ЗАЯЦ
Федота почти не было видно на скамье подсудимых, всё равно, что судили ребёнка. Жалкий, тощий, в залатанной одежде, с косицами засаленных волос, свисающих по обе стороны ушей, как у дьячка, и наивными доверчивыми глазами. Он рассматривал своё пребывание на этой скамье, как явление временное, на потеху господам. А господа, которые его судили, на него давно уже злились, потому что он не то, что не признавал своей вины, а рассказывал о деле так, что и виной это не назовёшь, а наоборот, только добрым делом. Однако не собираться же в такую жару, чтобы говорить о добрых делах.
В такую жару только квас пить да лежать в тени.
Обо всём этом, вытирая пот со лба и шеи, думал судья, с надеждой глядя на поверенного истца, помещика Полушкурко, весьма известного в уезде своей толщиной и хлебосольством, а также способностью к здравому рассуждению. Стряпчий был тоже тощим, но жилистым и поджарым, как борзая из хорошей псарни. И одет он был вполне прилично, в высоком тесном воротничке, так что в такую жару вызывал только сочувствие и уважение.
Слушалось дело «О потраве земель и разорении имущества помещика Полушкурко Ермолая Евсеича крестьянином села Краюхино Федотом Тихоновым».
- Тихонов Федот, - раздался голос судьи, - расскажите, как вы поймали этого зайца.
Прошлой зимой во вьюжный день Федот, отчаянно топая ногами и обнимая себя обеими руками, чтобы согреться, шёл напрямки через барский лес и мечтал скорее добраться до дома. Деревья не задерживали снежный вихрь, и снег забивался за воротник, проникая до самого тела и сверху в валенки, слепил глаза и заносил еле заметную тропку. Вдруг сквозь завывание ветра почудился Федоту детский плач, и была в этом плаче страстная мольба. Федот остановился, стал во все стороны поворачиваться, ничего не видно. Глядь, а под самыми его ногами зайчик маленький в силке бьётся и тоненько жалобно кричит, словно и в самом деле ребёнок плачет. Наклонился Федот, стал добычу из силка вытаскивать, а задняя нога зайца застряла, никак не даётся.
- Эк тебя занесло, сердешный, - сокрушался Федот, едва орудуя замёрзшими пальцами, - сразу и не вынешь. Ну не трепыхайся же ты, сейчас ослобону. Ну вот так, вот так. А теперь беги, косой. Твоё счастье.
Но заяц, сделав два не слишком ловких шага, осел как-то на задние лапы и остался на месте. Федоту даже показалось, что при этом заяц посмотрел на него по-человечески.
- Что так? Аль идти не можешь?
Заяц снова сделал два неуверенных шага и снова остановился.
- Вот те на! Ты что же, хромой, что ли? Эдак-то хуже меня замёрзнешь. Ну полезай за пазуху. Дома отсидишься, отогреешься и айда в лес.
Сунул Федот зайца за пазуху и побежал дальше. От скорой ли ходьбы или от того, что заяц на груди пригрелся, стало и Федоту тепло. Шёл он и думал, какой гостинец ребятишкам принесёт. Лучше всякой куклы получится – и живой, и тёплый, и пушистый. А нога – что? Оно в доме здоровая нога не обязательна. Скок под лавку – уже хорошо, скок к печке – тепло. А уж ребятня-то кормить его будет на радостях! А Матрёна – ничего… Даже не подумает его на жаркое пустить. Матрёна – баба справедливая. Коли бы Федот за ним охотился и подстрелил, дело другое, тут, брат, судьба такая. Один – зверь, другой – охотник. А этот зайчишка-то, что? Считай, что тот же Федот, только заячий. Которого в несчастье спас, никак в жаркое не годится. Так дошёл Федот до дома. А там уж ребята обрадовались зайцу несказанно. По рукам друг другу передавали, целовали, угощали капусткой и сделали около печки ему «кроватку». Кошка, и то, пофыркав, зайца приняла.
