…Январской морозной ночью 1938 года за братьями Янсон пришла машина (та же, что несколько часов назад увезла мать). Сборы были недолгими, а путь недальний - в Даниловский монастырь, где находился приемно-распределительный пункт для детей “обезвреженных врагов народа”. Старшему Эдварду было 14, младшему Эвалду - 13. У мальчиков взяли отпечатки пальцев, сфотографировали в профиль и анфас - все подшили в дело…
Надо думать, система их боялась. Иначе невозможно объяснить сам факт существования этого документа, именуемого “Приказом народного комиссара внутренних дел Союза СССР от 15 августа 1937 года:
“С получением настоящего приказа приступить к репрессированию жен изменников Родины, осужденных военной коллегией и военным трибуналами по первой и второй категории начиная с августа 1936 года”.
“На каждую арестованную и на каждого социально опасного ребенка заводится следственное дело, в которое помещаются справки и краткое обвинительное заключение. Следственное дело направляется на рассмотрение Особого Совещания НКВД СССР”.
“Жены осужденных изменников родины подлежат заключению в лагеря на сроки не менее 5-6 лет. Социально опасные дети осужденных подлежат заключению в лагеря или исправительные трудовые колонии НКВД или водворению в детские дома особого режима Наркомпросов республик”.
“Грудные дети направляются вместе с их осужденными матерями в лагеря, откуда по достижении года-полутора лет передаются в детские дома и ясли Горкомздравов республик”.
“В каждом городе, где будет проводиться операция, специально оборудуются приемно-распределительные пункты, в которые будут доставляться дети тотчас после ареста их матерей и откуда дети будут затем направляться по детским домам”.
“Наблюдение за политическими настроениями детей осужденных возлагаю на Наркомов Внутренних дел республик, начальников Управлений НКВД краев и областей”.
…Спустя полвека Раймонд Янсон (один из “социально опасных детей”), впервые увидев этот документ, назовет его “людоедским” и будет совершенно прав.
А вот другие документы, сочиненные спустя сорок лет уже детьми осужденных (разумеется, они уже давно выросли, один стал известным детским писателем, другой инженером, третий - конструктором и так далее).
“Повестка. Вам предлагается явиться в качестве свидетеля по делу СДНВ (Союз детей “Врагов народа”) для дачи показаний по итогам сорокалетней деятельности Союза, образованного в Даниловском монастыре благодаря трогательной заботе Правительства образца 1937 года.
Явиться следует 25 февраля 1978 года в 15 часов по адресу: Москва, 2-й Донской проезд, дом 6, каб. 54.
При себе иметь: мыло, зубную щетку, смену белья и запас сухарей на 2 дня.
Председатель ДСУ (детского самоуправления) детдома им. 1 Мая Р.Янсон”.
По случаю встречи была сочинена ода:
“С тех пор как сиять утомившись вконец,
Усоп наш бессмертный усатый отец.
С тех пор, как почил он,
Оставив в наследство
Нам светлую жизнь и счастливое детство.
С тех пор, как он гигнулся, когти откинув,
Не слышали больше мы песни акынов…
Он помер - и культ с ним…
Но мысль к тем годам возвращается снова,
Когда по приказу наркома Ежова
По воле отца, что возглавил народ,
Всех прочих отцов отправляли в расход…”
Дети арестованных, собранные январским утром 1938-го в Даниловском монастыре, берегли свою дружбу, вопреки расстоянию (судьба раскидала их после войны по разным городам) и времени (к моменту встречи с председателем детского самоуправления рыбинского детдома Раймондом Янсоном в живых оставалось всего четверо).
…В 1938-м их было тринадцать: 15-летний Иосиф Дик (впоследствии известный детский писатель), его сестра 13-летняя Биба (впоследствии инженер-экономист и жена известного переводчика Льва Гинзбурга), 14-летний Раймонд Янсон (впоследствии инженер-геолог), 13-летний Эвалд Янсон (впоследствии инженер-гидротехник), 14-летний Вольдемар Стигга (впоследствии крупный конструктор механик, покончивший с собой в возрасте 60 лет), 11-летний Карл Кристин (впоследствии кандидат технических наук, преподаватель вуза), 12-летний Михаил Николаев (впоследствии главный специалист минцветмета СССР, геолог), 10-летний Вильям Шварцштейн (впоследствии инженер-конструктор автозавода), 14-летний Сергей Ленский (впоследствии инженер-электротехник, преподаватель техникума). 10-летняя Лида Ленская умерла от тифа во время войны. Следы остальных - 11-летнего Махача Тахо-Годи, 10-летнего Саши Левина, 8-летнего Отто Пуккита - затерялись.
