Сегодня, 4 ноября, большой религиозный праздник – Казанской иконы божьей матери. Видимо, все, рожденные в этот день, отмечены Божьей милостью. По крайней мере, я так думаю, что именно Господь отметил моего отца, которому в этот день исполнилось бы сто лет. А почему я так думаю, вы поймете из моего дальнейшего повествования.
Я с большим уважением отношусь к народной мудрости, которая выражается в виде пословиц, поговорок, даже примет. И сейчас мне хочется начать свою заметку о моем отце, Константине Ивановиче Щербакове, с пословицы «Большое видится на расстоянии». Другая народная мудрость гласит: «Родителей и Родину не выбирают».
Мне повезло с родителями. Оба они, и мама, и папа, из простых крестьянских семей, трудолюбивых, с большим количеством детей. Это обстоятельство приучило их к труду, к самостоятельности, ответственности за порученное дело. Оказавшись совсем незаслуженно в нелегких условиях спецпоселения на севере Хабаровского края, они не потеряли веру в людей, тягу к знаниям и передали это нам, своим детям. Сами получили образование, помогли это сделать младшим братьям и сестрам, как мама, а отец поддержал её в этом, не возражая, чтобы мама посылала из небольшой учительской зарплаты немного денег студентам, живущим на стипендии, потому что знала, как могли помочь детям их родители-колхозники, получающие трудодни.
Повезло и с малой родиной на Дальнем Востоке, на нижнем Амуре. Дальневосточники, особенно из числа коренных, родившихся в этих краях, отличаются от родившихся в европейской части страны. Первопроходцы никогда не ждали милости от природы, все добывали сами. Расчищали леса под пашни, строили деревянные дома, охотились, собирали дикоросы, ловили в реках рыбу. И это передавали своим детям, которые отличились во всем своим мнением, что временами раздражало пришлых в эти края людей и особенно чиновников. Всё это я понял далеко не сразу, а со временем вместе с житейским опытом.
Действительно, когда я жил рядом со своими родителями, будучи школьником, и потом, когда они переехали из моего родного поселка Херпучи в Хабаровск, мы часто, в среднем один раз в неделю виделись с ними, я знал, что мой отец был очень хороший учитель и умелый воспитатель, но что до такой степени хороший и умелый, не представлял.
По специальности он учитель начальных классов. Именно такой диплом ему выдали по окончанию Николаевского-на-Амуре педагогического училища. Потом он закончил кратковременные курсы учителя математики, две недели занимался на курсах директоров школы, и это все его «университеты». Но мой отец был хорошо подкован по большинству предметов школьной программы для семилетней школы, что в силу обстоятельств мог провести уроки и по физике, и по химии, и по географии и истории. Да, в те годы было непринято, чтобы в школе не было уроков по какому-то предмету, если заболела учительница или уехала на курсы усовершенствования. Спрос был с директора, вот и проводил уроки мой отец по нескольким предметам.
Видимо, для него это было привычно, ведь он начинал как учитель начальных классов в небольших начальных школах на золотодобывающих приисках Ульчского района Хабаровского края. Учеников в классах начальной школы было мало, и все они, от первоклассника до четвероклассника, сидели в одной комнате, только задания им давались разные. Но вот объяснения учителя все слушали вместе. Раньше я этого не знал, но, когда прочитал воспоминания младшего маминого брата Виктора, понял, как был организован учебный процесс в небольших деревенских школах.
Впервые задумался я о том, что мой отец очень хороший учитель, еще в школьные годы. Так уж пришлось, что все одиннадцать лет, что я учился в школе, мой отец был директором и учителем в семилетней школе в соседнем поселке Оглонги. Но до этого он был учителем математики в средней школе моего родного поселка Херпучи. И однажды я услышал разговор взрослых, двух учительниц, моей мамы и нашей соседки, и одной бывшей их ученицы, которая очень высоко отозвалась об умении моего отца давать объяснения на уроке ученикам. Она, эта ученица Валя Дрожжина, восхищенно рассказывала: « У нас в классе была другая учительница математики, что-то объясняла, но я ничего не понимала. Потом она заболела, и Константин Иванович провел несколько уроков. И он так доходчиво объяснял, что я, полная дура в математике, все поняла. И с тех пор математика стала одним из любимых предметов».
