Помещик по указу

            
                Помещик по указу (16+)
  (Или повесть о том, как после сдачи Севастополя англичанам и французам, отставной  штабс- капитан стал помещиком.)

Батарейный штабс- капитан Бондуршин Михайло Олексович был ещё крепок здоровьем, и в отставку совсем не собирался. Он родился на войне, в военном обозе, в чужбинных землях схоронил и отца, и мать. Ещё безусым пацаном, заняв место убитого отца,  помог отбить опасную атаку турок. Голос у Михайло был батькин –  не могла заглушить и стрельба пушек – и его оставили командовать батареей.   
Он привык к войне, и другой жизни просто не знал. Понятно, что между войнами были перерывы, бывало по нескольку лет, но не для него – он постоянно участвовал во всех учениях, интересовался новыми пушками и зарядами.
Первое офицерское звание он получил за то, что нарушил устав. Его батарея стояла  во второй линии обороны, и можно было подремать, но он организовал разведку и скрытое охранение. Через час разведка доложила, что холм слева скрытно обходят вооружённые люди, и их много.
 - Посыльный, скачи к  капитану Пешеге, объясни ситуацию, скажи, что надо нас прикрыть слева… Хотя нет. Ребята, поверните половину пушек влево. Корско, организуй круговую оборону, посыльный, за мной.
 Пешега отдыхал, и Михайло с трудом к нему пробился.
 - Ты почему оставил батарею? – не слушая его закричал командир.
 - За то, что оставил – я отвечу. А сейчас мне нужно подкрепление – нас обходят.
 - Ну смотри, Бондура, розги ты уже точно заработал, а если ещё с этим соврал, тогда тебе конец. У тебя же нет настоящей разведки, кому ты поверил?
 - У меня все проверенные, они не могли ошибиться, а времени на проверку нет.

А  в первый раз его хотели списать в обоз, когда  турки срубили саблей половину правой кисти, оставив только два пальца. Но он слёзно просил, и его оставили. Во второй раз чуть не отправили, когда после очередного ранения левая нога перестала гнуться в колене.
И вот теперь. А они так защищали город. Он был уверен, что его наградят, пусть хоть посмертно, а им приказали уходить. Ещё ничего не было потеряно, надо было отойти в тыл, перегруппироваться, подтянуть подкрепление. Но наверху решили иначе – нужна серьёзная реформа армии и вооружения, и в ближайшее время войн не намечается.

 - Как же я там буду жить? – спрашивал он полковника – Я же  ничего не умею, только воевать.
 - Ты будешь получать офицерскую пенсию, купишь домик в какой-нибудь деревне, а остальному научишься. Или можешь снять квартиру в городе. Там вообще ничего не надо уметь.
 - Но у меня же семья, они тоже ничего не умеют.
 - Да какая семья, живёшь с ними «без году – неделя», оставь кому-нибудь из наших.
 - Ну нет, как я могу, они мои.
 - Они-то, кстати, что-то умеют – в деревне же росли.

 - Не оставили, - то ли спросила, то ли подтвердила Видоля. – Ну и не надо. Проживём. В наше село поедем.
 - А там опять вас пленят, а мне головёнку смахнут. Остров-то мы, считай, сдали, они сейчас сызнова полезут…  Ладно, подсобирывайтесь, неделя у нас ещё есть, а потом с довольствия снимут. На селе не понравится – в городе снимем что.

Михайло не спешил, тянул до конца, словно надеясь на какое-то чудо. И дотянул. Прискакал посыльный со штаба с приказом срочно явиться.
 - А-а, что я говорил! Войны, они никогда не кончатся. Что, оставят меня? – с тайной надеждой он смотрел на посыльного.
 - Не думаю, - покачал головой тот. – Там что-то другое.
 - Я еду с тобой. Сейчас пролётку запряжём и поедем,  - Видоля нисколько не сомневалась в правильности своего решения.
 - Тогда и я с вами, - запросилась наречённая дочь.
 - Ну что ж, коли уж я уже не военный, то едем.

 - Вот везёт же тебе, Бондуршин, прямо как по заказу. Молился ты эти дни, что ли?
 - Да, господин полковник, я сейчас дённо и нощно молюсь.
 - Новый указ пришёл – особо отличившихся офицеров наградить порубежной землёй… Та-ак, словесные выкрутасы опустим… Много военных приходится увольнять, а казна, я так понимаю, не резиновая, и не у всех офицерские пенсии. Кабинет выкупил деревни у нерадивых помещиков, и велит раздать их бывшим военным. Чтобы, я так понимаю, порядок там навели, ну и заодно казачкам помогали рубеж держать. Вот тебе есть три варианта – три села, и два по пять. Вот смотрите описание – губерния, уезд, волость названия сёл и рек. Выбирай Михайла Олексович, кабинет Его Величества, учитывает твои военные заслуги, и надеется на твоё поспешество.
 - А ты бы, Михайло, прочитал вслух, это же где-то наши места, - попросила Видоля.
Он начал читать, и они увидели, что их село, Смородинье, тоже попало в одну из пятёрок, и выбрали это имение.
 - Только, Михайла Олексевич, людей там мало, многих в полон угнали, пока мы город держали. Тех, кого твои люди освободили, можешь взять с собой. Так же поспрашивай солдатиков, которые в годах и порушенные. Если кто захочет около тебя жить – забирай с собой. Да будьте при оружии, чего ему на складах ржаветь, а там может быть и пригодится… Ты же у нас в миру-то и не жил никогда?
 - Как есть не жил.
 - Помощника бы тебе какого дельного… А знаешь что, у нас полковник Поспелов умер в госпитале, и адъютант его как бы без дел остался. Он примерно твоих лет, и по молодости писарем был,  у помещика, кстати. Спишу-ка я его тоже. Здесь он, вроде как, в растерянности, а тебе может  чем и поможет…  Да когда поедешь, надень парадную форму, офицеры у крестьян в уважении, да и чиновники форму любят.
 - Так у меня её и нету, и никогда не надевал.
 - Получи на складе, я распоряжусь.

Михайлу солдаты знали хорошо, и он знал многих. И набралось их два десятка, да ещё шесть полонённых, которых они успели отбить, один мужик и пять женщин. Увидев Михайлу в парадной форме, к нему стали обращаться – Ваше сиятельство, повысив сразу на пару разрядов. Все быстро собрались и поехали. У них была одна одноосная пролётка, запряжённая парой, и одна двуосная телега для вещей. Ещё три телеги запряжённых волами раздобыли солдаты.  Кому не хватило места на телегах, шли пешком. С трудом вытерпев до вечера в парадной одежде, Михайло переоделся.
Пролётка постоянно норовила оторваться от неторопливых волов, и Михайло решил в ней отправить вперёд разведчиков – двоих пожилых солдат. Сами пересели на телегу.

