Тропинки памяти. Детство
Детский лепет.
Каковы мои первые воспоминания?
Отчетливо помню деревянную решетку детской кроватки…
Помню, как научился самостоятельно ходить: сполз с дивана… И сам! Держась за только за стенку, дошел до кухни, где сидели мама и бабушка!
Помню, как просыпаюсь рано утром и бегу в комнату родителей, забираюсь к ним в постель, кручусь как уж на сковороде, и повторяю: «Тебе ютно? Мне так ютно!»…
Помню вкус зубной пасты «Детская» и купание в ванной, полной ярких резиновых игрушек…
Помню, как гуляя по парку, давлю голубыми сандалиями, лежащие на асфальте какие-то белые ягоды. (Ядовитые. Есть нельзя!) Ягоды щелкают!
Помню, как мы с бабушкой купили невский пирог. Я с восторгом кричу папе вернувшемуся с работы: «Отец, а булочка то с кремом!».
Помню новогоднее чудо: мама купила пластмассового Деда Мороза и поставила на шкаф. Я уверен, что он живой, и следит за тем, как я себя веду!
Помню, как папа угощает меня бананом, а мне кажется, что это не банан, а забинтованный отцовский палец…
Первые нравственные воспоминания:
Помню, как я сорвал зеленый листочек, а мама сказала мне: «А что будет, если все сорвут по листочку?»
Помню, как я жалел бабушку, у которой случайно выбил головой зуб… Впрочем, довольно…
Я родился вьюжной февральской ночью.
Моя мама – режиссер. Папа – геолог.
Мама днями и ночами пропадает в каком-то ГИТИСе. У нее только и разговору, что про ГИТИС. Домой приходит поздно, однако я еще не сплю. Выбегаю ее встречать, но чаще всего папа ловит меня за руку. « Мамочка устала!» - говорит он и уносит меня в комнату. Подальше от маминой «расправы». Мама худенькая, курносая, кареглазая, очень красивая...
Папа все время в разъездах. Подолгу на три-четыре месяца уходит в плаванье на разных кораблях. Корабли останавливаются в далеких портах. На них папа отплавал все моря и океаны. Присылает мне объемные цветные открытки с коралловыми рыбками и попугайчиками. Из плаванья он привозит всем подарки. Папа прекрасно рисует, а иногда пишет стихи...
Всем в доме заправляет бабушка – бывший врач психиатр, женщина с железной волей и твердым характером. У нее на все есть свое особое мнение. Между ней и мамой нередко пролетают искры, я как могу, стараюсь их гасить. Меня бабушка обожает, мы все делаем вместе: ходим по магазинам, гуляем, готовим, играем. Готовит бабушка очень вкусно. Особенно удаются ей пирожки с яйцом и зеленым луком и маленькие плюшки с сахаром и корицей – кецочки! Пишу, и у меня слюнки текут…
Каждое лето мы проводим в маленьком дачном поселке Ново-Дарьино. Иногда ездим на озеро Селигер на базу отдыха папиного ГЕОХИ.
Есть у меня и другая бабушка – Маша, и дедушка Яша. Но о них расскажу позднее.
Я очень люблю всех, и маму, и папу, и бабушек, и дедушку.
ДАЧНЫЙ ДРУГ. ЗА КЕРОСИНОМ.
Каждое прекрасное утро Дружок начинал с мисочки каши от хозяйки тети Зины. Потом старенький, пегий, похожий на сардельку песик неспешно обходил дачный поселок и получал угощения от дачников: хлеб, сосиску или макароны. Дружка все любили: и люди, и собаки, и кошки, и даже куры.
В два часа он приходил ко мне, съедал угощение и ложился вздремнуть на черную прохладную землю. Я обнимал его за жирненькую шею и хрюкал в глухое, пахнущее псиной ушко. Дружок сонно огрызался.
Несмотря на преклонный возраст у Дружка была дама сердца, собака соседей кавказская овчарка Найда. Он мог часами сидеть около Найдиной будки, а когда Найду спускали с цепи, они охотились на единственную в поселке черно-пеструю корову.
Еще Дружок любил гулять с нами, хоть два часа, хоть три. Одну прогулку я помню до сих пор, я, папа, мама и дружок прятались от грозы под густой елкой. Дружка жалили в мокрый черный нос голодные комары, и он отчаянно чесался.
Умер Дружок внезапно.
Попил водички, лег и затих.
«Я Дружоню похоронила как друга!» - плакала его хозяйка тетя Зина, тяпнувшая с горя сразу два пузырька валокордина. Я укусил подушку и тоже заплакал…
Через сорок дней у тети Зины появился новый Дружок, черный, добрый, тоже похожий на сардельку. Его также знал и любил весь поселок. Но заменить Дружка Первого он не мог… Ни своей хозяйке, ни нам…
В первые годы нашей жизни в Ново-Дарьино мы готовили еду на керосинке. Керосин кончился, и мы с мамой отправились в поход. Мне было пять лет. В дощатой деревенской керосиновой лавке удивительно приятно пахло. Кроме керосина здесь продавалось множество интересных вещей: мышеловки, свечи, олифа, краска, мыло, гвозди, замки, скобяной товар!
