XCI. Посланник без послания
Арамис вновь сидел в своем кабинете в Мадриде, собираясь написать письмо Атосу. Он раздумывал над тем, с чего начать, чтобы не подчёркивать своего участия в спасении друга. В этот момент двери отворились и вошел Базель.
— Монсеньор, прибыл голубь от дю Шанте, но на его лапке нет никакого послания.
— В самом деле? — удивился Арамис. — Выходит, что он потерял своё послание?
— Невозможно, монсеньор, — ответил Базель. — Свои послания дю Шанте всегда привязывал очень прочной ниткой, делая пять витков, и закреплял несколькими узлами.
— В таком случае, этот голубь вырвался на свободу помимо намерения дю Шанте, — согласился Арамис. — Сколько голубей оставалось у него, Базен?
— Ещё один, кроме этого, монсеньор, — ответил Базен.
— В таком случае, если вскоре прибудет и второй голубь, следовательно, на дю Шанте совершено нападение и клетки разбиты, — сказал Арамис обеспокоенно. — Благодарю, Базен, если прибудет второй голубь, немедленно сообщи мне об этом.
После ухода Базена Арамис погрузился в раздумье.
«Итак, дю Шанте, по-видимому, схвачен. Ну он не так уж много знает. Впрочем, я не давал ему никаких особенных поручений, кроме того, чтобы удержать д’Артаньяна от активных действий в случае большого количества шпионов вблизи острова. Что ж, будем ждать развития событий».
После этого Арамис вернулся к своему размышлению над текстом письма к Атосу.
Через час Базен зашел, чтобы сообщить Арамису о том, что второй голубь также прилетел, и также без какой-либо записки.
— Что ж, Базен, агент дю Шанте великолепно себя проявил, мне бы было жаль лишиться такого помощника, но мы не будем подвергать себя чрезвычайной опасности ради его спасения. Последняя поездка во Францию чуть было не обошлась мне чрезвычайно дорого. Мы поступим иначе. Я намереваюсь легализовать своё пребывание во Франции, защитившись дипломатической неприкосновенностью. Для этого мне придётся поближе познакомиться с Карлом II Испанским. Я уже планировал это сделать, но придётся немного ускорить события. Базен, ты должен в ближайшее время скупить земли, прилегающие к этому замку. Я намереваюсь преобразовать этот маркизат в герцогство и записать на своё имя. Я полагаю, мне следует стать испанским грандом как можно быстрее. Денег и связей у меня достаточно. Отныне я буду называться герцог д’Аламеда.
Базен поклонился и вышел.
XCII. Нерешительность
Филипп, разумеется, понимал, что, заняв место Короля, он приобретет не только мать и брат, но и других членов семьи, включая супругу. Если обычное общение он представлял себе по прочитанным книгам, то общению с супругой его никто не обучал. Между тем, Король был женат уже не первый год, кроме того, как было известно Филиппу, имел также любовницу – мадемуазель да Лавальер. В отношении мадемуазель Филипп дал себе обещание расстаться, подыскать повод к расставанию – было не самой большой проблемой среди возникших проблем общения с представительницами прекрасного пола.
Он понимал, что оттягивать общение с супругой он может несколько дней, что не вызовет никаких подозрений, поскольку Людовик в последнее время не баловал Марию-Терезию своими визитами. Поразмыслив, Филипп решил начать с дела, которое ему казалось более простым, поэтому он отправился нанести визит Луизе с целью объявить ей о разрыве.
Поскольку Филипп уже знал и о месте, и о обычном времени, когда Людовик являлся к Луизе, но решил использовать этот способ свидания для того, чтобы объявить мадемуазель де Лавальер о своём решении прервать близкие отношения.
Он постучал тростью в двери мадемуазель точно таким же способом, которым накануне, не догадываясь о его присутствии в кустах аллеи, стучал в эти же двери этой же тростью Людовик.
— Ваше Величество, входите! — сказала Луиза, отворяя двери.
— Добрый вечер, мадемуазель, — ответил Филипп. — В прошлый раз наша встреча не состоялась, и я вижу в этом знак судьбы.
— Ваше Величество, я чрезвычайно сожалею, что не была в состоянии скрасить ваше одиночество в тот вечер, о котором вы говорите, — произнесла Луиза покорно. — Я надеюсь, что сегодняшний вечер позволит мне загладить то неприятное впечатление, произведенное на вас, виновницей которого является мой непостоянный характер и некоторые неприятные известия, полученные мной накануне.
