О службе на флоте. Через полвека

                КАК  РОДНАЯ  МЕНЯ  МАТЬ  ПРОВОЖАЛА…

        Вот, наконец, и мне пришла повестка из военкомата. Давай, мол, дорогой, собирайся, и ждем мы тебя 10 ноября 1968 года в райцентре, готовым к убытию в места службы будущей. Полтора года непонятной отсрочки. Да почему же непонятной, людей под ружьё в те времена было достаточно, тем более с 18 лет призывать начали.

           И пошел я служить довольно зрелым юношей, о девятнадцати с полтиной лет, уже полгода женатым и даже успевшим поработать два года в нашей куячинской восьмилетке учителем немецкого языка, там же, старшим пионервожатым, там же, библиотекарем и классным руководителем самого боевого шестого класса.

      В те годы не было принято “косить” от службы. Наоборот все, стремились достойно отслужить и вернуться домой и чтобы не дай бог, не говорили про тебя:

      - Гляди, идёт! А сам ни “туда”, ни в Красну Армию.

      Нашим куячинским женщинам пальца в рот не клади – вмиг отхватят. А посему проводы, как и подобает, были многолюдными и шумными. Вот уже и песню звонкоголосые бабоньки затянули. Жалостную:

                Последний, нонешний денёчек
                Гуляю с вами я, друзья
                А завтра рано, чуть светочек
                Заплачет вся моя родня.
      
                Заплачут братья мои, сёстры
                Заплачут мать и мой отец
                Еще заплачет дорогая
                С которой шел я под венец.

      Слушая эту песню рекрута, вроде как даже самого себя жалко стало. Куда судьба закинет тебя, как всё сложится? А наутро, 9 ноября 1968 года, у ворот дома, уже стояла пара, запряженных в сани, лошадей, на которых меня должны умчать в соседнее село, где нас, нескольких призывников, в райцентр уже повезут на крытой машине.

      Пришли на проводы опять вся родня, соседи, знакомые. После стопки-другой, как и положено, пошли пешком до горочки за селом. Баянист, Морковкин Николай, уже играл и пел, вот же, блин, флотскую песню, со словами: - “Один паренек был калужский, другой паренек костромской”. Короче, там и чёрные ленточки вились, и кажись, погибли в боях с фашистами оба паренька в конце песни.

        В райвоенкомате остригли наголо, но не отправили дальше в Бийск, ввиду отсутствия автобуса. Пришлось перед женой и отцом, которые приехали в Алтайское проводить меня, покрасоваться сутки лысым. Заночевали у тетки моей, Евдокии Анисимовны, я частенько вспоминал потом, что оставил на столе, не выпитую мной, стопку водки.
   
         А назавтра, рукой помахав из автобуса провожающим, я покатил дальше. В то время я и не подозревал, что довезут меня, в конце концов, до самого края земли, где рельсы уже кончаются – потому как дальше уже морская гладь. И этого было мало, засунут вдобавок на остров даже, вроде как для пущего эффекта.
   
            Бийский и Барнаульский сборные пункты запомнил плохо. Толпы разношерстной публики, одетых кто во что горазд, от грязных, рваных фуфаек, до очень даже приличных, “москвичек”. Спокойные, сельские парни и задиристые, городские “чуваки”. 
   
           Бесконечная толчея у дверей кабинетов, какие-то комиссии, перечеркивание номеров команд в документах. Наконец вроде всё устаканилось, то есть определилось. Команда номер 120, покупатели из морской авиации. Впервые увидел на ребятах в морской форме погончики голубого цвета. Очень пришлось по душе, что служат они не три, а два года и повезут сейчас нас военным железнодорожным составом  аж до самого города Владивостока.
    
          Знакомых никого не осталось, приходилось знакомиться заново, ребята кучковались уже по номерам своих команд, вокруг ребят-срочников, которые будут нас сопровождать до самого конца пути. 
 
         И еще запомнившийся момент тех дней, считай до сей поры, это звучащая во всех углах, под звуки расхристанных гитар, песня, тогда только-только появившаяся, под названием “Лада”. Эти полупьяные вопли, что “хмуриться не надо Лада и что твой смех, для меня награда”, звучали и на сборных пунктах и в вагонах до самого Владика. Ровно пятьдесят лет в ноябре минет с тех пор и даже сейчас, услышав эту песню, я невольно вздрагиваю и вспоминаю тот ноябрь 1968 года. Что, опять служить надобно ехать?

        Когда погрузились в вагоны, то выяснилось, что в каждой ячейке плацкартного вагона, будем жить не по шесть, как предусмотрено правилами перевозки, а по девять человек. То есть нужно кому-то и на верхние, багажные полки, вскарабкиваться, что под самым потолком.

        Двери вагонов закрыты на ключ, охрана – по два матроса с карабинами у каждой двери, причем не нашей национальности, а такие и мать родную не пожалеют, если что. Вот не помню, были или нет проводники тогда с нами в вагонах.
 
         Доедали и допивали, что с собой везли из дома. Произвели “шмон” в один из первых дней пути, заставили выбросить всю варёную колбасу, если у кого такая еще осталась. Один парнишка отравился в соседнем вагоне, когда ел позеленевшую свою колбасу домашнюю. Втихаря, видимо ел, больше никто к счастью не пострадал.

          Состав наш воинский шел крайне медленно. Да не один он был, оказывается. Их подряд семь штук друг за другом из Сибири на Восток двигались. Очень долго стояли на каких-то разъездах, полустанках, там и производили кормёжку из вагона-кухни, что была в составе эшелона. Запомнились только повара-азиаты в грязно-белых, форменных куртках, пригоревшая каша, причем почти всегда и жалкое подобие борща.

        На станциях долго не стояли. Бывало иногда, что через приоткрытые окна, просили мужиков принести из магазинов какое-нибудь спиртное. Конечно, за наши деньги. И ведь приносили. Не обманывали. В большинстве сочувствовали нам, желали хорошо отслужить, поскорей вернуться домой, тут же вспоминали и про свою службу.

       Приносили всегда, кроме одного раза, уже в конце пути, в Биробиджане. Паренек, скорей всего, биробиджанской национальности, сам вызвался порадеть нам и нашему теперешнему положению:

        - Дяденьки, - кричал он в окно, да я вам мигом, магазин вон там, за углом, давайте денежки.

        Выскребли из своих заначек последние двенадцать рублей. Убёг. До сих пор несёт. По приезду в Биробиджан, заскакиваю на вокзал иногда. Вдруг стоит, ждет. Нету-ти.

        В нашем купе у меня была нижняя полка. Вроде и хорошо и в то же время не очень. С полусогнутыми ногами долго лежать невмоготу, а если вытянуться в полный рост, их сбивают с полки, проходящие мимо, пацаны. Так и в тот раз. Удар и мои ноги на пол слетели!

       -Да ты что, совсем ослеп, и в бога, и в душу, и еще, куда ни будь! – нет, я выразился куда более витиевато и красиво, этим я владел в совершенстве.

       - Что-о-о-о! А ну встать! Сержант, в карцер его!

       Это был офицер, старший над нашими сопровождающими ребятами, глядя на которых, я сначала никак не мог понять, почему их, облаченных в морскую форму, называют сержантами, а не старшинами.

       Но в тот момент меня это, признаться, мало волновало, сержант ли, или старшина поведет в карцер. Да, да, в карцер, под который был приспособлен холодный тамбур между вагонами. И только вот сейчас дошло до меня, что я тогда, по сути, получил своё первое взыскание, еще и до мест будущей службы не доехав.

        Пробыв там непродолжительное время, тот же сержант меня и выпустил из мест моего заточения.

        Вот так, с небольшими приключениями, почти полмесяца мы “пилили” до славного города Владивостока, пока пешком, порой ночною, не добрались до 21-го флотского экипажа. А на дворе стоял уже конец ноября 1968 года.

                ФЛОТСКИЙ  ЭКИПАЖ  ВЛАДИВОСТОКА

         Наконец, после полумесячного, не ахти легкого пути, мы наконец-то прибыли в последний пункт своего следования, город Владивосток. Моя память не сохранила, каким именно способом мы прибыли в экипаж, помню только, что передвижения наши по городу проходили в ночное время.

           Не знаю, чем отличался этот экипаж от сборных пунктов Бийска и Барнаула, нам, кажется, в то время было всё равно, лишь бы побыстрее всё закончилось, вся эта неопределенность и тревожное ожидание, куда же нас все-таки определят.

           Да, помещений было больше, людей тоже. Суета везде, кого-то грозят наказать, кого-то заставляют что-то делать, кому-то нужно мыть полы, а кого-то зовут в столовую. Крики, слова различных команд и вдруг в одном из углов раздается песня. Да, да, именно та, что преследовала меня всю дорогу и в то же время разительным образом отличающая от той “Лады”.

        Парень играл на гитаре виртуозно, я, признаться, никогда раньше даже  представить себе не мог, что можно вот так играть. И вдобавок, замечательно еще и пел. Сразу подумалось, ну этот парень не пропадет, будет служить в каком-нибудь ансамбле песни и пляски.

        Чтобы искали среди нас артистов, я пока не слышал. А вот ребят, выискивающих спортсменов-перворазрядников и кандидатов с мастерами спорта, встречал. Конечно же, я, между нами говоря, считал себя и тем и другим, но природная скромность не позволяла мне выпятиться. Да и с разрядами слабовато, один только второй по волейболу, да и тот юношеский.

       Певцом всё же я себя попробовал, но, а что из этого вышло, позднее расскажу. Ну, да, опыт пения на сцене сельского клуба у меня был, ох как же я проникновенно выводил, что бабки сморкались даже в свои платочки:

                Я тебя не виню, нелегко ждать три года солдата,
                Но друзьям напишу, ты меня дождалась

        Вдруг вспомнил своё первое знакомство с гитарой. Было это два года назад, когда мы после окончания десятилетки, рванули помогать отстраивать заново, разрушенный от землетрясения, город Ташкент. Мы, это три придурка, которым на тот момент и восемнадцати лет не исполнилось, а посему взяли нас на стройку учениками маляров, как сейчас бы сказали, с денежным довольствием, куда как ниже прожиточного.

       И вот в общежитии на Куйлюке, пока в ванне, под струёй холодной воды остывает арбуз, а на столе лежит булка свежего хлеба, это и будет нашим ужином, я прилежно учу три блатных аккорда. Три аккорда, под которые буду через два месяца исполнять в своей алтайской деревне, опять же три песни, но зато какие! Что поделать, такой уж репертуар был у моего учителя, парня, живущего в соседней комнате:

                Что, братишка, склонилась твоя голова?
                Что ты плачешь, слезу утирая?
                Ты послушай-ка, друг, то,  что я испытал
                В этой жизни коварной, страдая.

       А дальше, еще тошней. И грабил и убивал, чтоб свою цыганку одеть, но посадили всё же бедолагу в тюрьму. Но это минор, была в моём репертуаре песня и повеселее:

                Сыпал снег буланому под ноги
                В спину дул попутный ветерок
                Ехал долгожданною дорогой
                Заглянул погреться в хуторок.

        Но это всё лирика, нам же надо возвращаться в суровую реальность того дня. Надо сказать, что морские авиаторы нас довезли до самого экипажа и вот всех, у кого была команда 120, пригласили в большую комнату, усадили нас и старший офицер стал говорить о том, что все мы, в будущем, можем стать стрелками-радистами морской авиации.

       Служба тяжелая, опасная, придется летать даже к берегам Америки. Поэтому хорошенько подумайте, готовы ли к такой службе. А если кого-то из вас не устраивает такая служба, мы можем определить вас служить на земле, в обслуживающем персонале. Кто не желает быть стрелками-радистами, прошу встать.

           Вот он, момент, когда меня в последний раз спросили о моём желании. Впредь за меня уже будут решать другие люди, с широкими и не совсем уж широкими, погонами на плечах. Думать долго не стал, на хрена мне их Америка с полётами, если есть возможность те же два года отслужить, как говорится “хвосты самолетам заносить”.

         Встал не я один, чуть ли не треть не пожелала, как и я, летать к Америке. Офицер поблагодарил и попросил нас покинуть комнату. На улице, в курилке, доложили ребятам-сержантам, что нас везли, о состоявшейся беседе и нашем отказе. В ответ услышали, что глупее нас, они  никого в жизни не встречали в и что тот офицер специально нас на “понт” взял, а теперь они не знают, что с нами будет.

          А внутри здания сортировка призывников, по местам будущей службы, шла полным ходом. В одном углу будущие подводники делятся планами, как можно “закосить” в барокамере, чтобы кровь пошла из носа, в другом углу тоже свои проблемы решаются. Ждем своей участи, сказали, вызовут, когда нужно.

           И точно. Теперь уже по списку, вызывают и усаживают нас за длинный стол, перед каждым лист бумаги и карандаш. Странно, у экзаменатора на плечах погоны черного цвета. А где же наши, цвета голубого неба?

        -Задача предельно простая, вы должны за одну минуту, как можно быстрее написать несколько раз слово “Владивосток.”

        -Понятно? Начали! – скомандовал парень с тремя лычками на черных погончиках.

        -Значит не сержант. А это значит, что ты, Владимир свет Игнатьич, сам добавил себе год службы в соседней комнате, когда решил, что пусть к берегам Америки летят другие.

         Затем, парень стучит на телеграфном ключе мотив буквы или цифры морзянкой, а ты должен максимально точно, торцом карандаша, повторить услышанное. И уже никто не спрашивал твоего мнения или согласия, а может быть ты совсем не хочешь быть радистом, даже если и убрали первое слово “стрелок”, мобуть ты желал быть кем-нибудь другим. Всё, ша! Впредь за тебя решения будут принимать другие люди, а ты, будь добр, беспрекословно их выполнять.

         Как-то враз, прекратились шутки и смех. Вскоре строем проследовали до пирса, где нас уже поджидал ПСК, так же, в полном молчании, погрузились на него, катер отчалил и взял курс на остров Русский. Остров, про который бывалые моряки уже неоднократно говорили нам – служить можно везде, но на Русском… и замолкали.

                НУ,  ЗДРАВСТВУЙ,  ОСТРОВ  РУССКИЙ

       Здравствуй, здравствуй, таинственный остров, о котором были много наслышаны, служить на котором советовали избегать все, кто только услышит это слово. Чем порадуешь или огорчишь парня с Алтая, что полстраны проехал, чтобы оказаться здесь, правда, совсем не по своей воле.

       Оказалось, катерок нас привез к причалу школы связи в бухте Новик. Путь из города занял совсем мало времени, остров этот, как и ряд его собратьев поменьше, в прямой видимости от Владивостока.

        В первую очередь с нас необходимо удалить всё гражданское. Одежду, обувь, волосы на голове, неважно, что они отросли после последней стрижки, на какой-то сантиметр всего.

        Это всё происходило то ли в бане, то ли в каком-то санпропускнике. Полвека ровно прошло, многое позабывалось, возможно, наше переодевание было накануне в экипаже даже. Но у меня оно пусть пройдет уже в школе связи. Ничего страшного.
      
           Персонал из срочников и сверхсрочников присутствовал. Одни стригут, другие следят, чтобы сбрили лишнюю растительность в местах интимных, хлорным раствором обработают, там, где надо, опять же на случай всякий.

        После этой процедуры наступает торжественный и волнующий момент – переодевание в форму морскую. Про трусы пока забудьте и не возмущайтесь, вот вам кальсоны, причем варианта зимнего. Умора, никто из нас никогда не носил сей атрибут нательного белья. Ширинка вроде и есть, а пуговок нема.

          Вспомнился, прочитанный в детстве случай, как императрицу Екатерину, прокатили на яле подданные её Величества, русские матросы. Посадили на корму, а сами так старательно, так усердно гребли, что у всех хозяйства-то и вывалились из штанов через ширинки. Зело смущалась молодая Катенька, как ни старалась глазки отводить в сторону, но непорядок в форменной одежде моряков так и стоял пред ее очами.

         И издала свой высочайший указ вскоре, запрещающий ширинки на брюках флотских, а вместо оных учинить боковые клапаны. Может сия сказка и ложь, да в ней намёк. Ну, мы опять в сторону ушли.

       Опытный сверхсрочник, наверняка зуб свой съел уже на этих переодеваниях, да скорей всего и не один. Наметанным глазом, едва взглянув на очередного товарища в белых кальсонах, дает указание своим младшим подручным, какие размеры и рост обуви и одежды требуется этому будущему грозе морей и океанов.

         - Товарищ старшина, - раздается  писклявый голос, а у меня шапка маленькая. Не лезет на голову.

         -Ну, надо же, сам плюгавенький, а голова как у Ленина.

         -А ну, подойди ко мне,- подзывает он к себе пока еще будущего матроса.

        И тут я увидел такое, что и через пятьдесят лет поражаюсь изобретению этого неизвестного Кулибина. Возле него на столе стоял агрегат, похожий на лысую голову будущего курсанта, но с ручкой. Нахлобучивает шапку на этот агрегат, делает несколько оборотов  рукояткой. Слышен треск ниток или материи или того и другого:

        -А теперь?

        -Во, нормально! Как раз! – из-под шапки только глаза выглядывают довольного обладателя, враз, размера на два, ставшего бОльшим, зимнего, головного убора, то бишь, шапки.

        -  Следующий?!

        Наконец процедура одевания закончена, лишние вещи, те, что пока не надо носить, уложены в рюкзаки. Да, забыл сказать, желающим отправить свои домашние вещи обратно домой, выдавались наволочки для отправки, но, по-моему, никто и не воспользовался этой услугой.

        Всех моих новых товарищей развели по казармам подошедшие инструктора, а со мной заминка произошла. Никому я не понадобился, сказали, пойдем пока в столовую, покормим тебя. Столовая огромная, множество столов, на них в строго определенном порядке миски, кружки, ложки. Никого нет, видать время обеда или, скорей всего, ужина еще не подошло. Не помню чем и как, но покормили.

         А вскоре меня разыскал какой-то старшина 1 статьи, со сросшимися  на переносице, черными бровями.

      -Твоя фамилия Владимир Черданцев?

      -Да,- пока еще только так я умел отвечать.

      - Тогда следуй со мной. Я за тобой приехал, - в руках у него уже был пакет моих документов. Как он мне потом неохотно объяснил, он вероятно вообще со мной в тот момент не хотел разговаривать, что мы сейчас находимся в, так называемой, основной школе связи, а ты будешь учиться в филиале этой школы, на той стороне бухты Новик.

      Ну и ладно. И на этом спасибо. Подошли к причалу, там стоял ял с гребцами-матросами на борту. Мы сели в него, и ребята быстренько переправили нас на ту сторону. Пешком стали подниматься вверх в горку, где уже виднелись какие-то здания. Увидев бегущий меж камней ручеек, быстро наклонился, как мы всегда это делали на Алтае, чтобы напиться, как тут же услышал грубый окрик:

      -А ну, встать! Никогда больше не пытайся пить из таких ручьёв. Гарантированно заработаешь отравление.

      Вот оно, уже первое отличие от нашей, алтайской природы. Даже в ручье нельзя напиться. А моим сопровождающим в тот раз был старшина 16-й роты, старшина 1 статьи Сиюшев. Видел я его потом, лет десять спустя, в Хабаровске, на флотских офицерских курсах. Заметно постаревший, с мичманскими погонами на плечах, нес знамя части на каком-то празднике. Но это так, к слову.

      А в ротном помещении Сиюшев подвел меня к коренастому, старшему матросу:

       - Принимай в свою смену курсанта Черданцева.

         Неужели все мои дорожные мытарства закончились, неужели я обрел хоть на какое-то время дом, в котором можно немного расслабиться.

        Расслабиться??? Да ты в своём уме, курсант? Всё только начинается. И немедля.

        Ведь только что состоялся очередной набор курсантов на новый, учебный, шестимесячный период. В ротном помещении   не хватает мест, где можно поставить кровати. Вынуждены, в том числе и нашей смене, вместо двух ярусов, монтировать трех ярусные кровати. Суета, новобранцы с глазами по полтиннику каждый, шарахаются из угла в угол, не зная, что делать.

        Инструкторы и заместители командиров взводов чуть не с матами не могут навести порядок в сменах, не зная даже своих курсантов в лицо. Нужно немедленно, в первую очередь подписывать каждому выданное обмундирование, иначе потом начнется утеря, воровство и пошло, поехало.

         Никто не отменял наряды на службу, нужно назначать дневальных, отправлять в камбузный наряд, чистить ту же картошку, иначе голодными останемся. Это я к тому, что немного трудновато было нашим непосредственным командирам именно в первые, несколько дней.

        Через несколько дней стало значительно легче и нам и нашим наставникам. Каждый знал своё место в строю, знал в лицо своих командиров, не так умело, но научились все же складывать свои робы на баночки. То есть появилась возможность начинать полноценный учебный процесс.


                УЧИТЬСЯ  ВОЕННОМУ  ДЕЛУ  НАСТОЯЩИМ  ОБРАЗОМ  в. и. ленин

            Что, ребятки, напрочь, забыли этот лозунг? А он ведь везде висел в период нашей службы. И коли уж привезли нас за тридевять земель от родного дома постигать это военное дело, так и начнем, благословясь. Тьфу-тьфу, какое там благословясь, под ленинскими словами то.

