, что для вас уже изготавливается маршальский жезл.
«Чтоб ты провалился со своим маршальским жезлом! — подумал д’Артаньян. — Всякий раз, когда он упоминается, меня ждёт какая-нибудь крупная неприятность!»
— Что ж, во всяком случае хоть какое-то подспорье на переправах через болота, — сказал он, постаравшись сделать вид, что его заинтересовало это предложение.
— Бесспорно, — согласился Кольбер. — Я не знаю ни одного случая, чтобы маршал Франции утонул.
— Что ж, господин министр, — ответил д’Артаньян, — можете передать Королю, что первая битва под моим командованием окончится победой или моей смертью.
— В таком случае, — заявил Кольбер, — я прикажу, чтобы сегодня же начали вышивать золотые лилии, которые украсят собой ваш маршальский жезл.

CXV. Наследник

Молодой человек зашел в кабинет всесильного министра.
— Здравствуйте, дорогой Огюст! — радостно поприветствовал его Кольбер. — Когда же я буду иметь счастье видеть вашу уважаемую матушку и вашего дорогого батюшку?
— Мои родители куда-то пропали, господин министр, — ответил Огюст.
— Не может быть! — с показным удивлением воскликнул Кольбер. — Позвольте-ка! Припоминаю, что было какое-то сообщение о бандитском нападении на гвардейцев. Минуточку! — Кольбер позвонил в колокольчик.
Заглянувшему в двери секретарю он сказал:
— Мне нужна папка по делу о нападении у южных ворот Парижа.
Через минуту секретарь принес папку, в которой были разными почерками написаны показания, которые сам же Кольбер выдумал два часа тому назад.
— Вот оно в чём дело! — воскликнул он. — Здесь неправильно написана фамилия. Сказано, что дело о супругах дю Труа-Бессон, тогда как на самом деле речь идёт, видимо, о ваших родителях, Дидье дю Трабюсон и Оливии де Трабюсон! Ну конечно же! Как это я не догадался!
— Что с моими родителями? — тревожно спросил Огюст дю Трабюсон.
— Если здесь нет ошибки, и если речь действительно идёт о ваших родителях, то, боюсь у меня для вас скверная новость, юноша! — озабоченным и сочувственным тоном произнес Кольбер. — Эти люди схвачены у южных ворот Парижа по приказу капитана д’Артаньяна и увезены в его карете в неизвестном направлении.
— Прикажите ему вернуть моих родителей! — взмолился Огюст.
— Та-та-та, молодой человек, не спешите, я не всесилен! — притворно запротестовал Кольбер. — Знаете ли вы, что капитан королевских мушкетеров почти что приравнен к маршалу Франции. Если Король захочет меня арестовать, то господин д’Артаньян – именно тот человек, который выполнит этот приказ. Я не могу ссориться с таким человеком без достаточных оснований, а, кроме того, это показания свидетелей, которых мы не смогли найти. Иными словами, этим документам я не могу придавать большое значение, их как будто бы и нет. Я должен был бы их выбросить, поскольку эти показания никем не подтверждены. Я так и поступлю, но прежде из уважения к вашим достопочтимым родителям я дам вам ознакомиться с ними, только обещайте мне, что вы никому и никогда не расскажите о том, что вы здесь прочитали и тем более о том, что это прочитали вы здесь и у меня.
С этими словами Кольбер протянул Огюсту папку, полную клеветнических измышлений против д’Артаньяна, составленных им самим и записанных под его диктовку несколькими его писарями.
По мере чтения кулаки Огюста сжимались всё сильнее, а лицо его становилось бледнее.
Окончив чтение, он вернул папку и воскликнул:
— Я убью его!
— Ни в коем случае, юноша! — возразил Кольбер. — Если вы предпримите такое действие, вас самого казнят. Кроме того, вы не справитесь с ним, не забывайте, что он всегда отлично вооружен и владеет своим оружием лучше кого-либо во Франции.
— Я нападу на него ночью, когда он не ожидает, — упрямо проговорил Огюст.
— Уже лучше, но всё равно не то, — продолжал возражать Кольбер. — Для того, чтобы убить человека, совсем не обязательно убивать его лично, собственными руками. Гораздо надёжнее собрать против него такие сведения, которые убьют его руками королевского палача. Кроме того, ведь вы хотели бы вернуть ваших родителей? А убив его вы ничего о них не узнаете. Нет, юноша, вам необходимо, чтобы капитан д’Артаньян оказался в ваших руках, чтобы вы могли диктовать ему условия. Тогда вы сможете и вернуть родителей, и отомстить ему так, как считаете нужным.
— Я сделаю всё, что вы скажите, господин министр, — ответил Огюст дю Трабюсон.
— Вот это уже совсем хорошо, — кивнул Кольбер. — Но прежде мы избавимся от документов, которые нам совершенно бесполезны и даже вредны, и которые вы, я надеюсь, прочитали достаточно внимательно, настолько внимательно, чтобы никогда не забывать, что в них написано.
С этими словами Кольбер швырнул папку в пылающий камин.
— Между прочим, у капитана д’Артаньяна был один сообщник, имя которого я пока не могу вам назвать, — продолжил Кольбер. — Но позже мы разберёмся и с ним тоже.
Таким образом, Кольбер получил ещё одного шпиона, имея в своём распоряжении несколько десятков подобных людей, каждый из которых был привлечен на его сторону не только деньгами, но и похожими методами, что позволяло Кольберу быть вполне уверенным в их послушании.

Через час секретарь доложил Кольберу, что приглашенный к нему господин д’Эпернона прибыл.
— Входите же, дорогой герцог! — воскликнул Кольбер. — Я рад видеть у себя отпрыска столь блистательной фамилии! Я наслышан о подвигах вашего достопочтимого и благородного отца, герцога Жана Луи де Ногаре де Ла-Валетта д’Эпернона! Отпрыск такой замечательной фамилии! Я полагаю, что вы по праву должны занимать должность капитана королевских мушкетёров! И где же мы вас видим? Гвардейский лейтенант! Это мало, позвольте мне сказать со всей ответственностью!
— Я никогда не проявлял рвения в военной карьере, — ответил герцог, старший сын своего прославленного батюшки, титулы которого потрудился перечислить министр. — И военная Фортуна не для меня.
— Бывают такие минуты, когда сама Фортуна рвётся к тому, кто достоен ей овладеть, — с энтузиазмом сказал Кольбер. — Франция нуждается в таких героях, как вы, герцог! И Франция не замедлит с тем, чтобы оценить своего героя по достоинству! Пост капитана королевских мушкетёров будет вашим!
— Куда же вы денете господина д’Артаньяна? — с недоверием спросил д’Эпернона.
— Он полагает, что он будет возвышен до маршала Франции, на самом же деле он будет унижен до Бастилии, это говорю вам я, Кольбер!
— Звучит неплохо, — согласился д’Эпернон, — когда вакансия, о которой вы говорите, освободится, я к вашим услугам.
— Погодите, дорогой герцог! — возразил Кольбер. — Вакансии не освобождаются сами по себе, кроме тех случаев, когда тот, кто их занимает, безнадёжно стар или неизлечимо болен.
— Следовательно, вы даёте мне обещания, которые откладываются на неопределённый срок, — усмехнулся д’Эпернона. — Это меня не вдохновляет.
— Вы можете ускорить этот срок совсем не подвергаясь опасности, дорогой герцог, для этого достаточно лишь выполнить одно небольшое моё поручение, — сказал Кольбер. — Я дам вам четырех гвардейцев, вы поедете на остров Сен-Маргерит с моим приказом, и на основании этого приказа привезёте мне узника, который содержится в крепости Пиньероль. Это простое поручение откроет вам дорогу к той вакансии, о которой мы говорим, поскольку я почти уверен, что этот узник сообщит нам нечто такое, что позволит нам убрать мешающего мне и вам капитана д’Артаньяна в Бастилию.
— И где же это письмо? — с недоверием спросил д’Эпернона.
— Вот оно, читайте, — ответил Кольбер и положил перед герцогом бумагу.
В этом документе герцог прочитал следующее:

«Приказ министра г. Ж.-Б. Кольбера
Коменданту крепости Пиньероль выдать господину д’Эпернона узника Марчиали, коего господину дЭпернону надлежит доставить в распоряжение г-на Кольбера, сохраняя все меры предосторожности по отношению к этому узнику.
Подпись: Ж.-Б. Кольбер».

 На приказ была наложена печать министра.

— Что ещё за меры предосторожности? — спросил герцог.
— На лице маска, во рту кляп, — улыбнулся Кольбер.
— Значит, не разговаривать с ним и не слушать, — кивнул герцог.
— Именно так, — радостно согласился Кольбер.
— А что если этот узник Марчиали нам и в Париже ничего не скажет? — усомнился д’Эпернона.
— Вам он ничего и не должен говорить, мало того, я не просто прошу, а очень настоятельно прошу, я приказываю вам с ним молчать и не задавать ему никаких вопросов по дороге в Париж. Это именно и есть самая сложная часть моего поручения, и я в этой части могу довериться только вам, — продолжал Кольбер. — Я знаю вас как человека не любопытного.
— Абсолютно не любопытен! — согласился герцог. — Если он не может мне прямо сказать, что я должен сделать, чтобы стать капитаном мушкетёров, нам с ним разговаривать не о чем.
— В том-то и дело, что он вам ничего такого прямо сказать не может, — согласился Кольбер. — Я вам скажу больше. Многое указывает мне на то, что этот человек не в своём уме, поэтому разговаривать с ним не следует, и не надо даже позволять ему что-либо говорить. А если он что-нибудь и скажет, не следует принимать это всерьёз. Я сам поговорю с ним, я и только я. У меня свои методы. Я смогу отличить правду от того бреда, который он может нести при общении с любым человеком. И, поскольку вы получите его в маске, пусть же не снимает её ни на миг.
— Всё это видится как-то сомнительно, господин министр, — засомневался д’Эпернона. — К тому же не настолько я и хочу быть капитаном королевских мушкетёров, чтобы ввязываться в какие-то интриги.
— Я не ввязываю вас ни в какие интриги, вы просто поедете и заберёте того, кого вам отдадут по моему приказу и привезёте ко мне, — продолжал свои уговоры Кольбер. — Вам даже не придётся нести расходы. Все дорожные расходы покроет вот это.
С этими словами Кольбер достал из ящика стола кошелёк с деньгами, в котором были не только золотые монеты, но и серебряные тоже, вследствие чего он казался несколько более платежеспособным, чем был на самом деле.
Д’Эпернон, не нуждающийся в деньгах, но и не собирающийся расходовать собственные средства в угоду каким-то там министрам, оценил этот поступок Кольбера вполне благосклонно.
— Что ж, в конце концов я ничего не теряю, — ответил он. — Прогулка к морю за ваш счет, хотя бы развлечёт меня.
— Берите ваших четырех гвардейцев, оставьте вместо себя заместителя и завтра же утром выезжайте, — сказал Кольбер, подводя итоги.
— Я вернусь с вашим Марчиали, — ответил д’Эпернон, надел шляпу и вышел.

CXVI. Д’Артаньян

За неделю до этого разговора д’Артаньян пришел к майору королевских гвардейцев графу де Шюзо. Он решил помочь Франсуа устроить свою карьеру, но для начала юноша должен был добиться признания товарищей и начальства своими собственными усилиями, поэтому он решил не брать его в мушкетеры и не оказывать протекцию, скрыв факт родства, в котором сам уже нисколько не сомневался.
— Граф, представляю вам моего земляка Франсуа де Перрена, — сказал д’Артаньян. —Я уже испытал его в деле и рекомендую вам его с чистым сердцем.
— Вы рекомендуете его письменно? — спросил с улыбкой граф де Шюзо. — Я наслышан об истории, когда некий ваш земляк прибыл с рекомендательным письмом, которое у него похитили по дороге в Париж.
— Именно по этой причине я не полагаюсь на письменные рекомендации и пришёл сам, чтобы подтвердить свою рекомендацию именно в отношении этого храброго юноши, — ответил капитан. — Он готов пройти все тяжести военной службы, и я буду рад, если вы не сделаете из него любимчика, а предоставите возможность на деле доказать, чего он стоит.
— Господин капитан, — вмешался Франсуа. — Я благодарю за такую рекомендацию, это именно то, на что я рассчитывал, и если вы произнесёте ещё хоть слово в качестве рекомендации, это уже будет излишне.
— Мне нравится этот юноша! — ответил де Шюзо. — С вашей рекомендацией, капитан, я зачислил бы в роту гвардейцев кого угодно, но та скромность, с которой вы её сформулировали говорит о вас и о вашем протеже намного больше, чем рекомендательное письмо на пяти страницах. Молодой человек, считайте себя зачисленным!
Д’Артаньян поблагодарил графа, поклонился и распрощался с обоими.

Вернувшись вечером домой, д’Артаньян нашёл у себя письмо, которым герцогиня де Шеврёз приглашала его для разговора как можно скорее. Капитан посчитал, что время ещё не настолько позднее, чтобы подобный визит можно было бы счесть неприличным, поэтому он снова надел свою шляпу и отправился в Лувр, в то крыло, в котором находились апартаменты герцогини.
Едва лишь герцогине доложили о приходе капитана, она потребовала его немедленно к себе.
— Ах, дорогой граф! — сказала герцогиня, протягивая капитана руку для поцелуя. — Я очень рада, что вы так скоро откликнулись на моё приглашение! Я должна вам сообщить одну важную вещь, и надеюсь, что вы поймёте меня.
— Я слушаю вас, герцогиня, — ответил д’Артаньян.
— Вы поймёте, почему я обращаюсь к вам, — продолжала герцогиня. — Мы знакомы давно, заочно, и несколько раз виделись на приеме у Короля, но никогда не разговаривали вот так, с глазу на глаз.
— Время не упущено, — улыбнулся капитан. — Герцогиня, вы и сейчас являетесь одной из блистательнейших дам при дворе.
— Ах, капитан, оставьте! — зарделась герцогиня. — Вы прекрасно владеете не только шпагой, я это знаю, но меня не проведёшь. Я слышала в своей жизни столько комплиментов, что научилась отличать те, которые идут от чистого сердца, от тех, которые являются данью простой мужской вежливости.
— Герцогиня, вы слишком жестоки к себе и ко мне, — возразил д’Артаньян.
— К делу, граф, — сказала герцогиня. — Вопрос, который меня беспокоит, не терпит отлагательств. Я очень беспокоюсь за графа де Ла Фер.
— Что с графом? — поспешно спросил капитан.
— Понимаете, этот человек мне не безразличен в силу некоторых обстоятельств, — попыталась объяснить своё беспокойство герцогиня.
— Что с графом, герцогиня? Что вас заставляет беспокоиться о нём? — продолжил капитан более настойчиво.
— Он получил письмо, которое побудило его отправиться в опасное путешествие. Я боюсь, не ловушка ли это? — проговорила герцогиня. — Быть может это моя пустая мнительность, но я опасаюсь.
— Герцогиня, умоляю, расскажите всё по порядку, — перебил её капитан.
— Он получил письмо о том, что герцог де Бофор жив, что он попал в плен к туркам, и что для его спасения требуется выкуп, — ответила герцогиня.
— Откуда вы это знаете, и почему вы считаете это письмо ловушкой? — спросил д’Артаньян.
— Вы забываете, кто мой кузен, господин граф, — ответила герцогиня. — Герцог де Рошфор сообщил мне, что граф де Ла Фер отправился в это опасное путешествие практически в одиночку. Правда, Рошфор сказал мне, что с ним вместе поехал барон дю Валон, но мне кажется, что он что-то напутал, ведь барон, как всем известно, погиб в пещере Локмария на острове Бель-Иль.
— Вы прекрасно осведомлены, герцогиня, барон, действительно, погиб, но ваш брат не сошёл с ума, — ответил д’Артаньян. — Продолжайте же!
— Граф сказал моему брату, что он не может посвящать в эти обстоятельства никого при дворе, поскольку оба они узнали, что против герцога составлен какой-то заговор, — продолжала герцогиня. — Между прочим, об этом мой брат узнал от меня. Итак, министр Кольбер задумал избавиться от Бофора, поэтому просить при дворе помощи для спасения герцога бессмысленно и даже опасно. Поэтому граф отправился туда самостоятельно. Рошфор также захотел присоединиться к ним, но граф согласился взять его в сопровождающие только до границы Турции. Это означает, что в письме, которое он получил, были выставлены условия, согласно которым граф не мог прибыть на выручку Бофора в сопровождении большого количества людей. Написавший это письмо требовал, чтобы граф прибыл один или в сопровождении слуги, либо только с одним из своих друзей. Это условие меня настораживает. Я подумала, что это может быть ловушкой. Точно также подумал и Рошфор, и он поделился с графом своими подозрениями. Знаете ли, что ему ответил граф де Ла Фер?
— Я думаю, что граф сказал, что он не боится ловушек, что он готов довериться судьбе и своей шпаге, и также, что когда долг требует от него, чтобы он пришёл на выручку внуку Генриха IV, ничто не заставит его отказаться от выполнения этого долга, — ответил д’Артаньян.
— Почти слово в слово, он ещё он сказал такие слова: «Ради внука великого Генриха IV, находящегося в плену и нуждающегося в моей помощи я сделаю даже то, чего не сделал бы ради внука Генриха IV, сидящего на троне».
— Итак, он поехал туда в сопровождении лишь одного человека, как вы говорите, и не известил о цели и месте этого путешествия ни меня, ни сына, ни своего верного Гримо, поскольку он не желал, чтобы кто-либо помогал ему или разыскивал его, — подытожил д’Артаньян. — Это говорит о том, что он очень серьёзно подозревал ловушку. И не хотел, чтобы кто-то ещё рисковал вместе с ним.
— Я тоже так думаю, граф, — согласилась герцогиня.
— Что ещё сообщил вам ваш брат, герцогиня? — спросил капитан.
— Он сказал, что местом встречи является та самая крепость, где пропал герцог де Бофор, — ответила герцогиня.
— Благодарю, герцогиня! Я должен идти! — ответил д’Артаньян.
— Это я благодарю вас, капитан! Не теряйте времени! — ответила герцогиня и вновь протянула ему руку для поцелуя.

CXVII. Исповедь Людовика

Людовик, оставшийся в монастыре, решил исповедаться настоятелю.
— Святой отец, я хочу покаяться в своих грехах, — сказал Людовик. — Я замышлял убийство.
— Сын мой, — ответил настоятель. — Замыслы зла – это большой грех, но это и искушение. Если ты отказался от своих замыслов, следовательно, ты устоял перед искушением. Поэтому покайся, и я отпущу этот грех.
— Я вовсе не отказался от этих замыслов, святой отец, — возразил Людовик. — Судьба помешала мне исполнить задуманное. Может быть, мой замысел был плохо продуман, или мои враги оказались хитрее меня, но я не отказался от своего замысла.
— Господь удержал тебя, сын мой, — ласково ответил настоятель. — Господь любит тебя. Прочтёшь «Отче наш» пятьдесят раз, и я отпущу тебе твой грех.
— Святой отец, это не всё, — продолжал Людовик. — По моему приказу люди отправлялись на смерть и погибали, и убивали других людей.
— Сын мой, ты в мирской жизни был тем, кто мог отдавать приказы, — ответил настоятель. — Но над всеми нами стоит Король, а над Королем – Господь. Если Король отдаёт приказы, то этот вопрос только на его совести, нам же, его подданым, надлежит со всем рвением исполнять эти приказы как Господню волю. Отпускаю тебе и этот грех.
— Святой отец, но я поднял руку на своего родного брата! — воскликнул Людовик. — И я не знаю причин, по которым Господь мог бы мне простить этот грех. Я отнял у него свободу, я отнял у него всё, на что он мог рассчитывать. То, что должно было принадлежать нам обоим, я забрал для себя одного.
— Я не вижу у тебя ничего, кроме одежды на тебе. Нет у тебя никакого имущества. Значит, то, что ты отнял, ты уже отдал церкви или нищим, если ты пришёл в монастырь, — ответил настоятель.
— У меня нет ничего потому, что брат отнял обратно у меня и свою долю, и мою, и теперь я остался нищим, не имею ничего, даже свободы, — ответил Людовик.
— Если Господь руками твоего обиженного брата покарал тебя за твой грех, это означает, что он назначил тебе за него наказание ещё при твоей жизни. Ты понёс наказание, я отпускаю тебе этот грех, — ответил настоятель.
— Если Господь простил меня, — возразил Людовик, — тогда за что же он наградил меня печатью Каина?
С этими словами Людовик отбросил волосы на лбу и показал свой лоб настоятелю.
— О какой печати ты говоришь, сын мой? — спросил настоятель. — Об этих двух едва заметных полосках на лбу?
— Едва заметных?! — воскликнул Людовик. — Едва заметных, вы говорите? Ведь я же видел две широкие чёрные полосы во весь лоб!
— Вероятно это были поверхностные повреждения кожи, сын мой, — ответил настоятель. — Если бы Господь отметил твоё чело печатью Каина, никакими средствами ты не смог бы вывести её. Эта же отметина весьма нечеткая, почти уже полностью стёрлась.
— Почти уже полностью стёрлась? — воскликнул Людовик. — Едва заметная? Он обманул меня! Подлый д’Артаньян! Он провёл меня как мальчишку! Святой отец, мне необходимо зеркало!
— Мы не держим зеркал в монастыре, сын мой, — ответил настоятель. — Отпускаю тебе грехи, ступай, молись и очисти сердце свое перед Господом.
— Благодарю, святой отец, благодарю! — ответил Людовик и вышел из кельи.
«Зеркало, мне необходимо зеркало! — думал он. — Я должен сам убедиться, что это не пустые слова! Быть может, священник попросту решил меня обмануть, зная, что здесь нет зеркал. Да, разумеется, я не должен верить ему. Мне жизненно необходимо зеркало!»
В тот же вечер Людовик обратился к хранителю даров.
— Скажите, любезный, нет ли среди даров, хранящихся под вашей недрёманой опекой, таких предметов, у которых имеются зеркальные поверхности? — спросил он как бы невзначай.
— В нашем монастыре, пожалуй, нет зеркал, — ответил хранитель. — Мы не должны любоваться собой, и перед очами Господа должны предстать такими, какими он нас создал.
— Меня беспокоит одна заноза, которую я хотел бы удалить, но она в таком месте, что я её не вижу, — сказал Людовик.
— Я могу помочь вам с этим, — ответил хранитель.
— Нет, нет, ни в коем случае! — возразил Людовик. — Лучше я буду мучиться всю оставшуюся жизнь!
— Понимаю, — сказал хранитель. — Есть один предмет, поверхность которого почти зеркальная. Это дно серебряного с золотыми накладками ковчежца, в котором хранятся мощи святого Амвросия. Только это ведь большое святотатство – использовать ковчежец для столь мирских целей.
— Если я хотел бы подарить монастырю вот этот перстень, — сказал Людовик, снимая перстень с бриллиантом с левой руки, — но очень хотел бы также лично осмотреть хранилище даров, чтобы выбрать для него подобающее место хранения, ведь вы, полагаю, могли бы мне предоставить такую возможность? Впрочем, я не буду говорить о своём подарке настоятель, ведь очень может статься, что этот перстень недостаточно ценен, чтобы храниться в хранилище, хотя в нём и бриллиант чистейшей воды. В этом случае я попрошу вас хранить этот перстень у себя и распоряжаться им по своему разумению.
— Будьте осторожны с этим ковчежцем, — ответил хранитель, принимая из рук Людовика перстень и доставая из кармана ключ от хранилища. — Хотя я не могу поклясться в том, что в нём, действительно, хранятся мощи святого Амвросия, говорят, что эти мощи обладают величайшим воздействием на мужскую силу, даже если прикоснуться к ковчежцу рукой. Если тревожащая вас заноза находится в большей близости от сосредоточения этой силы, боюсь, вам будет трудно впоследствии соблюдать режим воздержания, хотя ничего другого в стенах этого монастыря быть не может. Впрочем, я могу дать один совет на эту тему…
— Благодарю, это лишнее, — ответил Людовик, поспешно забирая ключ. — Я верну его через полчаса, а теперь прошу меня оставить.
После этих слов он направился к дверям хранилища. Отыскав нужный ему ковчежец, он поспешно схватил его, перевернул и глянул в отполированное дно. Настоятель не обманул его: Людовик увидел своё лицо с едва заметными двумя тёмными полосами на лбу. Не было никаких сомнений, что через две-три недели от этих полос не останется и следа.
«Ещё ничего не потеряно, — подумал Людовик. — Я ещё могу вернуть себе всё! Для начала я должен покинуть этот монастырь и этот остров. Я должен отрастить волосы, впрочем, это не важно, ведь во дворце имеется куча париков! Я должен беречь своё лицо, свой голос! И мне нужны друзья!»
Людовик был прав, ему нужны были друзья. Редкий монарх имеет друзей, и ни один из них не понимает, как они нужны, и как они редки. Капитан д’Артаньян, который мог бы быть одним из них, был грубо обманут, отвергнут. Людовик даже хотел его уничтожить. Может ли этот человек после всего, что было между ними, вновь стать другом?