Зима уже подходила к концу. Заяц вырос, потолстел, но всё ещё хромал и больше сидел, чем прыгал. Так и остался у Федота. Как-то так получилось однажды, что Прошка, младший сын, поднёс близко к сидящему зайцу дощечку. И вдруг заяц по ней забарабанил передними лапами, да так громко и долго барабанил, что вся семья собралась и смеялась от души.
- А если балалайку подставить? – придумал Митька. – Тоже барабанить зачнёт?
И подставил, а заяц забарабанил. Тут Митька стал играть на балалайке «Во саду ли, в огороде», а между куплетами заднюю сторону балалайки к зайцу обращать. Тот барабанил охотно, да ещё и морковку за это получал, всё равно, что полноценный член семьи.
///
Помещик Ермолай Евсеич был после сытного завтрака в благодушном настроении. Передвинув своё привыкшее к неге огромное тело в просторное кресло, перед тем, как раскурить трубочку, достал из глубин за пазухи нательный крестик и аккуратно прочистил острым его концом между передними зубами. Прожевав остатки мяса, он сладко зевнул и посмотрел в окно. По дорожке к дому спешил его поверенный с докладом.
Стряпчий вошёл в дверь извивающейся походкой. Спина его была чуть согнута, плечи направлены вперёд и голова приняла то подчинённое положение, которое человеку даётся не сразу, а путём многолетних тренировок, дабы хорошо была видна его смиренность и всепонимание. Осанка эта была очень удобна, так как находилась на полпути от проявления полной зависимости до возможности при случае с гордостью расправить плечи. Стряпчий застыл у входа.
- Не побеспокоил, ваше благородие?
- Будет лебезить-то, - покровительственно протянул Ермолай Евсеич. – С какими новостями? Что порубки?
- Шестьсот рублей в пользу вашей милости, - подрасправил плечи поверенный.
- А почто не семьсот? Сам себя и обкрадываешь. Барыш-то с шестисот поменьше будет.
- Ваша правда, Ермолай Евсеич. Ничего не скажешь. Но вот, если хотите, можно новую тяжбу затеять, против зайца.
- Какого зайца? Ты в своём уме или от радости шкалик пропустил?
- В своём. Как же не в своём-с? А я вот третьего дня на ярмарке был, в Красовидове. Вот, я вам скажу, фокус-то наклюнулся. Иду я, стало быть, по ярмарке. Народищу, что рыбы в бочке. Особенно в одном месте собрались и гогочут. «Что, - думаю, - там за диво такое?» Протиснулся. Гляжу – на телеге-то парень в красной рубахе сидит и на балалайке играет. Целый оркестр получается. Немного поиграет и к зайцу учёному оборачивается, ему заднюю часть своей балалайки подставляет, а тот ну по инструменту передними лапами колотить! Около телеги
хмырь стоит, свои щербатые зубы от радости скалит и слёзы умиления, значит, проливает. Тут и меньшой с шапкой публику обходит, дань собирает. Ну народ, до зрелища охочий, не скупится. Не каждый день такое увидишь.
- А дело-то какое?
- А вот какое. Я, значит, к этому щербатому хозяину пырсь! «Где ж, - спрашиваю, ты такого зайца откопал, что сам в барабан бьёт?». Он мне и рассказывает, что из силка его зимой вытащил. Вот, ваша милость, вам и дело. Силок-то в вашем лесу был налажен. Я как это услышал, сразу подумал: « Вот и прибыль Ермолаю Евсеичу. Сама в руки плывёт».
- Думаешь выиграть?
- Дело верное, вы уж мне доверьтесь, ваша милость. Своего не упустим.
- Ну коли так, берись. Да не продешеви.
///
- Вы долго молчать будете? Тихонов Федот, я вас спрашиваю. Как вы этого зайца поймали?
- Дык, я его не ловил, ваша милость.
- Ваша честь.
- Я и говорю, честь.
- Ваша честь.
- Господи ! Ваша честь, так что ли? Ну ладно. Я его не ловил. Он сам в силке запутался. Иду я себе, пуржит вокруг, ни зги не видать. Вдруг слышу, вроде младенец где-то плачет. «Быть не может», - думаю. Ан нет, плачет и всё. Наклонился, а прямо под ногами зайчишка так и бьётся, значит, в петле. Ну я его и вынул.