           Как бы кому не показалось совсем скучным моё повествование, но придется немного рассказать, в какую же среду нас тогда, в конце ноября 1968 года, поместили.

         Остров Русский в те годы просто нашпигован был воинскими частями, преимущественно флотскими, было и несколько школ, готовящие кадры для Краснознаменного Тихоокеанского флота. Одной из этих школ и была школа связи, она же, войсковая часть 69268, которая, готовила младших специалистов связи для КТОФ. Спецов многих специальностей готовили, вероятно, не менее десятка, а может  даже и больше.

      На филиале этой школы, куда и я был определен, было всего две роты курсантов. В соседней, 15-й роте, под командованием легенды острова, майора Ивана Андреевича Бенко, готовили, преимущественно, радистов особого назначения, или, если коротко, радистов ОСНАЗ, главной задачей которых, был перехват радиограмм потенциального противника.

        В нашей же, что через стенку от них, в 16-й роте был сборный “винегрет”: взвод электриков штурманских, взвод рулевых-сигнальщиков и наш взвод, одна смена радистов ОСНАЗ и наша 165-я смена радистов СПЕЦНАЗ, то есть специального назначения. Кроме солидного названия будущей специальности и того, что смена была единственной не только в школе, но и на весь ВМФ страны, особого восторга у нас и радости не вызывали.

       Жаль, но вот специфику службы радистов СПЕЦНАЗ раскрыть не могу, не потому, что тайна военная, а  потому, как в дальнейшем, мне не пришлось служить по этой специальности. Если коротко, то мы должны кровь портить нашим “супостатам”, заглушая и создавая радиопомехи, тем самым создавая им трудности радиообмена. Вроде так, Толик Журбин поправит, если что, он по этой специальности служил дальше.

      Совсем недавно узнал, что моего знаменитого алтайского земляка, Василия Макаровича Шукшина, обучали именно этим специальностям на флоте, знал бы раньше, не было бы предела гордости моей. За Макарыча, ну и за себя, родного.

      На “той стороне”, откуда меня доставили, была основная школа связи, количество учебных рот было значительно больше, вероятно штук пять. Там же и всё школьное начальство обитало. Не повезло семьям этих офицеров, кроме нескольких, старой дореволюционной постройки, зданий из красного кирпича самой школы, было там всего несколько домиков для их проживания, по-моему, их нарекли тогда “восьмихатками.”

       Другое дело у нас. Поселок Экипажный в те годы, вероятно, был культурным центром острова. В каких-то двухстах метрах от нашей казармы, стоял двухэтажный красавец ДОФ, здесь же, неподалеку, располагался штаб учебного отряда, жилые дома, магазины, склады военторга и больница. Улица Экипажная протянулась по всему острову, связывая воедино все поселки и воинские части.

       Ну, а теперь за учёбу, заветы Владимира Ильича нужно выполнять, а это значит – учиться военному делу настоящим образом.

       В нашей 165-й смене, инструктором был уроженец города Алма-Аты, старший матрос, Паша Шахворостов, еще сам вчерашний курсант, а сегодня наш непосредственный командир, именно он будет с нами денно и нощно все эти полгода, именно от него зависит, как сложится твоя дальнейшая служба.

         Или ты возненавидишь всех и вся, в том числе и саму службу, если попадется самодур, которому неожиданно выпала возможность издеваться, по сути, над беззащитными курсантами, упиваться своей властью и творить настоящий беспредел.

          Волосы вставали дыбом, когда я читал в группе школы связи, об издевательствах в более поздние года. Не хотелось верить, что инструктор мог запросто сломать курсанту нос или челюсть, затушить окурок на его лбу. Загнать роту в столовую и после многократных “встать-сесть” выгнать из помещения голодными.

          Эти самодуры и были властью в школе, офицеров это как будто и не касалось, именно с их молчаливого согласия всё это и происходило. Курсанты тех лет, мне  кажется, перенесли свою злость и на нас, когда мы писали им, что у нас всё было по другому.

          Такого беспредела не было и в помине, своих командиров мы уважали и старались служить по уставу. Не верят, и их понять можно,   вскоре стали умирать от голода ребята на Русском, правда, не в нашей школе, а в школе оружия. Именно тогда, вся страна содрогнулась, узнав об этом. Но это уже был закат. Закат, страны, флота и самой школы.

            Так вот, этот крепыш, Паша Шахворостов, 50-го года рождения, а запомнил потому, что младше меня на год был, стал нашим “отцом-командиром” на ближайшие полгода. Были и другие, например заместитель командира взвода, Володя Шефер, но абсолютно не помню, чтобы он с нами “нянчился.” Был даже командир взвода, капитан-лейтенант Болотников, неразговорчивый, вечно “смурной”, мужчина, по слухам, разжалованный капитан 2 ранга.

          После распределения “спальных” мест, мне достался самый верхний, третий ярус. На нижнем – инструктор Паша. А вот средний ярус, самый узкий и неудобный, достался самому здоровому курсанту нашей смены, Валере Куршакову. Добродушному парняге, с вечной улыбкой на лице. А через узенький проход, снова трехъярусные кровати и так у всей смены, а это человек двадцать шесть, однако.

        Шесть часов утра – в ротном помещении звучит команда ПОДЪЕМ! Зеленые ночники переключают на яркий свет и у тебя ровно 45 секунд, чтобы откинуть одеяло, спрыгнуть вниз, схватить, со своей табуретки-баночки, одежду и уже на среднем проходе одеться-обуться и там же встать в строй. Всего 45 секунд!

        А как уложиться? Когда в этот проход между кроватями, а он равен ширине тумбочки или двух, друг на друге, спрыгивают сразу шесть человек. И всем надо быстрее. Пока слезешь с плеч одного, перепрыгнешь через другого, уже несколько человек одетыми стоят.

        Стоп! Такого быть не может? Оказывается – может. Если втихаря, до команды, встать, потихонечку одеться и снова юркнуть под одеяло. Может и прокатило бы несколько раз, но зачем, же ты, одетый, сразу на средний проход прёшься.

        Конечно, Паша  и усёк и пресёк сразу это “ноу-хау”. Разумеется, сразу не укладывались мы в эти злосчастные 45 секунд. Были и “тренировки” после отбойные, но, опять же, Шахворостов не злоупотреблял этим. Единственный раз, он с инструктором соседней смены, устроил “соревнование”, чья смена быстрее оденется. Но за это получил моё порицание, конечно молчаливое, раз до сих пор его помню.

        Но это всё равно лучше, чем в соседней роте случалось. Там, по рассказам, один подвыпивший лейтенант, подъёмы-отбои регулярно всей роте устраивал, но он хотел, чтобы рота была в строю, пока у него в руке зажженная спичка не погаснет.
        Раз у меня получилось, что я начал рассказывать про день курсанта с подъема, тогда уж пойдем по распорядку дня дальше.

        А дальше, самое нелюбимое моё занятие в ту пору, это утренние приборки. После подъёма, вся рота, все, без малого, двести человек выходят на утреннюю приборку, это, получалось, вместо зарядки, потому как ее, я как раз и не помню, чтоб когда-либо проводили.

        Зима, на дворе уже вовсю декабрь, а ты из теплой постели вдруг попадаешь на улицу. Темень, только фонари раскачиваются на пронизывающем ветру. А ты плетешься по ступенькам в гору, там, где уличный туалет наш стоит. Там объект нашей приборки. Нет, не туалет, а куча шлака возле него, который мы должны лопатами шевелить. Не знаю до сих пор, для чего это нужно было делать? Возможно, чтобы куча была красивей или больше объектов приборки не нашлось.

     Может быть, в те минуты завидовал другим курсантам, что в ротном помещении полы и умывальники с туалетом мыли? Да, вроде, нет. Смешно, сам уличный туалет, а это, побеленное кирпичное сооружение снаружи и внутри, с множеством “очков”, то есть дыр в бетонном полу, был объектом приборки, соседней, 15-й роты. Несколько курсантов, с ломами в руках, яростно орудовали ими, разбивая замерзшие “сталагмиты” в этих дырах.

      Мы, замерзшие на ветру у этой кучи шлака, всегда норовили заскочить в туалет, чтобы немного там согреться. Но не тут-то было. Мне тогда казалось, что ребята были преисполнены чувством огромной ответственности за порученную им работу.

      Нещадно выгоняли нас с вверенной им территории, даже дежурных у обеих дверей выставляли. Приходилось возвращаться к своей ненавистной куче шлака, а по громкой связи из репродуктора в предутренней темноте, звучала, запомнившаяся песня, в исполнении замечательной сербской певицы, Радмилы Караклаич:
               
                Падает снег,
                Ты не придёшь сегодня вечером.
                Падает снег,
                Мы не увидимся, я знаю.
                И сейчас я слышу
                Твой любимый голос,
                Я чувствую, что я умираю,
                Тебя нет здесь.
               
         Ну что ж, слова в полный унисон с нашим настроением. Благо, приборка не сильно длинная по времени и нас загоняют в ротное помещение, чтобы приступили к утренним процедурам. А это значит, заправить красиво свои кровати, которые успели хорошо проветриться, благодаря откинутым на спинки кроватей, одеялам, умыться, у кого вылезла растительность на лице, то побриться.

           Вот опять же случай вспомнил с этим бритьем. На моей свадьбе, одни из гостей, подарили мне механическую бритву “Турист”, возможно, многие из вас и не видели сие изделие и в глаза. Это прибор, с одним всего лишь ножом, а с тыльной стороны ручка для заводки.

          Ну, принцип механического будильника. Завел пружину, побрил, сколько успел, потом снова завел. Мне, то, бритва эта, как бы и без сильной надобности, усы и борода мои еще были в дремотном состоянии, по-русски, еле-еле и то местами, а вот Паше, инструктору, дюже приглянулась. А так как тумбочка у нас была одна, он пользовался ею, но я его, почему-то, за этим занятием не наблюдал.

       А тут заметил, что меня раз пропустил в наряд поставить, потом в другой. Непонятно, почему. Оказывается всё просто. Когда я решил побриться, а решетка то на бритве – того, сломана, значит. С дыркой. Да и бог с ней. Зато память о ней осталась, а так бы и сам давно забыл и вам не рассказал.

        А по роте раздается одна из любимых команд: - “Личному составу построиться на среднем проходе для перехода на камбуз”. Это мы любим, это мы мигом. Сразу скажу, что дверь с торца нашего помещения, была в каких-то нескольких метрах от входа в столовую и поэтому в нее мы бегали раздетыми, а вот ребятам с соседней роты, приходилось одевать и шинель и шапку.

           В помещении столовой, по всей длине зала, в два ряда, стояли столы. Много столов, коль левый ряд занимала наша рота, а соседний, правый, курсанты 15-й роты. За столы садились сразу с двух сторон, по ходу движения, по десять человек за стол, по пять на каждую сторону.

        В первые дни наблюдалось неприятное и постыдное действо. Первые, кто заскочил за стол, с тарелки с хлебом, что стояла на краю, успевали схватить хлеба побольше, причем, белого. А тем ребятам, что садились последними за стол, хлеба уже не доставалось.

         И вот начинается. Сидят, как жлобы, и смотрят, у кого же больше всех оказалось. Потом нехотя по кусочку отдают обратно. Да, в первые дни очень хотелось есть, хотя кормили нормально. Хоть и стыдно признаваться, но было такое в первое время, было, хорошо, что быстро сами и навели порядок. А говорит это о том, что с чувством коллективизма на гражданке, у части ребят были проблемы.

        Ну ладно. И с этим разобрались. Бачковые, те, что сидят с краю стола, чумичками заполнили чашки кашей, разлили по кружкам чай, раздали сахар и масло и завтрак начался. Опять же вскоре команда раздаётся, теперь уже:

          -16-я рота, встать! На выход, бегом, марш! 

        Короткий перекур в курилке на улице, кто в туалет бегом, сейчас начнутся занятия. Несколько раз по два часа, до тех пор, пока часа в два, не объявят команду на обед.

        В первый месяц службы, до принятия присяги, учебный процесс устроен был так, чтобы побыстрее выбить из нас гражданскую дурь. Научить, беспрекословно выполнять команды командиров. Очень много времени уделялось строевой подготовке, изучению уставов, заучиванию наизусть военной присяги, сборке и разборке автомата.

        Зубрёжке инструкций дневального, караульного, оповестителя, то есть те, где ты будешь нести свои будущие наряды. А еще нужно заучить наизусть фамилии своих командиров, от самых высоких, до самых маленьких. И ведь  заучивали.
      
        А сейчас начнем со строевых занятий на плацу. Время для занятий, прямо скажем, не слишком удачное. Хотя и в жару, вероятно, тоже не легче, не знаю, но стоять на плацу, мало того, что холодно, так еще этот противный ветер, который насквозь продувает наши шинели, не спасают и теплые кальсоны под тонкой робой.

        Чтобы совсем не замерзнуть, любили маршировать, колонной по четыре, поэтому наша смена была по этой части на лидирующих позициях. Научились так стучать в лад, своими подошвами по асфальту, что каблуки у некоторых отлетали.
 
         Совсем не любили, когда каждый шаг нужно делать по разделениям. Это когда под счет “Делай, раз!” стоишь, с высоко задранной ногой. Кажется, целую вечность. Качаясь, и чуть не падая, пока не прозвучит, “Делай, два!” Чтобы поставить её, наконец-то, на землю.

         Не нравился мне и выход из строя с подходом к начальнику. Казались уж очень нелепыми все твои движения, может из-за высокого роста своего, может от неумения, а скорей всего и от того и от другого.

         Если рядом на плацу проходили строевые занятия смены, где инструктором  был старшина 1 статьи Петя Мураховский, всегда притягивала мой взгляд, его строевая выучка. Небольшого роста, в безукоризненно подогнанным обмундировании, когда он показывал тот или иной строевой прием, без любования на него нельзя было смотреть.

          Нет, наш инструктор тоже хорошо ходил, но Паша был “шкафчик”, у него и талию было трудно под ремнем углядеть, а Мураховский был строевик, что надо. Да и под стать ему был второй инструктор, по фамилии Болотин.

         Будучи в самоволке, Болотин, конечно же, не ожидал, что в нашу роту нагрянет проверяющий со штаба учебного отряда. А тот, каким-то образом, узнав о его отсутствии, решил дождаться его появления в ротном помещении. Половина курсантов проснулась сразу, после громких допросов, дежурного по роте и части, которые учинил, этот проверяющий.

          Вторая же часть курсантов проснулась от громкого, чеканного шага по среднему проходу. Это наш “самоходчик”, узнав на входе обстановку в роте от дневального, решил вот таким неординарным способом, доложить о своем прибытии:

        -Товарищ капитан 3 ранга, старшина 2 статьи Болотин прибыл из самовольной отлучки без замечаний, - так же громко, как и шаг свой, строевой, отчеканил инструктор.

       Не знаю, какое взыскание он получил, но на гауптвахту, точно, не садили. А я в ту ночь, помнится, позавидовал находчивости и определенной смелости старшины. Не мямлил, не оправдывался, а рубанул, как есть. И это не могло не понравиться, в том числе и офицеру штаба.

        Больше на строевых занятиях нам нравились приемы с оружием, то есть с автоматами Калашникова. А нам достались они десантного образца, с откидывающими, железными прикладами, так с ними один прием был, который любили выполнять больше всего.

         Это когда прижимаешь его к своему левому боку, стволом назад и по команде “Приклады, отомкнуть!” Нажимаешь на фиксатор и откидываешь приклад вперед. Раздается синхронное, металлическое клацанье, что даже сразу чувствуешь какое-то единение, что мы, это один организм.

       Приёмы с автоматами отрабатывали за углом казармы, там ветер был не такой пронизывающий, а с автоматами сильно не разгуляешься, все приемы преимущественно делаешь, стоя на месте. Перед перекуром или окончанием занятий, Паша командует “Автоматы, положить!”, несколько движений и они ровно, как штакетины в заборе, лежат на асфальте.

          Всегда не завидовал некурящему курсанту, которого оставляли караулить эти лежащие автоматы. Мы же, веселой гурьбой взлетаем по ступенькам в курилку и вот уже с удовольствием затягиваемся своими “Примами”, а внизу парнишка, один-одинёшенек, ходит, среди лежащих, автоматов.

         Обед проходит по той же схеме, что и завтрак. Только добавляется бачок с первым и вместо чайника с чаем, стоят кружки с жиденьким компотом, налитым всегда на три четверти объема оных.

          Небольшой отдых и снова развод на занятия. И так до самого вечера, то есть до ужина. Потом небольшой отрезок личного времени, когда можно прочесть или написать письмо домой или просто поболтать с товарищами. А перед сном обязательная, вечерняя прогулка.

         Такая же ненавистная, как и утренняя приборка. Опять плац, опять темень, опять мороз. Нужно ходить кругами и не просто ходить, а ходить с песней. Подозреваю, что песенный репертуар здесь передавался из поколения в поколение, то есть от одной смены, к другой, пришедшей ей на смену.

         Не было никаких предложений, а что бы нам сбацать на сон грядущий. Нет, инструктор Паша, еще на последнем, вечернем, занятии достал листочек бумаги, наверное, времен своего курсантства, сказал, чтобы его все скопировали. Это, мол, и будет нашей песней на вечерних прогулках.
 
         Никто, кажись, и слыхом не слыхивал, что и песня такая даже есть. Совершенно не помню, кто напел мотив этой песни, неужели сам Пашка, так ему, по-моему, в детстве кто-то, на что-то наступил, может и на ухо даже, а скорей всего, сразу на два.

        Вообще, Пашка, молодец, ему было совершенно наплевать на то, правильно-неправильно ли, выводим мы свои рулады, самое главное, чтобы было громко, а еще лучше – очень громко. И вот двадцать пять глоток здоровенных парней разрывают ночную тишину острова песней, в которой только и запомнил слова:

                Мы выносливы в жару,
                Не боимся холода.
                Не согнемся на ветру,
                Наше тело молодо. 
                Эх, солёная вода,
                Ветер на просторе.
                Полюбилось навсегда,
                Голубое море.

        И если слова куплетов мы почти не запомнили, а может и пели один куплет всего, зато припев “эх, соленая вода, ветер на просторе” орали все, от всей души и очень-очень громко.

        Интересно вспоминает о песнях на вечерних прогулках наш кок, Вася Горденко, который “курсантил” на той стороне, в основной школе: “Запомнилась строевая песня  "Эх солёная вода. Ветер на просторе..." Потом у нас один курсант, помню фамилию Сорокин. У него зычный голос был, и он был запевалой. Не знаю, сам он придумал песню, или где услышал, но предложил нам на строевых спеть. Вот текст песни:   
               
                Он:  Любушка, душечка, щуку я ловила...               
                а мы хором:  Щукуя, щукуя, щукуя ловила...               
                Он:   Любушка, душечка, уху я варила...               
            мы опять хором:  Ухуя, ухуя, ухуя варила...               
                Он:  Любушка, душечка,  сваху я кормила…               
                мы:  Свахуя, свахуя, свахуя кормила...
               
 Прошло столько лет, а песня не забылась”.

         А теперь представьте, что только в нашей роте было шесть, по числу смен, самодеятельных таких ночных ансамблей, а еще и в соседней роте столько же. И все поют одновременно на плацу, да каждый “ансамбль” свою песню.

        Бедные жители близлежащих домов! Что им пришлось пережить от нашего песнопения тогда. Но что поделать, мы могли бы и потише или совсем не петь. Но!

       И заключительная команда за этот день “Личному составу построиться на среднем проходе на вечернюю поверку!” Это значит, что еще одному дню нашей службы, наступил конец.

        Впереди нас ждут еще много событий: поход на стрельбище, принятие присяги, несение нарядов, моя попытка стать певцом и многое-многое другое, но об этом, уже в других повествованиях.


                СЛУЖБУ  НЕСТИ – НЕ  ИМИ,  РОДНЫМИ,  ТРЯСТИ

      Вот так, с песнями и маршами на “свежем воздухе” мы и прослужили свой первый, из тридцати шести, нам отмеренных, месяцев. Пора присягу принимать, текст, которой, каждый из нас, назубок  выучил. И зачем, спрашивается, надо ее было учить, если её потом всё равно читать нужно. Но мы теперь люди подневольные, сказали “люминь”, значит “люминь”.

        Но сначала нам надо “отстреляться”, то есть выпустить из автомата, желательно в мишень, целых 12 патронов, из них три, одиночными и девять, короткими очередями. Не зря же мы его, этот автомат, так прилежно изучали, на время разбирали-собирали, чистили и смазывали. Наступил момент показать, как мы в этом преуспели.

        Стрельбище оказалось на другой стороне бухты, так что, налегке, без своих личных автоматов, что были закреплены за каждым из нас, отправились по льду на ту сторону. Вероятно вся школа, а это гораздо более тысячи человек, в один день не отстреляется, но “конвейер” был организован четко, каждая смена на огневом рубеже долго не задерживалась.