Я был мальчик не без способностей, все схватывал на лету, и дома никогда не открывал учебники, достаточно было внимательно выслушать объяснение учителя на уроке. Дома делал только письменные задания. Хорошо у меня шли все точные предметы, да и гуманитарные тоже. В «аттестате зрелости» у меня было 3 четверки, одна заслуженная – по русскому языку, и две – не совсем – по литературе и химии. Это подтвердили вступительные экзамены в институт – у меня были все пятерки – по физике, химии и за сочинение. Считаю это заслугой моих родителей, у которых родился не дурачок, но особенно отцу, который еще в первом классе провел со мной воспитательную работу. Когда я повел себя на уроке не так, как надо было (ведь первая учительница Странд Анастасия Игнатьевна была подругой моей мамы и часто гостила в нашей квартире, что стесняться), и мама сказала об этом папе, который был директором школы в соседнем поселке, он поговорил со мной по душам. Сказал примерно так: «Саша, ты знаешь, что мы с мамой учителя и требуем с учеников, чтобы они хорошо учились и примерно себя вели. А как мы можем спрашивать с других, если наш сын неправильно себя ведет. Ты уж не подводи нас с мамой». Я запомнил эти слова на всю жизнь и не подводил отца. И не только своим поведением, на и уровнем знаний.
Но больше всего я узнал об отце как об учителе и директоре недавно, лет пять назад, когда у меня на сайте «Одноклассники» появились мои земляки из наших поселков. Они очень тепло говорили о нем, какой он был умный учитель и справедливый директор. Одна, Таня Чеботарь, вспомнила, как еще не будучи школьницей, пришла в школу искать своего отца, который был завучем и в это момент вел уроки. Девочка расстроилась и стала хныкать. Мой отец завел её в свой кабинет, посадил за стол, дал бумагу и цветные карандаши, и велел что-то нарисовать. И та успокоилась. Уже когда выросла и стала учиться в школе, вот что написала о моем отце:
«Математику преподавал Константин Иванович Щербаков, наш директор, человек с сильным и мужественным характером. Когда он заходил в класс, все немедленно замолкали на весь урок, хотя он никогда не повышал голос. Его талантливость как учителя, на мой взгляд, определялась умением длительно удерживать интерес класса к преподаваемому предмету, умением «держать паузу», его вопросительное молчание порой было лучше всякого назидания. У Константина Ивановича был каллиграфический почерк. Когда он записывал задания мелом на классной доске, то мы невольно любовались его красивым и изящным письмом, задумывались над тем, как можно, оказывается, искусно писать и, при этом, до автоматизма ровно и быстро. Хороший пример нам был во всем.»
А еще две вспомнили, что слышали о нем от других. Одна, Галя Зайцева, слышала, как ученики Оглонгинской школы высоко отзывались о своем директоре. Я процитирую её воспоминание ниже. А Вера Малинина вспомнила, как её отец увидел, что Щербаков пошел на лыжах за 7 км на работу после метели, когда никакой транспорт между поселками не ходил. И на удивленный вопрос жены ответил: «А ведь ему еще обратно идти после работы».
О том, как ответственно относился к работе мой отец, я сам узнал, когда приехал на каникулы в родной поселок, будучи студентом, а мой отец уже стал директором средней школы в нашем поселке. Было это зимой. Услышал сквозь сон, что отец оделся и куда-то ушел. И не вернулся до утра. На мой вопрос маме, куда ушел папа, та ответила: «В кочегарку. Если кочегар уснул и трезвый, разбудит его, и вернется. А если пьяный, и спит беспробудным сном, то папа до утра кидает в топку дрова, чтобы не разморозить систему отопления школы и интерната. А нормальных кочегаров в нашем поселке не найдешь, зарплата маленькая". Правда, на следующий год отец договорился с председателем старательской артели, что тот будет платить хорошие деньги своему работнику, который зимой жил в нашем поселке. Ведь старатели у нас на севере зимой не работают, находятся в отпуске. А этот старатель, работая кочегаром, все же имел дополнительный заработок и зимой.