— Вы не должны винить себя ни в чём, сударыня, — возразил Филипп. — Вероятно, это Господь, управляющий нашей жизнью, даёт нам знак о том, что наша связь не одобряется им, — добавил Филипп, пытаясь проложить логический мостик к необходимости расстаться как можно мягче.
— Божественный промысел, который связал наши судьбы в одну, не может осуждать Ваше Величество, поскольку в своём королевстве вы всегда правы, какое бы решение вы ни приняли в отношении того, кто заслуживает вашего внимания, когда и в какой степени, — ответила Луиза. — Что же касается осуждения моих поступков, я всё о себе знаю, и не ищу себе оправданий. Я лишь надеюсь, что в тот миг, когда Ваше Величество решит, что мадемуазель де Лавальер ему наскучила, я немедленно отравлюсь в монастырь и посвящу всю свою жизнь молитвам. Я буду молиться, прежде всего за вас, Ваше Величество, и если Всевышний найдёт в своём сердце также крупицу жалости ко мне, если он не простит, но хотя бы поймёт мои поступки, я буду считать себя счастливейшей из смертных. Если же он не простит и не поймёт, я с радостью приму ту судьбу, которую он мне выберет, и надеюсь перенести все кары, которые мне будут назначены как на земле, так и в ином мире.
Филипп впервые встретил такое самоотречение.
— Мадемуазель, вы не должны взваливать нашу общую вину перед Господом на себя одну! — сказал он. — Я не меньше вашего виноват в нашем отступничестве от одной из заповедей Господних и готов за это держать ответ на небесах.
— Ваше Величество, — горячо ответила Луиза, — я рада, что вы смотрите на нашу слабость с позиции нравственности и подчинюсь любому вашему распоряжению!
— Наша дружба, полагаю, оскорбляет двух людей на земле, — продолжил Филипп. — Это, во-первых, Королева, во-вторых, ваш жених.
— Королева, очевидно, имеет множество достоинств передо мной, Ваше Величество, и ваше решение вернуться к ней полностью и отдать своё сердце лишь ей одной я полностью принимаю и одобряю, — с покорностью произнесла Луиза.
— Ваша покорность пугает меня, сударыня! — воскликнул Филипп. — Вы ничего не сказали о вашем женихе. Собираетесь ли вы признать его права на вашу руку и сердце?
— Ваше Величество прекрасно осведомлены о том, что сердце моё отдано лишь вам, — со вздохом ответила Луиза. — То, что отдано одному мужчине на всегда, не может передаваться потом другому.
— Возможно, вы слишком жестоки к вашему жениху? — огорченно сказал Филипп, который искренне надеялся, что несправедливость, совершенную Людовиком по отношению к виконту де Бражелону, можно ещё исправить.
— К несчастью, Ваше Величество, того человека, которого вы упорно называете моим женихом, уже не может волновать вопрос о том, кому я отдала своё сердце. Виконт погиб в сражении, — ответила Луиза, при этих словах в уголках её глаз появились слёзы, которых она устыдилась, не желая показывать Королю, что может испытывать хоть какие-то чувства к другому мужчине, даже если эти чувства – всего лишь детская привязанность.
— Это большое горе! — воскликнул Филипп. — Вы плачете, Луиза, следовательно, вы любили его!
— Эти слёзы – слёзы о жизни человека, который всегда был мне другом, но никогда не был ни женихом, ни возлюбленным, — возразила Луиза. — Я не могу отвечать за то, что он вообразил себе обо мне, но это не мешает мне сожалеть о его потерянной жизни.
— Я разделяю вашу скорбь, сударыня, — искренне сказал Филипп.
— Таким образом, отвергая меня, Ваше Величество не должно думать, что возвращает меня человеку, которому я никогда не принадлежала, и которому уже нет дел до земных треволнений. Но для меня достаточно любой из двух других причин, по которым вы решили отвергнуть меня. Либо я не угодила чем-то Вашему Величеству, а может быть, просто надоела, либо Ваше Величество почувствовало новый прилив любви к Королеве. Любая из этих причин достаточна, но даже если причин для вашего решения нет никаких, я всё равно с благодарностью приму от Вашего Величества любой приказ. Прикажите же мне удалиться в монастырь, и там я рожу ребёнка, которого ношу под сердцем, вашего ребёнка.