        Вскоре и наша очередь подошла. Был ли “мандраж» у нас в это время? Был, наверное. Сама обстановка располагала к этому, группа незнакомых офицеров и сверхсрочников, мишени, лежаки для стрельбы, всё  вокруг флажками утыкано. А до этого многочисленные наставления и предупреждения – автомат в сторону от мишени не отворачивать, то-то нельзя и это тоже не смей делать.

        А ведь еще нужно и в мишень попасть, редактор “Боевого листка” курсант Колесов потом должен в нем отобразить отличившихся и попенять за плохую стрельбу, других.

        Ложимся на лежаки и мы, кажись, человек восемь. Первая смена уже отстрелялась. Последовала команда: “Магазины, примкнуть!” Послышался лязг примыкаемых к автоматам магазинов.

        И тут раздается оглушительный взрыв! Не буду говорить за других, мне бы свои ощущения передать! Бабахнуло так, что сперва показалось, будто штаны сдуло с меня даже. Уткнувшись в снег мордой лица, мысли в голове одна тошней другой:

        - Во, блин, попал, так попал! Ни хрена себе! Вот это жахнуло! Хорошо, что еще живым остался! Да что же могло случиться? Неужто у кого-то патроны в магазине сдетонировали?

        Честное слово, не вру, как счас помню, эту мою первую мыслю про сдетонировавшие патроны. Потихоньку поворачиваю голову назад, боясь увидеть изуродованные тела моих товарищей и тех, кто обеспечивал эти стрельбы.

        Дудки! Увидел я хохочущие лица, а запомнил лишь одного. Это был уже довольно пожилой сверхсрочник, с обвислыми, седыми усами, как у Тараса Бульбы.

        Это он, старый дурень, подбросил к нашим ногам или петарду или     взрывпакет, чтобы посмотреть на нашу реакцию, а потом поржать.

        Реакция последовала незамедлительно. Когда раздалась команда: “Одиночными, пли!” из нашей лежащей шеренги послышались длинные очереди.

        Очередью я в тот раз не стрелял, хватило соображалки поставить флажок на одиночные. Но и удовлетворения никакого не получил, когда посмотрел результат своей стрельбы на мишени. Вернее, отсутствие результата. До сих пор мысль свербит, а в свою ли я мишень в тот раз стрелял.

       Конечно, Колесов свой “Боевой листок” выпустил. В нем фигурировала и моя фамилия. А вот сам процесс принятия воинской присяги почти не запомнился. Вроде в кабинете нашем, на втором этаже, даже без автоматов кажись, читали мы строки присяги:

      “Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю Присягу и торжественно клянусь: быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников”.  И так далее…

      На календаре было 30 декабря 1968 года. И с этого дня мы стали полноценными матросами Тихоокеанского флота. По-моему, в тот день нас впервые и сфотографировали. В бескозырке, одной на всех. Вот, не помню, голландка тоже одна была, или мы в своих приходили. И полетели вскоре письма во все уголки страны нашей необъятной, конечно же, с нашими волевыми, мужественными физиономиями. Вы, конечно, помните еще наши стрельбы?

       Встреча Нового 1969 года прошла буднично и тихо. У всех, без исключения, в памяти была встреча предыдущего года на гражданке, так что не будем о нем и говорить.

       Расскажу лучше о том, как меня в артисты не взяли. Как-то по роте прошел слух, что собирают одаренных парней, умеющих петь или играть на каких-либо музыкальных инструментах. Ну, инструменты отбросим в сторону, а петь, так вот он я.

        Опыт пения со сцены деревенского клуба у меня был на Алтае. Вы, сильно то, не смейтесь, на той сцене пел даже Кола Бельды летом 1968 года. Наглый парень, пока баянист ему проигрыш делает, он лампочку на сцене вкручивает или вообще в гримерку выйдет.

       Я, конечно, не позволял так делать. Вы же помните мою песню слезливую, как девчонка парня с армии не дождалась.

        Собралось нас в первый раз человек пять, одаренных самых. Повёл нас в ДОФ, Володя Шефер, баянист и замкомвзвода по совместительству. А в ДОФе микрофон даже предоставили, в деревне у нас его не было. Пацан, что со мной из роты пришел, спрашивает меня, ты, мол, как, по нотам поёшь или так?

       Какое, по нотам! Конечно же, так! Я был похож тогда на киношную Фросю Бурлакову, что сыграла её опять же моя алтайская землячка, Екатерина Савинова.

       И коль даже микрофон есть, то я решил в корне сменить репертуар. Прочь кислую лирику, как сказал бы наш куячинский директор школы, Андрей Иванович Расторгуев.

       Подойдя к стойке с микрофоном, я запел:
               
        Небо, небо, небо, небо, небо,
        Тучами укрой родную землю,
        Чтобы демон смерти не прорвался               
        В этот мир

       Море, море, море, море, море,
      Бурей, бурей, бурей разгуляйся, -
      Пусть в пучине сгинет демон злобы
      Навсегда.

      М-да, уж. И тут пролёт. Оказывается, им не нужен был репертуар Муслима Магомаева, пусть даже с голосом самого Владимира Черданцева. Оказывается, организовывался доморощенный ВИА из курсантов филиала и собирался он играть и петь на танцульках по вечерам в этом ДОФе.

       Очень вежливо мне отказали. Тольку Клопова с нашей смены оставили ударником. Ох и злорадствовал же я потом втайне над ним. Когда его в ДОФе увидел наш старшина роты, Сиюшев, с барабанными палочками в руках. Тотчас вручил ему в роте барабан, чуть больше пионерского, и приказал всегда барабанить в него, впереди роты, когда мы строем шествуем в тот же ДОФ. Так и барабанил до списания своего.

        И правда, что тут переживать, мы что сюда, за тридевять земель, песенки приехали распевать? Конечно, нет. Будем лучше специальность свою будущую со всей силой изучать, в наряды ходить.

        Кстати о нарядах. О тех, в которые я ходил там. Наверное,  один из первых, это поставили меня дневальным в роте. Сразу скажу, возненавидел его сразу и так получилось, что больше им ни разу не был. А кому-то быть дневальным – в кайф.

      Стою у тумбочки, у входа в роту. Пока еще день, холуайцев, которыми пугали всегда, если будете спать, украдут вместе с тумбочками вас, пока не предвидится.

       Кто не знает, это подразделение морских диверсантов, которые тоже базируются на острове. Серьезные ребята, видел их около ДОФа, когда все пришли на какой-то концерт. Говорят, как минимум по два первых разряда имели каждый, а то и больше. И расписку, якобы, давали, что обязуются не применять на гражданке то, чему здесь научили их. Иначе…

       Стою, значит, у тумбочки. Смотрю, по лестнице спускаются два командира роты. Один бывший, другой, только что вступивший в эту должность. Один из них, обращаясь ко мне:

        -Дневальный! Прошу навести порядок в моём кабинете.

        -Есть! – и бегом по лестнице на второй этаж.

       В меру накурено, оно и понятно, два мужика всё же сидели. Окурки в урну, форточку открыл, что-то подправил, что-то подвинул.

       Да, возле графина стакан, наполовину наполненный. Непорядок. Стакан в руку и  в раковину содержимое. А что-то подозрительное учуяв, поднёс его к носу. Конечно же, своими, собственными руками, вылил в раковину полстакана водки!

      Обидно? Не то слово! Были бы на голове волосы, может и подергал их от “радости”. Нет, не любил я быть дневальным, а с того дня, особенно. Ведь не будут же командиры, каждый раз при моем дневальстве меняться и водку в стаканах оставлять.

       Еще один раз мне пришлось быть в наряде, думаете кем? Оповестителем!
В то время ведь не было сотовых телефонов, да и таких, толком, не было. А если тревога, а если какая заваруха? Вот для этой цели и нужен “гонец, золотая пятка”, чтобы быстренько пробежался по поселку, постучался, кому надо, в квартиру и передал приказ, мол, туда-то и туда вас требуют сиюминутно.

       А сидеть этому гонцу-оповестителю надобно в штабе на первом этаже на табуреточке, именуемой в дальнейшем, баночкой, в аккурат у входа. А штаб-то не школы даже, а всего учебного отряда. Наряд ночной, днём офицеры должны быть на работе, а не дома с женами.

       Пришел вечером, кому-то доложил о прибытии, вероятно, дежурному по штабу.
Огляделся по сторонам, тишина, ничего интересного. Прямо передо мной  дверь, с надписью какой-то довольно странной - КРОСС. Наверное, помните, что помимо артистических данных, у меня еще и спортивные присутствовали. Недаром я в 10-м классе сиганул в длину на 5 метров 40 сантиметров, за что нас в Горно-Алтайск на какую-то олимпиаду сельской молодежи повезли.

       Правда там одна деваха, совсем не сельской принадлежности улетела на 6 метров. А почему знаю, что не сельской, а, скорей всего, барнаульской? Так это по трусам же сразу видно. Если у меня, сельского, трусы, пошитые из черного сатина, чуть ли не до колен и когда я взлетаю в них вверх, то они, словно пиратские паруса, трепещутся на ветру. И приземляются на отметке 4 метра 80 сантиметров.

         А у той, в обтяжечку, голубенькие, с вырезом по бокам и красненькой каёмочкой. Что в таких на шесть метров не летать-то. Ну вот, опять не в тему заговорил.

         За дверью со спортивным названием время от времени раздаются шумы, потом дверь открывается, на пороге девушка с погонами, на которых две лычки.

          Ё – моё! Это же в два раза больше чем у нашего инструктора, старшего матроса Шахворостова. Я по-быстрому со стула и в струнку! Посмотрела, ничего не сказав, куда-то ушла. Была бы шапка на голове, я бы и честь отдал. Как учили. Но  шапка рядом, на столике осталась лежать.

         Сознаюсь, как на духу, ребята, я ведь такие вставания со стула несколько раз делал. И перед старшей матроской и даже раз перед старшиной, не поверите, целой 1 статьи. Пока одна из них, добрая душа, не остановилась возле меня и не спросила:

              - Ты, парень, случаем, не больной? Что ты всё время вскакиваешь, как ненормальный.

            Да, сейчас- то смешно, а ведь тогда действительно до такой степени “зашуганы” были, что перед телефонистками и телеграфистками по стойке “смирно” вставали.

            А еще, тоже один раз только всего побывал в интересном наряде, это ночная охрана кинобазы. Но это вообще кино, маленькое здание с кинобанками, никому бы и не нужна была бы и  даром, но для курсантов самый подходящий пост. Во-первых, расположена эта база где-то у черта на куличках, до которой минут сорок топать по темноте. Потом стоит где-то, что рядом никаких строений не наблюдается.

          И вот нам с Колей Пельменёвым доверили этот пост. Рядом с домиком какой-то сарай с углём, вот там поставили нам телефон ТАИ, за ручку крутанешь и докладываешь дежурному по филиалу, что ты живой и во все глаза бдишь за происходящим.

        Но придя ночью для смены своего напарника, я его нигде не обнаружил. Неужели сняли нашего “товарища Пе”, как он любил себя называть. Прислушался, да нет, живой наш “товарищ Пе”, такой молодецкий храп из сарая доносится. Спит в тулупе, с карабином в обнимку, а рядом телефон у изголовья поставил, чтобы вовремя ответить.
   
           Провода с клемм отсоединил, телефон подмышку и с шумом вроде бы побежал от него. Тот спросонья, хвать, телефона нет, и кто-то удирает от него со всех ног. Коля был маленький, кругленький, а тут, откуда прыть взялась, да еще в тулупе до земли.   
   
           С карабином наперевес, а карабин со штыком, бежал и орал. Думаете что? Нет, “не стой, стрелять буду!”,
         
        -Телефон отдай, сука!   
   
         Пришлось расхохотаться и остановиться. Хоть карабин и без патронов, но штыком мог повредить организм мой, ведь почти догнал уже. А кругом темень, хоть глаз коли, можно и доиграться. 
      
         Пошел Николай в роту, чтобы через какой-то час вернуться обратно. Кажется, по два часа стояли, и я начал пристально изучать дверь кинобазы.        Обитая жестью, она вся была истыкана чем-то острым, Ба, да это штыком карабина ее так изуродовали. Но когда на уровне груди и ниже, это понятно. А выше головы как? Кидали, значит, карабин, как копьё, скорей всего даже и двумя руками.
      
         Попробовал – точно! Штык на несколько сантиметров ушел в дверь, а сам карабин раскачивается из стороны в сторону. А если бы он сломался, щелкнуло у меня уже опосля. Ну и какое бы я нашел этому объяснение. Пронесло.

        А вот как вспоминает несение караульной службы на этом посту курсант, Вадим Степанец, что служил, несколько позднее, нас: “ Кинобаза, до настоящего времени, у меня в памяти. Стоял я там, на посту еще до приема присяги. Поэтому службу нес со штыком на поясе.

        Карабина не было. Заступил на пост вечером. Вскоре стемнело. Надо иметь в виду, что я призывался в мае, а на посту "оказался" вообще в начале июня. Стемнело. И вдруг на территории базы гаснет свет. Вокруг темень жуткая.

        В сумерках я успел ознакомиться с территорией, изучил дорожки, по которым буду ходить. И вот в кромешной темноте вижу свет фонарика, и движется он вдоль изгороди из колючей проволоки. У меня от напряжения (вглядываюсь в одну светящуюся точку) отключилось всё, что делается вокруг.

         Мысль одна: меня идут проверять, как я несу службу. Для этого и свет отключили. Вспомнил все команды, которые я должен буду озвучить и приготовился к "диалогу"... И вот фонарик,  надо же,  сворачивает в калитку в изгороди и резко взлетает вверх...

       И тут я увидел, что вокруг этих светящихся фонариков немеряно. Сразу вспомнилась одна из школьных дисциплин  - зоология, из которой я знал о существовании в природе таких насекомых, которые светятся в ночи.

        Дело в том, что в наших краях таких нет, и я такого явления прежде никогда не видел. Начал накрапывать дождь. Я ушел под навес. И дальше в памяти ничего не осталось от дальнейшего дежурства. Вот таким было моё первое дежурство на посту "Кинобаза".  Больше я там не был.”

        Или, само-собой, или каким-то другим образом, но вскоре все ребята смены нашли себе наряды, если не совсем по душе, то смирились и уже несли их до конца учебы. Были свои “штатные” дневальные, оповестители и камбузный наряд, в который и входил ваш покорный слуга. Ребят в камбузном наряде было больше всех, только нас, чистильщиков картошки было восемь человек.

        Вечером со склада заносим в помещение столовой 12 мешков картошки, садимся  ввосьмером в кружок и работа закипела. Подумаешь – каких-то полтора мешка на брата. В первые ночи было тяжко, бывало, просиживали часов до пяти утра.

       Не успеешь одетым залезть под одеяло, уже кричат “Подъем”. В конце учебы, квалификация наша уже стала значительно выше, картошки стало меньше, были случаи, когда уже приходили в роту и до вечерней поверки. Вскоре попробовали на вкус и сушеную картошку, что в больших, железных банках была.

         Запомнился случай один. Занесли мы своих 12 мешков, только уселись, заходит инструктор:

      -Нужны два человека на переборку яблок. Есть желающие?

          Какие, к черту яблоки, откуда им у нас взяться. В чем подвох? Ну, а что, собственно, мы теряем? Пока другие отказывались, я с товарищем, вот не помню, с кем, встали и пошли. Вывели за ворота, что за камбузом, дошли до каких-то складов, открывается дверь и мы видим посреди склада, огромную кучу, больших китайских яблок.

          Две женщины, с коробок, вытряхивают содержимое. Нужно отбрасывать в сторону гнилые, а здоровые снова в ящики. 
      
         Работа с нами пошла у них скорее. Правда, поначалу мы работали только одной рукой, второй успевали совать во рты свои, кисло-сладкие плоды, чем вызвали смех женщин:

         -Да не торопитесь вы, успеете наесться еще. Да и помыть их надо сперва.

         Значит риск, всё же благородное дело. А кто не рискует, тот…? Правильно, не пьёт пару бутылочек  бормотушки, за которой сбегала в магазин сердобольная кладовщица. За наши деньги, чтоб не подумали плохого.

       Выпили, за их и наше здоровье. И пошли в часть обратным путем. А у наших ребят еще мешков шесть стоит с картошкой. Вывалили им, из роб своих, кучу яблок, коими женщины угостили на дорожку и спать пошли.

        Всё правильно. Кто не рискует, тот и спать ложится под утро.



                ВПЕРЕД, ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ, НЕТ,  НЕ К ЗВЕЗДАМ, А СВОЕМУ  МАЛОМУ ДМБ

          Шли за днями дни. Мы взрослели. Уже меньше стало дурацких выходок, как по первости совершали. Вот курсант Васька Мусохранов, нормальный парень, земляк, с Барнаула, крепко сложенный крепыш с хрипловатым голосом.

          Хоть убей, но не нравилось ему, на первых порах, подчиняться элементарным правилам сегодняшней нашей жизни. Где надо “молчать в тряпочку”, а если и отвечать, то только “Есть!”, “Так точно!”, “Никак нет!” начинал препираться с инструктором и даже с командирами, рангом повыше.

         И, естественно, получал за это. Смотрим, опять нету нашего Васька, а он снова на своём “посту”, в ротном гальюне, “очки” драит. Однако же быстро Вася сообразил, что не победить ему эту систему, ушел от своей “отрицаловки” и вскоре стал нормальным, как и все, курсантом.

           Или второй. Тот любил, когда получал из дома посылку, ночью шуршать втихаря, под одеялом, конфетными бумажками. “Провели беседу” и как “отшептало” у парня, впредь содержимое его посылок, как и все наши, поедались и выкуривались сообща, всей сменой.

            “Знакомиться” с ребятами основной школы связи пришлось на общешкольном строевом смотре, куда пришли мы через бухту уже по крепкому льду. Когда на фоне белого снега я увидел стольких ребят, одетых, с ног до головы, во всё черное, зрелище меня, да не только, а видимо всех, здорово впечатлило. В ровных колоннах, посменно, повзводно, поротно, стояли более тысячи человек и это никого не оставило равнодушным, появилась даже какая-то гордость за всех нас.

         Еще одна неприятность следом. Соскочил чирей, да в таком месте, что, как говорится, и сам не посмотришь и другим не покажешь. Сидеть невмоготу, отправили лежать в санчасть. Оказывается и на филиале у нас таковая имелась. Это очень холодная, неуютная комната, с несколькими кроватями для приболевших.

        Командовал, по-моему, все этим, медбрат срочной службы. Да и начхать бы на этот чирей, но именно в февральские дни в эту комнату мне принесли телеграмму, в которой тёща моя, Лидия Артемьевна, поздравляла меня с рождением дочери.

       А вот вскоре последовала третья беда, куда более существенная, чем первые две. 2 марта, а затем и 15 марта произошли вооруженные конфликты с китайцами на острове Даманский, что на реке Уссури. Погибли 58 наших ребят-пограничников. Впервые ощутили, что война, вот она, рядом.

      Тем более что погибшие или учились вместе в школе или даже призывались вместе на службу с некоторыми нашими курсантами. Тревога и настороженность стали витать по филиалу. Даже шутки и смех стихли на время, только и разговоры про этот вооруженный конфликт.

       Все курсанты школы связи, опять же под диктовку и приказам сверху, писали заявления с просьбой отправить их на Даманский. И снова моя память мне напоминает, что наша 165-я смена писала, почему-то другой текст. Который гласил, что мы, еще более усерднее, чем раньше, будем овладевать своей будущей специальностью. Чтобы поскорее занять своё место в частях и на кораблях флота нашего.

          Получается, весь мой рассказ обо всём, кроме главного. А чему же, собственно, нас учили все эти полгода?  Если бы меня спросили сейчас, какой багаж знаний ты вынес из стен школы, курсант Черданцев, я бы ответил так.

         Если не считать общевойсковых дисциплин, и привития правил и норм, по которым потом жить и служить советскому матросу, в наши головы очень хорошо вдолбили азбуку Морзе. Мы научились принимать цифровой и буквенный тексты, сперва с минимальной скоростью, а когда строевых занятий стало гораздо меньше и потом они и совсем прекратились, скорость трансмиттера возрастала с каждым днем учебы.

           Прием вёлся латинским шрифтом, как и у радистов ОСНАЗ. Занятий по передаче текстов при помощи телеграфного ключа, непременного атрибута всех радистов, было совсем мало, где-то часов двадцать всего. И это было большим минусом в моей будущей службе. Научил нас старшина кабинета, старшина 2 статьи Володя Новкин включать-выключать радиоприемники, настраивать их на нужные частоты. Но я, почему-то, из приемников запомнил только один, под названием “Крот”. Хотя нигде, кроме как на фотографиях, его больше не встречал. Везде и довольно давно уже, стояли “Русалки”, “Волнушки”, “Киты”.

          Вот так и подошли к своему малому ДМБ, так некоторые ребята называли время окончания учебы в школе связи. Экзамены, все без исключения, сдали успешно, на второй год никого не оставили. Посчитали, что и предстоящих два с половиной года службы им вполне достаточно.

