ДИОГЕН
У Диогена, проповедника аскетизма, была маленькая слабость – он любил полежать на солнце возле своего пифоса, в котором ранее хранилось вино. Разнеживающее солнце и лёгкие пары вина, всё ещё исходящие от стенок сосуда, вызывали желание долго, не двигаясь, смотреть на проходящих по рыночной площади горожан. И поскольку они проходили мимо него каждый день, Диоген, всматриваясь, находил в каждом всё больше и больше причин для насмешек. Поиски их пороков также доставляли удовольствие, ибо ничего не было приятнее, чем уколоть людей в их невежестве и чванливости.
- Мы – киники, - говорил он своим ученикам, - из породы псов. Среди нас нет ни волка, который, высунув язык, гоняется за добычей и получает её в бою, стерев свои пятки и ломая зубы, ни лисы – хитрой воровки, прикидывающейся красавицей, хотя она и вонюча хуже любого пса. Мы – собаки. И еду нам приносят потому, что мы знаем много способов получить её, не сходя с места. Иной из нас может начать вилять хвостом, подползая к хозяину и ложась на спину кверху животом. Тогда хозяин со слезами умиления угощает его лучшими кусками со своего стола. Но таких мало. Большинство из нас облаивает публику. Разве то, чем мы занимаемся на агоре, высмеивая и обличая, не является лаем? Нас боятся и приносят плоды садов своих, чтобы только мы не зацепили их пороки. Чтобы есть, нам не нужна, как лисе, ночь. Мы лаем в открытую.
Пища идёт к нам и когда мы скалим зубы. Только бы никого не трогали. А уж если удастся укусить, и кто-то ходит с нашей отметиной, здесь изгоняют либо его, либо нас. Мы – псы, мы любим свободу. Не хозяин выбирает нас, а мы хозяина.
Так говорил Диоген, лёжа на агоре возле пифоса, в котором спал по ночам, когда проходивший мимо Клеон гневно воскликнул:
- Ты развалился на самой дороге, и я чуть не споткнулся о твои ноги!
- Если тебе не нравятся мои ноги, я могу поднять свою хламиду, и ты споткнёшься о что-нибудь более твёрдое, - ответил Диоген.
- Наглец, - возмутился Клеон, - так вот чему ты учишь своих учеников!
- Я учу их быть счастливыми, - спокойно ответил Диоген.
- Ты смеёшься не только надо мной, но и над ними. Ты лукавишь, говоря о том, что, жуя одну луковицу в день, человек может быть более счастливым, чем тот, кто часами возлежит на пиру. Разве можно быть счастливым, валяясь на виду у всех граждан, не имея ни дома, ни денег, которые могут купить любое наслаждение?
- Конечно, можно. Я докажу тебе это завтра в бане. Когда мы разденемся, придя туда, ты оставишь за её стенами всё, что накапливал всю свою жизнь. Я же, наоборот, приду со всем, что имею. Поэтому я буду плескаться и очищаться от грязи целый день, а ты, гонимый сомнениями, будешь только страдать. Я погружусь в горячую мыльную пену и буду наблюдать за тем, как ты оглядываешься по сторонам, ожидая, что кто-нибудь покусится на твою новую одежду. Затем я лягу на скамью и буду смотреть, как ты намыливаешь своё тело. Не дойдя до пупка, ты вдруг остановишься, потому что тебе покажется, что жулики делают в это время подкоп под стены твоего дома, и ты выскочишь в хлопьях пены, чтобы успеть поймать их. Твой дом – это твоя клетка. Ты привязан к нему железной цепью, потому что ты глуп, Клеон. Я же, не имея дома, могу жить там, где хочу.
- Если ты такой мудрый, - сказал Клеон, - то почему ты до сих пор не стал царём?
- Я уже говорил тебе, Клеон, что ты глуп. С глупцами говорить сложнее всего. Попробуй понять. Тебе кажется, что правитель всесилен и повелевает всеми. На самом деле у него нет единственно важного в мире – власти над собой. А так как такой властью обладает только философ, ему становиться царём ни к чему.
В это время на площади послышался шум и топот конских копыт. Шум нарастал и приближался к храму, около которого находился пифос Диогена.
- Вот он! Вот он! – кричала толпа.
Изящный, нарядный и сверкающий Александр Македонский остановился около жилища философа и с любопытством рассматривал человека в рубище.
- Я ждал, Диоген, - сказал он с упрёком, что ты придёшь ко мне подобно другим философам и расскажешь о своём учении.
- Если ты хотел услышать об этом, то не всё ли равно, кто к кому придёт?
- А ты дерзок! Вот и горожане жалуются, что ты не только не сдержан на язык, но и в своих привычках, омрачая их целомудрие.
- Не считаешь ли ты, великий император, целомудрием уставляться на меня, когда я справляю нужду?
- Тебя и в самом деле не переспоришь. Я был бы рад держать рядом таких людей. Скажи, не хочешь ли ты, чтобы я что-нибудь сделал для тебя?
- Гм! – ответил Диоген, - Если бы ты задал этот вопрос любому олуху из окружающей тебя толпы, он бы, пожалуй, разорил тебя своими желаниями. Что ты, имеющий всё и завоёвывающий мир, можешь для меня сделать? Ты же не так глуп, чтобы дарить мне золото. Что значит твоё золото, если его так же, как любой другой камень, можно бросить в фонтан? Не кажется ли тебе унизительным твой вопрос? Ведь на самом деле ты жаждешь другого – чтобы тебе помог я. Твоя беда в том, что ты стремишься завоевать весь мир и боишься быть предан забвению, как только твои сандалии ступят на самый край земли. Кому ты будешь нужен, если уже не надо будет трепетать при твоём приближении? Кто тогда будет страшиться быть проданным в рабство, если он и так окажется твоим рабом? Зачем тебе нужна будет многочисленная армия, если ей не с кем будет воевать, и как она сможет упиваться разрушением городов, если весь этот мир будет принадлежать тебе?
Ты не можешь мне подарить ничего, кроме куска золота. Я же подарю тебе бессмертие. Отныне наши имена будут связаны, и не только потому, что мы умрём в один день. Жаль, что ты так и не узнаешь, насколько я щедр. А сейчас отойди немного в сторону и не загораживай мне солнца.