— Вы с ума сошли, сударыня! — в ужасе воскликнул Филипп. — Родить ребёнка в монастырских стенах, означает, облечь его на страдания и мучения ещё до рождения!
Филипп вспомнил о своей судьбе, о судьбе принца, рождённого тайком, который всю жизнь провел в неволе, поскольку его царственные родители решили спрятать его от людей. Ребёнок Людовика, племянник Филиппа, не должен повторить его судьбу.
— Сударыня, ваш ребёнок будет рожден, как ему полагается, во дворце, я дам ему титул, и он будет жить счастливой жизнью, я вам это обещаю! — пылко воскликнул Филипп.
— О, не говорите так, Ваше Величество! — воскликнула Луиза. — Вы назвали его моим ребёнком, значит, вы не признаёте его своим! Это ужасно! Я должна уйти в монастырь, если вы отказываетесь от своего ребёнка. Откажитесь от меня тысячу раз, но не отказывайтесь от него, это невинное ещё неродившееся дитя не виновно в нашем грехе!
— Луиза, я всего лишь оговорился, — ответил Филипп, видя, как мучается Луиза. — Разумеется, это – наш общий ребенок. Какого бы пола он ни родился, я обещаю, что его жизнь будет светлой и радостной, я дам ему безмятежную жизнь, которая должна быть дана сыну Короля, — сказал Филипп, думая о том, что если бы его отец, Людовик XIII, точно так же смотрел бы на этот предмет, быть может, он был бы пусть и не король, но вполне счастливый и свободный человек, дворянин, принц.
— Благодарю, Ваше Величество! Благодарю от всего сердца! — воскликнула Луиза.
С этими словами она упала на коленях перед Филиппом, схватила его за руку и припала к его руке губами. Слёзы благодарности и счастья тепли по её щекам и обжигали руку Филиппа.
— Сударыня… — проговорил обескураженный Филипп. — Вы напрасно так терзаете себя. Я прошу вас успокоиться.
С этими словами Филипп ласково обнял Луизу за плечи. Луиза ответила на это объятие, обняв колени Филиппа и припадая головой к его коленям.
Филипп почувствовал незнакомую доселе дрожь во всём теле, по спине его побежали приятные мурашки, аромат волос Луизы вскружил его голову. Он не в силах совладать со своим желанием, погрузил лицо в её волосы и запечатлел на лбу мадемуазель нежный юношеский поцелуй. Неведомая волна чувств окончательно захлестнула его существо, он почувствовал непреодолимое желание ласкать Луизу, ощутил, что это его желание не остаётся безответным и со стороны мадемуазель, после чего он прошептал:
— Луиза, я никогда не знал, что…
— Молчите, государь… — прошептала в ответ мадемуазель де Лавальер и запечатала уста Филиппа своими устами.
На этом месте автор скромно удаляется и приглашает читателей последовать его примеру.
XCIII. Нападение в сумерках
— Послушайте, д’Артаньян! — воскликнул Король, на второй день путешествия. — Я благодарен вам за то, что вы освободили меня от этой ужасной маски и развязали мне руки, однако, я – живой человек! Мне необходимо пройтись, размять свои члены, иначе вы привезёте в крепость не меня, а мой труп. Я хочу есть, наконец, сидя за столом, как человек, а не питаясь этой дрянью, которую вы покупаете для меня в трактире, запивая всё это вином, в то время, когда карета продолжает свой путь и я рискую захлебнуться в любой момент!
— Ваши обиды вполне обоснованы, Ваше Величество, но я не могу позволить вам посещать трактир, — ответил капитан.
— Уж если один ваш помощник справился с тем, чтобы конвоировать меня, и я, как видите, не убежал, то уж вдвоём вы, несомненно, можете не опасаться, что я сбегу, воспользовавшись тем, что вы позволите мне выйти из кареты.
— Но я позволяю это вам с достаточной регулярностью, Ваше Величество! — возразил д’Артаньян. — Вы регулярно совершаете прогулки на природе.
— Я хочу зайти в приличный трактир и поесть приличной еды, чёрт вас забери! — потребовал Король капризным тоном.
— Я скорблю по любому проявлению насилия по отношению к вам, Ваше Величество, которое не является необходимостью, — ответил капитан. — Укажите мне способ удовлетворить ваше требование без риска для вас и для меня, и я сделаю то, что вы просите.