        Месяц май года 1969-го. Занятий нет. Обстановка необычная и волнительная. Волнительная потому, что опять кто-то за тебя решает, куда же кого распределить. А тем более нашу смену, единственную в школе, выпускников которой распределяли по всем четырем флотам Союза.

       Ходим, слоняемся по углам, а мне тут из дома мой “Зенит” выслали, пошли фотографироваться на улицу. Запечатлел на мачте своего инструктора Пашу Шахворостова и своего “обидчика” Пестерева. На мачте, одной из двух, где махали совсем недавно наши рулевые-сигнальщики.

       О Пестереве. Появился долговязый парень у нас почти перед самым списыванием нашим. Будущий старшина кабинета какого-то. И вот этот долговязый, увидев меня, с засунутыми, в карманы, руками, сделал замечание. Я, естественно, проигнорировал. Он ловит меня во второй раз. И ведь заставил ведь меня набить эти карманы камнями, зашить их и ходить целый день, брякая ими, забавляя окружающих.

       Затаил обиду на него. Думал, на всю жизнь. А недавно узнаю, что этого Пестерева, когда он служил на корабле, его случайно смыло за борт. И вот, пока хватились, пока развернулись и нашли, этот парень несколько часов сумел продержаться на воде.

       Пришлось зауважать его сразу, и снять обиду свою. Может, если живой, то услышит меня.

       Несколько дней наблюдал, как парни с роты, кто один, большинство же группами, покидают ротное помещение. Поредела и наша смена. Кого в Горностай, кого на Камчатку, на Балтику наш Пельменёв уже отчалил с кем-то.

       Вызывают в старшинскую и меня. Капитан-лейтенант Болотников зачитывает свой вердикт – курсант Черданцев Владимир направляется для прохождения службы в Советско-Гаванскую военно-морскую базу. Но это всё же гораздо лучше того, что он мне предлагал несколькими днями ранее. Болотников “сватал” меня остаться в роте инструктором смены, чем вверг меня в неописуемый ужас. Нет, нет и нет!

       Не хочешь инструктором – отправляйся тогда в Совгавань. И получилось, что не на оставшихся два с половиной года службы отправил, а почти на полста лет.

       21 мая 1969 года поезд “Тихоокеанская-Советская гавань” повёз меня, одного-одинёшенького, в неизвестный, мне, город, но с красивым, морским названием. Советская Гавань.


                ПРОЩАЙ, ОСТРОВ РУССКИЙ! ЗДРАВСТВУЙ СОВЕТСКАЯ ГАВАНЬ!

           Вот и пролетели шесть месяцев учебы в филиале школы связи на острове Русском, а сейчас, 23 мая 1969 года, поезд “Тихоокеанская - Советская Гавань” прибыл на свою конечную станцию и я очутился на привокзальной площади поселка Октябрьского или попросту Сортировки.

          Первое, что я заметил, это падал снег, крупными, белыми хлопьями. Деревья стояли абсолютно голыми, хотя на Русском вовсю буйствовала зелень.

           Закинув рюкзак с моим нехитрым, матросским скарбом и скатанной шинелью, пристегнутой ремешками к этому рюкзаку, расспросив дорогу до экипажа, я пешком отправился в путь, благо, что путь этот был недолог.

         Всю дорогу на поезде, да и сейчас, пока шел, меня не покидало чувство тоски и жалости к самому себе. Ну почему именно меня, да еще одного с нашей смены, отправили в эту  неизвестную гавань? – этот вопрос преследовал меня постоянно.

       Наша смена под номером 165, единственная во всей школе связи, готовила радистов специального назначения на все четыре флота нашей страны и ребята разъезжались при мне кто на Балтику, кто на Северный и Черноморский, даже на Камчатку и Горностай и то по нескольку человек.

        А я один. И в Советскую Гавань, про которую и толком ничего не слышал. Это сейчас, по прошествии пятидесяти лет, я благодарю судьбу, что именно тогда она направила меня в этот суровый край и всё последующее в моей жизни связано именно с этим краем.

     Перейдя железнодорожные пути и пройдя несколько сот метров по грунтовой дороге, к слову сказать, она и сейчас такая же, я упёрся в ворота экипажа или полуэкипажа Совгаванского гарнизона с несколькими длинными и не очень, домами барачного типа. Внутри ожидаемая казёнщина, полумрак, голые кровати без матрацев, группы матросов и солдат по углам, периодически куда-то передвигающие.

      Сдав документы сел на одну из кроватей и стал покорно дожидаться своей участи. Ждал, вероятно, недолго, потому как моя память не зафиксировала, чтобы я ночевал тогда в этом заведении. Не помню я того, кто приехал за мной и на чем мы ехали, но ярко запомнились огромные лиственницы за КПП и деревянное, двухэтажное здание, к которому мы направились по приезду.

          Оглянувшись по сторонам, я и намёка не увидел, что рядом где-то было море или что-то подобное. Лес из лиственниц, среди леса несколько зданий и всё. Это был батальон связи в поселке Западном. Настроение упало окончательно. Всё, приехал бывший курсант Черданцев Владимир к месту службы. Финиш. Тоска полнейшая.

         Но и это оказался промежуточный пункт к моему новому месту службы. Приехали за мной и сюда, опять небольшой провал в памяти и не скажу точно, сколько времени я провел в батальоне, может несколько часов, может сутки, но, (опять некто) повёз меня дальше, скорей всего на автобусе, потому как, выйдя из него и пройдя несколько метров, я увидел его.

          Нет, это было даже не море, это была небольшая полоска воды и несколько военных кораблей у пирса. Почему-то мне сразу это понравилось и мне сразу стало легче. Это был Северный пирс. Именно так называли это место, хотя если правильно, то пирсов было два и они имели свои номера, 23 и 24.

         Полоска воды, что мне сперва увиделась, это была бухта Северная, улица, по которой мы шли, была улица им. Кондратенко. Но всё это вместе взятое в простонародье называлось коротко, ёмко и красиво – Северный пирс.

         Здание слева у дороги, показавшееся кирпичным, а на самом деле сложенное из плиточника и оштукатуренное снаружи произвело двоякое впечатление. Вроде и ничего и в то же время не очень. И называлось странно – команда.
 
        В большом, опять почему-то темном помещении, стояли в несколько рядов заправленные кровати, матросов было мало или я совсем не запомнил их. Вот почему-то некоторые моменты память моя не фиксировала, а некоторые всплывают в ней отчётливо.

         И хоть помещение команды мне не приглянулось, но окружающая местность, корабли и бухта, а еще я увидел и ракетные катера на противоположной стороне бухты, настроения прибавляло. И это было только начало.

        На следующий день меня повели показывать место моей службы, оказывается в помещении команды только отдыхают и ночуют, а служба будет идти в здании, что метрах ста пятидесяти повыше на пригорке. Здание сразу понравилось, каменное, длинное, одноэтажное, с большими окнами. Асфальтированный плац, за углом деревянное, симпатичное здание столовой с дизельной в другом крыле.

         Волейбольная площадка, в березках, белой известью побелен, уличный туалет. Плюс склады, гараж, курилки со скамейками, короче, всё по уму и плюс прекрасный вид на бухту Северную. Ту самую, через которую в 1853 году лейтенант Бошняк открыл и исследовал великолепный залив, но об этом как-нибудь в другой раз.

        Здание части разделено капитальной стеной на две равные части. В левом крыле находились кабинеты командира и замполита, Ленинская комната, финчасть и строевая часть, комнаты, которые назывались кубриками, в которых жил личный состав женского рода.

       Жил раньше, потому как в ближайшие дни, мы переедем из старой команды и будем здесь жить, а девушки все будут демобилизованы. Кроме одной, Колышкиной Тани. Но об этом позже. И плюс в этом же крыле помещение клуба, небольшого, вполне уютного, со сценой, диванами и кинобудкой.

       А вот правая часть здания это и будет впоследствии местом моей службы, здесь будут нестись радиовахты, то – есть то, ради чего меня и призвали на службу. В правой части этой половины здания располагался также и архив или базы или флота, с работавшими там тремя женщинами, но о них и говорить не буду.
 
        Оказывается, в этом здании, куда меня сейчас заведут для знакомства, до ноября 1968 года располагался приемный радиоцентр Советско-Гаванской военно-морской базы “Пигматит”, пока его не перевели во вновь построенный по всем современным, тогдашним меркам, подземный СПРЦ “Восток”, что в районе Майгатки.

          Здесь, в старом приемном радиоцентре радиовахты несли как парни, так и девушки-морячки, туда же перевели только ребят, девушек не пустили. Они или переучились на телеграфисток, и ушли по квартирам жить, или демобилизовались.

        Итак, когда я переступил порог помещения бывшего приемного центра, то увидел, что в правой его стороне от среднего прохода стоит радиоаппаратура и ребята, что ее обслуживают. Это был пост радиобюро с замечательными ребятами-ленинградцами, Мишей Завьяловым и Борисом Молодцовым и пост связи с подводными лодками, почему-то запомнился на нем только сверхсрочник Слава Мусийчук.

       А в левой части помещения стояли в ряд штук 5-6 длиннющих столов со стоящими на них радиоприемниками. Это и был, переехавший недавно, приемный радиоцентр, вернее то, что от него осталось и маленькое помещение радиорубки, где тоже стояли радиоприемники и телеграфный аппарат.

         Да, еще две радиорелейные стойки Р-405, УКВ радиостанция “Акация” и шкаф с телефонным коммутатором, как потом спецы приходили в нем ковыряться и говорили “восемь двоек, семь четверок”. Что к чему?

         Да. И еще средний проход заканчивался огороженным возвышением с коммутатором, где когда-то сидели дежурные по радио, то бишь ребята или девчата, что руководили и контролировали с десяток-полтора, два радистов заступившей смены.

       Ну, всё это я узнал, конечно, несколько позднее, а пока мне начали втолковывать, что и почему и для каких целей я тут оказался. И чем больше я узнавал, тем тревожнее становилось у меня на душе, пока окончательно убедился, что меня здесь не ждали, вернее, ждали, но не такого.

          Оказывается, я попал служить в 715 пункт радиоконтроля Советско-Гаванской военно-морской базы, или как этот пункт запросто называют КРС, нет, не крупнорогатый скот, а контрольная радиостанция и позывной у этой КРС был “Шахматы”.

          Организован этот пункт радиоконтроля был тогда сравнительно недавно, где-то в начале 60-х годов. И предназначен для контроля работы радистов, как кораблей, так и узлов связи флота, правила вхождения в связь и многое другое, что регламентируется соответствующими документами и даже существовал список радионарушений, которые делились на три группы по степени тяжести нарушения.
 
        Начальник пункта радиоконтроля, капитан Липатников Аркадий Михайлович решил расширить сферу контроля и ему для этой цели был нужен специалист, который мог бы по приборам определять работу передатчиков: не “плавает” ли он по частоте, не “квакает” и тому подобное.

        Вот для этой цели и был сделан заказ в школу связи на такого “спеца”, не знаю уж, по какому ВУС. А что из себя представлял радист СПЕЦНАЗ, на которого меня учили и якобы выучили даже. Скажу откровенно – не знаю. Единственное, что мы могли сносно делать, это вести прием на слух морзянки, причем с записью латинскими буквами, чуть хуже стучать на телеграфном ключе и…. Всё.
 
        А в теории мы должны были создавать супостатам различные помехи, мешающие их работе радистов или что-то в этом роде. Никакого технического контроля или даже намека на него нам не преподавали. И в завершении к сказанному: контроль и сама работа радистов на флоте записывалась на русском языке, а не на латыни.

       Всё! Приплыли! И когда это всё сопоставили, то я не знаю, где и кто решал мою судьбу, но меня решили оставить на этом пункте радиоконтроля. В принципе, ничего страшного не произошло, просто из меня необходимо было сделать очередного вахтенного радиста радиоконтроля.

        Для этого мне надо было срочно научиться принимать радиограммы не на латыни, а на русском языке. А правила радиообмена на флоте, набор позывных и выбор радиочастот  не знал никто и из, так называемых, русских радистов, оканчивающих школу связи. Итак, технический контроль подождёт – да здравствует новый вахтенный радиоконтроля ПРК “Шахматы”. Но им еще предстояло стать.


                “ШАХМАТЫ” И  ЕЁ ЛИЧНЫЙ  СОСТАВ

          Приемный радиоцентр перевели на новое место, но в/ч 15140, а это, если не забыл, 135 узел связи, остался на старом месте у Северного пирса с командованием и личным составом.
 
          Кроме вышеупомянутых поста радиобюро и поста с ПЛ в штаб на телеграфный центр ходили механики ЗАС и телеграфистки, а в поселке Майском было даже целое подразделение этой части, передающий радиоцентр “Утёс”. 

         Наша же контрольная радиостанция, как и раньше, так и день моего прибытия, располагалась внутри этой части, только раньше ей была отведена только маленькая рубка в конце зала, теперь же она стала занимать и зал, где несли вахты радисты.

          Это была маленькая, самостоятельная воинская часть со своим номером 59031 и командиром, капитаном Липатниковым. Надо отметить, что наряды и хозработы мы тащили вместе с ребятами из в/ч 15140.

        Что же из себя представлял наш командир? Это был крепкий мужчина чуть за сорок с черными, зачесанными назад волосами, которые постоянно падали ему на лоб и которые он лихо забрасывал назад.

        Когда позднее я стал видеть по телевизору нашего режиссера Марка Захарова я всегда находил между ними внешнее сходство. Жил с семьей в Западном, жена работала в госпитале там же, двое детей-двойняшек, мальчик и девочка учились в школе, а сам Аркадий Михайлович служил в авиаполку.

         Кстати был связан с авиацией с молодых лет и был чуть ли не стрелком-радистом и за корейскую войну получил медаль “За боевые заслуги”. C медалями, при полном параде, я лично его никогда не видел, но по орденским планкам видно, что были у него медали и за победу над Германией и Японией. Как-то раз в клубе части он пытался на сцене рассказать о начале войны, но заплакав, выскочил из зала.

          И так бы и прослужил он в своей авиации, но, по словам его сына, сосед, морской офицер, каким-то образом убедил отца пойти в морскую часть связи 90018 и вчерашний авиатор стал морским офицером. Образования видать военного он не получал, звания задерживали, слышал, что старлеем проходил целых 11 лет.

         Может, и врут, но все его годки, начиная от начальника связи Кадышевича, были капитанами 2 и 3 рангов. Но не беда, Канарис, а именно такая кличка или псевдоним был у Аркадия Михайловича, которой он втайне очень даже гордился, не унывал. Свои четыре звездочки на погонах он так широко расставлял, от нижнего края до пуговицы, что звезда какого-то майора или кап 3 ранга смотрелась уж очень сиротливо.      
               
        Долго про командира можно рассказывать, и расскажу же конечно еще, но надо нам идти дальше. Кстати, только добавлю, что жив, теперь уже капитан 1 ранга Липатников и по сей день, единственный в живых из той плеяды офицеров и мичманов тех лет, перешагнув в прошлом году свой 90-летний юбилей.

       Походив какое-то время дежурным по связи военно-морской базы Аркадию Михайловичу видать, и было предложено организовать и возглавить пункт радиоконтроля базы.

        Я очень хотел узнать, как же это было на самом деле, но скорей всего старик уже ничего не помнит, старается перевести разговор на другую тему.       Хотя услышав фамилию одного матроса Канарис на том конце чуть дар речи не потерял. Этого матроса, своего шофера, Юру Салецкого, он и на том свете не забудет. Но об этом чуть позже.

           Итак, в году 196…3…4…5 фирма Канариса, а именно так ее тогда называли, состояла из трех человек: самого Канариса-Липатникова и двух сверхсрочников: это Геннадия Братковского и Юрия Климова.

          История умалчивает, как тогда велся радиоконтроль, какие радиосети контролировали и контролировали ли вообще. Радисты эти два сверхсрочника были классными, особенно Юра Климов, он, по-моему, даже мастером был и каким-то призером, но в работе я их не видел, хотя какое-то время и прослужил вместе с ними.

           Это были те люди, про которых Канарис говорил – сундук, это человек, который до обеда смотрит, чтобы с...тибрить, а после обеда как бы вынести. Гена Братковский был видимо правой рукой командира.

        Вот звонит Канарис из штаба, что-то ему говорит, тот немного послушав, а сидит он на подоконнике, зажимает трубку между ног и балдеет, а из трубки нескончаемым потоком идут, наверняка, важные наставления. А Гена изредка поднесет трубку к уху, скажет

       - Так точно, товарищ командир! И снова ее между ног.

          Слава богу, другие ребята были не такие. Старшина 1 статьи срочной службы Гоша Музыченко – настоящий младший командир и наставник. Спокойный, уравновешенный парень из Амурской области. Ничего плохого не скажу о нем, жаль, до сих пор найти не могу его.

          И четверо ребят призывом позже его, но все они на полгода раньше меня призвались. Вот с ними мне пришлось послужить намного дольше, правда, не со всеми. Это Володя Мурзаев, Володя Клоперданц, Миша Захаров и Слава Горюхин.

        Все они уже самостоятельно несли вахты, и получается все они, кто в большей, кто в меньшей степени помог мне побыстрее влиться в их строй. Хотел закончить, но вспомнил, что я не сказал о шофере УАЗика, начиненной совсекретной аппаратурой, Юрии Салецком, который был годком нашего старшины Гоши Музыченко. Вот теперь это весь состав “Шахмат” на конец мая 1969 года.

            Итак. На дворе июнь 1969 года. Мы уже переехали со старой команды, что была у дороги в левое крыло здания ПРЦ. Нам, радистам пункта радиоконтроля, хотя все называли нас контрольной радиостанцией, что по сути ничего не меняло, достался просторный кубрик с левой стороны.

          С дверью у тумбочки дневального, напротив кабинетов командира в/ч 15140 инженер-майора Юрченко Владимира Ивановича и замполита этой части Владимира Афанасьевича Чернышова, здоровенного мужика с широченными плечами и с погонами младшего лейтенанта.

          Вероятно тоже из бывших сверхсрочников, каким-то образом получившим первое офицерское звание. Я всегда балдел, глядя на его погоны. Ведь у любого офицера верхний край погона прячется за воротник кителя.

          У всех, но не у Чернышова, у него погон, потом несколько сантиметров кителя, а уж потом воротник. Но рос мужик по службе, уже на гражданке, несколько лет спустя, видел его на трибуне у парадного пирса на празднование Дня ВМФ.

        На его погонах красовались уже две больших звезды капитана 2 ранга.  В остальные два или три кубрика заселились ребята части узла связи: механики ЗАС, помощники дежурных по связи, матросы с поста связи с подводными лодками и хозкоманда, про которую, я раньше не говорил.

           Это была довольно многочисленная команда из матросов, которые ведь когда-то готовились как специалисты связи. Я не говорю о паре шоферов, но остальные-то прошли через учебку и подозреваю, что вовремя раскусили, где можно прослужить три года гораздо спокойнее.

          Несколько свинарей, оказывается, и свинарник в части был, пара-тройка кочегаров и еще несколько матросов, которые делали разные работы: съездить за продуктами, увезти белье в прачечную, выгрузить уголь и так далее.

           Был в хозкоманде матрос по фамилии Третьяков Миша, кочегаром работал. У нас в середине здания была встроена небольшая кочегарка, она и отапливала наше помещение и помещение столовой. Вот про него мне рассказали, как он очутился в хозкоманде.

          Михаил пришел радистом на радиоцентр, нес радиовахту в сети, номер могу соврать, или 801 или 804. Радиосеть оповещения по всем флотам СССР. И когда из Москвы пошел сигнал МОНОЛИТ с девятью мягкими знаками, парень впал в ступор.
 
          Он не мог взять карандаш и записать сигнал. Почти все радисты центра слышали его, он был выведен на динамик и многие записали его. ЧП не случилось, но парня от греха отправили подальше.

           Было и два дизелиста, тоже служба хоть куда. Стоял в части дизель на случай отключения электричества, чтобы побыстрей подать питание. Но это актуально было, когда функционировал полнокровной жизнью ПРЦ, да мне кажется, и электричество у нас никогда не гасло.

           Сначала дизелистом был Валентин Шульц, затем он почему-то стал поваром, его сменил Володя Гридасов, царствие небесное мужику. Парень-увалень, спокойный, молчаливый и рассудительный. У него было две особенности.

          Первая – у него были разным цветом глаза: один голубой, другой карий. Он мог безошибочно, с одного раза разлить по стаканам вино или водку, как он говорил по булькам, не возвращаясь и не доливая. И ведь тютелька в тютельку.

           Но я несколько отвлекся. Пора переходить в другое крыло и начать грызть гранит новой для себя науки, чтобы поскорей стать полноправным радистом.


                СТАНОВЛЕНИЕ НА САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ НЕСЕНИЕ ВАХТЫ.

        Багаж полученных знаний, в школе связи на острове Русском для моей будущей специальности оказался весьма невелик. Это знание морзянки, умение принимать цифровой и буквенный текст, правда, латинскими буквами и немного работать на телеграфном ключе. Обидно, но это действительно всё.