CXVIII. Де Сен-Мар

Согласно указанию Кольбера, герцог д’Эпернон забрал у графа де Шюзо четырех гвардейцев и направился на остров Сен-Маргерит. В числе этих четырех отобранных оказался и Франсуа, но вовсе не случайно, поскольку, делая свой выбор, герцог спросил, кому из них лучше знакома дорога в Канны. Разумеется, Франсуа ответил, что совсем недавно ездил туда, поэтому он был выбран в число сопровождающих.
Поездка прошла без особенных приключений, поскольку на этот раз за путешественниками не следовали никакие шпионы.
По прибытии в Канны, д’Эпернон арендовал небольшое судно и поплыл прямо на остров Сен-Маргерит.
В отличие от осторожного д’Артаньяна, герцог подплыл к острову кратчайшим путем для того, чтобы пристать с северного берега, в непосредственной близости к крепости Ройял Форт, называемой в королевских приказах крепостью Пиньероль.
Едва лишь судно приблизилось настолько, что в вопросе о цели его дальнейшего пути можно было не сомневаться, над крепостной стеной взвился дымок, после чего до мореплавателей донесся звук холостого пушечного выстрела.
Д’Эпернон крайне удивился такому негостеприимному приему со стороны соотечественников.
— Спустить шлюпку на воду! И дайте мне белый флаг, — распорядился он.
Едва лишь шлюпка с гвардейцами, выполняющими роль гребцов, и д’Эперноном, стоящим в её центре с белым флагом, подплыла к берегу, навстречу прибывшим вышел комендант крепости де Сен-Мар в сопровождении с двумя стражниками.
— Что вам угодно? — спросил он.
— Я герцог д’Эпернон, — ответил герцог, — имею приказ, подписанный министром Кольбером, о выдаче мне узника крепости Марчиали.
— Предъявите мне приказ, — ответил Сен-Мар, — но не сходите на берег.
Д’Эпернон пожал плечами и подал де Сен-Мару бумагу.
— Всё верно, — ответил Сен-Мар, ознакомившись с приказом и возвращая его д’Эпернону. — Возвращайтесь в Париж и доложите Кольберу, что этот приказ ничтожен. Согласно приказу Короля, упомянутый узник может быть выдан только по приказу, подписанному лично Его Величеством и с его печатью.
— Вы не подчиняетесь приказу министра? — удивился д’Эпернон, понимая, что его миссия провалена, но решивший сделать ещё одну попытку. — Знаете ли вы, что в его власти лишить вас содержания и сослать куда угодно, в том числе и превратить вас из коменданта в узника этой самой крепости?
— Очень возможно, господин герцог, — ответил Сен-Мар. — Но я свою службу знаю, и, имея на руках документ, в котором сказано, что судьбу этого узника может решать только Его Величество, я не могу подчиняться никому другому. Господин министр не допустит такой несправедливости в отношении меня лишь за то, что я предельно точно выполняю приказ Короля. На тот случай, если вам придёт в голову попытаться забрать узника силой, предупреждаю, что мой гарнизон достаточен для отражения намного больших сил, у моих пушкарей имеются не только холостые заряды. Двумя выстрелами они потопят и вашу шлюпку, и судно, на котором вы прибыли. Прошу не обижаться и понять меня правильно, господин герцог, но в случае неповиновения приказу Короля мы будем считать ваш корабль законной целью. Передайте господину министру мой нижайший поклон, преисполненный уважения.
С этими словами Сен-Мар развернулся и ушёл в крепость.
Д’Эпернон был в ярости. Но ему ничего не оставалось делать, как только отдать приказ о возвращении в Париж. Его бесило, что он возвращается ни с чем, и он лишь искал случая, чтобы выместить свой гнев на ком угодно. Такое настроение столь значительной особы не предвещало случайному встречному путнику ничего хорошего. Первым, на чью голову герцог призывал громы и молнии, был, разумеется, де Сен-Мар. Вторым в этом списке ненавистных персон значился капитан д’Артаньян, поскольку невыполненное поручение Кольбера оставляло капитана мушкетёров на его прежней должности, что самым естественным образом закрывало для д’Эпернона перспективу, которую ему нарисовал Кольбер.

Между тем, Сен-Мар счел за благо описать события этого дня в письме, адресованном лично Королю и направить его курьерской почтой, для чего отправил не берег одного из своих слуг.

Людовик стоял на коленях в своей келье и просил Господа ниспослать ему знак, что у него есть друзья, на которых можно положиться. Если бы у него были таковые, он мог бы рассчитывать не только на успешный побег, но и на их помощь в возвращении трона.
Вдруг со стороны острова Сен-Маргерит донёсся звук пушечного выстрела. Людовик вздрогнул.
— Это знак, — сказал он шепотом, обращаясь к образу Спасителя. — Благодарю тебя, Господи, за этот знак. Я понял. Ты поддержишь меня. Теперь мне ничего не страшно, я решился.
После этого Людовик трижды перекрестился и направился к хранителю.
— Я страшно болен, — сказал он. — Велите пригласить ко мне врача.
— Здесь нет врача, — ответил хранитель.
— Что же вы делаете в том случае, когда послушнику нужна помощь врача? — спросил Людовик.
— Молимся, — ответил хранитель.
— Но моя болезнь очень серьёзна! Меня раздирают сильнейшие боли! Я с трудом справляюсь с ними! — воскликнул Людовик.
— Что ж, в исключительных случаях настоятель отпускает послушников на берег, — ответил хранитель. — В следующий раз, когда придёт судно с продуктами для нас, вы сможете на нём покинуть остров, если настоятель даст своё разрешение.
— Поговорите с ним об этом! — взмолился Людовик и покрутил вокруг пальца перстень с великолепным сапфиром.
— Я постараюсь его убедить, — сказал хранитель, не отрывая взгляда от перстня.

CXIX. Филипп

Некоторое время спустя Филипп небрежно подписывал документы, подготовленные Кольбером. Он делал это так быстро, что со стороны могло показаться, что он недостаточно внимательно знакомится с документами, которые подписывает, но это было бы ошибкой. За долгие годы, проведенные в неволе, где книги были его единственной радостью и единственным развлечением, Филипп научился так быстро читать документы, едва лишь окидывая их взглядом, что на то, чтобы понять содержание одного рукописного листа бумаги ему хватало трех-четырех секунд.
Не зная об этом умении Филиппа, Кольбер решился положить среди бумаг приказ о выдаче узника. При этом Кольбер постарался отвлечь Короля разговором.
— Ваше Величество, строительство кораблей идёт полным ходом, — сказал он.
— Чудесно, господин Кольбер, а что насчет пушек? — ответил Филипп, подписывая очередной документ.
— Пушки также отливаются в полном соответствии с заказом, — ответил Кольбер.
— Вы великолепно справляетесь с задачей усиления моего флота, — похвалил Филипп министра. — А это что за приказ?
Кольбер прикусил язык. Его надежды на то, что Король подпишет приказ о выдаче узника, не читая его, не оправдались.
— Мне необходимо переговорить с арестованным Фуке, Ваше Величество, — ответил Кольбер. — Я прошу вас подписать приказ о таком праве.
— Но здесь написано, что предъявитель этого приказа может по своему усмотрению забрать узника из места его пребывания, не так ли? — спросил Филипп. — Для чего эта приписка?
— Дело в том, Ваше Величество, что господин Фуке осведомлён о некоторых ранее произведённых платежах, по которым, как я предполагаю, заказы не выполнены. Бумаги не сохранились, но сделка была заключена. Уточнив эти сведения, мы могли бы потребовать либо вернуть деньги, либо осуществить поставки. Я не ожидаю, что господин Фуке будет настолько любезен, что сообщит мне все необходимые сведения о поставщиках, поскольку он, вероятно, не осознает, что наказание, которое ему определенно Вашим Величеством, не снимает с него ответственность за те сделки, которые он заключил и оплатил, будучи на своём посту суперинтенданта финансов, — ответил Кольбер. — Для того, чтобы он более благожелательно сотрудничал и предоставил всю информацию, мне потребуется сообщить ему убедительные мотивы к таким поступкам. Имея на руках документ, по которому я могу его освободить, я смогу показать ему эту бумагу, которая будет очень эффективным средством, которое заставит его сообщить мне всё, что мне необходимо знать.
— Но вы не собираетесь его выпускать на свободу, господин Кольбер? — спросил Филипп.
— Ни в коем случае, Ваше Величество! — ответил Кольбер, но, спохватившись, добавил, — Кроме случая, если Вашему Величеству будет благоугодно повелевать об этом.
— Итак, вы собираетесь его обмануть, господин Кольбер, — сухо кивнул Филипп.
— Во благо Франции, Ваше Величество! — воскликнул Кольбер. — Во благо Франции и Короля я готов обмануть собственную мать!
— Вам это может сойти с рук, но только один раз, господин министр, — отметил Филипп. — В следующий раз вы уже ничего не сможете узнать у Фуке.
— Одного раза достаточно, Ваше Величество, — ответил Кольбер.
— Хорошо, хорошо, господин Кольбер, — ответил Филипп и сделал вид, что собирается подписать документ.
Сердце Кольбера радостно затрепетало, но Филипп поставил лишь небольшую точку.
— Господин министр, вы, всегда такой внимательный, в данном случае составили этот документ крайне небрежно, — сказал Филипп со вздохом.
— Неужели? Простите, Ваше Величество, в чём же вы видите небрежность? — с деланным удивлением ответил Кольбер.
— Здесь написано, что предъявитель этого документа может забрать узника из крепости, и коменданту предписывается оказывать предъявителю документа всякое необходимое содействие, — ответил Филипп. — Но ведь вы говорите о конкретных людях, о конкретном узнике, о конкретной крепости и конкретном коменданте. Дайте-ка я поправлю.
С этими словами Филипп дописал несколько слов к документу, продолженному ему на подпись.
— Ну вот, теперь всё как надо, — сказал Филипп. — Я сам прочитаю, а вы следите, чтобы не было ошибок. Здесь написано: «Приказ Короля. Предъявителю сего документа господину Кольберу разрешается свидание с заключенным Фуке, содержащимся в крепости Бастилии. Предъявитель этого документа господин Кольбер также может лично забрать узника по своему решению, а коменданту крепости Бастилия господину де Безмо предписывается оказывать необходимое содействие предъявителю этого документа, господину Кольберу. Данный документ действителен на протяжении трех дней с даты подписания, после чего его следует аннулировать». Ну вот, теперь всё в полном порядке, можно и подписать.
После этих слов Филипп поставил вензеля на пустых полях, чтобы к документу нельзя было ничего добавить, проставил дату, подписал документ и вручил его ошарашенному Кольберу.
— Благодарю, Ваше Величество, — ответил Кольбер и замолчал в ожидании, пока Филипп подпишет остальные бумаги.
Кольбер покинул кабинет Короля в ярости. Он хотел бы немедленно разорвать приказ в клочья, но решил сделать это в своём кабинете и без свидетелей.
В этот момент секретарь Короля, Юбер, обратился к нему.
— Господин министр, — сказал Юбер, — Его Величество просит вас заглянуть к нему ещё на пару минут.
Кольбер кивнул и вернулся в кабинет.
— Господин министр, — мягко сказал Филипп. — Когда вы предполагали посетить Фуке?
— На днях, Ваше Величество, — рассеянно ответил Кольбер. — Быть может, завтра, или послезавтра.
— Хорошо, — ответил Филипп. — Сегодня не отлучайтесь надолго и далеко, вы мне можете понадобиться. И не забудьте рассказать мне, чем окончился ваш разговор с Фуке. Меня это очень интересует.
— Непременно, Ваше Величество, — ответил Кольбер, поклонился и вышел.
«Чёрт побери! — подумал Кольбер. — Очень мне нужно встречаться с Фуке! Но теперь уже ничего не поделаешь, придётся. И надо ещё придумать убедительные сведения, которые я якобы получу от этого поверженного гордеца». После этого Кольбер бережно свернул полученный документ и положил его в папку с остальными бумагами.
Едва лишь Кольбер покинул приёмную, Филипп снова зазвонил в колокольчик.
— Юбер, пригласи ко мне капитана д’Артаньяна, — сказал Филипп вошедшему секретарю.
— Капитан д’Артаньян только что пришёл. Он хотел бы видеть Ваше Величество, — ответил Юбер.
— Проси, — ответил Филипп с кивком.

CXX. Капитан

— Ваше Величество, — сказал д’Артаньян с поклоном. — Вы хотели видеть меня?
— Как и вы хотели видеть меня, капитан, — ответил Филипп. — Давайте начнём с вас. Что вы от меня хотели?
— Я прошу отпуск, Ваше Величество, на две недели, — ответил капитан.
— Отпуск? Сейчас? Когда вот-вот может начаться война с Голландией? — удивился Филипп.
— Вот именно пока она не началась, я бы хотел уладить кое-какие личные дела, — ответил д’Артаньян.
— Какие у вас могут быть личные дела, капитан? Кто-то из ваших друзей опять в опасности? — улыбнулся Филипп. — Но это не может быть господин д’Эрбле, поскольку с ним всё в порядке. Однако, барон дю Валон и граф де Ла Фер мертвы, не так ли? Или я чего-то не знаю?
Д’Артаньян вдруг понял, что Филипп не знает об истинной судьбе его друзей. «Надо ли Филиппу знать правду? — подумал он. — Беда с этими Королями! Никогда не знаешь, что им в голову придёт!» Поэтому он решил ответить уклончиво.
— У меня имеются и другие друзья, Ваше Величество, которыми я теперь особенно дорожу после потерь, о которых вы говорите, — ответил он. — Я должен предпринять небольшое путешествие.
— Из чувства долга? — спросил Филипп.
— Можно и так сказать, — ответил капитан. — Кроме того, в данном случае эта поездка отвечает одному из наиболее горячих моих желаний.
— Вы мне нужны здесь, капитан, — ответил Филипп.
— Государь, я прошу только две недели, — упорно повторил д’Артаньян. — Я прошу вас как об особом одолжении. Я бы не хотел напоминать об услуге, которую…
— О которой вы только что напомнили, капитан, — перебил его Филипп. — Но я хотел бы вам напомнить о ваших собственных словах. Вы говорили мне, что принц Филипп не сможет стать Королем, если будет зависеть от советника, кем бы он ни был. В настоящее время я стал таким Королём, который ни в чём не зависит от своих советников или друзей. Я понял, что у Короля не может быть друзей. Товарищи по играм не в счёт. Женщины тоже не в счёт. Я твёрдо усвоил ваш урок, капитан. Я изучил книгу итальянского автора Николо Макиавелли, которая называется «Государь», а также другие его книги. Я научился видеть, когда меня обманывают, и научился угадывать под личиной дружбы личные интересы. Однако, я сохранил к вам, капитан, моё полное доверие и уважение. Так не напоминайте же мне о той услуге, о которой вы хотели сказать. Если вы хотите видеть на троне Короля, который будет вашим вечным должником, и который по этим причинам станет вашим марионеткой, я вас разочарую. Этого не будет. Но моя благодарность простирается достаточно далеко. Я не буду преследовать вас и ваших друзей, которых, к сожалению, осталось так мало, но это больше, чем у меня, ибо, повторяю вам, у Короля нет и не может быть друзей. Итак, господин капитан, я жду откровенного разговора. Кто из ваших друзей остался жив? Я не спрашиваю, каким образом вам удалось убедить Людовика в том, что ваши друзья, барон дю Валон, граф де Ла Фер и виконт де Бражелон погибли. Я видел документы об их смерти. Я хочу знать, кто из них жив. Итак?
— Виконт де Бражелон, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. — Он чудом остался жив, но у меня есть основания опасаться за его жизнь, поэтому я должен как можно скорее с ним встретиться.
— Вижу, что вы не до конца доверяете мне, господин капитан, — холодно ответил Филипп. — Маленькая ложь рождает большое недоверие. Что ж, я дам вам отпуск, но прежде я прошу вас выполнить для меня одно небольшое поручение.
— Я вас слушаю, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян.
— Господину Кольберу зачем-то понадобилось свидание с Фуке, — ответил Филипп. — Но, возможно, что он собирался встретиться вовсе не с Фуке, а с тем узником, о котором знаем мы с вами, но о котором Кольбер не осведомлён.
— У господина Кольбера много источников информации, — отметил капитан.
— Но только не такой информации, как эта, — возразил Филипп. — Я желаю, чтобы Кольбер и далее оставался неосведомлённым в тех вопросах, которые его не касаются. Вы должны сегодня же забрать господина Фуке из Бастилии и отвезти его в Пиньероль под присмотр господина де Сен-Мара. Завтра может быть поздно. Приказ я напишу немедленно.
После этих слов Филипп взял перо, бумагу и написал следующее:

«Приказ Короля.
Господину капитану королевских мушкетеров д’Артаньяну изъять заключенного Фуке из крепости Бастилия и препроводить в крепость Пиньероль.
Господину де Безмо передать узника Фуке капитану д’Артаньяну.
Господину де Сен-Мару принять под свою руку узника Фуке у господина д’Артаньяна.
Подписано: Король Франции Людовик XIV»
 
— Приказ о переводе денежного содержания этого узника из Бастилии в Пиньероль всё равно пройдёт через руки Кольбера, — сказал д’Артаньян.
— Это будет приказ без упоминания имён, — ответил Филипп. — Господин Кольбер в последнее время предпочитает такие безличные приказы. Кроме того, такая мелочь не обязательно должна проходить через руки интенданта финансов.
— Это всё, Ваше Величество? — спросил капитан.
— Почти. Я не прошу вас встречаться с узником Марчиали, но вы должны убедиться, что все ранее направленные приказы относительно режима содержания этого узника выполняются, — продолжил Филипп.
— Не будет ли на эту тему дополнительного письменного приказа? — спросил д’Артаньян.
— Смысл? — спросил Филипп. — В предыдущем приказе всё было сказано достаточно чётко. Если я один раз продемонстрирую, что приказы такого рода следует время от времени подтверждать, то рано или поздно мои офицеры могут подумать, что если приказ не подтвержден повторно, то его можно не выполнять.
— Вы совершенно правы, Ваше Величество, — согласился капитан.
— И ещё, господин д’Артаньян, я хотел бы вам сказать вот что, — продолжил Филипп. — Никогда не следует ожидать от других благодарности за то, что вы сделали для себя. Теперь идите.
Капитан поклонился и вышел из кабинета Короля.

Д’Артаньян прихватил с собой двух мушкетёров и направился в Бастилию.
Предъявив коменданту Бастилии де Безмо приказ Короля, д’Артаньян попросил проводить его к Фуке.
— Разумеется, господин капитан, — ответил Безмо. — Вы забираете у меня ещё одного узника. Пожалуй, если так дальше пойдёт, я останусь без дела.
— Уверяю вас, господин маркиз, Бастилия не останется пустой, а вы не останетесь без работы, — ответил капитан.
— Но содержание Фуке было самым большим, если не считать содержание Марчиали, — возразил комендант. — Вы забираете у меня самых выгодных узников!
— Могу вам сообщить по секрету, что я потому их и забираю, что их содержание резко сокращено, — ответил д’Артаньян, подмигнув. — Так что вы ничего не теряете. Напротив, если бы эти узники оставались у вас, а их содержание было бы снижено, это не только ударило бы вас лично по карману, но ещё и сослужило бы дурную службу репутации вашего заведения. Если эти узники впоследствии выйдут на свободу, они будут всем и каждому говорить, что их поначалу кормили вполне сносно, после чего вдруг стали кормить совсем простой пищей. Они могут в таком случае дойти до прямых персональных обвинений.
— Какой ужас! — воскликнул Безмо. — Забирайте скорее этого Фуке! Я не желаю, чтобы он плохо отзывался о Бастилии.
— Я также со своей стороны приложу все усилия для поддержания репутации Бастилии на должном уровне, — серьёзно ответил д’Артаньян. — Идёмте же к Фуке.
Увидев д’Артаньяна, Фуке встал и мысленно приготовился к самому худшему.
— Здравствуйте, господин Фуке, — сказал д’Артаньян. — Король решил проявить заботу о вашем здоровье. Мы едем к южному морю.
— Вы шутите, господин капитан, — отозвался Фуке, но постарался улыбнуться.
— Ничуть! — ответил капитан. — Прекрасное побережье на самом юге Франции! Райское место! Я там уже бывал. Канны. Небольшой городок, мыс между Лигурийским и Белеарским морями. Чудесный климат! Если бы я был побогаче, я бы основал там курорт, и богачи, как миленькие, выкладывали бы свои денежки за право провести там недельку-другую. Впрочем, это вздор, вам платить не придётся. Вам будут предоставлено отдельное помещение на острове с видом на море. На этом острове даже имеется карета и пара лошадей, я сам их туда доставил, хотя для того, чтобы проехать рысью с одного его конца до другого потребуется не больше десяти минут, а на галопе и того меньше. И тем не менее, на острове имеется озеро, пляж, крепость и с него открывается чудный вид на монастырь, расположенный на соседнем острове. Чудные места!
— Максимально удалённые от Парижа! — подхватил Фуке.
— Послушайте, господин Фуке, я бы и сам с удовольствием максимально удалился от Парижа, но дела не отпускают меня, — ответил д’Артаньян. — Мы поедем верхом. Вы дадите мне слово Фуке, что не попытаетесь бежать, со мной два мушкетёра, у всех у нас заряжены мушкеты и имеются шпаги, но, впрочем, ваше слово будет для нас лучшей гарантией, если вы остались тем же самым Фуке, которого я имел честь знать.
— Слово Фуке, я не сделаю попытки бежать и доеду с вами туда, куда вы меня везёте без малейшего сопротивления, — ответил Фуке.
— Это меня радует, поскольку я посчитал, что сидеть в карете для вас будет не столь интересно, как проехаться верхом, — сказал капитан. — Верховая прогулка вам не повредит. Впрочем, если пожелаете, мы сможем нанять карету на перегонах в городах, по которым мы будем проезжать.
— Благодарю, капитан, благодарю! — ответил Фуке. — Я, действительно, буду рад поездке верхом!
— Вы меня окончательно осчастливите, если согласитесь носить эту мягкую тряпичную маску в людных местах, и особенно в городах и селениях, — сказал д’Артаньян, извлекая из кармана заранее приготовленную маску серого почти металлического цвета.
— Принимается, — ответил Фуке.
— Вы, разумеется, не будете вступать в разговоры со встречными и не будете пытаться раскрыть свою личность, не говоря уже о том, чтобы призывать кого-либо освободить вас, — продолжал д’Артаньян.
— Я же дал слово Фуке! — воскликнул Фуке.
— Я рад, что мне не придётся говорить о том, что в случае попытки нарушить это слово я скорее позволю моим мушкетёрам убить вас, нежели допущу ваш побег, — продолжил капитан. — Но это только в том случае, если я говорю не с тем Фуке, которого я знал.
После этого капитан вывел узника из крепости, и четверка всадников двинулась по направлению к южным воротам Парижа.

Если бы д’Артаньян чаще оглядывался, он бы заметил, что за ним в некотором отдалении мчится ещё один всадник. Это был Огюст дю Трабюсон.

CXXI. Поездка с Фуке

Итак, четверо всадников направились верхом по направлению к Каннам. Это были д’Артаньян, Фуке, де Паризо и де Сигаль.
— Господин Фуке, расслабьтесь и получайте удовольствие от поездки, — сказал д’Артаньян. — Я ваш друг, насколько это возможно.
— Я слышал великое множество подобных заверений, — сказал Фуке. — Но жизнь показала, что они ничего не стоят.
— Вы слышали подобные слова от людей, рассчитывающих получить от вас деньги, поскольку вы их слышали в те времена, когда большие суммы денег были в вашем распоряжении, — возразил д’Артаньян. — Даже изъявления благодарности от таких людей были одной из форм просьбы о новых денежных вливаниях. Тогда как я от вас ничего не могу ожидать, поскольку вы ничего не можете мне дать. Моё дружелюбие состоит в том, что я готов выполнить какие-нибудь поручения, если они у вас есть, и если они не противоречат моему долгу. Я могу их выполнить без какой-либо надежды на благодарность просто потому, что вы мне глубоко симпатичны.
— Даже сейчас, когда я сокрушен? — спросил Фуке.
— Именно сейчас, когда вы сокрушены, — подтвердил капитан.
— Я не буду просить вас позаботиться о моей семье, поскольку знаю, что Король не тронул моих близких и не допустил их полного разорения, — ответил Фуке. — И я не буду просить вас позаботиться обо мне, поскольку вопрос о том, как и где меня содержать, решает, по-видимому, Король.
— Вы не можете знать со всей достоверностью о судьбе вашей семьи, ведь вас могут и обманывать, — возразил д’Артаньян, — но вы правы, ваша супруга и ваши дети вполне устроены. Я постараюсь выхлопотать вам свидание с семьёй, но ничего не обещаю.
— Благодарю, капитан! — воскликнул Фуке. — Я об этом не просил и не мог на подобное надеяться, тем более ценно ваше предложение, даже если у вас ничего не получится. Пожалуй, я не могу придумать сколь-нибудь существенной просьбы, которую вы могли бы исполнить, и которой я загрузил бы вас.
— Это многое говорит о вас, господин Фуке, — сказал д’Артаньян. — Однако, подумайте. Путь длинный, быть может, что-то вы забыли.
— Благодарю вас, господин д’Артаньян! — вновь сказал Фуке. — Вы очень любезны.
— Скажите, господин Фуке, — сказал капитан после некоторой паузы, — вы никогда не думали о том, что, быть может, вы допустили ошибку, возвратив того, кого низверг епископ ваннский, на своё исходное место?
— Помилуйте, господин капитан! — воскликнул Фуке. — Я прекрасно понимаю, что я совершил лишь безуспешную попытку сделать то, о чём вы говорите, тогда как вы выполнили эту миссию от начала и до конца, причем с лёгкостью!
— Положим, что так, — согласился капитан, — но если бы результат полностью зависел лишь от вашей воли, как бы вы поступили?
— Это трудный философский и политический вопрос, а также вопрос совести и религии, — ответил Фуке. — Вы правы, я, действительно, много размышлял на эту тему, и хотя у меня есть множество аргументов и за, и против, я так и не пришёл к окончательному выводу.
— Тогда я уточню вопрос, — продолжил д’Артаньян. — Я не спрашиваю вас, как бы вы действовали, в тех или иных обстоятельствах, но я спрошу, как бы вы бездействовали? После долгого раздумья, если бы можно было вернуться в тот момент, то предпочли ли бы вы бездействовать в той ситуации, в которой вы по первому порыву предпочли действовать, и достаточно решительно?
— Первый порыв не всегда бывает самым мудрым, но всегда самым достойным, — ответил Фуке.
— Это справедливо лишь в отношении людей достойных, — возразил д’Артаньян. — У людей меркантильных первый порыв всегда направлен на личную выгоду.
— Вы сообщили мне либо слишком много, либо слишком мало для того, чтобы вести продуктивную беседу, — сказал Фуке.
— Кто вам сказал, что я пытаюсь вести продуктивную беседу? — улыбнулся д’Артаньян. — Я просто развлекаю себя и вас пустой болтовнёй, чтобы скрасить путешествие.
— Мне показалось, вам нужен совет, — задумчиво проговорил Фуке.
— Если мне потребуется совет о том, как поступить наиболее разумно, я обращусь к господину д’Эрбле, если понадобится совет о том, как поступить наиболее благородно, я обращусь к графу де Ла Фер, — возразил д’Артаньян. — Если мне понадобится совет о том, как поступить наиболее доблестно, я обращусь к барону дю Валону, а если мне потребуется совет о том, как поступить наиболее безумно, я спрошу об этом у виконта де Бражелона.
— В каком же случае вы спрашиваете самого себя, господин капитан? — спросил Фуке.
— Во всех остальных случаях, или в том случае, когда мне требуется совет о том, как поступить одновременно и наиболее разумно, и наиболее благородно, и наиболее доблестно, и, быть может, наиболее безумно, — ответил капитан. — В этом случае я даю себе советы сам.
— То есть, практически, почти всегда? — улыбнулся Фуке.
— Видите ли, господин Фуке, — ответил д’Артаньян. — Я настолько хорошо знаю своих друзей, или, точнее, мы настолько сильно стали чем-то единым и неразрывным, что мне не требуется спрашивать Атоса или Арамиса, или Портоса о том, как бы они посоветовали мне поступить. Мне достаточно мысленно задать вопрос кому-то из них, и у себя в голове я уже почти слышу их ответ.
— Вы не пробовали убедиться в точности ваших прогнозов? — спросил Фуке.
— Не было случая для этого, — ответил капитан. — Впрочем, это и ни к чему. Я не претендую на точное угадывание и на доскональное знание своих друзей. Если бы я мог предугадать каждое их слово, нам было бы просто неинтересно общаться. Но дух основных взглядов моих друзей, полагаю, я знаю достаточно.
— Слушая вас, капитан, я начинаю думать, что у меня никогда не было друзей, — задумчиво проговорил Фуке.
— Кем вы считали для себя епископа ваннского? — спросил д’Артаньян.
— Я считал и считаю его своим другом, но не в том смысле, о котором сказали вы, — ответил Фуке. — Это благородный человек, который понимал меня во всём и поддерживал, и которого поддерживал я.
— Это называется союзник, господин Фуке, — уточнил капитан. — Всякий союз длится до тех пор, пока он выгоден обеим сторонам. Как только союз не выгоден хотя бы одной стороне, эта сторона выходит из такого союза.
— Почему вы так низко оцениваете нашу дружбу с господином д’Эрбле? — спросил Фуке, чувствуя себя несколько уязвлённым.
— Если бы любой из нашей четвёрки оказался в Бастилии, все остальные сделали бы всё возможное и невозможное, чтобы вытащить его, — ответил д’Артаньян. — Я никогда в этом не сомневался. Если бы трое из нас оказались в аду, то четвертый спустился бы в ад, чтобы извлечь оттуда остальных.
— У меня никогда не было ни одного такого друга, — согласился Фуке.
— Но сами вы попытались стать таким другом Королю, разве не так? — спросил д’Артаньян.
— Это не дружба, это долг гражданина Франции и честного подданного, — вздохнул Фуке. — Долг чести и долг гостеприимства, поскольку Король был похищен из моего дома.
— Вы растрачивали бриллианты своей души не на тех людей, господин Фуке, — сказал д’Артаньян с грустью.
— Я знаю, и корю себя за это с тех пор, как познакомился с вами! — воскликнул Фуке.
— Послушайте, господин Фуке, наш разговор становится слишком печальным, — сказал д’Артаньян. — Расскажите лучше какую-нибудь басню вашего друга Лафонтена.
Фуке расхохотался и стал припоминать и читать одну за другой басни знаменитого баснописца, поскольку благодаря своей великолепной памяти, позволяющей хранить в голове огромные столбцы расходов и доходов, он запоминал эти басни с первого чтения дословно и даже мог декламировать их, подражая интонации и голосу Лафонтена.