— Сейчас уже довольно темно, — с раздражением сказал Король. — Если настаиваете, я надену эту дурацкую железную маску, чтобы никто не видел и не узнал меня, после чего мы зайдём в первый приличный трактир, который встретим по дороге. Вы снимете нам отдельный номер, и мы закажем в него приличную еду. На обратном пути я также готов надеть эту отвратительную маску.
— Что ж, это здраво! — согласился капитан. — Ближайший трактир будет уже скоро.
Наконец, карета подъехала к трактиру. Д’Артаньян вышел и придержал двери, приглашая Короля последовать его примеру.
Едва лишь Король ступил на землю, к карете стремительно подъехали четверо всадников, которые, очевидно, обогнали её и поджидали в засаде.
— Послушайте, господин д’Артаньян! — обратился к капитану один из всадников. — Позвольте задать вам несколько вопросов относительно вашего узника и относительно цели вашего путешествия!
— Я слушаю вас, любезнейший дю Трабюсон, если я не ошибаюсь. — Ответил капитан. — Простите, но вы не представились, а здесь довольно темно, я могу ошибаться, поскольку узнаю вас лишь по голосу.
В этот момент д’Артаньян услышал щелчки спусковых механизмов четырёх мушкетов, которые держали в обеих руках двое из гвардейцев. Ни один из мушкетов не выстрелил.
— По-видимому, дю Трабюсон, вас не столько интересует мой ответ на ваш вопрос, сколько возможность подстрелить меня как куропатку, — спокойно ответил д’Артаньян. — Господа, отбросьте ваши мушкеты, в этом случае я готов поступить также и скрестить с вами шпаги! В противном случае я буду стрелять.
С этими словами д’Артаньян выхватил из-за пояса два мушкета и навёл их на гвардейцев, пытавшихся убить его.
— Стреляйте же, болваны! — крикнул дю Трабюсон. — Чего вы ждёте?
— Не пытайтесь, — ответил д’Артаньян. — В ваших мушкетах не тот порох, который может помочь вам в ваших дурных манерах общения с мирными путниками. Но я научу вас хорошим манерам. Мушкеты на землю, живо!
В этот момент четвертый всадник, который находился за спинами трех передних, вытащил мушкет из седельной сумки и навёл на Короля.
— Оружие на землю, капитан д’Артаньян! — воскликнул этот всадник. — Иначе я застрелю вашего узника!
— Стреляйте, мадам, — спокойно ответил капитан. — Ваш порох ничуть не лучше пороха ваших друзей.
Всадница хладнокровно навела свой мушкет на Короля и нажала на спусковой курок. Раздался оглушительный выстрел, и Король упал на землю.
— Проклятье! — воскликнул д’Артаньян. — Чёртова баба приберегла щепотку пороха!
С этими словами он подскочил к коню, на котором сидела Оливия де Трабюсон, и наставил шпагу на всадницу.
— Мадам, я не сражаюсь с женщинами, но если обстоятельства вынуждают меня, я сделаю это, поверьте! — сказал он. — Прошу вас бросить оружие и спешиться.
В этот момент дю Трабюсон направил коня прямо на капитана, сбил его с ног и затоптал бы, если бы капитан не успел ловко откатиться в сторону.
— Уходим! — крикнул дю Трабюсон и первым помчался в темноту.
Трое остальных всадников также пришпорили коней, поспешив скрыться в ночи.
Выскочивший из кареты Франсуа, выстрелил вдогонку из двух мушкетов. Один из всадников завалился на бок и через некоторое время свалился с коня.
Франсуа побежал вслед за всадниками, но они скрылись из виду. Тем временем д’Артаньян поспешил подойти к Королю.
— Ваше Величество, простите меня! Я не уберёг вас! — воскликнул капитан.
— Снимите эту дурацкую маску! — услышал он сдавленный голос Короля. — У меня ужасно болит голова. Мне кажется, я ранен.
— Вы живы! — воскликнул д’Артаньян, стремительно подбегая к Королю и снимая с него маску.
Действительно, Король был жив. Оливия выстрелила в голову Короля, надеясь убить его одним выстрелом. По счастью в темноте она не заметила на нём железной маски и стреляла в силуэт. Железная маска приняла пулю на себя, однако, Король получил серьёзный удар в голову. Поскольку внутри маски были мягкие тряпичные прокладки, чтобы не травмировать голову узника, Король не получил никаких ран.
— Проклятая дрянь! — проворчал Король, с ненавистью сдирая с себя маску.
