Thou art as tyrannous, so as thou art,
As those whose beauties proudly make them cruel;
For well thou know'st to my dear doting heart
Thou art the fairest and most precious jewel.
Yet, in good faith, some say that thee behold
Thy face hath not the power to make love groan:
To say they err, I dare not be so bold,
Although I swear it to myself alone.
And, to be sure that is not false I swear,
A thousand groans but thinking on thy face
One on another's neck do witness bear
Thy black is fairest in my judgment's place.
In nothing art thou black save in thy deeds,
And thence this slander as I think proceeds.
Ты так деспотична -- при том, какая ты есть*, --
как те, чьи прелести делают их надменными и жестокими,
так как ты хорошо знаешь, что для моего любящего безумно сердца
ты -- самый прекрасный и драгоценный бриллиант.
Все же, право, некоторые, кто тебя видят, говорят,
что у твоего лица нет власти вызывать стенания любви;
сказать, что они заблуждаются, я не смею,
хотя я клянусь в этом себе самому.
И, чтобы подтвердить, что не ложь то, в чем я клянусь,
тысяча стонов, стоит только мне подумать о твоем лице,
один за другим [один у другого на шее], свидетельствуют,
что твоя чернота светлее [прекраснее] всего в моем суждении.
Ни в чем ты не черна, кроме как в твоих поступках,
и отсюда, я думаю, происходит злословие о тебе.
* Т.е. при том, что ты не удовлетворяешь критериям красоты.
Не безупречна ты, но деспотична,
Как властные надменные красотки...
Наверняка усвоила отлично,
Что бриллиант в моем ты сердце кротком.
Хотя иные все ж в недоуменье,
Ведь красоты в лице твоем не видят.
Разубеждать их в этом заблужденье,
Не смею я, хоть сам, клянусь,- в обиде...
И, чтобы подтвердить немую клятву,
Твой лик представив, всем явлю улику:
Стон страсти, вырываясь многократно,
Докажет - ярче нет смуглянки лика.
Ты не лицом, поступками черна,
И на злословье тем обречена...