Сегодня погиб мой отец...

 
­Сегодня, первого ноября 2022-го года, исполняется ровно 80 лет со дня гибели моего отца, майора медицинской службы Оксюзова Валентина Александровича.

Когда я просыпаюсь этим утром, отец еще жив… Он сидит у костра в лесу близ селения Чикола в Северной Осетии и собирается закурить. Усталая мама на костре готовит чай, чтобы взбодрить нас с отцом после почти бессонной ночи.
Потом отец вдруг отдает папиросу маме и говорит: «Подержи пока, я пойду, взгляну на машину еще раз. Мне кажется, что там кто-то есть».
Он уходит и через каких-то полчаса его уже нет в живых. Но я об этом еще не знаю.
А мама знает, она видела его мертвым, но не говорит мне об этом.
«Мимо проходила армейская машина, папа уехал на ней в госпиталь», - говорит она мне неправду.
Я не понимаю, как отец мог оставить нас вдвоем с мамой в страшном лесу, где наверняка водятся волки, и мне хочется плакать.
Потом мы идем с ней вдвоём по ночной дороге к нашим, мне страшно, и я не могу забыть своей обиды на отца: почему он нас бросил…
И только когда мы нашли наш госпиталь, и старшая медсестра закричала: «А где Валентин Александрович?!», мама упала в обморок, и я понял, что отца нет…
Совсем нет в живых…
Тогда мне было шесть лет..
Сейчас мне восемьдесят шесть. И каждый раз, просыпаясь утром первого ноября, я говорю себе: «Сейчас отец еще жив».
А спустя час, глядя в чистое небо на головой, такое же, как и в то утро, говорю: «А сейчас его уже нет».

Кто захочет узнать подробности гибели моего отца, может прочесть  это:


Моя родословная. (Глава пятая)
[Борис Аксюзов]      
На фото:
Отцу тридцать два года. Ровно через год,  первого ноября 1942-го года, он погибнет.

 Очень хорошо помню наше пребывание в селении Чикола. Госпиталь размещался в двухэтажной школе, а мы жили на постое в осетинской семье. Дом был небольшой, и мы занимали одну крохотную комнатку из трех таких же. Семья была многодетная, и я быстро нашел себе товарищей – осетин. Здесь меня никто не опекал, и я был предоставлен сам себе. Завтракали мы все вместе дома, потом родители уходили в госпиталь, а мы веселой ватагой носились по дворам. Это, можно сказать, и спасло нас во время мощной бомбардировки села немецкой авиацией. О ней я расскажу подробно.у.

  В конце октября я приболел, уже не припомню, чем и как. В памяти сохранился день, когда я выздоровел и в первый раз после болезни вышел во двор. Было чудесное солнечное утро, совсем не напоминавшее об осени. Я стоял у крыльца дома, а мама чистила щеткой на мне пальто. Рядом играли хозяйские дети, а их мама стирала тут же белье.  Мне было  невтерпеж встретиться со своими друзьями, поэтому я вертелся, оглядываясь вокруг. Мама строго отчитывала меня за то, что я мешал ей заниматься делом, а она спешила в госпиталь. Я был вынужден ей подчиняться, на минуту застывая по стойке «смирно». Но потом я замер надолго: в небе появились  самолеты. Сначала я рассматривал их, а потом начал пересчитывать. Но тут же сбился со счета, так как в небе рядом с самолетами  возникли другие фигуры, которые я тоже принял за самолеты.

Я обратил на это внимание мамы, но она только махнула рукой. Мы оба поняли, что это было, когда совсем рядом, в соседнем дворе, рвануло так, что в нашем доме разом вылетели все оконные стекла. Все, кто были во дворе, бросились в дом. Нам казалось, что это самое надежное место, чтобы спастись от бомб. Хозяйка даже уцепилась за дверную ручку, чтобы сделать это убежище еще более надежным, но после очередного взрыва ее вышвырнуло воздушной волной во двор вместе с дверью. Она вползла обратно в дом и заголосила. Вслед за ней завыли дети. 