Разведчики вернулись уже через трое суток, когда обоз прошёл больше половины пути. С ними приехала и  молодая девушка Рувима, бывшая помещица. Оказалось, что они с отцом жили в другой губернии, в Смоленичах, у них там кожевенный завод, а имением руководил управляющий. Дохода никакого не было, и когда заболел отец, они выставили всё на торги, но долго не могли продать – а потом  кабинет у них всё выкупил. Отец умер, а она приехала в последний раз побывать на могилке матери, а потом уедет в столицу. Она там два раза была и ей понравилось.
 - И что ты в столице делать будешь? – спросил Михайло.
 - Тётушка там живёт, доходный дом имеет, обещала меня пристроить.
 - Не жалко имения-то.
 - Конечно, детство моё здесь прошло, и если бы тут была какая жизнь, то, наверно, жалко бы было. А так – нет. Если заводик ещё продадим, то мне на первое время денег хватит.
 - Ну да, оно конечно, в столице весело, верно. А если будет трудно – приезжай. Пять сёл-то поди прокормят бывшую хозяйку.
 - Не прокормят, здесь управляющий хорошо жирует. Наверное нас обманывает. Себе новый дом построил, а наш не сохранил – сгорело всё.
 - Что ж вы его не уволили?
 - А-а, потом нового искать, а где его сейчас найдёшь. А пока замену не найдёшь, то и не уволишь его – надо же учёт вести, налог платить, за порядком следить.
 - Ты пока не спеши уезжать-то, поможешь мне познакомиться с делами, с управляющим, с людьми, расскажешь как жили тут.
 - Да можно и познакомить, спешить мне теперь некуда. Я у деда Полесника остановилась. А вам же всем жильё надо? В Смородинье три хаты остались без хозяев, и в других тоже есть. Татара хаты не жжёт сейчас, как раньше, и стариков не убивают, им надо чтобы сёла вновь возрождались. Даже скот сейчас не угоняют, так по мелочи что прихватят, торопятся – казачки-то рядом.
 - Значит, помогают казаки-то?
 - Да не очень. Земля, она и им нужна – лишний выпас, в иной год, совсем и не лишний. А вы к нам прямо с войны?
 - Прямо с войны.
 - Повезло вам – не убили и в полон не угнали. Много, говорят, убили.
 - Говорят.
 - А это ваша дочка, как её называти?
 - Это Ваша дочка, Светена. Полонянки они, с ваших мест.
 - С наших? А какого поселья?
 - Да со Смородино, с хутора.
Помещица перепрыгнула к Видоле и Светене, и забросала их вопросами.

Первым селом, около 30 дворов, было Куржавье. Справа от него, перед холмом, виделся карьер. Видоля говорила, что здесь можно набить камень, но он редко кому нужен.
Село встретило тишиной и покоем. Две собаки, валявшиеся у дороги, даже не залаяли, а отошли в сторону и удивлённо глядели на караван. Недалеко, в овражьей прудовине, лежали свиньи, кое-где рылись в земле куры, две козы отдыхали в теньке, охраняемые козлом с наполовину спиленными рогами. Плетни были покосившиеся, с большими дырами, а у некоторых домов не было совсем. От лесной полоски, где угадывалась река, шли старик со старухой, с котомками за плечами.
Молоденькая девочка из полонян, перегнала караван, побежала к старикам, за ней торопко спешила мать. 

Доехав примерно до середины села, Михайло остановил караван. Местные полоняне уже разбежались по своим хатам. Он огляделся, зацепил взглядом самый плохой домик, вошёл. Плетёные стены обмазаны глиной и побелены мелом. Печки нет, окон нет, а белый глиняный пол выглядел бы даже красиво, если бы в углу, на куче соломы, не лежало старое тряпьё. Там же, в самом уголке, сидела курица, видимо на яйцах.
Он вышел, окликнул одного старика и молодого инвалида.
 - Оставайтесь в этой хате. Обживайтесь, обустраивайтесь. Возьмите инструмент, какой надо. Винтовки с виду уберите, но не далеко. Свяжите лестницу и покройте крышу соломой – кое-где протекает. Знакомьтесь с соседями, учитесь здесь выживать. Если найдёте свободный домик  получше, можете перебраться туда. И да – там курка сидит на гнезде, не пугайте её, кормите, плошку с водой поставьте. Теперь здесь главные вы. Оставайтесь.

Следующим селом было Смородинье, вправо перед лесочком Лесное, а влево – Луговое. Где-то дальше за Смородиньем – Ямное. Видоля с дочкой побежали домой, за ними же увязалась и Рувима. С правой окраины села, на взгорке, раскинулась усадьба управляющего – два дома, старый и двухэтажный новый, большой сад, спускающийся к ручью, где виднелся пруд, обнесённый частоколом и колючим кустарником. К этой усадьбе и повернул Михайло свой  обоз. Из сеней, навстречу, вышел крепенький дядька, с короткой саблей на боку и плёткой в руке.
 - Кто такие? Чего надо?
 - Кто хозяин?
 - Почивает хозяин, стомился от трудов праведных.
 - Буди, спать ночью надо. Я новый помещик.
 - Помещик!? Новый!? А бумага есть?
 - Всё есть. Давай, пошевеливайся, издалека идём, люди устали, покормить надо.

Дядька, пятясь задом, исчез в двери, из которой долго никто не появлялся. Михайле надоело ждать.
 - Пойдёмте все в дом, должны же нас накормить. Полоняне, кто остался, советую сначала пообедать, а потом домой идти. Дед Чургай, а слабо тебе подстрелить вон ту ворону.
 - Да не слабо.
Дед выдернул из телеги винтовку, зарядил, выстрелил, ворона упала с дерева. Несколько других закаркали и быстро улетели вдаль.

Михайло вошёл в прихожую, распахнул две двери. Влево была большая гостиная, куда все и ввалились. Со второго этажа спустился дядька с плёткой, за ним сам хозяин, ростом повыше среднего,  брюховатый, с полным лицом и сединой в волосах.
 - Кто такие? Чего надо?
В его голосе слышался испуг, вперемешку с гневом.
 - Бондуршин Михайло Олексович, штабс- капитан артиллерии в отставке, только что из батального похода. Земли помещика Телешина Андрея Викторьевича, выкуплены кабинетом Его Величества, и отдарены мне за боевые заслуги. Изволь взглянуть на бумаги.
Трясущимися руками управляющий взял бумагу с золотым вензелем, покрутил перед глазами, вернул, с трудно скрываемым заиканием спросил:
 - А эти люди кто? Чего им надо?
 - Кабинет Его Величества очень сожалеет, что вы не смогли обеспечить безопасность крестьян, и не организовали оборону от разбойников. Поелику мне разрешено набирать работников из солдат. Сейчас их всех надо срочно накормить, а потом всех обеспечить жильём. Кому жилья не достанет разместите в своём доме.
 - Да где же я возьму столько еды, это же надо готовить.
 - Да мы сами приготовим. Люди мы военные, к разносолам, не приучены. Всё у нас по-простому. Где у вас кухня?
Не дождавшись приглашения, Михайло нашёл и кухню, и кладовые, и люди сами организовали свой обед. После обеда началось распределение жилья. 

Выделив двух самых расторопных солдатиков, Михайло велел им впрячь в бричку новых лошадей с конюшни управляющего.
 - Да самых хороших выберите, да и наших не оставляйте, они тоже хороши.  И пару сёдел подберите добрых, со сбруей. 

Остановился он на хуторе Видоли. Её старенькая мать как вцепилась в дочь и внучку, так их и не отпускала. Рувина тоже остановилась у них. Здесь же приткнулись вестовые и ординарец. Хутор представлял собой три хижины с сарайчиками, в которых раньше проживали три семьи. Теперь остались две, с одним стариком и мальцом десяти лет, в момент набега бывшим со стадом на выпасе.