У отца были поистине «золотые» руки. Он умел делать все, что должен уметь делать мужчина в деревенских условиях. И своим примером учил уметь это делать и своих сыновей, меня и Витю. Он учил меня, как правильно копать лопатой землю в огороде, как садить картошку, как её окучивать, как выкапывать. Скажете, не велика наука? Но вы попробуйте так посадить картошку, чтобы рядок был как по линейке. Но это мелочи по сравнению с тем, как учил строгать, пилить дерево, забивать гвозди, делать пайку и многому другому. Да, нас учили этому и на уроках труда, но к этим урокам я уже почти все знал, потому и ставили мне «отлично» за те изделия, что я должен был сделать за урок.
Больше всего ценила его «золотые» руки теща, моя бабушка Уля. Только Косте она доверила построить летнюю кухню, так называемую «чаеварку», в Малышевском, где родители мамы жили, а дед был председателем колхоза. А вторую летнюю кухню отец построил уже под Хабаровском, куда тесть с тещей переехали в середине 50-х годов и построили свой дом-пятистенку. К отделке этого дома приложил руку и отец. Он вместе с другим зятем покрыл наружные стены всего дома дощечками, чтобы птицы не вытаскивали из щелей между бревнами то, чем конопатили эти щели для утепления дома.
Отец, родившийся на берегу Амура, не любил рыбалку, что весьма странно, согласитесь. Но зато он научился у своего отца, профессионального засольщика рыбы и икры, умению плести сети для ловли рыбы. Сети при ловле красной рыбы методом сплава, характерного для этих мест, периодически цепляют за коряги на дне и рвутся. А как дырявой сетью ловить крупную рыбу? Никак! И отец по просьбе этих рыбаков чинил их сети или плел новые. А те рассчитывались с ним выловленной рыбой. У нас в доме всегда была красная рыба, которую отец солил в деревянной бочке по методу своего отца. Среди подаренной отцу рыбы встречались самки, но красную икру солила уже наша мама.
Правда, потом ловить красную рыбу в Амуре и его притоках населению запретили, но как жить рядом с водой и не есть рыбу. Поэтому по ночам, когда вся рыбоохрана спит, как и присылаемые на нижний Амур милиционеры со всей страны, мужики в полной ночной темноте ловили рыбу для прокорма своим семьям. Многие из них тонули во время такой осенней рыбалки.
И также хорошо отец умел делать квашенную капусту. Он на зиму квасил в большую деревянную бочку капусты на две семьи, которая стояла в сенях на морозе.
Моего отца призвал в Красную Армию в 1943 году в Хабаровском крае райвоенкомат Ульчского района. Как положено, он прошел курс молодого бойца, но его не отправили в войска, а оставили учить молодых новобранцев. Так что воевал отец с Японией, был командиром отделения связи артиллерийского полка 35 стрелковой дивизии, будучи старшим сержантом. И за образцовое обеспечения связью был награжден медалью «За боевые заслуги», а по окончанию войны – медалью «За победу над Японией». Единственный трофей, который он привез с войны, была японская машинка для стрижки волос. Поэтому меня, а потом брата, отец подстригал сам. Но не только нас, когда в поселке не было парикмахера, многие мужики приходили к отцу с просьбой, чтобы он их подстриг. И отец никогда не отказывал.
И еще отец у старшей сестры, профессиональной портнихи, научился хорошо шить и делать выкройки. В те послевоенные годы особого изобилия в магазинах не было, и отец шил и платья, юбки, и даже брюки. Мне он сшил брюки по флотскому образцу, т.е. без ширинки, и я как нахимовец в купленной тельняшке и таких брюках, форсил по пароходу, когда мы всей семьей плыли в Хабаровск по время отпуска.