«Мам! – закричал я. – В соседнем саду есть щель от бомбежек. Я видел ее, когда мы там играли». Мама подхватила на руки самого маленького из хозяйских детей  и закричала мне: «Беги впереди, показывай, где эта щель». Мы добежали туда за полминуты. В убежище было пусто и полутемно, но на земляной полочке лежали свечи, и мама сразу же зажгла одну из них. Стало уютно и спокойно, потому что взрывы звучали гораздо глуше, чем на поверхности.

Мы были первыми в убежище, но через несколько минут оно было набито людьми под завязку, в основном, женщинами и детьми. После каждого взрыва, которые становились все ближе и ближе, они дружно начинали выть, что  подействовало на меня не лучшим образом. Заметив, что я скривился, готовый тоже заплакать, мама строго посмотрела на меня и, ничего не говоря, больно сдавила мою руку.
Минут через десять бомбежка прекратилась. Первое, что я увидел, выйдя из убежища, был желтый ковер из яблок, которые усеяли все пространство сада. .
«Так как же все-таки вы нашли это бомбоубежище?»,- спросила мама.
«Мы играли в саду в казаков – разбойников и прятались в нем от врагов»,- объяснил я.
«А как ты узнал, что оно называется щелью?»
«Дедушка из этого двора прогнал нас и сказал, что эта щель вовсе не для игры, а вырыта , чтобы прятаться от бомб».
Перелезая через плетень в наш двор, мы увидели отца, который  почти бегом направлялся к нашему дому.
«Как вы?» - тяжело дыша, спросил он.
«С нами все в порядке. Благодаря Боре. Это он вспомнил, что по соседству с нами, оказывается, есть щель. А иначе нам пришлось бы туго. Посмотри на дом», – сказала мама.
Действительно, трудно представить, что бы случилось с нами, оставшись мы в доме. В нем не было не одного целого окна, стены были испещрены следами от осколков, во дворе валялись двери и груда кирпичей от печки, стоявшей близ дома.

Ночевали мы в госпитале, а утром отец сказал, что госпиталь переезжает в горы. Бои с немцами уже шли на подступах к Чиколе, и
 была ясно слышна непрекращающаяся канонада. .
На следующее утро, мы  стали грузиться в огромный «студебеккер», в фургоне которого находилась рентгеновская установка. Отец, как известно, был один в трех лицах: начальник госпиталя, хирург и рентгенолог. 
После того, как длинный обоз из машин и подвод скрылся за поворотом улицы, он подошел к машине, присел на подножку и закурил. Я поднял коробок спичек, который он обронил, и протянул ему. Отец устало улыбнулся и погладил меня по голове. По-моему, это было его последнее прикосновение ко мне, ласковое и теплое.

Почти сразу на выезде из села дорога повернула влево, и я, сидевший в кабине на коленях у отца, увидел огромное скопление машин и прочей техники. Мы остановились, и отец с шофером пошли выяснять, что случилось. Оказалось, что впереди идущие машины так размесили русло небольшой речушки, что там образовалось глубокое болото. В этом болоте застряли не менее пяти машин, полностью перегородив собой дорогу. По берегу суетливо бегал полноватый офицер и что-то приказывал  раздраженным водителям. Увидев отца он подошел к нему и доложил  как старшему по званию: «Я уже послал за трактором. Он будет с минуты на минуту, и тогда все образуется».

Трактор пришел действительно очень скоро. Он был маленьким и грязным, но, в то же время, сильным и юрким. Машины, сидевшие в болоте, были вытащены на берег,   офицер сразу же подошел к отцу и предложил ему переправляться первыми. Он надеялся, что мы проскочим это болото  очень быстро, так как  «студебеккер» был очень мощной машиной с двумя ведущими мостами. Но случилось все совсем не так. Наша машина, разогнавшись изо всех сил,  достигла лишь середины огромной лужи и ушла под воду по самые подножки кабины. Когда шофер прибавил газу, под колесами забурлила желтая вода, но машина даже не дернулась. Было приказано тянуть ее трактором, но когда порвался второй трос, и водители, стоявшие гурьбой на берегу, недовольно загудели, офицер принял решение начать переправу других машин. Вскоре все они успешно пересекли речушку, лишь наш «студебеккер» одиноко торчал среди болота. Было сделано еще несколько попыток вытащить его трактором, но безуспешно: трос явно не был рассчитан на вес этого американского монстра. Офицер исчез, пообещав прислать трактор с новым, более мощным тросом, а мы остались на дороге одни: отец, мама, я, шофер и рентгенотехник. Впрочем, тот вскоре тоже ушел. Видимо, отец приказал ему добираться до госпиталя самостоятельно. Позже выяснилось, что он до него не добрался…

