Я несколько дней носила в кармане конверт с Олиным письмом. Прочесть никак не успевала – на работе начался полный дурдом. Сначала какой-то комиссованный военный взорвал в квартире гранату, затем другой пострелял с балкона из автомата по прохожим. А потом корректор, у которой ребенок-школьник, принесла в клюве сенсацию – в городе маньяк, милиция проводит работу с учащимися разных возрастов – обходят поквартирно по спискам из учебных заведений, беседуют, требуют распространить информацию через родительские чаты. Якобы пропало уже несколько детей, в том числе и ребенок какого-то важного пупа из горсовета. Пока я связывалась с пресс-службой внутренних органов и искала нужные контакты людей, которые хотя бы неофициально могут нашептать что-то важное, время шло и шло… Письма лежали в кармане, сохраняли волнующую интригу и вот только в среду (а письма оказались в кармане еще в субботу) я добралась до них. Сто раз себе обещала, что не буду тянуть, так как такие письма – не просто обмен информацией, как мне видится. Иногда это может быть крик о помощи. Что-то, что Оля не рискнула рассказать лично – побоялась, постеснялась, не знала как. А девичьи секреты, тем более секреты интернатовской воспитанницы – это не всегда пустое и чепуха, иногда это реальная боль и проблема. Да, я это знала и понимала. Но, пообещав себе, что с письмами тянуть не буду, я иногда оставляла их вот так в кармане – до случая. Наверное, я все же очень плохой взрослый.
У Оли был почерк отличницы. И письма всегда напоминали страничку из школьной анкетки, которую мы с девчонками вели в детстве – с рисуночками, наклейками, полями, отчерченными разноцветными ручками, блестками и прочей девичьей чепухой. Вот только содержание всегда было совсем не детским. Я уже привыкла, но сначала это вызывало странное чувство – как будто перед тобой теленок, иронизирующий по поводу теории вероятности. В эпистолярном жанре Оля была игрива, метафорична и юношеский постмодернизм сквозил в каждой строке. До смешного. Так в соцсетях писали некоторые мои бывшие одноклассницы, психоэмоционально застрявшие в счастливой поре своего отрочества – эдакий бунтарский дух из-под парты. Но если смотреть в суть, можно было понять – Оля мудрее, она иронизирует над тем, что реально является напускным и глупым, но неотъемлемым элементом «взрослости» нашего мира. Занятными были ее письма всегда. Занятными и страшными, так как в этом втором дне чемодана всегда откапывалось что-то особенное, и порой я боялась, что это что-то будет касаться и меня, моего мировоззрения и сути. Я даже порой думала, а если вот таким маленьким гаутамам вдруг довелось бы с руин возрождать наш мир, каким бы он стал? Без этой нашей напускной дури, наших нелепых ценностей. Не думаю, что сильно лучше. Не думаю, что хуже. Но уж точно он был бы другим. Захотела бы я там жить? Что бы меня там ждало?
Но я о другом. Залежавшееся письмо. Которое, к счастью, не оказалось криком о помощи (можно выдохнуть и перестать паниковать до следующего письма, ведь каждый раз страшно). Но кое-что заставило задуматься и заволноваться. Опять увидеть и услышать Олю в каком-то новом формате. Сколько у этой девочки внутренних красок? Лиц? Масок?
«Дорогая Вероника!
Если подумать, твое имя мне напоминает Тауэр. Я не видела Тауэр и специально не буду гуглить его сейчас (вдруг разочаруюсь и иллюзия разрушится?), но я думаю, что это ужасно старый замок с высокими башнями. И вот эти башни – как центральное, какое-то рубежное «Н» в твоем имени. Может быть, из-за этой иллюзии башни мне трудно сказать, какой вариант мне нравится больше – «Вера» или «Ника». Мне нравятся оба.
Интересно, как ты представляешь себе мое имя?
Помнишь ли ты, что ты недавно спрашивала о том, какой суперсилой я хотела бы обладать? Я растерялась и не смогла придумать, что одно мне хотелось бы предпочесть. Сейчас я подумала и мне кажется, что я хотела бы при знакомстве видеть человеческие имена у них на лбу в виде картинки. С одной стороны, так никогда не забудешь имя того, с кем познакомился (а ведь это всегда проблема, не так ли?), а с другой – сразу можно понять, что за человек перед тобой. И еще – от твоей суперспособности нет никому вреда, потому и переживать не нужно, что случайно что-то уничтожишь. И так классно сразу всех видеть!
