ПОТАЙНОЙ ЯЩИЧЕК
Прекрасным майским днём я шёл по аллее Ридженс-парка. Деревья были покрыты юной листвой, цвели примулы и нарциссы, в прудах величественно плавали лебеди, лоснились на солнце хорошо выточенные крупы лошадей парковой полиции и я направлялся на антикварный аукцион, который обещал быть для меня удачным. Там продавались остатки мебели старинного, пришедшего в упадок, монастыря Сен-Амбуаз.
На прошлой неделе моя родная тётка, графиня Сассекская, купила там шесть великолепных средневековых стула, обитых кожей и со спинкой, прямизну которой на протяжении небольшого времени мог бы выдержать только иог с многолетним опытом транса. Тётушка считала, что лучшего средства выработать осанку её шестерых дочерей не может и быть. Стулья были очень красивы, украшены инкрустацией из драгоценных камней, но чрезвычайно тяжелы, настолько, что человек без посторонней помощи не мог подвинуть их к столу во время трапезы. Однако тётушку это нисколько не беспокоило, так как в её доме были дворецкий и слуги, которые ловко подставляли стулья под хрупкие тела моих кузин. Именно это обстоятельство объясняло страшную легенду монастыря, дошедшую до наших дней. Монастырь отличался тем, что все новые монахини, если в миру они были пышнотелы и розовощёки и не были знакомы ещё с таинством умерщвления плоти постом и молитвой, умирали вскоре после поступления в монастырь от голода. Их стулья в трапезной стояли слишком далеко от стола. Легенда мне очень понравилась и я решил обязательно использовать её мотив в ближайшем романе, который напишу.
На этот раз лотом, привлекшим моё пристальное внимание, был секретер из кельи матушки-настоятельницы. Очевидно, душа её втайне протестовала против аскетизма, потому что в той же келье был маленький пуфик, обитый шёлком апельсинового цвета. Итак, на продажу был выставлен небольшой секретер, который с успехом мог бы поместиться в моей библиотеке. Это была тончайшая французская работа конца XVIII века, когда уставшая от капризов мадам Помпадур и Марии-Антуанетты Европа обратилась к более строгому и элегантному стилю. Изящные колонки с каннелюрами и ионическими капителями украшали корпус секретера по углам, а замочные скважины ящичков были обрамлены бронзовыми виньетками и венками из виноградных листьев, приятно контрастирующими с чёрным лакированным деревом. Каждый, кроме одного, спрятанного глубже всех остальных, ящик был снабжён ключом, достойным по своему рисунку и исполнению лучших ювелиров того времени. По-видимому, матушке-настоятельнице удалось вовремя укрыться от монтаньяров в дальнем монастыре и спасти не только свою жизнь, но и часть имущества.
Не только историческая ценность и красота секретера привлекали меня как коллекционера, но и то немаловажное обстоятельство, которое не могло не привлечь делового человека, как утрата одного из ключей секретера. Это делало выставленный лот значительно дешевле. Торг был длительным и отчаянным, но твёрдость моего духа победила, и секретер водворился в библиотеке в стиле классицизма. Мой брат, почётный математик Королевской академии и большой знаток технических устройств, с одобрением поглаживал стенки и бронзовые детали секретера, как вдруг один из ящичков, запертых на ключ, выдвинулся. Удивлению нашему не было конца. Плохо верилось в то, что ключи были фальшивые. Мы вернули ящик на место, заперли его снова и попытались открыть, не поворачивая ключа. Ящик не поддавался. Тогда брат, взяв обычную свою рассеянность в узду, постарался повторить цепь предшествующих поглаживаний и нажатий на медальоны, и когда запертый на ключ ящик снова выдвинулся, радости его не было конца. В нём возликовал учёный. Брат знал, что с момента изобретения гильотины интерес к пружинным механизмам во Франции резко вырос, но никому ещё не приходило в голову, что пружина может заменить ключ в случае его потери.
Два дня в ущерб обеду ( пропустить завтрак и файф-о-клок для настоящего джентльмена было подобно смерти ) мы не отходили от чудесного секретера, постигая комбинации открывания каждого из ящичков. Чем глубже внутрь располагались ящички, тем сложнее оказывались эти комбинации. Брат утверждал, что каждая из комбинаций была подчинена закономерности только одному ему известных формул. Но когда мы добрались до самого маленького ящичка, который был без ключа, брат с горечью заявил, что формула открывания ещё не изобретена и поклялся посвятить этому вопросу всю свою жизнь.