Шил отец брюки мужского фасона, но однажды пришлось шить и женские. Моя одноклассница Вера Малинина, дочь учительницы школы, где отец был директором, была направлена после окончания института на Сахалин. Перед отъездом заехала к родителям и посетовала, что никак не может купить себе брюки, чтобы ходить на работу. Ведь её направили работать в шахтерское управление, и брюки её были очень нужны именно для работы. Мать Веры в учительской рассказала о проблеме дочки, это услышала моя мама и попросила мужа сшить Вере брюки. Отец отказывался, ведь он никогда не шил брюки женщинам. Но потом его уговорили, женщины сняли с Веры все необходимые мерки, и отец сшил брюки, и такие классные, по фигуре, что они на долгие годы были у Веры самыми любимыми. Это мне рассказала сама Вера, когда была у нас в гостях.
Но далеко не каждое лето, как положено учителям, отец уходил в отпуск. Ему во время летних каникул надо было подготовить школу к учебному году, организовать проведение необходимых ремонтных работ в трех зданиях. И в семилетней (потом восьмилетней) школе в Оглонгах, а потом, когда стал директором, в средней школе Херпучей. Но когда он приезжал вместе с семьей в Хабаровск, летом на неделю-полторы уезжал на покос вместе с тестем. И там учил нас с младшим маминым братом Вовкой, как правильно косить траву, как переворачивать валки скошенной травы, чтобы она быстрее высыхала, как носить сено к копнам и потом формировать стог для погрузки на грузовую машину. Все знал мой отец и умело этим премудростям учил.
Самым большим увлечением отца были шахматы. Он научил и меня играть в них, и мы периодически разбирали партии наших гроссмейстеров вдвоем, рассуждая, почему так сходил тот или другой. Помню матч на первенство мира по шахматах между двумя Михаилами – Ботвинником и Талем. Я, как положено, болел за молодого Таля, а отец за Ботвинника. И после каждой сыгранной партии, ход которой публиковали центральные газеты, мы с отцом разбирали их. Но любимым советским шахматистом отца был Борис Спасский. Он очень радовался, когда тот стал чемпионом мира по шахматам.
В нашем прииске не было сильных шахматистов, поэтому отец спокойно у всех выигрывал. Обычно играли в клубе перед началом киносеанса, там для этих целей был небольшой зал со столами и стояли шахматы. Но потом приехал новый главный инженер прииска Борис Николаевич Нестеров, тоже большой любитель этой игры. И довольно часто он приходил к нам в гости сыграть пару партий, пока мама готовила какую-то закуску. Нестеров обычно проигрывал или в лучшем случае играл вничью, и потом рюмкой-второй «заливал» проигрыш. А наш отец не пил, максимум выпивал стопку какого-то алкоголя за вечер в хорошей компании, но зато все песни исполнялись под аккомпанемент его баяна.
Но по полной отрывался отец во время наших поездок на пароходе от Николаевска-на-Амуре до Хабаровска и обратно во время отпуска. На огромном пароходе всегда найдутся шахматисты-любители, есть и шахматы в салоне первого класса. Сыграть с отцом выстраивалась очередь, и еще много мужиков наблюдали за этими поединками. Но отец очень редко проигрывал.
Так что очень много о своем отце, удивительно скромном человеке, я узнал уже тогда, когда он покинул этот мир из-за нелепой травмы, когда упал на скользком асфальте навзничь и повредил шейный отдел позвоночника. Полгода пролежал в больнице с параличами рук и ног, и умер.
Он родился 4 ноября 1922 года, сейчас в этот день государственный праздник, а тогда был обычный рабочий день. Поэтому день рождения отца отмечали весьма скромно, когда жили в Херпучах, вместе с соседями по квартире, а в Хабаровске всей нашей разросшейся семьей, с детьми и внуками. Разве что мамина сестра Нина обязательно поздравляла отца, по причинам, о которых я напишу чуть позднее.
А вот маму на её день рождения 9 января обычно приходили поздравлять все многочисленные родственники, особенно те её братья Виктор, Володя, сестра Нина, которым мои родители помогли получить высшее и среднее специальное образование. Все они одно время жили в Хабаровске и в этот январский день обязательно поздравляли маму. А еще одна мамина сестра, Алла, присылала или поздравительную телеграмму, или открытку.
