«Физика, спаси меня от метафизики»
Исаак Ньютон
В отличие от миниатюристов Герата, стремившись к слепоте, чтобы видеть только зрением истинным – умозрением (а у Кемаледдина Бехзада была даже игла, которой он себя ослепил), Борхес с юности боялся слепоты. Может быть, и с детства, но, думаю, это не так. Тогда у него были фобии иного рода. Создатели российского фильма о писателе из цикла «ЖЗЛ» реконструируют его детство, при этом маленький актер в очках. Но на детских фотографиях Хорхе всегда без них.
Отец Борхеса был юристом, широко образованным человеком, мечтал стать писателем. Дома была роскошная библиотека на многих языка мира, на некоторых из них говорили и предки будущего писателя.
В очерке «Борхес и сателлиты» Евгений Сельц воспроизводит фрагмент интервью Борхеса, которое он дал в апреле 1980 года американскому поэту и издателю Даниэлю Борну.
«Я мало знаю о современной жизни, - говорил он. – Я не читаю газет, не люблю политику и политиков, не принадлежу ни к одной из сторон. Я живу частной жизнью, стараюсь избегать фотографий и рекламы. Мой отец, кстати, придерживался той же идеи. «Я хочу быть уэллсовским человеком-невидимкой. Я таковым себя чувствовал, когда приезжал в Рио-де-Жанейро, где никто не знал моего имени. Увы, известность настигла меня и я ничего не могу с этим поделать…»
Борхес утверждал, что в нем текла баскская, андалузская, английская, португальская, норманнская и, скорее всего, еврейская кровь. Дома говорили по-испански и по-английски. С детства Хорхе Луис все время просиживал в чреве Библиотеки, забытый всеми и сам ни в ком не нуждаясь.
Ему казалось, что Библиотека, предоставившая ему свое лоно, как вторая мать, если быть верным и никогда ей не изменять с миром, будет его вечно охранять, страховать от ошибок. Но однажды его слепота мудреца и визионера должна была дать сбой.
Первый рассказ «Роковое забрало» он написал в возрасте шести лет по-испански и это было подражание Сервантесу, история про бродячего рыцаря. Так стал реализовывать свою рано открывшуюся страсть и ожидания семьи, в которой было принято возлагать надежды на то, что сын будет писать за ослепшего отца.
В возрасте девяти лет он написал еще несколько сочинений. В десять он перевел сказку Оскара Уайльда «Счастливый принц».
Примерно в это же время его начинают посещать страхи и темные фантазии. Хоть он потом и смирился с тем, что Борхеса будет два (этот же мотив потом повторит Памук в главе «Два Орхана» в нобелевской книге «Стамбул. Город воспоминаний»), тогда возможность увидеть другого «его» очень пугала.
Раздвоение Борхеса произойдет и в его восприятии читателями – тут амплитуда раскачана: от поклонения великому, желания служить ему, развивать его творческие методы, до полного отторжения от «нерукопожатного».
***
В школу он пошел поздно и начал обучение с четвертого класса. С того времени он стал ненавидеть и бояться зеркал. Позже в рассказе «Тлён, Укбар, Орбис Терциус» он вспоминает о том, как однажды вечером к нему пришел Адольфо Бьой Касарес и за ними из коридора наблюдало зеркало. Они обсуждали идею для одного рассказа Борхеса, и тогда Касарес процитировал одного из ересиархов Укбара, который считал что «зеркала и совокупления отвратительны, ибо умножают количество людей».
Словом, сама идея копирования претила Борхесу. Все, что он потом видел глазами в реальности или умозрением, лишь доказывало, что он был прав и все уже постиг в бумажном оригинале, которое находило лишь отражение.
Все должно было быть только оригинальным, уникальным, и даже горсть песка, взятая в его ладонь и высыпанная в другом месте, уже навсегда меняла Сахару.
***
Когда болезнь глаз отца стала прогрессировать, семейство Борхесов едет на каникулы в Женеву летом 1914 года. Начинается война, и Борхесы отрезаны от родины. Совсем рядом, в бельгийском Икселе, рождается младший соотечественник Борхеса, и его семья тоже спасается от войны.
А пока Хорхе посещает колледж Жана Кальвина и там уже носит очки. Временами он их снимает ради того, чтобы сфотографироваться с товарищами, и на более поздних фотографиях тоже.
Здесь он уже похож одновременно на слепого волка, слепого же Гомера и Тиресия. В ракурсах, где он разворачивает лицо вверх, видно, что он кожей как радарами настраивается чувствовать не только его тепло, но и верхние миры.