Кем были их отцы, погибшие в застенках НКВД?
Йон Дическу-Дик - один из основателей румынской компартии, комиссар Управления формирования войск Туркфронта. В 20-30-е годы - преподаватель Московской военной академии, Университета народов Востока, ответственный работник Госплана.
Адольф Иванович Кристин - с 1928 по 1930-й - заведующий бюро иностранной статистики и секции конъюнктуры мирового хозяйства в ЦСУ СССР. С 1930-го - руководитель секции технико-экономической реконструкции Института экономических исследований Госплана СССР. Исследователь закономерностей развития советской экономики. С 1931-го - руководитель секции машиностроения Госплана СССР. С 1932 - член коллегии ЦУНХУ Госплана СССР.
Алибек Тахо-Годи - юрист, дипломат и историк. Представитель Дагестана по экономическим вопросам в Азербайджане, один из “ходоков” к Ленину в составе дагестанской делегации. С 1920 года - представитель Совета обороны Северного Кавказа в Азербайджане. С 1921 - народный комиссар продовольствия Дагестанской АССР. С 1922 по 1929 годы - первый народный комиссар просвещения Дагестана. С 1929-го - заместитель начальника Главного управления профессионального образования в наркомате просвещения СССР. С 1931-го - директор Центрального научно-исследовательского педагогического института национальностей. С 1935-го - в аппарате ЦК ВКП (б), заместитель заведующего отделения школ.
Комбриг Кирилл Иванович Янсон - латышский стрелок из охраны Смольного. 1918-1920 годы - председатель совета Главного управления по довольствию войск, начальник штаба Дриссанской группы войск, начальник оперативного штаба Западного фронта. 1921-й - командующий корпусом. 1924 - выпускник высшей школы летчиков, заместитель начальника военно-воздушных сил РККА. 1925-1927 годы - военный атташе советского посольства в Италии. 1932-й - помощник начальника вооружений РККА. 1936-й - выпускник военной академии имени Фрунзе. С 1936-го - командующий 64-й Смоленской дивизией. 1936-1937 годы - военный советник командующего Северным фронтом в Испании.
Яков Шварцштейн - член компартии США, один из редакторов газеты “Москоу Ньюс”.
Оскар Стигга - “товарищ Оскар” - заместитель начальника военной разведки Берзиня, готовившей группу Рихарда Зорге.
О других отцах известно немногое. Одно бесспорно: все они были либо крупными военачальниками, либо людьми, занимавшими ответственные государственные посты.
Жены арестованных были брошены в лагеря, где отсидели разные сроки, а дети (в возрасте от 8 до 15 лет), после оформления на них следственных дел, в составе “спецгруппы” были отправлены из Даниловского распределителя в Рыбинск, где их встретили два милиционера и препроводили в детдом.
“Рыбинской” группе повезло: Александр Иосифович Жуков, заведующий детским домом, понимал положение детей, насильственно лишенных родителей (в начале войны он погибнет на фронте, а с его женой воспитанники детдома будут переписываться в течение многих лет, она приедет в Москву и на вышеупомянутый сбор “спецгруппы” спустя 40 лет).
Другим “спецгруппам”, отправленным на Урал и в другие регионы, как выяснится позднее, повезет меньше. Они были обречены на полуголодное и бесправное существование. Видимо, там, в отличие от заведующего детдомом в Рыбинске, более пунктуально подошли к выполнению приказа народного комиссара внутренних дел, согласно которому “…начальники органов НКВД в пунктах, где расположены детские дома Наркомпросов, предназначенные для приема детей осужденных, совместно с заведующими или представителями ОБЛОНО производят проверку персонала домом и лиц политически неустойчивых, антисоветски настроенных и разложившихся - увольняют. Взамен уволенных персонал домов доукомплектовывается проверенным, политически надежным составом, могущим вести учебно-воспитательную работу с прибывающими к ним детьми”.