На обратном пути пошел дождь, дорога размокла, и я, пятилетний увалень, упал в лужу. Бидон был тяжелый, и мама тоже упала. Мы сидели на тропинке, грязные и мокрые и плакали. Дождь шел все сильнее. У мамы из носа пошла кровь. Я пришел в ужас и заревел еще громче.
Но свершилось чудо: нас догнала старушка, которая везла керосиновый бидон на маленькой деревянной тележке. «Что ты, милая, не плачь, вставай!» - сказала она маме и ловко пристроила наш бидон к себе на тележку. Так мы и шли: впереди старушка, а за ней я и мама.
Наконец добрались до дома. Мама долго благодарила старушку и пыталась сунуть ей три рубля. Но старушка, замахав руками, сказала: «Что ты, милая!».
Смыв с себя грязь и кровь, мы, наконец, поставили на керосинку чайник.
Вспоминается мне и другой случай, как в один серый холодный день мы с мамой пошли гулять на пруд. Я разбежался, чтобы кинуть в воду шишку и вместе с ней свалился в пруд. Мама меня вытащила, надавала по заднице, и пригнала домой. Меня ругали, шлепали, растирали спиртом, надели колючие шерстяные носки, а потом в утешение читали вслух сказку про Бармалея. Я плакал и жалел маму…
До сих пор вспоминаю об этом происшествии с ужасом.
МАСЛОВЫ.
Это утро моего семилетия в Ново-Дарьино начиналось неплохо.
Во-первых, я нашел два пестрых сорочьих пера, которые украсили мой картузик. Во-вторых, познакомился с девочкой Глашей. Она сама пришла поиграть со мной – крохотная черноглазая девочка в длинном синем платье - «макси»!
Так я попал к ней в гости. Мы позвонили в звонок рядом с Глашиной калиткой (как в городе, как в городе!) Не калитка, а дверь от старинного лифта! И нас впустила красавица - Глашина мама Ксана.
Вышел нас встречать и старенький белый пудель Матвей, смешно вилявший подстриженным «подо льва» хвостом.
Мы с Глашей собирали разные цветы, чтобы потом играть в сказочное цветочное королевство. Из флоксов отлично получались принцессы в пышных платьях восхитительных цветов.
Откуда - то, из глубины сада доносился звонкий стук молотка о камень. Это Глашин дедушка ваял свои скульптуры: известковых мопсов, украшающих крыльцо, гранитные головы, черепа с открытыми ртами и даже женскую фигурку с младенцем на руках!
От всего этого великолепия дом и участок казались волшебными. Дом с башенкой, в которой пряталась винтовая лестница, становился похожим на замок. Правда, ходить по винтовой лестнице было опасно, там огромные шершни построили себе гнездо.
Глашин дедушка был мрачноватым, наглухо задернутым человеком. Говорили, что в прошлом он был известным меньшевиком (тогда я плохо понимал, что это значит), и видимо жизнь была к нему неласкова. Общался он только с композитором Цфасманом, жившем напротив, и совершенно чудесно игравшем на пианино.
Волшебная картинка моего детства! Под музыку Цфасмана маленькая Глашка в платье макси кружится, воображая себя феей. А вокруг нее с лаем прыгает пудель Матвей, виляя круглым львиным хвостом.
Нам с Глашей дедушка Маслов рассказывал о том, как бывал когда-то на приеме у английской королевы, и в доказательство показывал приглашение с британским львом. А также пытался научить нас молитвам, но это нам было неинтересно.
Мы убегали и развлекали себя, сидя в убежище из дров и шифера, разглядыванием французских комиксов про собачку Пифа и кота Геркулеса.
До сих пор я люблю комиксы, а мой сын архитектор даже пытается их рисовать. Это все в стиле фентэзи, о приключениях мальчика и девочки в волшебной стране. Если бы он знал старика Маслова, он обязательно нарисовал бы его, окруженного странными скульптурами, в заколдованном саду моего детства.
СУЛИМОВЫ
В дачном Ново-Дарьине моим другом детства был как раз не дачник, а деревенский – Мишка Сулимов. Помню, как мы выходили гулять, у русого как ржаной колосок Мишки на голове всегда была кепка, а у меня колпачок. Фу, Тимур бы никогда такой не надел. Бабушка недавно прочитала мне, несмотря на маленький возраст гайдаровскую повесть «Тимур и его команда».
Я рос, и Мишка под кепкой тоже рос. И даже неожиданно стал «дядей» Мишей: его старшая сестра, хромоногая веселая Ирка, что-то скрывавшая под красным пальто, вскоре произвела на свет маленького Алешку.
Алешку Мишка очень любил, как любил и мать, работавшую в колхозе дояркой и богатыря-татарина отца и среднего брата Сергея и его мотоцикл. Не любил только самого старшего сводного брата непутевого Женьку, выпивоху и ворюгу. Женька периодически посиживал в тюряге, в грош не ставил коренастого работягу отца. Он то уезжал на Север, где нелегально добывал северных оленей, то шоферил, то воровал в магазинах водку. Мишка его боялся.