 - Что пишешь Рувима?
 - Дневник.
 - Это что такое?
 - Это когда каждый день человек записывает то, что интересного с ним произошло.
 - А зачем?
 - Право, не знаю, так заведено. Говорят, что писание упорядочивает мысли?
 - А что за книга?
 - Римская история. Империя была такая в Средиземном море.
 - Рувима, ты можешь перечислить все обязанности, которые должен исполнять управляющий?
 - Да я особо в это не вникала. Думаю, что главная его обязанность – это увеличивать доходность земли, которой он управляет. Чтобы земля больше давала хлеба, овощей, фруктов, ягод. Чтобы на ней можно было выкормить больше домашних животных.
 - А разве человек может как-то влиять на землю?
 - Может. Надо давать земле отдыхать, чтобы она не истощалась. Можно в неё добавлять удобрения, например – навоз. Или разбить землю на деляны и чередовать разные посевы. Можно ещё применять сортировку семян – для посева отбирать семена с самых лучших растений.
 - А налоги, ты вроде говорила, что он ещё налоги должен собирать?
 - С налогами точно не знаю, указы постоянно новые приходят. Кажется, сейчас их волостной старшина собирает, а его сам губернатор контролирует.
 - А за что налоги-то?
 - За землю. Земля, она в некоторых местах богатая, большой доход с неё иметь можно. Налог можно зерном отдать, можно животиной, но сейчас стараются деньгами брать. Поэтому крестьянин сначала зерно на ярмарку везёт, продаёт, а потом налог платит. Кроме того есть обязательный зерновой сбор. В каждой волости магазин имеется, где хранится запас зерна, на посев и на разные нужды. Но учёт так запутан, что крестьяне на него сильно не надеются, стараются у себя хранить. Да здесь земли уже плохие стали, и дохода не дают, и крестьяне больше подельем заняты – кто телегу сделает, кто бочку, кто лапти плетёт, бабы полотно ткут, мужики кожей занимаются. Иные в работники нанимаются к тем, кто деньгами платить может. А кому повезёт, те себя у помещика выкупают и в город уезжают, а там всегда прокормиться можно, от природы не завися. А в деревне-то, в недород и засуху, можно и с голоду помереть.
 - Странно это как-то. Я всегда думал, что на земле жить надёжнее. Курка-то в любую засуху себе червячка найдёт и выживет, и ещё яичко тебе подарит. 
 - Во время голода курей-то в первую очередь и съедают.
 - Вот ты говоришь земля плохая, а на некоторых полях пшеница хорошо растёт.
 - Это личные помещичьи земли, наверное их удобряют навозом. Да и смотрят бригадиры за крестьянами, чтобы всё хорошо делали.
 - А другие земли почему не удобряют?
 - Времени нет – эти деляны в аренде у крестьян – навоз собрать надо, привезти, раскидать, а у них часто и привезти не на чём.  По закону крестьянин на себя может только три дня работать, а три дня на помещика, но обычно на помещика по пять дней работают, а суббота на домашние дела. Однако некоторым приходится и в воскресенье батрачить на помещика.
 - Не порядок это,  воскресенье – богов день – даже на войне его стараются блюсти.
 - Что поделаешь – у некоторых крестьян большие недоимки.
 - Почему?
 - Не знаю. Судьба такая – не везёт человеку.
 - А навозу хватит, чтобы все поля удобрить?
 - Так это, опять же, зависит от того, сколько скота имеется. Но все поля никогда не будут засевать – земле отдыхать надо. Да и не выгодно, если много хлеба родится – цена на него снизится, и на тот же налог больше работать придётся.
 - Как-то это не правильно. Как-то получается, что у управляющего всё хорошо, а у других – плохо. Видно крестьяне не на помещика работают, а на управляющего.
 - В жизни многое неправильно. Бог не может везде поспеть и всё правильно сделать. Земли-то у управляющего помещичьи, так пусть он, хотя бы, за них налог платит. Правда, папенька говорил, что у него тоже большие недоимки.
 - А с помещиков такой же налог берут, как с крестьян?
 - Точно не знаю, но по-моему меньше. Большинство помещиков дворяне, а они налог мало платят.
 - Знаешь что, Рувима, поедем-ка прокатимся. Осмотреться надо. 

Они проехались по трём оставшимся сёлам, посчитали хаты, Всего в имении получалось около полутора сотни  хат, причём до самого северного села, Ямное, татарове не дошли, и все жители были целы. Михайло встретился со старостой, расспросил о жизни, осмотрел хозяйство.
 - Ноне повезло нам, люди все сохранились.
 - Чем заняты в это время?
 - На ваших землях работают.
 - Мне нужен новый управляющий. Пойдёшь?
 - Нет.
 - Почему?      
 - Живяка большую силу имеет, со свету сживёт. Да он нормально управляет, а то, что под себя всё гребёт, так на этом месте все так будут делать. Может и я тоже. А у него уже всё отработано, в волости всё подмазано, даже в губернии, говорят, знакомые имеются.
 - Крестьяне свои земли забыли, поля травой зарастают.
 - Что делать, на все земли людей не хватит.
 - А я слышал, что у вас земли не хватает.
 - Жизнь такая, всегда чего-то не хватает.

Домой они вернулись поздно, но ещё засветло. Под навесом, около глинобитного очага, их ждал ужин – хлеб, сало, картошка в мундире, смородиновый чай.
 - Вкусно всё, - нахваливал Михайло. – А хлеб в глине печёте?
 - Не то чтобы в глине, но печь глиняная, вон в очаге спечная духовина, по две булки за раз выпекает. Одна беда, дров нету. Надо бы за торфом съездить в Понизовье, но там за него платить требуют, и желательно деньгой.
 - А дрова где можно наготовить?
 - Дрова совсем под запретом, лесу мало осталось. Сухой ивняк собираем, валёжки.
 - Земли много, а лесу мало. Рувима, а лес выращивать выгодно, или нет?
 - Наверное нет, растёт долго. Лес наоборот всегда изводили под пашни. У нас в Смолявичах его ещё много, так там и на дрова готовят. А здесь его никогда, похоже, много не было. А если и выращивать, то садовые, которые фрукты- ягоды родют. А если на дрова, то самая удобная берёза, всегда её для этого пользуют. Но чтобы деревьями себя связывать, нужна уверенность, что земля всегда твоей будет. Тогда будет и выгода. Но здесь, в порубежье, такой уверенности никогда не будет. 
 - Будет, Рувима, будет. Может не сразу, но когда-то точно будет. А как это у управляющего прислугу в полон не забрали? Девок молодых я видел, два конюха, в саду народ работает.
 - Так это те, кто упрятаться успел, - сказала мать Видоли. – У него потуник в подполу, а было много боле. Да ещё после набегу из Ямного взял, их оть полоном не встревожили.
 - Надо ему ревизию сделать. Не знаете, кто из местных может мне помочь?
 - Никто не смелится. Рази токо староста – Живяка у во девку взял без позволення, и у них щас раздор.
 - Снасильничал, что ли?
 - Вроде того, позвал  малину сбирать, и вдруг оказалось, что она за его полового замуж выходит, а ей тринадцать лет токо, и никаких разговоров не было. Она плачет, но говорит, что сама захотела. Не иначе Живяка застращал чем.   
 - А старосту почему в полон не забрали?
 - Повезло имя, они плетеньем заняты, и всей семьёй ивняк на речке готовили, а как увидели турове, так укрытно вдоль реки и убёгли к Ямному.
 - Не позволит он ревизию делать, ревизоры, обычно, с волости, а то и с губернии приезжают, - сказала Рувима. 
 - Позволит, он на моей земле живёт. И на твоей, кстати, тоже. Вот возьму, и сад тебе подарю.
 - Земля одно, а деревья, это другое. У него есть деньги, и ещё много чего кроме земли. А у нас только голая земля. Любой суд укажет его пользу.
 - Дела-а. Зря я, верно, в это дело ввязался. А с другой стороны, можно сказать – сам Император мне такое дело доверил, и надеется на моё приспешество. Ну да ладно – ввечеру заботы, а поутру работы. Давайте спать, устал я сегодня так, словно весь день от турков отбивался. 