Солнце садилось, и надо было где-то устраиваться на ночлег. Конечно, самым удобным местом для этого был фургон, но добираться до него по болоту было трудно, и отец повел нас в лес, поручив достать из машины матрацы,  одеяла и теплую одежду.
.Было тридцать первое октября тысяча девятьсот сорок второго года. Заканчивался необычно теплый для осени день, солнце медленно уходило за лес. Справа от шоссе чуть виднелась старая заброшенная дорога, и, пройдя по ней метров двести, мы разбили наш лагерь в густом орешнике. Расстелили матрацы, накрыв их теплыми одеялами, принесли посуду для приготовления пищи и разожгли костер. Поужинали вкусной тушенкой и сладким чаем. Утомленный богатыми впечатлениями, я уже почти засыпал, прикорнув на матраце, когда к нам пожаловали гости. Открыв глаза, я увидел, что возле костра стоят два солдата и рядом с ними отец, показывавший им что-то на карте. Моё внимание привлекло то, что оба солдата были в новехонькой форме и говорили по-русски со страшным акцентом, то и дело, переходя на украинский язык. Заинтересованный их щегольской формой и необычным языком, совсем непохожим на говор моего деда Тихона, я не старался вникнуть в суть их разговора с отцом. А, между прочим, они решали вопрос, который совсем скоро отразится на нашей судьбе.

Из рассказа мамы:
«Я сразу заподозрила неладное, как только увидела их новую, как будто только со склада, форму. Да и не встречала я в армии солдат, которые бы не могли почти совсем говорить по-русски. Но они предъявили Валентину какие-то документы, он стал с ними что-то обсуждать, и я успокоилась. Солдаты – украинцы сказали, что их часть стоит неподалеку отсюда, и у них есть мощный трактор, который запросто вытащит из болота нашу машину, и предложили отпустить с ними нашего шофера, чтобы он показал трактористу дорогу. Я снова насторожилась и, вопреки всем правилам субординации, вступила в разговор, спросив,  почему они не могут показать дорогу сами. Солдаты спокойно ответили, что они находятся в разведке уже целые сутки, и им надо отдыхать. Валентин тут же согласился послать с ними шофера, и они сразу ушли. Больше мы нашего водителя не видели».

Видимо, пропажа шофера встревожила отца не на шутку. Утром, проснувшись, он сразу закурил и вышел из леса, чтобы посмотреть на машину. Та стояла на месте, и отец, вернувшись, попросил маму вскипятить чай. Пока мы с мамой собирали  хворост для костра, отец снова достал папиросу, но закуривать передумал и, протянув ее маме, сказал: «Подержи пока, я пойду, взгляну на машину еще раз. Мне кажется, что там кто-то ходит ». Он встал, одернул гимнастерку и вышел из леса. В этот момент я видел его живым в последний раз. Мама сидела на пенечке у еды, держа в одной руке папиросу, а другой подкладывая хворост в костер.
Отец долго не возвращался, и она забеспокоилась. Положив папиросу на скатерть, она встала, сказав мне: «Я сейчас вернусь, только посмотрю, почему папа так долго не идет». Боясь остаться в лесу один, я заныл, и тогда мама почему-то взяла меняна руки и вышла на боковую дорогу. Она держала меня так, что я смотрел назад и не мог видеть то, что видела она.

Из воспоминаний мамы:
«Выйдя из леса, я сразу же увидела группу людей, человек десять – пятнадцать, стоявших кругом в метрах тридцати от машины, а в центре круга – Валентина. Он был выше их всех, и отличался цветом формы. Я поняла, что это немцы, но почему-то продолжала идти вперед, держа Борю на руках. Немец, стоявший ко мне лицом, был без оружия. Я увидела, как, заметив нас, он вскинул руку и что-то сказал солдату, который был к нам спиной. Тот быстро повернулся и, не целясь, дал по нам очередь из автомата. Я почувствовала резкую боль с левой стороны лба, над правой бровью, и сразу же на глаз набежала пелена крови. Я бросилась в сторону, в лес, и, с трудом пробираясь через густой орешник, добралась до места нашего ночлега».