Он высок, широкоплеч, плотного телосложения, но язык его тела выдает его неуверенность. Это отчуждение от сверстников сидело в нем со школы, где над ним часто надсмехались одноклассники. Совсем иначе он будет смотреться потом с коллегами и друзьями по литературному цеху. Хотя образ его всегда будет лишен самодовольства.
В 1918 году он переезжает в Испанию, где присоединяется к ультраистам, исповедовавшим авангардные принципы поэзии. 31 декабря 1919 года в журнале «Греция» печатается первое стихотворение Борхеса. Он увлекается кинематографом, но его не привлекают фильмы с эротическим содержанием, он пренебрегает лентами с участием Марлен Дитрих. Эротика связывала с телесностью, чувствами, опять же деторождением и очень мешала умозрению. Дети у него, как и Кортасара, не появились.
Борхес говорил в интервью, то, что он с родителями и сестрой Норой задержались в Европе, позволило ему по возвращении в Аргентину лучше разглядеть свою родину. В 1921 году он становится эмигрантом на родину, которую уже подзабыл, поскольку покинул ее в пятнадцать лет. То есть, если верить его словам, он Швейцарии был очень благодарен не столько за французский язык, превосходное образование, а за то, что она помогла ему выйти за аргентинские границы и снова их пересечь. Для носителя аргентинской идентичности это было важным обстоятельством, он по-настоящему почувствовал то, что и миллионы его соотечественников, когда сели на пароходы в Италии, Германии, Франции, Испании, Португалии, чтобы пересечь океан.
Возможно, именно хроническая боязнь слепоты, а потом и надвигающаяся слепота и заставляла Борхеса начать создавать свой миф об Аргентине: искать прошлое, иллюзии, призраки, а не регистрировать существующий мир. В этом была и охранительная функция его литературы: в конце концов, стоит ли так тратиться на реальность, которая все равно исчезнет, а его миф останется.
Жанр статьи он выводит за поле науки, полностью подчиняет своим художественным задачам. Донесение, репортаж он отрывает от делопроизводства и журналистики. Отныне они служат созданию магического реализма.
Разумеется, не только слепота этому причина, но и сама доколумбовская Америка: с ее одухотворенностью, вибрациями, веществами, придавленная, почти уничтоженная, которая где уж точно не сдается и хлещет по-кортасаровскому определению «метафизическими реками» – так это только ночами или в сумеречном сознании тех, кто ее видит и чувствует.
***
1938 год для Борхеса стал определяющим. То ли в глубоком раздумье, то ли сослепу он наскочил на закрытую дверь, поднимаясь по лестнице районной библиотеки, где работал, чтобы прокормить семью после смерти отца.
Разбивает голову, начинается заражение крови, сепсис, и Борхес впервые в возрасте тридцати девяти лет проходит свою инициацию, погрузившись в состояние между жизнью и смертью. Настоящей инициации так и не произошло.
Этот опыт он переносит в свой рассказ «Юг», где снова подтверждает свое кредо: он ненавидит телесность, которая унижает его, делает беспомощным.
«Мне сделали операцию, я боялся, что потерял способность думать», - говорит он в интервью, рассказывая о том, как он чуть не умер. Для него думать – это значит, жить. Кажется, его метафизика полностью лишена чувств, она насквозь рациональна. Чтобы проверить свои интеллектуальные способности, он пишет рассказ «Пьер Менар», снова, как и в детстве, призывая на помощь Сервантеса. Тут появляется одна из главных тем его творчества – Текст как Абсолют, как Эйдос, и Писатель как его Ретранслятор. В сущности, для Борхеса текст это часть материи, физического мира, а потому его можно открывать как закон параллельно.
Поскольку он уже подозревает, что не герой, как его предки, отстоявшие независимость Аргентины, а только их «оруженосец», «летописец», регистратор их подвигов, он сознательно доламывает в себе маскулинность, мачизм. Вся его физическая сущность уходит в зрение.
Этому cтремлению активно помогает его мать, предчувствуя его будущую беспомощность, где ни одна женщина, конечно же, не сравнится с ней по готовности служить. Леонор Асеведо Суарес, кажется, с одинаковой силой любила и мужа, и сына, и их любовь к книге как будто сделала их для Леонор их одним целым. Себе же она отвела, по ее словам, скромную роль помощницы. С сыном она не разлучалась вплоть до самой смерти в возрасте девяноста девяти лет в 1975 году. И тогда ее сын уже получает не вожделенную свободу, ибо он уже ее не хочет, он прогорел, ему нужна женщина-поводырь и он ее найдет. Но это будет чуть позже.