Рано поутру, со вторыми петухами, он пришёл к старосте. Хозяин  плёл кресло, под навесом жена доила корову, девочка  растапливала очаг. Поздоровался с хозяином за руку.
 - Доброго здравия. Михайло Олексович, новый помещик.
 - Фёдоров, Микола. 
 - Где научился плетенью-то?
 - Жизнь всегда чему-нибудь научит, лишь бы зенки видели да очи  дивили.
 - А хлеб сеешь?
 - Сеем маленько.
 - А что не много? Вол, лошадь есть, наверное.
 - А-а, для кого, для упыря вашего? Как увидят много, так начинается суета непонятная.
 - Хочу убрать этого упыря. Вроде земля не его, а богатеет он.
 - Поздновато хватились, давно надо бы.
 - Хочу вот тебя в помощь позвать.
 - А что сами не справитесь, у вас же солдаты с ружьями, и бумага.
 - Надо сначала ревизию произвести, опись сделать, а то начнёт потихоньку распродавать. Из дому-то его не выгонишь. Нужен местный человек, который всё знает, а никто не соглашается, боятся чего-то.
 - Бояться есть чего, он злопамятный – только во вкус вошёл, а вы у него кормушку отберёте. Но я соглашусь, пожалуй, если у вас это всё серьёзно. А то разворошите страсти, а сами в Питер укатите.
 - В Питере я никогда не был, и делать мне там нечего. Здесь жить  буду. Посему, на месте управляющего хочу видеть человека более скромного. Ты бы согласился пойти?
 - Я? А что у вас более сведущего нету? Там надо знать многое, да и с народом пожёстче быть. Нет, я не смогу.
 - Ну ладно, это потом. Пока нам надо ревизскую сказку учинить. С этим-то поможешь.
 - Ну что ж, раз никто не хочет, придётся старшому.                               
 - Я скажу, что заставил тебя. Ещё бы кого одного.
 - Не найдёшь. Всех недовольных он в рекруты отдаёт.  Есть один человек, но он в волости. Солдат списанный по инвалидности. У него правой ноги нет по колено, просил меня протез хороший сделать. Временные-то им выдают, но они не удобные. Но он сюда возвращаться не хочет – упырь его здесь доканает.
 - Ты сможешь его срочно привезти? Зачем не говори, скажи, что протез примерить надо.
 - Да смогу наверное.
 - Когда поедешь?
 - Сейчас младшой коней с ночного приведёт и сгоняю.
 - Можешь мою бричку взять.
 - Зачем, мы верхами.
 - А мы пока начнём без вас.
 - Но раньше полудня мы не приедем, да и то, если ничего не случится. 

У Михайло разболелась старая рана на ноге. Пока бабы готовили примочки, он позавтракал, перебинтовал ногу. Приехали к усадьбе Живяки, когда солнце было уже высоко. Он взял только ординарца и двоих посыльных, наказав остальным подойти после обеда. Живяка ревизорам удивился.
 - У меня недавно ревизия была, аж губернская, целую неделю все цифирки проверяли. Али вы им не доверяете.
 - Зверю я всякому верю, но люди не звери. Цифирки мы не будем проверять, просто перепишем, что растёт на наших землях.
 - Если на ваших, то это не здесь. Эти земли мои, я их выкупил у Телешина, сразу, как он продавать начал. 
 - А бумага имеется?
 - Татарва пожгли все бумаги. Сейчас мне их восстанавливают в волости. Но процесс этот долгий, свидетелей приходится искать аж до Смолевичей. Каждому приказчику поклониться, чтоб вспомнил, да нашёл расписки. Опоздали вы маленько, тут приезжала Рувима, дочь Телешина, она бы вам всё подтвердила.
 - Когда и где ты с Телешиным встречался?
 - Ездил я в Смолевичи, там всё и сделали.
 - Когда?
 - Аккурат на Сретенье в прошлом годе.
 - Хм-м. Сколько же ты ему заплатил?
 - Двести рублёв серебром и пятьдесят злотников. 
 - Маловато.
 - Здесь земля пустышная, люди жить не хотят.
 - Так платил ты ему за хорошие земли – всё на них растёт.
 - Это всё личным трудом. День и ночь в заботах, по первости бывало сам навоз раскидывал. 
 - А работников ты тоже выкупил?
 - Как есть выкупил, тридцать душ, да себе же в убыток, половину в полон угнали.
 - И бумага тоже сгорела?
 - Как есть сгорела, ваше высокородие. Вы вино-то кажется не любите, может вам квасу принесть? А там и обед подоспеет.
 - Обед, это хорошо. Делать нам здесь видимо уже и нечего, а пару часиков погостить у хорошего человека, это можно. Хоть чего расскажете о деревенской жизни, я её всё время видел только со стороны.

Когда обед подходил к концу, подъехала пролётка, из неё вышли две женщины в шляпках с вуалью.
 - Вот, извольте познакомиться, моя жена Видоля, лично отбил её из полона, а это дочь Телешина –  Рувима, ну да её вы знаете.
Увидеть сейчас Рувиму Шивяка совсем не ожидал, побледнел, задёргался глаз, но  справился, раскинул руки для объятья, обнять, однако,  не решился, поздоровался за руку.
 - Рувимочка, а я думал вы уже в Питере, на балах танцуете. Какая красавица, батюшка сейчас бы возрадовался.
 - Чуть было не уехала, да дорогой вспомнила, что так и не поправила могилку матери, и решила вернуться. Как у вас дела, Михайло Олексович, ознакомились с хозяйством?
 - Да неудобно как-то вышло, что ж вы мне не сказали, что треть земель у вас управляющий выкупил. Сейчас придётся бумаги исправлять. 
 - Выкупил? Я об этом ничего не слышала.
 - Как же так, Рувимочка, неужели папенька вам ничего не сказал.
 - Да между нами секретов не было. Когда же это случилось?
 - В прошлом годе, аккурат на Сретенье, приезжал я к вам в Смолевичи, и мы с Андреем Викторьичем, съездили в управу и все бумаги сделали.
 - Да в это время он уже лежал, и никуда ехать не мог.
 - Извиняюсь, запамятовал я, мы на дом вызывали секретаря и писаря.
 - Как же я могла ничего не заметить?

Вскоре приехал староста с отставным солдатиком – инвалидом. Увидев их, Живяка, сразу обмяк, потемнел лицом, походка отяжелела. Сославшись на плохое самочувствие, ушёл к себе и больше не появился.

Общество предъявило Живяке обвинение в сокрытии доходов от хозяина (помещика) и от отечества (государства) в виде искусственно созданной недоимки. Описали всё движимое и недвижимое хозяйство, кроме дома и личного имущества в доме. Под посевной материал и НЗ было три амбара, но заполнена только треть одного, чего было мало даже для неприкосновенного запаса. Михайле рассказали, что ещё в конце зимы все амбары были полны, но перед посевной Живяка всё продал. Скота и лошадей тоже было немного – он всё вовремя продавал. Пришлось вскрыть его потайной погреб, под дубовым перекрытием, где нашли деньги, золото и серебро. Всё подробно описали, оставили в тайнике, но Михайло занял половину первого этажа, откуда был вход в погреб, и поселил здесь, пятерых солдатиков.
Переписали и посевные площади, на глаз определяя количество десятин.
Как Михайло и обещал, половину сада и половину пруда он отписал Рувиме, для ухода за ними закрепив пять семей, выбранных помещицей.