Вот тебя я вижу так: ты – башня. Наверное, в этой башне томится прекрасная принцесса. А у подножья лежит дракон.
Хотя я сейчас подумала, что «Н» – это еще и мост. Так что ты как будто проводник и посредник. Вот меня, например, ты проводишь в жизнь. Без тебя мне ничего не светило, кроме уроков. А это скучно. Но, Ника, мосты и башни такие хрупкие. Даже если стоят веками. В них есть что-то ранимое. Но как хорошо, что никакая башня не сможет прочитать этого моего письма. Ей было бы неприятно узнать, что она ранима. Как я где-то читала, всегда есть камень у основания, который может сдвинуть даже ребенок, и тогда все рухнет. Все эти сложные, массивные, внушительные конструкции, толстенные стены. В душе каждая башня – немного бабочка, верно? С ее крылышек можно стереть пыльцу, и она никогда не полетит, а из башни можно вытащить вот этот камень, и она рухнет. Вот так.
Новостей на этой неделе у меня мало. Всего две. Первая – у нас в школе новый психолог. Ее зовут Ирина Владимировна. Ее имя мне кажется воронкой в спокойном море. Вроде бы все тихо, а не заметь я вовремя этого гиблого места – беда. Так вот. Эта морская воронка попросила меня нарисовать свой портрет. Глупый тест. И я, конечно, нарисовала ей что-то, что она очень хотела увидеть. Или не очень. Я нарисовала себя в образе собаки с очень длинным хвостом и рогами. Рогатая собака, вот так. Конечно, морская воронка на следующий день стала со мной этот рисунок обсуждать и, уже не помню как, мы вдруг докатились до Гегеля. Она испугалась и спросила, неужели я читала. Я сказала: «Конечно, нет, мне только двенадцать, я не хочу тратить свою жизнь на такую чепуху. Но у меня есть смартфон, а в смартфоне – гугл. Вот так за одну ночь я познакомилась, например, не только с господином Гегелем, но и с творчеством Достоевского в полном объеме. Да благословит Бог тех, кто придумал краткое изложение».
Ника, ты, конечно, скажешь, что я очень грубо говорила с взрослым человеком. Вообще-то, это, наверное, было бы эффектнее, если бы между нами не находился сурдист, но и так было хорошо. Морская воронка точно не обиделась, но очень долго умничала о том, что мне нужно серьезно относиться к жизненным приоритетам, не закрываться от внешнего мира и не забывать, что маски не защищают от проблем.
Про маски нужно запомнить – очень на злобу прошедшего карантина.
Но ты поняла, Ника? Она посчитала меня просто выделывающимся подростком.
Просто подростком. А не Олей.
Она не искала во мне меня, хотя получает деньги именно за это. Она увидела только рогатую собаку, которую я придумала!
Ника, прошу тебя, если хочешь ответить, что это просто мой юношеский максимализм, то лучше не отвечай ничего.
Да, и вторая моя новость. У нас появился новый мальчик. Его зовут Давид и он слепой. Абсолютно.
Наши с ним уже немного пообщались, а я не хочу через сурдиста, но не знаю, как бы я могла с ним говорить иначе. Сломала голову. Может быть, ты придумаешь?
А, и последнее. А у нас была какая-то тетка из внутренних органов. Читала лекцию о безопасности. Знаешь, я вот смотрела на нее и увидела вполне нормального человека, состоящего, как и все, не только из внутренних органов, но и из разных внешних атрибутов. Очень уж некрасиво звучит это. Про органы. Как люди могут так представляться?
У меня все. Целую. Жду выходных. Любых. Особенно праздничных.
Оля»
Кроме письма, в конверте лежала еще небольшая записочка, в которой Оля отвечала на один из моих вопросов из прошлых писем. Наверное, хотела написать в письме, но забыла. Написала отдельно:
«Операция по вживлению электрода в мозг, которая позволяет вот таким, как я, начать слышать хотя бы и со слуховым аппаратом – тема интересная. Я прочитала в интернете. Без подробностей, конечно, потому что они кошмарные – будет в голове слуховой аппарат, жуть! Но тема все равно интересная. Опять же, поехать в Германию было бы здорово, хотя, наверное, если меня там будут оперировать, то погулять по новым местам у меня не выйдет.
Короче, я думала.