Моего отца очень уважали не только ученики, их родители и учителя, но и все родственники. Как по линии Щербаковых, где у него был старший брат и две сестры, а одна сестра была младше отца. Видимо, поэтому, что он был младше сестер Сони и Шуры, те при встречах называли его детским именем Котька, вспоминали, что он был любимчиком у матери, она даже не так часто, как других, заставляла что-то делать на огороде, предпочитая, чтобы Котька читал книги и потом рассказывал по вечерам всему семейству прочитанное. Видимо, тогда и появилась у него мечта стать учителем.
Уважали его и мамины родственники. Ну как могла его не уважать сестра мамы Нина, если она все годы учебы в старших классах жила в нашей семье на готовом пансионе, а потом, когда родители уже переехали в Хабаровск, именно Костя достроил её дачный домик и сделал надворные постройки, тот же деревянный туалет. А за что его уважали тесть и теща, я уже написал.
Вот что написал об отце младший брат мамы Виктор, который жил в наших Херпучах, когда учился в восьмом классе, в своих мемуарах.
«В том же 1946 году демобилизовался из армии Щербаков Константин Иванович. Они с Шурой были одногодки. Вскоре Константин Иванович стал заходить к нам в гости, и я понял, что они друг другу понравились. Я всегда считал, что Шура самая красивая из девушек нашего поселка, потому что летом, когда она еще училась в школе, к нам в поселок приходили её сверстники из других приисков за много километров, и как бы по пути, заходили к нам.
На Херпучах так развернулись события, что Шура вынуждена была мне рассказать о том, что мой учитель по литературе в свое время учил Шуру и она своему учителю нравилась. Но, не получая от неё взаимности, он устраивал маленькие «пакости»: подчеркивал, что она слабо знает литературу, и занижал ей отметки. И вот этот самый учитель по литературе по фамилии Ванда оказался в той же школе, куда после института направили Шуру. Он – семейный человек. У него двое детей, но он снова стал оказывать самые навязчивые знаки внимания нашей Шуре. И снова, не получив взаимности, вымещал свое зло теперь на мне. Он перед всем классом подчеркивал мою «серость» в знании русского языка и литературы. Выше троек не оценивал мои ответы и сочинения. Когда я совсем отчаялся и почти поверил в свою «тупость», Шура раскрыла «секрет» такого поведения моего учителя. Она убеждала, что я не должен нервничать и обращать внимание на «злобные» выходки Ванды, а просто хорошо заниматься. Внимание Константина Ивановича к Шуре сначала возбудило прилив дополнительной злобы со стороны Ванды, потом он как-то «увял». Не знаю, что произошло. Может быть, Щербаков поговорил с ним по-мужски? Не знаю, но Ванда стал почти «нормальным».
Зимы в тех местах, где я рос, очень морозные. На улице, да еще поздним вечером, много не погуляешь. Вот и стал долгими зимними вечерами Константин Иванович засиживаться у нас. Он частенько приносил что-нибудь (как говорил: «к чаю»), а на самом деле помогал нам. Но делал это очень тактично.
Если Шуре (как она говорила) Костя только нравился, то я в него влюбился «по уши». Совсем незаметно Константин Иванович все больше и больше вовлекал меня в разговоры на темы, близкие к моим учебным занятиям. Он раскрывал новые для меня интересные оттенки тех литературных произведений, которые мы изучали на уроках литературы. Я узнавал много неизвестного об их авторах. Даже Ванда не оставил без внимания «такой поразительный прогресс» в моих знаниях, но сделал это с «подковыркой». Вот, мол, как положительно сказываются частые и долгие визиты «некоторых» демобилизованных к нашим ученикам. Хотя он и не делал никакого намека на Александру Степановну, но не только я догадывался, что Ванда просто ревнует Шуру к Щербакову.»
Уважительное отношение моего отца и Виктора Степановича сохранилось на всю жизнь. Уже когда мой отец лежал парализованный в больнице, а Виктор Степанович был заведующим ЦК КПСС в Москве, он нашел возможность приехать в Хабаровск и навестил отца в больнице. Еще никогда в стены больницы скорой медицинский помощи, где в нейрохирургическом спинальном отделении лежал отец, не приезжало такое высокое начальство. Поэтому вся больница «стояла на ушах». Но Виктор Степанович прошел в палату, поговорил с отцом, потом ему все доложили лечащие врачи о состоянии больного, и он уехал. Отец умер через пару недель после посещения Виктора Степановича.
