Вторжение масонов -Полный текст повести

Вторжение масонов
(полный текст повести)

(Этот вариант для тех, кто не боится длинных текстов и предпочитает видеть всё произведение целиком. Для удобства читателей текст поделён на главы.
Также, на сайте ПРОЗА.РУ можно прочесть повесть в виде отдельных глав).

СОДЕРЖАНИЕ
Гл.1. Болото
Гл.2. Кров и очаг
Гл.3. В поисках амуниции
Гл.4. Сны Марины у камина
Гл.5. В поисках провианта
Гл.6. Масоны
Гл.7. Допрос и приговор
Гл.8. Экзекуция
Гл.9. Тернистый путь к свободе
Гл.10. Погоня
Гл.11. На север через север-восток

ВТОРЖЕНИЕ МАСОНОВ
 (повесть)
ГЛАВА 1. БОЛОТО.

                В заколдованных болотах там кикиморы живут —
                Защекочут до икоты и на дно уволокут.
                Будь ты пеший, будь ты конный — заграбастают,
                А уж лешие так по лесу и шастают.
                Страшно, аж жуть!

                В. Высоцкий

Сбор грибов – увлекательное занятие. Роман Степаныч Мастерков с детства обожал это дело. Он даже успел свою первую жену Веронику приобщить к сбору грибов, хотя в браке они прожили совсем недолго. И свою новую девушку Марину он тоже увлёк тихой охотой, хотя со стороны могло показаться удивительным, что такая изнеженная и сугубо городская жительница, привыкшая к домашнему комфорту, решилась вдруг сменить свои модные платья на камуфляжный костюм, а туфли на шпильках – на резиновые сапоги. Этому могло быть только одно единственное объяснение: эта романтическая натура, эта красавица, достойная обложек самых глянцевых журналов, со всей пылкостью, свойственной её артистической натуре, безрассудно влюбилась в неприметного и невзрачного Романа Степаныча, скромного труженика молотка и отвёртки. Вполне возможно, всему виной их встреча в Третьяковской галерее, когда она, впервые увидев Мастеркова, приняла его за скромно одетого непризнанного современного художника. Он так внимательно смотрел на развешенные по стенам картины, будто хотел увидеть сквозь холст саму душу художника.

Тогда она сама первая подошла к нему с вопросом о какой-то картине, и он удивительно точно и полно дал этой картине исчерпывающую характеристику: зашифрованные автором символы и тайные смыслы, исторический контекст, размер полотна, состав использованных художником красок, и даже, технологию изготовления позолоченной рамы. И любой другой картине он мог дать такую же точную и полную характеристику. И даже узнав, что Степаныч, как все его звали, простой завхоз, она совсем не разочаровалась. Его профессия не имела для неё абсолютно никакого значения, её привлекала его спокойная уверенность и то чувство защищенности, которое она испытывала, когда была рядом с ним. И с ним она готова была идти хоть на край света, а не то, что в лес по грибы.

В тот день, они отправились на электричке на крохотную станцию вдали от Москвы. Марина никогда раньше там не была, да и сам Степаныч знал об этом месте исключительно из рассказов своего старшего брата Адриана, тоже большого любителя собирать грибы. Брат рассказывал, что знает место, где белых и подберёзовиков видимо-невидимо. И даже нарисовал по всем правилам военной топографии кроки того самого места на тетрадном листочке в клеточку, выдрав его из тетрадки для черновиков своего старшего сына Стёпки.
 
Сначала они шли через густой лес, в который, судя по отсутствию мусора, не ступала нога человека. Грибов, действительно, было много, но большую их часть приходилось тут же выбрасывать, потому что они оказывались червивыми. Корзинки наполнялись не так уж быстро, и приходилось идти всё дальше и дальше. К тому же Марина плохо разбиралась в грибах и то и дело, найдя незнакомый ей гриб, подзывала к себе Степаныча, чтобы он её проконсультировал, брать или не брать. А может быть, она лишь притворялась, что не разбирается в грибах, и ей просто хотелось, чтобы Степаныч не отходил от неё далеко. Уж что-что, а притворяться Марина умела прекрасно, недаром она училась на актрису, и даже успела сняться в двух сериалах, правда, пока что в ролях второго плана. Но её блестящая кинокарьера была ещё впереди.

Чаща поредела, и они вышли на опушку. Впереди было более или менее открытое пространство размером с футбольное поле, поросшее молодой берёзовой порослью. Роман Степаныч сверился со своей импровизированной картой, сделанной братом, и по прерывистой горизонтальной штриховке понял, что перед ними болото, но болото проходимое. А за болотом снова начинался густой лес.
– Стой здесь, никуда не ходи без меня, а я пока поищу подходящие палки, ¬– велел он Марине, – будем прощупывать тропку, а то тут земля под ногами ходуном ходит.
 
И Степаныч пошел выбирать подходящие молодые березки.

Но Марина так увлеклась сбором грибов, что, заприметив под одиноко стоящей берёзкой сразу три подберёзовика, поспешила за ними и успела уйти вперёд шагов на тридцать. Девушка она была худенькая, почти невесомая, и потому почва под ней почти не проминалась, когда она перепрыгивала с кочки на кочку. Это у неё получалось так легко и непринужденно, что Степаныч, выбиравший подходящее деревце, так и застыл с охотничьим ножом в руке, любуюсь грациозностью своей любимой.

И вдруг она вскрикнула от неожиданности. Кочка, казавшаяся бугорком твёрдой земли, ушла у неё из-под ног, и Марина по колени погрузилась в вязкую трясину. Она попыталась высвободить правую ногу, но только ещё глубже ушла в густую болотную жижу.
– Куда ж ты пошла, дурёха! Возвращайся сейчас же! – приказал ей Степаныч.
– Рома, я не могу. Эта грязь меня не выпускает! – испугано крикнула в ответ Марина.
– Тогда стой, не шевелись! Я сейчас.

Он осторожно пошёл по болоту, ступая по тем местам, где видны были следы Марининых сапожек. Медленно погружаясь всё глубже и глубже, Марина смотрела, как он приближается, размахивая своим тесаком в воздухе.
– Ты зачем нож достал? Решил меня прирезать, чтоб не мучилась? – страдальчески-саркастически спросила она с присущей ей любовью к чёрному юмору.
– Ну и дура же ты, Маринка, – ответил Степаныч, – ты давай лучше не шути, а то от смеха ещё глубже увязнешь. Ишь, юмористка нашлась! Стой и не трепыхайся.
 