Уже тот факт, что директор Рыбинского детдома дал возможность ребятам из “спецгруппы” закончить 10 классов, в то время как по инструкции их надлежало немедленно отправлять на производство после окончания восьмилетки, говорит о многом.
…Раймонд Янсон привозит в редакцию альбом, в котором отражена вся история размолотых сталинской мясорубкой семей. В то время, как общество “Мемориал” искало выход на обладателя уникальных материалов, альбом уже держал путь в Израиль, отправленный дипломатической почтой.
Повод моей встречи с Раймондом - его звонок в редакцию и желание рассказать о Юзике - детском писателе Иосифе Дике, наполовину ослепшем и потерявшем на войне обе руки.
- Мы дружили с ним с 1938-го года, он, как и я, сын “врага народа”, - говорит мне сын репрессированного комбрига. Раймонд листает альбом, и мы оба понимаем, что рассказать об одном Юзике невозможно - слишком тесно переплелась его судьба в 1938-м с судьбами других детей. Юзик - лишь один из тринадцати, входивших в “спецгруппу”, отправленную в Рыбинский детдом.
- Мы могли озлобиться, но не озлобились, - тихо произносит Раймонд, - вот Юзик, например. Он писал для детей добрые книжки, был очень сильным человеком. Имея такое ранение, Юзик сделал все, чтобы не зависеть от чужой помощи: писал с помощью протеза в специальных блокнотах с передвижной лентой, придумал необычное приспособление, чтобы самостоятельно расстегивать пуговицы на одежде. Однажды Юзик сломал ногу (разве он мог усидеть на месте?) и разъезжал по квартире на самокате, управляя им культышками рук. У Юзика было море друзей. Он был очень гостеприимен и прекрасно готовил. Все годы мы с Юзиком собирали материал о своих репрессированных отцах - буквально по крупицам: рылись в архивах, следили за публикациями в газетах и журналах. О своем отце Юзик потом написал книгу, которую назвал “Встреча с отцом”.
- Я, как и Юзик, прекрасно помню своего отца: во время его ареста мне было уже 14. Мы жили в доме Военстроя, где с 1929 года селились крупные военачальники и прочие близкие к ним люди (например, в соседней с нами квартире жила актриса - любовница командира Дыбенко). Мой отец был коммунистом-фанатиком, он искренне верил во все эти сумасшедшие коммунистические идеи. Помню, как мама говорила ему: “Кирилл, имей в виду, фанатизм - это плохо”.
В 1937-м начались повальные аресты. Наш огромный дом был опечатан целыми подъездами. Однажды мы видели со двора, как энкавэдешники обыскивали квартиру военачальника Оппоги: они даже не потрудились закрыть окна. Отец чувствовал, что и с ним неладно: в это время он числился порученцем у Ворошилова, но после возвращения из Испании никак не мог добиться у него приема. В конце концов отец плюнул и поехал на охоту - и как раз в эту ночь за ним и пришли. Чтобы не спугнуть, энкавэдэшники прикинулись слесарями-водопроводчиками, но мама сразу все поняла. Да что толку: отец был обречен, бежать ему было некуда.
Второй раз они пришли через пару дней, в 10 вечера: майор НКВД, боец с примкнутым штыком и, в качестве понятого, дворник Кашков (мы с его сыном по прозвищу “Ваня-Каша” вместе играли во дворе). А в доме у нас сидела компания: играли в карты. Мама хлопотала на кухне. Рядом с отцом за столом сидел Генрих Христофорович Эйхе - командир 5-й армии, громившей Колчака на Дальнем Востоке (позже, после отсидки - экономист, военный историк, автор книги “Опрокинутый тыл” - о разгроме Колчака). Третьим партнером в игре был Иван Николаевич Бурсак, первый красный комендант Иркутска, лично командовавший взводом, расстрелявшим Колчака (позже, после отсидки, написал воспоминания об этом расстреле).
