" ...Немцы наступали так быстро, что санчасть вдруг оказалась на самой, что ни есть передней линии огня. Немцы уже обстреливали из миномётов, военврач едва успел уехать с последней партией раненых. Однако, комиссар Феллер все еще не уезжал. Медсестра Клава все время была рядом с ним, помнила инструкцию бойца: сам погибай, а командира не бросай.
Теперь они остались одни в лесу. Феллер отстегнул широкий командирский ремень и швырнул его вместе с наганом на землю к ногам Клавдии Ивановны.
– Клавдия Ивановна, – решительно сказал он, – давайте сдадимся немцам в плен. Не бойтесь, они нас не тронут. У них такая высокая культура.
Содрал через голову, как вывернул собственную шкуру, свою командирскую гимнастерку и тут же стал натягивать на себя заранее приготовленную, немного малую ему, солдатскую гимнастерку с дырочкой на спине.
– Надо скорее переодеться и уничтожить документы.
– Заболел! Надо лечить! – Пронеслось в мозгу Клавдии Ивановны. Сделать успокоительную инъекцию, подхватить через плечо под руку и выводить из линии огня… Инструкции сами собой суматошно всплывали в
памяти. Она присела на корточки, вынула из кобуры наган Феллера, взвела его и встала, держа оружие перед собой, как держит ветеринар шприц, чтобы сделать укол крупному рогатому скоту. Инъекции бывают внутривенные, внутримышечные. Направила наган на Феллера и нажала спусковой крючок. Слышала ли она выстрел!
Инъекция пришлась точно в основание черепа. Феллер не успел ничего понять. Он дернулся, как бы отворачиваясь от нее вполоборота, и рухнул на землю. Она присела на пенёк, совершенно не понимая, что наделала.
Мимо неё пробегали последние отступающие бойцы.
– Дура, беги! Вон немец! – Крикнул один из них и заматерился уже вдалеке, петляя между деревьями. Разорвавшаяся рядом мина сбросила Клавдию Ивановну в утреннюю воронку, и она потеряла сознание.
Проходящие немецкие автоматчики то ли не увидели её, то ли приняли за убитую. Очнулась она уже в немецком тылу. Никаких ранений не было. Более месяца догоняла стремительно удаляющийся фронт, пока однажды он не стабилизировался, и она, из последних сил, свалилась именно в окопы своей родной части. Свои документы она сохранила, про Феллера ничего не рассказала, и следователь из контрразведки вскоре отпустил ее."
* Фрагмент из МОСТИК
* * *
Заканчивалась первая послевоенная зима. Солнышко уже на лето, день прибавился, было ещё светло. Бабуля и я смотрели в окно, которое выходит на улицу. Мама привезла меня из деревни к ним город в гости, меня надо подкормить. Через дорогу, из дома напротив, вышла, сильно согнутая, старуха. Когда поворачивалась спиной к нам, головы совсем не было. - Колобок с ножками, - рассмеялся я, показывая на неё пальцем. - Иш-ты, колобок, - рассердилась на меня бабуля, - доживи-ка до её лет.
Старушка-колобок, не разгибая спины, медленными шажками перешла улицу и подошла к нашим воротам.
- Чой-та Кирилловне надо, пойду к ней. И бабуля вышла в сенки,где висела её одёжка. Теперь я один смотрел в окно, ждал когда в конце улици появится с работы наша тётя Ксеня. Прошлой осенью она демобилизовалась из армии, работала старшей операционной сестрой в горбольнице, сейчас ходит в сапогах, военной шинели без погон, а на голове бабулина шаль. - Ишь, как пинает шинель, ни с кем не спутаешь,- завидев её, смеялась бабуля.
Я не дождался тёти Ксени, уснул в темноте, потому что экономили керосин. Утром тётя Ксеня была уже на работе, бабуля мне всё рассказала. У дочки Кириловны, Нюрки, дитя простудилось - вот бы Ксения-то одним глазком глянула, подсказала, как лечить... Ну, Ксения и глянула.
- Немедленно в больницу! - Говорит им.
- Так темно же, утром как-нибудь...
- Не дотянет до утра. Сгорит. Закутайте как следует,положите в санки.
- Да нет санок...
- Воду на чем-то возите, снимите бочку.
- Нет у нас мужика,что б тащить такую махину...
Вот Ксения и пёрла сама эти санки с ребёнком до самой больницы в Дунькиной роще. А Нюрка-то, нет что бы самой своё дитя в санках везти, всю дорогу сзади плялась, сопли на кулак мотала, дура этакая! Идут и идут к ней со всей улици,будто она дома сидит, а не работает на полторы ставки,- недовольно ворчала бабуля.
А в субботу тётя Ксения, после работы, пошла в военкомат. Бабуля думала,она там долго не задержится, но пришла только под утро. Оказывается, их собралось много, каждому вручили орден или медаль которые они не успела получить в армии. И зачитали приказ о присвоении ей внеочередного звания старший лейтенант. Принесла домой орден и погоны с тремя звёздочками. - Погоны-то тебе зачем?-Спросила Бабуля.
- На память,-засмеялась тётя Ксеня. В медсанбате она была единственная медсестра офицер, потому что у неё было много наград и внеочередных званий.
- Потом мы писали письмо Сталину! - Бодро сказала нам тётя Ксеня и пошла спать.