Напротив калитки Мишкиного дома была большая груда желтого песка, где стояли огромные ржавые игрушечные машины-грузовики. Там мы и проводили практически все время, строили города и заводы, прокладывали дороги, а потом бомбили их камнями. Дворовые собаки Мишки бешено лаяли до обмороков, а мы с Мишкой уже плавали по крохотному, заросшему ряской пруду на плоту, прихватив собой котенка. Кончалось тем, что Мишкина бабушка, совершенно Есенинская старушка в белом платочке в горошек, отпаивала нас, мокрых и грязных, литрами кваса и компота, который она варила ведрами, зная аппетиты семьи.
Потом играли в футбол, с Мишкиной сестрой Иркой, или сидели на продавленном диване в темном сарае, где мастерили что-нибудь, например, делали фальшивые деньги из этикеток от «Розового портвейна».
Случались и беды. Так добрейший средний брат Сергей поступил работать поваром в закрытый пищеблок совхоза «Горки 10» и очень быстро спился, буквально потеряв человеческий облик.
Но детство бед не знает, и мы продолжали радоваться жизни: ходили купаться на речку Лапинку вместе с девчонками, играли в индейцев, вооружаясь деревянными ружьями и самодельными луками, катались на «тарзанке», ловили бабочек, собирали грибы, зачем-то гоняли худых колхозных коров, жгли костры, строили шалаши, бегали босяком по лужам, ездили в Перхушково в кино. Мы даже влюблены были оба в одну девочку, - Асю.
Прошелестели как желтые листья вольные детские лета…
Попав в армию, Мишка угодил в Афганистан. А может, попросился туда добровольно.
Слава Богу, вернулся домой целым и невредимым. Это была наша последняя встреча. Вскоре Сулимовы куда-то переехали, и мы потеряли друг друга.
АСЯ. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.
Я влюбился в нее во сне. Она жила на даче напротив и позвала меня играть в бадминтон. От быстрого мелькания зеленого платьица сладко кружилась голова. Ночью Ася мне приснилась и произошла, как писал Стендаль в книге «О любви» кристаллизация. Надежно так произошла – лет на девять. Осень, зиму, весну – я томился, скучал и ненавидел разлучницу-школу. Летом я любил Асю. Интересно, что в этой любви почти не было ничего сексуального, слепое обожание.
Огромные янтарные глаза, алый рот, каштановые кудри до плеч. Глаза светились в темноте, как у зверюшки. Еще от нее удивительно пахло: цедрой, корицей, горьким миндалем, розами. Как сказал бы сейчас какой-нибудь идиот из глянцевого журнала «пахло молодыми гормонами». Когда мы играли в жмурки, ее легко было найти по аромату.
Она была тихоня и трусиха. Она боялась лягушек, собак, коров. Приходилось гонять земноводных и кидаться в пугливых колхозных коров, которые Асю почему-то любили, мелкими камушками.
В небе горела маленькая красная точка. Это был Асин воздушный змей, украшенный изображением Микки Мауса. Когда он приземлился прямехонько на березу, я очень пожалел, что плохо лазаю по деревьям.
На следующий день Ася обедала у нас. Она съела бульон с манкой и, извинившись, сообщила, что больше не может, она объелась. А я съел котлету с молодой картошечкой и укропом. Потом мы долго играли в Джунгли, оккупировав хозяйские кусты сирени. Нам помогал мой любимый плюшевый медведь Желток. Ели дефицитную воблу. Асе, естественно досталась спинка и икра, а мне голова и ребра. До одури и головокружения качались в Асином дворе на веревочных качелях.
«Я качался в далеком саду
На простой деревянной качели.
И высокие, темные ели
Вспоминаю в туманном бреду…»
Я любил смотреть в папин геологический бинокль на Асин балкон. Иногда она выходила на него, непременно в розовом платье. В голове рождались очень плохие стихи:
Девочка в розовом платье,
Розы живой лепесток…
Дальше не получалось…
Ну ладно…
Это все останется в веках,
Мальчик с книжкой Диккенса в руках,
В девочку соседскую влюбленный…
И еще:
Стемнеет, и в Ее саду
Зажгутся ласковые окна,
И ливня липкие волокна
Змеясь, по стеклам поползут…
Главным праздником лета, примирявшим меня с неминуемой разлукой, был Асин день рождения в конце августа. Я дарил ей конфеты, жвачку, собственные рисунки и комиксы про Дональда Дака. Ася краснела, кокетливо поправляла очаровательный беретик, и спрашивала, указывая на нарисованные мною цветы: «Это мак?» На дне рождения было все: и торт, и апельсины и жмурки, играя в кои, я ловил только Асю, и самодельные фейерверки и китайские ракеты. Меня очень любил Асин младший брат Костя. «Старшая сестра подавляет!» – жаловался мне он. «Ну, у тебя очень хорошая старшая сестра!» - отвечал я. Играли в жмурки, поймав Асю, я попытался ее обнять. «Ну что ты вцепился!» - зашипела она. «Извини…» - испуганно ответил я и разжал руки.