Уже ко второму воскресенью, с южной стороны Живякиного  холма, около сада, общество поставило высокий деревянный крест, по низу обнесло его круглым навесом, на треноге из шестов подвесили железное било, вместо колокола. Дьякон из Ямного отслужил молебен. Собрались все от мала до велика, и молились истово.
По окончании молебна, Михайло всем объявил, что здесь будет строиться каменная  церковь с колокольней, и на ней будет постоянный постовой, звоном оповещать о набегах. А всем жителям при набегах следует не прятаться, а обороняться, для чего всем сделать оружие по своим возможностям, а так же учиться ём владеть, обороняться и нападать на разбойников. Здесь же он добавил, что с этого дня все крестьяне будут иметь постоянные наделы, кто сколько сможет обработать – в пределах помещичьего имения. Ежели кому земли не достанет, общество может прикупать её у соседей и из пустошей. Правила распределения будут выработаны в ближайшие дни и всем объявлены письменно. Посему первым указом будет нужда к обучению всех грамоте. Все сами должны обучаться и искать для себя учителей. А кто будет безграмотен, того отправим в солдаты или потугой будем обучать. При этом все государственные налоги и пошлины надо платить исправно. А поелику живём на рубежье, то и житьё наше будет близко к воинскому, а моя служба будет именоваться не просто помещик, а порубежный помещик, а вы все порубежные крестьяне.
 - Это почти казаки?
 - Казаков за службу от налогов освобождают.
 - Придёт время, и нас освободят. Не так это просто. А если хозяйство справно вести, то налоги-то не такие уж и тяжёлые. И служите вы не отечеству, а себе, себя  и детей своих, от полона защищаете и от гибели. Да, жить здесь труднее, чем где-нибудь на кабинетных землях, но нас сюда никто не отправлял, сами пришли, а значит судьба наша такая – паши, жни, молоти – а по сторонам поглядывай. А увидел супостата, не убегай, а нападай. Татары чем воюют – в основном саблей и арканом, ружья у них плохие, луки старые, новые редко делают. А у нас сейчас почти тридцать ружей и две пушки. А вместо сабель пики, рогатины и бердыши делайте, из старых серпов, кос, топоров и прочее. А против арканов каждый должен с собой нож носить или короткую саблю. А против их коней короткие дротики, броски такие, кои вы на дичь применяете. Конечно, это всё я примерно сказал, пусть каждый сам выбирает, как и чем ему защищаться.

Когда расписывали порядок для крестьян, Рувима сказала:
 - Значит, на помещика только два дня будут работать? Вы прямо как социалист, столько прав крестьянам даёте, свобода, она ответственности требует.
 - Что такое социалист?
 - Социалисты проповедуют чтобы люди жили без принуждения, обществом, и чтобы всё у них было общее.
 - Это что, вера такая?
 - Вроде как, но только без бога. Чтобы всё было справедливо и красиво, без насилия, без войн, а все споры чтобы разрешались общественным сходом, или скопом. 
 - Райская жизнь? Так для земли она не подойдёт, только для неба. На земле жизни без войн быть не может.
 - Это сейчас быть не может, а потом в далёком будущем, люди станут другими, добрыми.
 - Ну, зачем  обсуждать то, что будет в далёком будущем. До него ещё дожить надо. А будет день, будет и пища. Всё по справедливости не бывает. Например, воюем мы с османами за Рымский остров. Как решить этот вопрос мирно и справедливо? А  никак. С одной стороны, если бы татары жили мирно и на нас не нападали, то живите вы на здоровье. У нас земли много, и Рымний нам не нужен. Но они чувствуют поддержку Османской империи и нападать будут всегда. Да и привыкли они уже к такой жизни, а привычка – всему голова. Люди привыкли к войнам и в раю жить не смогут.
 - Вот, а социалисты говорят, что в будущей жизни войн не будет, а все деньги, которые государство сейчас тратит на войны, потом будут тратиться на образование и на медицину. И люди не будут болеть, и будут жить долго и счастливо.
 - Войн не будет, люди не будут болеть и  жить будут долго. И людей расплодится так много, что земли на всех не хватит. И хлеба не хватит, и люди начнут умирать от голода. Так что ли?
 - Ну, не знаю, социалисты говорят что наука – это большая сила, и с её помощью люди справятся с любыми проблемами.
 - Поживём – увидим. Вот если наука победит армию, тогда я поверю, что она большая сила. А пока наибольшая сила – армия.

Когда Видоля объявила Михайле, что он будет отцом, они решили обвенчаться, чтобы всё было по закону. Первое время они ещё обходились, а потом Михайло стал всё чаще по особому смотреть на женщин, особенно на Рувиму. Они много времени проводили вместе, сдружились, но ей было только двадцать три, и разница в возрасте ограничивала притязания. Однако для женщины это был уже серьёзный возраст для создания семьи, а партнёра всё не находилось. Причём, если она была рядом с Михайло, ей уже, вроде бы, никто и не нужен был. И когда однажды он её обнял, вроде бы по-отечески, она прильнула к нему, отпускать друг друга  не хотели, объятия становились всё жарче, и они согрешили.

В этот раз домой они пришли поздно. Видоля спала, и Михайло лёг с Рувимой. Утром он повинился перед женой, сказал, что ничего страшного не произошло, и что он так же её любит, но пока она на сносях будет иногда ложиться с молодухой. В подтверждение своих слов, он три ночи спал под боком жены, а потом опять ушёл к Рувиме. Видоля, хоть и покручинилась, но смирилась, утешая себя тем, что Михайло итак сделал для неё много.

Когда Рувима поняла, что беременна, ей стало страшно, что Михайло найдёт себе другую, и продолжала его принимать всё так же страстно. Организм с этим не согласился и выкинул, начавшее было зарождаться новое существо. Рувима болела две недели, а потом они снова отдались влечению природы, обманутой человеческими слабостями.

Этот год был несколько неудачен. Летом дождей было мало, а осенью занепогодилось. Хозяйственные мужики каким-то особым чувством это предвидели, сделали навесы для просушки, всё лето готовили корма на зиму,  чтобы осенью заниматься только зерновыми и овощами. Осенью терпеливо ждали полной спелости, а потом жали с темна до темна, даже под дождём, и развешивали снопы под навесами.
Михайло целыми днями ездил на своей пролётке, старался всё подметить, доточно всех расспрашивал о всяких мелочах. За Рувимой он закрепил Ямное, и она целыми днями пропадала там, оставаясь иногда и на ночь. Михайло, в это время, внимания ей уделял меньше, и она сблизилась с ямским ровесником, вошла во вкус, окунулась в новую любовь. Михайло узнал, горестно вздыхал, но понимал, что не сможет ей запретить.

В жизни Михайлы Олексовича, женщины никогда не занимали основное место, но мужик он был крепкий, природа требовала, а довольствоваться всякими несуразностями, как иные военные, он не научился, ввиду постоянной занятости. Поэтому он имел в обозе  пару подружек, которые приходили к нему, когда он был свободен, и когда свободны были они. А иногда солдатики привозили ему женщину из какой-нибудь деревни, не пользованную, как командиру. Все эти отношения были по-военному упрощёнными, без обязательств на будущее. Со всеми Михайло добросовестно расплачивался, даже с пленёнными, часто искавшими у него защиты – как всякий сильный человек, характером он был спокоен и покладист. Однако все его считали очень строгим, возможно из-за его громового голоса. 

Зима была хоть и снежной, но не морозной. Благодаря общинному контролю, с тягловой помощью и строгой моральной поддержкой, всё посеянное удалось убрать и сохранить. Вся зима была предельно напряжённой, так как сразу после уборочной страды, Михайло всех загрузил работой. Женщины ткали холсты  (крапивные, конопляные, льняные)  вязали носки, рукавицы, поддёвки, шапки, из  овечьей шерсти, козьего и собачьего пуха;  обрабатывали птичье перо и пух, шили подушки, матрацы, одеяла, тёплую одежду. Ещё с лета Михайло всех заставлял делать кирпич- сырец, благо глины было много, и в зиму почти все очаги были с дымоходами. Это значительно облегчило зимнее существование.
 
Сильно были загружены и мужики – забивали лишний скот, выделывали шкуры, ремонтировали и делали новые сани и телеги, утепляли дома и стаи для скота и птицы. Добывали камень в карьере. Кроме воловьей мельницы у Живяки, сделали ещё одну.  В отхожий промысел этой зимой, ушли только три человека, остальные работали на месте, заманенные обещанием Михайлы заплатить за них годовой налог и помочь в хозяйских делах. Расчёт оказался верным – за зиму два человека освоили сапожное дело, ещё несколько шили из кожи мягкие онучи, появились два кузнеца и сделали кузню, две семьи занялись изготовлением луков и стрел, используя местную древесину – берёзу, вербу, грушу. Несколько семей шили хомуты и сбрую, делали сёдла. В живякинской столярной мастерской делали бочки, колёса для телег, дуги. Ещё одну столярку сделали в Ямном.
Всё, чем занимались зимой крестьяне, описать не возможно. Зато на празднике проводов зимы, где возникла стихийная ярмарка, глаза разбегались от разнообразия поделок и прочих товаров. Но основная ярмарка было в волости, куда вскоре и переместились доморощенные купцы.