         Умение работать на радиоаппаратуре и того не было. У нас в учебке стояли радиоприемники “Кроты”, которых здесь и в помине уже не было. Здесь тоже приемники не первой свежести, в большинстве “Русалки”, но были и “Кит” и пара “Волнушек”.

         Но настроить приемники большого труда не составляло, а вот изучить организацию связи на флоте, регламент, набор различных позывных, выбор частот, классификация радионарушений и многое, многое другое, на это потребуется, конечно, много времени.

         К тому же вахтенный радист радиоконтроля должен знать гораздо больше рядового радиста того же приемного радиоцентра. Тому проще – вот тебе сегодня такая-то радиосеть, корреспонденты, их позывные, вот твой позывной и частоты и вперед! Принесут радиограмму – передашь куда надо, примешь – отдай дежурному.

          Я как-то придумал сравнение, что прием и передача текстов посредством морзянки в учебке, это вроде как бы научили тебя ездить на машине. Как нужно заводить, трогаться с места, ехать, тормозить, а по улицам проехать не сможешь, потому, как правилам не научили, в аварию попадешь сразу. Значит, будем учить правила.

      Ребята на фирме благожелательные, рассказывают и показывают доходчиво, так что процесс становления на вахту пошел полным ходом. Сижу как-то в зале, теперь уже можно называть его радиоклассом, стучу на ключе русский шрифт для быстрейшего запоминания, смотрю, подходит к моему столу молодая, беременная женщина, маленького росточка. Присела рядом за свободный ключ, заговорила.

    - Ты новенький? Откуда приехал, где учился?

      С некоторым пренебрежением отвечаю, мол, с Русского острова, со школы связи, выпускался по ВУС 385, радист СПЕЦНАЗ. Спецназ голосом выделил так же, как и написал, то есть с выражением и многозначительностью. 
         
    - Да? Значит дальше здесь будешь служить, на контрольной?

    - Ну, да.

А сам не пойму, кто такая, что привязалась к будущей звезде радиоконтроля?

    - Может попринимаешь у меня, хотя бы цифирки?
Вот чудеса, думаю, впервые девчонку-радистку вижу, да и то беременную.

    -Давай, валяй.

Натянув на уши наушники, приготовился принимать корявую передачу, ну чуть похуже, чем у будущего аса. С первых знаков понял – да, брат Владимир, хорошо хоть, что не буквы. И будто прочитав мои мысли, девушка спросила:

     - А теперь может буковки?   

Так и говорила – цифирки, буковки. Результат был закономерен, из каждой пятибуквенной группы, одну-две буквы я пропускал, а то и больше. Строчила как из пулемета, чистенько, красиво, но уж очень быстро. Хотя и у нас на выпуске скорости были не маленькие, но тут…

     Тут пришла за ней подруга Таня Колышкина, про которую я раньше говорил, что ее единственную из девушек оставили здесь служить, но уже в качестве санинструктора и я был спасен от дальнейшего позора. Будущая звезда, блин. 
Хорошо хоть не успел повыделываться перед ней сильно. Оказалось, это была жена Вити Дедова, нашего моряка, который дослуживал здесь последние месяцы, а она, вот забыл ее имя, служила здесь  радисткой.

        Позднее мне рассказали историю, приключившуюся c ними в южном городе Ташкенте. Были там они в отпуске, понадобилась им копия свидетельства о браке для каких то целей.

       Метёт своими клёшами Витек улицы этого города, по форме, конечно, был, заходят то в одну, то в другую контору, никто не хочет сделать им на пишущей машинке копию этого злосчастного документа. Заглядывают в одну машинописную контору, добрый десяток женщин стучат на машинках, только стук стоит. Спрашивает.

    - Не могли бы?

     - Да вы что, у нас полный завал!

Даже форма моряка Тихоокеанского флота не подействовала на машинописных женщин.

      -   А вон стоит свободная машинка, можно я сам на ней напечатаю?

     После некоторого замешательства:  - Да, пожалуйста.

     Вставил моряк лист в машинку, его жена встала перед ним, раскрыв документ, стала держать его на уровне Витиных глаз. И тут началось… Витя, как учили, всеми пальцами обеих рук, так стучал по клавишам, так быстро передвигал каретку, что и не заметил, как шум в конторе стал постепенно стихать, пока совсем не прекратился.

        Женщины, побросав свои машинки, сгрудились у Витиного стола, кто с широко раскрытыми глазами, а кто и ртами. Это был звёздный час четы Дедовых. Ну, кто бы знал из этих женщин, двумя пальчиками стучащих по клавишам, что за машинкой сидел первоклассный радист-машинист Виктор Дедов.

        Вытащив лист и поблагодарив женщин, молодожены вышли из конторы. Представляете, сколько разговоров было у этих женщин после их ухода.

        Этим же летом, пока я ходил с ребятами на подвахту, произошли два случая, о которых стоило бы рассказать. В первые дни, а может недели моего пребывания в части, произошел “грандиозный шухер”.

        По-быстрому построили личный состав, вывели из строя тех, у кого роба была не надлежащей чистоты и не подогнана, конечно, в это число попал и я. Роба после учебки, это не роба старослужащего, подогнанная по фигуре и даже поглажена.

         Короче, турнули нас, нескольких человек в конец ограды, за курилку в траву, велели лежать и не шевелиться. Лежу, смотрю, через некоторое время на плацу показалась группа людей, ба! Да кажись чинов высоких даже. Точно! А чуть впереди адмирал небольшого роста, со звездой героя на груди, а на погонах, батюшки!

         Огромная звезда и герб Советского Союза. Это был наш Главком ВМФ, Адмирал Флота СССР С. Г. Горшков собственной персоной. Позади него нескольких адмиралов со звездами поменьше, я и не разглядывал. И вот опять же причуды памяти! А в ней остался вопрос, почему же у нашего Главкома брюки коротковатые. Честное слово, вот в тот момент я так и подумал.

        Дошли до столовой, через некоторое время вернулись, сели в машины и уехали. Приезжал он со свитой в то время на СПРЦ ВОСТОК в Майгатку, но что его привело в нашу часть, вчерашнему курсанту Черданцеву до сих пор не известно.

       Ну и ладно. У адмиралов своя жизнь, у матросов своя. Живем и учимся дальше. Распорядок в части нравится, подъем в 7, а не в 6 как в учебке, никакой шагистики, строевых занятий, утренних и вечерних зарядок и прогулок.

        Техническая часть тем и отличается от строевой, что главный упор делается на добросовестное несение вахт, без всяких сбоев и ЧП. Дела с учебой продвигались хорошо, между учебой и вахтами умудрился радиокласс оформить, стенды какие-то на стены повесить с пентодами и триодами, даже два портрета на противоположные стены нарисовал. 

        С одной Александр Попов, создатель радио, а вот над дверью радиорубки теперь висел Феликс Эдмундович Дзержинский, ну как-же, фирма наша всё же контролирующая и в какой-то мере и карающая.

          Был обычный будний день, как-то получилось, что многолюдно в зале было, почти все ребята занимались какими-то делами, вахта неслась, на одном из столов стоял наш огромный, бобинный магнитофон “Тембр-8” или что-то в этом роде.

           Готовилась запись переговоров двух НК, вот не помню, или сторожевики или эсминцы выходили в пролив с базы. Тут же Канарис суетился, короче, всё как всегда. Магнитофон включен, по УКВ сначала шли служебные переговоры, потом начался обычный трёп двух радистов.
       
           - Слушай, кент, а что ты не хочешь дать мне плёнку с записями, что обещал?    

          - Да вообще-то я тебе ничего и не обещал.

          Если коротко, то началась обыкновенная перепалка с матами и другими нецензурными словами и тут прозвучали слова одного из них:
   
          - Да если бы у меня было исправно орудие, то влепил бы тебе по  полной, чтобы знал, с кем связываться.

           Стоп! Так это уже не простой трёп, это тянет на самое тяжелое нарушение. Нарушение 1 категории – состояние боевых средств или другой техники на боевой службе.

           Формулировка не точная, через полвека не вспомнить, но короче, это что-то сродни раскрытия государственной и военной тайны. Кранты парню, Канарис хватает эту бобину и бегом в штаб.

        Ну и началось потом! Дело дошло до начальника связи флота, комиссии, разборки, естественное наказание виновных. Но это уже мимо нас, нам результаты не сообщили даже, да и не обязаны были.
    
       Прошло полгода. Все и всё связанное с этим случаем забылось. Я за эти полгода стал давно экзамены на самостоятельное несение вахты, успел получить звание – старший матрос, а на 7 ноября мне был объявлен краткосрочный отпуск с выездом на родину.

       И это ровно через год после начала службы, как говорится, начало неплохое. Ждать приближения нового года не стал, подготовил форму и 16 ноября я уже был в хабаровском аэропорту. Кто был в этом старом аэропорту в те годы и именно в месяцы повальной демобилизации, тот представляет, что творилось там.

        Солдаты и матросы со всего Дальнего Востока ждали своих рейсов. Теснота и давка везде – яблоку, как говорится, негде упасть. С трудом нашел свободное местечко, под лестницей на второй этаж возле какого-то матроса.

         Или тот уже долго молчком сидел, или еще, по какой причине, но он заговорил первым.
      
         - Ты откуда, братишка?
      
        - C Совгавани.
      
        - Да? И я с Совгавани. И где там служил?
    
        - На Северном пирсе.
      
       - Вот блин и я там же. Ты с какого корабля?
    
       - Да ни с какого, я с приемного радиоцентра.
      
      -Так приемного же нет там теперь.
      
      -Приемного нет, но контрольная станция то осталась.

       Ну, кто бы мог подумать, что среди сотен и сотен людей, именно в этот день, именно в этот час, в каком-то закутке под лестницей мне встретится человек, затаивший лютую злобу на людей, когда-то сломавшим ему всю службу.
   
        -Так это ты тогда меня вложил?
    
        -Ты о чём?   
   
       -А помнишь то-то и то-то? Ну, у меня там остались друзья, они вам сделают!

         Дальше пересказывать разговор нет смысла, но вот некоторая ошарашенность от такой встречи не проходила долго. Наверное, в тот момент я понял, что ничего невозможного в этой жизни нет.


                ШОФЕР САЛЕЦКИЙ ЮРКА И УАЗ РАДИОТЕХНИЧЕСКИЙ

          На “фирме Канариса”, когда я пришел к им в часть, был новенький УАЗик, этакая зеленая “буханка”, что твоя скорая помощь, только без крестов по бокам.

        Внутри напичкана секретной или совсекретной аппаратурой, о предназначении которой, мне кажется, и сам Липатников толком до конца не знал. Что-то связано с радиоэлектронным излучением, должны были обслуживать эту аппаратуру радиометристы, которых на “фирме” я пока не наблюдал.

         Зато был шофер, Юра Салецкий, годок, которому осенью уходить на дембель. Простой, про которых говорят, как пять копеек, парень, которому всё и вся уже было по “барабану.”

         И если другие командиры частей, да что командиры, даже сам начальник связи, капитан 2 ранга Михаил Генрихович Кадышевич ездили на “расхристанных”, видавших виды “козликах”, то наш-то командир части, не беда, что в ней всего было личного состава меньше десяти человек, мог позволить себе прокатиться с шиком.

            Блестевший зелеными боками УАЗик, представительный Аркадий Михайлович с неизменной черной папкой в руке, и с фуражкой в другой, важно садится рядом с Юркой, и машина, под наши одобрительные взгляды, уезжает с территории части. А что под одобрительные, так и объяснять не нужно. 
   
          Как-то раз, инженер-майор Юрченко Владимир Иванович, командир части, в которой мы собственно и находились, попросил нашего “Канариса” попутно отвезти белье в гарнизонный БПК на стирку. Загрузив тюки и посадив пару или тройку матросов в машину, Аркадий Михайлович с шофером Юркой отчалили из части. Это было в последний раз, когда мы видели машину целой и невредимой.   
 
          Точно не могу сказать, как развивались события, но по рассказам очевидцев, командир оставил на несколько минут машину, куда отлучился. Дело происходило у склона парадного пирса. Когда Аркадий Михайлович подошел к тому месту, где оставил машину, он увидел, что она внизу, переворачиваясь несколько раз, катится по склону к самому обрыву.

        На счастье, инерции не хватило, и она удержалась на самом краю. Это примерно в том месте, где потом установили памятник-катер.     Представляю, а потом услышал это и из уст командира, что он чувствовал в тот момент. А чувствовал он примерно следующее:

       - Ну, всё, Липатников, теперь тебе пиз…ц и будешь ты грузить отныне лес в районе Магадана. Это почти дословно я пересказал.
 
        - Салецкий! Салецкий! – истошно кричит Липатников, видя, что из машины никто не вылезает. 
 
         - Салецкий!   

          - Я здесь, товарищ капитан. – Раздался где-то из-за спины виновато-испуганный голос Юрки. 
    
           Обернувшись и увидев живого и невредимого горе-шофера, командир устало и тихо произнес: 
 
           - Эх, Салецкий, Салецкий…
   
           Оказывается, Юрка с моряками, сдав белье, решили развернуться или прокатиться и, заехав на склон горы, забуксовали. Вылезшие из УАЗика матросы не смогли вытолкать из грязи машину, тогда им на подмогу и вылез из кабины сам шофер.

           Ну и как вы уже догадались, машина задом сама покатилась под гору. Подбежавший Липатников эту картину и увидел.

             Догадываюсь, что крепко тогда досталось Аркадию Михайловичу. Ремонт машины на 105м заводе, жестянщики или неумелые, или он им спирта мало дал, стекла лобового не нашлось, вставили из плекса, из-за чего ночью невозможно ехать.

             Аппаратура сорвалась с креплений и разбилась. По своим каналам, пришлось командиру, опять же за спирт, выменивать ее на рабочую, на судоремонтном заводе в Совгавани. Вскоре она снова появилась в части, но вид у машины уже был совсем не парадный, каким была она недавно на пирсе парадном.

          Прошло пятьдесят лет без малого и когда я звоню, единственному, оставшихся в живых командиру, живущем под Киевом, вижу и чувствую, что он рад звонкам моим, но не помнит он меня через столько лет, а вот когда я упомяну фамилию Салецкий, тут он преображается. Та картина до сих пор видать, стоит,  перед его глазами.

        Вскоре в нашу часть приехал служить радиометристом на эту машину мой алтайский земляк, Валентин Ляпин, к нему вскоре примкнул Витя Рондарев, парень с Биробиджана, за что сразу же получил погоняло ДЖАН.

        Салецкий Юрка, как и положено, осенью демобилизовался. В дальнейшем шофером УАЗика стал хороший парень, Коля Огородников, ХОХОЛ, за его своеобразный акцент.

       Если бы меня, хоть тогда, хоть сейчас спросили, чем занимались эти “радиометрические” ребята, я бы ответил, что только и видел, как они таскали аккумуляторы для аппаратуры из машины и ставили на зарядку и обратно туда их уносили. Выездов на их учения я что-то не припоминаю, вахт, как мы, они  не несли, но видимость, что они край нужны, создавали.

        Мне тоже пришлось пару раз прокатиться в этом легендарном УАЗике, первый раз, уже с новым старшиной этого поста, Юркой Котенко, на гауптвахту в Сортировку, куда нас самолично сдал наш любимый командир на пять суток одиночки, не менее к легендарному старшине этой “губы” Михолапу.

        А второй и последний раз, когда наш Аркадий Михайлович с шофером Колей Огородниковым увез нас с Юркой в совгаванский аэропорт на ДМБ и проследил, что “Аннушка” действительно подняла нас в небо. Но бутылку из аэропортовского ресторанчика я всё-же  успел незаметно сунуть “хохлу”.


                ПОЕЗДКА В ГОСПИТАЛЬ И ПЕРВОЕ  ПОСЕЩЕНИЕ ЗАВЕДОВАНИЯ МИХОЛАПА

        Первый раз повстречаться со старшиной губы Михолапом пришлось летом 1970 года за незначительный, я бы сказал, смехотворный проступок. Отправляет командир меня, еще одного матроса и двух девушек-морячек навестить в госпитале нашего товарища.

        Госпиталь в другом посёлке, Западном, километров за десять, так что увольнительная выписана, всё честь по чести. А так - как больного навещают с гостинцами, девчонки в 32-м магазине купили что-то сладенького и 3 бутылки  вина.

        И совершенно не заметили притаившегося в очереди мичмана Федоренко с нашей части, у которого была кличка СБД БПЧ за его быструю и невнятную речь.  И этот СБД БПЧ, как и полагается, тут же настучал командиру об увиденном.

        Надо пояснить, что мы, то есть контрольная р/станция, жили в другой, более крупной части УС, и этот мичман и командир, проводивший разбор полёта, были с узла связи. 

          А СБД БПЧ в переводе всё же, как сверхбыстродействующая печать, то и ждать нас в части начали сразу после звонка. А мы потихоньку в это время пока доехали до госпиталя, пока выпили одну!!! бормотушку,  очень долго ждали автобус в обратный путь.

         А, не дождавшись, поймали такси и двинулись домой на ней, терпение их командира, славного мужика, майора Юрченко, уже давно подходило к концу.  Не успели доехать несколько метров до КПП, как выбежал навстречу деж. по части, помнится это Сафонов Юрий был.

        - Смотри-ка, ухмыльнулся я, вылезая из “Волги”, думают большое начальство едет.

         Ан нет, хватает нас за руки, быстрый шмон, и две, оставшиеся бутылки, у него в руках.  Сыграли большой сбор, поставили нас перед строем и после короткой, но весьма эмоциональной речи, майор Юрченко бросает одну за другой нам под ноги эти злосчастные бутылки.

          -  Надо же, как гранаты, подумал я, когда был осыпан осколками разлетевшегося стекла и брызгами вина, скорей всего какого-то вермута, так как пацаны в строю от духана этого головами закрутили.

         Стоит сказать, что ни до, ни после, подобной экзекуции в части я больше не встречал. Да, чуть не забыл. Дали по трое суток, а так как сразу не зашли в кабинет, а собирали с плаца бутылочные осколки, тут же получили  ещё по двое суток ДБ. Поистине, не надо заставлять начальство долго ждать.


                КАК Я СОТРУДНИЧАЛ С ФЛОТСКОЙ ГАЗЕТОЙ “НА СТРАЖЕ РОДИНЫ”

         Попасть на губу - как полтора пальца об асфальт.  1970 год, половина службы позади, а денег как не было, так и нет,  3,80+2,50 за второй класс и всё. И тут я как-то по иному взглянул на нашу местную, базовую газету "На страже Родины", не как на пламенного вдохновителя на ратные подвиги, а как - бы на источник улучшения моего незавидного финансового состояния.

         Герои моего будущего очерка сидят рядом, это два помощника по связи Валерка и Юрка, ватман и черный карандаш есть, так что работа у меня закипела.  Нарисовав два их портрета и подкрепив их большой статьей, прочитав которую, чуть сам слезами не залился - какие они оказывается замечательные ребята у нас, склеив большой конверт, отправил в редакцию.

       Буквально через несколько дней выходит газета, где на первой странице два моих героя и абсолютно не тронутая редакцией моя писанина.  Поздравления и хвальба в адрес корреспондента ничто по сравнению с тем, когда я увидел почтовый перевод, этот маленький серый кусочек бумаги, где мне предлагалось получить целых 39 рублей 40 копеек.

         Целое состояние. Купив "Смену" за 7 рублей и ботинки за 12 р.  остальное потратили на обмывание и чествование героев. А тогда в магазинах было хорошее болгарское вино "Варна" и "Тырново", так что процесс протекал хорошо.  Хорошо - пока не залетели! 
   
           Самое смешное, что посадили на 5 суток только новоиспеченного корреспондента, а остальным хоть и дали, но не посадили ввиду их исключительной занятостью на вахтах.  Когда я на губе уже был, приходил офицер с редакции, где, мол, автор, толковый парень, хочу с ним лично познакомиться, а ему в ответ - а мы его уже… того, на гауптвахту увезли.

         Как, за что? Да попросился сюжеты новые обдумывать - командир тоже с юмором дружил.   И действительно, ещё несколько раз появлялись мои рисунки и статьи в этой газете, но гонорары были значительно скромнее.

        Но, как говорится, жадность фраера всё равно, рано или поздно должна сгубить. Смотрю, в газете объявлен конкурс на лучший рисунок к какому-то празднику. Нарисовать что-то стоящее, это вам не перерисовать с фотографии лицо матроса, пусть даже и симпатичного.

        Тут нужно что-то другое, а с этим как-то туговато. Но было бы желание, а голь на выдумки всегда хитра. Валялся без дела в радиорубке календарь отрывной за прошлый или даже позапрошлый год. Ведь мыслил я логически и правильно, у всех добропорядочных людей эти календари уже давно выброшены на помойки.

        Посему нашел я там два понравивших мне видочка, особенно один приглянулся, где парень и девушка сидят на берегу реки. А коль сидят, они, обнявшись и спиной к художнику, то у меня они уже на берегу моря, на спине у парня появился гюйс, вдали замаячил какой-то корабль.