В конце концов, мы просто дружили. Я был допущен в ее дом, меня полюбила Асина мама, и даже похожий на черта черный кот Тихон мурлыкал, здороваясь со мной. Помню, как мы вместе смотрели по телевизору бесконечный и прекрасный польский сериал «Четыре танкиста и собака».
Шли годы. Мы перестали снимать дачу в Ново-Дарьино. По ночам я выкашливал и выплакивал из себя любовь к Асе. И вот мы поехали на два дня в Дарьино. Ася сама увидела меня и пришла в гости. «Привет» - сказала она, садясь в кресло качалку и соблазнительно закидывая ножку на ножку. «Господи, как же я был в тебя влюблен!» - только и смог ответить я. «Я тоже» - прошептала Ася. Потом мы пошли гулять в поле, и воровали колхозную кукурузу. Тихоня Ася стала болтушкой. Она в красках рассказывала мне, как ездила к отцу в Женеву. Это была какая-то другая Ася. И что-то ушло…
- Давай как-нибудь сходим в театр, – сказал я на прощанье.
Через два года, незадолго до моей свадьбы, раздался телефонный звонок.
- Привет, это Ася. Я просто хотела сказать. Что если в театр, или куда-нибудь еще, то я согласна.
- Хорошо…
- Меланколиа, дульче мелодиа – пропела Ася и повесила трубку.
Круги поплыли перед глазами… Вот, собственно, и все.
МАРИНКА
«Какой Маринкин папа сильный!» - думаю я, когда он везет нас двоих на санках прямо по асфальту. Сейчас зима, а Маринка моя дачная приятельница, но она приехала к нам в гости, и даже привезла в подарок коробку вафель «Маринка».
С Маринкой мы дружим летом в Ново-Дарьино. У Маринки две бабушки: толстая, добрая бабушка Котя и худая сердитая, строгая бабушка Катя. Они обе считают своим долгом откармливать Маринку. Моя бабушка возмущается – Маринка и так не худенькая, вся как бело-розовый зефир с голубыми глазами.
Мы с Маринкой часто ссоримся. Она вредная. Так, например, когда мы вброд переходим через лужу, она кидает мои носки в воду. Я в ярости кидаюсь на нее, она вцепляется мне в волосы, и вот мы уже оба падаем в грязную жижу.
Маринка обожает собирать грибы. В канавках около дома она знает все урожайные места и находит белые. Я тоже нахожу один белый гриб и кричу от радости. Маринка с ненавистью говорит мне: «Что ты так кричишь. Это мой белый, я его давно заприметила!». Опять ссора.
Мы (то есть я, Маринка, Ася, рыжая маленькая Аня и Мишка Сулимчик) играем в магазин. Мы с Мишкой наделали фальшивых «денег» и чувствуем себя миллионерами. «Покупаем» цветы, чтобы подарить их мамам. Деньги обладают реальной покупательной способностью.
Потом на лугу гоняем коров, бегаем под струями поливального агрегата. В небе из-за брызг сияют две яркие радуги.
Играем в прятки. Маринка водит. Я надеваю Мишкину шляпу и небрежно отхожу за угол дома. «Палы-выры Миша!» - стучит по дереву Маринка. Я доволен – «Обознатушки, перепрятушки. Это не Миша, а Леша. Тебе снова водить, Маринка!» – кричу я.
Спасаем попадавших в глубокую яму крохотных лягушат. На участке Маринки они переселяются в бочку, но вскоре почему-то начинают дохнуть.
У Маринки постоянно живут какие-нибудь питомцы. Канарейка Кеша, чью клетку Маринке приходится чистить, или веселые желтые цыплята. Осенью, когда они вырастают, цыплят передают Мишке Сулимову.
Мы быстро растем, меняется характер игр, но дружба остается дружбой.
Последний раз я вижу Маринку, когда через много лет мы приезжаем на один день в Ново-Дарьино.
Маринка замужем, родила сына. Мы отправляемся на прогулку и встречаем Мишкиного старшего брата уголовника Женьку Сулимова. «Кто это тут гуляет по моему Ново-Дарьино?» - грозно спрашивает он. «Почему это по твоему? - огрызаюсь я, - Я тут вырос, мы у Марии Федоровны дачу снимали!»
«А-а-а, у тебя еще маман была такая симпатная» – замечает Женька.
Милое мое Ново-Дарьино. Мое детство. Милая вредная Маринка...
ДЕТСКИЕ ИГРЫ МОЕГО ДЕТСТВА
Собственно говоря, это не рассказ, а беллетризованный мем, но я пишу о том, о чем хочу.
Если вы спросите как выглядит рай, то я скажу – в раю подруги моего детства Ася, Марина, рыжая Аня и маленькая Глаша играют в цветочное королевство, выкладывая на подушках из зеленого мха дивные по красоте бело-розово-красно- фиолетовые инкрустации из живых цветов и лепестков. Мальчики (я и Мишка Сулимов) в игре практически не участвуют, они мушкетеры. Их задача состоит в том, что они пьют бургундское и объезжают пластилиновых лошадей. Я леплю лошадей из пластилина, как и фигурки всех участников игры.
Еще одна игра – в кладбище. Детей почему-то завораживает все, что связано со смертью и похоронами. На зеленом мху устраивается кладбище, где мы хороним тельца погибших тварей: двух мышей (надписи на могилах мышь полевая и мышь домовая), лягушонка и даже ос и гусениц. Могилы красиво обложены цветами флоксов.
Неплохо конечно и запускать Аськиного летучего змея. Змей фирменный, он улетает очень высоко, так что в небе видна только маленькая красная точки, это штаны нарисованного на змее Микки-Мауса.
Детство немного жестоко и мы развлекаемся, доводя до слез маленькую рыжую Аньку, – вешаем на веревке у самой ее калитки серую дохлую ворону, клюв которой выкрашен красной нитрокраской.
Играем, разумеется, в прятки: «Топор-топор, сиди как вор, и не выглядывай во двор, пила-пила, лети как стрела, Кто не спрятался, я не виновата, кто за моей спиной стоит, тому три кона водить».
Играем в жмурки, но в жмурки нужно играть в помещении, потому играют в них только на Аськин день рождения – 28 августа, последний детский праздник перед ненавистной школой.
Играем в индейцев: строим шалаши, жарим шашлыки, печем ворованную картошку в золе.
Строим штабы, в которых прячемся от родительских глаз, и едим воблу, горьковатую оранжевую икру никто не ест кроме меня. И я в выигрыше.
Летние школьные каникулы это какой-то огромный отрезок времени, по насыщенности событиями и приключениями равный остальному году. Сейчас идут разговоры о том, что школьникам вредно отдыхать три месяца подряд. Еще как полезно!
Выборы, выборы...
Нет, нет, дорогие читатели, это не про наши выборы, где кандидаты, как известно, п......
Речь пойдет о сельских выборах в местные Советы, проходивших в тысяча девятьсот семьдесят бородатом году в поселке Ново-Дарьино. Хотя принять участие в голосовании я в силу возраста не мог, я и мой дачный друг Мишка Сулимов на выборы пошли. Еще бы! В целях стимуляции народного волеизъявления на территории поселковой библиотеки должен был выступать ВИА "Горки 10".
Мы сидели с Мишкой на травке под высокой березой, прихлебывали их горла щекотный и приторный лимонад "Буратино" и с восторгом следили за тем как патлатые и усатые лабухи в брюках клёш настраивают аппаратуру.
При этом мы вели примерно такой диалог:
МИШКА: Когда я выросту, я тоже стану депутатом, и за меня все проголосуют!
Я: Это еще почему?
МИШКА: Потому, что я Леонардо да Винчи!
Я: Подумаешь, давинчи-раздавинчи. А я - Ломоносов!
Мишка: Ну вот, и ломай свой нос!
Для разогрева "Горки 10" начали играть что-то народное, и отец Мишки, принявший на грудь пару бутылок "Жигулевского" схватил в охапку молочницу Ольгу, которая, судя по свекольному цвету лица "Жигулевским" не ограничилась, и они принялись отплясывать трепака. Завершился танец под громкие аплодисменты.
Второй номер, - опять что-то народное. Мы с Мишкой были разочарованы и отправились в буфет, где купили еще одну бутылку "Буратино". Очень хотелось бутерброд с черной икрой, но это нам было не по карману. "Ты когда-нибудь ел черную икру?" - спросил Мишка. "Три раза!" - с гордостью ответил я. " А я только раз, на мамкин юбилей..." - печально промолвил мой друг.
Меду тем "Горки 10" начали играть что-то эстрадное и мы поспешили во двор.
"Вы шуміце, шуміце
Нада мною бярозы,
Калышыце-люляйце
Свой напеў векавы,
А я лягу- прылягу
Край гасцінца старога
На духмяным пракосе
Недаспелай травы". - надрывались музыканты.
Ну а дальше пошли хиты самих "Горок 10":
"А девчонки-озорницы,
Им бы только красить ресницы,
Им бы только ходить на танцы,
Им бы только ногами смеяться..."
Когда концерт закончился, мы решили тоже поиграть в выборы. Избрать надо было или меня, или Мишку, а электорат состоял из двух девчонок: полной розоволицей Маринки и маленькой рыжей Аньки. "Я пожалуй за Лешку проголосую. Я в него кажется влюбилась!" - сказала Анька, опуская бумажку в Мишкину кепку. Анька задумалась, забрала бумажку обратно и прошептала: "Нет, за Мишку проголосую, потому, что я в него точно влюбилась..."
"А я ни за кого из вас голосовать не буду, - сказала Маринка, - потому, что оба вы - дураки!" И, помолчав, добавила: "И ты, Анька, - дура!"
Вот так вот, жестоко, "против всех кандидатов". Не состоялись выборы...
БУДIНОК ТВОРЧЕСТВА.
«В парке Чаир распускаются розы…» - поет женским голосом дяденька в репродукторе. Мы только что прибыли в столицу Крыма город Симферополь. Цветут олеандры, вокруг гудят толстые бабочки – олеандровые бражники. Гулять, так гулять, берем такси до дома отдыха – Будiнка творчества актеров. Мама - режиссер, она очень худенькая, курносая, черноглазая. На ней платье цвета морской волны.
«Ты из мамы все соки выпил» - строго сказала мне тетенька-проводница. Разве из мамы делают сок!
Позавтракав в будiнке кашей и какао (невкусные котлеты есть не стали) идем на море. Около столовой спят огромные, жирные рыжие коты. Вид у них такой, будто они умерли от апоплексии, рядом раскисают недоеденные невкусные котлеты.
Дорога к морю проходит через парк. В парке растут «настоящие» финиковые пальмы, голубые пушистые ливанские кедры и дерево «курортница», у него как кожа слезает от солнца красная кора.
На асфальте нарисована голая тетенька и написано «Лиза муда». «Мама, что такое муда…» - спрашиваю я. Мама сердито тащит меня за руку.
И вот долгожданная встреча. Ну, здравствуй море! Какое же ты большое и соленое! Вся полоса прибоя усеяна разбитыми «хрустальными» черепами медуз. Я бултыхаюсь в волнах полных медуз - до посинения.
После обеда, пока мама спит, я гуляю по крыше дома творчества с новым другом – одноглазым мальчиком, и мы кидаемся круглыми кипарисовыми шишками в актеров и актрис.
Наутро едем проведать мамину сестру в мидовский санаторий. У меня с тетей Таней сложные отношения, потому что она не привозит мне из заграницы «жувачку». Зато я успеваю познакомиться с мидовской ручной белкой, которая живет в лифте, и кормлю ее орехами. Я целых полчаса езжу вместе с белочкой вверх-вниз на вмонтированном в скалу пляжном лифте с лифтером. Он тоже любит белок. «Да, это вам не будiнок!» - говорит мама, прогуливаясь со мной по огромному пустынному пляжу, усыпанному мелкой галькой.
На следующий день идем с маминой подругой Ларисой в кино. Удлиненный киносеанс: показывают сначала длинный чешский мультфильм про средневекового художника, у которого во время чумы умерли все дети, а потом смешную комедию с Бурвилем «Разиня». Зрители заражают друг друга приступами хохота. Пленка рвется, раздаются крики: «Сапожники!». Я тоже кричу и весело топаю ногами. Неистребимо вкусно пахнет жареными семечками. Мне их нельзя, бабушка не велела: только живот засорять.
Утром после завтрака (яичница с ветчиной!) отправляемся с мамой и тетей Ларисой в горный Кореиз за лавандовым маслом. Чахлые поля засеяны овсом. По нему ползают божьи коровки, которых в огромных количествах разбросал на низком полете самолет кукурузник. Я пою гимн дождевых червей: «Мы ползем, ползем, ползем! Поедаем чернозем!». Пусть всех червей противных кроты съедят!
После обеда плывем на кораблике в Алупку. Экскурсовод рассказывает про какого то графа Воронцова, лучше бы рассказал о мраморных львах, один из них уснул, положив лапу на мячик.
Идут за днями дни: солнце, море, кино, ягода шелковица. Перед отъездом в Москву я говорю маме: «Хорошо, что мы уезжаем, я так устал от юга, от солнца. Хочу ходить в лес за грибами». «Я тоже хочу – отвечает мама, потерпи… Скоро домой».
Совместный ужин
Я, и мой дачный товарищ Антон (старше меня, кажется на 5 лет) вдоволь наигрались с кусачим щенком Шариком. Антон начал что-то заливать, вроде: "Так вот, когда я был в Америке, я взял на мушку Следопыта и Чингачгука и отобрал у них золотые часы..." "Врешь, - заметил я, - где Чингачгук мог хранить золотые часы?" "В жопе, - не растерялся Антон, он там три пары прятал! Пойдем-ка посмотрим, поют ли наши папы про жопу носорога. Если поют, значит скоро сладкое дадут!"
На ярко освещенной дачной веранде, за накрытым столом сидели наши папы (дядя Толя и дядя Дима) и какой-то неизвестно откуда взявшийся грузин. Они пели долгожданное:
Океан шумит угрюмо,
шумно плещется вода.
По волнам несется шхуна
"Шлиссельбургская звезда"
Капитан на этой шхуне -
Джон Кровавое Яйцо.
Словно жопа носорога -
Капитаново лицо...
В бокалы плеснули остатки румынского "Мурфатлара" (продавался в сельпо, местные не брали - в три раза дороже портвейна!)
Запели грустное: "На белых стволах появляется сок, то плачут березы, то плачут березы..." Антон гнусным голосом подпевал "желудочным соком, желудочным соком".
- В Тбилиси был мальчик, который хорошо эту песню пел! - грустно сказал грузин,
его армяне зарезали...
- Все-таки грузины лучше чем армяне, - задумчиво произнес дядя Дима.
- Чем?
- Чем армяне...
Мамы подали очень советский десерт - макароны с сахаром, сметаной и малиной.
Мы с Антоном его не оценили.
Неунывающая мама Антоши - тетя Марина - быстро перемыла посуду, и все мы несмотря на вечерний час отправились гулять в соседний дачный поселок академиков. Он в те времена (не знаю как сейчас, - Рублево-Успенское шоссе, между прочим!)поражал скромностью. Одно-двух этажные деревянные дачки с небольшими верандами. Антон всю дорогу был занят сбором лесных орехов, а я увлеченно беседовал с дядей Димой на очень важную интересную тему, - можно ли научить горилл языку глухонемых, чтобы они выполняли вместо людей всякие сложные работы, например, мыли в небоскребах окна.
Стемнело. Пора было по домам.
Подобные совместные ужины устраивались несколько раз в течении лета. К сожалению, в памяти осталось только общее ощущение праздника, а забавные подробности за 50 лет улетучились, и полноценный рассказ у меня не совсем получился. Обязательно пошлю эту историю Антону Френкелю, который уже много лет живет в Израиле. Я надеюсь, что он допишет пару абзацев или постскриптум.
КАВКАЗ
Мне десять лет. Папа отправился в геологическую экспедицию на Кавказ и зовет меня и маму к себе. Мы летим в Ереван. Я в самолете в первый раз и очень боюсь. Разгрызаю зубами карамель «Взлетная» и вжимаюсь в кресло… Самолет набирает высоту. Тихо и спокойно как в автобусе. Мне уже не страшно. Под нами проплывают пышные белые облака.
В Ереване нас встречает отец. Мы гуляем по городу, Сейчас почти ничего не помню, только прекрасную площадь с огромными домами из розового туфа.
Поздно вечером едем на озеро Севан, где уже разбит палаточный лагерь. Через дорогу скачут ошалевшие от лучей фар суслики и тушканчики.
Вот мы и приехали. В группе геологов, кроме отца три отпрыска знаменитых фамилий. Андрей Книппер, внучатый племянник знаменитой актрисы Ольги Книппер-Чеховой, Гурам Закариадзе, сын звезды грузинского кино Серго Закариадзе, и Вася Пушкин, потомок Александра Сергеевича.
Воздух гудит. Это полчища «вертолетов», огромных безвредных комаров. В палатке уютно горит облепленная «вертолетами» свечка. Как же хочется спать…
Утром я знакомлюсь с Мишей Пушкиным, Васиным маленьким сыном. Прихватив надувной матрас, мы идем на Севан купаться. Кромка воды вдоль берега покрыта толстым слоем мертвых рыжих «вертолетов». Дно каменистое, вода прозрачная и обжигающе ледяная!
Внезапно прямо на берег въезжает горбатый запорожец. Из него выходят два толстых армянина и бросают в озеро динамитную шашку. Раздается страшный взрыв! Рыба всплывает кверху брюхом. Быстро покидав ее в багажник, браконьеры уезжают. Они собрали не всю рыбу. Мы с Мишкой приносим в лагерь десяток крупных сигов, сегодня на обед будет уха!
Стряпает обед повариха Лена. Она очень веселая и красивая. Лена выдает нам с Мишкой банку сгущенки с двумя дырками и мы, посасывая сладкое лакомство, начинаем травить анекдоты. Только Мишка кончит, начинаю я. И так два часа без перерыва. Лена трясется от смеха, не столько от анекдотов, сколько от того, что нас не остановить. Местный армянин, который ухаживает за длинноногой Леной, тоже громко хохочет.
На следующее утро я с папой и другими взрослыми геологами ухожу в маршрут. Невысокие ржавые горы поросли всевозможными колючками. В маленьких ложбинках журчат ручейки и алеют крупные маки. От камней веет жаром, солнце в зените, я очень устал: «Папа, я все-таки не хочу быть геологом!» - говорю я.
Дни пролетают стремительно, я не успеваю оглянуться. Геологи свертывают палатки, снимаются с лагеря. Пора ехать в горный Азербайджан на реку Ливчай.
Горная дорога бесконечна. У нашего «Уазика» промокли тормоза, и шофер Володя решает их просушить. Я остаюсь в машине. Володя гоняет машину по крохотному пяточку между двумя пропастями. Мама в ужасе!
Едем дальше… Начинаются леса. У меня прихватывает живот, и я прошу остановить «Уазик». В лесочке я нахожу пять огромных крепких подосиновиков.
Разбиваем лагерь на Ливчае. Небольшая, но бурная речка прыгает по камням. Мы с Мишкой целый день кидаем в воду булыжники.
Вдоль реки идет дорога. По ней шагает мохнатый ослик, на нем важно восседает бородатый азербайджанец. Ослика на поводу тащит его жена. (Несмотря на жару на ней ватный халат и черные шерстяные рейтузы). Женщине ехать верхом не положено.
Следующим утром идем за грибами. Белых и подосиновиков косой коси. Местные жители грибов не едят. И еще, какие-то большие красивые грибы, которые синеют на срезе.
В лагере вместе с поварихой Леной чистим грибы. Синие грибы все есть боятся. Только храбрый Андрей Книппер съедает целую сковородку!