Ещё осенью Михайло съездил в казачью станицу, купил двух статных жеребцов и двух кобылок – на расплод. Оставив их на постой в живякиной конюшне, Михайло закрепил за ними четырёх подростков, для кормления, выгуливания и прогонов, и теперь частенько туда заезжал. За зиму он подобрал для расплода местных лошадей, с десяток, и к весне рассортировал их на три группы – беговые- верховые, беговые- колясочные и боевые казацкие. Делал это чисто интуитивно, потому как никогда ранее разведением коней не занимался, но некоторые отрывочные знания, типа рассказов сослуживцев, у него имелись.

Дома бывать не любил – сразу вспоминал Рувиму, которая окончательно перебралась в Ямное. И только ночью, щупая живот Видоли, оттаивал и засыпал спокойно, как полководец, у которого на рубеже и в тылу был полный порядок. Видоля советовала ему взять женщину – себе для постели, а ей в помощь по хозяйству. И он присматривался, но ни одна его не зацепила. В это время Светене, наречённой дочери, исполнилось семнадцать, и в её манерах появились зазывные движения, ещё, видимо и ей самой не понимаемые. Она чаще стала с ним играться, и игры становились всё откровеннее. Однажды в хлеву, разогревшись работой, они снова разыгрались, да так, что перешли грань дозволенного, и сделали друг друг  приятно.
 - Я хочу чтобы у нас всё было всерьёз, Михайло Олексович, - призналась она. – И хочу, чтобы у меня от Вас был ребёночек.
 - Не выдумывай. Ты у нас красавица и умница, и найдёшь себе мужа какого захочешь, и родишь от молодого и сильного.
 - Я никого не хочу, только Вас.
 - Ребёнок, это дело серьёзное, а у тебя ещё есть время подумать. Так что не спеши, и во всём советуйся с матерью.
Мать заметила интерес дочери, стала чаще выгонять её на посиделки, а домой привела сразу двух женщин. Старшей было за сорок,  младшей за двадцать, обе работящие, и обе покорили Михайловы душу и плоть. В это же время около Светены закрутились сразу три ухажёра, и она повеселела, увидев жизнь с новой стороны. А в доме снова поселились покой и благодать.      

Видоля помогала по хозяйству до самых поздних сроков, и ранней весной родила мальчика, крепкого и такого же горластого, как отец.  Всем четырём женщинам он понравился, и они с удовольствием с ним водились, когда было время. Заметив это Михайло ограничил им доступ к дитю.
 - Избалуете, затаскаете по рукам и закормите. Пусть растёт в нужде и заботах. Он у меня генералом будет, дворянином – только не бально- праздным, а заботами и трудами отечество прославит.
К весенней посевной подготовились хорошо, выбрали отдохнувшие деляны, засеяли по максимуму, и потом всё лето Михайло ездил, наблюдал за работами, не давал залёживаться в безделье. Иные ему пеняли за это, но он напоминал, что они живут в порубежье, и режим должен быть как на боевых позициях. Большинству, однако, такая жизнь нравилась, так как преимущества были очевидны и проявлялись почти сразу явной пользой и довольством.

Однажды крестьяне привели к Михайло революционера- народника. Он призывал крестьян объединяться в революционные скопы, чтобы бороться за свою свободу против царя и помещиков. Михайло закрыл его в чулан, приставив часового, и объявил, что завтра, в субботний день, над ним состоится суд общества, на который должны прийти и женщины тоже. 

Суд состоялся около строящейся церкви. Народу пришло много, большинство из чистого любопытства – большим судом (вместе с женщинами) здесь ещё ни разу ни кого не судили. Те кто попрактичней, решили совместить приятное с полезным, и принесли вещи для продажи или обмена.
Социалист (Кочинин Владимир) был молод, говорил уверенно, но слишком эмоционально. Мужики таких не любили, а женщинам он понравился.
 - Ну расскажи, Володимир, всему миру, кто вы такие, революционеры, и чего хотите. Вот они, крестьяне, перед тобой, объясни им, как бороться за свою свободу, и вообче – что это такое  - свобода.
 - Свобода – это работа не по принуждению, а по велению своей души, своего внутреннего естества. Человек рождается свободным, и в древних обществах он свободным и умирал. Но в современной жизни его свободой завладело государство, которое создало аппарат силового принуждения, подавило свободы, заставляет человека работать не на себя, а на чиновников и дворян, большинство из которых совсем не работают, развлекаются, ездят по заграницам, живут в городах и понятия не имеют о том, как люди работают на земле. И живут они за счёт вас, крестьян, без отдыха работающих всю неделю. И главный дворянин – это царь, который создаёт такие законы, чтобы дворянам жилось всё легче, а крестьяне чтобы работали всё больше… Нам говорят, что дворяне это особые люди, голубых кровей, и что они божьим провидением поставлены выше других людей, но мы-то знаем, что бог здесь ни при чём, а многие из дворян в Бога даже и не верят и не ходят в церковь. Дворяне – это те, кто поддерживает царя, и благодаря этому имеют много денег и много власти, этой властью ограничивая свободу народа, заставляя его работать на себя и жить в нечеловеческих условиях, по-скотски, питаться крапивой и лебедой, спать на соломе, а самых непослушных забирают в солдаты и отправляют на войну. … Чтобы понять, насколько неразумно дворяне тратят заработанные вами деньги, достаточно сравнить их доходы с вашими. Высшие сановники в столице только за свою должность, сидение в кабинетах, получают две- три тысячи рублей в месяц, да ещё имеют помещичьи наделы, которые приносят примерно такую же прибыль. Сравните это со своими доходами – за свою крестьянскую должность вы не получаете совсем ничего, а доходы с земли (не своей, а арендованной) дают вам в месяц два-три рубля, что в тысячи раз меньше доходов сановников, и часто не хватает даже заплатить налог…