         Сюжет получился гораздо ближе к душам морского братства и должен был затрагивать их самые глубокие чувства. 
   
         Дело сделано, рисунки вскоре появились в газете. Руки уже зачесались от предстоящих денежек, пусть и небольших. Но тут грянул гром средь ясного неба. Не поверите! У кого-то в поселке сохранился этот позапрошлогодний календарь с не оторванными листочками, и этот кто-то, переслал их в редакцию газеты.

         Смотрите, товарищи – гольный плагиат! Вердикт редакционный мне передал в части мичман Федоренко, который тоже иногда писал заметки в эту газету – за плагиат старшего матроса Черданцева навсегда отлучить от газеты и так далее. Жаль, но что поделаешь. Судьба! Справедливости ради надо сказать, что через некоторое время мой куратор, мичман Зыков из редакции, сам пришел ко мне в часть и предложил дальнейшее сотрудничество.


                ОТПУСК

             О чём больше всего мечтает матрос на службе? Правильно, о предоставлении ему краткосрочного отпуска с выездом на свою малую родину. Это желание возникает почти сразу, как тебя только что переодели в новое для тебя одеяние. Пусть лысый, пусть всё на тебе топорщится и не подогнано под фигуру, но взглянув на себя несколько раз в зеркало, скажешь опять же себе любимому, тихонечко так, про себя:

      - А что? Очень даже ничего! Эх, сейчас бы, да закатить в родную деревню!

        Ага. Раскатал губы. Вот прослужишь годик-полтора, да если хорошо прослужишь, то может и вздрогнет от тебя тогда родная деревня. А сейчас идет подгонка обмундирования в бытовой комнате 16-й роты школы связи, что на острове Русском.

       Одни старательно вырезают бритвочкой номер военного билета с тыльной стороны флотского ремня, другие, макая спичку в разведенную хлорку, подписывают абсолютно всё, что будешь носить на себе. Кроме белых кальсон.

        Третьи, черной краской, строго считая рубчики на полотенце, старательно выводят большую букву Н. Это будет ножным полотенцем, и оно будет должным образом сложено так, что идя по среднему проходу, можно любоваться сотнями этих Н, заправленных в нужную дырку своей кровати.

        Интересный момент. Пока все были по гражданке, то узнавали друг друга влёт, сейчас все лысые, в одинаковых робах и почему-то все с одинаковыми физиономиями. Парадокс. Вон один, шустрый самый, напялил на себя шинель, показалась уж больно длинной она ему.

       - Эй, пацаны! Кто знает, сколько сантиметров от пола шинель должна быть?

          Наверное, наш инструктор, старший матрос Паша Шахворостов и сказал, что нижний край шинели от пола должен быть не более 35 сантиметров. Ну а кто еще бы мог об этом знать из нас, чуть ли не в первый день, службы.

           А дальше, как в том кино. Парнишка, я же говорю, что он шустрый был не по годам, наклоняется в этой самой шинели, тщательно отмеряет от пола положенные 35 сантиметров, снимает ее и по всей длине отрезает.

       Довольный, надевает и ох…вает. Нет, не охает, а изумленно-недоуменно вытаращивает свои глазищи. Его шинель стала такой короткой, что и колени не закрывает. Пришлось пришивать на место отрезанный кусок, так и маршировал он в ней все шесть месяцев нашей учёбы.

         Ну, я отвлёкся. Одно скажу, что мне с моей очень даже повезло. И по длине и по качеству сукна. Черная, не лохматая, отлично сидящая. Вот в ней я и поехал в свой первый отпуск. Но всё по порядку.

          1969 год, это вообще год насыщенный событиями, круто изменивший былую, гражданскую жизнь. Сначала полугодовая учеба в школе связи на острове Русском, затем продолжение службы уже в Советской Гавани. Приближалось 100-летие со дня рождения нашего вождя, Владимира Ильича Ленина.
 
           Во всех частях, кораблях, подводных лодках флота придумывались всевозможные повышенные и совсем высокие обязательства. Конспектирование работ Ленина – это в первую голову! Сдуру, на вахтах, между вахт, в свободное от вахт время, законспектировал целых 28 работ Ленина!!!

          Старался, стремился и вот как результат, мне на 7 ноября был объявлен краткосрочный отпуск с выездом на родину. Случай в части редчайший, если не первый, когда матрос прослужил всего в части полгода после учебки и ему предоставили отпуск.

           Хотя в части, кроме меня было четверо парней, которые прослужили на полгода дольше моего и все служили нормально, но в отпуске пока не были. Тут, мне кажется, две причины были. Первая, это, несомненно, хорошие показатели по службе, а вторая, это чисто человеческое, отцовское чувство командира нашего ко мне.

           Ведь я, единственный из его подчиненных, был к тому времени уже женат и пока служил на Русском, у меня успела родиться дочь. Может и это сыграло какую-то роль. Не знаю, мне об этом командир никогда бы не признался.

        Решил Нового Года не дожидаться, а отправиться на Алтай, как только будут готовы проездные документы. Улучив момент, когда в рубке никого поблизости не оказалось, командир как бы невзначай поинтересовался:

     -А скажи мне, Черданцев, верно ли, что в ваших краях маралов разводят?

     - Конечно. У меня там родной дядька бригадиром мараловодов работает.

        – Почему-то неожиданно для себя, брякнул я. Хотя мой дядька Исак и работал в непосредственной близости от маральника, но заправлял машины на нефтебазе и к маралам имел такое же отношение, как я к космонавтике.

      - А ты не мог бы мне привезти оттуда хотя бы рог один? У меня жена в госпитале работает, остальное мы бы сами всё сделали.

      - Да легко, – снова сморозил я, нисколько не думая о будущих последствиях.

        Эйфория от предстоящего отпуска, напрочь, отбила у меня все существующие нормы приличия, я готов был обещать всем всё, что они пожелают.

        Вот и наступил день, когда я отбыл из части, это была середина ноября 1969 года. Мою предстоящую встречу в хабаровском аэропорту с моряком-радионарушителем из Советской Гавани я вторично пересказывать не буду.

        Просто скажу, что в очень скором времени стройный, высокий моряк в черной шинели, и  в черной шапке набекрень, но со звездой во лбу, стоял на дороге у третьего магазина. Что в селе Алтайском, поджидая грузотакси, ГАЗик с тентом, который и должен был довести меня  до родной деревни, что лежала в горах, километрах шестидесяти от райцентра.

           Проголосовав, чтобы машина остановилась, не ожидал, что та резко примет вправо и резко затормозит на обочине.

         - Вовка, ты что-ли? Ну, блин, напугал! Я уж подумал, что милиции новую форму выдали,- из опущенного наполовину стекла кабины, прокричал водитель, Аверин Саша, что был женат на моей однокласснице Анне, которой в детстве я писал зашифрованные записки о своей любви, правда которые и сам не смог бы расшифровать, если бы и сильно захотел это сделать.

           Ну, это лирика, а сейчас я вскочил в кузов, где сидели несколько моих земляков, крепкие рукопожатия и мы тронулись. Несколько часов на морозце приличном, а шинель моя выдержала первое испытание, и как оказалось впоследствии, еще не последнее.

          Время в отпуске летит быстро. А надо еще в военкомат съездить, встать и сняться с временного военного учета. Исподволь зрела мысль, как-бы суток на пять продлить мне свой отпуск, слышал, что военный комиссар это может сделать.
 
          Придя как-то в родительский дом, увидел, как у младшего брата на столе, лежит орден Красной звезды. На вопрос, где взял, отвечает, у пацанов Кучиных забрал. Я то знаю, что там из их семьи никто не воевал, значит, гуляет этот орден сам по себе, вдали от хозяина.

          Сразу в голове моей щелкнуло – вот с чего надо просьбу свою военкому нашему излагать. Орден в карман, переодеваюсь, как и положено, в свою форму, кто-то предупредил, что военком очень не любит, когда к нему по гражданке отпускники заявляются, и снова в обратный путь, до райцентра.

         Военком, подполковник, худощавый мужчина предпенсионного возраста, выслушал мой доклад о прибытии в отпуск, поинтересовался, как служба идет, есть ли какие просьбы к нему. Я, как заправский дипломат, начал с ордена.

         Положил его на стол, объяснил суть дела, попросил, по номеру на ордене, найти хозяина. Чувствую, по душе пришлась ему, бывшему фронтовику, моя просьба.

     - Сделаем. Что еще?

     - Да мне бы еще суток на пять отпуск продлить. Помочь жене с маленьким ребенком, помочь дров заготовить.

    - Хорошо. Где отпускное свидетельство?

      В деревню свою летел обратно как на крыльях. Какие там дрова, дров то было заготовлено тестем на несколько лет вперед. Значит впереди новые походы по многочисленным родственникам, а у жены их была добрая половина села, по друзьям и знакомым.

         По прошествии пятидесяти лет уже и не вспомнишь всего, что происходило в эти дни отпуска, но один случай запомнился и по сей день.

        Обычно в ту пору жители нашей деревни не гнали самогон, обходились всегда брагой, заваренной во флягах из- под молока. Брагой, конечно, никто этот продукт не называл, это называлось пивом.
 
       Были среди жителей истинные мастера этого горячительного напитка, этим же славилась и моя тёща, Лидия Артемьевна. Очень хорошее пиво всегда было у нее. Ну а почему решили мы с тестем, Геннадием Марковичем, в один и дней отпуска гнать самогон, до сих пор не ведаю.

        Но утром в доме появился самогонный аппарат, был жарко натоплен камелек, вся эта приспособа была на нем установлена, какие-то щели были замазаны, кажись, тестом, в таз насыпали снега.

        Весь этот агрегат и его части помню смутно, помню только, как по тоненькой трубке капала прозрачная, как слеза, жидкость в подставленную трёхлитровую банку.

      Тесть был членом партии, причем с многолетним стажем, причем занимал пост важный, был председателем народного контроля, поэтому приняли все меры предосторожности, а именно тёща закрыла нас в доме на замок, сама ушла от греха подальше к своим сестрам.

     У нас же процесс пошел полным ходом. Несколько раз попробовали содержимое нашей банки, результат тут же оказался на наших лицах. То-есть, полное блаженство и умиротворение. До тех пор, пока я не заметил на полке какие-то провода, заканчивающие толстыми, металлическими карандашами.

     - Ну и что это такое?

     - Да, два взрывателя от взрывников остались. Взял попробовать рыбу в речке глушить, да слабенькие они, никакого результата.

    Странно, подумал я тогда, речка то наша воробью по колено, там, если и захочешь, не сразу мулька или пескаришку увидишь. То, что взрывники приезжали в село, я и раньше слышал, пни взрывали на полях, чтобы работать на них было легче, но там они с взрывчаткой работали.

-    И что, действительно слабенькие?

-    Да ты сам попробуй, вон батарейка лежит.

          И вот два дурака, один, что постарше, держит в руке за кончик этот взрыватель, а другой, что помладше, подносит батарейку к кончикам проводов.

          Результат был предсказуем. Ахнуло так, что… Первое, что я увидел, это как тесть удивленно смотрит на маленький огрызок взрывателя в своей руке, второе, на что сразу почему-то бросил свой взгляд, это наша трехлитровая банка, на треть наполненная самогоном, которая была вся покрыта сетью многочисленных трещин. И почувствовал, как с моей щеки на пол закапала кровь.

         Но как оказалось, это были не все потери, нанесенные нашим неумным поступком. Металлической оболочкой взрывателя были изрешечены портьеры в комнате и самое главное, пальто моей жены, за что я получил, причитавшееся мне, отдельно.

         Приближался Новый 1970 год, а мне, как-бы этого не хотелось, наступила пора отъезда на службу. Сборы были недолгими, в маленький чемоданчик были уложены гостинцы для сослуживцев, нашлось место и для грелки, а вот что в ней было, не помню, но знаю, что одно из двух, или водка, или фирменное пиво, изготовленное руками тёщи, Лидии Артемьевны, дай бог ей здоровья еще на долгие годы.

        Хлопотать в поисках транспорта, чтобы доехать до города Бийска, откуда я уже должен был добираться до Советской Гавани самолетами, мне не пришлось. В раннее, зимнее утро я был усажен в кабину бензовоза, где шофером был незнакомый мне мужчина и мы тронулись в сто пятидесяти километровый путь.

        Вскоре, сто грамм на посошок, теплая кабина и убаюкивающее урчание мотора сделали своё дело, и я провалился в глубокий сон.
 
      Проснулся я неожиданно, от дикого холода. Вокруг головы летал снег, повернув голову, увидел, как шофер рулит одной рукой, а другой, в огромной рукавице, закрывает лицо от пронизывающего ветра и снега. А вот лобового стекла почему-то совсем не было.

       Причина довольно банальная, камень от встречной машины в секунду превратил стекло в кучу мелких, рассыпавшихся по всей кабине, мелких стеклышек-камушков. Сталинит, одним словом. Так такие стекла, кажется, тогда назывались. Без всякой пленки внутри. Бац и огромная дыра, потом и остатки вылетят.

       Делать нечего, пришлось у шапки развязывать “уши” и превращать свою форму в полноценную форму номер шесть. А так-как пялиться в открытое окно мне не было никакого смысла, я аккуратно сполз на пол, засунув голову куда-то поглубже к двигателю, где не так сильно дуло.
 
        Еще раз, поблагодарив себя, что поехал в отпуск в шинели и шапке, аж дрожь сразу пробрала насквозь, как представил себя сейчас в бушлате и в беске на затылке.

          Скоро сказка сказывается, самолеты тоже быстро летают. Вот и я, с бийского аэропорта, на маленьком самолете ИЛ-14 прилетел на старый новосибирский аэропорт, благополучно переехал в Толмачево, на самолете “смертнике” ТУ-104 добрался до Хабаровска, а там уж рукой подать и до Советской Гавани на АН-24.
 
        - Товарищ капитан! Старший матрос Черданцев из краткосрочного отпуска прибыл без замечаний!

       - Рог привёз?

       - Никак нет.

       - Я так и думал. 
 
        И понял, старший матрос Черданцев, что с этой самой минуты ты перестал интересовать своего командира и как человек и как последняя надежда на подъем его угасающей сексуальной активности, а иначе, зачем бы ему вдруг срочно понадобились панты марала. А тут стоит перед ним изрядно помятый старший матрос. Да!!!

         -А почему ты, товарищ старший матрос, опоздал на целых пять суток из отпуска?

          Хотя как я понимаю, этот вопрос должен был прозвучать первым, а уж о сексуально-лечебном роге, вторым. Молча, протягиваю ему отпускной билет с записью моего алтайского военкома и заверенной круглой, гербовой печатью.

        Очень долго изучал Аркадий Михайлович этот листок бумаги. И на свет-то посмотрит и чуть ли не понюхает его. И хмыкал и бурчал себе под нос о чьей-то грубой работе. Но мы то знаем, что думал в тот момент мой доблестный командир.
 
        А может я помог ему тогда, что не тратил напрасно сил своих Аркадий Михайлович на стороне впоследствии. Вот и остался он в живых на сей момент единственным из всех офицеров и мичманов части той поры. И с радостью я слушаю по телефону такой знакомый голос, подумаешь, что через каких-то пятьдесят лет:

    - О, Черданцев!!! Как я рад услышать тебя, мой дорогой!!!


                РАКЕТНЫЕ  СТРЕЛЬБЫ

           Иногда в повседневную жизнь берегового радиста контрольной радиостанции могут вплетаться неординарные события, которые и спустя полвека не забываются. А случай довольно обыденный в повседневной жизни военно-морской базы. Проведение стрельб силами одного ракетного катера, где также должны участвовать сторожевой корабль и торпедолов.

         Видимо, как и положено, на учениях, заранее никто никого не предупреждал. Командир КРС, капитан Липатников приказал мне и Коле Тюхе быть готовыми к отъезду. Брать с собой нам ничего не надо было, а вот с радиометристами, Юрой Котенко и Витей Рондаревым командир начал упаковывать их аппаратуру в один или два ящика-чемодана.

         Приехали на Меншиково к пирсу, где стояли катера, погрузились на один из них. Катер не приспособлен для перевозки таких пассажиров, как мы, но где-то всё-же нас пристроили. Кажется даже в разных местах, потому как своего командира мы на время потеряли из вида.
         Когда вышли из бухты стало заметно свежеть, ветер усиливался, катер наш уже ощутимо стал взлетать и проваливаться на волнах пролива Татарского. Или нас засунули куда-то поближе к машинному отделению или это ощущалось так везде на катере, но стоял очень сильный шум от двигателей, даже не шум, а визг взлетающего в небо самолета. И сильная вибрация. Да и немудрено. Говорят, на этом катере стояли, чуть ли не три авиационных двигателя, потому и скорость его очень даже приличная.

          Заглянув вниз, видел, что на головах парней находящихся там, надеты “заглушки” чтобы не оглохнуть напрочь. Вышел на палубу, тоже комфорта мало, погода сырая, ветер, волны, туман стал надвигаться. Прочитал предупреждающую надпись – не стоять при повороте, даже не помню чего. От греха подальше спрятался снова в наше укрытие.

           Самое интересное, что абсолютно не знали, куда везут, зачем везут, что предстоит делать нам. Забыл сказать, что на торпедолов посадили Володю Желтова, только что демобилизовшегося с СПРЦ ВОСТОК и оставшегося на сверхсрочную в в/ч 15140. Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем, Володя, до самой своей пенсии, был начальником контрольной радиостанции.

          Вскоре почувствовали, что обороты двигателей нашего катера стали падать, ход замедлился. Откуда-то появился целый контр-адмирал, еще люди, среди них Канарис крутился с нашими радиометристами. Вышли на палубу и увидели, что катер наш подходит к правому борту СКР, врать не буду, номера не помню его. Показался, конечно, большим и каким-то по-настоящему воинственным.

          А волнение в проливе разыгралось нешуточное, катерок то вплотную приткнется к борту сторожевика, то на метр отойдет от него. Как я понял, нам нужно перегружаться с катера на СКР, для чего на его борту суетилась группа офицеров и матросов. Нет, не нас они выскочили встречать, а нашего адмирала, начальника политотдела базы Бобина.

           Очень хорошо запомнился момент, когда катер и СКР и катер сблизились бортами и навстречу нашему адмиралу потянулись несколько рук, чтоб услужливо подхватить его, он поднимает вверх правую руку, мол, ша! Ребята, я сам и молодцевато перескочил на корабль. Слышал, будто во время войны он командовал катером то ли на Днепре или Дунае.

          Там сразу прозвучала команда СМИРНО, последовал доклад командира корабля адмиралу, а мы, предоставленные сами себе, при каждом очередном сближении бортов, благополучно перебрались вслед за адмиралом на этот сторожевик.

             Нас, с Колей, проводили в радиорубку, где находились, по-моему, пара вахтенных радистов корабля, радиометристы Котенко с Рондаревым во главе с командиром снова исчезли в неизвестном направлении. Задача, поставленная нам, была смехотворно проста: получив сигнал с катера, нужно было передать его на базу.

           Может быть, было еще что-то, но и тогда и сейчас считаю, что с этой задачей отлично справились бы и радисты этого СКР, не понимаю, для каких целей нас потребовалось сюда вытаскивать.

          Сидим. Николай сел за ключ, я как его старший товарищ, рядом. На свою беду оказавшийся рядом с переговорной трубой, соединяющей рубку с мостиком. Оттуда, из этой трубы, вскоре рявкнули:

        - Рубка!

На что я вежливо и предупредительно ответил:

       - Да.

         То, что за этим последовало, ввергло меня в некоторое изумление и шок. Отборным матом оттуда, из этой трубы, уже в мой адрес:

    - Я тебе, ё твою мать дам ДА!!! ЕСТЬ РУБКА! Надо отвечать.

    Он говорил, этот голос что-то еще, а у меня вертелась мысль в голове:

    - Ты смотри, как матерится. Наверняка, и адмирал это слышал, как он меня…

         Дольше, наверное, рассказываю, но дела складывались таким образом. Катер где-то уже вдалеке от нас по кому-то там бабахнул, доложил, мы приняли, тоже кому-то доложили и на этом учения со стрельбой закончились.
 
        Можно идти домой. СКР это не катер, который подпрыгивал на волнах, его только чуть покачивало на них. Дело немного осложнилось с завершением этого мероприятия в связи с тем, что наш торпедолов, с ответственным за связь, Желтовым Володей, перестал выходить на связь.

         Пришлось возвращаться и искать его в густом тумане. Но, слава богу, далеко он не ушел, и потеря была вскоре найдена. По-моему у них передатчик сгорел тогда.

           В рубке сидеть дальше нам не было смысла, и мы попросили ребят отвести нас кубрик свой, чтобы там перекантоваться до прибытия в базу. Быт ребят этого корабля оставлял желать лучшего, опять же по сравнению с нашей береговой жизнью.

          Во первых было сумрачно, чуть ли не темно. Присел на какое-то нижнее, спальное место, это оказался пробковый матрац с не маленькой дырой посередине. Засунув туда руку, вытащил несколько кусочков этой пробки, черной на цвет, в форме больших шариков.