CXXII. Кандия

Атос, Портос и Рошфор приехали в Бари. Там они арендовали небольшое быстроходное парусное судно, на котором отправились к острову Крит. По условиям, оговоренным в письме, к крепости Кандия должна была подойти только шлюпка с двумя людьми, в противном случае турецкие орудия потопили бы судно. Хотя Греция не находилась в состоянии войны с Турцией, подобные условия делали поездку даже на греческом корабле достаточно рискованными, что же касается двоих людей, которые должны были отправиться на шлюпке, порукой их безопасности служило лишь «честное слово» авторов письма, а зная, насколько необязательны были в те времена турки по отношению даже к своим союзникам, можно было считать эту поездку безумием.
Атос не хотел брать с собой Портоса, который собирался навестить старого друга и встретился с ним на выезде графа из Блуа. Поначалу они договорились о том, что Портос проводит графа лишь немного, но мало-помалу, Портос вытянул из графа, не умеющего лгать, сведения и о цели поездки, и о её опасности. Если бы граф, подобно хитрому Арамису, сказал Портосу, что его поездка ничуть не опасна, он ещё имел бы шанс отговорить Портоса от идеи совместной поездки. Но как только Портосу стало известно, что поездка, предпринятая графом, сопряжена со смертельным риском, отговорить барона от участия в этой поездке стало просто невозможно.
— Послушайте, Атос, — говорил Портос. — Я уже один раз умер в пещере Локмария. Скажу вам по чести, что это занятие не из приятных, но я его уже пережил. Второй раз умирать от голода, в темноте и тесноте я не согласен. Я предпочитаю получить пулю или удар шпагой. Если же я умру, сражаясь за одного из своих лучших друзей, то мне будет о чем порассказать святому Петру или дьяволу на том свете, смотря по тому, кто меня там встретит. Если моя вторая смерть будет столь же безрадостной и отвратительной, какой была моя первая смерть, я этого просто не переживу!
— Портос, друг мой, вы полны сил, и можете прожить ещё долгую и счастливую жизнь! — возражал Атос. — К чему же вам умирать?
— Почему бы и нет, если уж на то пошло? — возражал Портос. — Я вовсе не собираюсь умирать просто так, от нечего делать. Но я – мушкетёр о головы до пят. Ещё в молодости я подставлял свою грудь любому грубияну, посмевшему задеть меня, и не моя вина, что моя шпага оказывалась проворнее, или мой кулак сильнее! Однако, я привык рисковать своей жизнью из-за таких пустяков, что мне пора уже, наконец, остепениться! Погибнуть на дуэли с каким-нибудь королевским прихвастнем было бы в моём возрасте чрезвычайно обидно. Гораздо лучше погибнуть в борьбе с турками, или защищая своего друга, или, на худой конец, выручая внука Генриха IV. О такой смерти не стыдно рассказать в кругу детишек.
— У вас есть детишки, Портос? — удивился Атос.
— Полагаю, что нет, но кто из нас может поручиться в этом? — усмехнулся Портос. — Вряд ли у меня имеются дети дворянского роду, но если какая-нибудь селянка из Пьерфона или Брасье скажет мне, что они у меня есть, я не смогу поклясться на Библии, что она лжёт.
— Что ж, значит, вы полагаете, что сможете сами рассказать о своей смерти кому-то из этих детей? — улыбнулся Атос.
— Такое важное дело нельзя поручать кому-то ещё, — со всей серьёзностью ответил Портос. — Писатели всегда всё переврут, в их книгах нет ни капли правды.
— Вы находите? — спросил граф. — Сколько книг вы прочитали, барон?
— Вот именно поэтому ни одной с тех пор, как госпожа Кокнар отошла в лучший мир, — ответил Портос. — Последние книги, которые я видел – это те, что она читала мне вслух. Я всегда так сладко засыпал под её монотонный голос! Некоторые из них были обворожительно скучны. Знаете ли, с описанием природы, сельских или городских видов, или те, где автор позволял себе пофилософствовать на славу за счет терпения своих читателей.
— Не сердилась ли на вас господа Кокнар за то, что вы засыпали от её чтения? — поинтересовался Атос.
— С чего бы ей было сердиться, если я её просил почитать именно с той целью, чтобы поскорее заснуть? — простодушно спросил Портос.
— Итак, Портос, вы решительно не разрешаете мне позаботиться о сохранности вашей жизни? — спросил Атос.
— Атос, если вы мне скажите, что вы на моём месте, отпустили бы своего друга одного в подобной ситуации… — ответил Портос.
— Ни слова, друг мой! — ответил Атос. — Вы правы, конечно же. На вашем месте я поступил бы точно также.
— Так почему же я не могу поступить так, как поступили бы вы? — улыбнулся Портос.
После этого друзья пожали друг другу руки, обнялись и более не возвращались к этому разговору.

Когда судно, на котором плыли наши друзья, подошло на расстояние пушечного выстрела к крепости Кандии, капитан отдал команду встать на якорь и спустить шлюпку.
— Если к вечеру мы не вернёмся, снимайтесь с якоря и отправляйтесь к порту Грамвуса, — сказал Атос Рошфору. — Если после этого срока мы сможем уйти от турков, мы постараемся добраться туда, в Грамвус. Если нас не будет трое суток, возвращайтесь домой.
— Мы будем ждать вас трое суток здесь, на рейде, граф, после чего я сам решу, как дальше действовать, — ответил Рошфор.
— Что ж, если наша миссия будет успешной, тогда различия этих двух планов не существенны, — согласился Атос. — Если же она будет безуспешной, никто не вправе запрещать вам действовать по своему усмотрению.
После этого Рошфор пожал руки Атосу и Портосу, и придержал веревочный трап, по которому они спустились в шлюпку.
На берегу Атоса и Портоса ждали четверо турецких солдат, а также офицер и переводчик.
— Вы прибыли по письму Ахмеда-Паши? — спросил офицер через переводчика.
— Да, мы прибыли обсудить выкуп за герцога де Бофора, — ответил Атос.
— Идёмте с нами, — ответил офицер и пошёл по направлению к крепости.

CXXIII. Крепость изнутри

— Проходите сюда, — сказал офицер уже без переводчика на ломанном французском языке. — Скоро вы увидите того, ради кого сюда прибыли. Пожалуйста, сложите на этот стол ваше оружие, когда вы будете отсюда выходить, вам его вернут.
Поскольку Атос и Портос были вооружены лишь шпагами, они сложили их на стол.
— А теперь пойдёмте к герцогу де Бофору, — сказал офицер. — Следуйте за мной.
После этого перед ними открыли железную дверь с толстыми железными засовами, друзья спустились в подвал и подошли к следующей железной двери.
— Мы почти у цели, входите, — произнёс офицер и раскрыл перед ними дверь.
Увидев, что в камере, которую перед ними открыли, есть ещё одна дверь, друзья вошли в камеру, полагая, что за следующей дверью их ожидает герцог де Бофор. Однако, едва они вошли, железная дверь за ними захлопнулась.
Портос с удивлением посмотрел на Атоса, который в ответ грустно улыбнулся, как бы говоря, что такого развития событий он не исключал.
Через минуту в двери открылась зарешеченное окно, в котором появилось лицо женщины.
— Граф де Ля Фер! — сказала женщина. — Очень рада видеть вас здесь! Позвольте представиться, Оливия Челик. Мой муж Ахмед Челик, он же Ахмед-Паша. По предыдущему мужу я – Оливия дю Трабюсон. Боже, как я ждала этого момента!
— Сударыня, я не имею чести знать вас, — холодно произнёс Атос. — Вы, очевидно, сообщите мне сведения о герцоге де Бофоре?
— Разумеется, — ответила Оливия. — Насколько мне известно, герцог де Бофор погиб при совершении вылазки из этой самой крепости, которая в итоге всё равно отошла к Османской империи. Его жертва была напрасной, как и ваше самопожертвование.
— Но это письмо, сударыня? — спросил Атос. — Ведь в нём было сказано, что он жив, и за него Османская империя требует выкуп.
— Всего лишь ловушка, чтобы заманить вас, граф! — рассмеялась Оливия. — И этого несчастного, который прибыл с вами. Как его зовут?
— Я бар… — начал было Портос.
— Барбье, сударыня, его зовут Исаак Барбье, — ответил Атос, крепко сжимая руку Портоса. — Это мой сосед, селянин, который вызвался мне помочь.
— Он одет как дворянин, — недоверчиво возразила Оливия.
— Он донашивает одежду своего помещика, Антуана де Фийона, моего старинного приятеля, — продолжал Атос. — Они приблизительно одинаковой комплекции.
— Ладно, к чёрту вашего Исаака Барбье, — отмахнулась Оливия. — Мне достаточно вас, граф.
— Повторяю, сударыня, что не имею чести знать вас и не понимаю, по какой причине вам потребовалась встреча со мной.
— Зато я прекрасно знаю вас, — ответила Оливия, — а также я знаю ваших друзей, капитана д’Артаньяна и герцога д’Аламеда.
— Д’Артаньяна, положим, я также знаю, а имя герцога д’Аламеда я слышу впервые, — ответил Атос.
— Так теперь называет себя тот, кто когда-то назывался господином д’Эрбле, — уточнила Оливия. — Это имя вам знакомо?
— Разумеется, — ответил Атос. — Итак, у вас имеются дела к моим друзьям, а, следовательно, и ко мне. Что ж, я вас слушаю, сударыня.
— Дела мои таковы, что я желаю им самого большого зла, которое только в моих силах им доставить, и вы мне в этом поможете, — продолжала Оливия.
— Я не помощник в таких делах, — возразил Атос. — Боюсь, сударыня, что я скорее буду всеми силами мешать вашим планам.
— От вас, граф, уже ничего не зависит, — ухмыльнулась Оливия. — Ваше дело – быть приманкой для этих двух, или, по крайней мере, предметом моего торга.
— Мои друзья – не торговцы, и вам не удастся вести с ними коммерческие дела, — холодно ответил Атос. — Они, разумеется, придут ко мне на выручку, но не теми способами, на которые вы рассчитываете.
— Это мы ещё посмотрим, господин граф! — ответила Оливия. — С вами у меня не было проблем, мой план сработал абсолютно точно. Почему же вы думаете, что вторая часть моего плана хуже, чем первая?
— Я ничего не думаю о вашем плане, сударыня, а своё мнение о ваших методах я оставлю при себе, — холодно ответил Атос. — Итак, если я вас правильно понял, ваше письмо было подлым обманом, герцога де Бофора мы выручить не сможем, следовательно, наше пребывание здесь излишне. Таким образом, мы считаем возможным приложить все усилия для того, чтобы не злоупотреблять вашим гостеприимством и отбыть отсюда как можно скорее.
— Это у вас не получится, господин граф, а также месье Исаак Барбье! — радостно воскликнула Оливия. — Если вы напишете письмо вашим друзьям с просьбой прибыть сюда и попытаться вас выручить, я буду крайне признательна за подобную любезность, но я не надеюсь на сотрудничество. Поэтому я сама уже заготовила такое письмо, а для доказательства, что вы, действительно у меня в гостях, я отправлю им две ваши шпаги.
После этого окошко в железной двери захлопнулось и наступила тишина.

— Атос, я полагал, что вы не способны на ложь! — сказал Портос, который всё это время молчал, поскольку Атос сжимал его ладонь изо всех сил.
— Правда хороша лишь при разговоре с правдивыми и достойными людьми, — ответил Атос. — Я правдив, но не паталогически. Всякий нормальный человек способен солгать в том случае, когда это совершенно необходимо. Но нас могут подслушивать, поэтому будьте осторожны в выборе слов.
— Я так считаю, что нам сейчас нужны не слова, а действия, — ответил Портос. — Я прикидываю, как сподручнее выломать двери. Но д’Артаньян научил меня, что прежде, чем ломать преграды, нужно иметь план на дальнейший путь.
— И он был совершенно прав, дорогой мой Исаак Барбье, — ответил Атос. — Не упоминайте имён наших друзей и не говорите, что знаете их. В этом случае хотя бы у вас будет больше шансов выбраться отсюда, — добавил он шёпотом.
— Вы ведь уже были в этой крепости, граф? — спросил Портос. — Вам, по-видимому, знаком её план?
— Разумеется, дорогой Исаак, любой офицер, прибывая в крепость, первым делом знакомится с её планом, и я не сделал исключения в данном случае, — согласился Атос. — Этот каземат находится в подвале, и его задней стенкой является внешняя стена крепости.
— Плохи наши дела, — сокрушённо сказал Портос. — Внешняя стена слишком толстая, её голыми руками не сломаешь. А с какой стороны турки атаковали крепость?
— Вот именно с этой самой стороны была самая ожесточённая атака, — ответил Атос.
— Не делали ли они попыток вырыть сапу? — спросил Портос.
— Делали, Портос, и именно по этой причине герцог де Бофор предпринимал вылазку, — ответил Атос. — Они взорвали вырытый турками проход, который предназначался для того, чтобы взорвать стену.
— Взрыв обрушил начало этого прохода, но, быть может, конец выкопанной турками сапы остался невредим? — предположил Портос.
— Вы предполагаете, что турки успели сделать подкоп под крепостной стеной? — удивился Атос. — Что ж, я видел два обрушившихся подкопа и могу приблизительно указать, на каком расстоянии они были от края стены. Но мы не знаем, в какой из камер находимся мы с вами. Вот если бы мы считали шаги от начала подземной галереи.
— Вообразите, граф, я считал шаги! — ответил Портос. — Эта привычка появилась у меня после того, как я руководил строительством крепости Бель-Иль. Я сосчитал, что мы спустились на два пролёта по двенадцать ступеней каждый, а также прошли по галерее тридцать восемь шагов.
—Великолепно, Порт… Исаак! — воскликнул Атос. — Погодите-ка, я должен в точности вспомнить план и сопоставить его с тем, что видел снаружи.
Атос закрыл глаза и стал что-то мысленно подсчитывать.
— Ваш шаг, кажется, в полтора раза больше моего, в таком случае… Погодите-ка. Один из подкопов должен приходиться под соседнюю комнату, если эта дверь не заперта, — сказал, наконец, Атос.
— Она заперта, но что нам за дело до этого? Замок так себе, хлипкий! — ответил Портос.
С этими словами он взял в руки навесной замок и принялся из всех сил крутить его. Замок выдержал эти манипуляции, зато одна из петель начала шататься. Через полчаса работы она поддалась усилиям нашего гиганта и в руках Портоса оказался не только замок, но и одна из прикрепленных к нему дверных петель.
— Вот вам и инструмент для того, чтобы выворачивать камни из пола, — сказал Портос. — Но мне кажется, что вторая петля будет удобнее.
После этих слов он оторвал и вторую петлю, имеющую форму пластины с загнутым ушком.
— Что ж, начнём копать, — сказал Портос таким спокойным голосом, что можно было подумать, что это действительно некий селянин Исаак Барбье приступает к вскопке очередной грядки, на которой собирается посеять шпинат.

CXXIV. Людовик

Дождавшись очередного судна с провизией, Людовик, на правах очень больного человека перебрался на судно и направился на нём в Канны к врачу. Поскольку он был одет как монах, с ним обращались уважительно. Людовик подумал, что эта одежда вполне может подойти ему на всём предстоящем пути в Париж. Поскольку лицо его было чисто выбрито, как у всех монахов, на нем отсутствовали те характерные лихо закрученные кверху усики и острая бородка, которые были введены в моду его отцом, Людовиком XIII. Это делало его почти неузнаваемым, во всяком случае, среди тех людей, которые не были с ним знакомы лично и не встречали его никогда раньше.
— Святой отец, врач находится недалеко, идите по этой улице, вы увидите вывеску с кубком и змеёй, — сказал ему капитан судна. — Ну нужен ли вам провожатый?
— Благодарю, мой друг, — ответил Людовик, — я немного посижу здесь на скамейке, и сам дойду.
Не имея иных платёжных средств, кроме перстней, которые остались у него на пальцах со времени его похищения по пути от мадемуазель де Лавальер, и отдав два из них за незначительные услуги хранителю монастыря, Людовик рассудил, что оставшиеся четыре перстня следует расходовать экономно. Поэтому он выбрал среди них наименее дорогой, а остальные спрятал. С этим перстнем он подошёл к хозяину первого встретившегося на его пути трактира.
— Любезнейший, — сказал он хозяину трактира, — я должен совершить путешествие в Париж по делам монастыря. Мне нужна карета.
— Впервые встречаю, чтобы простой послушник путешествовал в карете! — воскликнул трактирщик.
— Я не это имел в виду, — спохватился Людовик. — Карета мне понадобится позже, а сейчас мне понадобится конь.
— Вы собираетесь купить коня или арендовать? — спросил трактирщик.
— Я впервые сам совершаю подобное путешествие, — сказал Людовик. — Что вы мне посоветуете?
— Проще всего было бы путешествовать почтовыми лошадьми, — ответил трактирщик, — но для этого нужна подорожная.
— Подорожная? — спросил Людовик. — То есть распоряжение? Кем же оно должно быть подписано? Министром?
— Министром! — засмеялся трактирщик. — Министр подписывает только самые важные приказы, ну, если не считать те, которые подписывает Король. Подорожную подписывает глава того ведомства, которое имеет право пользования государственной почтовой службой.
— Ну а если дело настолько важное, что его подписал сам Король? — спросил Людовик. — Следует ли в этом случае платить за почтовых лошадей?
— Что вы, святой отец! — улыбнулся трактирщик. — У того, кто выполняет приказ Короля, в почтовых станциях денег не спрашивают.
— Замечательно, друг мой, благодарю! — ответил Людовик.
Он чуть было не попросил у трактирщика лист бумаги и перо, но спохватился, что подобные действия могут выглядеть слишком подозрительно.
— Где я могу найти ближайшую почтовую станцию, дорогой мой? — спросил Людовик.
— Через две улицы направо, там надпись есть, — ответил трактирщик. — Также вы узнаете её по длинной коновязи и вместительной конюшне рядом.
— Благодарю тебя, сын мой, — ответил Людовик. — Прошу тебя ещё об одной услуге. Монастырь не снабдил меня деньгами на поездку, но выдал мне вот этот перстень, пожертвованный одной богатой вдовой на богоугодные дела. Не мог бы ты обратить его в деньги, необходимые мне для путешествия?
— Такой суммы у меня нет, — ответил трактирщик, — но вы можете обратиться к ювелиру Соломону, который живет через два дома.
— Хорошо, друг мой! — ответил Людовик. — Я вернусь с деньгами и прошу приготовить мне обед, а также два, нет пять листов чистой бумаги, самой лучшей, какая найдётся, несколько перьев и походную чернильницу. Всё это я оплачу.
— Хорошо, святой отец, я жду вас, — ответил трактирщик.

Ювелир Соломон очень удивился, увидев самый дешёвый из перстней, который Людовик предложил ему на продажу.
— Это чудный перстень! — воскликнул он. — Откуда в бедного монаха такое сокровище?
— Друг мой, не суди по внешнему виду о человеке, — ответил Людовик. — Этот перстень не украден, я могу в том поклясться на Библии. Одна богатая герцогиня пожертвовала его нашему монастырю, а мне велено его обратить в деньги для того, чтобы сделать один важный заказ.
— За такой перстень вы сможете заказать ковчежец ещё лучше того, чем я сделал для мощей святого Амвросия! — ответил ювелир.
— По-видимому, монастырь закажет что-то подобное, и, вероятнее всего, именно вам, — ответил Людовик.
— Для чего же вам тогда обращать перстень в деньги? — удивился ювелир. — Ведь монастырь может расплатиться перстнем за работу.
— Нам необходимы деньги ещё и для кровельных работ, — ответил Людовик. — Крыша прохудилась, а скоро начнутся дожди.
— Почему же хранитель сам не пришел ко мне с этим перстнем? — не унимался любопытный ювелир.
— Он прихворнул немного, поэтому заказ на крышу он поручил сделать мне, а вот ковчежец он приедет заказывать к вам сам, тотчас, как только выздоровеет, — ответил Людовик.
— Не сказал ли он, будет ли новый ковчежец золотым? — спросил ювелир.
— Золотым, именно золотым и с сапфирами по краям, — ответил Людовик.
После этого ювелир отсчитал Людовику цену перстня, обманув его всего лишь вдвое.
С полученными деньгами Людовик направился в трактир, где плотно позавтракал, а затем написал на одном из полученных им листов следующей текст:

«Приказ Короля
Предъявителю сего, послушнику Леринского аббатства Эсташу Доже предписывается поездка из Парижа в Канны и обратно из Каннов в Париж за счет средств королевской казны.
Всем служащим государственной почтовой службы, а также офицерам и солдатам всех родов войск оказывать содействие послушнику Эсташу Доже в его путешествии с целью выполнения особой миссии по поручению Короля.
Подписано: Король Франции Людовик XIV».

С этим документом Людовик направился к указанной ему почтовой станции, где без проволочек получил почтовую карету, запряженную парой лошадей и кучера.
Через полчаса после этого он уже мчался в Париж.

CXXV. Арамис

Арамис перечитывал корреспонденцию, когда к нему зашёл Базен и доложил:
— Монсеньор, вам письмо из Османской империи от некоей Оливии Челик, она же Оливия дю Трабюсон.
— Хорошо, Базен, благодарю, — ответил Арамис и взял письмо.

Вскрыв конверт, он прочитал следующее:

«Итак, господин д’Эрбле, вы полагали, что расправились со мной и с моим мужем, и больше о нас никогда не услышите? Это было большой вашей ошибкой! Оливия де Трабюсон может за себя постоять!
Ваш друг некто граф де Ла Фер у меня в плену! С ним также некий Исаак Барбье, которого он назвал селянином, но он одет как дворянин, и по всему видно, что ваш дружок меня обманывает. Оба эти человека находятся полностью в моей власти и если вы не выполните моих требований, они умрут в мучениях, и будут умирать долго. В Османской империи умеют казнить долго и мучительно, и мой новый муж, Ахмед Челик, он же Ахмед-Паша, сделает для меня, его любимой жены, то, что я попрошу от него.
Итак, если вы дорожите своим другом графом де Ла Фер, вы как можно скорее должны возместить мне весь ущерб, который нанесли моей семье своими действиями. Если бы не вы, мой муж был бы уже майором гвардейцев, а то и полковником. Кроме того, я полагаю, что он получил бы солидное денежное вознаграждение за свою верную службу. Меня не слишком огорчает моё нынешнее положение, но я не собираюсь всю жизнь быть одной из четырех жен какого-то турка, пусть даже и паши. Я хочу вернуться в Париж с триумфом. Я требую патент на должность полковника для моего мужа и восемьсот тысяч ливров для себя. Также мне нужно двести тысяч ливров для тех, кто помогал мне в моём мероприятии, итого миллион. Кроме того, капитан д’Артаньян должен уйти в отставку. Только в этом случае граф де Ла Фер и его приятель Исаак Барбье вернутся во Францию живыми.
В доказательство тому, что указанные граф де Ла Фер и Исаак Барбье находятся в моей полной власти, посылаю вам их шпаги.
Оливия Челик, она же Оливия дю Трабюсон.
Написано в крепости Кандии на острове Крит».