Михайло слушал революционера и думал о том, что зря согласился на Общинный Суд. Раньше, когда они с Рувимой обсуждали эти проблемы, он легко разрушал её «социалистические» доводы своими, житейскими, и полагал, что и в этот раз сможет показать крестьянам всю ложность революционных понятий. Но сейчас, слушая Владимира, а главное, видя с каким вниманием его слушают крестьяне – Михайло вдруг усомнился в своих способностях.
А крестьяне слушали, раскрыв рты. Многим из них и раньше приходилось слушать разного рода пропагандистов, и они, бывало, только посмеивались над их мудрёными выражениями и непонятными словами. Сейчас всё было просто и понятно. Надо скинуть с престола царя, вся государственная система разрушится, крестьяне прогонят помещиков, поделят землю, и будут получать с неё доход во много раз больше, чем сейчас, или, хотя бы, будут меньше работать.
Ситуацию попробовала выправить Рувима.
 - Как-то у вас всё легко получается. А сможете ли вы жить без помещиков, губернаторов и царей? Ведь даже в своём малом сельском обществе, крестьяне всегда выбирают старосту, в волости старшину, а в уезде крестьянского представителя. Даже дикие разбойники, собираясь в шайку, выбирают себе атамана. Общество слишком разносторонне и разнообразно, и кто-то обязательно должен за всем этим наблюдать.
Но Владимира сбить было не легко.
Всё правильно, но одно дело, когда обществом управляют выборные старосты или атаманы – и совсем другое, когда людьми управляют те, кто эти должности захватили силой, и общество не может их заменить по собственному усмотрению.
 - А знания, образование. Крестьяне могут выбрать старосту или атамана, но не смогут выбрать даже губернатора, не говоря уже о царе. Из кого они будут выбирать царей, из крестьян?
 - Ну почему из крестьян, из грамотных, интеллигентных и честных людей. Таких в обществе много, и они тоже недовольны существующим положением дел. Уверяю вас, что найдутся и более образованные, чем нынешние губернаторы и цари. Да и крестьяне после революции будут ходить в школы, где будут изучать историю  государств, и познают все тайны управления. Сейчас же правительство всё делает так, чтобы крестьяне не осваивали грамоту, и чтобы знали как можно меньше. Грамотный крестьянин для них беда. В других странах не так. Там интеллигенты печатают для крестьян специальные книги, в которых рассказывают об основах управления. И государство это не запрещает потому, что во всех странах уже давно произошли революции, и королям, царям,  султанам и их приближённым там поотрубали головы, и теперь там правят министры, избираемые народом, а все главные государственные законы утверждены всенародным голосованием и прописаны в специальной законодательной книге, называемой Конституцией. И все развитые государства уже давно приняли такие конституции, а Российская империя не приняла и не собирается это делать.
 - Владимир Илактионович, если вы знаете истории всех революций, то должны знать и о том, сколько эти революции пролили крови, и сколько было убито самих революционеров в борьбе за власть, уже за власть революционную. А так же вы должны знать, что фактически ни одна революция не смогла построить то прекрасное общество, о котором вы нам рассказывали. Кроме того, в самом развитом из современных государств – Англии, королева сохранила свои права, и управляет страной вместе с парламеном, который состоит из лордов – владельцев земли, а народ там землёй так и не владеет. И конституции там, кстати, тоже нет.
 - Увы, ваши знания не точны. Конечно, надо признать, что в Английской империи, аппарат подавления был настолько силён, что революция всех своих задач выполнить не смогла. Тем ни менее, парламент там состоит не только из лордов, но и трудовых и крестьянских партий, без которых ни один закон, и ни одно решение не может быть принято. Но мы говорим не об Англии, а о России, и сейчас нам важны именно российские дела. Наше будущее и будущее наших детей и внуков зависит от нас, от нашей смелости и настойчивости.

Общество не пришло к единому мнению, и решило социалиста не арестовывать, и даже не наказывать, а просто изгнать из пределов владения.
Под конец Михайло всё же сказал своё слово.
 - Я прожил уже не малую жизнь, и видел много  начальников, в  основном, правда, военных. Когда я был молод, мне тоже казалось, что если бы командиров выбирали солдаты, то порядка в армии было бы больше. Сейчас же я знаю, что солдаты не смогут выбрать командира, они разобьются на отдельные группы, партии, как говорят революционеры, и каждая партия выбирет своего командира и они начнуть бороться за власть. И это правильно заметила Рувима, когда напомнила нам, что после революций их командиры начинают убивать друг друга. Прописать законы в единой книге, это хорошо, но это не избавит людей от нарушения этих законов. В крестьянской общине никогда законы не записывали, тем ни менее все крестьяне эти законы хорошо знают и стараются не нарушать. Я уважаю Владимира Илактионовича, он честный человек, но он слишком молод. Молодость всегда всего старается добиться быстрее, а потому допускает много ошибок. Когда эти ошибки касаются только самого ошибшегося, то это не беда, и он сам исправит ошибку, или ему поможет общество. А если ошибку совершит всё общество, то исправить её, пожалуй, будет уже невозможно. И как раз нашим детям и внукам придётся её исправлять. Я так думаю, что революция дело серьёзное, и подходить к ней надо осторожно и обдуманно. По крайней мере сейчас мы имеем вполне достаточно свобод, и вполне достаточно земли, а останется ли всё так же после революции, то бабушка надвое сказала.    

В начале лета в губернию прибыла большая топографическая экспедиция, для проведения изысканий по строительству железной дороги. Кроме топографов в ней были и гидрологи, и геологи, и биологи. По счастливой случайности полоса их интересов захватывала и Михайлово имение, и он замучил специалистов своими вопросами. Они ему не отказывали потому, что он обеспечил их транспортом, рабочими руками, организовал проживание и пропитание. Они, конечно, за всё платили, но соблюдали наказ о строжайшей экономии.
Как-то он привёз геолога на бутовый склад, куда возили камень, заготавливаемый для строительства церкви, чтобы специалист подсказал, годен ли этот камень для строительства, и какую нагрузку выдержит. Осмотрев камни, геолог изъявил желание осмотреть и карьер, и они проехали туда. Геолог возился долго, взял у рабочих ломик и подолбил, набрал мешок образцов. Михайло заметил в его глазах живой интерес, спросил:
 - Что, годный камень для церковки?
 - Годный и для церковки, и кое-для чего ещё.
Посвящать Михайлу в свои секреты не хотел, но помещик не отставал, и геолог рассказал.
 - Железа много в этом камне. Но ты пока об этом никому не говори, это государственный секрет. Как железную дорогу протянем, так начнём добывать.
 - Железо, это хорошо, у нас он в большой нужде. А можно его из камня выплавить? Я слышал, что для этого какие-то большие печки делают.
 - Нет, это очень трудно. И печь сложно построить, и топливо нужно специальное – уголь каменный, и сам процесс выплавки тоже сложен.
 - Да ведь как-то люди делают, а мы чем хуже.
 - Делают, но с большими мучениями, ошибками, переделками – на десятки лет растянется, если с нуля начать, без чертежей и изысканий.
 - А чертежи где можно достать?
 - Вот Вы въедливый, Михайло Олексович. Хм-м. А может правда попробовать? Лабораторные анализы, это одно, а выплавка – совсем другое. Давайте, я сделаю вам чертежи по памяти, и проведу подробные изыскания. Для печи хорошая глина нужна и камень, и ставить её надо около речки – там воды много надо. Подбирайте пока людей, а я поищу огнеупорную глину. А сможете сделать так, чтобы люди до самого- самого не знали для чего печь?
 - Конечно, скажу, что кирпичи обжигать, и платить сам буду за работу. Пусть думают, что чудит старик.
 - Вот и славно.

И загорелся Михайло новой идеей, закрутился, собрал свободных работников, волов, подводы, определились с местом, начали делать фундамент. Геолог пообещал вызвать хороших специалистов по строительству печи, а позже и литейщика, если помещик будет им платить, и Михайло согласился. Для него наступила новая жизнь, и он уже не жалел, что в неё ввязался.

Но за всеми этими делами он совсем забыл про Живяку, который вовсе не хотел покориться судьбе. Новый помещик нашёл у него только третью часть припрятанной валюты, ещё одна была спрятана  здесь же в доме, и одна треть хранилась в банке. Уже несколько лет Живяка выбирал способ своего дальнейшего существования. Вариантов было несколько, а он ни на одно не мог решиться. Он хотел стать настоящим помещиком и жить в городе, но для этого надо было выкупить эти земли. Но, во-первых, денег на это ещё не хватало;  во-вторых, здесь на порубежье, покупка земли была делом рискованным; в-третьих, зачем землю покупать, если она и без того фактически ему и принадлежит.
После долгих размышлений он решил пока построить домик в губернском городе, и жить там, в гораздо большей безопасности, одновременно продолжая активно переводить продовольствие в золото.

Смерть помещика случилась очень кстати, а тут ещё произошёл татарский набег. Он сунул, кому надо денежку, и теперь чиновники готовили ему документы на владение землёй.
И вдруг, как гром среди ясного неба, явление нового помещика. С этим ещё можно было бы смириться, если бы он собирался жить где-нибудь в столицах. Но он собирался жить здесь, и это означало катастрофу, сравнимую с всемирным потопом.