Я хорошо слышал и помню ту автоматную очередь и сразу же увидел кровь на мамином лице, но что произошло, я так и не понял. Мама достала из наших вещей аптечку, быстро обработала рану, глядясь в маленькое зеркальце, и снова присела на пенек. Мне было страшно и непонятно, почему не приходит отец и кто стрелял по нам, и я всматривался в лицо мамы, надеясь, что она мне все объяснит. Но лицо ее было бесстрастно и спокойно, и я перестал бояться.

Из воспоминаний мамы:
«Прошло совсем немного после нашей вылазки, когда раздалась еще одна автоматная очередь. Я вздрогнула, и мне страшно захотелось закричать, потому что я поняла, что эта очередь была выпущена в Валентина. Ноя взяла себя в руки, видя, как напряженно смотрит на меня большими испуганными глазами Боря. Спустя некоторое время снова раздался выстрел. Теперь он был одиночным, из пистолета. Затем все затихло. Я выждала полчаса  и сказала Боре: «Я пойду посмотреть, где папа. А ты сиди здесь и нечего не бойся».

На этот раз я не стал ныть, хотя по-прежнему мне было страшно. Видимо, мамино спокойствие благотворно подействовало на меня. Я прилег на расстеленное под орешником одеяло и стал дуть на затухающий костер. На краю одеяла лежала оставленная отцом папироса.

Из воспоминаний мамы:
« Я вышла из леса и быстро пошла к машине. Я очень спешила, потому что оставила Борю одного в лесу и знала, как ему сейчас страшно. Я подошла к тому месту, где стояли немцы. Земля была влажной, а на ней четко были виды следы,  среди которых я тут же различила следы Валентина, находившиеся посередине. Я осмотрелась вокруг. Если немцы стреляли  в него, значит, где-то рядом должен быть труп. Но нигде его не было, и у меня отлегло от сердца: значит, он жив, наверное, его взяли в плен. Потом я пошла к машине. Рентгеновская установка была разбита, вокруг валялись части от нее и наши вещи.    От машины я снова подошла к месту, где стоял Валентин, окруженный немцами. Я была почему-то почти уверена, что его взяли в плен, и на душе у меня было не так тяжело. «Лишь бы он был жив», - повторяла я про себя, не думая о том, какие лишения и муки он может испытать в плену. Тут я снова вспомнила о Боре и заспешила к месту нашего ночлега. Сама не знаю почему, может, это было знамение свыше, но я направилась туда не по дороге, а по тропинке, которая шла рядом. Я не сделала и десяти шагов, как меня словно что-то толкнула под сердце. Я резко подняла голову и увидела Валентина, лежавшего поперек тропинки, лицом вверх. Лицо его было спокойно, глаза открыты и он, казалось, беззаботно отдыхал на траве, вглядываясь в голубое, безоблачное небо. И только ярко-красная струйка крови у него на виске говорила о том, что он мертв. Я не заплакала и не закричала, а подошла к нему, стараясь понять, что же произошло. Догадаться было совсем не трудно. Скорее всего, сразу после выстрела в нас он бросился бежать, надеясь укрыться в лесу. Немцы открыли по нему стрельбу, которую мы слышали, находясь уже в нашем укрытии. Сразу несколько пуль попали ему в бок, и он упал на тропинку.  Подойдя, немцы прикончили его выстрелом в висок.
 Не помню, сколько я простояла возле Валентина, но меня снова остро кольнула мысль о Боре, и я быстро пошла к лесу…«А где папа?», - было первое, что спросил Боря, глядя на меня испуганными огромными глазами. «Мимо проходила армейская машина, - соврала я,- он уехал на ней в госпиталь». «А мы?» - почти закричал он и скривился, готовый заплакать. «А мы тоже пойдем туда, а по пути нас может подобрать другая машина», - спокойно ответила я, и он сразу успокоился. Но я совсем не знала, что мне теперь делать и стала бесцельно складывать вещи, лишь бы показать Боре, что ничего страшного не произошло и не происходит. Поэтому, когда я увидела вышедшего из чащобы леса штатского человека с винтовкой за спиной, я не испугалась. Он подошел к нам и поздоровался.
«Это вашего …? – начал он спрашивать, но я быстро приложила палец к губам и показала глазами на сына. Мы отошли в сторону, и он уже продолжил шепотом:
«Это вашего мужа немцы убили у речки?»
«Да», - ответила я, не добавив ни слова.
«Сволочи, - глухо сказал он. – Неужели они не видели, что он врач?»
«А вы откуда это знаете? Кто вы такой?», - спросила я.
«А мы и сами не знаем, кто мы такие, - грустно улыбнулся мужчина, говоривший с небольшим горским акцентом. – Может, беженцы, а может, партизаны. Из Чиколы мы бежали от немцев в лес, начальство сказало, что будем партизанить, но оружия нам не дали. А следом за нами прибежали наши семьи, со стариками и детьми, так что мы теперь больше походи на цыганский табор, чем на партизан. Сегодня рано утром наши посты донесли нам, что сюда приближается немецкая разведка, и мы стали следить за ними. Они первым делом обследовали вашу машину и собрались уже уходить, когда из леса вышел ваш муж. Дальше…»
«А дальше я все знаю сама. Он побежал, стараясь отвлечь их внимание от нас, и они его пристрелили. Вы правильно сказали, это – сволочи, даже хуже, звери. Валентин вылечил столько их пленных, сделав им сложнейшие операции, а они должны были знать, что врачи не убивают, а лечат. Всех, своих и врагов»
Я говорила все это так спокойно, что мужчина начал смотреть на меня удивленно и уважительно: неужели эта женщина только что потеряла мужа?
После короткого раздумья он сказал:
«Сейчас я отведу вас в наш лагерь. Он находится в глубокой балке посреди леса. Там вы отдохнете, а мы похороним капитана неподалеку от того места, где он погиб, чтобы вы, да и мы позже могли бы легко найти его могилу. Это единственная дорога кАхсарисару, к воротам в ущелье. Так что завтра, а, может, и сегодня вечером, здесь будет горячо. Немцы стягивают к Ахсарисару тяжелую артиллерию. Его жители уже ушли в горы, а перед селом стоит наша единственная пехотная часть. Сегодня ночью вы должны дойти до наших. Это недалеко, меньше десяти километров. Почему ночью? Дорога хорошо просматривается и простреливается с высот, и в дневное время вас могут подстрелить».