- Вы признаёте, что это браконьерство? Что вы зайца, вам не принадлежащего, в своё владение взяли? Это ведь преступление.
- Да какое же это преступление, ваша милость?
- Честь.
- Ваша честь. Какое ж преступление? Он же, как ребёнок, плакал. Через вьюгу было слышно. Я тогда сам замёрз, в сосульку превратился, а он-то…крохотный. Дитя ещё. Маленький такой. Каково в петле-то запутамшись, богу душу на таком морозе отдать? Я его пожалел. Домой принёс. Он и отогрелся.
- Вы признаёте, что заяц – чужое имущество?
- Признаю только, что в чужом лесу я его от погибели избавил. А так ведь, это же божья тварь, она не знает, по каким лесам ей можно бегать-то, ваше благородие.
- Честь.
- Ваша честь.
Судья уже не знал, куда от жары деваться, - «Как нарочно, всё про зиму, да про зиму говорим. Скорей бы уж кваску холодненького, да арбуза не помешает».
- Слово предоставляется поверенному помещика Полушкурко Ермолая Евсеича.
Стряпчий вскочил, не глядя даже в бумажки, разбросанные перед ним на столе, и застрекотал:
- Ваша честь! Осмелюсь выступить от имени доверителя моего, помещика Полушкурко Ермолая Евсеича, хорошо всем известного благодетеля и радетеля о сиротах и незамужних девиц, с иском о потраве его земель и нанесении ему убытка на тысячу рублей путём поимки в его лесу учёного зайца.
- На тысячу рублей? Каким образом? – спросил судья, вытирая пот.
- Следующим образом, господин судья, ваша честь. Заяц этот, известно, зимой бывает богат пухом. Так что, если бы он из силка попал по назначению, в руки моего доверителя, то из этого пуха его матушка, любезная Марфа Семёновна, у которой как раз через несколько дней день ангела будет праздноваться, могла бы своими собственными руками связать ему рукавицы. А стоят такие рукавицы один рубль. Да в цене ли дело, ваша честь, если рукавицы связаны любящими руками?
Далее. Известно, что шапка заячья шьётся из трёх шкурок. И доверитель мой, обладая к тому времени только двумя прошлогодними шкурками, никак не мог без третьей сей шапки себе сшить, а потому по слабости здоровья своего, при склонности к частой простуде за всю , значит, зиму из дома буквально не мог носа показать и наведаться в лабаз. Прошу, ваша честь, учесть, что приказчики в лабазе – люди вороватые и нанесли за зиму убытку на двести рублей. И это только из-за одной шкурки.
Я уж не говорю о самом мясе. Доверитель мой, как ревностный христианин, после длительного поста, который он свято блюл, лишён был возможности на Рождество Христова не только что полакомиться зайчатиной, а просто укрепить своё пошатнувшееся здоровье. Отсюда и расходы на лекаря. И наконец, ваша честь, мой доверитель, человек изобретательный и милостью божьей одарённый по многим направлениям, а также любитель искусств, сам мог бы употребить зайца для зрелища.
Так ведь известно, что натаска дикого зверя дорого стоит. Да и инструмент-то тоже мог быть не дёшевым, потому как доверитель мой по своему происхождению балалайки в руки не возьмёт. Не меньше, как контрабас, я думаю. Вот и приближаемся мы к тысяче рублей без малого. А малое это – гонорар стряпчему, положившему свои силы на помощь пострадавшему, потому как последний, по благородству своего происхождения не обязан сам заниматься крючкотворством, а вынужден нанимать стряпчего.
Однако, ваша честь, как вы слышали, доверитель мой – человек высочайшего благородства, зная, что у ответчика требуемой суммы, может, и не наберётся, допускает часть этих денег отдать имеющимся у подсудимого имуществом или домашней скотиной, а также отдачей одного из сыновей в рекруты заместо сына истца, также страдающего насморком. Я кончил, ваша честь!
- Ну вот и славно, - свободно вздохнул судья. – Слава богу, хоть от жары спрячусь. Минуту только приговор прочитать, а там квас из ледника, или простоквашу лучше.