Арамис позвонил в колокольчик, после чего в его кабинет снова зашёл Базен.
— К письму было что-то приложено? — спросил Арами.
— Свёрток, в котором, похоже, находятся две шпаги, — ответил Базен.
— Покажите! — воскликнул Арамис.
Едва взглянув на шпаги, он горестно произнёс:
— Да, это они – Атос и Портос. Базен, вы помните, какую регулярную работу я поручил вам после того, как я был назначен испанским посланником?
— Вы поручили мне через людей, контакты которых вы мне передали, монсеньор, чтобы я всегда знал, где находится господин д’Артаньян и что он делает, — ответил Базен.
— Где он сейчас? — спросил Арамис.
— Капитан взял отпуск и уехал в южном направлении, — ответил Базен.
— Что предшествовало этой поездке? — спросил прелат.
— Господин д’Артаньян посещал герцогиню де Шеврёз, после чего сразу же отправился к Королю, а после него – взял двух мушкетеров, заехал в Бастилию, затем выехал оттуда уже в сопровождении трех всадников, — ответил Базен.
— А где находится сейчас Франсуа? — спросил прелат.
— Сейчас у него свободное время, скорее всего он в заведении у Планше, — ответил Базен.
— Я хочу его видеть, — ответил Арамис.
Через полчаса Арамис зашёл в заведение Планше. Базен и Планше обменялись крепкими рукопожатиями.
— Планше, добрый день! — обратился к нему Арамис. — Франсуа не у тебя?
— Добрый день, монсеньор, — ответил Планше. — В номере четвёртом. Принести вам туда чего-нибудь выпить или закусить?
— Благодарю, Планше, это лишнее, я спешу, — ответил Арамис и стремительно поднялся по лестнице к номеру четвертому.
— Можно войти, Франсуа? — спросил Арамис через двери.
— Входите! — ответил Франсуа.
— Я господин д’Эрбле, друг вашего отца, — сказал Арамис.
— Я знаю вас по рассказам Планше и несколько раз видел вас, рад чести принимать вас у себя, хотя не могу предложить вам достойного приёма, — произнёс Франсуа, окидывая взглядом своё скромное жилище.
— Это пустое! — ответил Арамис. — У меня к вам пара вопросов.
— Я к вашим услугам, монсеньор, — ответил Франсуа.
— Скажите, друг мой, что вам известно о поездке капитана на юг? — спросил Арамис.
— Об этом мне ничего не известно, монсеньор, но зато сам я недавно ездил на юг, — сказал Франсуа.
— Куда именно? — спросил Арамис.
— Под началом герцога д’Эпернона я и ещё трое гвардейцев ездили к острову Сен-Маргерит, где герцог предъявил коменданту крепости Пиньероль приказ Кольбера, который не оказал на коменданта никакого влияния, — ответил Франсуа. — После этого мы уехали обратно, причем герцог был всю дорогу страшно рассержен.
— Благодарю, дорогой Франсуа! — сказал Арамис. — Всего хорошего!
После этого Арамис покинул Франсуа и направился прямиком к герцогине де Шеврёз.
Герцогиня приняла Арамиса немедленно.
— Герцог, я уже и не думала, что когда-нибудь увижу вас у себя в гостях, — сказала герцогиня.
— Вы бы попробовали меня пригласить, герцогиня, и убедились бы, что я не пренебрег бы вашим приглашением, — ответил Арамис.
— Ах, когда-то вы называли меня попросту Марией, — вздохнула герцогиня. — В те времена вы приходили ко мне и без приглашения, и не всегда в двери!
— Человека, о котором вы говорите, звали Анри д’Эрбле, который в честь принадлежащего его семье аббатства д’Арамиц взял себе имя Арамис, — ответил Арамис. — От этого человека уже мало что осталось, можно сказать, что его уже нет, а есть лишь герцог д’Аламеда, престарелый посол Испании.
— Итак, вы больше не называете меня Марией, а мне не доведётся называть вас Анри, — грустно сказала герцогиня.
— Ах, боже мой, называйте меня как угодно, герцогиня, у меня к вам важный разговор, а мы теряем время на какие-то сентименты, — нетерпеливо сказал Арамис.
— В самом деле! Не могла же я подумать, что вы заглянули ко мне просто так, — улыбнулась герцогиня, в глазах которой при упоминании о деле зажглись две искры, потому что старая интриганка вновь почувствовала себя нужной.
— Что вы знаете о поездке графа де Ла Фер на остров Крит? — спросил Арамис.
— Вероятно, то же самое, что и вы, — ответила герцогиня. — Он направился туда для того, чтобы вести переговоры о выкупе герцога де Бофора, который, якобы, жив и находится в плену у турков. Он подозревал, что это ловушка, но, тем не менее, отправился туда с каким-то приятелем, фигурой напоминающим вашего Портоса, или как его там звали. Если бы я не знала достоверно, что он погиб, я бы подумала, что это он сопровождает графа. Впрочем, я и не знаю этого достоверно.
— Благодарю, герцогиня, — ответил Арамис. — Есть ещё что-нибудь в этой связи, что мне необходимо знать?
— Их провожал мой кузен, граф Рошфор, — ответила герцогиня, — но по условиям письма в крепость Кандия должны были отправиться только двое, поэтому он, вероятнее всего, остался ожидать их на судне.
— Благодарю, что ещё? — спросил Арамис.
— Что ещё вам следует знать? — спросила герцогиня с пафосом. — Откуда я могу знать, что именно вас интересует? Хотите ли вы знать, что я по-прежнему люблю вас? Вероятно, нет! Хотите ли вы знать, что принцесса Генриетта напропалую флиртует с Королем, и он понемногу подпадает под её очарование? Или хотите ли вы знать, что это обстоятельство, разумеется, злит Филиппа Орлеанского и Королеву Марию-Терезию? Откуда я знаю, интересно вам это, или нет? Хотите ли вы знать, что скандал с Марией-Терезией может обернуться ухудшением отношение с Испанией, которую вы представляете? Может быть, вам это интересно, а может быть и нет. Хотите ли вы знать, что об этом скандале уже даже кулуарно высказывался Кольбер, в том духе, что это скандал? Хотите ли вы знать, что Кольбер обсуждал этот скандал с шевалье де Лорреном? Хотите ли вы знать, что я об этом думаю? Хотите ли вы знать, что шевалье де Лоррен – это такой человек, который всегда желал и желает зла принцессе Генриетте, и что дело может дойти до того, что я не поручусь, что принцесса переживет следующий понедельник? Что именно вас интересует Анри, или герцог д’Аламеда, или аббат д’Эрбле?
— Всё это меня чрезвычайно занимает, герцогиня, но больше всего меня занимает вопрос о том, как вызволить графа де Ла Фер из ловушки, — ответил Арамис.
— Граф де Ла Фер в ловушке?! — с ужасом воскликнула герцогиня. — Что же вы молчали! Надо спасать графа!
— Благодарю за совет, герцогиня, — ответил Арамис. — Именно этим я и собирался заняться ещё до того, как направился к вам за информацией.
После этого Арамис сухо поцеловал руку герцогини и удалился.

«Нет, он никогда не любил меня! — подумала герцогиня. — Истинная любовь никогда не уходит без следа. Тот, кто любил, не может оставаться равнодушным. Он или любит, или ненавидит».
«Надо же! — подумал Арамис. — Герцогиня, кажется, влюблена в Атоса! Кто бы мог подумать, что эта женщина способна хоть кого-то полюбить!»

CXXVI. Кольбер

На следующий день после разговора с Королем Кольбер пришел в Бастилию для того, чтобы поговорить с Фуке.
— Маркиз, отведите меня в камеру к заключенному Фуке, — распорядился он, обращаясь к коменданту Бастилии господину де Безмо. — Вот приказ Короля о том, что я могу распоряжаться его судьбой.
— В таком случае, господин министр, вы опоздали, — ответил Безмо. — Заключённого Фуке по приказу Короля забрал вчера капитан д’Артаньян для препровождения его в крепость Пиньероль.
— Чёрт возьми! На какой карете он уехал и во сколько? — прорычал Кольбер. — Я его догоню!
— Это навряд ли, поскольку они уехали верхом, и кони у них, как я заметил, были превосходные, — ответил Безмо.
— Это переходит всякие границы! — воскликнул Кольбер. — Так издеваться над министром!
— Вы можете приехать с этим документом в крепость Пиньероль и забрать Фуке оттуда, — неуверенно сказал Безмо, пытаясь сгладить неловкость ситуации.
— Этот документ имеет ограниченный срок действия, — зло ответил Кольбер. — К тому времени, когда я туда приеду, он уже будет недействительным. К тому же у меня нет времени для таких дальних поездок.
— Что ж, значит, вы не сможете выполнить этот приказ Короля, но у вас будет объективное оправдание, — ответил Безмо.
— Где и когда объективное оправдание спасало виновного в невыполнении приказов?! — воскликнул Кольбер. — Тот, кто получает невыполнимый приказ, заранее обречён на наказание, только и всего. Кроме того, у вас ведь не остался приказ Короля, по которому вы отдали Фуке?
— Я сделал с него копию, переписал его в журнал учёта, и господин д’Артаньян заверил эту копию собственноручной подписью о том, что текст списан верно, можете полюбоваться, — ответил Безмо, гордый своей предусмотрительностью.
Кольбер бегло прочитал запись и гневно захлопнул журнал.
— Счастливо оставаться, господин маркиз, — сказал он и стремительно вышел из кабинета коменданта.

— Ваше Величество, относительно моей предполагаемой беседы с Фуке, вы, по-видимому, догадываетесь о её результате, — сказал Кольбер во время следующей аудиенции.
— Я не провидец, господин министр, — возразил Филипп. — Чем окончился визит?
— Я не застал Фуке в Бастилии, Фуке в ней нет, — ответил Кольбер, стараясь произнести это как можно более бесстрастно.
— Вот как? — спросил Филипп с показным удивлением. — Где же он в таком случае?
— Согласно вашему приказу капитан д’Артаньян в настоящее время перевозит его в Пиньероль, — ответил Кольбер.
— В самом деле, припоминаю, что я распорядился о таком перемещении, — ответил Филипп с рассеянным видом. — Однако, я не думал, что капитан д’Артаньян будет так спешить с выполнением моего приказа! Я полагал, что вы, который получили мою подпись на заготовленном вами приказе ещё вчера, не будете откладывать этот разговор на следующий день. Смотрите-ка, капитан, который получил мой приказ намного позже, чем вы, выполнил его намного раньше! Надеюсь, вы не собираетесь упрекать своего Короля за то, что вы оказались менее расторопным чем капитан д’Артаньян?
— Ваше Величество всегда поступает крайне разумно, — ответил Кольбер. — Обязанности ваших подданных состоят в том, чтобы как можно лучше выполнять ваши приказы, и я, по-видимому, виноват в том, что вчера не поспешил выполнить этот приказ. Мне кажется, что вы просили вчера меня не удаляться далеко, поскольку я, возможно, вам понадоблюсь.
— Разумеется, господин Кольбер, но разве подобная просьба отменяет необходимость выполнить ранее отданный приказ? — спросил Филипп. — Кроме того, разве Бастилия – это столь уж далеко от Лувра? Запомните, господин Кольбер, что Бастилия располагается очень и очень близко от Лувра. Никогда не забывайте об этом. Господин Фуке имел несчастье проигнорировать этот простой факт. Впрочем, и не он один.
— Я буду помнить об этом, Ваше Величество, — ответил Кольбер с поклоном, глотая обиду. — Позвольте спросить, Ваше Величество, почему вы полагаете, что крепость Пиньероль – более подобающее место для содержания государственного преступника Фуке, чем Бастилия?
— Разве вы сами, господин Кольбер, не сказали мне, что после одного вашего разговора с ним, он вам больше не понадобится? — спросил Филипп. — Полагая, что этот разговор состоится в ближайшее время, я решил на будущее убрать Фуке подальше, чтобы никто другой не попытался вытянуть из него финансовые секреты, которые, как вы понимаете, лицо, долгие годы занимающее высший пост в министерстве финансов, непременно имеет. Подобные сведения должны храниться надёжно, очень надёжно. Господин де Сен-Мар доказал, что его крепость является наиболее надёжным сейфом для подобных секретов.
— Чем же плоха Бастилия, Ваше Величество? — спросил Кольбер.
— Бастилия хороша всем, господин Кольбер, кроме того, что она находится слишком близко от Лувра, — ответил Филипп. — Эта близость является большим достоинством, когда речь идёт о том, чтобы быстро упрятать туда человека, находящегося в Лувре, но это достоинство оборачивается недостатком, когда требуется, чтобы человек из крепости не смог быстро оказаться в Лувре. Отправив Фуке в Бастилию, я полагал, что с ним покончено. Я не желаю вспоминать об этом человеке, обокравшим государственную казну. Но вокруг меня далеко не все готовы забыть его. Вчера вы напомнили мне о нём в связи с какими-то контрактами. Господин Кольбер, вы должны были решить все дела о контрактах Фуке в тот день, когда он был арестован, и все его бумаги поступили в ваше распоряжение, или в ближайшую неделю после этого. Все неясности вы должны были выяснять немедленно, по горячим следам. Министр финансов, который вспоминает о контрактах, заключенных его предшественником через полгода после того, как занял его место, заставляет усомниться в его компетентности. Если сведения, известные Фуке, были важны для вас, вы должны были узнать их немедленно после его ареста. Время ушло, и теперь у нас на очереди совсем другие дела, более срочные. Старые контракты Фуке, о которых вы можете получить лишь устное ручательство государственного преступника, меня не интересуют, и они не должны интересовать вас. Ответьте мне честно, господин Кольбер, когда вы дали мне документ на подпись документ, в котором не были указаны ни имя узника, ни название крепости, ни имя коменданта, вы действительно имели в виду Фуке?
Кольбер побледнел, руки его затряслись, но он попытался контролировать себя.
— Ваше Величество, ваш вопрос говорит о недоверии, в таком случае мне остаётся лишь просить об отставке, — сказал он глухим голосом.
— Если бы я вам не доверял, я бы формулировал своё сомнение не в виде вопроса, а в виде утверждения, — сухо отрезал Филипп. — Не говорите глупостей. Никакой отставки вы не получите. Вы прекрасно занимаетесь финансами и материальным обеспечением армии и флота. Так занимайтесь же этими обязанностями. Оставьте в покое узников Пиньероля, оставьте в покое господина д’Артаньяна и господина д’Эрбле.
В этот момент кто-то поскребся в двери кабинета Короля.
— Кто там ещё? — спросил Филипп.
— Это я, Ваше Величество! — сказал шевалье де Лоррен, входя в кабинет. — Вы не забыли, что у нас сегодня увеселительное мероприятие? Всё готово к празднику, Ваше Величество, не хватает только вас.
— Принцесса уже там? — спросил Филипп.
— Все на месте, включая Мадам, только Вашего Величества не хватает, — ответил шевалье де Лоррен, сделавший гримасу недовольства при упоминании о принцессе Генриетте.
— Хорошо, я иду, — ответил Филипп. — Господин Кольбер, на сегодня о делах достаточно, жду вас завтра в обычное время.
Кольбер метнул злобный взгляд на Лоррена, получил такой же взгляд в ответ и покинул кабинет Короля.

CXXVII. Пиньероль

По прибытии в Канны, д’Артаньян арендовал то же самое судно, на котором плавал за Филиппом. Оставив коней, он в сопровождении с Фуке, де Паризо и де Сигаля взошел на палубу. Вскоре судно достигло южного берега острова Сен-Маргерит. Как и в предыдущие поездки, д’Артаньян предпочёл пристать к острову не со стороны французского берега, а со стороны острова Сент-Онора. Предложив де Паризо и де Сигалю присмотреть за Фуке, он также подъехал к крепости с юга на расстояние мушкетного выстрела и поднял белый платок на острие шпаги. В отличие от предыдущих поездок, он оставался на коне.
Через некоторое время из крепости выехали двое всадников. Это были де Сен-Мар и один из стражников.
— Здравствуйте, капитан! — воскликнул Сен-Мар, едва лишь узнал д’Артаньяна. — Вы снова забираете моего узника по приказу Короля?
— На этот раз нет, — ответил капитан. — Приказ Короля у меня есть, но я привёз вам ещё одного узника, содержание на которого поступит в самое ближайшее время.
— Опять в маске? — спросил Сен-Мар.
— Нет, на этот раз это всего-то лишь бывший суперинтендант финансов монсеньор Фуке, — ответил д’Артаньян.
— Всего-то лишь Фуке? — удивился Сен-Мар. — Всего-то лишь? Кто же тогда этот Марчиали?
— Это вопрос? — спросил капитан.
— Отнюдь, — ответил Сен-Мар. — Это пустое восклицание. Я не хочу знать того, чего мне знать не положено.
— Вот она – мудрость, человека опытного во всех отношениях, — согласился д’Артаньян.
— Что ж, ведите вашего Фуке, — ответил Сен-Мар. — По правде сказать, я рад, что вы не забираете Марчиали. Какая-то чехарда была с ним. То прими, от отдай, то снова прими, то снова отдай!
— Вы сказали «отдай» на один раз больше, чем следовало, господин комендант, — подметил д’Артаньян.
— Ничуть! — возразил Сен-Мар. — Я сказал так, как всё было. Последний раз за ним явился д’Эпернон в сопровождении четырех гвардейцев на корабле. Он требовал выдать мне Марчиали на основании приказа, подписанного Кольбером.
— Вот как? — отметил капитан. — Это было, по-видимому, неделю назад?
— Неделю или около того, — согласился Сен-Мар.
— И вы, разумеется, оставили его ни с чем, — улыбнулся д’Артаньян.
— Один холостой выстрел из пушки и обещание двух не холостых выстрелов если герцог вздумает настаивать, — ответил Сен-Мар.
— Отлично! — ответил капитан. — Я доложу Его Величеству о вашей отличной службе!
После этих слов д’Артаньян передал Фуке в распоряжение Сен-Мара, отказался от обеда и вернулся на судно.
— Капитан, нам надо заехать на остров Сент-Онора проведать одного послушника в Леринском аббатстве.

Настоятель аббатства сообщил капитану, что привезенный ранее им послушник сказался крайне больным и был отвезён на лечение на материк.
— Давно это произошло? — спросил д’Артаньян.
— В понедельник, — ответил настоятель.
— Благодарю, святой отец, мы уезжаем, — сказал капитан и отдал капитану судна приказ срочно возвращаться в Канны.
«Наш Людовик не промах! — думал д’Артаньян, пока судно стремительно разрезало волны. — Итак, он решил вернуть себе трон! Куда же я должен теперь направляться? В опасности Атос и Портос, и в не меньшей опасности Арамис! Двое моих друзей томятся в плену у турков, а третий и не подозревает, что если Людовик вернёт себе трон, то Арамис может лишиться головы! Вот когда пришло время вспомнить девиз «Один за всех»! Я должен решить, кому я нужен больше!»
— Господа де Сигаль и де Паризо! Каждый из вас получит от меня письмо для Короля. Вы поедете разными дорогами, каждый будет ехать как можно быстрей. Если возникнет опасность, что письмо перехватит кто бы то ни было, вы должны уничтожить его. Нет, вздор, я не буду писать писем. Вот что вы должны будете передать Королю, запомните слово в слово: «Марчиали бежал, опасность для герцога-епископа и его друга Ф». Повторите.
Де Сигаль и де Паризо повторили слово в слово послание капитана, после чего д’Артаньян направился в Бари, чтобы оттуда отплыть на Кипр на выручку Атосу и Портосу.

CXXVIII. Крит

Вечером того же дня, когда Атос и Портос попали в ловушку, подстроенную Оливией, из крепости Кандия в направлении судна, стоявшего на виду у крепости, раздался холостой пушечный выстрел.
— Граф, — сказал капитан судна, — комендант крепости, очевидно, недоволен нашим присутствием и требует, чтобы мы отошли.
— Отойдём на расстояние, на полсотни шагов дальше расстояния пушечного выстрела и вновь встанем на якорь, — распорядился Рошфор. — Я не теряю надежды дождаться своих друзей.
Корабль совершил маневр, о котором сказал граф, и снова встал на якорь.
Однако, коменданта крепости, по-видимому, не удовлетворила такая несущественная уступка. Над крепостной стеной взвился дымок, после чего пушечное ядро с брызгами вошло в воду в опасной близости от корабля.
— У них неплохие пушки! — воскликнул капитан. — Они бьют намного дальше обычных французских, испанских и греческих орудий.
— Хорошо, — сказал Рошфор, — будем действовать по плану, предложенному графом. Мы идём в порт Грамвуса и будем оттуда ждать вестей.
Порт Грамвуса ещё принадлежал Венецианской республике, то есть был дружественен Франции. Корабль вошёл в этот порт, после чего Рошфор высадился на остров, где стал обдумывать план дальнейших действий.

Тем временем Портос, распрямивший добытые им дверные петли, имевшие вид загнутых пластин с отверстием для замка, сделал из них две прямые пластины. Если бы можно было обточить эти пластины об камни каземата, из них можно было бы сделать нечто наподобие тесака, но это потребовало бы слишком много сил и времени, поэтому Портос решил использовать пластины как есть для рытья подкопа. Пол в каземате был устлан простыми кирпичами, которые поддались довольно легко.
— Если они зайдут сюда, следы нашей работы будут немедленно замечены, и нас переведут в другую камеру, — сказал Атос.
— Значит, надо отбить у них желание сюда заходить, — ответил Портос. — Быть может, пока я буду копать, вы будете изображать из себя сумасшедшего?
— Это не годится, — ответил Атос. — Они легко раскусят такой маневр. Лучше я буду требовать, чтобы к нам пришли. Надеюсь, что в этом случае они поступят наоборот, и оставят нас в покое на некоторое время.
— Куда сваливать кирпичи и землю? — спросил Портос.
— Сюда же в кучу, — ответил Атос. — Если они сюда войдут, они в любом случае увидят следы разрушений. Давайте копать по очереди, Портос.
— Это лишнее, — ответил гигант. — Я буду выбрасывать землю, а вы просто требуйте, чтобы к нам пришли, как можно громче. Но, знаете ли, инструмент, который очень пригодился для того, чтобы выворотить кирпичи, почти совершенно не пригоден для копки земли.
— Межкамерная дверь не железная, а лишь деревянная, обитая металлическими листами, — ответил Атос. — Попробуйте подцепить и оторвать один такой лист. Это, конечно, не лопата, но таким листом будет намного легче выгребать землю.
Портос подцепил крайний лист внутренней обивки двери и оторвал его от деревянной основы.
— Что там за шум? — спросил кто-то снаружи камеры на ломанном французском языке.
— Мы будем шуметь и не давать вам покоя, пока нам не объяснят, за что мы арестованы! — воскликнул Атос. — Мы требуем, чтобы к нам явился комендант крепости! Наши государства находятся в состоянии мира, мы прибыли под белым флагом для переговоров!
Для Атоса было совсем не характерным кричать во весь голос, но он старался заглушить звуки работы Портоса и подбодрить его этими криками.
Через пять часов после заключения друзьям принесли еду. Атос едва притронулся к своей порции, отдав почти всё своему другу.
— А как же вы, Атос? — спросил Портос.
— В настоящее время я не голоден, а вы расходуете чрезвычайно много сил на свой титанический труд, — ответил Атос.
— Вы должны питаться, — убеждённо ответил Портос.
— А вы должны отдыхать, Портос, — улыбнулся Атос. — Я съем эту куриную ножку при условии, что вы съедите остальное и дадите мне также поразмяться.
— Что ж, граф, ваши аргументы убедительны, — ответил Портос, который уже почти уничтожил собственную порцию.

 CXXIX. Намётанный глаз

Д’Артаньян, размышлял, какой способ предпочесть, сразу ли отправиться морем, или доехать по суше до Бари. Выбрав второй вариант, он решил продать коня, на котором до этого ехал Фуке, поскольку собственные деньги у него уже начали заканчиваться, а новые поступления, как он заметил, уже закончили начинаться.
Договариваясь о сделке с одним трактирщиком, д’Артаньян обратил внимание на юношу, который следует за ним неотлучно, явно выполняя функции шпиона.
Тогда капитан решил немного покататься по Каннам. Несколько раз резко изменяя направление движения, он неизменно замечал, что этот юноша следует за ним.
— Это ещё что за фрукт? — сказал он себе. — Занятно!
Заехав в небольшой закоулок, он притаился в тени. Едва лишь юный всадник выехал из-за поворота, д’Артаньян окликнул его.
— Мне кажется, юноша, вы слишком скромны! — сказал он. — Вы так долго едете за мной, что мне думается, у вас есть ко мне какое-то дело. Между тем, было бы проще обратиться ко мне ещё там, в трактире. Если у вас есть вопросы, я, возможно, отвечу на них. Итак, я слушаю.
— Я еду просто так, сам по себе, — ответил Огюст де Трабюсон, ибо это был он.
— Стало быть, наши цели попросту совпадают? — спросил д’Артаньян. — Ну что же, такие совпадения бывают. Скажите же мне, куда вы направляетесь? Если цель нашего путешествия одинакова, мы можем ехать вместе, как простые попутчики, если же ваша цель не совпадает с моей, мы расстанемся там, где наши дороги расходятся.
— По какому правы вы задаёте мне подобные вопросы? — спросил Огюст.
— По праву человека, за которым вы шпионите, и которому это не нравится, — ответил капитан.
— Я свободный человек и могу ехать туда, куда считаю нужным, и не намерен спрашивать разрешения ни у кого, — дерзко ответил Огюст. — Также я не собираюсь раскрывать цели своего путешествия первому встречному.
— Вот как? — ответил д’Артаньян, и его левая бровь приподнялась, выражая всю иронию, которую он вложил в этот вопрос. — Что ж, тогда я сам скажу вам, куда я еду. Я собираюсь в Марсель. Если вам по пути, предлагаю ехать вместе.
— Я предпочитаю ехать в одиночестве, — ответил юноша.
— Как угодно, — ответил капитан и поехал лёгкой рысью на запад.
Проехав два квартала, д’Артаньян переехал на соседнюю улицу и повернул коня на восток и поскакал, переходя на галоп. Проехав три квартала, капитан резко свернул направо, к морю, после чего повторил свой приём, заехав в узкую закрытую улочку и затаившись.
Через некоторое время он вновь увидел Огюста, который ехал следом за ним, и, потеряв капитана из виду, остановился в нерешительности, гадая, куда мог скрыться д’Артаньян.
— Итак, юноша, вы не хотите быть со мной откровенным, — проговорил д’Артаньян, выезжая из своего укрытия. — Я могу поступить одним из следующих способов. Во-первых, я считаю, что вы нарушаете моё право путешествовать без сопровождения шпионов, поэтому я могу вызвать вас на дуэль и, разумеется, убить. Во-вторых, я могу оторваться от вас, запутав следы. В-третьих, я могу не обращать внимания на вашу наглость. Все эти варианты мне не нравятся, к тому же я спешу. Поэтому я выбираю четвертый вариант. Мы будем сражаться здесь и сейчас, немедленно, не слезая с коней. Защищайтесь, наглец!
После этих слов д’Артаньян пришпорил коня, направив его на Огюста. Юноша едва успел выхватить шпагу и направить её в сторону д’Артаньяна. Капитан проехал мимо, ловко увернулся от шпаги Огюста и сбил с него шляпу своей шпагой.
— Первый раз я пожалел вас, юноша, — сказал д’Артаньян, — защищайтесь лучше.
Повторив свой маневр, он выбил шпагу из рук Огюста.
Тогда он соскочил с коня, носком сапога подбросил шпагу побежденного и протянул её Огюсту рукоятью вперед.
— Я два раза не использовал возможность убить вас, юный шпион, но теперь мы будем драться всерьёз и пешими. Спускайтесь с коня и покажите мне, что вы мужчина, — сказал он.
Огюст соскочил с коня, взял шпагу и попытался немедленно использовать её против д’Артаньяна.
— Нет, так дело не пойдёт, — сказал д’Артаньян, с легкостью парируя удары Огюста. — Проткнуть вас, всё равно, что нанизать цыплёнка на шампур.
После этих слов он снова выбил шпагу из рук Огюста и наступил на неё ногой.
— Юноша, вы – мой пленник, я требую, чтобы вы назвали своё имя и цель вашего шпионства за мной, — сказал он.
— Меня зовут Огюст де Трабюсон, — ответил юноша. — Вы виновны в том, что мои родители исчезли неизвестно где, и я намереваюсь выяснить, где они, отомстить вам и освободить их.
— Что ж, — ответил д’Артаньян. — Вы в своём праве. Я забираю вашу шпагу. Если вы ещё раз попытаетесь шпионить за мной или препятствовать мне в выполнении приказов Короля, я заберу вашу жизнь. Поверьте, мне не хочется этого делать, но вы не оставляете мне выбора.
— Будьте вы прокляты! — воскликнул Огюст.
— Это сколько угодно, — ответил д’Артаньян и направился в порт. Он решил путешествовать до Крита морем.
Проехав на своём коне несколько шагов, д’Артаньян услышал знакомый звук взводимого мушкетного курка. Он стремительно пригнулся к шее коня и оглянулся. В этот момент раздался выстрел, пуля просвистела над самой головой капитана.
— Вот значит как? — воскликнул капитан. — Да вы никак не уймётесь, как я погляжу! Что ж, если вы так хотите путешествовать со мной, я беру вас.
После этого д’Артаньян стремительно подъехал к Огюсту и схватил его лошадь за уздечку.
— Я беру вас в плен, и вы поедете со мной, — сказал он. — Не советую сопротивляться. Я не пощажу вас, поскольку вы и без того уже отняли очень много времени, а я очень спешу. Молитесь, чтобы эта задержка не оказалась роковой для моих друзей.
После этого д’Артаньян продал второго своего коня, а также коня Огюста.
— Эти деньги оплатят ваши дорожные расходы, господин Огюст де Трабюсон, — сказал он своему пленнику.
На нанятом быстроходном судне в тот же вечер д’Артаньян отплыл к острову Крит. Своего пленника он поместил в отдельную каюту и нанял специального матроса, чтобы он присмотрел за ним, ни в коем случае не допуская его побега из отведенной ему каюты.