В августе 1944 года он встречает писательницу, переводчицу Эстелу Канто в гостях у Касареса и Сильвины Окампо. Поначалу он не обращает на нее внимания как на женщину, хотя она была очень привлекательной, чувственной (судя по их общей фотографии, где как бы влюбленные сидят на парапете ). Как утверждали потом свидетели, в планах Эстелы не было завязывать романтические отношения с интеллектуалом. У нее был уже опыт платной танцовщицы, возможно, со всеми вытекающими. Словом, у Эстелы было уже «прошлое». Их любовь к Бернарду Шоу что-то сдвигает в них, Борхес пишет ей любовные письма, которые она опубликовала в 1989 году, еще при его жизни.
Леонор категорически против их брака, видимо, ее репутация может повредить ее «мальчику», но Борхес предлагает Эстеле пожениться.
Первая настоящая влюбленность ( подумать только, ему уже сорок пять лет), заканчивается разрывом. Спустя восемь лет они расстаются, а итогом их встречи становится рассказ «Алеф». В 1967 году Борхес женится на овдовевшей подруге его юности Эльзе Эстете Мильан, через три года супруги расстались. Леонор снова торжествует. Ее слепой мальчик принадлежит только ей.
***
Любовная история с Эстелой Канто накладывается на приход в 1946 году к власти Перона. Борхес отказывается присягать на верность, и его снимают с должности и назначили инспектором, отвечающим за качеством мяса птицы на рынке. В его реконструкцию мира вторгается самая настоящая реальность, которую он не знает. Вокруг – не идальго, не гаучо, а члены фашистской организации. Метафизика от физики уже не спасает. «Мир, к сожалению, реален», - грустно сказал он годы спустя. Думаю, что это обстоятельство внесло и в без того сложно детерминированное состояние Борхеса еще один доминантсептаккорд. Можно только представить, с какими глазами он приходил на свидание к Эстеле. Он – блестящий интеллектуал, руки которого были уже запачканы не чернилами, а кровью куриц.
К этому же времени относится их встреча с Кортасаром. Его первый рассказ «Захваченный дом» был напечатан в то же 1946 году в журнале Los anales de Buenos Aires, издаваемом Борхесом, которого молодой писатель считал своим наставником, хотя идеологически был в другом лагере, склоняясь к левым убеждениям. Правда, пережившим довольно болезненный разрыв с Фиделем после его перехода к диктатуре.
Мотив вторжения был близок и Борхесу. Но и тут не все так однозначно: Борхес, человек с «волшебной горы», должен по идее менять систему координат и явно политизироваться. При постоянной нестабильности аргентинского политического поля и хунтах разного толка, странно, что Борхес не почувствовал в себе инвазии раньше. Ведь фашисты оккупировали Аргентину еще до начала Второй мировой войны.
Если даже рассуждать в парадигме его ценностей и любви к умозрительному, то для него это была отчасти шахматная партия – «свои» и «чужие», без идеологических маркеров. И пусть бы оно так и оставалось, но Борхес рискнул играть по-взрослому, но не потянул. Мы снова вспоминаем, что он был не герой, не мачо.
Очень поздно он осуждает фашизм, написав в 1946 году рассказ «Немецкий реквием», где он пишет о том, что после Второй мировой войны большое количество нацистов переехали в Аргентину.
Он думает, что смотрится в этой новой борьбе убедительно.
Тем более что в 1969 году аргентинский режиссер Уго Сантьяго (потом он переедет во Францию) снимает ленту «Вторжение» по рассказу Борхеса и Адольфо Бьой Касареса (чей роман «Дневник войны со свиньями» тоже строится на мотиве психологической интервенции, которую можно интерпретировать как внезапное умопомрачение всего города, где объявляется война старикам).
Борхес делает одного из своих героев Сопротивления во «Вторжении» слепым. Притчевость фильма позволяет зрителю не опознать в борце с захватчиками слепого, которого также убивают, как и всю команду.
Вы не увидели пистолет…
Нет. Я был слепой
Он действует вместе со всеми и у него совсем нет никаких поблажек.
А условность конфликта позволяет надеть на врагов светлые и темные плащи. Какое сердце билось под ними – перонистов, троцкистов, коммунистов – этого создатели фильма не сказали. Между тем он и Бьой наделяет каждого героя судьбой, но не идеологией.
В начале «Вторжения» в доме супружеской пары, вставшей на борьбу, на книжной полке есть книга Борхеса «Делатель». Маленький такой значок, намекающий на то, что здесь будет о действие, борьба, деяние, которое нужно совершить даже если ты, скорее всего, проиграешь.