Он добрался до торчащего над поверхностью болота крохотного островка, на котором росла одинокая молодая берёзка. Несколькими уверенными движениями тесака, Степаныч отрубил её от корня, отсёк несколько верхних и боковых веток и, опираясь на получившийся шест, как на посох, осторожно двинулся к Марине.

Он старался делать всё это как можно быстрее, но, когда он закончил, девушка уже по грудь погрузилась в трясину. Степаныч лёг плашмя, широко раскидав ноги, на ближайший к Марине холмик, ухватился левой рукой за пенёк от только что срезанной берёзы и протянул девушке импровизированный шест.

– Держись крепко, двумя руками, – приказал он, – постепенно перехватывай палку и подтягивай себя в мою сторону.

– Рома, у меня сапоги с ног слезли, – пожаловалась Марина, перебираясь по берёзовому шесту в сторону Степаныча.

– Это к лучшему, без них тебе легче будет выбраться, – ответил он.

Когда Марина вырвалась из цепких объятий трясины, и её туловище показалось над ряской, Степаныч начал тянуть на себя свой конец шеста.

Оказавшись, наконец, на твёрдой земле, Марина, стоя на четвереньках, разревелась. Степаныч встал, широко расставив ноги, подхватил её под мышки, поднял и прижал к себе.
– Рома, пусти, я же тебя намочу, я же вся мокрая, – сказала она всхлипывая.

– Какая-же ты всё-таки глупая, – сказал он прижимая её к себе ещё сильнее.

– А я свою корзинку с грибами утопила, – сказала девушка, всхлипывая.

– Ну, ничего, легче будет назад идти. Я вот тоже свои грибы растерял, пока бежал сюда, – ответил Степаныч, – но грибы – дело наживное. В следующий раз наберём. А сейчас тебе нужно обогреться.

У Марины действительно зуб на зуб не попадал, не то от волнения, не то от холода.
– Я пойду впереди, а ты держись за мою рубаху и ступай след в след, – сказал Роман Степаныч, отдавая девушке свою сухую куртку.
– А как же мне идти без сапог-то? – спросила Марина.
– А зачем они тебе? Ножки свои ты уже всё равно промочила. Пойдём, тут недалеко.

Он пошёл обратно по собственным следам, на всякий случай прощупывая шестом почву у себя под ногами. Марина шла за ним, как козлёнок на верёвочке.

Они добрались до твёрдой земли.
– Рома, я так замёрзла, мне очень холодно.
– Маришка, у нас есть два варианта: либо развести костёр прямо тут, на берегу болота, и потом провести здесь всю ночь, ведь уже смеркается, либо пройти по краю болота до вон того лесочка, в сотне шагов оттуда должен быть одиноко стоящий дом. По крайней мере, так нарисовано на карте. А в доме-то по любому и теплее, и безопаснее ночевать. Вдруг тут волки или медведи водятся. А там нас ещё и накормят, и чаю горячего нальют, а может и чего-нибудь ещё горячительного. Что решим? Пойдём искать дом? – спросил Степаныч.
– Пойдём, только поскорее, – ответила Марина, продолжая дрожать от холода.

Минут десять у них ушло, чтобы обойти правый край болота и попасть в хвойный бор, стоявший на пригорке. Там они повернули направо, и узкая тропка привела их к опушке, над которой нависал несоразмерно огромный деревянный дом.  В последних лучах заходящего за лес солнца дом казался мрачным замком сказочного колдуна-великана.
– Никогда не видел таких высоких срубов, – сказал Степаныч, – обычно деревянные постройки не делают выше двух этажей, а здесь три этажа и высокие чердак и цоколь. Ума не приложу, кому и чего ради понадобилось строить здесь в лесу такой домище. Ну, всё равно, пойдём, попросимся на ночлег.


ГЛАВА 2. КРОВ И ОЧАГ
               Стоял тот дом, всем жителям знакомый, -
               Его ещё Наполеон застал, -
                Но вот его назначили для слома,
                Жильцы давно уехали из дома,
                Но дом пока  стоял…
                Холодно, холодно, холодно в доме.

                В.Высоцкий.

Дом и вправду был необычным. Он был очень высок, его крыша возвышалась над кронами росших рядом деревьев. Огромной мрачной тёмно-серой глыбой нависал он над небольшой полянкой, через которую протекал узенький ручей, наверное, впадающий в то самое болото. Дом этот больше был похож на замок, чем на сруб, по чьей-то прихоти, сделанный из толстенных брёвен, а не из камня. Сходство с замком ему придавали две выдвинутые вперёд башенки по краям главного фасада.
Степаныч стал считать окна по второму этажу главного фасада и насчитал десять. На первом же этаже вдоль всего фасада была своеобразная галерея, будто парящая над землею на высоте человеческого роста.

От этого здания веяло давней стариной, позапрошлым веком, но при этом оно совсем не казалось ветхим. А правый боковой фасад выглядел даже более или менее современно, наверное, из-за того, что балконы обоих этажей были застеклены и превращены в лоджии.

При этом дом казался заброшенным и необитаемым. Ни одно окошко не светилось, нигде не было ни огонька, не слышалось ни голосов людей, ни лая собак, ни вообще каких-либо звуков, кроме хлопанья ставней одного из окон верхнего этажа.
– Пойдём, Маришка. Живут ли там люди или уже давно не живут, нам нужно хотя бы попасть вовнутрь. Не то ты у меня совсем окоченеешь, – сказал Степаныч и протянул девушке руку, собираясь перевести её через ручей.

Но Марина встала перед ручьём, не решаясь ступить в воду. Степаныч понял, что после попадания в трясину любая водная поверхность внушала девушке первобытный страх. Тогда он подхватил её на руки и перенёс через ручей, сам при этом войдя в воду почти по пояс.
 
– Рома, это похоже на репетицию нашей с тобой свадьбы, – ты же понесёшь меня из ЗАГСа на руках, правда? – проворковала Марина, обвив шею Степаныча руками и прижавшись своей нежной щёчкой к его щетинистой щеке. Чувство юмора её не оставляло, казалось даже, что после спасения из трясины оно только обострилось. А ведь ещё на позапрошлой неделе, когда Степаныч сделал ей предложение, она уклонилась от прямого ответа, не сказала ему ни «да», ни «нет».  Да и сейчас непонятно было, всерьёз ли она говорит о свадьбе или просто шутит.
– Правда! Я готов тебя всю жизнь на руках носить, – серьёзным тоном ответил Роман Степаныч, вынося возлюбленную из ручья, но потом засмущался и тоже решил пошутить, – если только ты вдруг не бросишь свою диету и сильно не располнеешь.