Мы долго пробирались по лесу пока не спустились в большую котловину, поросшую мелким кустарником и молодыми деревцами. То, что я увидела здесь, действительно напоминало цыганский табор. Рядом с палатками, шалашами и вырытыми на склоне землянками, горели многочисленные костры, у которых сидели укутанные в одеяла и прочее тряпье старики и дети. Женщины здесь же, на кострах, варили в огромных казанах пищу. Мужчина подвел нас к большому шалашу и познакомил меня со своей женой. Она хорошо, почти без акцента, говорила по-русски и сразу приняла кормить нас, достав из казана два больших куска горячего мяса. Боря, видимо, сильно проголодался за утро, потому что начал с аппетитом есть нелюбимое им блюдо. Я же совсем не хотела есть и, присев рядом, стала наблюдать за  беженцами, удивляясь, как они могут выживать в таких условиях. Вскоре появился знакомый мужчина с тремя другими горцами.    

«Мы похоронили вашего мужа, - сказал он. – Пойдемте с нами, я покажу вам место.

 
 .Невысокий холмик, укрытый ветками и листьями, возвышался вблизи той тропинки, где Валентин был убит. Прямо у могилы рос огромный бук,  и не увидеть его даже с дороги было  невозможно. Рядом было пепелище от небольшого костра, и валялось несколько промасленных тряпок. Я хотела отбросить их подальше от могилы, но Георгий остановил меня: «Мы нарочно жгли здесь костер и оставили пропитанные маслом и бензином тряпки, чтобы звери не разрыли могилу» Мне хотелось упасть на этот холмик, заплакать и попрощаться с Валентином, но Георгий вновь удержал меня: «Если вы сейчас впадете в отчаяние, вы не сможете добраться с сыном до наших. Возьмите себя в руки. Вы обязательно вернетесь сюда и тогда попрощаетесь с мужем, не скрывая своих чувств». Я до сих пор очень благодарна ему за эти слова, благодаря которым смогла пережить все ужасы предстоящей ночи и сохранить себя и сына».