Вскоре и наш отец демобилизовался, и наша семья, из Барнаула, переехала в далёкий южный город, где я десятилетия взрослел под чужим горячим небом. Только изредко удавалось навестить родных в городе, на высоком берегу Оби. И каждая встреча с тётей Ксенией была очередной, увы, не записанной, страницей её воспоминаний прошедшей войны. Вот как она вспоминала.
- Я была в трёх войнах... Полуулыбка-усмешка. Пауза. - Финская. Польская. Немецкая... Полуулыбка. - В финскую раненых не было. Везли обмороженных... Её полуулыбка гаснет. Короткий взгляд куда-то в себя. Всё! Разговор окончен. Она уже в пол-оборота,а то и спиной, к собеседнику. Руки энергично что-то передвигают на плите или на столе. И так до следующего неожиданного и короткого её воспоминания. Только теперь понимаю, сколько пережитого ужаса носила она в себе за каждым вдруг всплывающим эпизодом. Даже улыбка не получалась.
Почему-то я не помню, что бы она при мне еще кому-то рассказывала. Конечно, рассказывала, и тоже отрывками. Уж бабульке точно.
- Тёть Ксень, а вы кому-нибудь ещё рассказывали?
- Да, было такое. Соседка учительница уговорила к ней в класс прийти, пару слов сказать, надо это ей очень по программе. А в классе еще и переростки есть. Худющие все, глаза запавшие. Встаёт один такой в перелицованной рубашке с короткими рукавами и говорит
- Мой папа с войны пришел без левой руки и около сердца осколок. Он сказал, что сначала у нас была не война, а великий драп!
Мальчик не спрашивал, он утверждал, ведь это говорил его отец! Класс и раньше знал об этих словах его отца. Сейчас тридцать пар глаз выжидающе смотрели на меня: Да!- скажу я им, или-Нет! Ведь я стояла перед ними при всех своих наградах. И никого из коллег рядом, чтобы поддержать. Стояла и молчала. Уж мы насмотрелись друг на друга...
И вдруг, я стала им рассказывать, как опрокинутая в яму взрывной волной, пришла в сознание уже в немецком тылу и месяц догоняла свою часть.
- Мне очень повезло, встретила наших танкистов. Они сожгли свои танки, потому что кончилось горючее. Их - двенадцать, и я тринадцатая.
Потом встречались еще разные красноармейцы, но долго около нас не задерживались. Всё время хотелось есть. Слабела. Чувствовала, как уходят силы. Грызла сырую картошку, если случайно удавалось найти. Огороды уже пустые, а в домах нарвёшься на немцев.
Я первые десять дней считала дни, а потом сбилась, потеряла им счет. Бежали в основном по ночам, а днём прятались, если близко были немцы.
- Немцы по дорогам передвигались на машинах, а мы напрямую чешем лесом, даже иногда обгоняли их. В таких деревнях просили что-нибудь покушать.
Самое трудное это перебираться на другой берег. По мосту не пойдёшь, там немцы. Приходится по воде, а уже холодно. Один раз перешли неудачно. Там немецкие повара воду набирали. Мы в кустиках залегли и не шевелимся, только голоса их слышим. Не скоро они уехали. Я потом не могла встать, телогрейка сильно примёрзла к земле. Ни рукой, ни ногой не могла пошевелить. Ребята подняли, поставили на ноги и вели, пока на ходу не согрелась.
- Всё время хотелось есть, жевали что на кустах оставалось или что белки обронили - она улыбнулась - понос у всех. У меня дистрофия. Сама идти не могла. Ребята вели меня под руки. Я была уже никакая, решили, меня оставят в первой же деревне, где нет еще немцев.
Увидели с краю дороги дом с огородом, а дальше по косогору деревня. Один из ребят огородом подкрался к дому. Мы даже видели, как он долго ждал, потом в дом вошел, потом с крыльца нам махал, чтобы мы шли к нему.
Здесь не было немцев, меня на печку положили, хозяйка картошки сварила, все ели. Тёплая, ласковая мама-печка разморила меня. Хозяйка очистила и подала мне три горячих картофельки, посыпанных крупной солью. Шепнула:
- Лежи-лежи! Ребятки уйдут, я тебе горячей водички нагрею, найдётся во что тебя переодеть, бедная ты моя...
А мне бы сейчас только уснуть на этой печке. Пусть ребята сидят там, отдыхают. Да я уже и сплю....
Вдруг мама распахивает дверь и страшно кричит мне в ухо - Беги! Я открываю глаза, в распахнутых дверях стоит хозяйка, из её рта истошный крик - Немцы!! А с улицы доносится нарастающий гул моторов приближающихся автомашин.
Когда немцы стали стрелять из автоматов по последним выбегавшим из дома ребятам, я уже бежала огородом к лесу, за мной бежали ребята. Не помню, как спрыгнула с печки, и первая выбежала из дома. Откуда взялись такие у меня силы?
Двух человек убили...
А дальше уже ничего не соображала. Было сплошное везение. Где шла, как шла - ничего не помню. И бежала, и ползла, то ли днём, то ли ночью. Главное, скорей вперёд, туда, где слышно что наши стреляют.
Вдруг свалилась в окоп. Это были уже наши. Меня спрашивают -Ты кто?! А я смеюсь и плачу, опять плачу и смеюсь, и ни слова сказать не могу.
- Сняли с моей головы портянку и полотенце, сняли телогрейку, а у меня спина голая - сопрела, рассыпалась гимнастёрка. Привели в штаб. Оказывается, это была моя часть. Повезло.
--------------------
Ксения Георгиевна Авдеенко.
Барнаул, 1-я горбольница, старшая операционная сестра.
ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ!