Тётя Мотя поругалась с соседкой, а поскольку соседка на следующий день укатила на море, тётя Мотя, не удовлетворив свой нервный порыв вновь всячески обозвать свою врагиню, начала разговаривать сама с собою.
- Я тебя нарисую! И пусть твою ряху, оголтелую свиную ряху, осатаневшей от ненависти нацистки – увидит вся деревня. Я сегодня же нарисую, а завтра свою работу повешу прямо на двери Сельпо. Нет, я сегодня нарисую и сегодня же ночью повешу.
Но проходили дни, а рисунок всё не ладился, а тётя Мотя сама уже осатанела и очень сильно внешне изменилась. И так-то не красавицей слыла, а то вообще на старую грымзу стала похожа. Седые волосы распатланы, висят на сморщенной шее засаленными клоками. Глаза на выкате, лицо почернело, морщин добавилось в половину больше, чем было, а изо рта хлещет сероватая пена, но она всё продолжает орать. В пустоту, никому.
А утром у тёти Моти глаз стал дёргаться от нервов. Пошла в кафе купить себе пирожок, а глаз, как назло, подвёл, стал моргать какому-то парню, который сидел с девушкой за отдельным столиком, и они пили кофе.
- Ты чего моргаешь, старая? Смотри, какая со мной красавица!
Но девушка не поняла шутки-юмора, она схватила графин с барменской стойки и огрела им тётю Мотю по голове. Дабы та не засматривалась на чужих парней.
Так и ушла голодной тётя Мотя, а к вечеру обнаружила, что у неё от злости выросли ещё одни уши, теперь у неё их стало четыре.
Тётя Мотя, как ни странно, обрадовалась такому приятному событию:
- Осталось на принтере напечатать мои уши и отослать всё это в какой-нибудь научный журнал. За такой феномен меня деньгами закидают, я стану сказочно богатой.
Но тётя Мотя ошиблась, наоборот её упрятали подальше, чтобы она не пугала людей, а особенно малых деток.
Да уж, с обезумевшими от ненависти существами так и поступают – вон из людского общества. Потому что порядочный человек такое никогда вслух не произнесёт.