До высокого крыльца оставалось шагов пять-шесть. Степаныч бережно опустил девушку и взял её за руку. Они поднялись, подошли к парадной двустворчатой двери, и Марина стала искать на стене кнопку звонка. Но никакой кнопки не было. Вместо неё сверху свисала толстый витой шнур, к концу которого был привязан большой деревянный набалдашник. Степаныч подёргал за него, и где-то далеко-далеко в глубине дома зазвенел колокольчик. Или это им только показалось?
Они подождали минут пять, подёргали шнур ещё разок-другой. Но никто не спешил открывать им двери. Никто даже не отозвался. Степаныч постучал в дверь кулаком, сначала тихо, потом сильнее и настойчивее, потом ещё сильнее, и наконец, повернувшись к двери спиной стал изо всех сил стучать в неё пяткой.

Ничего не произошло. Марина стояла рядом, обхватив свои плечи руками и дрожа от холода.
– Никто нам открывать не хочет. Скорее всего, там и нет никого. Придётся нам в виду нашего чрезвычайного положения нарушить неприкосновенность чужого жилища и войти в него без разрешения хозяев, – сказал Степаныч, доставая свой охотничий нож.

Он вставил лезвие между створками дверей как раз в том месте, где должен был находиться язычок замка, и отжал его. Дверь отворилась. Они прошли через небольшой тамбур, внутренняя дверь которого, перекосилась, повиснув на одной петле.

Степаныч посветил фонариком вглубь довольно большого зала. Луч фонарика выхватывал из тьмы то старое деревянное кресло, то диван, обшитый полосатой тканью, то похожий на пасть кашалота зев огромного камина.
– Камин – это здорово! Считай нам с тобой повезло! – сказал Степаныч, – тут и дрова есть и, похоже, очень сухие. Секундочку…

Ловко, как бывалый бойскаут, он развёл в камине огонь и подтащил кресло поближе к огню.
– Маришка, снимай скорее свою мокрую одежду, бросай её на стулья и садись в кресло греться, – скомандовал он.

При этой команде Марина вдруг пришло в голову, что совсем недавно она отказалась от роли стриптезёрши в новом сериале, потому что не пожелала раздеваться перед камерой и перед чужими людьми. Но здесь с ней был один лишь её любимый мужчина, который обожал каждый изгиб её тела и которому она безгранично доверяла. Поэтому она и не думала отказываться. Это ведь не кино, здесь всё по-настоящему: он, она и их любовь. Она решительно, хотя и не без труда стянула с себя мокрые камуфляжные брюки, облепившие её стройные ноги. Потом приплясывая на одной ножке, сняла мокрые и порвавшиеся от ходьбы по лесной тропе махровые носки. Затем сняла с себя и вернула Степанычу его грязную, но относительно сухую куртку. Потом сняла через голову покрытую болотной тиной флисовую толстовку и промокшую насквозь ковбойку. Её лифчик тоже намок, пришлось снять и его. Какую-то секунду Марина колебалась, снимать ли трусики. И вовсе не потому что стеснялась, а потому что боялась сесть голышом на это старое запылённое кресло. Но в них было так мокро и неуютно, что она скинула и их.

Роман, не скрывая своего восхищения, смотрел на возлюбленную, как будто впервые видел её обнажённой. Его восхищенный взгляд не только ничуть не смутил девушку, но и приободрил её. Она стояла перед ним в отсветах огня, пылавшего в камине, и, кокетливо склонив чуть-чуть на бок свою головку, позволяла ему любоваться её красотой. Ей так нравилось его искреннее восхищение, что она готова была, наверное, снова нырнуть в болото, чтобы ощутить это ещё раз.

Степаныч с трудом заставил себя оторвать взгляд от её прекрасного тела и продолжить исследовать зал, в котором они оказались, освещая стены узким лучом карманного фонарика. Сзади по краям зала вниз спускались две довольно широкие лестницы, соединенные на верху балконом с балюстрадой, нависающим над залом.

Из зала в глубь дома вели три двери: одна слева, другая справа и ещё одна, двойная – посередине.

У противоположной от камина стены он обнаружил массивный буфет, а выдвинув из него верхний ящик – две чистые льняные скатерти, белую и серую. Белую он бережно накинул на плечи Марины. Она завернулась в неё как в кокон.
– Маришка, а ты знаешь, что в этой скатерти ты похожа на привидение, – осмелился пошутить Степаныч, знавший, что обычно Марине нравятся подобные шуточки.

– Вот ещё! – фыркнула она, как рассерженная кошка, – если уж на то пошло, сам ты похож на… лешего. Или на водяного.

Степаныч невольно посмотрел на свои брюки и рубашку, с налипшей на них болотной травой, и рассмеялся. Потом он накинул серую скатерть на старое кресло, чтобы Марина могла сесть на чистое.
– Прошу садиться, Ваша призрачность! – сказал он, галантно поклонившись.

Марина села на кресло и вытянула свои ноги к огню, и он невольно снова залюбовался ими.

– Эй, леший! Хватит пялиться! Лучше поищи в буфете что-нибудь горячительное! – сказала Марина строго и требовательно, но улыбка на её лице выдавала то удовольствие, которое она испытывала от тепла камина и теплоты любящего взгляда.
Степаныч снял с пояса алюминиевую солдатскую фляжку и протянул девушке.
– На, хлебни. Здесь у меня коньяк. Пара-другая глотков тебе, и правда, не помешает, – сказал он.
– Спасибо! И можешь не волноваться, я тебе обязательно оставлю… на донышке, – улыбаясь сказала Марина и вдруг слёзы потекли из её глаз. Она отложила фляжку, вскочила с кресла, обхватила Степаныча за плечи, прижалась к нему грудью, и уткнулась лицом в его колючий подбородок.

Она смотрела на него сверху вниз широко раскрытыми и полными слёз глазами, и громко зарыдала.

– Степаныч! Ведь ты же меня спас! Спас, понимаешь ты, леший! Я ведь могла совсем утонуть, и меня бы больше не было, вообще, вообще никогда… – прошептала она, всхлипывая.
– Ну, ну… Всё уже позади! Ты жива и здорова, а я рядом. Ты лучше выпей-ка, согреешься, да и взбодришься, – Степаныч наклонился к Марине и поцеловал её в макушку.  Но она подняла к нему своё лицо, и он нашёл её губы. Так они и стояли минуту или час, не в силах оторвать своих губ друг от друга: девушка в накинутой на плечи льняной скатерти и мужчина в промокших камуфляжных брюках и толстовке.

