Я поехал на Сахалин в составе стройотряда из МГУ в середине лета, в июле. Наш отряд уже примелькался в поселке Томари, его ждали местные строительные организации. Входившие в него студенты менялись, уходили в профессию, защитив диплом, но основа оставалась та же – нуждающиеся в заработках студенты экономического, факультета журналистики и изредка некоторых других.
Московские студенты, выезжая сюда на пару месяцев, зарабатывали по 600 рублей в месяц. Много ли это или мало? Работали мы полный световой день – 16 часов. Или по две смены, а по трудовому законодательству за выход во вторую смену подряд должна начисляться еще и премия в размере дневного заработка. Такие же премии начислялись и за работу в выходные, а работали мы непрерывно, по 60 дней подряд.
Получается: 60 смен в месяц (с премиальными – 90 трудодней), добавляем еще 8, умноженных на 2 (премиальные, отдельно, за выходные) – 106 смен за трудовой месяц! А обычный строитель отрабатывает 22 смены (суббота и воскресенье – выходные).
То есть, только отработав 60 смен по 8 часов, мы имели бы без премий 300 рублей в месяц. А еще столько же – это премиальные. Вместе с ними, получается, 106 трудодней. А это в пять раз больше обычного нормированного заработка. Но у нас был авральный, ударный труд – всего 2 месяца. А местным строителям за постоянный рутинный труд здесь полагалось бы в месяц порядка 120 рублей.
Несмотря на невысокую квалификацию подавляющего большинства бойцов отряда, с поставленными задачами мы успешно справились. И до чего же приятно, разглядывая почти через полвека в фейсбуке фотографии поселкового ландшафта Томари, отмечать: а вот эти четырехэтажные дома строил я своими руками. И этот стопятидесятиметровый коровник… И ведь стоят, несмотря на сейсмическую активность на этом острове!
Были в нашем отряде студенты, до университета прошедшие производственную на стройках в родных городах. Кто-то даже отслужил 2 года в строительных войсках. Но большинство, как и я, впервые наблюдали, как готовится бетонная подушка фундамента под эти дома, делали опалубку под бетон во вырытой экскаватором траншее и потом освобождали её от дощаного каркаса.
На этой операции я наглядно определил дистанцию в мастерстве между собой и назначенным бригадиром старшекурсника, поступившего в МГУ из небольшого белорусского городка… Я уже полчаса отковыривал от застывшего бетона одну за другой доски опалубки, как этот коллега, которому, очевидно, надоело смотреть на мои упражнения, двумя точными ударами колуна разрубил «гордиевы узлы» толстой скрученной проволоки, благодаря чему удерживаемые ею многометровые дощаные конструкции освобождено рухнули вниз.
Я понимал, почему, невзирая на мою «квалификацию», меня без возражений взяли в стройотряд. Моя спортивная подготовка мастера спорта по десятиборью предполагала наличие у меня достаточной силовой выносливости, да и, собственно, силы, «когда я лежа жму 150!» А и правда, если при погрузочно-разгрузочной работе я был на высоте, а при сбрасывании в бетонно-растворный узел «комсомольской лопатой» полупудовых порций смеси цемента, песка и щебенки мог безостановочно, часами выполнять эту механическую работу. И при переноске на десятки метров, взбираясь под крышу нового склада, я мог таскать по 2 пятидесятикилограммовых мешка с цементом кряду, соперничая с сильнейшим штангистом университета. Но при выполнении специфических строительных работ мне приходилось обучаться на ходу.
Подводило меня и упрямство и некоторое самомнение: я разбирался, мне казалось, в химических свойствах материалов, используемых при строительстве. И когда меня оставили на крыше уже построенного коровника следить за растопкой смолы в специальной печи, строго-настрого запретив при возгорании вытекающего из нее раствора тушение водой, я посчитал, что меня разыгрывают, как салагу на корабле бывалые матросы.
И я, забыв о запретах, тут же чуть было серьезно не поплатился за свое неверие. Смола быстро вскипела и пеной полезла из печи через верх. Разумеется, эта пена стекла в печь и тут же все вспыхнуло. Мне оставалось или попытаться сбить огонь из заготовленной небольшой кучки песка, или (впрочем, это надо было сделать раньше, закрыть багром дверцу печи, опять же прибегнув к запасенному песку…
Я же выбрал третий путь, характерный для неверующего студента. Зачерпнув полное ведро воды из стоявшей рядом бочки (а, иначе, для чего она здесь?), я сбил нарастающее пламя мощным выплеском в эпицентр возгорания…Но стихию я победил лишь на мгновение, через которое в огне была вся печь, куда неудержимо стекало это полыхающее горючее.
О том, чтобы бежать, спрыгнуть с заливающейся огнем крыши, речи быть не могло. Рядом стояли 200-литровые бочки с соляркой – 5 или 6 штук – и о том, что будет, если огненные ручьи доберутся до них, думать не хотелось. Возникший тогда огненный смерч в мгновение поглотил бы и меня, и сожрал бы уже покрытую рубероидом на 150 метров кровлю.
Отчаянно лупя по подползающим к бочкам с соляркой огненным ручьям лопатой, ковыряя, пытаясь перегородить им путь еще не охваченным огнем песком, я уже чувствовал, что проигрываю в этой бесплодной борьбе со стихией. Как вдруг, из-под руки, я заметил несущийся к месту моих подвигов грузовик с вышедшей мне на подмогу бригадой.
Это было реальное чудо, что они так вовремя появились. Как и то, что, по моему представлению, меньше, чем через минуту оказались на крыше. И за считанные мгновения грамотно загасили огонь. Песка, на удивление, вполне хватило и на то, чтобы погасить и печку.
Удивительно было для меня и то, что меня никто не ругал. Хотя, если посмотреть со стороны, я, несмотря на допущенную поначалу глупость, вел себя в целом, вполне достойно.
А крышу мы доделали до наступления сумерек. Работали споро, без отдыха, устав так, что идти километр до места ночлега не хотелось. Спать легли прямо на постеленном, не остывшем до утра рубероиде. И ни у кого потом не было даже насморка, хотя воздух существенно остыл за ночь. Не отразилась ночевка на сквозняке и на мне, хотя в Москве, до отъезда, я пару раз за последние месяцы простужался.