CXXX. Надежда

После того, как Портос вытащил кирпичи из пола в углу между внешней стеной и стеной соседней камеры и принялся яростно копать, он углубился на два локтя, и готов был копать и дальше, пока были силы. Для того, чтобы можно было легче спускаться в яму и выбираться из неё, он намеревался делать несколько ступеней со стороны, противоположной той стене, которая являлась также и внешней стеной крепости. Он надеялся, что стена скоро закончится, после чего под ней, возможно, будет находиться подкоп, сделанный турками во время осады. Поскольку он копал в углу, примыкающем к соседней камере, он, прокопав всего лишь на глубину одного локтя он обнаружил, что внешняя стена закончилась, и под ней находится обычный грунт. Поначалу он не придал этому значения, однако, всё-таки решил сообщить об этом Атосу.
— Атос, — сказал он, — если нам понадобится пробраться в соседнюю камеру, мы легко можем это сделать, поскольку стена уходит в землю не глубоко.
— Быть может, это более лёгкий путь, а быть может, что и напрасный труд, — ответил Атос. — Мы не слышали никаких звуков из этой камеры, из чего можно предположить, что она пустая. Возможно, турки запирают пустые камеры на ключ, и тогда нам это совершенно ничего не даст.
— Возможно, что под стеной мы не найдём никаких следов подкопа турков, а возможно, сто стена уходит вглубь очень глубоко, — вздохнул Портос. — Шансы не велики и там, и тут.
— Вы правы, Портос, надо посмотреть, что нам даёт то, что мы уже имеем, — согласился Атос. — Я тоже не слишком рассчитываю найти бочонок с порохом под внешней стеной, это было бы слишком большой удачей, но это лучше, чем бездействовать.
Друзья продолжили копать под стеной соседней камеры и вскоре под ней образовался проход.
— Вынимайте землю осторожней, Портос, — предупредил Атос. — Если там такой же кирпичный пол, он может обрушиться на вас.
Действуя аккуратно, друзья смогли, наконец, проникнуть в соседнее помещение. Это была такая же камера, но не сдвоенная.
— По крайней мере, наше жилище станет в полтора раза просторней, — сообщил Атос. — Здесь, мне кажется, намного светлее.
Действительно, если в сдвоенной камере, в которую были брошены Атос и Портос, источником света были только небольшие шириной в кирпич отдушины под самым потолком, то в этой камере имелось небольшое окно с решетками.
Осторожно заглянув в него, Портос увидел внутренний двор крепости.
— По крайней мере, они не знают, что мы здесь, — сказал Атос. — Проверьте двери аккуратно, быть может, нам повезёт, и они не заперты.
Двери были заперты.
— Что вы скажите насчет решёток на окне, Портос? — спросил Атос.
— Мне кажется, я смогу с ней справиться, но эти решётки будут потолще, чем в каземате, в который нас с д’Артаньяном засадил подлый Мазарини, — ответил Портос. — Там были отдельные прутья, вмонтированные в каменную кладку, а здесь – кованная решётка. Её надо вырвать целиком. Она закреплена восемью гвоздями, каждый толщиной с мой палец. Если удастся поддеть их, расшатать и вытянуть один за другим, решётку после этого можно будет вырвать. Но если стучать нельзя, это осложняет дело. Вырвать петли на двери будет проще. Двери, за которыми нас заперли, закрыты на два замка и засов, а эта камера пустая, она закрыта только на один засов. Если сильно поднажать, он поддастся. Ведь у меня есть неплохая отмычка, — с этими словами Портос указал на распрямленную дверную петлю.
— Сколько времени займёт у вас это дело, Портос? — осведомился Атос.
— Я думаю, минуты три-четыре, — ответил гигант.
— Тогда предлагаю такой план, — ответил Атос. — Когда нам принесут еду, а это будет через час, я начну скандалить, а вы должны находиться в этой камере. Надеюсь, они войдут в камеру, чтобы угомонить меня. Рассчитываю продержаться не менее десяти минут, сколько бы их ни было. В это время вы выломаете эту дверь и нападёте на них сзади. Это даёт нам неплохой шанс.
— С этой штуковиной они у меня получат! — усмехнулся Портос, поглаживая стальную пластину.

CXXXI. Герцогиня

Герцогиня де Шеврёз раскладывала пасьянс, но мысли её были далеко. Она думала о том, удастся ли графу де Ла Фер избежать ловушки. Судьба герцога де Бофора её ничуть не волновала. Вдруг она услышала стук в свои двери. Поскольку в это время суток герцогиня предпочитала одиночество, её слуги были отосланы, поэтому ей пришлось самой открывать двери. Герцогиня не имела привычки запираться, поскольку обладала некоторой долей фатализма, понимая, что если у неё есть враги, то такие, которых не остановит никакая запертая дверь. Человек, который стучался в двери, вероятно, понимал, что они не заперты, но из соображений деликатности не решался войти, из чего герцогиня заключила, что это – мужчина. Поскольку единственный мужчина, который мог доставить герцогине неприятности, кардинал Ришельё, уже давно перебрался в мир иной, впрочем, и его герцогиня ничуть не боялась, когда он был жив. Поэтому она смело открыла дверь. Перед ней предстал человек, которого она, решительно, знала, но которого никак не могла ожидать увидеть в таком виде.
Это был Король Франции Людовик XIV. Но он был совершенно не похож на самого себя. Он был одет простым монахом, его небритое лицо покрывала борода, волосы были короткими и всклокоченными. По всем признакам было видно, что он прибыл из далёкого и трудного путешествия.
— Ваше Величество! — воскликнула герцогиня. — Вы ли это? Что с вами?
— Герцогиня, это, разумеется, я, — ответил Людовик. — Полагаю, что вы – одна из немногих людей, посвященных в тайну моей матери.
— Я посвящена во многие тайны вашей матушки, — ответила герцогиня, — но я не понимаю, о какой тайне вы говорите, и как эта тайна связана с вашим видом.
— Я говорю о тайне двух близнецов, один из которых стоит перед вами, а другой занимает его место на троне! — ответил Людовик. — Позвольте же мне войти!
— Боже мой! — воскликнула герцогиня. — Входите же, Ваше Величество, входите! Простите мне моё замешательство! Я к вашим услугам.
— Итак, вы знали, — сказал Людовик, входя и закрывая двери. — Что ж, я догадывался об этом.
— Но я не знала, что вы также посвящены в эту тайну! — воскликнула герцогиня. — Это обстоятельство тщательно скрывали от всех, даже от вас.
— И вы, конечно, не догадывались о том, что меня похитили, и на моё место водворён самозванец? — спросил Людовик с ноткой недоверия.
— Как я могла об этом знать? — всплеснула руками герцогиня. — Я и не предполагала, что вы настолько похожи, что никто не смог отличить подмену! Я думала, что бедный принц, во всяком случае, не смог бы вести себя настолько естественно, что даже его, простите, даже ваша супруга, по-видимому, ничего не заподозрила.
— Супруга? — гневно воскликнул Людовик. — Итак, он с ней сблизился?
— Я не могу ничего знать об этом, — солгала герцогиня. — Внешне всё обстоит вполне благопристойно. Предполагаю, что у них не было такого сближения, которое вы имеете в виду. Он, скорее всего, сделал вид, что охладел к ней.
— Впрочем, это всё равно. Этот брак был политический и мне уже нет никакого дела до Королевы, — отмахнулся Король, безуспешно пытаясь обмануть и себя, и герцогиню. — Мадемуазель де Лавальер?
— Она в монастыре, — ответила герцогиня.
— Я верну её! — воскликнул Людовик. — Но сначала вы должны помочь мне вернуться.
— Располагайте мной, Ваше Величество, — поклонилась герцогиня.
— Мне необходимо привести себя в порядок, — ответил Король. — Мне нужен цирюльник, парикмахер, портной.
— Вы нашли всё это в моём лице, Ваше Величество, — ответила герцогиня. — Мы должны подготовить ваш выход на сцену без лишних свидетелей. Любой брадобрей окажется ненужным свидетелем, тем более здесь, в Лувре. Поверьте, я умею брить мужчин и смогу постричь ваши усы и бороду так, как вы это всегда носили. Парикмахер вам не понадобится, поскольку я подберу вам парик. Что касается мужской одежды, мне приходилось иногда переодеваться мужчиной, а если в моём гардеробе мы ничего не подберём, завтра же я закажу для себя мужской костюм по вашему вкусу. Наши с вами фигуры примерно одного роста и размера.
— Ах, герцогиня, вы – золото, вы – ангел! — воскликнул Людовик. — Для начала я должен восстановить свой королевский вид, после этого мы подумаем над планом, как мне вернуть то, что у меня подло отняли. Не заручиться ли мне помощью моей матушки?
— Ваша матушка, Ваше Величество, и моя ближайшая подруга, оставила этот мир два месяца назад, — скорбно произнесла герцогиня.
— А я и не знал об этом, — с тоской произнёс Людовик. — Мне будет её не хватать. Иногда она пыталась ограничить меня, я даже сердился на неё, но это моя мать, и я всегда это не только знал, но и чувствовал. Господь упокой её душу и прими её в свои объятья!
— Мы будем молиться за неё вместе, Ваше Величество, — подхватила герцогиня и рискнула обнять Короля, чему он не воспротивился. — А сейчас я приготовлю бритвенные принадлежности и горячую воду.
— Вы хотите сказать, что у вас имеются бритвенные принадлежности? — спросил удивлённый Людовик.
— Да, это так, — ответила герцогиня, — но не спрашивайте меня, зачем они мне нужны, я всё равно вам не скажу. А что это за две полосы на вашем лбу, Ваше Величество?
— Эти отметины остались от злодейского покушения на мою жизнь, — ответил Людовик. — Они сильно заметны?
— Только если разглядывать вас так, как это делаю сейчас я, — ответила герцогиня. — Похоже, что со временем от них не останется и следа, а пока мы скроем их под слоем пудры, и зачешем вам на лоб несколько локонов от парика. Но это позже, а сейчас позвольте мне вас побрить.
— Надеюсь, в вашем гардеробе найдётся подходящий костюм, иначе вам придётся ещё раз меня брить после того, как ваш портной закончит работу, — сказал Людовик.
— Полагаю, что завтра мне удастся получить какой-нибудь костюм из вашего гардероба, Ваше Величество, только не спрашивайте, каким образом, — лукаво ответила герцогиня.

CXXXII. Рошфор

Между тем Рошфор пытался уговорить коменданта крепости-порта Грамвус вступить в переговоры с комендантом крепости Кандия и добиться возвращения Атоса и Портоса.
— Мы не воюем с Османской империей, и слава Господу! — возразил комендант. — Вашим друзьям не следовало прибывать к берегу, контролируемому из крепости Кандия, и, тем более, не следовало добровольно заходить внутрь этой крепости. Если турки их задержали, это их дело. Я полностью сочувствую вам, но силы наши таковы, что мы лишь радуемся тому, что туркам не приходит в голову выгнать нас с острова.
— Неужели дело настолько плохо? — спросил Рошфор.
— В нашем противостоянии установился некоторый паритет, и если бы мы предложили обмен пленными, я полагаю, переговоры могли бы быть успешными, — ответил комендант. — Но требовать односторонних уступок мы не можем. Нас не поймут.
— Быть может, мы можем вернуть их, заплатив выкуп? — спросил Рошфор.
— Это вполне вероятно, — согласился комендант. — Полагаю, что соответствующее предложение уже ушло от них на материк. Но турки жадны, за двух дворян они могут заломить такой выкуп, который вам будет непросто собрать.
— Насколько я знаю, один из этих дворян весьма богат, — ответил Рошфор. — Хотя в силу некоторых обстоятельств, воспользоваться этим богатством будет сложно.
— Но это, вероятно, единственная возможность для их возвращения во Францию, — ответил комендант.

CXXXIII. Заложник

Атос и Портос действовали по ранее согласованному плану. Портос, вооружившись металлической пластиной, ожидал знака для того, чтобы начать взламывать дверь, а Атос, вооруженный другой пластиной, обмотав руку поясом приготовился действовать ей как тесаком, хотя и не острым, но достаточно увесистым, так что он мог бы при известной ловкости даже противостоять шпаге нападающего. В левую руку он взял один из вывороченных из пола кирпичей.
Когда стражник отворил двери со словами «Обед!» и вошёл в двумя тарелками в руках, Атос ударом кирпича свалил его на пол и затащил бесчувственного бедолагу в камеру.
— Безобразие! — воскликнул он как можно громче. — Мало того, что нас незаконно задержали, так ещё и кормят всякой бурдой, какую настоящему дворянину и католику зазорно брать в рот! Я требую коменданта! Немедленно приведите сюда коменданта!
На крики Атоса два других стражника, дежурившие в коридоре каземата, поспешили войти в камеру, направив третьего за офицером. Атос отбивался от двух стражников, защищаясь дверью как щитом, но, поскольку, у стражников были в руках кривые турецкие мечи, силы были не равны. Спасало лишь то, что двоим стражникам было очень несподручно сражаться одновременно в узком дверном проёме.
В этот мин Портос принялся выламывать дверь соседней камеры. Через минуту дверь поддалась, и Портос, набросился на стражников сзади. Не ожидавшие такого нападения стражники получили серьезные увечья, после чего немедленно сдались. Портос разоружил их, затащил в камеру и связал обоих их же собственными ремнями, а во рты в виде кляпа забил из турецкие шапки. После этого друзья, вооруженные турецкими мечами, направились к выходу из подавала, служившего казематом.
— Надо захватить коменданта, я знаю короткий путь, следуйте за мной, Портос! — воскликнул Атос.
Сокрушая на своём пути растерянных турецких солдат, Атос и Портос ворвались в кабинет коменданта крепости. К счастью, комендант в этот момент находился у себя, где приступил к обеду.
— Ни с места, вы наш пленник! — воскликнул Атос. — Если не будете сопротивляться, останетесь живы.
— Сдаюсь, — ответил комендант, который понимал по-французски.
Впрочем, если бы он и пытался сделать вид, что не понимает французского языка, вид двух разъяренных французов, вооруженных турецкими саблями, говорил сам за себя. Попытка воспользоваться оружием, находящимся в кабинете, была бы обречена на провал.
Таким образом, Атос и Портос стали обладателем высокопоставленного пленника и его весьма значительного арсенала.
Портос задвинул толстую железную задвижку на дверях кабинета коменданта и позволил себе отдохнуть.
— Господин комендант, — сказал Атос с улыбкой глядя на обильно уставленный явствуй стол. — Не прерывайте своего обеда. Кстати, мы с Исааком тоже проголодались, поскольку наш обед нам пришлось пропустить.
— Угощайтесь, пожалуйста, — пролепетал комендант.
— С вашего позволения ножи и вилки я приберу от греха подальше, — сказал Портос и протянул коменданту раскрытую огромную ладонь, на которую комендант с трепетом положил столовый нож и вилку.
— Бонапети, господин комендант, — сказал Атос.
— Благодарю, — ответил комендант глухим голосом, опустив лицо почти к самой тарелке.
— Сотрапезников необходимо знать по имени, — продолжал Атос. — Как зовут нас, вы, вероятно, осведомлены. Я – граф де Ла Фер, мой друг – Исаак Барбье, а как прикажете обращаться к вам, господин комендант?
— Я Ахмед-Паша, — ответил комендант.
— Ахмед-Паша? — воскликнул Атос. — Тот самый Ахмед Челик? Это, стало быть, ваша дражайшая супруга Оливия Челик заманила нас сюда обманом? Наше близкое знакомство очень кстати!
— Совершенно кстати, — подтвердил Портос, отправляя в рот огромный кусок морского окуня. — Ваш повар заслуживает всяческих похвал! Попробуйте халву, Атос!
— Я не ем сладкого, — улыбнулся Атос.
— Позвольте вас заверить, господа, что я не поддерживал идею Оливии, — сказал Ахмед Паша.
— Думаю так, дорогой комендант, в особенности вот в этой части её письма, — ответил Атос. — Вы читаете по-французски, надеюсь?
— Да, читаю, — подтвердил Ахмед-Паша.
— Тогда прочтите это письмо, — сказал Атос и вручил коменданту письмо Оливии.

CXXXIV. Король

Филипп возвратился с пикника, который был устроен на воздухе для увеселений двора. На этом пикнике принцесса Генриетта вела себя как Королева, тогда как настоящая Королева отказалась от участия, сославшись на головную боль.
Праздник прошел весело, если не считать одного инцидента. Принцесса, разгоряченная от подвижных игр, флирта и разогретая комплиментами Филиппа, ощущавшая всей душой свой предстоящий взлёт, почувствовала жажду и попросила прохладительного напитка. Вероятно, слуги переусердствовали со льдом, поскольку после изрядной порции ледяного напитка принцесса вдруг почувствовала озноб и общую слабость. Она попросила позволения отправиться к себе, после чего праздник завершился раньше времени.
Сердце княгини Монако наполнялось смешанными чувствами. Она по-прежнему была в фаворе, Филипп проявлял к ней много внимания, однако, она замечала, что постепенно всё его внимание переключается на принцессу. Возможно, виной было то, что княгиня числилась всего лишь фрейлиной принцессы, что помимо её воли ставило её значительно ниже Генриетты. Принцесса великолепно пользовалась своим положением, понимая, что даже настроение княгини в её власти. Давая поводы для маленьких радостей в отсутствии Филиппа и нанося незаметные уколы княгине в присутствии Филиппа, она влияла на её настроение, а оставшись наедине с Филиппом обратила его внимание на то, что княгиня проявляет гораздо больше живости, когда Филиппа рядом нет, чем в его присутствии. Это зародило в сердце Филиппа яд ревности, который постепенно овладевал всем его сердцем. Таким путем принцесса постепенно укрепляла своё влияние на Филиппа.
Вернувшись раньше времени в свой кабинет, Филипп получил известие от Юбера, что к нему прибыли два посланника от капитана д’Артаньяна, которые имеют для Короля важное послание.
— Где это послание? — спросил Филипп.
— Они утверждают, что послание устное, — ответил Юбер.
— Что ж, проси, — вздохнул Филипп, который беспокоился за здоровье принцессы Генриетты.
— Ваше Величество, капитан д’Артаньян просил передать вам на словах важное послание, — сказал де Сигаль. — Вот эти слова: «Марчиали бежал, опасность для герцога-епископа и его друга Ф».
— А вы, месье, прибыли с каким посланием? — спросил Филипп второго мушкетёра.
— Точно с этим же самым, — ответил де Паризо. — Капитан сначала хотел написать его письменно, затем передумал, и заставил выучить нас эту фразу наизусть, после чего приказал возвращаться в Лувр по разным дорогам.
— Благодарю, господа! — ответил Филипп. — Ваша услуга чрезвычайно важна, я распоряжусь, чтобы вас достойно наградили. Вы свободны.
Де Сигаль и де Паризо поклонились и вышли.
«Итак, мой брат бежал! — подумал Филипп. — Как это возможно? Неужели де Сен-Мар, который так строго охранял меня, допустил оплошность? Если бы существовала хотя бы малейшая возможность бежать, я бы ей воспользовался! Либо д’Артаньян меня предал, либо де Сен-Мар, либо в эту страшную тайну посвящены какие-то другие люди, которые вступили в заговор с Сен-Маром! Я должен выяснить это! Герцог-епископ – это, безусловно, д’Эрбле. А «Ф» – это я, Филипп. Разумеется, это не Фуке, какое мне может быть дело до Фуке? Не мог же д’Артаньян сказать мушкетёром, что в опасности Король! Он не рискнул писать письмо, следовательно, опасается шпионов, которые могли бы его перехватить. Следовательно, он знает о том, что кто-то другой причастен к этому побегу. А кто это может быть? Сен-Мар писал, что в крепость приезжал д’Эпернон, посланный Кольбером. Следовательно, Сен-Мар не может быть предателем. Д’Артаньян предупредил меня о побеге Людовика, следовательно, он тоже не может быть предателем. Итак, господин Кольбер что-то пронюхал, и он посылал д’Эпернона не из простого любопытства, он знал, что под личиной Марчиали скрывается Людовик!»
Филипп взглянул на часы. Через два часа Кольбер должен был явиться для очередного отчета по делам и для подписания различных приказов и распоряжений.
«Что ж, подождём! — решил Филипп. — Два часа ничего не изменят. Я не буду вызывать его досрочно, это позволит застать его врасплох и выведать правду!»
Филипп зазвонил в колокольчик. Вошедшему Юберу он сказал:
— Юбер, где сейчас находится герцог д’Аламеда?
— Я выясню, Ваше Величество, — ответил Юбер. — Прикажете пригласить?
— Да, любезный, — ответил Филипп.

Через полчаса к Филиппу явился Арамис.
— Ваше Величество, — поклонился Арамис.
— Герцог, — кивнул Филипп. — Я рад видеть вас в добром здравии. Но знаете ли, какое послание пришло мне от вашего друга капитана д’Артаньяна?
— Какое послание? — спросил Арамис.
— Марчиали бежал, — ответил Филипп. — Вы понимаете?..
— Я понимаю, Ваше Величество, — ответил Арамис. — Как давно?
— Посланные от капитана мушкетёры ехали сюда из городка Канны, следовательно тем же самым путём. Беглец уже может быть в Париже, — ответил Филипп.
— Что ж, я приму меры, — ответил Арамис. — Вы подозреваете кого-то в пособничестве?
— Кольбера и д’Эпернона, — ответил Филипп.
— Я же вам говорил, Ваше Величество, — улыбнулся Арамис. — Кольбера в отставку, Фуке вернуть на прежнее место, меня постоянным советником.
— Ваш Фуке всё и испортил! — недовольно ответил Филипп. — Вы, господин герцог, исчезли, меня упекли обратно в Бастилию, а затем в Пиньероль! Если бы не господин д’Артаньян, я там бы и оставался!
— Господин д’Артаньян поступил крайне благородно! — согласился Арамис. — Но его здесь нет. Полагаю, он на Крите, но скоро возвратится.
— Итак, господин герцог, что вы предлагаете предпринять, чтобы Марчиали был водворён обратно? — спросил Филипп. — Объявить розыск?
— Никак невозможно объявить в розыск человека с такой внешностью, — возразил Арамис.
— В таком случае что же? — спросил Филипп.
— Чрезвычайно усилить вашу охрану и охрану дворца, — ответил Арамис. — Никто чужой не должен быть допущен во дворец без особого разрешения.

CXXXV. Друзья

— Великолепно вы всё это устроили, д’Артаньян! — сказал Атос, когда друзья прибыли в порт Грамвус.
— После того как граф Рошфор сказал мне, что письмо было написано Оливией дю Трабюсон, догадаться об остальном было уже не сложно, — ответил д’Артаньян. — Муженёк этой дамы строил козни и мешал мне выполнять государевы приказы, а сыночек следил за мной так настойчиво, что мне пришлось захватить его в плен после того, как он попытался выстрелить мне в спину.
— Что ж, одна семейка! — согласился Портос. — И злоба у всех одинаковая.
— Мамаша у них – центр зла и подлости, — ответил д’Артаньян. — Муж подкаблучник, сын молодой ещё, но уже подпорченный. Начинающий мерзавец. Если человек в юности стреляет в спину, под старость он будет способен на любое зло.
— Сведения о герцоге Бофоре оказались выдумкой, — сказал Атос. — Куда же дальше, друзья?
— В Париж, друзья! — ответил д’Артаньян. — Арамис в большой опасности!
— В Париж! — воскликнули в один голос Атос и Портос.
— Что до меня, господа, то сообщаю вам, что Шарль-Сезар де Рошфор отправляется в Орлеан, а оттуда – в своё графство Рошфор. Я сыт по горло политикой!
— Какой же корабль мы предпочтём, господа? — спросил Атос.
— Судно «Марлин», на котором я прибыл, одно из самых быстроходных здесь, в средиземном море, — ответил д’Артаньян. — Быть может, на нём не так комфортно, как на вашем «Морже», но…
— Мы едем на «Марлине»! — ответил Атос.
— Но если на нём недостаточно еды и вина, — отметил Портос, — тогда надо бы взять запасы с «Моржа». Только никаких осьминогов, креветок, крабов и вообще никаких морепродуктов!
Через час «Марлин» уже рассекал волны Средиземного моря, унося наших героев к берегам Франции.

CXXXVI. Виконт де Бражелон 

Рауль, как помнят наши дорогие читатели, отбыл в Англию, где при дворе короля Карла II он хотел бы вновь встретиться с мисс Мэри Грефтон. Заглянем же в его комнату и прочитаем письмо, которое он только что написал, пока он его не запечатал.

