Вот, иду я еле различимой тропинкой всё вверх и вверх. Всё, выдохлась. Оглянулась, чтоб похвалить себя. Вот, мол, какая я молодец, сколько прошла! А главное – туман внизу остался. Солнышко утро распечатало, розовой кисейной дымкой заволокло долину. Только округлые кроны деревьев тёмными стогами сквозь туман обозначились. А солнышко-то, солнышко, проснувшись, младенцем улыбается, ещё такое ласковое, незлобивое.
- Ты опять глазами вёрсты меряешь? – упрекаю я себя. – Тебе бы вблизи хоть что-нибудь рассмотреть. Много ли ты вдали увидишь? А тут…
Вот полынь серая, дымчатая. Она же тумана сестра родная, горькая несчастливая. Зато – наша, земная. А что туман? Рассеялся и нет его.
А вот они – кусты ромашковые. О-о! Да они гирляндами бусинок увешаны! Нити-паутинки провисли. Капельки-бусинки, как на белой груди изнеженной красавицы… До чего же красиво! Цветочки ромашек к солнышку личики повернули. А один расцветающий цветок, свою белую чашечку под лучик подставил, греется. Цветков на ромашковых кустах много, а отцветших семенников ещё больше. Легонько вздохнулось.
- Скоро осень…
***
Сколько раз наблюдала наплывающий туман. Мне иной раз казалось, что это мягкий захват реального мира. Ничем, ни уговорами, ни угрозами не сможешь воспрепятствовать этому нашествию висящей в воздухе молочно серой воды. Всё, что оказалось по ту сторону призрачной, неустойчивой стены, вроде бы как в другом, загадочном мире. Вчера ещё ты знала на той территории каждое дерево, каждый кустик, каждый бугорок, а теперь всё это в плену необычного таинства Природы, влажного, холодящего, давящего, приземлённого, неуверенного ни в чём, даже в себе, мечтающего вырваться на свет, пусть даже под пасмурное небо, но только не эта мутная кисея…
***