А вот что написала мне в письме о моем отце дочь Виктора Степановича Галина, которая встречалась с ним во время летних каникул у бабушки с дедушкой:
«Я не знала даже, коммунист он или нет, и не знала его идейных взглядов, поэтому сужу о нем только как о человеке и мужчине...возможно ты судишь о нем более приземленно...все-таки он был для тебя повседневным...обычным...а я видела его несколько раз...он интересовал меня гораздо больше, чем это можно было представить...
когда он строгал что-нибудь на своем верстаке за воротами, я очень часто любила толкаться возле него, потому что он был такой необыкновенный...он мог ответить на любой вопрос...отвечал всегда глубоко, серьезно...не обращая внимания на то, что перед ним девчонка...он проявлял бесконечное уважение к любому собеседнику...и это было для меня впервые...я никогда не встречала такого человека...такого внутреннего достоинства и благородства...в этой кипучей семейной сваре он единственный всегда оставался чистым...к нему не липло ничего...он был выше зависти, сплетен, всех этих мелких страстей...но при всем при этом о нем нельзя было сказать, что он чувствует себя выше других...ведь он был директором школы...как я потом узнала...уж я повидала на своем веку директоров школ...а он был простой, скромный человек...очень естественный...понимаешь, это настоящее благородство натуры...такое не сыграешь...никогда больше я не встречала таких людей...хороших и порядочных встречала, а таких - нет...
В нем было что-то непередаваемо чеховское...что нельзя выразить словами, чему нельзя дать определения...но чего нельзя не почувствовать...
ведь недаром мой отец только его называл своим Учителем...Учителем по жизни...уже будучи сам в преклонном возрасте, достигнув сам в жизни гораздо большего...он не изменил своего отношения к нему...не переоценил его авторитета...дядя Костя так и остался для него Учителем, образцом...идеалом...»
Из комментариев к фотографиям моего отца в «Одноклассниках».
Галина Ивановна Кутья (Зайцева). Хабаровск:
«Наш дом стоял на окраине села, а оглонгинские ученики старших классов, шли пешком 7 км мимо нашего дома, и заходили за моей старшей сестрой, а я еще была маленькая, так вот слышала из разговора, какой добрый в Оглонгах директор. И какой" вредный" в Херпучах. А в Херпучах тоже был директор мужчина. Я даже и не помню, что у нас директором работал - совсем малая была.»
А вот что написала учительница Ангелина Ивановна Черкашенинова в своих воспоминаниях, которые вошли в альманах «По волнам нашей памяти» (о нем будет чуть ниже):
«О Константине Ивановиче можно говорить очень много хороших слов. Он для меня был наставником, работалось легко, интересно. Я была заместителем директора по воспитательной работе, с ним мы обсуждали все планы, он давал советы, меня восхищало его умение разговаривать с учениками, находить нужные слова, его тактичность в отношениях с учителями, ни шума, ни крика. Хотя были такие ситуации, когда себя сдерживать было невозможно. Для меня школа при нем особенно стала вторым домом. Всегда хотелось бежать в школу, зная, что там есть человек, который поможет, не будет вести нудные беседы, а будет для всех примером, который сам дает отличные знания ученикам, тактично анализирует посещаемые уроки учителей. Константин Иванович был авторитетом для учеников, учителей и родителей.»
Из книги Виктора Тимофеевича Глотова. «Херпучи. О моем детстве».
«Александра Степановна смуглая, стройная, симпатичная молодая женщина с решительным, немного властным характером, с хорошим знанием языка и методики его преподавания. Её уважали за справедливость, доброе отношение к нам и общительный характер. Вскоре появился на горизонте молодой демобилизованный воин Щербаков Константин Иванович. Мы его полюбили за то, что он умел делать всё: играть на баяне, на струнных инструментах, крутить «солнце» на турнике, прекрасно рисовать и красиво писать. Всегда был спокоен, доброжелателен и вежлив со всеми».