— Не ругайте эту маску, Ваше Величество! — возразил капитан. — Только что она спасла вам жизнь.
Разглядев след от мушкетной пули, Король испугался мысли о том, что могло с ним случиться, если бы на нем не было маски. Однако, он быстро взял себя в руки и заявил:
— Господь хранит меня! Это – доказательство вашей неправоты, капитан!
— Если так, Господь послал на вас своё благословление лишь при условии того, что вы всё же надели эту маску. Поэтому не будем искушать его и в следующий раз также используем её.
— Вы полагаете, что на нас ещё будут совершены нападения? — с тревогой спросил Король.
— Я полагаю, что мы дадим им отпор, — ответил д’Артаньян. — Ну что там с ним, Франсуа?
— Наповал, — ответил де Перрен.
— Дай-ка я взгляну, а ты пока позаботься о Его Величестве, — сказал капитан.
Подойдя к убитому всаднику, он опознал гвардейца де Лорти.
— Господин капитан, — сказал Франсуа. — По счастью в трактире играет громкая музыка и никто внутри не слышал этих двух выстрелов. Я предлагаю покинуть это место и пусть с ним разбираются те, кто его найдут. Мы же остановимся в следующем трактире. Я же поеду несколько впереди на случай засады. Думаю, что их мушкеты испорчены и что пороха у них уже не осталось, а три шпаги, одна из которых принадлежит женщине, меня не пугают. Мы ещё посмотрим кто кого.
— Оставлять непогребенным гвардейца – не по-христиански, Франсуа, — возразил капитан. — Кроме того, мушкет мадам, как видишь, исправен. Очевидно, эта бестия не оставляет порох в пороховых сумках, а забирает его с собой в трактир. Что ж, похвальная привычка. Но мы не можем рисковать жизнью Его Величества.
После этого д’Артаньян зашел в трактир и сказал трактирщику:
— Любезный, я – капитан королевских мушкетеров, выполняющих поручение Короля по конвоированию опасного государственного преступника. Вот приказ. Только что на нас напали грабители. Одного из них мы пристрелили, троим удалось сбежать. Приберись там. Мы же нуждаемся в отдыхе и еде, позаботьтесь также он наших конях и о карете. Коня негодяя ты можешь оставить себе, поскольку разбойники вне закона. Мы забираем эти две комнаты, что ближе к двери. Если в них кто-то живёт, высели их. Приказ Короля. Еду подай самую лучшую, какая у тебя имеется.
Трактирщик поспешил исполнять приказы капитана.
XCIV. Ночь в трактире
— Ваше Величество, ваше желание исполнено, вы получили, наконец, горячую пищу, угощайтесь, — сказал д’Артаньян. — Прошу простить, что сервировка не дотягивает до уровня Лувра. С этим придётся смириться.
— Когда я вернусь на трон, я велю казнить вас быстро и безболезненно, капитан, — холодно ответил Король, приступая к трапезе.
— Ваше Величество даже не примет к сведению, что маска, которую настоятельно просил вас надеть, спасла вам жизнь? — спросил капитан с улыбкой.
— Именно это я и учёл, говоря, что умрёте быстро и безболезненно, о большей услуге меня не просите, — ответил Людовик.
— Звучит очень заманчиво, но я постараюсь уклониться от такой милости Вашего Величества, а пока – бонапети! — ответил д’Артаньян.
Развеселившись от мысли, что когда-нибудь он вернётся на трон, Король приступил к трапезе с большим аппетитом.
— Между прочим, капитан, как вам удалось забрать узника из крепости? — спросил он, намазывая паштет из гусиной печёнки на тончайшее солёное печенье.
— Я воспользовался вашим приказом, Ваше Величество, который вы собственноручно написали под мою диктовку, пребывая в Бастилии, — ответил д’Артаньян.
— Но ведь приказ был адресован де Безмо! — воскликнул Король.
— Ваше Величество забыли упомянуть имя коменданта и название крепости, а я не стал вам напоминать, — скромно ответил капитан.
— Негодяй! Теперь я припоминаю, что писал под вашу диктовку всё в точности, как вы продиктовали! — возмутился Король, не прерывая своей трапезы. — Выходит уже тогда вы задумали злостное государственное преступление!?
— Я ещё не задумал этого, но уже не исключал, — ответил д’Артаньян. — Ваше Величество сильно обидели меня, покусившись сразу на всех моих друзей. Я бы простил вам покушение не меня одного.