Потом Марина, успокоившись, снова села в кресло и сделала глоток из фляжки. Потом ещё один, и на её лице появилась блаженная улыбка. Степаныч даже позавидовал её умению хмелеть от пары небольших глотков. Безусловно, это очень полезное качество, если судить с экономической точки зрения.
– Сиди, грейся. Я схожу на разведку. Может быть, найду нам какую-нибудь одежду, – сказал он, – да и продукты бы нам не помешали, ведь придётся сидеть здесь минимум до рассвета. Как говорили древние: «фабулис нон экплетур вэнтер».
– И что означает это мудрое изречение? – поинтересовалась Марина.

– Соловья баснями не кормят, – ответил Мастерков.

– Так бы сразу и сказал, Цицерон! Иди, ищи, но, если тут какая-то одежда и осталась, то, наверное, это уже ветхое тряпьё, – сказала Марина, делая ещё один глоток, – а еда, конечно, давно уже протухла.
– Ну и пусть ветхое, лишь бы чистое и сухое. И наверняка не тряпьё, обстановка-то достаточно богатая, тут явно очень зажиточные люди жили. Может быть, даже дворяне и помещики.
– А ты, что, вот так и оставишь меня сидеть здесь одну? А вдруг, пока тебя не будет, вернутся хозяева и застанут меня здесь, совершенно голую, голодную и беззащитную… Вдруг они меня… Вдруг они со мной что-нибудь сделают?

– Не беспокойся, мы же, слава Богу, в России, у нас народ добрый и гостеприимный. Если хозяева вдруг вернутся, они тебе, конечно, обрадуются и накормят. Но я тут недалеко, скоро вернусь. Держи-ка вот для уверенности, – Степаныч протянул Марине свой охотничий ножик в кожаных ножнах, – это так, на всякий случай.
– Не задерживайся, может и тебя накормят, – к захмелевшей Марине вернулось хорошее настроение.


ГЛАВА 3. В ПОИСКАХ АМУНИЦИИ

                Платье с белым воротничком...
                Его шёлк так плечам знаком!
                Было вечным, из ткани клетчатой,
                А теперь - всё в шкафу на плечиках.

                Н.Байкина


Степаныч решил сначала обойти первый этаж по правилу левой руки, то есть, двигаясь вдоль стены и открывая по порядку все двери, которые находятся слева от него. Сначала он вышел из зала в длинный и тёмный коридор с единственным тусклым окошком в самом конце, через которое едва-едва пробивался свет луны. Первая же дверь слева была заперта. Степаныч решил пока не тратить время на попытки проникнуть в закрытые помещения. Ножа или какого-то другого подходящего инструмента у него с собой не было, и взлом двери мог занять много времени. Да и неправильно это – лишний раз взламывать чужие двери. Тем более, он успел заметить, что дверь следующего помещения была приоткрыта. Он решил, что сначала осмотрит все открытые помещения, а уж потом, если так и не найдёт в них ничего стоящего, вернётся вскрывать закрытые.

Степаныч широко раскрыл дверь второго помещения, с порога посветил вовнутрь фонариком. «Тринадцать с половиной квадратных метров» – прикинул Степаныч на глаз, а глаз у него верный, как лазерный дальномер. Это помещение, похоже, было когда-то ванной комнатой. У окна стояла чугунная ванна, пусть и со сколотой эмалью, но зато на литых позолоченных ножках в форме сфинксов. Никаких труб и кранов около ванны не было, зато рядом на полу стояли две рассохшихся деревянных бадьи, наверное, для холодной и горячей воды. На столике в углу стоял трёхведерный самовар, давно не чищенный и опутанный паутиной. Очевидно, воду для ванны нагревали в нём, только было это очень давно.

Степаныч пошёл дальше. Следующая комната слева по коридору оказалась кладовкой, в которой хранилась какая-то хозяйственная утварь, которой могла бы воспользоваться для уборки горничная, если бы в доме такие водились. Здесь было на удивление чистенько и не было никакой паутины (насколько об этом можно было судить, посветив фонариком).

В следующей комнате (семнадцать и две десятых квадратных метра) Роман Степаныч обнаружил два платяных шкафа и два огромных сундука. «Кажется, это как раз то, что мне сейчас нужно, главное, чтобы в шкафах была какая-нибудь одежда».
Он распахнул первый шкаф и увидел там шесть почти одинаковых чёрных, с белым кружевным воротничком, довольно длинных женских платьев какого-то старомодного покроя. Разглядеть детали фасона в свете карманного фонаря он не смог. «Третья четверть девятнадцатого – начало двадцатого века» – так определил Степаныч их возраст, но, он не был историком моды и более точной датировки дать не мог. Ещё там было двенадцать белых передников. «Скорее всего, это спецодежда тех самых горничных, которых уже нет» – решил Степаныч.

В соседнем шкафу Степаныч нашёл две тёмно-красных расшитых золотом ливреи и одни единственные короткие, чуть ниже колен штаны, которые, скорее всего, полагалось носить с белыми гольфами и башмаками с пряжками. Но ни гольфов, ни башмаков не было.

Степаныч решил тут же переодеться, чтобы не занимать руки одеждой для себя, ведь ещё предстояло нести одежду для Марины. Штаны выбирать не приходилось. Он с трудом натянул их на себя, скинув свои резиновые сапожищи и сняв свой насквозь промокший камуфляж. Прежний обладатель штанов видимо был очень щуплым, и штаны были Степанычу туговаты: верхняя пуговица никак не хотела застёгиваться, ягодицы обтянулись, а гульфик выпирал так рельефно, как это бывает у балетных танцоров. Ливрея же, наоборот, была ему великовата. Зато она легко наделась прямо поверх промокшей ковбойки.
«Осталось только выбрать подходящую по размеру одежду для Марины, и можно считать задачу-минимум выполненной» – подумал Степаныч. Он очень надеялся, что несмотря на непривычный фасон одежды, сможет подобрать правильный размер – глаз-то у него, но всё же, опасаясь ошибиться с размерами платьев, он решил взять для Марины сразу два: одно поменьше, другое – побольше. А зная, что Марина ценит тонкий юмор, он для прикола прихватил из шкафа белый передник, а из сундука – длинные панталоны с рюшечками. Ничего похожего на бюстгальтер в современном понимании он не нашёл. Зато в сундуке нашлась короткая хлопковая сорочка, которая, как откуда-то знал Степаныч, называлась камисоль. Если бы в этот момент его спросили, откуда он это знает, он только пожал бы плечами.