         Но отдохнуть в горизонтальном положении на этих матрацах, нам с Колькой, не дал молоденький лейтенант, заглянувший в кубрик. Даже не в форме просьбы, а в приказном порядке, попросил помочь моряку, отведя нас в какое-то такое же темное и железное помещение, только без матрацев. Парень, кажись в одной тельняшке крутил какую-то большую ручку, похожую на ручку мясорубки, только раз в десять поболее.

        Не знаю, что этой ручкой, посредством шестерен и цепей можно было передвигать, опускать или поднимать, но мне до сих пор кажется, что это был грузовой лифт, при помощи которого опускался вниз, в погреб, весь боезапас, что был поднят наверх, когда корабль уходил на учения.
 
          Не знаю почему, но придуманное мною, предназначение этого механизма мне до сих пор нравится. Нравится еще и потому, что это принесло мне еще несколько волнительных минут, которые я помню до сего дня.

           Взявшись за ручку, я с усердием начал крутить ее. Действительно, надо было приложить достаточное усилие, чтобы дело двигалось. И тут я допустил оплошность, ручка то была просто вставлена в четырехгранник вала и она при очередном провертывании вдруг с вала этого соскочила.

        Груз, вероятно, шел вниз, потому, как всё закрутилось и завертелось с нарастающей скоростью. Что в эти долгие, томительные секунды мог подумать залётный парень, хоть с виду моряк, но всё же с берега?

             Сейчас удар, потом врыв, корабль пополам и две его половины медленно погружаются в морскую пучину. Но вместо этого я услышал удар и мат, второй за день, но такой приятный и ласкающий слух.

           - Ура! Значит, живы и ко дну на сей раз не пойдём.


                ПОСЫЛКА  ИЗ  НОВОСИБИРСКА

      Нет, что ни говори, а приятно получать посылки на службе, особенно если знаешь, что там примерно находится.

          Сентябрь месяц, до ДМБ около двух месяцев, настроение, сами понимаете какое, поэтому на почту я летел как на крыльях, хотя наш командир, капитан Липатников, по прозвищу Канарис, предупредил, что по прибытию в часть он лично проверит содержимое посылки.

           Он прекрасно понимал, что его любимчик Вовка Мурзаев, Мурзик, которого он демобилизовал три месяца назад, может положить какой-нибудь запрещённый гостинчик.
 
          Еще по дороге в часть я убедился, что его и наше предчувствия подтверждаются, в посылке что-то побулькивало. Обойдя предусмотрительно часть стороной, и зайдя на антенное поле, я, заранее подготовленным инструментом,  аккуратненько вскрыл нашу посылочку.

             Среди всего прочего внутри лежала бутылка «Столичной” и кружок копчёной колбасы, абсолютно белой от налёта плесени. Вынув и спрятав водку,  я как мог,  разворошил всё остальное содержимое, забил все гвоздики на место и уже через КПП зашел в часть.

          Аркадий Михайлович не соврал, он терпеливо дожидался моего прихода, а когда я вторично открыл на его глазах посылку, он, перебрав содержимое, недовольно крякнул:

         - А что это, Черданцев, места то пустого много в ящике, а? По-моему, тут должно еще что-то лежать?

         Молодец, Канарис, его наблюдательности можно было только завидовать.

         -Я тоже так думаю, товарищ капитан.  Наверное, в последнюю минуту Вовку жаба задавила или Ваше воспитание не пропало даром.

   Хмыкнув,  капитан изрёк:

        - А колбасу-то ешьте, этот белый налёт не страшен, теплой водичкой промойте только.

      - Спасибо за заботу, товарищ капитан, так и сделаем, не бойтесь, не отравимся.

        Имелось в виду, что постараемся продезинфицировать желудки свои заветным новосибирским подарочком.

        Вечером, для вида сходив на ужин, закрылись в кандейке, а было нас трое: я, Юрка Котенко, он же Кот и Колька Камина, хоть и не годок еще, но мой полноправный преемник. 

        Незаметно за разговорами приголубили и «Столичную” и колбаску, за неспешными разговорами и застала нас команда по громкой связи: - Желающие потанцевать, приглашаются в клуб на танцы.

        Тут надо сделать небольшое отступление: дело в том, что в нашей части уже несколько месяцев служили десятка три девушек, к этому времени они уже прошли курс молодого бойца, приняли присягу и усиленно занимались по своим будущим специальностям, готовились стать радистками, телеграфистками, обслуживать БПЧ аппаратуру.

          А раз приглашали на танцы, то значит, был какой-то праздник и наш командир был в этот день обеспечивающим, то есть ответственным за порядок в части. Это и сыграло роковую роль в дальнейших событиях.

          -Ну что, пойдем, глянем, - предложил Кот, хотя и не танцевал никогда, может выпитое подействовало.

        В клубе играла музыка, скамейки были сдвинуты, на маленьком пятачке уже кружились несколько пар. В коридоре у стены стояли несколько незнакомых матросов во главе с лейтенантом.  Это были наши соседи, моряки-двухгодичники с батареи, расположенной в лесу, недалеко от нашей части.

         Водил нас как-то раньше командир на экскурсию к ним, увиденное конечно впечатлило. Огромные снаряды на транспортерных лентах, всё под землей, а в ствол этой пушки, по-моему, без труда можно и самому влезть. Дальность стрельбы - 37 км, но оно, это орудие, по словам того же командира, стреляло всего раз в жизни и то снаряд чуть не угодил в наш эсминец.

         Ребята к нам и раньше приходили и мы к ним в волейбол играть, кстати, и позорно проиграли мы, а отличие у нас было, что эти батарейцы служили на год меньше, мы - три, они - два года. Но вот командир у них видимо сменился, этого молодого лейтенанта мы видели впервые.

        Встали втроём у двери, вытащили сигареты, закурили.

       -Это, по какому праву вы здесь курите, товарищи матросы?

      Громкий голос говорившего, заставил нас обернуться. Да, нам старшинам-дембелям в нашей части, делал замечание гость, молоденький лейтенантик, только-только начинавший свою службу. Может смелости, и наглости ему придавало присутствие наших морячек, вертевшихся рядом.

      -А Вы, собственно, кто будете? - вежливо поинтересовался я.

      - Я, командир соседней части, вот пришли к вам на танцы.

       -Так в чём же дело, лейтенант, танцуйте на здоровье - я был сама вежливость.

       Но лейтенант оказался настырным, танцевать не хотел, успокаиваться тоже, кричал, что он напрямую замыкается на командира базы, контр-адмирала Давидовича и нам всем троим в скором времени кранты светят.

         Так получилось, что он стоял среди нас посредине и так легонечко, плечом, я направил его к Коту, Кот в свою очередь Кольке, а тот снова ко мне. Получив от нас несколько незначительных толчков плечами, лейтенант поспешно ретировался.

   Оказалось - прямиком на КПП к дежурному по части, где также находился и наш капитан Липатников. По громкой связи прозвучало; - Личному составу - большой сбор! Это означало, что все ходящие, сидящие и лежащие должны быть построены на среднем проходе для проверки.

          Танцы прекращены, строй в большом недоумении, большинство и не видело нашего инцидента. Вдоль строя идут наш капитан и лейтенантик. Он уверенно показывает на Кольку, Юрку, меня почему-то пропускает. Делают повторный заход, лейтенант радостно показывает на меня!

          Канарис не дурак, сразу всё понял, и посылку и местечко свободное в посылочке и глазки наши от этого местечка. Не дурак еще и потому, что тут же перед строем объявляет нам всем троим по пять суток гауптвахты с содержанием в одиночной камере.

          А вдруг и правда пожалуется адмиралу, тогда хрен, когда получишь майора, итак 11 лет в капитанах, а возраст ой-ей-ей, 43 годочка уже.
 
          И как говорится,  а поутру они проснулись. Сборы на губу были недолгими, в строевой части командир забрал наши с Котом продовольственные аттестаты, Кольку не посадил, а отправил нести вахты и вот мы на нашем радиотехническом УАЗике прибыли на гарнизонную гауптвахту.

          В 1971 году она располагалась в поселке Октябрьском и старшиной губы был мичман Михолап, но горе тому, кто назовёт его мичманом, ему нравилось, когда к нему обращались "товарищ старшина”.

         У меня это был третий, заключительный приезд к Михолапу, старшина 1 статьи Котенко посещал губу впервые. Машина остановилась у ворот, все вышли, Канарис достаёт из своей кожаной папки две чистых записки об арестовании, готовится заполнять их.

        -Я так думаю, что по десять суток одиночки вам будет достаточно.

        -Да Вы что, товарищ капитан, да нам и трое суток за глаза - взмолился я, наперёд зная, что ждёт нас впереди. Кот молчит подавленно, обстановка для него новая и не очень приятная.
    
         -Ты, Черданцев, как та тёща, любишь, чтоб последнее слово всегда было за тобой, хорошо пишу по пять суток, как и объявлял.

         -По три всё же было бы лучше, -вспомнил я про тёщу.

         Эх, Кот, ты котяра, не знал, глупый, что перед посадкой в камеру будет произведён шмон, и лишнее всё заберут у тебя.  Сейчас, когда он снимал с себя второй тельник, двое трикушек, часы и конечно ремень, я подумал, когда же он на себя это всё успел напялить.

        Пройдя мимо общих камер, и спустившись на две ступеньки вниз, мы очутились в длинном, узком коридоре, с множеством дверей по обеим сторонам. Каждая дверь с квадратной дырой для раздачи пищи, на каждой замок.
 
        На левой стороне камеры подследственных, с правой - наши. Похлопав Юрку по плечу, мы расстались, его засунули в камеру в начале коридора, мне досталась самая дальняя, на ней почему-то не было даже замка.  И хотя я дважды и посещал это заведение, но в одиночку попал тоже в первый раз, как и Юрка Кот.

        Камера представляла собой длинный узкий пенал, длиной не более трёх метров, в ширину и двух не было. Стены покрашены в чёрный цвет, потолок грязно-серый, в стене, выходящей на улицу, у самого потолка окошечко, в которое и кулак не пролезет.

        Из мебели только один обрезок железнодорожной шпалы, поставленный на торец, он служил табуреткой.

        -Юр, ты как? - крикнул в дверную амбразуру. В ответ - нечленораздельное бормотание.

        Ну, что-же, надо и здесь жить, как говорится, мы не первые и не последние. На чурбаке долго не просидишь - спина затекает, к стене не прислонишься - через тонкую робу холодный бетон в дрожь бросает.

         Сидеть - ходить, ходить - сидеть, опять ходить. А что это стены исцарапаны гвоздём, какие-то вычисления? Дошло, это предшественник площадь и объём камеры вычислял, сперва в метрах, потом в дециметрах, сантиметрах и миллиметрах. Ну-ка проверим. Оказались точными вычисления, ни одной ошибки.  И опять: стоим - ходим, ходим - стоим.

     Придвинув свой чурбак к двери, через кормёжное окошко стал осматривать часть коридора, которая была мне видна,  с камерами подследственных.  Узнал много интересного, в одной из камер сидит старший лейтенант за изнасилование, а к нему на свидание пришла жена.

         А в камере напротив, когда открыли дверь, на полу сидел матрос с длинной, отросшей, черной бородой. Оказывается, на УАЗике он сбил женщину и удрал с места происшествия, а когда его всё же нашли и посадили,  у него на нервной почве отказали ноги. Поневоле откажут, когда пообещали семь лет, вот и ползает на заднице по камере и орёт.

        После какой-то каши на ужин последовала команда занести «самолёты”, то есть лежаки, на которых предстояло провести ночь. Незатейливое деревянное изделие, а попросту сбитые между собой доски, шириной чуть шире плеч.

          Один конец лежака ставишь на трубу отопления, под другой конец подсовываешь свой чурбан и шаткое место для ночлега готово. Свернувшись калачиком, дрожа от холода, медленно засыпаешь…

          Наутро,  когда выносил из камеры «самолёт” я умудрился из пустой камеры подследственных  затащить себе в “номер” ещё один чурбак. Теперь часы прозябания в камере потекли веселее,  один чурбак под задницу,  другой под голову и можно принять горизонтальное положение.

         Нет,   о лежании речь не идёт,  но всё равно не на бетонном полу хоть.  Шел всего лишь второй день нашего заключения,  а всё уже изрядно надоело.  Как вдруг.  Да что - как вдруг!  На гауптвахту приехал с проверкой сам комендант гарнизона,  майор Чирков,   «гроза” не только матросов,  сами офицеры его побаивались.

          В камерах наступила зловещая тишина,  слышно как комендант, обойдя со свитой общие камеры,  спустился к нам.  Раздался первый доклад:

         - Арестованный,  матрос такой-то! Это надо высунуть голову в дверное отверстие и представиться.  Выкрики арестованных следовали один за другим и вдруг заминка.  Камера молчит.

        -Открыть камеру,  - приказывает Чирков.  Дверь со скрипом открывается.

         -И как это старшина первой статьи не научился до сих пор представляться коменданту!

         -Пять суток дополнительно!

         Бедный Юра Котенко,  а это был, конечно же, он,  откуда мог он знать,  что такой порядок на губе присутствует,  хотя мог бы сообразить,   не он же первый был на докладе. Но у меня заныло ниже спины не за него,  я судорожно носился по своей камере,  не зная, куда пристроить второй чурбак,  вся камера была на виду.  Сунув злосчастную шпалину под дверь и набрав полные лёгкие воздуха, я насколько мог, высунул голову в дыру, прокричал:

   -Товарищ майор,  арестованный старшина второй статьи Черданцев!

Реакция коменданта была для меня полной неожиданностью.

   -Открыть камеру! - намётанный глаз пробежался по камере.

   -Почему второй чурбак в камере?

   -Не могу знать,  товарищ майор!

   -Пять суток дополнительно!

       И как же всё это происшедшее прикажете понимать? Только двое старшин,  с одной части,   два пацана со всей гауптвахты умудрились схлопотать по пять суток ДБ.

        Нет смысла говорить,   как монотонно и долго тянулись эти дни,  к исходу пятых суток горестно подумалось,  что сегодня мы бы уже были на свободе,  а тут это нелепое продление.
 
         В коридоре послышался шум какой-то,  вроде фамилия моя прозвучала,  или уже казаться стало.

        - Котенко,  Черданцев,  где вы? Я за вами приехал,  собирайтесь,  поехали в часть,  - это Серёжа Зуев,  молодой мичман с нашей части,   бегает по коридору с какими-то бумажками.

        - Какое собирайтесь! Ты что,  издеваешься над нами,  нам ещё пять суток сидеть.

        - Какие пять суток? Вот,  ваши продаттестаты уже у меня.

        На каком этапе забуксовала репрессивная машина по наши души,  не знаю,  но это ДБ нигде не было зафиксировано и наши камеры были открыты.

        -Юрка,  ты не забудь часы- то с тельником и трико взять назад,  - вижу,  что кроме ремня,  Юрке ничего не дают.
 
         - Какие на хрен часы,  в гробу я их видел,  бежим скорее отсюда,   пока не хватились.

         Вот так и закончилась эта история,  история о том,  как мы получили посылочку из Новосибирска и что из этого получилось.  По - моему,  совсем неплохо,  если через пятьдесят лет есть о чём вспомнить.
   

                НЕОЖИДАННОЕ  ПОПОЛНЕНИЕ

        - Слыхал, сегодня девчонок в часть должны привезти.

        - Нет, не слышал. А ты откуда это знаешь?

        - Да вон уже Мишка Баев завел грузовик, в Сортировку за их вещами к вокзалу поедет.

          На календаре было 23 апреля 1971 года. Войсковая часть под номером 15140 была накануне “грандиозного шухера”. На флоте, как и в других частях вооруженных сил страны, не практиковалось преждевременно доводить до сведения личного состава о тех или других планах вышестоящего начальства.

         Так и у нас. Ну, мало ли куда не посылали нашего доблестного командира, капитана Липатникова Аркадия Михайловича в различные командировки. Самое главное, что мы, в его отсутствие, нисколько не страдали, спокойно несли вахты, ходили в наряды, когда надо, помогали в хозяйственных работах.

        А он, возвращаясь в очередной раз из командировки, теперь уже из города Череповца, (и на кой этот город понадобился нашему флоту?) довольно потирает руки и восторженно восклицает:

       - Вы видите эту руку? Я её не буду мыть две недели, потому как эта рука пожимала руку, думаете кому?

        Следовала, как и подобает в этих случаях, многозначительная пауза.

       - Космонавту Рукавишникову!

        Так случилось и на этот раз. Ну, уехал куда-то Аркадий Михайлович, ну и бог с ним, опять же нам спокойнее. А он в это время был совсем недалеко от нас, в славном городе Комсомольске-на-Амуре, разъезжал по стройкам и предприятиям города, добросовестно выполняя приказ начальника связи Советско-Гаванской ВМБ, капитана 2 ранга Кадышевича Михаила Генриховича. Хотя и последний выполнял чей-то приказ свыше, а приказ этот предписывал набрать энное количество девушек для военной службы в частях связи нашей военно-морской базы.

           Почему выбор пал на нашего командира? Да потому как не сильно обременен он был по службе, важных вопросов не решал и его отсутствие мало кто и замечал, вероятно, в штабе.

           Мне до сих пор интересно, по каким же критериям он набирал будущий контингент, отсеивал ли кого, видя сразу их будущую непригодность к будущей службе.

          Судя по тому, кого он привез в часть, его это мало заботило. Ему нужно было количество, и он достиг его. Кстати, за глаза, он называл их иногда  “матросиськами”, но это я так, к слову. И не дай бог, чтобы они это услышали.
               
          А в тот день, вернее утро, только и было разговоров о предстоящем пополнении. Свободные от вахт и работ матросы собрались в курилке у главных ворот в часть, чтобы не пропустить этого момента.

         -Едут! Едут!

         В открытые ворота части въезжает наш полста первый газик, доверху нагруженный чемоданами. Из кабины, вместе с шофером Баевым спрыгивает на землю, первая из будущих морячек, девушка. Судя по лицам моряков в курилке, те были несколько озадачены. По комплекции и росту своему она явно превосходила всех сидевших там.

         Для полного уныния нет причин, будущие женихи, еще не вечер, то бишь, девушек то еще нет, одна лишь машина с чемоданами и одной сопровождающей, прибыли!

         Сразу замечу, что я, хоть и был в числе встречающих, но у меня статус был несколько другой, чем у других ребят. Я был женат еще до службы, и у меня к этому времени, уже росла двухлетняя дочь. Это опять же я так, к слову.

            Наконец-то на дороге в часть показалась большая группа девушек в разноцветных одеждах своих, да что там большая, огромная толпа, а посередке, как заботливая курица-наседка, наш женоненавистник Аркадий Михайлович, что-то увлеченно рассказывающий девчонкам, при этом размахивая руками в разные стороны, видимо решивший, сразу показать вся и всё.

           И здание части, где они будут жить, и служить и эсминцы со сторожевиками, стоявшими в бухте совсем недалеко от части. Ведь это он, когда их сватал на службу в Комсомольске, вещал, как трудно приходится парням на флоте и что им нужно скорее прийти на помощь, чтобы уже вместе преодолевать тяготы и лишения военной службы.

           Кстати, некоторые девушки всерьёз приняли к сердцу именно этот зов о помощи, что их впоследствии не мог остановить даже ни дежурный по части, ни маленькая форточка в окне кубрика и даже высокий забор. Вот так!

          И не такой уж был и женоненавистник наш командир. Спустя почти полвека его сынок поведал, что ходок был его батя еще тот! Но вот что значит, что он руководил “фирмой Канариса”, как звали все нашу контрольную радиостанцию, а Канарисом, конечно же, являлся он сам, капитан Липатников. Ни разу за время моей службы он не “прокололся” на этом “фронте”.

            Ворота в часть по-прежнему открыты настежь. Группа встречающих, ну, наверное, человек двадцать уже, плавно переместились к крыльцу казармы, низкорослые встали для лучшего обозрения на верхнюю ступеньку. Кино началось!

         -Вон та, черненькая, с шиньоном на голове, эта будет моей!

         - А моя будет вон та, с распушенными белыми волосами! У-у, как идёт!
      
         - Ты, Колька, на мою-то, рот не разевай, я её раньше забил! Понял?
               
         Ни беда, что выбранные в качестве невест, ни сном, ни духом, не подозревали о том, что их дальнейшая судьба уже решена. Кто вслух, кто молчком, но заприметил и отметил для себя будущую пассию.

         Смешно, но в дальнейшем, при более близком знакомстве, весь этот выбор полетел к черту, а то, что именно так было в первые минуты, я подтверждаю и сейчас, фамилии “забивавших” мог бы сказать, но вдруг теперешние жены прочтут, да начнут муженьков своих охаживать, чем, ни попадя.

        Итак, на этот раз ворота нашей части открылись перед 53 девушками, будущими телеграфистками, радиомеханиками и прочими специальностями связи в/ч 15140. Надо сказать, что это был не какой-то единичный случай призыва девушек в эту часть.

