ЗЕНОН И КОРМЧИЙ
Зенон из Кития медленно прохаживался в ожидании учеников между двумя рядами мраморных колонн прекрасной стои, красующейся на самом краю агоры. В просветы между колонн проникал солнечный свет, но под крышей стои было много тени, и Зенон не страдал от жары. Вдали виднелись горы, поросшие оливами, дающими прекрасное масло, и сад Эпикура, который, по слухам, был самым красивым садом в Афинах.
В задумчивости Зенон жевал зелёную фигу и пытался постичь, почему другие люди предпочитают фиги спелые. Не означает ли их пристрастие просто зависимости от общего мнения? «Если природа, - рассуждал он, - сначала рождает на свет фиги зелёными, значит, отдаёт предпочтение именно им, охраняя разум от разрушения. Ведь представление о том, что такое фига, возникает непоколебимым только тогда, когда плод ещё цел и твёрд. Тогда окраска его равномерна, и он не лопается на стороне солнца, нарушая свою структуру. Созрев же, фига утрачивает свою определённость и общие признаки. Ведь даже сладкий вкус, привлекающий других людей, распределяется по разные стороны плода не одинаково, не говоря о том, что наиболее спелая половина плода источает много сока и начинает бродить, подобно молодому вину, а плоть её заменяется семенами, застревающими между зубов.
Следовательно, у спелой фиги появляются ложные признаки общего, что способствует нарушению гармонии между представлением о фиге и её свойствами»
- Так же и люди, - размышлял далее Зенон. – Сначала все рождаются одинаково голыми, у всех младенцев зубы появляются в одно и то же время, также в одно и то же время они встают на ноги. Но как только они вырастают и начинают одеваться в одежды, заведенный порядок нарушается – у кого-то начинают выпадать зубы, тогда как у другого они крепкие до самой старости, кто-то прекрасно бегает, соревнуясь, а кто-то опирается на палку, кто-то нищ, а кто-то богат, кто-то раб, а кто-то хозяин. И вновь общее обрастает ложным. Уметь предугадать свою судьбу и устоять от рока можно только одним – быть независимым, идти навстречу потребности души. Это дано не многим.
- Зенон, - вдруг услышал мудрец, - я с трудом узнал тебя! Ты похудел ещё больше, череп твой вытянулся и стал совсем лысым, а шея искривилась ещё больше. Единственное, что осталось прежним, это твой непримиримо хмурый взгляд. Вот ты выглядишь нелюдимым, Зенон, а место для речей выбрал на агоре. Почему?
- Кто ты, незнакомец?
- Напрасно ты называешь меня незнакомцем. Приглядись получше. Я – Кифон, кормчий твоего корабля, что разбился под Сиракузами. Я долго добирался до Афин, чтобы увидеть тебя, потому что много был о тебе наслышан. Говорят, ты ушёл от киников. Почему?
- Мне надоело их бесстыдство.
- Да, да. Я слышал, ты стал добродетельным и учишь познанию самого себя. Я хотел бы поучиться у тебя и тоже стать стоиком.
- Кифон, стоиком может стать только человек мужественный, разумный и справедливый, человек, который умеет отличить добро от зла и у которого слова не расходятся с делом. Хватит ли у тебя сил постичь всё это?
- Конечно, Зенон! И ещё я хочу быть твоим другом. Как ты себе представляешь друга?
- ДРУГ – это ДРУГой Я.
- Подожди, подожди, Зенон. Дай сообразить. Другой Я. Разве это возможно?
- Вот видишь? У тебя хромает логика, а ведь только что ты спрашивал, почему я нелюдим.
- Я охотно поучусь у тебя твоей логике. Но друг…Ты говоришь, что он должен быть точно таким, как ты сам? Не означает ли это, что и желания у него должны быть такие же, как у тебя?
- Конечно, - ответил Зенон.
- Тогда то, что ты называешь своим отражением, тоже захочет увидеть своё отражение. Зенон, но если много-много зеркал поставить особым образом, чтобы в них отражалась одна фигура, то по мере удаления фигуры становятся всё меньше и меньше, пока последняя не превратится в ничто. Означает ли это, что та, последняя фигура будет так же умна и сильна, как ты?
- Кифон, - Зенон протянул ему зелёную фигу, - не хочешь ли отведать этот плод? Смотри, из года в год на этом дереве родятся одинаковые фиги, и им нет конца, даже если каждую из них ты вздумаешь рассматривать в свою хитроумную систему зеркал. Реальность – это то, что ты держишь в руке.