«Дорогой отец! Спешу поделиться своим счастьем. Мисс Мэри Грефтон сегодня призналась мне, что испытывает ко мне те же чувства, которые, мне кажется, я нахожу у себя. Ещё в первый приезд я отметил высокие качества её души, как и необычайную красоту её лица и фигуры. Но поскольку мысли мои были лишь о Луизе, я приказал себе не видеть и не замечать всех её достоинств. Несмотря на мою холодность, уже тогда мисс Мэри выделила меня из всех своих знакомых и была чрезвычайно мила со мной. Вспоминая сейчас, как я себя с ней вёл, я думаю, что моя подчёркнутая холодность превышала границы приличия и лишь такая добрая девушка, как мисс Мэри, могла простить мне мою крайнюю отчужденность и рассеянность при разговорах с ней. Мы обсудили тысячу тем и по каждому затронутому вопросу мисс Мэри проявила чрезвычайную рассудительность. Сама она объясняет свою эрудицию чрезвычайной начитанностью, однако, я полагаю, что одно лишь чтение не могло бы создать такого ангела в женском образе, и здесь, безусловно, сказалась природа её благородного происхождения. Недаром ведь говорят на востоке, что осёл, гружённый книгами – ещё не мудрец. Поэтому её глубокий ум я не могу приписать лишь одним книгам. Отец! Она так очаровательно хмурит бровки, когда осуждает тех, кто, безусловно, этого заслуживает, и так мило улыбается, говоря о тех, кого любит, что я не перестаю любоваться её лицом и подбрасываю ей для разговора всё новые и новые темы, чтобы в очередной раз изумиться её уму и насладиться игрой эмоций на её лице.
Здесь, в Англии, все говорят о скорой войне Франции с Голландией и поговаривают, что Англия могла бы выступить союзницей Франции при условии достаточной активности и победоносности французского флота в первые недели сражений. Это значит, опять, война! Что ж, мне, офицеру, не пристало отсиживаться в тылу. Я принял решение стать морским офицером. Кое-какие навыки я уже получил во время морских походов под руководством герцога Бофора. Я напросился к герцогу Албеманлу, который зачислил меня младшим помощником капитана на корабль «Стремительный». Герцог предложил мне выбрать имя на английский манер, и теперь вашего сына зовут Рауль Батс. Надеюсь, что вскоре вы услышите о подвигах капитана Батса, дорогой отец!
Не осуждайте меня за то, что я сменил имя. Во-первых, во Франции я числюсь погибшим. Во-вторых, я и сам хотел бы порвать свои связи со страной, в которой Король не гнушается тем, чтобы воровать невест у своих подданых, потому я хотел бы сделаться английским подданым. В-третьих, мисс Мэри… Впрочем, я сделаю ей предложение не раньше, чем покрою себя славой отважного морского офицера.
До меня дошли прискорбные известия о трагической гибели вашего друга барона дю Валона в связи с тем, что барон назначил меня своим наследником. Это большое несчастье для всех нас, и, конечно, вам, мой дорогой отец, наиболее тяжело перенести эту трагическую потерю. Мне не придётся вступать в права наследства. К счастью, я, отправляясь с герцогом де Бофором на войну, написал своё завещание, заверил его у нотариуса и оставил его у Гримо. В нём я оставляю всё свое имущество, если оно будет, вам, дорогой отец, а в случае, если переживу вас, я оставляю всё вашему другу д’Артаньяну. Поскольку мы с вами, отец, числимся умершими, о чем комендант крепости Кандии составил документы, я не собираюсь воскресать, и предпочитаю оставаться в глазах всех французов в том статусе, который даровала мне судьба. Лишь моя дражайшая матушка, госпожа герцогиня де Шеврёз, и также вы и два-три самых верных друга будут знать правду. Поэтому господин д’Артаньян может вступить в права наследования моего небольшого наследства, а также огромного наследства от бедного барона дю Валона. Очень жаль, что у капитана д’Артаньяна нет детей и ему некому завещать это наследство. Я не хотел бы, чтобы оно отошло в казну. Впрочем, может быть, у него есть какие-то дальние родственники. Меня это наследство совсем не интересует. Я хочу сам обеспечивать свою жизнь, и жалованье морского офицера меня вполне устраивает. Крепко обнимаю вас, горячо любящий вас Рауль Батс де Бражелон, который, как я надеюсь, в самом ближайшем будущем сможет подписывать свои письма своим новым именем – капитан Батс».

CXXXVII. Планы на будущее 

Во время плаванья друзья делились воспоминаниями и планами на будущее.
— Знаете ли вы, что мне чрезвычайно уютно совершать плавание в обществе двух покойников, вас, Портос, и вас, Атос! — сказал д’Артаньян. — Мне чрезвычайно радостно, что вы погибли лишь на бумаге, и чёрт меня подери, если я не завидую вам! Как бы я хотел также исчезнуть из большой политики, уйти от всей этой придворной камарильи! Сейчас затевается новая война с Голландией. Лично мне Голландия ничего не сделала, я нахожу этот поход излишним.
— Я готов признать вашу правоту, д’Артаньян, — сказал Атос. — Состояние, когда тебя все считают умершим, для меня не новость. Вы знаете, что ещё в молодости я бросил своё графство и ушёл простым мушкетером. Так с лица земли исчез граф де Ла Фер и появился мушкетёр Атос. Но судьба человека, не дорожащего своей жизнью, терпящего голод, холод и безденежье и подставляющего свою грудь под шпаги и пули ради каких-то там светлых идеалов защиты Короля, Королевы, многочисленных принцев и герцогов, всё это начинает очень быстро казаться мелким, жалким, ничтожным. Смысл жизни не в войне, друг мой. Смысл жизни в самой жизни. И когда я это понял, граф де Ла Фер воскрес, а Атос умер. Но я скучал порой по жизни Атоса. Так устроен человек, он вечно тяготится тем, что имеет, и желает иметь то, что никогда не имел, а ещё пуще – то, что имел, но потерял. Однако, фальшивый придворный блеск и его истинная нравственная пустота и скудоумие сделает скептиком любого человека. А поскольку я никогда не был оптимистом, мне это надоело намного раньше, чем следовало. Уединение в Блуа скрашивалось только заботами о юном Рауле. Теперь же, когда отцовская опека могла бы только навредить ему, я стал не нужен никому, и даже себе.
— Атос, вы нужны нам! — воскликнул Портос. 
— Граф, не говорите так! — поддержал Портоса д’Артаньян. — Наша четверка крепка вашим в ней участием! Вы всегда были и будете нашей совестью и честью, оставайтесь таким, какой вы есть!
— Благодарю, друзья, благодарю, но ведь для вас я и живу, и для вас я жив, я прочие … — с этими словами Атос презрительно махнул рукой.
— Что касается меня, — ответил Портос, — я не могу сказать, что мне очень уж нравится быть покойником, но я предпочитаю это спокойствие и расслабленность той ситуации, когда Король отправлял за мной и за Арамисом целую армию. Лучше я никогда не ступлю на землю Пьерфона, чем опять буду производить длительную рекогносцировку с целью занятия более стратегически выгодной позиции и не допущения окружения с последующим пленением. Между прочим, д’Артаньян, какой способ смерти вы предпочитаете?
— Я читал небольшую книжицу про русского царя Ивана, — ответил д’Артаньян. — У этого царя был слуга, который защищал его и от внутренних врагов, и от внешних. Звали его Григорий Скуратов, или даже, кажется, у него была двойная фамилия – Лукьянович-Скуратов. По какой-то причине его прозвали Малюта. Так вот он погиб от того, что в него попало пушечное ядро во время осады одной из крепостей. Мне кажется, что для него это был наилучший выход. Ему обязательно следовало умереть раньше своего царя, поскольку иначе ему бы не поздоровилось. Наш славный Король, устроивший охоту на всех моих друзей, поплатился за это, но теперь он собирается, по-видимому, вернуться. Если это ему удастся, мне надо исчезнуть из Франции, и пушечное ядро вполне подошло бы.
— Обратитесь к Арамису! — улыбнулся Атос. — У него есть такие агенты, которые великолепно умеют инсценировать гибель во время сражения. Мы с Раулем убедились в этом на собственном опыте, даже не предполагая о таких планах на нашу жизнь.
— Зачем ходить так далеко? — вмешался граф Рошфор. — Мне думается, господа, что у меня достаточно друзей, которые могли бы обеспечить вам такую славную гибель почти на глазах у ваших подчинённых, так, что никто не заподозрит подвоха. Если у вас есть один надёжный человек из числа офицеров, который подтвердит вашу смерть, остальное я беру на себя.
— Старший лейтенант д’Арленкур, я полагаю, смог бы мне помочь, — задумчиво произнёс д’Артаньян. — Вы полагаете, что это возможно?
— Детали мы обсудим позже, — ответил Рошфор. — Ради такой шутки над Королём я, пожалуй, отложу свою поездку в Орлеан!
— Похоже, наш клуб покойников скоро увеличится на одного члена? — усмехнулся Портос. — За это следует выпить! У нас ещё осталось бургундское?
— Вы шутите, Портос! — воскликнул д’Артаньян. — Для такого случая у нас есть токайское!

CXXXVIII. Арамис 

Герцогиня де Шеврёз заперла двери на задвижку, намылила щёки Людовика и взяла в руки бритву. Она успела обрить лишь одну щёку Короля, когда в её двери кто-то очень настойчиво постучал.
— Ах, ко мне нельзя! — воскликнула герцогиня. — Я не одета!
— Что вы говорите, герцогиня! — донёсся из-за двери голос Арамиса. — Вы полагаете, что меня это остановит? Открывайте, или я выломаю двери!
— Ваше Величество, это д’Эрбле! — шепнула герцогиня Людовику. — Вам необходимо спрятаться. Ступайте в мой будуар.
— А если он заглянет туда? — обеспокоенно спросил Людовик.
— Не волнуйтесь, он туда не заглянет, я вам это обещаю! — твердо ответила герцогиня.
— Герцогиня, вы медлите? Я считаю до пяти и ломаю двери! — прорычал Арамис. — Один! Два! Три!
— Погодите, Анри! Дайте мне время, чтобы накинуть хотя бы что-то на себя! Я уже иду! — прокричала герцогиня и поспешила открыть задвижку.
— Он у вас? — спросил Арамис, внимательно оглядывая комнату.
— Что я вижу! — кокетливо воскликнула герцогиня. — Господин д’Эрбле наконец-то стал ревновать меня! Я была бы счастлива каких-нибудь тридцать или двадцать лет назад, но сейчас это всего лишь ребячество. Впрочем, это очень мило! Такое незнакомое чувство…
— Герцогиня, не шутите со мной, — холодно сказал Арамис. — Вы знаете, кого я здесь ищу.
— Здесь можно искать только меня, — засмеялась герцогиня, — но вы перестали меня искать уже очень давно.
— Если бы я и сомневался в правильности своей догадки, то закрытая на щеколду дверь и ваше смущение меня окончательно убедили, — продолжал Арамис. — Ведь вы никогда не запирали двери.
— Я была не одета, я же сказала! — воскликнула герцогиня.
— Вы даже не узнали, кто к вам стучит, — возразил Арамис. — А это могла быть всего лишь ваша горничная. Вы бы ей тоже не открыли?
— В моём возрасте очень важно, чтобы все видели меня в соответствующем виде, — резко произнесла герцогиня. — Никакая пудра не нужна, пока ты молода, но когда тебе уже немного за тридцать, малейшая неряшливость в румянах или пудре недопустима.
— Немного за тридцать, герцогиня? — переспросил Арамис с иронией.
— Ах, не придирайтесь к словам! — отмахнулась Мария. — Я лишь говорю, что и горничные не должны меня видеть с неряшливым лицом.
— Я должен обыскать ваши комнаты, сударыня, — твёрдо сказал Арамис.
— Вы забыли, с кем имеете дело? — усмехнулась герцогиня. — Я никогда не занимаю комнат, из которых нет двух выходов. Если бы я хотела кого-то спрятать от вас, я бы выпустила его из второго выхода, и вы всё равно никого бы не нашли.
— Этого я не учёл, — с досадой ответил Арамис. — Надо было поставить своего человека у вторых дверей.
— Своего человека! — передразнила Мария. — Когда-то я была для вас своим человеком, а теперь вы предпринимаете какие-то действия против меня. Как непостоянны мужчины!
— Не берусь спорить с вами, герцогиня, учитывая ваш огромный опыт, — улыбнулся Арамис.
— Вы нахал, Анри! — воскликнула герцогиня кокетливо. — Ах, почему я вам всегда всё прощаю?
— Итак, он у вас был, и он от вас ушёл, — подытожил Арамис. — О чём вы договорились? Впрочем, если вы скрываете правду, значит, вы с ним заодно.
— Да скажите же, наконец, о ком вы говорите? — спросила герцогиня.
— Вы прекрасно понимаете меня, мадам, — жестко ответил Арамис. — Я говорю о человеке, который разрушил счастье вашего сына, Рауля де Бражелона. Я говорю о человеке, который отдал приказ арестовать и казнить его, вашего сына, а также отца этого вашего общего ребёнка, графа де Ла Фер. Этому человеку вы намереваетесь помочь вернуть себе власть для того, чтобы он довёл до конца то, что ему не удалось, чтобы он расправился со мной и с капитаном д’Артаньяном. Вы этого хотите?
— Но… Разве он… В самом деле? Я ничего не знала… — пробормотала герцогиня.
— Вы всё знали, герцогиня, — жестко и холодно ответил Арамис. — Вы всегда всё знаете. Вы знаете всё, что вам хочется знать, и не принимаете к сведению то, что вы не хотите знать. В этом вся вы. Вы вовлекали в свои интриги знатных дворян, принцев, герцогов и королей, и никогда вас не смущало то, что кто-то из них поплатился свободой, а кое-кто и головой. Вы шли шутя по головам. И теперь вы готовы разрушить то, что создавалось кропотливо и долго! Вы поможете ему вернуть свою власть для того, чтобы вновь заточить в тюрьму его брата, который имеет ничуть не меньше прав занимать это место, и который всю свою жизнь провёл в заточении!
— Это ваш мужской взгляд на вещи, который, быть может, отличается от взгляда женщины, потому что у неё кроме холодного рассудка вдобавок есть ещё и сердце, — горячо воскликнула герцогиня.
— Вы хотели сказать не вдобавок, а вместо? — сказал Арамис с сарказмом. — Он настолько жалок, что вызвал ваше сочувствие?
— Он – мой Король, и ваш, Анри, тоже, — ответила герцогиня с жаром. — Вы давали ему присягу!
— Священнослужители не присягают Королю, — возразил Арамис.
— Вы присягали его отцу! — возразила герцогиня.
— Да, я присягал ему, будучи мушкетёром, и обещал быть верным слугой также и его сыну, — согласился Арамис. — В чём вы видите непоследовательность? Разве тот, другой, не сын того Короля, которому я присягал?
— Ах, поступайте, как знаете, в я это не вмешиваюсь, — ответила герцогиня. — Вы убедились, что у меня его нет, так оставьте меня, прошу вас. У меня разболелась голова.
— Я вас предупредил, герцогиня, — ответил Арамис. — Не вставайте у меня на пути, иначе я вас раздавлю.
После этих слов Арамис вышел их комнаты герцогини, хлопнув за собой дверью.
«Ей ни в чём нельзя верить, — подумал Арамис. — Её так возбуждает мысль, что от её действий зависит судьба Франции, что обо всём остальном она забывает».
«Если бы он видел во мне прежнюю Мари, если бы назвал меня Мария, если бы он попросил помощи, если бы он сказал те самые слова, которые говорил мне много лет назад, я бы, кажется, сделала всё, что он просит, — подумала герцогиня. — Он требует, он пытается меня запугать, он не видит во мне человека, я для него вещь. Я не стану помогать ему. А граф де Ла Фер… Ведь Людовик считает его погибшим! Рауль навсегда покинул Францию. Д’Артаньян сам сумеет за себя постоять. Анри боится только за себя».
— Ваше Величество, опасность миновала, — сказала герцогиня, открывая двери в будуар. — Выходите, и мы продолжим ваше бритьё.

Арамис немедленно после посещения герцогини отправился к Филиппу.
— Плохие новости, Ваше Величество, — сказал он Филиппу. — Людовика где-то прячет герцогиня де Шеврёз. Велите установить за ней слежку, и учтите, что в её апартаментах два входа. Следует поставить верных людей, чтобы они не спускали глаз ни с одного из этих выходов. Рано или поздно, он придёт к ней, и тогда мы его возьмём.
— Ах, оставьте это! — воскликнул Филипп. — Мне сейчас не до того. Знаете ли вы, что принцесса Генриетта сегодня умерла?
— Это ужасно, Ваше Величество, — ответил Арамис. — Это может серьёзно рассорить Францию с Англией и плохо отразиться на отношениях с Испанией. Следует созвать консилиум врачей, чтобы достоверно установить причины этого несчастья и широко опубликовать их. И всё же сейчас есть дела важней, чем предаваться горю.
— Есть дела поважней, говорите вы? — горестно воскликнул Филипп. — Что может быть важней смерти моей невестки, жены моего младшего брата?
— То дело, о котором я говорю, важней! — ответил Арамис. — Не забывайте о другом вашем брате и о той опасности, которую он для вас представляет!
— Вероятно, у вас совсем нет сердца! — воскликнул Филипп.
«Вот уже второй человек за этот вечер называет меня бессердечным, — подумал Арамис. — Филипп – хороший человек, и, к тому же, сентиментальный. Но приличествует ли сентиментальность настоящему Королю Франции? Быть может, я напрасно пытаюсь его защитить? Быть может, лучше предоставить событиям идти своим чередом? Должен ли я слушать свой ум, или на этот раз я должен прислушаться к голосу сердца?» 

CXXXIX. На корабле 

Судно «Марлин» уже приближалось к берегам Франции, когда д’Артаньян решил обсудить с друзьями возникшую коллизию. Выбрав удачный момент, когда Рошфор увлёкся беседой с капитаном, он, приложил палец к губам и указал глазами в направлении Рошфора, после чего вполголоса произнес:
— Надо кое-что обсудить.
— Мы слушаем, — ответил Атос за себя и за Портоса.
— Знаете ли, господа, в Париже могут возникнуть серьёзные беспорядки, — сказал д’Артаньян, — и невольной причиной этого являюсь я, ваш простодушный и излишне доверчивый Шарль д’Артаньян.
— Вы говорили, что Арамис в опасности, — напомнил Атос. — Это связано с тем, о чём вы говорите?
— Теснейшим образом, — ответил капитан. — Помните его затею с заменой Людовика на его брата? Я её осуществил.
— В таком случае, Арамис избежал серьёзной опасности, — заметил Атос. — Стало быть, эта операция провалилась?
— И да, и нет, — продолжал д’Артаньян. —  Насколько я могу судить, пока ещё ничего фатального не случилось, но это может случиться в любую минуту. Дело в том, что у меня не хватило духу заключить Короля в крепость Пиньероль, как простого преступника.
— Вы всегда были более благородны, чем хотели казаться, д’Артаньян, — сказал Атос. — Я вас понимаю. И как же вы поступили? 
— На соседнем острове имеется аббатство, туда я его и отправил, — ответил капитан. — Мне удалось убедить Короля, что его шансы на возвращение трона ничтожны. Волею случая он получил на лбу отметины, и я уверил его, что они сохранятся навсегда. Но отметины появились в результате лишь незначительного повреждения самого поверхностного слоя кожи, так что я догадывался, что они скоро сойдут. По-видимому, так и произошло. Людовик сообразил, что шанс не упущен и сбежал из аббатства. Я узнал об этом случайно, поскольку заехал туда по пути, чтобы проведать Его Величество и узнать, не нужно ли ему чего-либо. Я опоздал всего на пару дней. Сейчас Людовик, вероятно, уже в Париже.
— И вы, зная об этом, отправились спасать нас? — восхитился Портос. — Ведь вам следовало пуститься в погоню за Королем! Если он возвратит себе трон, он ведь вас отправит в Бастилию.
— О, это вовсе не обязательно! — возразил д’Артаньян. — Весьма маловероятно, что Король так поступит, можете на этот счет не беспокоиться, дорогой Портос!
— Ну, тогда всё хорошо! — радостно ответил барон. — Если вам, д’Артаньян не угрожает Бастилия, тогда вы были совершенно правы, что поспешили к нам на выручку!
— Портос, ему угрожает виселица! — возразил Атос.
— В самом деле? — удивился Портос. — Д’Артаньян, вы имели в виду именно это, когда сказали, что Бастилия вам не грозит?
— В точности это, — согласился капитан. — В лучшем случае я могу надеяться, что Король заменит повешение на обезглавливание. Не могу сказать, что за такую милость я буду ему чрезвычайно признателен, хотя, по-видимому, следует поблагодарить и за такое.
— И вы, зная о такой опасности, спешите в Париж? — спросил Портос.
— Но ведь там Арамис, — ответил д’Артаньян. — Разве я могу его оставить там одного?
— Значит, на плаху взойдём мы все четверо, — спокойно сказал Атос. — Это будет достойным завершением нашей жизни и возвеличит нашу дружбу.
— Атос, я вас прошу, не преувеличивайте значение красивых жестов! — возразил д’Артаньян, поморщившись. — Уверяю вас, мне не будет более приятным болтаться на верёвке от сознания того, что рядом со мной будут повешены все мои друзья. Я предпочитаю иное развитие событий. Не забывайте, что вас и Портоса считают погибшими! Это – наши козыри, мы должны извлечь из этого как можно больше пользы. А вы предлагаете пойти и сдаться юному Людовику только потому, что он может иметь намерения устранить двоих из нас! Пока нас четверо, нас не так-то легко вычеркнуть из жизни!
— Но нас двоих уже вычеркнули, — улыбнулся Портос.
— Подобный вариант подходит и для меня, — согласился д’Артаньян. — Вот почему я заговорил об инсценировке гибели от пушечного ядра. Впрочем, я сказал чистую правду и о том, что мне надоело быть офицером на побегушках, даже если Король вручит мне маршальский жезл. Так что обстоятельства, о которых я говорю, только укрепляют меня в моём решении.
— А как же Арамис? — спросил Портос.
— Я надеюсь, что на него распространяется неприкосновенность посла Испании, — сказал д’Артаньян. — Но это не сможет защитить его от яда или от нападения грабителя из-за угла. В этом случае Король заявит, что он не при чём. Поэтому единственное, что его по-настоящему защищает, это то, что он нужен Королю, поскольку нужен Франции, вне зависимости от того, кто будет Королем, Филипп или Людовик.
— Знаете ли, д’Артаньян, отец Людовика очень часто пренебрегал интересами государства во имя интересов семьи, — сказал Атос. — Поэтому можно ожидать, что его сын сможет пренебречь интересами государства в интересах личной безопасности. Кроме того, за нанесённую обиду всегда ведь так хочется отомстить!
— Вот потому мы и спешим в Париж! — ответил капитан. — Впрочем, я предупредил Арамиса в двух посланиях, одно из них обязательно дойдёт.
— Значит, наша задача – схватить Людовика и упрятать в тюрьму? — простодушно спросил Портос.
— По всему выходит, что так, — ответил д’Артаньян, — но, поверьте, это не легко сделать. 
— Чепуха! — воскликнул Портос. — Вчетвером мы победим три десятка солдат!
— Ну, во-первых, их может оказаться не три десятка, а три тысячи, — возразил д’Артаньян, — а во-вторых, я имел в виду трудность совсем иного рода.
— Д’Артаньян имеет в виду, что решение заточить законного Короля Франции в тюрьму – это очень непростое решение, — пояснил Атос. — Кроме того, всегда есть выбор.
— Какой выбор? — спросил Портос.
— Либо убрать Людовика, либо попробовать договориться с ним и убрать Филиппа, — пояснил д’Артаньян.
— Но ведь Людовик – наш враг, а Филипп – наш друг! — воскликнул Портос. — Или я чего-то не понимаю?
— Так было, когда Людовик хотел заморить меня и Арамиса голодом до смерти, — сказал д’Артаньян. — Но времена меняются, и люди тоже изменяются. Людовик уже не тот, и Филипп тоже уже не тот.
— Значит, мы должны выбрать такого Короля, при котором нам четверым будет лучше? — спросил Портос.
— Ах, дорогой вы мой Портос! — воскликнул д’Артаньян. — Если бы всегда все дела решались так просто!
— Мы должны выбрать того Короля, который будет лучшим Королем Франции, — твёрдо ответил Атос. — Только в этом случае мы будем жить дальше с чистой совестью.
— А что же будет с нами, если окажется, что Людовик для Франции лучше, чем Филипп? — спросил Портос.
— Это, друг мой, уже не столь важно, — ответил Атос с улыбкой.
— Да, Атос, вы, несомненно, правы! — согласился д’Артаньян. — Вы правы, как всегда! 
— Но как же мы узнаем, какой Король для Франции лучше? — спросил Портос.
— Если ты не знаешь, что ждёт тебя за дверью, открой её, — ответил д’Артаньян. — В Париж! 
— В Париж, — согласился Атос.
— В Париж, чёрт возьми! — воскликнул Портос.

CXL. Лувр 

— Ваше Величество, — сказал Кольбер Филиппу, — мне кажется, что необходимо провести тщательное расследование причин гибели принцессы Генриетты.
— Это уже делается, — холодно ответил Филипп, вглядываясь в лицо Кольбера.
— Следует особое внимание обратить на деятельность шевалье де Лоррена, — продолжал Кольбер. — Имеются весомые основания подозревать его причастность к этой смерти.
— Подозревать?! — воскликнул Филипп, который только и искал повода ссоры с Кольбером. — Разве подозрения могут лежать в основе судебных разбирательств? Если вы знаете что-то определённое, говорите! Если же вы ничего не знаете, молчите!
— Я именно такими принципами и руководствуюсь, Ваше Величество, — ответил Кольбер. — Поэтому я прошу расследовать, чтобы мы могли знать.
— Кольбер, оставьте де Лоррена в покое! — воскликнул Филипп. — Шевалье прекрасно организует королевские развлечения, и вас, по-видимому, раздражает, что я провожу больше времени в его обществе, чем в вашем! Но вы забываете, что хотя я и Король, я не перестаю быть человеком. Я нуждаюсь в отдыхе, в развлечениях, в веселье, в конце концов!
— Нам приходится готовиться к войне, Ваше Величество, — напомнил Кольбер. — Развлечения могут подождать до полной победы.
— До полной победы! — воскликнул Филипп. — Сколько придётся ждать? Вы знаете, что такое ждать, господин Кольбер? Вы ничего об этом не знаете. А я знаю! Да, да, я знаю, что такое ждать! Ждать, когда у тебя нет никакой надежды на то, что что-то изменится. Ждать, когда кажется, что проходят бесконечные дни, часы, месяцы… Вы не поймёте меня!
— Я понимаю, что Ваше Величество говорит о времени, когда кардинал Мазарини не давал вам должной власти… — пробормотал Кольбер.
— Вы ничего не понимаете, Кольбер! — перебил его Филипп. — Я не знаю, сколько мне выпадет времени! Я полагал, что я буду наслаждаться беседами с принцессой, и вот видите! Её уже нет. Быть может, завтра не станет меня! А вы говорите, чтобы я отказывал себе в маленьких развлечениях, отказался от отдыха, и думал только о политических делах?
— Ваш достопочтимый батюшка, Король Людовик XIII, не любил заниматься политикой, — припомнил Кольбер. — Он назначил кардинала Ришельё первым министром Франции, и кардинал неплохо справлялся с этим.
Филипп резко повернулся лицом к Кольберу и пристально взглянул в его глаза.
— Вы хотите быть первым министром? — сухо и жёстко сказал он. — Знаете ли вы, что Ришельё стал самодержавным хозяином страны, настоящим и фактическим Королём, тогда как мой отец стал формальным парадным придатком к кардиналу? Вы этого хотите? Вы желаете стать настоящим Королём Франции, отводя мне место придворного попугая, который расшаркивается с дипломатами и волочится за каждой юбкой? Чтобы я сузил свои интересы до гастрономических удовольствий, охоты, карточной игры, галантных похождений?
«Это итак уже почти произошло, — подумал Кольбер. — Занимайся политикой сам или позволь заниматься ей мне, или найди другого человека!»
— Что же вы молчите, господин Кольбер? — нетерпеливо спросил Филипп.
— Ваше Величество совершенно правы, что не хотите назначать первого министра, и я ни в коей мере не претендую на этот пост, — поспешил заверить Филиппа Кольбер. — Я лишь хотел бы, чтобы ваше внимание к проблемам государственного управления было чуть большим, а внимание к развлечениям, организуемым шевалье де Лорреном, чуть меньшим. При дворе уже говорят, что Король…
— Что же вы замолчали? — спросил Филипп. — О чём говорят при дворе? И кто смеет что-то говорить обо мне за моей спиной?
— Простите, Ваше Величество, я имел в виду, что некоторые вопросы государственного управления решаются слишком долго, или же не решаются вовсе, — сказал Кольбер.
— Посмотрите, сколько времени мы с вами потратили на пустое препирательство! — отмахнулся Филипп. — Сколько бумаг я мог бы успеть подписать за это время!
— В таком случае, не будем терять время и приступим к рассмотрению самых срочных приказов, — сказал Кольбер, раскрывая свою папку.
— Хорошо, но прежде скажите мне, зачем вы посылали д’Эпернона в Пиньероль? — спросил Филипп.   
— Я хотел, чтобы он привёз мне Фуке, дабы я мог переговорить с ним о тех вопросах, о которых я уже имел честь докладывать, — ответил Кольбер.
— Ложь! Вы отправляли его ещё до того, как я отправил туда Фуке! — возразил Филипп.
— Позвольте объяснить, — проговорил Кольбер.
— Вы пренебрегли моим приказом не совать нос, куда не следует! — продолжал Филипп. — Кольбер, я отправляю вас в отставку. Будьте любезны передать дела государственному секретарю Летелье. Я вас больше не задерживаю.
— Ваше Величество, вы совершаете большую ошибку, — спокойно произнёс Кольбер.
— Большую ошибку совершаете вы, Кольбер, — ответил Филипп. — Точнее, вы её уже совершили. И благодарите Господа за то, что я не отправляю вас в Бастилию.
Кольбер положил папку с заготовленными на подпись документами на столик Людовика, поклонился и вышел из кабинета Короля.
В этот момент Филипп услышал скрип дверцы и оглянулся. Дверца зеркального шкафа раскрылась и из шкафа вышел Людовик.
— Филипп, вы отправили в отставку Кольбера? — воскликнул Людовик. — Что же будет с Францией?
— Как вы сюда попали? — воскликнул Филипп. — Я вызову охрану!
— Не спешите, Филипп, — ответил Людовик. — Я тоже могу вызвать охрану. И кого из нас, по-вашему, они должны слушаться? Кого из нас они должны арестовать? Мы похожи как две капли воды. Мы находимся вдвоём в этом кабинете. В моём кабинете. Как я ждал этого момента!
— Я скажу, что вы – самозванец, — неуверенно сказал Филипп.
— Я скажу то же самое про вас, — ответил Людовик.
— Итак, мы будем соревноваться в том, кому больше поверят? — спросил Филипп. — Пролагаете, что наши шансы равны? Я легко докажу, что я – это я, поскольку я знаю, о чем говорил вчера, неделю назад, и месяц назад, тогда как вы…
— Я докажу, что я – Король Франции, — ответил Людовик, — поскольку я знаю многое из того, чего не знаете вы, что происходило год назад, два года назад, всю мою жизнь за исключением нескольких последних месяцев!
— Посмотрим, кто победит! — воскликнул Филипп, направляясь в двери.
— Постойте, брат мой! — удержал его Людовик. — Я знаю, что судьба сыграла с нами злую шутку, и я знаю, что на вашу долю выпало больше страданий, чем на мою. Я также признаю, что я слишком круто поступил с вами, направив обратно в Бастилию, а затем в Пиньероль. Я прошу у вас прощения за это. Но мы с вами обязаны думать о благе Франции. Сейчас только четыре человека кроме нас с вами знают о нашей тайне. Это — Фуке, капитан д’Артаньян, герцогиня де Шеврёз и ваннский епископ д’Эрбле. Фуке арестован и никому ничего не сможет сказать. Остальные трое будут молчать, я в этом убежден. Если вы сейчас откроете двери, через минуту об этой тайне будет знать ещё несколько человек, завтра об этом будет знать весь Париж, послезавтра – вся Франция, а через неделю – весь мир. Франция расколется на два враждебных лагеря, окружающие страны не преминут воспользоваться её ослаблением, чтобы отхватить себе лакомые куски. На Францию немедленно нападёт Турция и Голландия, затем Англия захватит наши северо-западные морские порты, Турция – южные порты, Испания также отхватит изрядный кусок. Восстанет Бретань. Страну ждёт хаос и гражданская война. Вы этого хотите?
— Я ничего не хочу знать об этом! — возразил Филипп. — Я буду бороться за свои права всеми возможными средствами.
После этих слов Филипп подошел к дверям и резко распахнул их.
В дверях он встретил капитана д’Артаньяна. Рядом с ним стоял герцог д’Аламеда.

CXLI. Выбор 

С первого взгляда д’Артаньян безошибочно оценил ситуацию.
— Здравствуйте, Ваши Величества, — спокойно сказал он и поклонился обоим братьям.
— Добрый день, Ваше Величество и монсеньор, — сказал Арамис так, что не было понятно, которое из двух обращений относится к Филиппу, а которое в Людовику, после чего он закрыл двери кабинета изнутри на задвижку.
— Посмотрите, д’Эрбле, к чему привели ваши преступные действия! — воскликнул Людовик.
— Д’Артаньян, как вы допустили, что он бежал? — воскликнул Филипп. — Я прикажу повесить Сен-Мара!
— Де Сен-Мар ни в чём не виновен, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. — Я не привозил к нему Короля Франции Людовика XIV, поскольку не счел себя вправе так поступать. Король находился в аббатстве.
— Перестаньте называть этого самозванца Вашим Величеством! — воскликнул Людовик. — Сен-Мар, действительно, ничего не знал, и он ни в чём не виноват, — добавил он, обращаясь к Филиппу. — Повесить его было бы несправедливо. Это очень честный человек и исправный офицер.
— Господин д’Артаньян, арестуйте моего брата! — твердо произнёс Филипп.
— Капитан д’Артаньян, арестуйте моего брата, — сказал Людовик.
— Маршал Франции господин д’Артаньян, исполняйте приказ и арестуйте Людовика, — распорядился Филипп.
— Главный маршал Франции господин д’Артаньян, арестуйте Филиппа, — сказал Людовик.
— Первый министр Франции господин д’Артаньян, арестуйте Людовика, — вскричал Филипп.
— Подождите, господа Короли, — возразил д’Артаньян. — Главный маршал Франции только один, и пока ещё господин Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн не оставил эту должность, насколько я знаю. Первого министра во Франции нет, и, надеюсь, не будет.
— Как не будет и двух Королей у Франции, — наконец-то подал голос и Арамис, который всё это время с интересом наблюдал за происходящим.
— Да, это так, — согласился д’Артаньян. — Я клянусь своей жизнью! Да что там! Я клянусь своей честью, честью Шарля д’Артаньяна, что из этой комнаты выйдет только один Король Франции. 
— А что же будет со вторым? — спросил Филипп д’Артаньяна.
— Это будет решать первый, он же единственный Король, — ответил Арамис, хотя вопрос был задан не ему.
— Согласен, — сказал д’Артаньян. — Этот вопрос можно пока считать второстепенным.
— Он только обещал сделать вас маршалом, д’Артаньян, но так и не сделал, — сказал Филипп.
— Как и вы, — ответил Людовик.
— Некоторая необязательность вашего брата меня не раздражает, — сказал д’Артаньян Филиппу. — Он обещал меня заморить голодом в Бастилии вместе с господином д’Эрбле, он обещал меня повесить, также обещал меня сгноить в Пиньероле. Я предпочитаю, чтобы все обещания, которые дал мне Его Величество, не были исполнены, нежели чтобы все они были исполнены в точности.
— Я отправил в отставку Кольбера! — воскликнул Филипп. — Я могу вернуть Фуке!
— Вы отправили в отставку Кольбера? — в удивлении переспросил д’Артаньян.
— Вы согласны вернуть Фуке на должность суперинтенданта финансов? — с таким же удивлением спросил Арамис.
— Да, я говорю это совершенно серьёзно! — ответил Филипп.
— Монсеньор, именем Короля я арестую вас, — холодно сказал д’Артаньян Филиппу.
— Будьте любезны, надеть эту маску, — добавил Арамис, доставая из кармана тряпичную серую маску, закрывающую всё лицо.
— Ваше Величество, прикажете доставить арестованного в крепость Пиньероль под именем Марчиали? — спросил д’Артаньян Людовика.
— Нет, в Бастилию, под именем Эсташ Доже, — ответил Людовик. — Приказ я сейчас напишу. И вот ещё что. Де Безмо отправляется в отставку. На должность коменданта Бастилии я назначаю де Сен-Мара, который должен прибыть в Бастилию с двумя своими заключенными, Марчиали и Фуке. Оба они должны содержаться в Бастилии в одиночных камерах. Правила содержания Эсташа Доже – такие, какие были закреплены моим предшествующим приказом относительно заключенного Марчиали. До прибытия де Сен-Мара господин де Безмо сохраняет свою должность коменданта Бастилии, но под контролем господина капитана королевских мушкетеров д’Артаньяна, который будет нести дежурство в Бастилии до прибытия де Сен-Мара. Господин герцог д’Аламеда, на сегодня я вас больше не задерживаю, у вас, полагаю, много дел по решению множества дипломатических вопросов для дальнейшего укрепления военного сотрудничества Испании и Франции. Лишь одна небольшая просьба: господин Кольбер возвращается на свой пост, решение о его отставке отменяется, я прошу вас, сообщите ему об этом, господин герцог. У меня сейчас очень много других срочных дел.
Д’Артаньян и д’Эрбле поклонились Людовику и положили правые руки на эфесы своих шпаг. Увидев этот жест, Филипп надел предложенную ему маску и, склонив голову, вышел из кабинета Короля в сопровождении д’Артаньяна и Арамиса. 
После того, как они ушли, в двери зашёл секретарь Короля, Юбер.
— Ваше Величество, к вам пришёл шевалье де Лоррен, — сказал он.
— Пусть убирается, — отмахнулся Людовик. — Мне не до него.

CXLII. Мост Пон-Нёф 

В ночь, предшествующую описанному в предыдущей главе событиям, два дворянина не спеша прогуливались по мосту Пон-Нёф, пристально вглядываясь в темноту.
— Глядите-ка! — воскликнул тот, что был заметно выше ростом. — Кажется, то, что надо.
— Приятель, постойте-ка! — воскликнул второй. — Не спешите с этим делом! Прежде уделите нам пять минут. 
— Идите вы ко всем чертям! — ответил голос из темноты.
— Мы уйдём, непременно, и не будем мешать вам закончить начатое! — ответил тот, что повыше. — Но нам кажется, что у нас есть предложение, которое может вас заинтересовать.
— Ну что ещё вам надо? — недовольным голосом спросил человек, которого окликнули эти два дворянина.
После этих слов к ним подошёл бродяга в рваной одежде.
— Простите, ради Бога, — сказал высокий. — Нам показалось, что вы решили спрыгнуть с этого моста.
— Кому какое дело, что я решил сделать? — грубо ответил бродяга. — Я сам могу распоряжаться своей жизнью.
— Это, безусловно так, — ответил второй. — Но, быть может, вы согласились бы выслушать наше предложение относительно другого варианта?
— Я сыт по горло этой жизнью и решил её закончить здесь и сейчас, — ответил бродяга. — Мне надоела нищета, в которой я пребываю. И я не желаю удлинять эту постылую жизнь ни на один день!
— Если бы мы предложили вам провести ещё некоторое время в тепле, так, чтобы вас кормили изысканными блюдами, вы носили тончайшее мягчайшее бельё и весьма пристойную одежду, и это вам ничего бы не стоило, то и в этом случае вы отказались бы с нами разговаривать и предпочли бы прыгнуть с моста в Сену? — спросил тот, что был ниже ростом.
— А в чём здесь подвох? — спросил бродяга. — Что вы мне предлагаете?
— Просто не прыгать с моста и не умирать хотя бы некоторое время, — ответил высокий. — Если наши условия покажутся вам обременительными, вы сможете вернуться к своей идее покончить жизнь в любой момент, и, поверьте, вам никто не будет в этом мешать!
— А что я должен буду за это сделать? — недоверчиво спросил бродяга.
— Всего лишь сесть в тюрьму, — ответил второй. — Вам надо будет заменить одного человека, которому там не место.
— В тюрьму?! — воскликнул бродяга. — Вы хотите упечь в Бастилию ни в чём не повинного человека? Это же беззаконие!
— Мы просто предложили вам альтернативу, — ответил тот, что пониже. — Ваша воля согласиться или отказаться. Если вам кажется самоубийство более привлекательной перспективой, воля ваша.
— Да кто вы такие, чёрт бы вас побрал? — воскликнул бродяга.
— Мы волонтёры, которые по своей прихоти решили уменьшить количество самоубийц в Париже, — ответил высокий.
— Вы бы лучше уменьшили число бандитов и грабителей! — возразил бродяга. — Прогуляйтесь к мосту Менял. Там полно убийц, грабителей и насильников. Берите любого и увозите в Бастилию.
— Что ж, благодарю за идею, — ответил тот, что пониже, и вложил бродяге в руку кошель.
— Что это? Золото? Мне? — спросил бродяга. — Да меня же с ним упекут в вашу Бастилию! Не надо! — и он вернул кошелёк
— Тогда возьмите это, — сказал высокий и положил на руку бродяге кошелек побольше. — Здесь серебро, мой друг. Оно не вызовет никаких подозрений.
— Просим прощения за то, что помешали вам исполнить ваше намерение, — сказал тот, что пониже. — Вы можете вернуться к реализации своих планов ночного купания.
— Зачем? — удивился бродяга. — Я теперь богат! Я выкуплю Мадлен из борделя и женюсь на ней!
— В таком случае, если вам через некоторое время придёт в голову вернуться к своей идее ночного купания, мы просим не винить нас за это, — сказал тот, что пониже. — Идёмте, Портос. Этот человек сам выбрал свою судьбу. Нам надо поспешить к мосту Менял.

Подойдя к мосту Менял, наши друзья, Атос и Портос, которых, вероятно, наши читатели уже узнали, действительно, вскоре услышали крики двух женщин, призывавших спасти их от уличных грабителей.
Выхватив шпаги, друзья кинулись на помощь к несчастным. Трое грабителей также были вооружены. Они попытались оказать сопротивление, вследствие чего завязался бой, в котором Портос быстро проткнул одного из негодяев, а Атос, другого.
— Сдавайтесь! — воскликнул Портос третьему.
— Аккуратней, Портос, не проткните его! — напомнил Атос.
— Я сдаюсь, сдаюсь! Только не убивайте! — закричал грабитель, видя, что двое его подельников уже не смогут больше никогда заняться своим подлым ремеслом.
— Не жалейте этого негодяя, господа! — воскликнула одна из женщин. — Эти трое – подлые убийцы! Они убили мою сестру и матушку!
— На них столько крови, что их не отмоет никакая река, — подхватила вторая. — Надеюсь, что эти двое уже никогда никого не убьют.
— Сударь, вы заслужили жестокое наказание, — сказал Атос оставшемуся в живых негодяю. — Вас следовало бы убить, как и этих двух негодяев, но ваша судьба будет немного легче. Вяжите его, Портос.
— Ах, господа! — воскликнула первая женщина. — Как мне отблагодарить вас?
— Сударыни, не прогуливайтесь больше в таких местах в такое позднее время, вот всё, чего мы от вас хотим, — сказал Атос.
— Надеюсь, среди них нет той самой Мадлен, о которой говорил этот бедолага на посту Пон-Нёф, — проворчал Портос.

CXLIII. Карета герцога 

Д’Артаньян и Арамис вывели из Лувра человека в серой тряпичной маске и завели в большую карету с гербом герцога д’Аламеда. Капитан ещё раз развернул приказ Короля, написанный Людовиком собственноручно.
— Всё верно, — сказал он.
— Едем в Бастилию, — сказал Арамис кучеру, и карета помчалась по булыжной мостовой по направлению, указанному герцогом.
Проехав две улицы, карета остановилась рядом с другой такой же каретой.
— Прошу вас выйти, монсеньор, — сказал д’Артаньян. — Мы поменяем карету.
Филипп повиновался и вышел из кареты. Войдя в другую карету, он увидел, что в ней сидят три человека в масках.
— Кто вы? — спросил он.
— Не бойтесь, монсеньор, — сказал д’Артаньян. — Двое из этих людей – наши друзья, а третьего мы забираем.
После этого Арамис и д’Артаньян взяли под руки человека в серой маске, сидящего между двумя другими, и вывели его из кареты, а на его место предложили сесть Филиппу.
— Кто вы такие и что вам от меня нужно? — спросил Филипп.
— Я – граф де Ля Фер, — сказал один из них, снимая маску.
— А я барон дю Валон де Пьерфон де Брасье, — сказал второй.
— Куда вы меня везёте? — спросил Филипп.
— Монсеньор, мы с вами покинем Францию, мы поедем в прекрасное место в Шотландии, которое называется Монквиль, — сказал Атос. — Там вы сможете вести жизнь спокойную, счастливую, и радостную. Вы не будете узником Бастилии, потому что так решили мы. Мы считаем, что тюрьма, любая тюрьма – не место для принца, сына Короля Людовика XIII и внука Генриха IV. Подобная судьба оскорбляет всю королевскую династию.
— А кто же этот другой человек, который сидел здесь до меня? — спросил Филипп.
— Это разбойник, который грабил и убивал беззащитных женщин вблизи моста Менял, — сказал Портос. — Его следовало бы убить за его злодеяния, но мы решили, что он сможет посидеть в крепости вместо вас.
— Наши друзья отвезут его в крепость Пиньероль, монсеньор, — сказал Атос. — Если, конечно, вы не возражаете против этого плана.   
— Планы изменились, мы отвезём его ближе, в Бастилию, — сказал д’Артаньян, заглядывая в карету. — Отныне имя этого негодяя – Эсташ Доже. Ну что, монсеньор, вы не передумали? Куда вы предпочитаете направиться? В Бастилию или в Монквиль?
— В Монквиль, разумеется! — ответил Филипп.
— Ну что ж, нас это устраивает! — ответил д’Артаньян. — Встречаемся у Планше!
После этого Атос приказал кучеру второй кареты ехать к заведению Планше.
— Арамис, поезжайте к Кольберу и порадуйте его, что он не уходит в отставку, — сказал д’Артаньян. — С этим негодяем я справлюсь сам.
— Не взять ли вам хотя бы пару мушкетёров? — спросил Арамис.
— О, не беспокойтесь, моей шпаги достаточно, чтобы этот негодяй не улизнул от меня, — ответил капитан. — Поезжайте, Арамис, и постарайтесь помириться с Кольбером! Вам это пригодится!
— Непременно! — воскликнул Арамис и помахал д’Артаньяну рукой.

CXLIV. Планше

Д’Артаньян отвез преступника, захваченного накануне Атосом и Портосом, в Бастилию и передал его на попечение де Безмо. Негодяй не сопротивлялся, поскольку ему пригрозили, что если он окажет хоть какое-то сопротивление, его предадут суду за свершенные злодеяния и тогда уж ему не избежать повешения. Приказ, подписанный Королём, который д’Артаньян передал де Безмо, гласил, что узник Эсташ Доже должен пребывать в одиночной самой большой камере Бастилии, на него выделялось довольствие по высшему разряду.
— Это ни дать ни взять новый Марчиали! — воскликнул Безмо.
— Вы не представляете, насколько вы правы, господин маркиз, — согласился капитан. — Знаете ли, к этому заключённому тоже нельзя никого допускать никоим образом, кроме как по личному приказу Короля, вот здесь есть приписка на этот счёт.

Сбыв с рук разбойника, д’Артаньян сел в карету и направился к Планше.
— Дорогой мой Планше! — сказал д’Артаньян, заходя в его заведение. — У меня к тебе просьба.
— Всё, что прикажете, господин д’Артаньян! — ответил добряк Планше.
— В связи с предстоящей военной кампанией прошу тебя сохранить моё завещание, копия которого хранится в Блуа у мэтра Дювалье.
— К чему такие мрачные прогнозы, господин д’Артаньян? — спросил Планше.
— В военной службе всякое бывает, — ответил капитан. — Раньше мне было нечего завещать, да и некому. Теперь ситуация изменилась. Видишь ли, друг мой, судьба изменчива. Мои дорогие друзья, барон дю Валон и граф де Ля Фер, хотя они, как ты сам видел, живы, но, согласно документам, оформленным по всем правилам закона, они как бы умерли.
— То-то я их вчера угощал бургундским! — ответил Планше. — А господин барон так уминал окорок, что и не всякий живой с ним в этом сравнится.
— Да, это так, — ответил д’Артаньян. — Так вот, оба моих друга оставили всё своё имущество Раулю.
— Так господин Рауль теперь богат! — воскликнул Планше. — У господина барона было преизрядное имение!
— Точно так, дорогой Планше, — подтвердил д’Артаньян. — Но по документам выходит, что и он тоже погиб, и оставил, согласно завещанию, всё свое имение мне. Надо бы обратить всё это в деньги и вернуть покойникам, но некогда было этим заниматься.
— Такие дела быстро не делаются, — согласился Планше.
— Ну так вот, как видишь, Планше, я в одночасье оказался владельцем огромных по моим меркам капиталов, но все в недвижимости, — продолжал капитан. — А между тем я человек военный. Я в любой момент могу предстать перед Создателем. И что же будет с имениями моих друзей?
— Нет ли у вас, господин капитан, каких-нибудь родственников? — спросил Планше.
— Знаешь ли, Планше, а ведь Франсуа оказался моим племянником! — ответил д’Артаньян. — Это достоверно, можешь не сомневаться. 
— Франсуа – ваш племянник? — удивился Планше. — Кто бы мог подумать! То-то он на вас так похож!
— Ты же знаешь, что он мой земляк? — спросил капитан. — Мы разговорились о местах, где мы оба выросли, затронули общих знакомых, и вот, оно выяснилось, что он мой племянник. По материнской линии.
— У вас была сестра? — спросил Планше.
— Можно и так сказать, — пожал плечами д’Артаньян. — Хотя мне приятнее было бы называть её кузиной. Ну ты понимаешь, друг мой, мы не были настолько близки, я имею в виду родство, чтобы это помешало нам сблизиться больше, чем это могут позволить себе брат и сестра.
— То есть Франсуа – ваш самый близкий родственник, если у вас нет более близкой родни? — спросил Планше.
— Ты же знаешь, Планше, я никогда не был серьёзно женат! — продолжал д’Артаньян. — В том смысле, что никогда не имел жены. Во всяком случае, своей собственной. Ни боже мой. Поэтому у меня и нет законных я бы сказал детей. А вот законный племянник, если можно так выразиться, имеется. То есть абсолютно мой племянник. Иными словами, я хочу завещать всё Франсуа, кроме той части, которую я завещаю тебе, друг мой Планше.
— Вы вспомнили и обо мне, господин д’Артаньян? — воскликнул Планше.
— А как же! — улыбнулся капитан. — В завещании не обойдены ни ты, ни Базен, ни Гримо. К несчастью, бедный Мустон уже отошёл в мир иной, а то бы и он не был забыт. Так вот, завещание хранится, как я уже сказал, у мэтра Дювалье, а в этом конверте его заверенная копия. Передашь её Франсуа, когда я… Когда меня… Одним словом, тогда, когда это будет необходимо. И я очень хотел бы, чтобы он унаследовал моё родовое имя. Там об этом сказано. Как полагаешь, хорошо ли звучит – Франсуа д’Артаньян?
— Имя д’Артаньян отлично звучит в любых сочетаниях, господин капитан! — воскликнул Планше. 
— Сегодня, друг мой Планше, все мы будем ужинать у тебя, — сказал польщённый д’Артаньян. — Как в добрые старые времена. И почившие в бозе Атос и Портос, и ныне здравствующий Арамис, а также монсеньор, который уже однажды у тебя обедал и ночевал.
— Милости прошу, господин капитан. Принимать ваших друзей господина графа, господина барона и господина герцога для меня всегда большая часть и большая радость.   
— И монсеньора тоже, Планше! — добавил д’Артаньян. — Но об этом молчок!
— Вы же меня знаете! — улыбнулся Планше. — Когда речь идёт о коммерческой тайне, я нем как могила.
— Вот именно о коммерческой, Планше! — подмигнул д’Артаньян.