Хочу ли я слышать и нужен ли мне этот шанс? Знаешь, Ника, я привыкла ничего не слышать и мне противно думать, что бы я могла слышать, если бы у меня был слух. Сколько людей говорят плохие слова, когда я отворачиваюсь? Я знаю, что говорят. Даже не в мой адрес, а просто так. Сколько машин гудит. Сколько ракет взрывается. Сколько выстреливает патронов. Сколько детей плачут.
А я могу просто отвернуться и верить, что вокруг меня поют ангельские хора.
Все в моей голове.
Хотя однажды мне бы хотелось послушать оперу. Или сходить в органный зал. Ты рассказывала, что это чудесно.
Но стоит ли оно того?
В моей голове мир так прекрасен. А если там будет электрод, будет ли мне так легко?»
Записка оканчивалась рисунком моста. Массивный такой мостище над какой-то непонятной трещиной или расщелиной. При этом было стойкое ощущение, что мост явно слишком помпезен для этой трещинки. Наверное, ее где-то можно было просто перешагнуть, но над ней красовался этот мост. Ох, Оля. Ты играешь со мной в шарады. Подшучиваешь. Даешь ориентир, символ и подсказку, но тут же снова заметаешь след.
Что меня так разволновало в этих письмах? Странное ощущение, что Оля взрослеет явно быстрее, чем я могу осознать. В сущности она еще долго будет оставаться маленькой девочкой, не будет понимать каких-то намеков, замечать дурные знаки. Она сможет легко стать жертвой преступления, быть обманутой подлецом – просто потому, что она ребенок. Но она всегда будет очень проницательной и талантливой девочкой. Слишком проницательной для этого неуклюжего мира. Смогу ли я угнаться за ней через год? И (эта мысль особенно больно меня поскребла изнутри), буду ли я через год ей интересна?
Олины письма я прочла как раз вовремя. Несмотря на глухую ночь, вдруг зазвонил телефон. Мой коллега, Витька Дорохов, занимающийся вопросами криминала на местном телеканале и имеющий хорошие связи в полиции и прокуратуре, решил поделиться тем, что узнал.
– Прости, что так поздно, только с работы, тяжелая неделька…
– У меня тоже. Так что я тоже не сплю, рада звонку. Рассказывай!
– Если вкратце – пять пропавших детей. Возможно, и больше, так как по слухам есть пропавшие и из числа тех, кто склонен к бродяжничеству, но на них менты не принимают заявления или просто не учитывают, непонятно. Трупов пока нет, так что органы пока официально информацию не дают, сама знаешь, боятся паники.
– А слухов они не боятся? Мамы школьников завтра телефоны начнут обрывать.
– (вздох) Это будет завтра…
– Ладно. Так что там еще? Кого они там ловят? В каком районе, хотя бы? Это группа или один человек? Может, псих какой-то. Может, продажа органов? Что у нас вообще в таких случаях подозревают?
– А что подозревают? Раньше все списывали на цыган. А сейчас ничего не понятно. Может, и псих. Но говорят – маньяк. И ничего жареного и остренького, никаких пикантных подробностей, просто пять пропавших детей, среди которых есть и не простые. Услышала? Не простые.
– Ага. Но ты же точнее не скажешь.
– Не могу.
– Понятно… Так что с этими пропавшими? Выкуп за них просят?
– Нет.
– Вить, ну правда, в чем суть-то? Дети и раньше пропадали. У них вон игра в соцсетях – пропади на день, и чьи родители больше постов в соцсетях сделают, тот и победил. Что в этот раз изменилось, почему это именно маньяк, а не игра какая-то глупая?
Витя чуть-чуть помолчал, покряхтел в трубку:
– Знаешь, тут как-то непросто все. Больше слухов, чем правды. Говорят, знаки какие-то, звонки еще какие-то непонятные начались разным людям – даже в полицию и на телевидение. Все вокруг детей. Но никакой конкретики.
Я вздохнула, пока, получается, писать нечего, нужно разбираться и ждать. Я же в газете работаю, а не в «Секретных материалах», тут слухи, догадки и мистику к делу не пришивают. Витька тоже вздохнул и переключился на что-то другое. Мы еще немного поболтали, поговорили о работе, поделились несколькими страшными байками и распрощались.
Я не успела повесить трубку, как раздался еще один звонок. Не глядя на номер вызывающего, я ответила:
– Да, Вить, еще что-то?