— И мои действия были совершенно правильными, что доказывается последующими вашими действиями, — сказал Король совершенно бесстрастно, отрезая отлично прожаренную гусиную ножку и поливая её изысканным чесночным соусом.
— Мои последующие действия, Ваше Величество, были совершенно правильной реакцией на ваши действия, здесь всё зависит от того, как посмотреть на эти два явления. Последующее действие не может быть причиной предыдущего, — возразил д’Артаньян.
— Вы, стало быть, ещё и философ, — кивнул головой Король, сделав большой глоток токайского. — А я-то полагал, что вы только заговорщик.
— Заговор не является моей профессией, Ваше Величество, я всю жизнь хотел лишь честно служить своему отечеству, но невозможно подчиняться некоторым приказам, не будучи философом, — ответил капитан. — Лишь осознав, что приказы отдаются не самыми умными людьми, можно спокойно переживать эту ситуацию. Каждый человек имеет право на ошибки, но почему-то многие слишком сильно злоупотребляют этим правом.
— Вам всё равно не удастся воспользоваться своим заговором, господин капитан, поскольку я успел предпринять кое-какие меры, — сказал Людовик с некоторым злорадством, приступая к десерту. — Вас ожидает чрезвычайно неприятный для вас сюрприз.
— Профессия офицера приучает к ожиданию неприятных сюрпризов в любую минуту, Ваше Величество, — ответил капитан. — Любой приказ, написанный вами, может быть отменён приказом того, кто сейчас занимает ваш трон.
— При условии, что этот узурпатор знает об этом приказе и осведомлён о результатах его исполнения, — согласился Людовик. — Но в данном случае эти условия не будут выполнены, поэтому вы вскоре узнаете, что поймали не только меня, но и самого себя, господин капитан, и тут уж я посмеюсь вволю.
— Я ничуть не возражаю, Ваше Величество, против вашей весёлости, — сказал д’Артаньян, который, увидев, что Король уже достаточно насытился, позволил себе присоединиться к трапезе. — Когда Король в хорошем настроении, это добрый знак для его подданных.
— Это далеко не всегда так, господин капитан, — улыбнулся Король, и его улыбку на этот раз можно было бы назвать змеиной. — Мне думается, что в Варфоломеевскую ночь Карл IX был в превосходном настроении.
— Благодарю вас, Ваше Величество, вы заставили вновь взглянуть на вас трезвым взглядом, — сухо ответил д’Артаньян. — Франсуа, что ты ждёшь? Присоединяйся к ужину, хотя Его Величество по забывчивости не пригласил нас, мы имеем право на свою долю, тем более что за ужин плачу я.
Франсуа не заставил себя ждать, поскольку его молодой организм уже давно требовал чего-то более существенного, чем застольные разговоры и простое созерцание поглощаемых Королем блюд.
«По-видимому, Король успел написать какой-то приказ, который должен, по его мысли, быть для меня сюрпризом, — подумал д’Артаньян, лёжа в постели. — Я должен узнать о нём позже, но он должен явиться большой неприятностью для меня. Что ж, это, по всей вероятности, приказ, который направлен де Сен-Мару. Что бы это могло быть? Это не может быть приказом не принимать узника, поскольку Людовик не мог знать, что я его туда повезу. Следовательно, это мог быть приказ не выдавать узника. Но чем мне может повредить такой приказ, если я уже забрал оттуда Филиппа? Он будет мне лишь на руку, ведь я как раз и везу Людовика обратно в крепость под видом Филиппа. Значит, это может быть приказ о том, что Сен-Мару предписано арестовать меня? Скорее всего, ему предписано арестовать любого, кто приедет на остров! Ведь он не мог знать, что этим человеком буду именно я! Что ж, мне повезло, что я успел забрать Филиппа до получения Сен-Маром этого приказа. Впрочем, ведь у меня тоже был приказ Короля. В этом случае коменданту пришлось бы решать сложную задачу, разбираясь, какой из приказов является наиболее важным, поскольку первый приказ противоречит второму. На приказе, который привёз я, не было даты, и я всегда мог бы утверждать, что он написан последним! Итак, у меня ещё одна проблема, и она возникнет по прибытии на остров Сен-Маргерит! Спасибо, Ваше Величество, что предупредили!»
XCV. Голуби мадам Оливии
Трое всадников подъехали к трактиру Два Пистоля и спешились, отдавая коней подоспевшему конюху.