Кстати, много лет спустя моему брату удалось добраться до “дела К.И.Янсона”, и там он обнаружил донос некоего члена ВКП (б) Флоровского, на основании которого и был арестован отец. Позже я написал доносчику открытое письмо, которое было опубликовано в журнале “Горизонт”.
Обыск у нас шел с 10 вечера до четырех утра. У отца была прекрасная библиотека, которую он вывез из Италии. Ее всю перетряхнули. Но первым делом энкавэдэшники изъяли оружие, документы и все фотографии из отцовского кабинета. Помню, как майор глаз не мог оторвать от позолоченного браунинга с инкрустацией, подаренного отцу правительством Северной Испании: скорее всего майор его потом присвоил.
(Только ли майор? Грабеж шел на самом высоком уровне. Не могу удержаться от одной цитаты из того же приказа от 15 августа 1937 года: “Все имущество, лично принадлежащее арестованным (за исключением верхнего и нижнего платья, обуви и постельных принадлежностей, которые арестованные берут с собой), конфискуется” - Ш.Ш.”
Между тем, сын комбрига Янсона продолжает вспоминать:
- Когда энкавэдэшники ушли, обнаружилось, что они впопыхах опечатали в отцовском кабинете котенка, который все время мяукал. Мама утром позвонила в органы, попросила, чтобы пришли и освободили котенка. Те явились только после обеда. Через месяц пришли и за мамой - в час ночи. Подняли и нас с братом: “Собирайте учебники, за вами приедут”. Так мы оказались в Даниловском монастыре, а спустя десять дней - в Рыбинском детдоме.
Директор детдома был обязан регулярно докладывать органам о нашем поведении. Какая информация шла от него, можно только догадаться: что бы мы не вытворяли, он никогда и никого не попрекал “прошлым”. Более того, если кто-то из нас впадал в депрессию, говорил: “Кто там сопли распустил? Зима-лето, зима-лето, вот и встретишься с папкой и мамкой, а ты реветь!…” Так он утешал нас, хотя догадывался, что наши отцы - военачальники, дипломаты, старые большевики - давно уже расстреляны.
Жили мы в детдоме благодаря директору не стесненные ни в чем. У нас было даже детское самоуправление, разные кружки. Помню, как Володя Стигга смастерил фотоаппарат из пенала, и мы сделали отличные фотографии (вот они у меня в альбоме наклеены). Юзик увлекался французской классической борьбой. Он мог писать и правой и левой рукой одинаково - и надо же, обе потерял на фронте. Юзик совершенно не комплексовал по этому поводу и не считал себя инвалидом: в наших застольях он никому не доверял разливать водку, сам разливал - и так точненько! На 40-летии со дня нашего знакомства, когда мы все собрались, я сказал ему шутя: “Зато теперь до тебя, Юзька, никакое НКВД не доберется, отпечатки пальцев снять не с чего!”
В детдоме мы все время вспоминали своих родителей. Многие считали, что всему виной - НКВД, один Юзик с самого начала настойчиво повторял: “Не может не знать Сталин, где мой отец!”
Юзику удалось поступить после школы в Ленинградский горный институт: его приняли как детдомовца (то ли он скрыл факты той страшной биографии, которая шла за ним, то ли в приемной комиссии попался человек, который закрыл на это глаза), а через год началась война и он ушел на фронт добровольцем. Что же касается других членов “спецгруппы”, большинству из нас фронт не доверили. Я, например, как и Володя Стигга, оказался в стройбате: строил дорогу, валил лес. На этих работах дошел до того, что из-за истощения не мог выйти на работу. Вынужденный прогул обернулся для меня семью годами лагерей. Надо же было случиться, что прокурору, который приехал к начальнику лесопункта попьянствовать, для оправдания “командировки” понадобилось сфабриковать какое-нибудь “дело”. Первыми подвернулись под руку “прогульщики”. Прокурор вызвал, распорядился, и я, молодой идиотик, сам на себя протокол понес в район (безо всякого конвоя) - там меня, голубчика, и взяли. Я получил срок за “дезертирство” и три года поражения в правах - вдогонку, “за отца”. Что я там прошел - не рассказать.