 Я помню, как мама  вернулась и и мы стали пробираться  к дороге сквозь густой  кустарник, как меня  нес на руках  какой-то огромный мужчина, и мне было стыдно, что меня несут, как маленького, и больно, от хлеставших по лицу веток. Но я не ныл, потому что чувство страха от пребывания в темном лесу было сильнее стыда и боли.

Из воспоминаний мамы:
«Примерно через полчаса мы вышли к дороге, но выжидали, когда окончательно стемнеет. Наконец, стало совсем темно, над полем справа появилась луна, и наши проводники попрощались с нами.

«Идите по дороге прямо, никуда не сворачивая, - сказал один из них. -До Ахсарисара осталось около восьми километров. Прямо перед селом стоят наши посты. Когда вас спросят, кто идет, сразу же отвечайте: «Свои». Иначе вас могут подстрелить». Я поблагодарила их, и мы с Борей вышли на дорогу. Она уходила прямо к видневшимся вдалеке горам и была покрыта булыжником. Боря постоянно спотыкался о них и даже иногда падал. Но еще ужаснее для него было видеть вздувшиеся трупы лошадей, валявшиеся на обочине почти через каждые сто метров .Наконец он не выдержал всего этого и попросил: «Давай пойдем по тропинке». Как он углядел тропинку у самого леса, не знаю .Не знаю я и того, почему я не согласилась свернуть на нее. Наверное, я испугалась зловещей темноты леса, а, может быть, сам Бог хранил нас в тот день. Когда мы вышли к нашим, те очень удивились, что мы остались живы, пройдя по этой дороге. Оказывается, вся она от Чиколы до Ахсарисара была минирована. Но потом наши догадались, почему мы прошли весь этот путь, и нас не разнесло в клочья. Дело в том, сама шоссейная дорога была заминирована противотанковыми минами, и нашего веса не хватало, чтобы они взорвались. А вот обочины и придорожные тропы наши саперы заминировали противопехотными минами и, если бы мы свернули туда, нас бы не было в живых».

Да, я хорошо помню и булыжное шоссе, блестевшее в свете луны, и дохлых лошадей на обочине. Каждый раз, увидев впереди вздувшуюся тушу, я вздрагивал и обязательно спотыкался об эти проклятые скользкие булыжники. Прекрасно помню, как я просил маму свернуть на тропинку и как я обиделся, когда она не согласилась. По-моему, я стал засыпать на ходу, когда услышал громкий окрик: «Стой! Кто идет?», и очень удивился, когда мама четко, по-военному ответила: «Свои!» Потом к нам подошел солдат в плащ-палатке и, разглядев меня, поразился: «А мальчонка-то откуда?  Неужто от самой Чиколы дотопал?». Он провел нас в блиндаж, где меня сразу стали поить сладким чаем, а мама в уголке вполголоса говорила о чем-то с красивым белокурым командиром.

Из воспоминаний мамы:
«Я рассказала командиру обо всем, что с нами случилось, и он смотрел на меня так, будто я вернулась с того света. Иногда он бросал взгляд на спокойно пьющего чай Борю и горестно качал головой. Я объяснила ему, что сын еще не знает о гибели отца. Выслушав меня и проверив мои документы, офицер сказал: «Идите в село и переночуйте там. Жители ушли из него, так что можете заходить в любой дом. Сразу же с рассветом уходите из села пешком. Завтра здесь будет жестокий бой. Я думаю, что по пути вас все же подберет какая-нибудь машина».
Юркий маленький солдатик проводил нас в село. Мы зашли в дом где-то в центре села, солдат чиркнул спичкой и весело сказал: «Царские хоромы, да и только: кровать на панцирной сетке и тумбочка при ней». Я попросила у него хотя бы несколько спичек, но он с готовностью отдал мне весь коробок.  Я расстелила на кровати шинель и уложила Борю. Он сразу уснул, что было не мудрено: пройти восемь километров по булыжной дороге даже для меня было трудно. Сначала мне не спалось. Я сидела на табуретке у маленького оконца, выходившего в сад, и думала о случившемся с нами несчастье. Потом я задремала. Не знаю, сколько прошло времени, но разбудил меня страшный взрыв, раздавшийся, как мне показалось, совсем рядом с домом. Боря тут же подскочил на кровати, испуганно закричав: «Мама, что это?» Мне тоже было очень страшно, но я взяла себя в руки и спокойно ответила: «Наверное, шальной снаряд, не бойся». Но все равно, мне стало не по себе, и я сказала: «Давай пойдем дальше. Ты как, выспался?» - «Да, - ответил Боря сонным голосом. - Давай пойдем». Мы вышли из дома, когда было еще темно, но уже на выходе из села  увидели, как над горами стало подниматься солнце. Было совсем тихо. Тот снаряд, видимо, был действительно шальным».