На следующий день поднимаемся в горы. Наша цель – развалины турецкой крепости. Туда ведет узкая тропа. Конечно, раньше эта крепость была неприступной: на этой тропе горстка солдат могла сдерживать целое войско. Из крепости открываются потрясающие виды на поросшие кудрявым лесом горы. Стрекочут кузнечики, палит солнце. На краю колодца для сбора дождевой воды лежит коричневая змея. Мне становится страшно, и мы уходим.
Однажды отец Мишки Пушкина переходит Ливчай вброд, и посещает местный магазин. В магазине нет даже хлеба, соли и спичек, зато продается дешевая пестрая материя и розовый портвейн. Мишкин папа покупает себе единственную имеющуюся в наличии треснутую чашку. «Как тут люди отовариваются?» - задумчиво говорит он, наливая портвейн в чашку.
Гурам приносит трюфели, но грузины готовят их с красным перцем, чесноком и помидорами. Грибной аромат совсем не чувствуется.
Дни тянутся медленно… Я и Мишка играем на берегу Ливчая. Маленькие полупрозрачные камушки заменяют нам солдатиков.
И вот – пора прощаться с Ливчаем. Последний ужин. Лена нажарила пирожков с грибами. Все поют песни – русские и грузинские. Мне разрешают выстрелить из ракетницы!
Папа выпил винца, размяк и читает свои стихи о Марокко:
Улочки кривые,
Ставни голубые
И резные двери
В городе Танжере
У дверей арабы.
На углях кебабы.
Жены с волосами
Цвета спелой ржи,
Те в особой стайке
Зыркают утайкой
Черными глазами
Из-за паранджи.
А еще в Танжере
Пальмы в каждом сквере,
Небо темно-синее,
Белые дома,
Зелень кипарисов,
Танцы одалисок,
А у нас в России –
Осень да зима.
Сам себе не веря,
Я бродил в Танжере,
Заходил в кофейню,
За резную дверь.
А когда уехал,
Молодость отстала,
Где-то загуляла,
Не найдешь теперь.
На следующий день два «Уазика» едут в Тбилиси. Маленький караван покидает Азербайджан. Алазанская долина: по левую руку - плантация хлопчатника, по правую - виноградники. Шофер останавливает машину и устраивается пикник, едим большую продолговатую дыню и пьем белое вино - из очищенных от семян сладких перцев!
Вечером приезжаем в Тбилиси. Прохладно. На скамеечках сидят пожилые грузины и играют в нарды. Мы будем жить у Гурама Закариадзе. Его жена Лейла приготовила для нас долму и жареный сулугуни с медом. У дяди Гурама две дочери – потрясающие красавицы!. Старшая ждет ребенка, на девятом месяце. «Господи, - говорит ей шофер Володя, - Ведь на женщину в Вашем положении без слез не взглянешь. А я на Вас гляжу, и одна приятность!»
Утром отправляемся на прекрасный проспект Руставели пить воды с сиропами Логидзе. До чего же вкусно, особенно ярко-зеленый тархун и шоколадная.
Мне купили игрушечную старинную машинку! Мы гуляем по узким горбатым улочкам старого Тбилиси. Над мутной Курой нависли двухэтажные особняки с резными галереями балконами.
Смотрим, как пекут лаваш. Ловкий пекарь ныряет с деревянной лопатой в огромный тандыр. Мы ужинаем хинкали в каком то духане.
Утром едем в Джвари:
«Немного лет тому назад,
Там, где сливаяся шумят,
Обнявшись, словно две сестры
Струи Арагви и Куры,
Был монастырь…»
Здесь жил Лермонтовский Мцыри.
«Теперь один старик седой,
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт
Стирает пыль с могильных плит…»
Завтра мы улетаем в Москву. Я очень соскучился без бабушки и без Аси, девочки в которую я влюблен.
Но Господи, как же я благодарен тебе за это путешествие!
СУД ПАРИСА.
Мне было двенадцать лет. Я гулял с тремя красивыми девочками в светлой роще берез, среди солнечных пятен - приятная ситуация! Под чахлой елочкой я заметил красивый большой подберезовик. Обхватив жадной рукой прохладную крепкую ножку, я вдруг, призадумался. Я любил грибы, но девочек любил больше. «Вообще-то он мне не нужен… - сказал я голосом опытного соблазнителя, - могу кому-нибудь подарить. У нас и так сегодня грибной суп!».
- Мне! – закричала пышнотелая блондинка Марина, часто являвшаяся мне в жарких эротических снах.
- Нет, мне! – взвизгнула маленькая рыжая Анька.
Ася молчала. В отличии от прекрасной Марины, ангелоподобную, розовоперстую и каштановокудрую Асю я не просто хотел, а безумно и, как я считал, безнадежно, любил… Гораздо сильнее чем сорок тысяч братьев!
- Я Аське отдам… - холодно произнес я.
- Так и знала, что он Аське отдаст… - злобно прокомментировала Марина и посмотрела на меня полными ненависти васильковыми глазами. Ася тоже блеснула янтарными очами, покраснела, и, прижимая к груди подарок, побежала домой порадовать маму. «А может быть не все так безнадежно» - подумал я.
Суд Париса вечен…