Один из всадников отстегнул от седла небольшой саквояж.
— Дидье, возьми сумку с голубями, — сказал этот всадник женским голосом.
— И зачем ты таскаешь с собой эту дрянь, Оливия? — спросил Дидье де Трабюсон, ибо это был он.
— Поговорим после, а сейчас бери это и проходи в трактир, и поторапливайся, — ответила Оливия.
В предоставленной ей комнате Оливия бросила на кровать мушкет и занялась голубями. Покормив и напоив каждого, она вернула их в саквояж, после чего подошла к столу с письменными принадлежностями. Не найдя достаточно тонкой бумаги, она извлекла из кармашка на саквояже требуемый ей листок и принялась писать следующий текст:
«Узник убит, де Лорти погиб в сражении. Преследуем капитана».
После этого Оливия достала одного из голубей, обмотала его лапку полоской с запиской, поверх записки намотала нитку в несколько слоёв, и, завязав нитку на узел, выпустила голубя в окно.
— Теперь господин Кольбер будет знать, как верно ты ему служишь, Дидье, — сказала она мужу. — И запомни, растяпа, что порох не следует оставлять в седельных сумках. Надеюсь, этот случай научил тебя на всю оставшуюся жизнь.
— Если бы я был таким умным, как ты после того, как всё произошло! — воскликнул Дидье, пропустив мимо ушей сравнение его с растяпой.
— Очень смешно. — возразила Оливия. — Только я была умной не потом, а ровно тогда, когда это потребовалось. Недаром мой отец дослужился до майора, тогда как ты пока ещё только лишь капитан. Ну ничего, с моей помощью ты ещё, дай Бог, станешь полковником, а то и генералом!
— Да, моя козочка! — ответил Дидье. — Иди же ко мне!
— Спать! — отрезала Оливия и заняла койку у дверей.
XCVI. Решение Атоса
Читатель, вероятно, спросит нас, по какой причине оставляем мы без внимание благородного графа де Ла Фер и его не менее благородного сына, виконта де Бражелона. Оправданием такой невнимательности может служить лишь то, как стремительно развивались события вокруг Короля и его брата. Вернемся, однако, к тому небольшому разговору, который состоялся за несколько дней до описываемых нами событий.
— Сын мой, мы вдоволь насладились прогулками по горам и пора, наконец, заняться делом, — сказал Атос Рулю после возвращения из очередной прогулки.
— Я с радостью подчинюсь вам, дорогой отец, — ответил Рауль. — Только вот какое дело может быть у двух дворян здесь, в этой глуши?
— То же самое хотел сказать и я вам, сын мой! — ответил Атос. — И уже сам вопрос содержит в себе ответ. Двум дворянам нечего делать в этой глуши в тот момент, когда наши друзья, вероятно, нуждаются в нашей помощи. Мы отправляемся во Францию через два часа.
— Не получили ли вы, отец, каких-нибудь известий оттуда? — с тревогой спросил Рауль.
— Если бы я получил известия, вы бы об этом уже знали, сын мой, и мы бы выехали туда тотчас же, — ответил Атос. — Но само по себе отсутствие известий является известием. Пока я не удостоверюсь, что наши друзья, д’Артаньян, Портос и Арамис живы и здоровы и не находятся в опасности или в тюрьме, душа моя не найдёт себе покоя. Такие люди, как они, могут либо погибнуть, защищая Францию, либо должны оставаться в живых, любая другая судьба была бы оскорблением для них и невосполнимым горем для их друзей. Если мои друзья сражаются, мы присоединимся к ним, если они в опале, разделим с ними их несчастья, если же они пребывают в радости, разделим с ними их радость. Если они не нуждаются в нас, обнимем их и поедем своей дорогой.
— В Блуа? — спросил Рауль.
— Забудь о Блуа. Это место не приносит нам счастья, — ответил Атос. — Прежде всего мы навестим госпожу де Шеврёз. Если во Франции происходит что-либо, заслуживающее внимания, она об этом знает. Кроме того, не забывайте, Рауль, что вы должны с почтением относиться к этой женщине, потому что об этом говорю вам я. Но не спрашивайте причин этого.
— Я с радостью подчиняюсь вашему приказу, граф, тем более что я и сам чувствую чрезвычайное расположение к этой почтенной даме, — ответил Рауль.
— Иного я и не ожидал от вас, сын мой. Едем! — заключил Атос.