Первые несколько дней Живяка пребывал в полной растерянности, даже не пытался осмыслить своё положение, пил вино собственного производства и спал, или подолгу сидел в прострации, приказав наглухо занавесить окно, в которое ещё недавно смотрел с отрадой и любовью. Первые думы были о том, как лишить себя жизни, но все способы ему не нравились. Потом начали приходить мысли об убийстве нового помещика, и он даже начал припоминать, кого из сельчан назначить на роль киллера. Это немного отвлекло его от вина, и он сообразил, что убийство проблему может и не решить. И тогда он, пока ещё неуверенно, начал обдумывать сложившуюся ситуацию, и возможности её исправления.

Живяка вовсе не был праздным прожигателем жизни, с молоду много работал, имел справное хозяйство и двух приходящих работников, выращенное продавал обдуманно, с расчётом наперёд. Даже когда помещик предложил ему взять под свой пригляд весь удел, он и с ним немного поторговался, прибавив к своему наделу, выделенному из общака, пару десятин. Впрочем, он бы согласился и без этого, так как сразу смекнул всю будущую выгоду.
Вот и теперь голова, привыкшая к постоянному поиску выгоды, вернула мысли в привычное русло и заставила их прокумекать ситуацию.  Вскоре он подал губернатору жалобу на самоуправство помещика, и в суд на его же грабителские действия. Началась длительная тяжба, которая тянулась больше года. Михайло назвал около тридцати свидетелей, и теперь их вызывали, группами и поодиночке, опрашивали, подгоняли показания под то, что нужно, так как судебное решение было уже оплачено.
Дело, однако, оказалось не столь простым. Тот факт, что помещик был боевым офицером, а имение отдарено ему за боевые заслуги самим Императором (по крайней мере на документах стояла  императорская роспись) перекладывало часть ответственности на Кабинет Его Величества, что сразу переводило дело в особое рассмотрение. И если Суд ещё пытался крючкотворствовать, то губернатор, после долгой беседы с Михайло Олексовичем, сразу занял его сторону. В результате Живяка снова проиграл, и вынужден был отказаться от претензий. Единственное, что Суд смог сделать – рекомендовать новому помещику восстановить Живяку на прежней службе, однако Михайло заявил, что управляющий ему не нужен, так как он будет жить на селе и сам будет следить за порядком.   

Общество оставило за Живякой десять десятин, с условием, что если будет нанимать работников, то платить им деньгами. Но первое время он никого не нанимал – озлюченность на судьбу и на людей не позволяла платить им деньгами, да и просто иметь с ними какие-то дела. Демонстративно работал сам, от темна и до темна. Правда, находил время и в поле пару часиков вздремнуть после обеда.
Кому-то выжить помогает привычка к труду, кому-то – общение с людьми, а Живяке в этом помогла злость. И он выжил, успокоился, даже начал скупо отвечать на приветствия сельчан.

Пока строилась доменная печь, а это растянулось на два года, Михайло организовал подвоз готового железа, и теперь в каждом селе, почти без перерыва, работала кузница, а всего крестьян, осваивающих железное дело, было человек тридцать. Дело это было прибыльным. Да и вообще почти все дела были прибыльными, но расслабляться своим подопечным он не давал, и некоторые были ём недовольны, вспоминая о прошлой жизни. Однако Михайло свято соблюдал праздничные воскресенья, даже договорился со священником, чтобы святые дни выпадающие на рабочие, приурочивать к выходным. Да и в субботний день, оставленный для домашних дел, люди расслаблялись. Поэтому все пять дней работали достаточно активно.

Однажды всё лето шли хорошие дожди, и по прогнозам к осени они должны были пойти на спад, но наоборот усилились. Хлеба вымокли, полегли, погнили, и крестьяне ничего не могли сделать. Собрать удалось только овёс, да и то меньше чем обычно. Михайло объявил о строжайшей экономии, но люди и сами понимали что зима будет напряжённой. За последние урожайные годы они расслабились, и весной продали большую часть запаса, а на деньги Михайло начал строить литейный цех. Конечно у него и деньги были «прозапас», и зерно, но если такая погода продержится ещё год-два, то за зерно придётся платить в тридорога, а это почти раззорение. Он чувствовал свою вину, из-за неуёмного строительства и приглашения специалистов. Теперь их надо было увольнять, но трудовой договор был составлен так, что придётся им выплатить большую неустойку.

Михайло расспросил стариков о погоде, и получалось, что она испортилась надолго, лет на пять, а то и десять, и что такое случается примерно один раз на сто лет.
 - Что же вы мне раньше об этом не сказали?
 - Да ведь точно никто не знал, а у тебя так всё хорошо пошло.
 - Что же теперь делать?
 - Отправлять надо гонцов, чтоб прочуяли где хлеб хорошо родился, и договор иметь с ними, чтоб раньше других. Но могут нигде и не найти.
 - Работу с железом придётся свернуть, инженеров уволить. Хотя смысла в этом нет совсем, такие деньги вложены, и железо стабильно доход даёт. Что-то надо придумывать.

Советовался он и с инженерами, и они порекомендовали взять ссуду, но не в банке, а у правительства. Хотя можно и в банке, если процент погашения будет небольшим.
И в первый раз за всё время Михайло поехал за советом к губернатору, помня о его справедливом решении по судебному вопросу.
Губернатор хоть и пожурил его за то, что обеспокоился раньше времени, но обещал замолвить слово при необходимости. В серьёзный голод он, пока ещё, не верил. 

Через два года наступил настоящий голод. Люди, в округе, покидали деревни, уходили на заработки. Прослышав о более справном положении  у помещика Бондуршина, шли к нему, просили помочь, и он никого не прогонял, всем находил работу, в основном на добыче железа и угля, и за счёт железа всех удавалось накормить, а за счёт хороших инженеров удалось повысить качество железа.

Сеяли теперь только овёс, семена ржи и пшеницы закончились на второй год непогоды. Старикам Михайло сказал, что если они не прокараулят хороший год, то он их хорошо наградит. И неизвестно на чём они гадали, но погоду предсказали хорошо. Михайло потратился на семена, в основном из фонда помощи, но ещё много прикупил, и засеял все площади – благо земля хорошо отдохнула, а работников было много. Осенью, правда, тоже были дожди, но мало, и почти весь урожай собрали при хорошей зрелости. Но теперь он ничего не выделил на продажу. Заранее построив качественные хранилища, он теперь мог хранить зерно  по четыре- семь лет. 

Указ Царя об освобождении крестьян был озвучен ещё два года назад, и постепенно докатился и до их окраин. Первая реакция крестьян была – ну наконец-то, но взвесив все за и против, они уже были не так рады. Выход из поместья был затруднён серьёзными недоработками, как экономического, так и юстического характера, поэтому ни формально, ни действительно, крестьяне к этому оказались не готовы.   

А у Михайлы всё наладилось, и производство и крестьянские хозяйства работали стабильно и с выгодой. Но сам он вдруг почувствовал, что постарел, и когда ему отметили семьдесят пять лет, отошёл от дел, оставив за себя старшого, четырнадцатилетнего. Этому никто не воспротивился, так как все знали, что Михайло именно в таком возрасте стал командовать батареей. Внуки у него были ещё маленькие, и он много времени теперь проводил с ними, хотя старики признали его мудрость и утвердили почётным членом суда старейшин.

А в это время в России всё обострялись революционные настроения, и было непонятно, как она разрешит свой политический кризис. И хотя Михайло об этом задумывался часто, но повлиять ни на что не мог, только иногда украдкой крестил внуков и мысленно желал им только одного – любить Россию – и был уверен, что всё остальное приложится, так как всё остальное происходит от любви.
     \\\\\\\\\\\\\\      \\\\\\\\\\\\\\     \\\\\\\\\\\\\\