Примечательно, что Кортасар в 1963 году уже издал свой легендарный роман, поэтому Сантьяго цитирует и его: убийца идет навстречу слепому герою по черно-белой плитке, уложенной классиками.
Фильм Сантьяго предваряют титры, рассказывающие о том, что в 1978 году, во время военной диктатуры в Аргентине, восемь рулонов оригинальных негативов пленки «Invasion», были похищены из лаборатории «Alex» в Буэнос-Айресе. После 21 года усилий Пьер-Андре Бутана и других друзей из Франции и Аргентины позволили восстановить полную копию негатива фильма. Источником этой копии послужили четыре рулона оригинальных негативов, восемь рулонов интернегативов, двух старых 35миллиметровых копий позитивов. Это первая реставрация, выполненная в 1999 году, то есть спустя тридцать лет после создания фильма.
Во «Вторжении» город Аквилея осажден захватчиками, которые пытаются провезти и установить на городском стадионе радиопередатчик для координации атак. В Аргентине города с таким названием нет, зато Аквилея была в древности, ее звали «Вторым Римом». Это был большой и знаменитый город в Северной Италии, в стране венетов. И был основан римлянами в 183-181 гг. до н.э. для удержания венетов и как оплот против натиска кельтских, иллирийских и истрийских племен. И мы снова наблюдаем склонность латиноамериканской литературы к притчевости, обращению ко всему человечеству и внеисторичности повествования.
А в Аквилее небольшая группа людей, которым небезразлично будущее их города, встает на его защиту. Руководитель группы сопротивления Дон Порфирио пытается лучше организовать оборону города. Молодые люди сомневаются в необходимости сопротивления до тех пор, пока угроза не становится слишком явной и не погибает почти в полном составе вся первая группа пассионариев.
В фильме звучит милонга «Мануэль Флорес», которую исполняет закадровый голос Борхеса.
Мануэль Флорес умрет
Это обычное дело
Умирать – обычай
Что известен людям
Завтра меня встретит пуля
И с пулей забвение
Как сказал всезнающий Мерлин
Умереть, чтобы родиться
И все же я не смогу
Проститься с жизнью
Ведь она так привычна
Так сладка и так знакома
Вижу на заре свою руку
Вижу на руке вены
С удивлением смотрю,
Словно они чужие.
Сколько всего эти глаза
На своем пути видели!
И кто знает, увидят ли они
Как меня потом Христос осудит…
Слова этой милонги также вносят мотив зрения глазами и умозрения. Персонаж, который ее исполняет голосом Борхеса, не увидел своей негероической смерти. Он предвидел свою героическую смерть от четырех пуль, но гибнет как предатель.
А Борхес в образе слепого героя дает нам понять, что слепота не может быть причиной трусости, слабости и заблуждений.
***
Евгений Сельц приводит и другую цитату из интервью Борхеса аргентинскому журналисту и прозаику Фернандо Соррентино. Он издал книгу «Семь бесед с Хорхе Луисом Борхесом» (Siete conversaciones con Jorge Luis Borges, 1974). В одной из этих бесед Борхес блестяще определяет два ключевых феномена, оказавших самое кардинальное влияние на жизнь человечества в XX веке: русскую революцию и немецкий народ.
Вот что он говорит: «Нам виделось в русской революции начало мира между людьми. Мой отец был анархистом, приверженцем Спенсера, читателем "Индивида против государства", и я помню, как однажды во время долгих летних каникул в Монтевидео отец советовал мне запомнить множество вещей, поскольку они вот-вот исчезнут, а мне нужно будет рассказать своим детям и внукам - а у меня не оказалось ни детей, ни внуков, - что мне удалось застать их. Он обращал мое внимание на казармы, знамена, пестрые карты, на которых для каждого государства был свой цвет, на скотобойни, церкви, священников, дома терпимости, поскольку все это исчезнет, когда мир станет единым и различия сотрутся. До сих пор пророчество не сбылось, но я жду, что скоро сбудется. Но, повторяю, в русской революции я видел начало мира для всех, событие, ничего общего не имеющее с советским империализмом нашего времени».
Левая повестка умерла в нем в самом зародыше. В отличие от Кортасара, который за нее пытался бороться, пережив тяжелое разочарование, когда он стал вынужденным предателем народа Кубы.