Всю одежду для Марины он уложил в огромную расшитую крупными пёстрыми цветами шаль из тонкой шерсти и связал её концы. Он решил, что дальнейший осмотр помещений стоит отложить, а первым делом нужно вернуться к Марине и дать ей сухую одежду. Как бы не прекрасна она была обнажённой, но следовало бы одеться в сухое, чтобы не простудиться. Надев вновь свои резиновые сапоги, он перекинул через левую руку мокрые камуфляжные брюки, в правую взял узелок с одеждой для Марины, и спешно направился в каминный зал.

Когда Степаныч вернулся, он увидел, что его девушка сладко спит, свернувшись в уютный клубочек в большом кресле у камина. В отблесках огня её черты казались какими-то нечёткими, но бесконечно милыми и безмятежными. «Наверное, бедняжку разморило в тепле, тем более, она, кажется, успела выпить всю фляжку» – решил Степаныч – «ну и правильно, после пережитого стресса ей необходимо было расслабиться». Он с минуту полюбовался её милым лицом и стройными ножками. «Не буду её будить, пусть выспится» – решил Степаныч.

Впервые в жизни сугубо городскому жителю Степанычу вдруг захотелось, чтобы у него когда-нибудь был свой загородный дом где-нибудь на берегу озера, пусть не такой огромный, а совсем маленький, но очень уютный. И чтобы обязательно с камином или печкой. Он представил себе, как в старости они с Мариной будут проводить вечера в этом домике, любуясь вместо телевизора игрой огня в камине и потягивая чай с ромом. По ковру будут ползать, играя в только им понятную игру, их малолетние внуки, одна девочка и два мальчика. Сам Степаныч будет уже весь седой с огромной залысиной, зато Марина останется такой же красивой, как сейчас, разве что, немного пополнеет, но это не страшно.

«А что, такое вполне может быть. Всё может именно так и сложиться, мы проведём долгую жизнь вместе и без сожалений встретим свою старость. Да, с Вероникой у нас так ничего путного и не вышло, уж слишком мы были разные и имели разные взгляды на жизнь. Но Марина – совсем другое дело. Она меня любит, верит в меня и надеется на то же, что и я. Она меня ни за что не бросит» – подумал Степаныч, и у него в голове закрутилась песенка: «Will you still need me, will you still feed me when I’m sixty four».

Стараясь ступать беззвучно, что непросто было сделать в чавкающих от влаги резиновых сапожищах, он развесил на двух стульях принесённую для Марины одежду – шаль, передник и платья на одном, а панталоны и камисоль – на другом. Когда она проснётся, то сразу увидит приготовленную одежду и сможет её надеть, если, конечно, захочет. А свои камуфляжные брюки он повесил на каминную решётку.

Он старался не шуметь, но на секунду ему показалось, что Марина чуть приподняла голову и приоткрыла глаза. Он приблизился к её креслу на пару шагов и внимательно присмотрелся. Но девушка сладко спала. «Наверное, показалось» – решил Степаныч и, нарушив правило левой руки, отправился осматривать правое крыло дома.


ГЛАВА 4. СНЫ МАРИНЫ У КАМИНА

                Ещё судьба подарит, может быть, надежду,
                Я так хочу во сне увидеться с тобой.
                Ты птицу счастья отпусти ко мне, как прежде,
                А ты во сне назначен мне судьбой.
               
                Н. Павлова.

                Сны были всегда разными, но как будто всегда одинаковыми;
                Сны были всегда случайными, где мы общались лишь знаками.
                Сны были всегда расколоты. Осознанные, но разбитые.
                Я пыталась собрать эпизоды и сделать из них что-то единое.

                Е.Епихина

Марина спала, пригревшись в массивном старом кресле, которое, наверное, хранило память о десятках людей, сидевших в нём за множество десятилетий, прошедших с того дня, когда оно каким-то чудом попало в этот странный заброшенный дом, затерявшийся в глухом лесу. Марина спала, но сон её был неспокоен, она иногда вдруг внезапно вздрагивала, и тогда можно было подумать, что она проснулась. Или вдруг её губы едва различимо шептали: «Рома», «О, Боже, нет!», «Ваше сиятельство», «Меня зовут Марина», «Отпусти сейчас же!», «Нет, что вы, ни в коем случае!».

Иногда даже могло показаться, что её глаза чуть-чуть приоткрывались, но проснулась ли она и видит ли то, что вокруг, или продолжает спать и видеть сны, осталось неясным даже для самой Марины. Сны и явь причудливо перемешались, и девушка, свернувшаяся клубочком в старом кресле у старого камина, видела по очереди и то, и другое, то просыпаясь, то засыпая снова.

Сначала Марине причудилось, что она – белая чайка, парящая над бурным морем. Она, упиваясь свободой полёта, летела в солёных брызгах, высматривая добычу, а потом пикировала вниз и хватала неосторожную рыбку, опрометчиво всплывшую так близко к грани, разделяющей две стихии. Что она потом с этой рыбкой делала, Марина не запомнила. Проглотила ли, уронила ли обратно в море. Всё это не имело значения. Главное, что у неё были крылья и она могла нестись над волнами навстречу солёному ветру. О, это пьянящее чувство полёта! Этот прилив сил, позволяющий оторваться от поверхности земли или воды!

Она спикировала к воде в очередной раз, и вдруг кто-то ухватил её зубами за лапки. Она не видела, кто это был, но догадалась, что это была какая-то огромная рыбина. Вот ведь как устроена природа: чайки охотятся на мелкую рыбу, а на них самих охотятся более крупные рыбы, на которых, в свою очередь, охотятся более крупные птицы.

Рыбина тянула Марину-чайку в воду, в свою родную стихию, а чайка изо всех сил махала крыльями, чтобы подняться над волнами. Но рыбина не выпускала её из своей хищной пасти, всё тянула и тянула, сильнее и сильнее, глубже и глубже. Точно так же пару часов назад тянула её в свои бездонные глубины вязкая трясина.

Но вот сверху раздался шелест могучих крыльев, и огромная птица в пятнистом оперении, похожем на камуфляж десантника, схватила рыбину в свои мощные лапы и подняла из воды. Рыбина, отчаянно извиваясь, пыталась вырваться из цепких когтистых лап и выпустила Марину-чайку из своей пасти. Птица в камуфляжном оперении утащила рыбину, взмыв высоко в небо, а чудом спасшаяся чайка стремительно полетела навстречу закатному солнцу и скрылась за горизонтом. Марина обнаружила, что видит чайку как бы со стороны и догадалась, что она больше не птица, а просто раздетая догола девушка, спящая в кресле, которой приснился кошмар.