Брату удалось скрыть некоторые факты своей биографии и поступить в спецшколу МВД. Когда все выяснилось, он едва не попал под расстрельную статью - спасло то обстоятельство, что это происходило в Латвии, а не в России.
Интересная история связана с Сережей Ленским, сыном репрессированного генерала. В детдоме он был жутким матершинником (при этом прекрасно разбирался в литературе). Какими-то правдами и неправдами ему удалось попасть на фронт. Там он совершил вылазку, за которую его было представили к высокой награде, но, заглянув в “личное дело”, тут же отозвали документы. После войны его не принимали в институт, он поехал в приемную Берии, начал качать права и съездил по роже референту на замечание того: “Мы еще посмотрим, какой ты фронтовик и кто ты есть на самом деле”. Сергея тут же скрутили и судили. Причем, не за мордобой, а за “незаконное хранение оружия”: у него с войны сохранился “вальтер”. Загремел он на пять лет: на брюхе прополз знаменитый маршрут от низовьев Оби до низовьев Енисея.
Теперь о моей маме. У нее была цинга и открытая форма туберкулеза и ее выпустили из Бутырки через два года “умирать”, но она выжила и чудом сумела оформить административную ссылку в Рыбинск, поближе к нашему детдому. Мать Юзика - Ядвига Михайловна - оттрубила полный срок - восемь лет. Юзик сам ездил за ней в лагерь и вывозил ее оттуда после освобождения. Мать Карлушки Кристина отсидела свое, но так и осталась пламенной большевичкой. После перестройки она уехала с дочерью Зорей в Америку (я еще не сказал, что Зоря в 1938-м, после ареста родителей, была направлена в дошкольный детский дом, откуда Карлушка позднее забрал ее в наш детдом).
Мать Вилли Шварцштейна после лагерей прожила довольно долго и умерла в Горьком. А мать Володи Стигги - старая латышская большевичка Сельма Яновна - так и не вышла из состояния секретности. Все, имеющее отношение к ее погибшему в годы репрессии мужу-разведчику (даже после “огоньковской” публикации, проливающей свет на деятельность “товарища Оскара”, готовившего группу Зорге), она скрывала до самой смерти.
После освобождения из лагеря мне предписали жить на станции Полевской, а я на свой страх и риск махнул в Москву. Там от кого-то услышал, что Юзик и его сестра Бубочка в Москве. Разыскал их через справочное. Жили они в коммуналке. Захожу, Юзик бросается меня обнимать, вижу, рук у него нет, вместо них культи, глаз покалечен. Я слышал, что он комиссован вчистую, но что у него такое увечье - даже представить не мог. Ну вот, встретились мы и стали узнавать, где остальные. Разыскали Карлушку в Челябинске, Володю Стиггу, Вилли, Мишу Николаева… С тех пор мы встречались регулярно.
На свое 60-летие я получил от Миши Николаева (из тринадцати нас сегодня осталось всего четверо - мой брат Эвалд, я, Виля Шварцштейн и Миша Николаев) необычный подарок: друзу горного хрусталя на постаменте из четырех пятнадцатикопеечных монет. Весь секрет - в датах выпуска этих монет. Первая - от 1923-го (год моего рождения), вторая от 1938-го (год, когда мы с ребятами встретились в Даниловском монастыре), третья - от 1953-го (год смерти “усатого”) и четвертая - от 1983-го (год моего 60-летия).
…И все-таки “системе”, уничтожившей отцов, пересажавшей матерей и разбросавшей их детей по спецприемникам, не удалось разрубить кровные узы. Подтверждение тому - книга Иосифа Дика “Встреча с отцом”, вышедшая в свет уже после смерти писателя, и альбом, в который Раймонд Янсон на протяжении многих лет заносил сведения о комбриге Янсоне и родителях своих тринадцати друзей, с которыми его свела судьба в Даниловском монастыре суровой январской ночью 1938 года. В этом альбоме отразилась вся история размолотых сталинской репрессивной машиной семей.
Энкавэдэшники, вывозившие во время обысков все документы и фотографии своих жертв, полагали, что “концы в воду”. А жизнь распорядилась иначе”.