С этого момента Королевская академия была забыта, библиотека стала самой отапливаемой комнатой, а брат исписывал одну стопку бумаги за другой, но нужное решение так и не находилось. Я же, будучи уверен в его гении, не опускал рук и решил заняться на время каким-нибудь другим делом.
Таинственный ящик секретера направил мои мысли на весьма романтический лад. Я задумал написать один из лучших моих романов, но в самом его начале не хватало изюминки, чтобы сразу овладеть вниманием читателя. Теперь же моё богатое воображение нарисовало мне образ письма, посланного героиней своему избраннику. Коварный отец Эвелин, как звали эту редкую красавицу, перехватил письмо, адресованное её жениху Жозефу, неустрашимому морскому офицеру. Спрятав письмо, полное слёз и отчаяния, в потайной ящик, а заодно и ключ от него, отец грозил отправить Эвелин в монастырь, если та не одумается и не выйдет замуж за горбатого, но очень богатого старика.
- О, отец, дайте мне месяц на размышление, - взмолилась Эвелин, которая рассчитывала на скорое возвращение Жозефа с войны.
Впрочем, нет, в ящичке не будет письма, перехваченного коварным отцом, а наоборот, там будет храниться связка писем, которые каждый день писала юная леди, но не имела никакой возможности послать их возлюбленному. Дело в том, что Жозеф, в котором наполовину текла французская кровь, служил во флоте под командованием знаменитого Горацио Нельсона. Сам Нельсон, несмотря на чудовищные ранения и прощальные мольбы леди Гамильтон не покидать её, бесстрашно бороздил морские просторы во славу Его величества короля. Лучшие в мире военные корабли были настолько быстроходны, что ни один почтовый голубь не успевал сесть на их палубу.
Зная это, Эвелин хранила собственные письма, перевязанные розовой ленточкой, в потайном ящичке и мечтала о том времени, когда Жозеф окажется на пороге её дома. Тогда отец увидит возмужавшего в боях офицера и сразу изменит своё решение про старика. Отец и Жозеф пожмут друг другу руки и они выпьют по кружке эля. Затем успокоенный отец уйдёт к себе спать, а Эвелин вручит Жозефу пачку писем. Она ясно представляла себе Жозефа, сидевшего перед камином и погружённого в чтение столь милых писем, о которых мечтал после каждого сражения. Эвелин же будет сидеть на маленькой скамеечке у ног морского офицера, смотреть снизу на его лицо и с чисто женским чутьём угадывать какую именно строчку он читает. О, это будет самый счастливый день после их долгой разлуки!
События в романе будут стремительно развиваться и обрастать всё более и более трагическими сценами. И вот уже моё воображение, выкинув из таинственного ящичка письма Эвелин, поместило в него изрядно потрёпанную тетрадь, переплетенную в козловую кожу. Это были записки Жозефа, ставшего после героической смерти Нельсона пленником французов, а затем узником знаменитого Шильонского замка.
Вот, что удалось разобрать на обветшавших в сырости подземелья страницах, исписанных карандашом: «Я давно сижу в этой темнице, но так как я потерял счёт времени, с трудом, пожалуй, могу назвать, какой сейчас год. Одно только знаю, что нахожусь в Шильонском замке, том самом, который описал лорд Байрон. Но так как ему, именитому гостю, показали, скорее всего, лучшую половину этой тюрьмы, мои записи будут чем-то отличаться от стихов поэта. Когда меня грубо втолкнули в эту каменную темницу, а затем приковали к высеченной прямо из гранита, на котором стоит замок, неровной и скользкой от постоянной сырости колонне, я далеко не сразу мог понять, что находится вокруг меня, но потом с ужасом разглядел восемь скелетов, прикованных каждый к своему столбу такими же цепями, как мои. Поскольку свободных столбов под этим жутким кровом уже не осталось, я понял, что никогда уже не увижу живого человека, кроме суровых стражников, а следовательно, забуду человеческий язык и не смогу передать своей предсмертной воли, даже если представится случай. Поэтому тороплюсь изложить всё на бумаге в заветной тетради, которая всегда была со мной в военных походах.