А потом ей почудилось, что она – молодая и сказочно красивая принцесса какого-то совсем небольшого, но процветающего европейского королевства, какого именно она никак не могла вспомнить, но это её не слишком интересовало. Она сидела перед зеркалом в своём будуаре, а фрейлина хлопотала, чтобы надеть завитой светлый парик поверх её собственных роскошных чёрных волос.

Из дворцовой библиотеки раздавался мерный храп её супруга, знатного, но дряхлого герцога, на которого чтение книг наводило тоску и сон. За него прекрасной принцессе пришлось выйти совсем юной по настоянию её отца, короля, надеявшегося, что единственная дочь сможет продолжить королевский род и подарит ему внука, ведь собственных сыновей, по крайней мере, законных, у него не было. Но, к сожалению его королевского величества, муж её оказался не совсем пригоден для решения династических проблем. Он был слишком стар и немощен, а исполнению супружеского долга предпочитал другие важные занятия, вроде соколиной охоты и игры в кости, в которой слыл непревзойдённым Мастером.

Его королевское величество корил себя за неудачный выбор мужа для своей любимицы, но исправить свою ошибку не мог. Сводом законов его государства расторжение брака не предусматривалось. Разумеется, можно было бы постричь герцога в монахи и засадить в удалённый монастырь либо, что проще, отрубить ему голову на главной площади столицы за какую-нибудь вымышленную государственную измену, но король боялся общественного мнения знатных особ внутри его государства и за его пределами. Злые языки утверждали, что король намерен тайно подговорить кого-нибудь из молодых придворных вызвать герцога на дуэль, чтобы оборвать его пустую жизнь ударом клинка. Но принцесса прекрасно понимала, что всё это досужие домыслы, зная, что король, будучи сам в солидном возрасте, слишком уважал старость. К счастью, оставалась ещё надежда, что в виду преклонного возраста герцога и его пристрастию к мадере, он уже скоро оставит их, чтобы занять достойное место в фамильном склепе.

Саму принцессу немощность супруга и игнорирование им супружеских обязанностей ничуть не огорчали, а скорее даже радовали. Иначе ей приходилось бы терпеть физическую близость с этим старикашкой в его безуспешных и утомительных потугах продолжить королевский род. Хотя в прочих вопросах герцог был очень интересным собеседником и с ним приятно было поговорить об изобразительном или театральном искусстве, но даже мимолётный физический контакт с ним был принцессе неприятен. К её счастью, и сам герцог, сославшись на занятость важными государственными делами, не докучал ей своим обществом.

Разумеется, принцесса Марианна Зильберштадская ещё с юности мечтала о настоящей любви, и страстно желала оказаться в объятиях достойного мужчины, способного полюбить её всем сердцем и готового ради неё на самый отчаянный подвиг. Она верила, что раньше или позже, но обязательно встретит своего героя, и отдаст ему всю свою любовь и самою себя без остатка, как об этом пишут в её любимых любовных романах.

К счастью, после полугода её безрадостного замужества, такой мужчина явился к королевскому двору. Это был некий граф Ромуальд Мастербургский, только что с триумфом вернувшийся после виктории над соседним герцогством. Едва только увенчанный славой граф, одетый в красный камзол, расшитый золотом, и обутый в огромные сапоги новомодного заграничного фасона, сделанными из единого куска какой-то невиданно гладкой и блестящей кожи, явился ко двору его величества и увидел прекрасное лицо принцессы Марианны, сидящей подле своего батюшки, он, этот храбрец, оробел и так долго не мог отвести от неё своего восхищенного взгляда, что придворному церемониймейстеру пришлось два раза кашлянуть, чтобы граф очнулся и выслушал обращенную к нему приветственную речь его королевского величества.

Что же касается самой принцессы, она страстно полюбила его с первого взгляда и с этого момента твёрдо решила, что он и есть тот, с кем она познает наконец радость любви и обретёт неземное блаженство. Престарелый же супруг её просто-напросто проспал весь приём и не заметил искры, пролетевший между принцессой и графом. Искра эта, конечно, не осталась незамеченной придворными, присутствовавшими на приёме, но, согласно придворному этикету, вельможи ничем, кроме лукавых улыбок, не выдали своё удивление, а дамы прикрыли свои лица веерами, чтобы никто не заметил, как они злорадно перешёптываются между собой.

В тот же вечер на балу, устроенном в ознаменование великой победы доблестной гвардии его величества под предводительством графа Мастербургского над соседним герцогством, она была приглашена им на менуэт. Во время танца граф приблизился к Марианне настолько близко, сколь позволяли приличия и прошептал ей своё признание в страстной любви, вспыхнувшей в его сердце после одного лишь взгляда на её прекрасное лицо. Он сказал, что за считанный час сочинил в её честь торжественную оду, и был бы рад прочесть её в более подходящей обстановке. Щёки Марианны вспыхнули ярким румянцем, который стал заметен даже сквозь толстый слой пудры, она сжала руку графа и прошептала ему так тихо, что он догадался о смысле сказанного скорее по движению её влажных алых губ и лучезарного взгляду её огромных карих глаз:
– Я буду ждать Вас, граф, в своём будуаре после того, как часы на здании ратуши пробьют три часа по полуночи. Тогда у нас будет возможность отдать себя во власть поэзии. Только прошу Вас сменить Ваши боевые сапоги на мягкие сафьяновые туфли, чтобы пройти незамеченным мимо гвардейцев, охраняющих покои моего батюшки.
– Ваше высочество, это великая честь для простого воина, но как же Ваш супруг? – спросил граф, окрылённый её согласием на тайное рандеву.

– Ах, о герцоге не беспокойтесь, он наверняка отойдёт ко сну в своей спальне сразу после окончания бала и, если принять в расчёт количество выпитых им бутылок мадеры, не проснётся до самого завтрака. Нам никто не помешает…

Граф страстно взглянул на неё, не скрывая своего восхищения и вожделения. Но, что он ответил на её слова, она так и не узнала, потому что в этот момент прекрасный сон Марины прервался от чьего-то сдавленного покашливания, раздававшегося откуда-то сверху…

Марина подняла голову на звук и увидела на балконе, соединившем левый и правый марши лестницы, мужчину в инвалидном кресле. Похоже было, что это именно он кашлял. На мужчине, как она смогла разглядеть, был старомодный чёрный костюм, не то смокинг, не то сюртук. Ноги его были укрыты клетчатым пледом, спускавшимся до полу. В правой руке он держал лорнет, направленный на Марину. Сидел он в деревянном кресле-каталке с высокой спинкой.