CXLV. Ужин друзей

Вечером все собрались в заведении Планше в отдельной комнате.
— Монсеньор, — обратился д’Артаньян к Филиппу. — Не судите нас строго за тот выбор, который нам пришлось сделать. Мы поступили, разумеется, не так, как этого хотели бы вы, и, скорее всего, во вред всем нам, но это решение пойдёт на пользу Франции.
— Вы не увидели во мне Короля, или считаете, что я недостоин? — спросил Филипп.
— Вы достойны занимать место короля Франции, монсеньор, — сказал Атос, — но есть претендент, более достойный, и сама судьба уже один раз выбрала его.
— Мы также, как и вы, не любим господина Кольбера, монсеньор, — добавил Арамис, — но этот человек доказал на деле, что он нужен Франции. Как бы я ни относился к господину Фуке, я должен признать, что его интересы сосредоточились, в основном, вокруг роскоши для своей семьи и для своих так называемых друзей, тогда как интересы Кольбера в точности совпадают с интересами Франции как государства, нуждающегося в укреплении своего экономического состояния и политической силы, то есть своих финансов, своей армии и своего флота.
— Вы же сами говорили мне, господин д’Эрбле, что я должен сместить Кольбера и не трогать господина Фуке! — удивился Филипп.
— Я сообщил это человеку, не имеющему своего мнения о том, как необходимо управлять Францией, — ответил Арамис. — Я был ослеплён, я хотел управлять Францией самостоятельно, используя вас как средство. Д’Артаньян показал мне на деле, что этот путь не годится. Король Франции не может оставаться чьей-то марионеткой. На престоле Франции должен сидеть настоящий Король. Вы постарались им стать, но у вас не очень хорошо это получается.
— Но ведь никто не заметил подмены! — воскликнул Филипп.
— Никто в вашем ближайшем окружении, вероятно, не заметил этого, — согласился Арамис. — Но это лишь благодаря тому, что вы оставили Кольбера на его должности. Этот человек успел доказать, что он не только ярый враг Фуке, но он, прежде всего, ярый друг Франции. При всех его методах, этот мерзкий шпионаж, интриги, борьба с конкурентами, и прочее, о чем мне довелось узнать, я не могу не восхититься деятельностью и целеустремлённостью его натуры. На его фоне Фуке – это всего лишь зазнавшийся павлин, который кичится тем, что имеет счастье управлять королевской казной. Признавая его щепетильность и порядочность в некоторых вопросах, не могу не признать за ним многие недостатки, и к тому же эта его порядочность в некоторых случаях становится ни чем иным, как глупостью.
— Итак, моей ошибкой было намерение отправить в отставку Кольбера? — спросил Филипп.
— Это лишь малая часть того, что мы наблюдали и крохотная часть того, что мы можем предвидеть в будущем, — сказал Атос.
— Итак, господа, вы решили, что вы четверо можете решать судьбу Франции и выбирать для неё Короля по своему усмотрению? — сказал Филипп с вызовом.
— Не так, монсеньор, — возразил д’Артаньян. — Мы убедились в том, что мы четверо не можем решать судьбу Франции и выбирать для неё Короля по своему усмотрению, поскольку Судьба уже решила этот вопрос сама. Мы признали свои действия дерзостью и отказались от того результата, к которому они привели.
— Почему же вы не засадили меня в Бастилию, как вам велел ваш Король, Людовик? — спросил Филипп.
— Потому что законный сын вашего батюшки не должен пребывать там, куда вас направил ваш брат, монсеньор, — ответил Атос. — Бывают такие приказы, которые не следует выполнять, даже если за это можно поплатиться жизнью. Д’Артаньян не посмел посадить в каземат вашего брата, предпочтя оставить его в аббатстве, что стало для вас роковым несчастьем, но он же не посмел посадить в каземат и вас, что будет для вас некоторым утешением.
— Так что же, вы повезёте меня в аббатство? В монастырь? — спросил Филипп.
— Нет, монсеньор, — ответил д’Артаньян. — Я приглашаю вас и моих друзей быть моими гостями в Шотландии, где я имею чудный домик у реки и гор. Господин граф де Ла Фер уже был там, и ему там понравилось.
— Мы сможем ходить по горам, охотиться, и заниматься другими делами, как свободные люди. Ваша жизнь не будет ограничена одной или двумя комнатами и несколькими десятками книг. Вы будете жить жизнью свободного человека, — сказал Атос. — Но во имя блага Франции, вы не будете претендовать на французский трон, поскольку это вызовет гражданскую войну, а мы этого не допустим.
— Вы хотите изолировать меня от жизни, — печально сказал Филипп.
— Только от политической жизни, — ответил д’Артаньян. — Впрочем, если политика вас по-прежнему интересует, вы можете получать информацию обо всех событиях в мире. Но вы не будете влиять на них.
— Я пробовал заниматься политикой, и мне это не понравилось, — ответил Филипп. — По-видимому, в этом причина того, что вы предпочли вернуть моего брата на французский трон.
— Монсеньор, — сказал Портос, — стоит ли заниматься тем, к чему не лежит душа? Не лучше ли жить той жизнью, которая больше нравится и, следовательно, доставляет больше удовольствия?
— У меня был дворец, у меня была роскошная жизнь, у меня были женщины, — печально сказал Филипп.
— Ну, дворца и роскошной жизни мы вам не обещаем, — сказал д’Артаньян, — но вам не обязательно будет вести жизнь отшельника и затворника.
— И вы четверо останетесь моими тюремщиками пожизненно? — спросил Филипп.
— Возможно, не все четверо, возможно не всегда одни и те же, и возможно, не пожизненно, — ответил д’Артаньян.
— Значит, вы допускаете моё возвращение на трон Франции? — уже почти совершенно равнодушно спросил Филипп.
— Мы ничего не обещаем и ничего не исключаем, монсеньор, — ответил Атос. — Жизнь – такая непредсказуемая штука!
— Я понимаю! — воскликнул Филипп. — Вы хотите, чтобы я был вашей гарантией? На всякий случай?
— Мы хотим, чтобы вы были гарантией Франции, монсеньор, — ответил Атос. — Поэтому мы не видим ничего плохого в том, чтобы вы читали книги по истории Франции и истории Европы, изучали испанский язык и следили за новостями со всего мира.

CXLVI. Смерть д’Артаньяна

Предсказание Кольбера сбылось: весной, разразилась война с Голландией.
Д’Артаньян исполнял функции маршала, не получив формально этого звания, которое так часто обещали ему оба Короля за заслуги, отнюдь не военные. Именно подобные предложения сильней всего удручало нашего героя. Он был бы рад получению этого звания за успешные боевые действия под его руководством и за личные военные качества, такие как отвага, доблесть, героизм. Ему же предлагалось это звание за подлое убийство друзей или за выполнение функций тюремщика. В результате звание маршала Франции для него приобрело отрицательный оттенок. Таким образом, он выступил во главе корпуса в двенадцать тысяч человек кавалерии и пехоты, оставаясь капитаном королевских мушкетёров. Он получал приказ овладеть одной крепостью за другой, и выполнял эти приказы, стараясь беречь людей и боеприпасы в пределах той возможности, которая предоставляется главнокомандующему в подобных обстоятельствах, то есть почти не имея такой возможности.
За месяц корпус д’Артаньяна взял двенадцать крепостей если и не исключительно благодаря его военному таланту и личной доблести, то, во всяком случае, в значительной части вследствие этих его качеств.
Между тем, Людовик XIV, возвративший из монастыря Луизу де Лавальер, делил своё внимание между ней, законной супругой Марией-Терезией, и восходящей звездой двора госпожой де Монтеспан. Фаворитки соревновались между собой во всём, даже в придумывании прозвищ Королю-Солнцу. Если Луиза стала называть его Людовиком Победоносным, то господа же Монтеспан называла его Людовиком Непобедимым, что послужило её очередной победе над соперницей, выдвинув её на первое место, и отодвинув Луизу на второй план. Таким образом, начали сбываться предсказания герцогини де Шеврёз о том, что Король – всего лишь мужчина, поэтому Луиза может, разумеется, претендовать на роль первой фаворитки Короля, но никоим образом не может надеяться быть вместе с тем и его последней фавориткой. Довольный Людовик полностью простил д’Артаньяну все унижения, которые ему пришлось пережить, чему немало способствовал выбор, который в итоге сделали д’Артаньян и Арамис в тот знаменательный для всей Франции день, о котором никто во Франции не подозревал. Герцогиня де Шеврёз также была обласкана Королем и получила дополнительные привилегии в дополнение к полученной от Анны Австрийской привилегии проживать в правом крыле Лувра, занимая вместе со своими слугами десяток самых лучших комнат.
В один прекрасный день Король решил выполнить обещание, которое он так часто давал д’Артаньяну и до сих пор не исполнил.   
Король при очередной встрече с Кольбером сказал ему:
— Господин Кольбер, давно следует выполнить обещание, данное господину д’Артаньяну, ведь мои приказы и свои обещания он выполняет неукоснительно.
— Я уже давно распорядился приготовить для господина д’Артаньяна маршальский жезл и шкатулку для него, — ответил Кольбер. — Патент на звание маршала Франции также уже давно заготовлен, достаточно только поставить на нём подпись Вашего Величества. Однако же, каждое подобное действие требует надлежащего повода и подходящего времени.
— Вы считаете, что взятие двенадцати вражеских крепостей – недостаточный повод для этого? — спросил Король.
— Теперь уж время упущено, последняя крепость была взята более недели назад, — сказал Кольбер. — Если патент подписать сейчас, господин д’Артаньян может упрекнуть нас за нерасторопность. Или же он решит, что вы, Ваше Величество, долго сомневались, давать ли ему это звание, или нет. Гораздо лучше будет вручить ему эту награду в день взятия тринадцатой крепости. Это будет выглядеть как награда, которая вручена немедленно после выполнения соответствующих условий этим претендентом. Или же можно вручить его как аванс за взятие тринадцатой крепости.
— Быть может, вы и правы, господин Кольбер, но это выглядит чем-то мелочным, — проговорил Людовик с кислой миной. — Одной крепостью больше, одной крепостью меньше. К чему тянуть?
— Я вас понимаю, Ваше Величество, — ответил с поклоном Кольбер. — Я тотчас принесу патент вам на подпись.
— Хорошо, — кивнул Король, но почувствовав, что победа над Кольбером досталась ему слишком легко, и опасаясь, как бы это не уязвило его министра, он нехотя добавил. — Впрочем, быть может, вы правы. Пусть этот патент будет у вас, а вы вручите его господину д’Артаньяну тогда, когда сочтёте нужным.
Таким образом, в этом небольшом соревновании победителем остался Кольбер, а проигравшей оказалась, как водится, Справедливость.
Тем временем, д’Артаньян готовил штурм тринадцатой крепости. Для большего успеха он велел по ночам насыпать холм с пологим склоном со стороны французской армии и с резким обрывом со стороны армии голландцев. На этот искусственный холм он велел выкатить четыре пушки, защитив канониров мешками с землёй, которые образовали нечто вроде крепостной стены. Под его командованием пушки непрерывно палили по крепости. Благодаря своему возвышенному положению, они позволяли лучше прицелиться, ядра перелетали крепостную стену и наносили серьёзный ущерб врагу. Д’Артаньян лично руководил канонирами, и его фигура в шляпе с белым пером была отлично видна как французским солдатам, так и голландским.
Голландцы, раздраженные этой неожиданной напастью, сосредоточили огонь крепостных пушек на этой рукотворной насыпи, надеясь ликвидировать все четыре французские пушки. Когда ядра стали прилетать одно за другим, д’Артаньян сказал своим канонирам:
— Поберегите себя, господа, отойдите на безопасное расстояние. Ночью мы дополнительно укрепим нашу огневую точку, пополним запасы пороха и ядер, и завтра крепость будет наша.
— А как же вы, господин д’Артаньян? — спросил верный д’Арленкур.
— Через минуту я также спущусь к вам, — ответил капитан. — Я лишь осмотрю напоследок разрушения, которые мы им нанесли.
После этих слов д’Артаньян взял подзорную трубу и под прикрытием одной из пушек стал внимательно изучать трещины в крепостной стене противника. В этот момент со стороны крепости прилетело ядро, которое ударило прямо в пушку, за которой стоял д’Артаньян. Пушка, откатившись, ударила капитана в грудь, на которой, несмотря на покрывавшую её панцирь, тут же выступило кровавое пятно. В то же время другое ядро вырвало из насыпи огромный кусок земли, который почти засыпал упавшего от первого удара д’Артаньяна.
— Капитан д’Артаньян ранен! — вскричал д’Арленкур и бросился на выручку к своему капитану. 
— Это перст Божий! — сказал, задыхаясь, д’Артаньян.
— Молчите, капитан, молчите! — воскликнул д’Арленкур. — Мы вынесем вас за пределы досягаемости вражеских пушек. Скоро вами займётся врач.
Д’Арленкур сделал знак двум солдатам подхватить д’Артаньяна и отнести его в палатку врача. 
— Что случилось? — спросил один из канониров. — Наш главнокомандующий убит?
— Все мы под Богом ходим, — ответил д’Арленкур, — надеюсь, он только ранен.
Военный врач Стефан Дюваль осмотрел д’Артаньяна и с грустью сказал:
— У вас сломано, по меньшей мере, три ребра, господин д’Артаньян.
— Что ещё? — спросил капитан, тяжело дыша.
— Вы можете делать глубокий вздох? — спросил врач. — Где вы ощущаете боль?
— Вот здесь, — ответил д’Артаньян, указывая на грудь.
— Быть может, мне удастся спасти вашу жизнь, — сказал врач, — но не в этих условиях.
— Господин д’Артаньян! — воскликнул д’Арленкур, заглядывая в палатку. — Прибыло срочное послание для вас!
— Читайте, д’Арленкур, — сказал д’Артаньян, с трудом глотая воздух.
— Господин капитан, это письмо от господина Кольбера, — сказал д’Арленкур.
Он взломал печать на письме, и прочитал следующие слова:

«Господин д’Артаньян! Король поручает мне уведомить вас, что, принимая во внимание вашу безупречную службу и честь, которую вы доставляете его армии, он назначает вас маршалом Франции. Его Величество восхищен победами, которые вы одержали и рассчитывает на дальнейшие победы корпуса под вашим руководством. Посылаю вам также шкатулку с маршальским жезлом и патентом, подписанным Его Величеством.
Подписано: Ж.-Б. Кольбер».

— Д’Арленкур, — сказал д’Артаньян, напрягая все силы, — поручаю вам восстановить насыпь сегодня ночью и заменить разбитую пушку на исправную. Поставьте туда ещё три пушки. Завтра с рассветом вы произведёте артиллерийскую подготовку. Бейте из всех орудий под двенадцатый зубец, если считать справа. Там хорошая трещина. Пять точных попаданий обрушит эту стену. Сразу после обрушения давайте сигнал к штурму. К обеду крепость будет наша.
— Капитан, вам нельзя говорить, — сказал врач.
— Господин Дюваль, благодарю вас, я уже всё сказал, — ответил д’Артаньян и закрыл глаза.
— Он будет жить? — спросил д’Арленкур.
— Для завтрашней атаки я вам его не верну, а там посмотрим, — ответил Дюваль. — Вы должны действовать так, как если бы его у вас не было.
— Да, д’Арленкур, — сказал д’Артаньян, открывая глаза. — Завтра вы будете мной. Возьмите это письмо и эту шкатулку. Мне они больше не понадобятся.
— Что с капитаном? — спросил д’Арленкура один из офицеров. — Он жив? Он будет жить?
— Не знаю, — ответил д’Арленкур. — Ему принесли патент на звание маршала Франции и маршальский жезл, но. Мне кажется, это не произвело на него никакого впечатления.
— Неужели он так плох? — озабоченно спросил офицер. — Понимал ли он хотя бы, о чём шла речь?
— Он отдал мне последние указания относительно завтрашнего боя и сегодняшней ночной подготовки к нему, — ответил д’Арленкур. — Завтра я буду вашим командиром.
Ночные действия и утренняя атака были осуществлены в полном соответствии с указаниями д’Артаньяна и привели к предсказанным им результатам. Крепостная стена под двенадцатым зубцом рухнула, пехотинцы устремились в пробитую брешь и крепость была взята.
В три часа дня д’Арленкур разыскал врача.
— Где наш капитан? — спросил д’Арленкур.
— Его уже нет, — ответил доктор Дюваль, имея в виду, что он распорядился перевезти д’Артаньяна далеко в тыл, поскольку ему требуется длительное лечение. — Я распорядился…
— Не надо, — перебил его д’Арленкур. — Скажите только, какие были его последние слова?
— Последние слова? — удивился доктор Дюваль. — Позвольте-ка! Он сказал следующее: «Атос, Портос, до скорой встречи. Арамис, прощай навсегда!»
— Что это означает? — спросил д’Арленкур.
— Этого я не могу вам объяснить, — ответил доктор Дюваль. — Извините, я спешу к другим раненным.
— Доктор Дюваль, — обратился к врачу седой мужчина, который подошёл к ним за несколько минут до этого и слышал весь их разговор. — Я граф Рошфор, друг капитана д’Артаньяна. Это правда? В капитана попало пушечное ядро?
— Вы же слышали! — ответил доктор. — Простите, я спешу.
— Какова судьба! — задумчиво проговорил Рошфор. — Ему досталась именно та смерть, о которой он рассказал за два месяца до этого! И его последние слова были о его друзьях! Как жаль, что я столь долго не входил в их число!

Д’Артаньян потерял много крови и почти лишился сил. Несмотря на то, что доктор Дюваль обработал его раны, состояние раненного было на грани между жизнью и смертью. Понимая ценность главнокомандующего, доктор Дюваль распорядился отослать его во Францию на корабле, который отправлялся туда в самое ближайшее время. Также он велел сестре милосердия мадемуазель Кампредон сопровождать капитана.
Так в бессознательном состоянии д’Артаньян отбыл к берегам Франции, оставив свой маршальский жезл и патент маршала Франции в руках старшего лейтенанта д’Арленкура.

Вечером того же дня в войска прибыл господин Кольбер.
— Я желаю видеть господина д’Артаньяна! — сказал он.
— Господина д’Артаньяна нет здесь, — ответил д’Арленкур. — В него попало пушечное ядро во время вчерашнего сражения.
— Он погиб? — спросил Кольбер.
— Его отвезли на корабле, врач сказал, что он очень плох, — ответил д’Арленкур. — Последние слова доктора были о том, что капитана д’Артаньяна больше нет.
— Почему вы называете его капитаном? — удивился Кольбер. — Разве он не получил патент маршала Франции?
— Он не успел вступить в эту должность, — ответил д’Арленкур. — Я возвращаю вам письмо, патент и шкатулку с маршальским жезлом.
— Что ж… — проговорил Кольбер. — Это судьба! Я доложу Королю.

Эпилог

Некоторое время спустя, после описанных в данном романе событий, Д’Артаньян, Атос, Портос и Арамис устроили пикник посреди лесной полянки в Шотландии, недалеко от имения Монквиль, принадлежащего д’Артаньяну.
— Друзья мои, этот пикник напоминает мне парочку других, — сказал д’Артаньян.
— Клянусь шпагой, я знаю, о чем вы говорите! – воскликнул Портос. – Во-первых, это ужин на крепости Ла-Рошель? Славные были денёчки!
— Соглашусь, — мягко улыбнулся Арамис.
— За нашу молодость, друзья! Почему ваши кубки пусты? – воскликнул Атос, хотя его кубок едва ли можно было назвать полным, ведь он в последние годы почти не пил.
— Ну, а второй? – спросил д’Артаньян.
— Конечно, тот, на котором мы задумали это славное мероприятие, — сказал Арамис с той же мягкой улыбкой.
— Всё так, друзья! Как же я рад, что мы снова вместе, как тогда, и как, я надеюсь, всегда! – воскликнул д’Артаньян, опрокидывая свой кубок с превосходным анжуйским вином. – И знаете, что мне сейчас пришло в голову?
— По-видимому, сейчас узнаем, — усмехнулся Атос.
— А то, что мы с вами вчетвером, держим руку на пульсе истории вот уже почти сорок лет.
— Помилуйте, д’Артаньян, неужели мы такие старые? – запротестовал Арамис.
— Я помню, Арамис, вы не сильны в математике, — вставил шпильку д’Артаньян.
— Не силён, ей-богу! – ответил Арамис.
— Зато в архитектуре, — продолжал д’Артаньян.
— Не будем об этом! Так что вы говорили о пульсе истории?
— Я утверждаю, что история – это и есть мы, а мы – это и есть история. Мы иногда подправляем её ход, то есть я говорю, что мы держим в руках бразды этой норовистой лошадёнки.
— Как всегда соглашусь с вами, д’Артаньян, — ответил Арамис после того, как украдкой прощупал на груди некий конверт и убедился, что письмо всё ещё там, где ему положено быть.
— И никто нас не может остановить! – продолжал д’Артаньян. – Никто не посмеет перейти нам путь.
— Никто! – подтвердил Арамис, — Но ради бога тише!
В это время сухая ветка треснула под ногой Дидье дю Трабюсона, бежавшего из Османской империи и давшего себе клятву убить господина д’Артаньяна и господина д’Эрбле. 
— Неужели здесь в лесу нас могут услышать? – удивился д’Артаньян. – Я слыхал, что у стен есть уши, но ведь здесь нет даже стен. Только деревья.
— Разве что какой-нибудь глупый дикий зверь? Например, белка, – с этими словами Арамис флегматично выстрелил в кусты.
Пуля Арамиса попала в грудь дю Трабюсона, он вскрикнул и рухнул на землю лицом в муравейник.
— Мне кажется, я услышал крик? – насторожился д’Артаньян.
— Белка, сударь! Белка, — возразил Арамис.
— Что по мне, так это был целый кабан! – воскликнул Портос, — я, пожалуй, взгляну.
— Не стоит, Портос. – мягко возразил Атос, — Арамис ведь вам сообщил, что это была белка, стало быть, это была белка.
— Белка, или куница. Я слаб в биологии, как и в математике, — усмехнулся Арамис.
— Надеюсь, с ней не было других … бельчат, — усмехнулся Портос.
— Мы засиделись, — ответил Атос и молча указал Гримо на то, что он может прибрать вещи.
— Мадемуазель Кампредон уже заждалась нашего маршала, — улыбнулся Портос.
— А миссис Томсон заждалась нашего барона, — вставил ответную шпильку д’Артаньян.
— Тётушка мисс Грефтон весьма недурна, — улыбнулся Портос. — К тому же она находит меня импозантным.
— Я не интересовался, каким находит меня мадемуазель Сюзанна Кампредон, — ответил д’Артаньян, — для меня гораздо важнее, что я нахожу её очаровательной.
— Друзья мои! — воскликнул Портос. — Кажется, наш друг вознамерился жениться и наделать полдюжины маленьких д’Артаньянчиков! После этого нам придётся съехать из Монквиля.
— Вам-то чего опасаться, Портос? — спросил д’Артаньян. — Ведь Франсуа обратил в деньги все ваши поместья и перечислил эти деньги на ваш счёт! Вы богаты, мой друг, и можете купить десять таких Монквилей.
— Это правда! — гордо ответил Портос. — Но я ещё не решил, где я хотел бы провести остаток своих дней. Я пока не выбрал подходящего замка. Здесь в Шотландии все поместья какие-то слишком уж скромные.
— Друзья мои, — сказал Атос, — мы с Арамисом рады за вас. Вы можете наслаждаться маленьким семейным счастьем.
— Послушайте, Атос! — сказал Арамис. — Неужели за всю жизнь вы не встречали женщину, которая могла бы…
— Дорогой друг! — перебил его Атос. — Этот вопрос я и сам задавал себе, но я до сих пор не могу дать ответ на него. Иногда мне кажется, что … Впрочем, нет, я уже стар для семейной жизни.
— А вы, Арамис? — спросил д’Артаньян. — Кажется, вы собирались стать Папой Римским?   
— Не в этом году, — улыбнулся Арамис. — А наш юный друг Филипп, кажется, вовсе не тяготится своей долей? 
— Погодите, Арамис, не загадывайте так далеко, — ответил Атос. — Времена меняются, и люди тоже меняются.
— И мы тоже меняемся, Атос, — согласился Арамис.
— Чёрт побери, если что-то неизменное в этом вечно меняющемся мире? — спросил Портос.
— Есть, — ответил д’Артаньян. — Наша дружба. Один за всех!
— И все за одного! — воскликнули в один голос Атос, Портос и Арамис, после чего все четверо весело засмеялись, вскочили на коней и поскакали.



Вот и смерть ко мне подступила,
Я взглянул костлявой в глаза,
Но спешить не буду в могилу,
В рукаве моём три туза.
 
Первый туз – стальная отвага,
От такой бежит сатана.
Из любого в жизни зигзага
Зачастую выводит она.

Туз второй – солдатская дружба,
В час любой поддержит она.
С ней любая тяжкая служба
Не проблемна и не страшна.

Третий туз – шальная удача,
Хоть приходит она не вдруг,
Ведь и быть не может иначе,
Если есть отвага и друг.

Обманул я смерть на минутку,
Мне подарена новая жизнь,
Не лишиться б только рассудка!
Эй, Фортуна, на миг задержись!

Пусть к чертям идут все сраженья,
Мне уже противна война,
Нету к ней во мне уваженья,
И в печёнках сидит она.

Я могу расслабиться малость:
Заслужил ведь уже, кажись?
Потому что то, что осталось,
Это вовсе не вся моя жизнь.


Они поскакали в том направлении, о котором я расскажу моим дорогим читателям в следящей книге моего романа, ведь то, что вы только что закончили читать, было лишь первой книгой моего нового романа «Два года спустя». Вторая книга появится, если …

Послесловие автора

Когда я уже написал эту книгу, мне показалось, что она никуда не годится. Поэтому я не стал посылать её издателю. Сначала я должен показать её моей маленькой мучительнице.
Что-то она скажет на этот счёт?
Появится ли вторая книга, теперь целиком и полностью зависит только от неё.

Послесловие переводчика

Автор книги, В.А. Жмудь, стилизовал свое произведение под Александра Дюма, подобно тому, как многие авторы прошлого выдавали свои произведения за подлинные мемуары других авторов.
Так, например, Гасьен де Куртиль де Сандр писал свои книги под видом мемуаров графа Рошфора, капитана д’Артаньяна и других реальных исторических лиц. Сам Александр Дюма свой роман «Княгиня Монако» преподносит читателям как подлинный дневник княгини. Даниэль Дефо указал в названии книги, известной большинству читателей как «Робинзон Крузо», что эта книга написана самим Робинзоном и излагает подлинные события, случившиеся с ним. Книга не претендует на историческую точность. Так, в частности, излишняя снисходительность Александра Дюма по отношению к одним историческим лицам, как, например, к суперинтенданту Фуке, которому Дюма приписывал чрезвычайное благородство, поистине королевскую щедрость и абсолютную невинность, сопровождается абсолютно негативным изображением, например, Жана Батиста Кольбера, который, разумеется, не был таким злодеем, каким показал его писатель. Следует отметить, что сам Дюма в разных книгах подчас абсолютно по-разному изображал разных исторических лиц. Так если в романе «Три мушкетёра» образ кардинала Ришельё резко отрицательный, то в романе «Двадцать лет спустя» герои вспоминают о нём с теплотой, а в романе «Красный сфинкс» образ этого человека явно положительный. Такие же метаморфозы можно указать в отношении деятелей французской революции. Автор данного романа, таким образом, пытался скорее раскрыть вероятную оценку исторических лиц, которую мог бы дать писатель Александр Дюма, а не беспристрастный историк. Единственная цель данного произведения – это предоставить читателям возможность ещё раз насладиться благородством, верностью и отвагой четырех героев трилогии Александра Дюма, и прежде всего, приключениями главного героя трилогии – капитана д’Артаньяна. Ваши отзывы о романе и оценки произведения вы можете оставлять на сайте Проза.Ру.
В особенности, если вы хотите прочитать вторую книгу этой дилогии.