Но это был не Витя. Трубка хрипло выдохнула мне прямо в ухо, и немедленно возникло ощущение, что я в комнате не одна. Рядом чужой. По этому вздоху и голосу казалось, что говорящий реально стоит где-то совсем близко, шепот был разборчив, внятен, холоден и пробирал до мурашек:
– Хочешь спасти девочку? Маленькую девочку, которая вчера не вернулась из танцевальной школы?
Тут я должна признаться, что я очень трусливый человек. Я не представляю никакого самопожертвования во благо другого человека, людей, родины или идеи. Однажды, когда мы были еще детьми, Маша довела меня до истерики рассказами о том, как солдаты во время Великой отечественной войны закрывали собой дула вражеских пулеметов. «Вот представь, – говорила Маша, и ее фарфоровое личико было прекрасно и холодно. – Какой-то человек, который хочет спасти друзей, сознательно идет на смерть. Может накрыть собой гранату или дуло автомата – тогда друзья прорвутся, спасутся и победят. Но он этого уже не узнает. Он совершит подвиг ради будущего, ценой собственной жизни». И Маша начинала вслух размышлять о том, как оно – лечь на рвущуюся гранату или подставиться под пули. Я помню, что я тогда так испугалась и прониклась этим ужасным чувством неизбежной и осознанной гибели, что ночью у меня поднялась температура.
Нет, я точно не герой. Я боюсь и не хочу никаких подвигов, тем более ценой своей жизни. Впрочем, даже если меньшее на кону, я все равно подвигов не хочу. Лишиться здоровья я тоже не готова. Лишиться имущества. Горы нервных клеток. Хоть чем-то жертвовать ради того, кого я даже не знаю… Нет, это не про меня. Но в бессонную ночь, когда трубка говорит незнакомым голосом, загадывая интересную и интригующую загадку, все риски кажутся такими далекими. Дома этот чужой голос ничем не может угрожать. Это как монстр под кроватью – можно же просто накрыться любимым пледиком с головой, и все пройдет.
У меня есть подруга, которая рассказывала, что приехала в роддом со странным ощущением, что еще не поздно передумать. Сказать: «Да, собственно, я вообще не хочу детей», и все. Врачи понимающе кивнут, может быть, даже руку пожмут и отпустят с миром. Эта мысль спасала ее всю беременность, когда у молодой мамы до безумия много страхов, сомнений и проблем.
Вот и со мной случилось что-то подобное. Мне показалось, что я смогу остановиться и отказаться в любой момент. Сказать что-то в духе: «Да, ладно, это же просто плохой розыгрыш!» и пойти спать. Или вообще прикинуться другим человеком, мол, ошибочка вышла. Никаких звонков не слышала, никаких ответов не давала. Я – не я, обознатушки, уважаемые! Моя остановка, я схожу!
Потому, поколебавшись только пару секунд, я решительно ответила неизвестному собеседнику:
– Да.
Но самое страшное было не это. Никакой холодной волны и ощущения глубоководного погружения. Никакой драматичной музыки, как в мексиканской мыльной опере. Я просто сказала «Да», и после моего согласия он продиктовал адрес. Быстро, сухо и коротко. И отключился. Я поспешно записала и… минут десять смотрела на листок.
Вот тогда и проняло. Зазнобило и заколотило. Что теперь? Адрес, который он указал – это не близко. Нужно брать такси, личного автомобиля у меня нет, даже велосипеда нет, хотя пригодился бы. А пешком не дойти. Да и кто ночью сейчас ходит в такую глухомань? Прикинуться прохожим не выйдет.
Нет, не то! Нужно кому-то позвонить, проконсультироваться. Кому-то из полиции или хотя бы… А разве у меня есть друзья в полиции? А если звонить не друзьям, что они мне скажут? Не ехать никуда, они поедут сами, вот и все. Или даже они не поедут – история-то темная, какая девочка, какой звонок, я даже записать его на диктофон не успела.
Оставить сообщение Маше, вдруг что… А что сообщить? Что я понеслась в ночь глухую по какому-то далекому адресу из-за какого-то непонятного звонка? Она тоже сообщит в полицию, она не будет разыгрывать из себя героиню фильма и чего-то ждать. Она не даст упасть мне грудью на гранату, хотя, мы должны это все признать, она была бы не против посмотреть на такой цирк.
Что делать?
Я оделась, покопалась в сумке, не соображая, что же мне может пригодиться, вызвала такси. Как сомнамбула.