- Ты меня совсем запутал, Зенон. Зачем мне эта зелёная фига, жёсткая, как скорлупа ореха, если я могу дождаться её созревания и получить удовольствие от её вкуса? Она будет вкусна и всё также реальна.
- Но, Кифон, даже ожидание созревания говорит о том, что ты склонен к наслаждению. А это порок. Такой же, как страх и вожделение. Мудрец же, повинуясь сдержанности и независимости духа, приумножает свою добродетель и укрепляет здравомыслие. Поэтому всякий мудрец счастлив и полон достоинств.
- Ты, как всегда, прав, Зенон. Но одна история не даёт мне покоя…
- Какая?
- Ты помнишь, Зенон, ту бурю, в которую мы с тобой попали много лет назад? Волны захлёстывали нас с головой, а ветер сломал мачту и порвал косой парус, который я смастерил из шкуры буйвола. Наш корабль вздымался на волны и нырял с их высоты в бездну, пока одна из амфор не вылетела из трюма. Как ты думаешь, Зенон, что тогда мелькнуло у меня в голове?
- Наверное, ты стал молить богов о спасении.
- Своим предположением ты крадёшь у меня право быть мужественным – ведь тогда, что бы ни случилось, я возложил бы на них всю ответственность за дальнейшее. Я попробовал угадать, чем наполнена эта амфора, готовая разбиться. « Если маслом, - сказал я себе, - мы погибнем быстро и бесследно, скользнув беспрепятственно с палубы в пучину, не в силах сопротивляться скольжению. Если же это вино, то каждый из нас успел бы глотнуть его вместе с морской водой и подкрепить свои силы.» Но и здесь я не обратился к богам, потому что мне пришла в голову мысль поскорее избавиться от всех этих амфор, чтобы облегчить корабль, и я принялся выбрасывать их за борт. Так мы смогли бы продержаться ещё немного на плаву, управляя оставшимся парусом. Но ты стал кричать на меня, говоря, что буря, какая бы она ни была, всё равно кончится, а потеря груза разорит тебя. Это отвлекло меня от управления кораблём, и его понесло на ту коварную гребенчатую скалу, что под Сиракузами. Ты помнишь тот ужасный треск, когда корабль врезался в неё? Последнее, что я помню, это то, что меня выбросило в море по другую от тебя сторону скалы.
Я плыл, задыхаясь и путаясь в одеждах, преодолевая эти ужасные тёмно-зелёные валы волн, оскалившиеся на меня, как пасть акулы. В себя я пришёл на берегу недалеко от дороги, ведущей в каменоломню. А как спасся ты, Зенон?
- Я попал в воду в тот самый момент, когда корпус корабля раскололся на куски и пошёл с его останками ко дну. Но тут вдруг, словно какая-то божественная рука, вынесла меня на поверхность. Вокруг меня было так много масла, поднимающегося со дна моря, что даже если бы я захотел утонуть, меня всё равно бы подняло на поверхность. И я возблагодарил богов за то, что ты не успел выбросить все амфоры прежде, чем мы достигли скалы. Меня долго носило по морю на обломке палубы, пока какие-то рыбаки не протянули мне руку из своей лодки. И я снова возблагодарил богов.
- Если я тебя правильно понял, Зенон, не сам ты, а судьба спасла тебе жизнь.
- Это не совсем так. Я остался жив потому, что мне это было суждено.
- Ну а рыбаки? Сколько ты им заплатил за спасение?
- Я не стал этого делать, хотя в моём кармане оставалась одна драхма. Если бы я её отдал, я украл бы у рыбаков ощущение, что они поступили добродетельно, и тем лишил бы их счастья осознавать это.
- Но справедливость, Зенон! Ведь они спасли тебя от вечного скитания по волнам.
- О какой справедливости говоришь ты? Подумай, Кифон. Их лодка была полна рыбы, которую они намеревались продать на берегу. Стало быть, им достались бы деньги за улов и моя драхма в придачу. Я же, не имея прав на эту рыбу, лишился бы единственной драхмы, на которую мог купить на берегу кусок хлеба, не попрошайничая и соблюдая своё достоинство.
- Как же ты мудр, Зенон, и тем счастлив! Я непременно должен пройти твою школу. Но что это ( ты слышишь?) кричат люди, которые бегут из сада Эпикура? Они тоже что-то кричат о счастье.