Я решил первый раз написать об отце по просьбе его бывшего ученика, который стал известным хабаровским поэтом, Александра Урванцева. Он задумал написать книгу-альманах с воспоминаниями наших с ним земляков к 150-летию наших поселков. И один материал хотел, чтобы был о моем отце, которого Саша очень уважал. Я написал свою заметку, которая понравилась Урванцеву. Он попросил тогда найти и написать материал о нашем Херпучинском прииске, самым крупным в объединении «Приморзолото». Я выполнил и эту его просьбу. Тогда он попросил меня уговорить еще кое-кого из земляков написать свои воспоминания. Но те, к кому я обратился, отказались, сослались на то, что не умеют писать воспоминания, но чувствовалось, что не хотят выполнять «работу в стол», не верят, что такая книга может выйти.
К тому же Саша стал чувствовать себя неважно, уже не горел желанием издать альманах. А я к этому времени вошел во вкус, написал несколько заметок и рассказов, зарегистрировался на литературном сайте Проза.ру, где стал публиковать электронные версии своих заметок. Узнав об этом, мой дядя Володя, всего на год старше меня, младший сын мамы, работающий пенсионер, предложил написать повесть о моем отце, рассказав о его жизненном пути. Эта первая моя книга была издана в типографии его института ограниченным тиражом под названием «Повесть о настоящем Учителе». Книгу я отправил родственникам и некоторым ученикам отца.
Один экземпляр отправил моему земляку по району имени Полины Осипенко, доктору исторических наук, профессору, заведующему кафедрой истории Красноярского Университета Сергею Тихоновичу Гайдину, постоянному читателю электронных версий моих произведений. Именно он настоял, чтобы я издал книгу с другими моими произведениями о Дальнем Востоке в издательстве его Университета, и я с некоторыми сомнениями отправил в издательство свои материалы. Оплатить издание книги согласился Володя, который был доволен, что у меня выйдет книга о родном для нас обоих Дальнем Востоке. А когда все 200 экземпляров книги пришли в мой адрес, наступило самое тяжелое. Надо было отправить на почте несколько посылок и 160 бандеролей с книгой тем землякам, которые захотели её иметь. Ведь в ней были заметки о нашем прииске, дальневосточниках, рассказы, две заметки моих земляков, которых я все же уговорил их написать.
Вот тогда те, кто раньше отказали мне в написании своих воспоминаний, поняли, что издать альманах с их работами у меня получится. И десять человек откликнулись на мою просьбу. Конечно, не все воспоминания были красочно написаны, мне пришлось у авторов кое-что уточнять, кому-то подсказывать, редактировать тексты. Кто-то присылал вырезки из местной газеты «Амурская правда» со стихами о нашем прииске и его людях. Моим землякам очень захотелось иметь такую книгу, и они прилагали для этого усилия.
Название книги «По волнам нашей памяти» было предложено одной нашей землячкой, а подбор фотографий для альманахи предложил другой наш земляк. Так что вышедшая через некоторое время книга-альманах – плод коллективный усилий нескольких земляков. Книга быстро разошлась тем землякам, которые хотели иметь её в своей домашней библиотеке. Есть наш альманах в школьной, поселковой и районной библиотеках, и даже в краевой научной библиотеке. Не так много в нашей стране небольших поселков со своей славной историей, которые имеют книги с воспоминаниями за полвека жизни в них, какая есть у Херпучей и Оглонгов. И в этом альманахе есть моя заметка о своем отце. Это я считаю главным достижением в своей жизни.
Отец, который был не только учителем, но и директором двух школ, ушел на пенсию в 1977 году по достижению 55-летнего возраста, и они с мамой переехали жить в Хабаровск. Но наслаждаться жизнью простого советского пенсионера отцу долго не пришлось, меньше 10 лет он прожил в Хабаровске.