Так что же мне делать? Мысли скакали, как зайцы.
Нет, наверное, ехать все же не стоит. Да и он не сказал, что ехать нужно немедленно. Зачем обязательно ночью? Поеду утром. Да он вообще ничего не сказал, никаких условий, никаких подробностей. Значит, могу делать так, как хочу и что хочу. Поеду утром и возьму с собой кого-то. Он же не сказал, что я должна быть одна.
Звонок телефона – это диспетчер службы такси, говорит, что машина на месте, еще раз уточняет адрес, куда будем ехать.
Как робот, я выхожу из квартиры, сажусь в салон автомобиля. Нервничаю о каких-то посторонних вещах: «Я хоть квартиру закрыла? А газ? У меня же был чайник на плите. В голове всякое…», всю дорогу продолжаю рыться в сумке – черт, телефон-то почти разряжен, где же запасной выносной аккумулятор? Аккумулятора не нахожу, но зачем-то достаю блокнот и тут, в трясущейся машине при плохом свете, начинаю писать ответ Оле. Но получается что-то бессвязное. Пытаясь собрать в кучу эти перепутанные слова, я что-то бормочу, грызу колпачок ручки, закатываю глаза к потолку. Наверное, водитель подумал, что я псих.
К нужному месту доехали быстро. В ночном городе дороги пустые, без пробок.
Это какой-то глухой пригородный район, частный сектор. Дома стоят темные, фонари горят через один. В темноте не разобрать, но кажется, что часть домов заброшены. Я даже не додумалась посмотреть на карте, что за адрес. Просто понеслась на такси сломя голову, и все.
– Вы меня подождете? – рассчитываясь, спрашиваю у водителя.
– Десять минут! – говорит он.
Выбираюсь из машины, неуютно тут. Нужный адрес – глухой деревянный забор. Немного смущаясь водителя, который, как мне кажется, следит за мной из машины (смущаюсь, но рада, что тут есть хотя бы он), дергаю калитку. Собака не лает. Может, там и нет никакой собаки. И звонка нет. Стучать?
Ой, сделала я все не так. Нужно было попросить остановить где-то подальше, подойти потихоньку в темноте, понаблюдать. Теперь нашумели тут, фары горят, таксист в машине курит. Что делать? Начинаю обходить дом, пробираясь вдоль забора, который порос чем-то вьющимся. Ноги путаются. А дальний угол красиво, по-осеннему, подсвечен далеким желтым фонарем – ветки дерева и вьющийся куст как будто покрыты золотыми листьями.
Крадусь, заглядываю в темноту за забором, вдруг где-то свет, тень? Прислушиваюсь – кажется, там все так же тихо.
Путаюсь ногой в какой-то проволоке, почти падаю. Выбираясь из кустов, провожу взглядом фары машины – это мой таксист тем временем вдруг завел машину и стремительно уехал. Не ждал он десяти минут, зараза.
Дальше что делать? Продолжаю брести вдоль забора, пока не натыкаюсь на прореху. Две гнилые доски просто приставлены к соседним и сами собой уходят в сторону даже без особых моих усилий. Присаживаюсь на корточки, жду. Пусть привыкнут глаза к темноте и сердце не тарахтит так громко. Страшно. Очень страшно. Но и попробовать заглянуть туда, за забор, тоже уже охота – ведь я уже здесь, приехала. И если что, я – не я, всегда могу уйти. Я никому ничего не обещала, верно же?
Тьма постепенно становится более прозрачной, синей в темных сгустках – это глаза адаптировались. Наделав, как мне кажется, ужасно много шумов и шорохов, я потихоньку ползу в дыру в заборе. За ним, и я уже неплохо это разбираю в синей темноте, вполне удачно растут какие-то кусты, деревья. Чуть дальше – небольшое строение, похожее на уличный сортир, а значит, и проход к дому. Вообще все так неуклюже, но можно верить, что получится пробраться тихо и незаметно до самого дома. Из окон в темноте, да еще и на фоне черного забора все это хозяйство должно не очень-то просматриваться.
Преодолев дыру в заборе, я минут на десять (не ощущаю времени, но стараюсь заставить себя замереть на подольше, выждать) залегаю в кустах. Смотрю в окна. Дом в мою сторону развернут углом, видно крыльцо с пристройкой и окно у крыльца, а еще уходящую в темноту шеренгу из, кажется, трех окон с левой стороны. Окна кажутся мертвы. Все тихо.
Потихоньку из кустов перебираюсь в следующее укрытие – за туалетом. Потом – всего один шаг в сторону, прячусь за ствол дерева.
Дом совсем близко. Еще одно дерево и площадка перед крыльцом небольшая, шага на полтора. Понятия не имею, что делать: если кто-то следит из дома, на этой площадке я точно буду видна. И что? Подойти, подергать дверь? Постучать? Или выпрыгнуть из-за дерева и попытаться проломиться в окно? Меня чуть не смех пробирает от этой мысли – плохой из меня Рембо.
Утыкаюсь в ствол дерева лбом и зажимаю рот ладонью. Смех прямо раздирает меня – от паники и ужаса, видимо. Представляете, какая идиотская ситуация? Я зачем-то пролезла за забор, прячусь за деревом, а между тем из дома наверняка видно, как я тут ползала, если кто-то смотрел и видел, как подъехало такси. Не такая уж и непроглядная тут тьма, если честно. Вон, фонарь на той стороне улицы светит… А если я вообще в какой-то чужой, посторонний дом вломилась? Может, надо мной подшутил кто-то? И вот сейчас там дети спят, хозяйка после ужина посуду моет, а тут я за деревом и в окно к ним целюсь – здравствуйте! Как я всю эту глупость в полиции потом пояснять буду? А на работе?
За окном, что как раз возле входной двери, как будто что-то блеснуло, и мое веселье тут же улетучилось. Нет, не показалось, блеснуло еще раз. Там что-то двигается, дом не пуст и не мертв.
Я прилипла к стволу дерева и до боли в глазах стала всматриваться в стекло – что там, что же там? А потом… не знаю, как это объяснить. Наверное, просто уже не выдержали нервы. Я вышла из своего укрытия и пошла прямо к двери. Будь что будет.
Прыгнула на гранату, кинулась на амбразуру. Вот оно как бывает.
И уже ничего не чувствовала, никакого страха. Только любопытство – что же там происходит? За этой дверью и этим окном?
Я даже не удивилась, обнаружив, что дверь была не заперта – она мгновенно поддалась, когда я надавила на ручку. Внутри было темно и мне пришлось достать смартфон, чтоб подсветить себе. Заряда было совсем мало, так что светить приходилось не встроенным фонариком, а экраном. Может, и к лучшему, не слепило глаза.
Дом показался заброшенным. Выключатель – вот он, по правую руку от двери, но не работает. Комната пуста, грязна – тряпки на полу, битое стекло хрустит. Межкомнатной двери нет, и в прореху видно, что и вторая комната также грязна, но с остатками мебели – вон остов шкафа, трюмо. Окна – чуть различимые синие прямоугольники, и откуда-то из глубины дома свет пробивается. Иду на него, отгоняя глупую мысль, что я сейчас просто как бабочка – лечу на свечу, даже не осознавая, как она может быть гибельна.
«Я уже в доме, все, хватит ныть! Где-то там похищенный ребенок!» – вот так думаю в этот момент и удивляюсь сама себе. И, кажется, первый раз вспоминаю, что я поехала куда-то в ночь ради ребенка. Да, я иду спасать ребенка! Спасу и буду героем!
Экран смартфона погас, но подсветка уже и не нужна, я рассмотрела источник света – из-под двери пробивается.
Подхожу, толкаю дверь и замираю на пороге.
Передо мной какой-то адский пир. Горами тряпье и газеты по углам, посреди комнаты круглый стол, заваленный черт знает чем и уставленный свечами, а вокруг сидят демоны. Ряжены, перемазанные, с рогами, волосами копной, жуткие карлики. И лица у них особенно жуткие – мертвые, с остекленевшими глазами.
От ужаса даже заорать не могу, кидаюсь назад, врезаюсь в старое трюмо, что-то разбиваю, оступаюсь, заваливаюсь на колено и набок и чувствую, что в панике даже не могу дышать.
Демонам нет до меня дела, никто даже головы в мою сторону не повернул. Сидят, таращатся и не моргают.
И тут до меня доходит.
Матерюсь.
Это же куклы! Чертовы уродливые карлики! Ряженные в какое-то тряпье, с маскарадными масками. Старые, уродливые куклы.
Темнота сзади оживает. Бьет меня по затылку, и я умираю.
Коплю вдохновение на новые главы тут – карта МИР 2202 2023 3930 9985