Да, я помню хорошо тот дом, где я уснул и как. проснулся  от взрыва,.. Я очень испугался, поэтому сразу согласился, когда мама предложила идти дальше. Мы в темноте вышли из села и пошагали по дороге. Булыжник, слава Богу, закончился, под ногами был мелкий щебень и песок, идти стало легче. Но сразу за околицей села нас догнала машина. По-моему, это тоже был «студебеккер», с высокими бортами. Мама проголосовала, шофер затормозил и даже вышел из машины, чтобы помочь маме забраться наверх, а меня хотел взять к себе в кабину, где сидела толстая тетка в военной форме. Но я твердо сказал: «Я поеду с мамой», и шофер легко забросил меня в кузов. Там вдоль бортов сидело несколько солдат с оружием, а у кабины расположился усатый, толстый старшина, обложенный мешками, ящиками и бидонами. Он занимался каким-то странным делом: подставлял большую кружку к струйке сахара, сыпавшегося из небольшой дырочки в мешке, и отправлял его в бидон с творогом. «Шальная пуля». – объяснил он маме, с удивлением наблюдавшей за его действиями. Мама достала из санитарной сумки, которая всегда висела у нее на боку, какой-то тампон и заткнула дырку. Старшина поразился простоте решения проблемы и в виде благодарности насыпал нам полную миску сладкого творога. Мама есть не стала, и я прикончил его сам. Видимо, вчерашний поход и утренний горный воздух благотворно повлияли на мой аппетит.

Между тем, лес по сторонам дороги закончился, и нам навстречу вышли горы, розовые от солнечного света и очень мирные. Над ними царила необычайная тишина, и даже натужный рев машины, поднимавшейся по крутой, извилистой дороге, казалось растворялся в ней. Мы проезжали по узким мостам через бурлящие реки так высоко над ними, что нам не был даже слышен их дикий шум. Ущелье становилось все уже, верхушки скал над нами нельзя было разглядеть, даже до предела задрав голову, затем эта теснина раздвинулась, и мы въехали в  шахтерский поселок Фаснал.  Несколько двухэтажных зданий из красного кирпича, просторная площадь перед ними, вечно розовые верхушки гор и бушующая река в ущелье.

Наш госпиталь, добравшийся сюда из Чиколы еще вчера, не успел, однако, как следует обосноваться на новом месте: у зданий высились горы коек и ящиков с аппаратурой, некоторые машины еще только разгружались, но зато посреди площади вовсю дымила полевая кухня, и под ярким солнышком грелись, покуривая, раненые. Между ними, как обычно, сновали люди в белых халатах, и я сразу стал выискивать среди них отца. Тем временем машина остановилась у здания бывшей конторы рудника, и тут же из него стремительно выбежала моя опекунша, старшая медсестра госпиталя. Она подбежала к маме, только что спустившейся из кузова, схватила ее за руки и закричала: «А где Валентин Александрович?!»
И вот тут впервые за все это время, начиная с того момента, когда немцы пытались нас убить, маме изменили ее самообладание и сила воли. Нет, она не закричала и даже не заплакала. Побледнев, она медленно осела на землю, ничего уже не видя и не слыша.

Помню, что закричал и заплакал я. Я упал на землю рядом с мамой и стал целовать ее холодные щеки, глаза, крича на все ущелье: «Ма-а-ма!»