Мой отец умер летом 1987 года. В стране уже вовсю шла горбачевская «перестройка». Отец, который был много лет членом партии, до этого избирался в комиссии райкома партии района имени Полины Осипенко, не стоял в стороне. И хотя он был пенсионером, но сидеть дома не мог, хотя в те годы пенсия позволяла жить без особых проблем. Но деньги никогда не бывают лишними, да и отец не мог сидеть без дела. Он стал работать в музее «Дальгеологии», ходил на партийные собрания, имея огромный опыт, часто делился им, выступая на собраниях. Через год работы его избрали заместителем секретаря парткома «Дальгеологии», он отвечал за партийно-политическую работу в объединении, и подходил к выполнения партийного поручения очень ответственно. Та травма, которую он получил, поскользнувшись на скользком асфальте и упал, сломав позвоночник, произошла в субботу, когда он спешил за заседание парткома. Был февраль, он лежал на улице и не мог встать. Соседи сообщили маме, та позвонила мне и сказала, что отца увезли на скорой помощи, но куда, она не знает. Но я-то знал, его могли отвезти только в больницу скорой медицинской помощи (раньше она была больница № 13, а теперь краевая больница № 2). Я поспешил туда. Помог медперсоналу завести каталку, на которой лежал отец, в рентгенкабинет. Санитарка, которая это делала, не знала в лицо главного рентгенолога края, т.е. меня, и собиралась выгнать меня из кабинета. Но именно отец поправил её, он был горд тем, что его старший сын занимает весьма высокую должность в системе здравоохранения края.
Уже позже, через пять месяцев, которые он провел в спинальном отделении БСМП, и там его навещал Виктор Степанович Пастернак, тот сообщил отцу, что о моей работе высокое мнение у руководителей краевого отдела здравоохранения. Когда вечером я пришел помогать персоналу отделения, что мы с братом делали все эти месяцы по вечерам, явно довольный отец сообщил, что ему сказал Виктор Степанович о моей работе в качестве главного специалиста края.
Мой отец был коммунистом долгие годы, причем настоящим большевиком. Когда много позже мне иногда говорили, где они эти, настоящие коммунисты, потому что в партию рвались карьеристы, я отвечал, что знаю двух таких, настоящих коммунистов – своего отца и брата моей мамы Виктора Степановича. Именно с них я старался брать пример.
Я долго сопротивлялся уговорам своего замполита на подводной лодке, который уговаривал меня вступить в партию. Мол, негоже комсоргу экипажа субмарины, который ведет политзанятия с личным составом, быть вне партии. Пришлось даже по этому поводу советоваться с отцом. Тот, зная, что я всегда ответственно относился к порученному делу, принципиальный, посоветовал написать заявление о приеме в партию, а там как решат коммунисты первичной организации. Через несколько лет, когда родители вышли на пенсию и переехали в Хабаровск, а меня избрали парторгом крупной городской больницы, я часто советовался со своим отцом, в прошлом членом различных комиссий райкома партии, по тем или иным вопросам, и всегда он давал мне дельные советы.
Иногда меня посещает мысль о том, что отец во-время умер. Он не увидел развал страны, в которой жил и служению которой отдал себя без остатка, несмотря на то, что в юношеские годы оказался на спецпоселении вместе с родителями, которые попали туда совершенно незаслуженно, по доносам односельчан, с нарушением закона, о чем свидетельствует реабилитация его отца. И он не узнал, что поселки Херпучи и Оглонги, где он прожил и работал большую часть своей жизни, будучи в те годы если не процветающими, но вполне ухоженными, постепенно начнут умирать после закрытия государственного прииска. Это для нашего поколения станет огромной утратой, впрочем, как это было утратой для моей мамы, которая пережила мужа на 15 лет.
Мои произведения на литературном сайте, которые я дублирую в «Одноклассниках», читают очень многие. Не обойдут вниманием и сегодняшнюю заметку об отце, Константине Ивановиче Щербакове. Будут среди них и мои земляки, которые хорошо знали моего отца, будучи его учениками. И они, уверен, вспомнят добрым словом своего Учителя, как вспомнят немногочисленные оставшиеся в живых наши родственники. А мы с женой отметим его столетний юбилей по русскому обычаю застольем. Спи спокойно, папа, мы о тебе не забудем никогда, пока живем на этом свете. Упокойся с миром!