        Впервые в 1963 году 68 девушек были призваны на службу, затем были призывы и в 1965-1967 годах, последний раз к нам пришли служить семь девчонок в марте 1970 года. Троих сразу выдали замуж за наших ребят с КРС, которые вскоре забеременели и уехали по домам. И вот снова большой набор – 53 человека.

         Но если раньше всё было приготовлено для дальнейшей службы этих девушек заблаговременно, то на этот раз или приказ сверху, застал врасплох командование связи базы, или сроки были слишком сжаты для его выполнения, но девушкам в первые дни пребывания в части, негде было даже спать.

       Но пока им показывали расположение части, где есть то, а где это, затем увели в столовую, ребята из хозкоманды под руководством двух мичманов; Ануфричука и Германа готовили им временное жильё. А для этого из помещения клуба, по сути небольшого зала в этом же здании, были вынесены скамейки и расставлены кровати, принесенные со склада.

        Вспоминается забавный эпизод в связи с этим. Когда наступил уже вечер, и совсем стемнело, наш радиоумелец Юрка Котенко, сидя в рубке и под впечатлением прошедшего за день, вдруг произнес:

         -Интересно, а что думают сами девчонки обо всём этом? И о нас в том числе.

         -Ну, так возьми и узнай.

       Было бы сказано, а фантазии и умения мастерить чего-либо из радиодеталей у него было с лихвой, работа закипела. А пока он конструировал что-то на столе, мне вспомнился случай, когда командир привез со складов связи настоящий миноискатель, времен Отечественной войны с одним наушником, обшитом зеленой материей и на тесемочке для крепления к голове.

       Ну, точь-в-точь, с каким Крамаров бегал в фильме “Трембита”. Надо было выяснить, в какую сторону идут кабели из нашей рубки. По очереди надевали мы на себя этот наушник и с умным выражением лица гуляли по плацу, надеясь что-либо услышать. Но напрасно.

         Вот тогда “Кот” забежав в рубку, через короткое время выносит в руках самодельный “миноискатель”, намотанный на ферритовый стержень моток провода и еще чего-то из радиодеталей, примотанных к швабре. Тогда возникла уже другая проблема, аппарат был такой чувствительный, что даже гвоздь под асфальтом чуял.

         А сейчас, взяв в помощники, кого-то из парней, они вдоль здания, под окнами пробрались к окнам клуба, посредством пластилина прилепили к стеклу своё подслушивающее устройство и бегом обратно, в рубку.

         Не буду врать, к чему он присоединил концы двух проводов, что протянули они под окнами, скорей всего к магнитофону, но на всю жизнь запомнил его растерянное выражение лица и слова:

         -А они еще и матерятся!
          Это когда после шумов и треска в динамиках раздался отборный мат, произнесенный молодым, женским голосом. Как потом выяснилось, были там несколько человек, в совершенстве владеющих этой формой речи.

         А дальше пошли события существенно изменившую нашу жизнь и не в лучшую сторону. В помещении, что занимало правую половину здания, где собственно и находились наша рубка и радиокласс, была срочно сооружена стена, делящая помещение пополам.

         В одной части, с окнами на плац, осталась наша “фирма”, в другой же организовали одно, общее спальное помещение для личного состава части мужского пола, а женскому полу достались несколько комнат-кубриков в левой части здания, откуда нас бесцеремонно и быстро выпроводили.

         Может кому-то будет интересно, на каких же условиях пошли служить на флот эти девчата? В отличие от нас, они призывались не на три, а на два года, с ними заключали контракт, в котором оговаривалось, что будут жить они на казарменном положении, заработная плата будет в пределах 104-109 рублей в месяц, положен также и отпуск через год службы. Естественно, питание в части и обмундирование – бесплатное.

          Но если раньше, в былые призывы, девчата жили отдельно, парни жили совсем в другом помещении, за несколько сот метров от ПРЦ и просто так не придешь в гости и не пообщаешься, в столовую и то строем ходили, туда и обратно.
 
         Сейчас же все жили в одном здании, где-то в равных количествах, примерно полста пацанов и столько же девушек-новобранцев. За территорию части выйти нельзя, так же как и в часть никого постороннего не пускали. Короче, эксперимент на выживание получился. Это вот сейчас, по прошествии многих лет, события той поры кажутся несколько несуразными. А тогда…

         Нет, страшного ничего не произошло. Вначале танцы по вечерам в клубе устраивали, затем как-то и они прекратились. В столовую стали ходить в две смены.

        Ребята по-прежнему ходили в штаб на вахты, в то время там были телеграф с залом ЗАС, радиобюро и пост связи с ПЛ, ну и дежурные по связи с помощниками. Мы же, радисты контрольной радиостанции вахты свои несли здесь, в правом крыле здания.

           У девчонок же начался курс молодого бойца, учили уставы, проводились строевые занятия на плацу, прямо под нашими окнами. Вот тут интересно было смотреть, как мичман Ануфричук из кожи вон лез, чтобы строй был похож на строй, чтобы шагали все в ногу.

          Но, увы, по некоторым девушкам было видно, что и уроки физкультуры в школе для них не существовали. Да еще все одеты были по гражданке, кто во что, так, что зрелище было красочным. Хотя, что греха таить, и некоторые из нас в учебке были нисколько не лучше.

     В конце курса молодого бойца, как и положено, был проведен строевой смотр, на котором даже присутствовал командир базы, контр-адмирал Давидович. Девушки в парадной форме своей, в белых беретах смотрелись очень даже неплохо. И в заключение – принятие воинской присяги.

     Видимо сразу, после принятия присяги, часть девушек были распределены по другим частям связи, скорей всего на речку Ма, в поселок Майский на “Утёс”, возможно и в батальон связи в Западный, но из 53 девушек у нас на Северном осталась только половина.

       Начались занятия по специальности, и тут выяснилось, что и этого количества больше, чем достаточно. Телеграфистками, а это была основная специальность на телеграфном центре, стали всего человек шесть-восемь, три человека устроили на пост связи с ПЛ и столько же в радиобюро.

          А остальные пополнили хозкоманду в части: повара, рабочие по камбузу, посудомойки, дневальные. Правда, пытались, из оставшихся не у дел девушек, сделать их радистками, но ввиду бесперспективности их дальнейшего трудоустройства, эту затею пришлось отложить.

        Мичман Сафонов Юрий после нескольких занятий с ними, хотел перепоручить их мне, но я отказался, ссылаясь на загруженность по своей службе.

    Ни разу, нигде не упомянул о том, что командиром в/ч 15140 в те годы был замечательный человек и офицер, инженер-майор Юрченко Владимир Иванович. Конечно, непросто ему было руководить, таким разношерстным по составу, коллективом 135 Узла связи, где были и офицеры с мичманами, личный состав мужского и женского рода, вольнонаемные мужчины и женщины на телеграфе.

   И ведь именно в 1971 году вверенная ему часть была объявлена “Отличной”. Помню, как на торжественном построении по этому поводу, он сказал, что это уже вторая часть под его руководством, удостоенная этого высокого звания. Первой была часть на Черноморском флоте.

     Правда, мы “фирма Канариса”, хотя жили и служили внутри этой “Отличной” части, но примазываться к их славе не будем, так как имели свой номер в/ч 59031.
       Вот так и пролетели мои последние полгода службы. В середине ноября 1971 года мы с Юрой Котенко ушли на ДМБ.

        В заключение добавлю, что по истечении двухлетнего срока контракта, все девушки этого призыва демобилизовались. У некоторых на плечах были погоны главных и первостатейных старшин, фамилии, с фотографиями наиболее отличившихся навсегда остались в Книге Почета части, кто-то даже успел вступить в партию на службе. А в части остались служить другие девчонки, которые позже пришли им на смену. Но это, как говорится, уже совсем другая история, мне неведомая.


                СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ И ТЫ СНОВА В СВОЕЙ МОЛОДОСТИ

  - Ну что, орёлики, птенцы вы мои вчерашние, остепенились, повзрослели, старшинами, да стармосами стали! Это сколько же времени прошло, как вы проводили меня, старшину своего, на ДМБ? Может год, а может даже чуточку больше. Наверняка и вспоминать не пожелаете, какими “салажатами” выглядели, когда я впервые увидел вас.

      - “А я всё помню, я был не пьяный”,- пропел бы я сейчас строчку из песни Владимира Семеновича. Вот справа стоит Лёшка Килин, здоровый, белобрысый увалень, кажись из Омска. Мечтал еще на службе, что пойдет служить в милицию. И ведь пошел. Говорят, что до полковника дослужился даже.

         А пока сидит вчерашний курсант Килин, можно просто “Килим” рядом со мной в рубке за радиоприемником, слушает мои наставления, как и на что надо обращать внимание, при контроле той или иной радиосети. Ночь за окном.

        Перед нами открытая, жестяная банка, скорей всего литровая, доверху наполненная большими, желтыми драже. На банке, кажись, даже надписи никакой не было, но говорили, что это витамины. Еще болтали, что они, мол, нужны нам для того, чтобы мы поменьше о женской половине рода человеческого задумывались.
 
         Брешут, наверное, но витамины эти были у нас на продскладе, не знаю, попадали ли они нам в пищу каким-то другим способом, но вроде открытая такая банка у нас всегда в столовой стояла. Со склада, кладовщица, по имени Тамара, могла их дать нам даже по нашей просьбе, вместо карамелек, но употреблять их надо было с умом.

          С действием этих витаминов меня познакомили также в молодом моём возрасте, когда вот так же сидел на подвахте и мне придвинул кто-то из ребят эту злосчастную банку.

        - Кушай, молодой, витамины. Ой, как нужны они в нашем положении теперешнем.

           Смотрю, сами наяривают, подвоха вроде никакого, ну и я приложился. Через некоторое время почувствовал, что в штанах у меня, то есть в робе матросской стало теплеть, пока совсем горячо не стало. Труба – дело! Надо срочно проверять, что случилось. Посмотрел на двух Володек, что на вахте со мной были, сидят, как ни в чем не бывало, что-то в вахтенные журналы пишут.

           Испросив разрешение выйти, вышел в темный коридор. Сунул руку в штаны, да нет, там всё в порядке, сухо всё и даже жар стал спадать. Походив немного по ночному плацу, захожу в рубку, а там откровенный хохот. Знали, черти, чем это должно кончиться, вот и наблюдали исподтишка за мной.

           - Ну, спасибо, черти, уважили! А почему у вас то, всё в порядке, вы же их не меньше моего глотали?

         - Уметь надо, молодой. Ты их соси, и как только почувствуешь кислую серединку, выплевывай. Можно хоть полбанки съесть, ничего не будет.

          Ну, коль на флоте существует преемственность поколений, передача традиций, так сказать, вот и настала моя очередь испытать это на новобранцах. На мою беду этим подопытным оказался Лёшка Килин -“Килим”.

        Или здоровым он был, или конституции совсем другой, но выходить на улицу, как я в своё время, не спешил, хотя уминал эти витамины с удовольствием. Да я и сам уже забыл про эти чертовы витамины, пока он что-то не спросил у меня, и мне пришлось повернуть к нему голову.

       Если я скажу, что остолбенел, это значит, я ничего вам не сказал. Я был просто в ужасе, когда увидел возле себя малиново-багровое чудище с белыми глазами. Такими белыми, что и зрачки мне показались тоже белыми. Оно, это чудище, смотрело на меня и о чем-то даже спрашивало.

      - Килим, с тобой всё в порядке? – вот блин, еще за кончину его, не дай бог, отвечать придется.

    - Старшина, да всё нормалёк, малость жарковато только.

    - Иди на улицу, Килимчик, прогуляйся немного.

          Вот такой случай припомнился мне, связанный с замечательным, добрым парнем, Лёшей Килиным, который подошел ко мне перед моим ДМБ и говорит:

        - Езжай-ка ты домой, старшина, в моём бушлате, он всё же поновее  будет. А я в твоём послужу. Всё равно мне на ДМБ весной уходить.

           Рядом с Лёшкой присел и улыбается во весь рот, теперь уже старшина 2 статьи Харис Ибрагимов, достойный сын татарского народа. Толи парень сам бросил институт, или еще что случилось, но попал в нашу часть вполне серьезным, грамотным парнем, со своеобразным своим татарским менталитетом, всё равно отличающим от нашего, русского.

          К службе отнесся с полной серьезностью, я бы даже сказал, с наиполнейшей серьёзностью, впоследствии стал первоклассным специалистом, тяготел к технике, что-то всегда конструировал и изобретал. Это, по словам ребят, служившим уже после меня. 
 
            А тогда, в один из предновогодних дней, я получаю из дома от жены и от тещи любимой, посылку с пельменями. Но вот незадача, если они считали, что заморозили эти пельмени трескучими, алтайскими морозами и они такими же и доедут до Дальнего Востока, то, конечно же, они здорово ошибались.

           Содержимое настолько слиплось, что оторвав пару пельменей, мы поняли, что дальнейшее расчленение их – дело бесполезное. 

       - Да что на них смотреть, - глубокомысленно изрек мой земляк, Валька Ляпин, давайте всё это, он ткнул в эту десятикилограммовую массу теста и мяса, разрежем на мелкие куски и сварим. 
   
         Так и сделали. Вскоре в ночном помещении нашей столовой стоял по-настоящему вкуснящий запах алтайских пельменей. Ели все, в том числе и верный сын татарского народа, по имени Харис Ибрагимов. Ну, поели и поели, вскоре и забыли.    

 А некоторое время спустя спрашиваю у моего Ибрагимушки:
   
       - Займи-ка мне, матрос Ибрагимов, три рубля до получки.
   
       - Нэт, старшина, на вино я не могу занять.
   
     - Ну, хорошо, займи не на вино.
   
     - Нет, всё равно не займу.   
 
      - Ах, значит вот ты как! Как пельмени из свинины ты можешь, есть, а трояк занять не можешь. Придется написать твоим родным, чем ты здесь питаешься. 
   
       - Нет, старшина, ты не сможешь этого сделать. 
   
       - Еще как смогу!    
 
       Короче, чуть до слез не довел я тогда бедного матроса. Даже сам не ожидал, что у них это так строго со свиньями. Ты уж прости меня, Харис, за ту неумную шутку, если когда-либо удастся тебе прочитать эти строки.

       А с усами внизу старший матрос, не кто иной, как сам Коля Огородников, наш “хохол”, шофер спецУАЗика, да-да, того самого, о котором я упоминал ранее. Замечательный товарищ, по-настоящему надежный друг, который не бросит в трудную минуту.

        В этом я мог убедиться еще не раз, уже, будучи на гражданке. Как-нибудь позднее я расскажу об этом подробнее, а сейчас мне вспомнился довольно интересный случай, доселе не виданный мною.

         Когда приехали в часть девчонки, нас всех переселили на новое местожительство. Нам, как отдельному подразделению, выделили отдельную комнатушку, бывший склад, в котором кровати пришлось ставить в два яруса, только моя кровать у окна была одиночной.

          И вот как-то после отбоя, когда все улеглись, но еще не спали, вдруг в углу, на втором ярусе, громко заговорил наш Коля “хохол”. Оказывается, он лег спать задолго до отбоя и уже вовсю смотрел сны свои. И говорил он с кем-то, будучи во сне своем.

        Не знаю, как это получилось, но я ему или ответил, или спросил что-то и кажись, точно попал на его сонную радиоволну. Мы стали вести с ним диалог, довольно продолжительно и содержательно.

       Вы бы видели эту картину, парни покатывались со смеху в своих кроватях, но вот что интересно, если кто-то из них и пытался встрять в наш разговор – бесполезно, он, кроме меня, ни с кем не контактировал.

         А утром, когда мы ему рассказывали о ночном диалоге, он отговаривался и утверждал, что это мы всё придумали и всё это враньё. Ну и ладно.

        Вообще, последний, 1971 год моей службы, был весьма насыщенным. В январе я вернулся из второго отпуска, а по весне успел “отдохнуть”, опять же во второй раз, в заведовании Михолапа, правда, пока не в одиночной, а в общей камере.

        Работали на продовольственных складах, что чуть ниже нашей части. Но об этих днях нужно рассказывать отдельным повествованием.

         А сейчас, когда прибыли девчонки в часть и нас переселили в другую половину, а для этого построили стену, чтобы отгородить наш радиокласс, он же радиорубка, от помещения команды. Вот эта стена как раз и видна за спинами моих, “расправивших свои крылья, орлов”. 
   
         Стена получилась длинной, наверное, метров 20 длиной, голая и неуютная. Предлагаю командиру немного облагородить ее, нарисовать вверху два лозунга. Один, традиционный, ленинский: - “Учиться военному делу настоящим образом”, ну а другой, это уже пёрл нашего командира, Аркадия Михайловича Липатникова. Хотя на занятиях он всегда утверждал, что самой надежной связью является связь половая. Ну да ладно, ему тогда видимо было виднее. Недаром панты маральи потребовались мужику.

       Внизу оставалось много места, тогда я предложил командиру заполнить его портретами выдающихся ученых. Он, по-быстрому, привозит из дома учебник физики своих детей-близняшек и я, за довольно короткий отрезок времени, перерисовал из этой книжки 22 портрета, бородатых и не очень бородатых, мужиков.

       Заказывать рамки для портретов поехали с ним на завод ВСО, что на Меншиково. Договорились, что будут из древесно-стружечной плиты фигурные подкладки и сверху стекла к ним.

       Интересный момент приключился при расчете с всошником. Командир мне вручил бутылку спирта, а сам уехал по делам в штаб. Привозят на машине наш заказ, я вручаю в рубке ему эту бутылку, а он категорически не хочет верить.

     - Ты мне хочешь сказать, что ты нисколько этот спирт не разбавлял?

     - Конечно, нет.

     - Ни в жизнь не поверю, - а это был или прапор или даже капитан. Не помню. И давай раскручивать изо всех сил эту несчастную бутылку. Посмотрел, на присутствие или наоборот отсутствия, водоворота в жидкости. Хмыкнул, засунул бутылку в карман и уехал.

       А после того, как Котенко Юра сделал на оставшихся стенах красивые, действующие схемы блоков приемников и передатчиков, радости и гордости за своё детище, то бишь, радиокласс, у Аркадия Михайловича было хоть отбавляй.

        Зачастили к нам и начальник связи Кадышевич, его помощник Севастьянов, другие офицеры связи. Забегая вперед, скажу, что Канарис вскоре нас “отблагодарил” за это пятью сутками одиночки, но мы не в обиде были на него. Сами пролетели.

        Лето 1971 года. Наш дорогой Аркадий Михайлович неожиданно ложится в госпиталь, ввиду пошатнувшего своего здоровья, кажется сердца. Хотя по его внешнему виду этого не скажешь. Согласитесь, не каждому дано своими зубами, лежащего матроса за флотский ремень поднять. А он Витьку Рондарева запросто поднял. У меня все зубы, от увиденного враз заныли. Те, что еще оставались во рту.

       Командир в госпитале, приближается День ВМФ. Тут кто-то из офицеров 15140 приносит в рубку приказ начальника связи Кадышевича, о назначении старшины 2 статьи Черданцева, временно исполняющим обязанности командира в/ч 59031.

         И тут же несколько листов, где перечислены все части связи базы, то есть в/ч 90018, в которые нужно вписать, разумеется, каждому командиру, фамилии поощряемых и чем их нужно отметить за успехи в БП и ПП.

       Кино и немцы! Но, тут то, не кино. И сдать бумагу нужно в короткий срок. И вот тогда-то Коля Скоробогатов, что держит флаг с левой стороны, с моей подачи и получил свой первый отпуск с выездом на родину.

         Кроме него у меня были в списке и кандидаты на “Отличника ВМФ”, почетные грамоты и благодарности от командования. Сильно не борзел, просто думал просить надо больше, всё равно на половину урежут.

             Ан, нет! Всех, кого я включил в общий праздничный приказ, все получили заслуженное. А СБ, так мы окрестили для краткости Колю Скоробогатова, я успел отправить в отпуск еще до возвращения командира из госпиталя.

          А так, на всякий случай. И правда, узнав по приходу, что его доблестная часть стала наполовину “орденоносной,”  чуть вновь “кондрат иваныч” не постучал ему, но нет, всё обошлось.

         А месяца через два, мы, под занавес, сходили с “Котом”, уже в последний раз к Артёму Федосовичу Михолапу на пять суток одиночки за инцидент с командиром батареи. Там же умудрились получить, но не отсидеть, пять суток ДБ от самого коменданта Чиркова.

        И впервые за три года службы, мне лично, начальник связи СГ ВМБ, капитан 2 ранга Михаил Генрихович Кадышевич, глядя в глаза и подергивая своими знаменитыми усами, произнес:

     - Запомни и заруби себе на носу, старшина! Еще один залёт и я демобилизую тебя 31 декабря, ровно в 23 часа 59 минут!

        Выходит, я на всю жизнь запомнил Ваши слова, Михаил Генрихович. Царство Вам небесное.

              Уморил я вас, дорогие мои читатели. Но вот теперь точно всё. Не судите строго, писал, как было на самом деле. Всего вам самого доброго!