К счастью, у меня вскоре появился совсем необычный собеседник. Это мышь, которую я назвал Микки, пожалуй, самая умная из всего племени, обитающего в моём узилище. Мы познакомились случайно. Она пробегала мимо, когда у меня сломался карандаш. Я подумал, что не только не обижу её, но, скорее, осчастливлю, если позволю ей обгрызть карандаш по кругу. Она делала это так ловко, что постепенно у меня даже возник образ некоего канцелярского приспособления, которое я с радостью бы запатентовал под названием «точилка для карандашей», если бы оказался на свободе. Мы с Микки делили мой жалкий обед, состоящий из похлёбки и корки хлеба. Всё, что падало на пол, по праву принадлежало ей. Напротив моего столба в толще гранита было выдолблено узкое оконце, в которое с трудом могла бы пролезть рука.
Подоконник находился в нескольких дюймах от поверхности очень большого озера, так что я мог себе отчётливо представить, на какой глубине в подводной скале была вырублена моя тюрьма. К счастью, на озёрах не так часто и гораздо менее сильно разыгрывается буря, а то бы темницу давно затопило. В течение дня только очень короткое время в окошко светило солнце, и мы с Микки охотно грелись в его лучах. Ах, если бы это были лучи славы! Но, увы. Меня никто не пытался освободить. Со временем я стал понимать, какой ужасной смертью погибли люди, чьи скелеты меня окружали. Если в начале заточения стражники подносили еду прямо к столбу, к которому я был прикован, то со временем они ставят миску и хлеб всё дальше и дальше от меня. Таким образом должен наступить момент, когда я не смогу дотянуться до еды. Но я твёрдо верю в дружбу и знаю, что Микки непременно принесёт мне такие же крошки, какие доставались ей в лучшие времена.»
- Нет, - сказал я сам себе, - это слишком печальный конец для такого прекрасного романа. А почему бы в ящичке не оказаться пиратской карте? И вмиг моё воображение, проникнув через полированную поверхность стенки секретера, нарисовало мне карту на дублёной коже гиппопотама. В те времена пираты были настолько искусны в бою, что для них не существовало разницы в весе противников и один пират без труда справлялся с любым чудовищем. Однако пересохшая со временем кожа растрескалась в местах сгибов настолько, что самая важная часть, место клада, совершенно исчезла в истрёпанных швах карты. Оставалось ясным только одно. Клад таился в Новой Гвинее. Мысленно прикинув площадь островного государства, обилие там папуасов и крокодилов, я понял, что тема карты должна быть перенесена в другой, не менее интригующий роман.
А пока, томимый нетерпением, я мысленно наполнил ящичек реальными драгоценностями. Там жемчужные ожерелья переплетались с золотыми цепочками тончайшей работы, а браслеты и кольца были насыпаны сверху в таком количестве, что с трудом умещались в своём хранилище и упирались в стенку изнутри, повредив тонкий пружинный механизм замка. Да, именно этот клад, совершенно реальный, и был в моей библиотеке, ожидая случая быть открытым. Сомнений не оставалось. Нужно было только придумать надёжный способ преодолеть препятствие. Конечно, можно было решить вопрос гораздо проще, позвав в дом плотника, который мог засунуть остриё топора между основой и самим ящиком, но не в моих привычках было грубое вмешательство, как и полагается настоящему джентльмену и коллекционеру.
Бесконечные раздумья о способе открыть ящичек часто не давали мне спать. Но я не слишком беспокоился по поводу бессонницы, так как знал, что именно ночью человеку может прийти в голову блестящая мысль. Действительно, что бы сейчас, в век прогресса, стало делать человечество, если бы однажды ночью в далёкой заснеженной России одному гениальному химику не пришла в голову мысль о периодичности свойств химических элементов?
Я лихорадочно искал выход из положения и нашёл его. Утром, после завтрака, посетив парикмахера и побрившись , я, наконец, лениво помахивая тростью, направился в палату лордов, чтобы уговорить их рассмотреть на утреннем заседании вопрос о возможности освободить на один день из тюрьмы самого знаменитого взломщика Англии. Разумеется, я был честен и внёс в казну королевства немалую сумму за эту услугу. Таким образом, однажды у дверей моего дома в викторианском стиле оказались двое полицейских, между которыми стоял изящный джентльмен в мягкой шляпе с довольно большим саквояжем в руке. Судя по положению левой руки, в которой был саквояж, в последнем находились по крайней мере две десятифунтовых гири, с помощью которых тренируются борцы. Джентльмен приподнял шляпу и спросил, действительно ли он попал по нужному адресу и нужному вопросу. Я с горячностью протянул ему руку и без лишних слов провёл в библиотеку, где напротив окон стоял мой великолепный загадочный секретер. Объяснив вкратце, какой помощи я от него жду, разумеется, за солидное вознаграждение, я тут же заметил, что работать ему, по-видимому, будет легко, так как в окна бил яркий солнечный свет, столь нехарактерный для туманной Англии.