***
Зрение Борхеса начинает слабеть. Врачи запрещают ему читать при плохом освещении. Разумеется, он нарушает запрет. Однажды в трамвае, читая книгу, когда вагон выехал из туннеля, Борхес обнаружил, что его глаза различают лишь желтую дымку. В 1945 году он понял, что не может ни читать, ни писать.
Как вспоминает Кодама: «С тех пор кто-то должен был ему читать. Многие ему помогали. Но самую большую помощь и влияние на его работу оказала его мать. Она и Национальная библиотека. Его сотрудники и ученики тоже ему помогали. Они все ему читали. Он был всегда окружен людьми».
***
Чилийский поэт, коммунист, певец Виктор Хара был убит на стадионе «Чили», который позже превратят в концлагерь 15 сентября 1973 года. Когда слепой Борхес приехал в Сантьяго получать степень почетного доктора университета, он по дороге встретил Пиночета и пожал ему руку. Он сразу осознал свою ошибку и понял, что никогда не получит Нобелевскую премию, в которой управляют «леваки».
Трудно сказать, что мучила ли Борхеса совесть за то, что он в случае с фашизмом прозрел слишком поздно, когда Фучик уже три года был повешен, сразу после начала Второй мировой был арестован Йозеф Чапек… В 1942 году фашистская охранка пытала греческого патриота Манолиса Глезоса.
Очевидно одно, что он понимал: что к поддержке фашистского режима Пиночета его слепота не относилась.
***
Так проходит еще десять лет, и в 1955 году режим Перона пал. Для Борхеса это было концом кошмара. Про его адептов он однажды иронично скажет: «Перонисты – они не хорошие, и не плохие. Они неисправимые».
При содействии Виктории Окампо его назначают директором Национальной библиотеки Аргентины с миллионом единиц хранения. Два его предшественника тоже были слепыми. «Слава и слепота пришли ко мне одновременно» - эта легендарная фраза была произнесена словно для эпитафии.
***
После смерти матери он встречает Марию Кодаму. Вообще-то они встречались ранее, когда он мог еще видеть. Она молодой студенткой приходила на его лекции. Кодама стала его гражданской женой, спутницей в путешествиях, а позже директором его фонда, в ее речи и интонациях слышится его язык и пунктуация.
Сохранилась трогательная фотография, где мы видим молодую гибкую зрячую Кодаму, которую ведет по улице Буэнос-Айреса слепой старец-поводырь. Эта фотография рождает во мне амбивалентные чувства, потому что эти двое хоть были и необходимы другу другу («Мы, Мария Кодама и я, с удивлением и радостью делили наши находки – звуки, языки, сумерки, города, сады, людей» ).
***
Вместе они посещают Стамбул, всего три дня и Борхес снова доказывает, что пока он пишет миф, упускает историю. Мало того, он выдает две страницы откровенной лжи.
Он снимает верхний туристический слой, наслаждается впечатлениями от Босфора, бухты Золотой Рог и на фон, приятным языком, который для него звучит как "смягченный немецкий".
Он говорит, что "мы" ( люди европейской культуры и европейского исхода -при .В.О. ) "представляем себе жестокую страну: это знание восходит к Крестовым походам - наиболее жестокому начинанию, отмеченному в истории, и при этом до сих пор не разоблаченному. Если подумать, то христианская ненависть была ничуть не меньше столь же фанатичной ненависти ислама. На Западе великие турки-османы до сих пор остаются безымянными. Единственное дошедшее до нас имя - это Сулейман Великолепный".
Странно, что для такого начитанного человека, Борхес говорит лишь о покорении Константинополя. И для Запада турки не были безымянными. Вена пережила две турецкие осады в 1529 и 1683, турки были известны в Венеции и на Родосе, когда в 1522 году изгнали с острова рыцарей-госпитальеров. Западу хорошо была известна резня на Хиосе 11 апреля 1822 года, и трагическая судьба христианских народов в Османской империи... Имена Абдула Гамида I, II не сходили с передовиц европейской прессы. А армяне появились в Аргентине уже в 1890е, во времена гамидовских погромов, а ведь тогда геноцид еще не вошел в острую фазу. Кстати, в горах Аргентины есть населенный пункт Армения.
Поэтому вовсе не случайно Борхес поддержал Пиночета. Советом Рене Декарта, высказанного в "Рассуждении о методе" "...если слишком интересоваться делами минувших веков, рано или поздно непременно утратишь понимание настоящего" Борхес не воспользовался.
На Кодаме он женится только 26 апреля 1986 года перед самой смертью, исключительно потому что она должна была стать наследницей его великого архива и правообладателем.
4 июня он умирает в возрасте 86 лет от рака печени, эмфиземы легких и Слепоты.