Подробно разглядеть лицо мужчины Марина не могла, света от камина было недостаточно, чтобы увидеть детали. Ей удалось разглядеть только, что у мужчины была борода, делавшая его похожим на портрет поэта Некрасова, который висел в аудитории её училища. Марина решила, что этому мужчина, пожалуй, лет шестьдесят-шестьдесят пять.
– Сударыня, прошу извинить, что нечаянно нарушил ваш сон, - вежливо произнёс мужчина,- но я никак не мог предположить, что в это время суток в этом удивительном месте я вдруг встречу столь прекрасное создание. Признаюсь, сударыня, что до сего момента я даже не подозревал о вашем существовании, о чем, признаюсь весьма сожалею.

Марина поняла, что мужчина в коляске, несмотря на выспреннюю речь, просто-напросто плотоядно пялится на её голые ноги, и вдруг вспомнила, что из одежды на ней только льняная скатерть. Она решила завернуться в неё поплотнее, а ноги поджать под себя, чтобы видны были только ступни и ноготки, покрытые голубым лаком.
               
– Простите меня, прекрасная незнакомка, но очарованный вашей красотой и удивленный нашей неожиданной встречей в столь экзотическом месте в столь экзотическое время я даже забыл представиться: Ланевский Порфирий Прокопьевич, профессор Санкт- Петербургского университета.

¬– Марина Сергеевна Селивёрстова, студентка Щепкинского театрального училища.

– Да, Михаил Семёнович был актёр выдающийся! Мне довелось знать его лично. Очень, очень талантливый человек. И артистов знаменитых много воспитал. Стало быть, и вы, сударыня, из их числа. Смею предположить, что вы артистка?
– Да, хотя чтобы стать настоящей артисткой мне ещё многому нужно научиться.

– Не сомневаюсь, что вы очень скоро сможете снискать себе славу в Императорских театрах обеих столиц, с вашей-то… с вашим-то талантом. Но позвольте мне спросить, как вы, уважаемая Марина Сергеевна, сюда попали? Вас взял с собой кто-то из моих коллег? Причём сделал он это без разрешения Мастера. Наверное, это был Иннокентий Сергеевич?

– Нет - Марина никогда о таком человеке и не слыхивала. Как, впрочем, и о Мастере.
– Значит, это был Владислав Святославович или Пётр Аркадьевич? - предположил профессор.

Марина отрицательно покачала головой.

– Возможно, сэр Альжернон? Что ж, это вполне в его манере, хоть он и выставляет себя джентльменом. Он любит нарушать общеустановленные правила, особенно, если речь идёт об его собственных удовольствиях.

– Нет, не Альжернон, кем бы он там ни был.

– Неужели, сам Роман Серафимович?

– Не знаю такого. Я знаю только Романа Степановича.

– Скажите пожалуйста! К сожалению, не имею чести такого знать. Наверное, он был здесь с одной из первых миссий. Или, наоборот, собирается присоединиться к следующей.

Потом профессор на какое-то время задумался и вдруг спросил:
– А, может быть, вы, сударыня... извините за моё дерзкое предположение, но, может быть, вы из… аборигенов?

На этих словах он снова закашлялся.

Марина не поняла его и хотела было обидеться, что её назвали каким-то аборигеном, но профессор был инвалидом и был с ней так вежлив, что нагрубить ему она не решилась.

– Порфирий Прокопьевич, профессор, где же вы? Идите, то есть, езжайте скорее к нам, мы вас уже заждались, – послышался мужской голос откуда-то из глубины второго этажа.

– Надеюсь, прелестная Марина Сергеевна, мы с вами ещё встретимся, а сейчас разрешите мне откланяться, без меня у них вист не складывается, – сказал профессор и, вращая руками колеса в разные стороны, развернулся.

Когда профессор укатил на своей коляске вглубь второго этажа, Марина, оставшись одна, подумала, что ей следовало бы поскорее одеться, пока ещё кто-нибудь, крепко стоящий на своих двоих, и менее безобидный, чем профессор, не застиг её здесь раздетой догола (скатерть не в счёт). Она, как и большинство людей, чувствовала себя менее уязвимой, если на ней было хоть что-нибудь надето.

На стульях около камина она нашла какие-то аккуратно развешанные платья и сухое бельё и решила тут же надеть его. Она предположила, что это она сама, ещё в свою будущность принцессой Зильберштадской, торопливо бросила туда свои одежды, перед тем как прямо на ковре у камина отдаться, наконец, графу Ромуальду Мастербургскому.

Несмотря на необычный, какой-то старомодный покрой, тонкая батистовая сорочка оказалась ей в пору. Она оказалась очень мягкой, и ничуть не стесняла движений. А вот панталоны заставили Марину помучиться, и с непривычки ей только с пятого раза удалось справиться с их шёлковыми лентами, которые нужно было завязывать на спине. Ей, привыкшей носить эластичные трусики танга, это было совсем непросто.
 
«Неужели принцессы в средние века действительно носили такое странное бельё?» – спросонья подумала Марина – «Без прислуги надевать сложно, не слишком-то удобно, да и выглядит, наверное, не очень. Впрочем, под верхней одеждой всё равно не видно».

Она решила надеть одно из двух чёрных платьев, но оно оказалось немного великовато. Марина надела другое платье, которое село на её ладную фигуру, как влитое. «Что-то какое-то чересчур скромное платьице, оно совсем непохоже на тот роскошный кринолин, расшитый жемчугами, в котором я недавно блистала на балу» – подумала она.

Никаких колготок или хотя бы чулок с подвязками, никаких башмаков не было и в помине. Зато на стульях подле камина были развешаны для просушки какие-то дурацкие зелёные пятнистые и промокшие насквозь брюки и куртки с многочисленными карманами. Марина вдруг сообразила, что брюки поменьше – её собственные, а брюки побольше принадлежат Степанычу. «Кстати, а где Степаныч?» – подумала она – «Неужели он оставил меня здесь одну и бродит где-то по дому совсем без брюк? Странно...»