Но джентльмен, которого язык не поворачивается назвать взломщиком, вежливо попросил меня задёрнуть тяжёлые шторы, чтобы оказаться в наиболее привычных для его ремесла условиях. Затем, надев на глаза чёрную маску с узкими прорезями, он вытащил из саквояжа огромную связку всяких ключей и отмычек и принялся за работу. Хотя в комнате было темно, как ночью, мне всё же удалось не без удовольствия наблюдать за тем, с какой методичностью, выбирая ту или иную отмычку, работал настоящий профессионал. Однако через какое-то время его движения стали более нервными, на лбу выступила испарина, а язык стал произносить выражения, далёкие от джентльменских. Наконец, с грохотом уронив свой великолепный набор отмычек, перед которым не устоял ни один замок не только Англии и Шотландии, но и по другую сторону Ла-Манша, джентльмен вынужден был признать своё поражение. Видя, с какой самоотверженностью защищал он своё знаменитое имя, я щедро вознаградил его и проводил до двери, где арестанта встречали наши доблестные полицейские, успевшие побиться об заклад относительно исхода дела.
Узнав на следующее утро перед завтраком о позорном поражении взломщика, мой брат саркастически улыбнулся и, заметив, что наука выше ремесла, стал выводить на салфетке свои бесконечные формулы. Я давно заметил, что он, поднеся ко рту ложку с овсянкой, мог внезапно достать из кармана автоматическую ручку с несмываемыми чернилами и начать выводить прямо на салфетке свои длинные формулы, которыми можно обогнуть экватор. С салфетки формула перетекала на скатерть и направлялась в сторону тарелки, поставленной на случай внезапного визита спикера палаты лордов. Сначала меня раздражало, что мои скатерти лишаются своей белизны, но потом мой трезвый ум придал этому недоразумению практическую жилку.
Признайтесь, что от души написанная математическая формула со всякими цифрами, знаками, иксами и игреками, синусами и косинусами очень напоминает не только китайские или египетские иероглифы, но, построенные в один ряд, прекрасный и неповторимый орнамент. Как только это осознал, я стал пересаживать брата вдоль стола на чистые от формул места. Таким образом, за неделю, и иногда меньше, скатерть была покрыта по всему периметру неслыханным орнаментом. И так как мой брат был гениальным математиком, формулы его ни разу не повторялись, что придавало скатерти вид раритета.
Так как художники в области текстиля были бессильны повторить этот шедевр, скатерти повышались в цене всё больше и больше. Я люблю своего брата, и потому без всяких колебаний отдавал ему заслуженную долю дохода, равного площади исписанного по отношению ко всей площади скатерти. Если кому-нибудь из читателей данный расклад покажется несправедливым, хочу заметить, что учёные обладают странным свойством находить большее удовольствие в самом процессе, чем в результате, который всё равно является для них лишь этапом дальнейших поисков. Там, где для учёного результат – всего лишь этап его деятельности, у делового человека результат деятельности является началом прибыли.
Итак, саркастически улыбнувшись, мой брат вновь принялся за расчеты, но дойдя до тарелки спикера палаты лордов, бросился в библиотеку и стал нажимать на все медальоны и каннелюры, которые он использовал вчера, но в обратном порядке. И тут мы услышали таинственный скрип и скрежет. Передняя стенка ящичка задрожала, как будто испытывая непреодолимую силу землетрясения, слегка подалась вперёд и вдруг со звуком выстреливающей пробки от шампанского, ящик открылся. Поражённые, мы не сразу заглянули в него, однако быстро преодолев замешательство, склонились над его полостью. На дне ящичка, завёрнутый в бумажку, лежал ключ. На бумажке не то рукой экономки, не то самой матушки-настоятельницы, было написано: «запасной ключ».