«Ну и ладно, обойдусь без чулок, накрою ноги скатертью» – подумала Марина, накинула на плечи цветастую шаль и снова забралась в кресло, свернувшись в клубочек. Ей по-прежнему очень хотелось спать, а поскольку теперь, в одежде, она чувствовала себя более защищённой от внешнего мира, она позволила себе вновь забыться сном, питая при этом наивную надежду попасть именно в тот самый сказочный сон, в котором она была принцессой…

Вдруг Марина почувствовала, что чья-то рука больно впилась в её левое плечо. Она подняла голову и увидела около себя молодую девушку в облегающем стройную фигуру мотоциклетном костюме из чёрной кожи, с интегрированными в него защитными элементами и множеством блестящих стальных шипов и заклёпок. Девушка отпустила плечо Марины, сняла со своей головы мотоциклетный шлем, с прикреплённым к нему сзади лисьим хвостом, и встряхнула роскошными золотистыми локонами. Лицо девушки можно было бы назвать красивым, если бы не чересчур яркий макияж и перекаченные губы, а ещё двухцветная татуировка на правом виске. В носу у неё было серебряное кольцо, а в её левом ухе у Марина разглядела пять или шесть колец размером чуть поменьше.

«Металлистка какая-то» – подумала Марина.
Девушка в чёрной коже в упор поглядела в глаза Марины и взгляд её был таким жёстким и пронизывающим, что Марина вдруг испытала какой-то первобытный ужас, словно она – беззащитная лань, увидевшая в кустах готовящегося к прыжку тигра.  К счастью, секунды через три металлистка опустила глаза на тело Марины, ощупывая его своим оценивающим взглядом сверху донизу.

– Ты кто? – спросила она у Марины, закончив осмотр.

Марина не знала, что ей ответить на этот, в общем-то, простой вопрос. Действительно, а кто она? Совсем ещё недавно она была чайкой, спасшейся с помощью большой пёстрой птицы из хищной пасти чудовищной рыбины, потом – принцессой и, по совместительству, герцогиней Марианной Зильберштадской, с трепетом ожидающей любовного свидания с доблестным графом Ромуальдом Мастербургским, а затем студенткой театрального училища Мариной Селивёрстовой. А кто она в этом странном сне?

– А-ну, отвечай живо! – приказала мотоциклистка.
– Я Марина, – прошептала перепуганная Марина ей в ответ.
– Я тебя, дура, не про это спрашиваю! Кто ты? Горничная или просто девка из дворовых? Как сюда попала?

Марина не нашлась, что ответить на эти непонятные вопросы и решила промолчать.
   
– С кем ты здесь, в двадцать первом? – строго спросила кожаная девушка, всем своим видом показывая своё недовольство самим фактом присутствия Марины в этом месте, – с Петром Аркадиевичем? Или с сэром Альжерноном? А может, ты с Иннокентием Сергеевичем? Наверняка, это он, Кеша! Решился, козёл, несмотря на запрет, контрабандой протащить сюда свою крепостную. Развратник! Видно ни дня без секса не может обойтись. А-ну, говори, ты с Иннокентием?

– Не знаю я никакого Иннокентия! – возмущено ответила Марина.

– Ну, не знаешь, так скоро узнаешь, он-то уж ни за что не упустит возможности с тобой познакомиться и поразвлечься, раз уж такой случай подвернулся, – ухмыльнулась мотоциклистка, – эти мужики только на вид приличные, а как приспичит, они готовы кого угодно, даже такую замарашку, как ты. Тем более, что ответственности никакой. Сделал дело, слезай с тела. А концы в воду. В буквальном, так сказать, смысле.

У Марины голова кругом пошла от наглой пошлости, которая лилась изо рта мотоциклистки.

И вдруг какая-то догадка отразилась на лице металлистки, ставшем вмиг остервенело жёстким.
 
– Уж не из местных ли ты, тварь? – она больно схватила Марину за подбородок своей рукой в мотоциклистской перчатке, и Марина вновь ощутила, как её пронзает взгляд хищника, внушающий ей первобытный страх.

Марина была девушка довольно сильная и спортивная, ходила на фитнесс, а в прошлом году она даже взяла пару уроков самообороны, но сейчас она чувствовала себя не в состоянии хоть как-то сопротивляться и высвободиться из железной хватки.

– Ну, отвечай! – повторила мотоциклистка, – ты местная?
– Не местная я. Я из города, я в центре Москвы живу, – ответила Марина.

– Я тебя не о месте спрашиваю, дура, а о времени! Из какого ты века?

– В каком смысле из какого века? Сама видишь, сейчас у нас двадцать первый, а родилась я, как и ты, ещё в конце двадцатого, – возмущенно ответила Марина.

– Я так и думала, что ты из наших! Больно у тебя вид наглый для крепостной, – она выпустила Маринин подбородок. Было видно, что ответ Марины и обрадовал её и вместе с тем расстроил.

– Кажется, я поняла, кто тебя сюда притащил, – сказала она, – признавайся, это был Роман Серафимович? Вот ведь, козёл! Обещал ведь мне, ни с кем, кроме меня… Ну, я ему устрою Аустерлиц!

– Не знаю я никакого Романа Серафимовича! Я знаю только Романа Степановича! Это мой жених. Вот он придёт сюда и накостыляет тебе! – сказала Марина, вскочив из кресла и встав во весь рост напротив мотоциклистки. Откуда-то у неё вдруг взялась решительность, может быть, от мысли про Степаныча. Она даже хотела страшно выругаться, но на это её запала уже не хватило.

– Отвянь, тварь! – сказала кожаная девушка, впрочем, вполне добродушно, и тут же пихнула Марину так, что та опять оказалась в кресле, – сиди здесь, и никуда не уходи! Ни шагу, слышишь! А я пойду, найду этого козла, Романа Серафимовича, и покажу ему, как баб в мой дом водить, тем более, местных! Не посмотрю, что он Мастер!

Она решительно швырнула на пол свой мотоциклетный шлем, повернулась к Марине спиной, в несколько прыжков взлетела по правой лестнице и исчезла в дебрях второго этажа.

«Приснится же такое! Это даже хуже рыбы» – подумала Марина и вновь завернулась в свою скатерть, чтобы успокоиться и забыться.

Из объятий Морфея Марину вырвали крепкие мужские руки. Двое странно одетых мужчин, один в военной форме неизвестного Марине рода войск и блестящих сапогах, с саблей на поясе, а другой в каком-то, не то сюртуке, не то фраке чёрного цвета с белой манишкой и чёрным галстуком, схватили её под руки, резко выдернули из кресла и потащили наверх по правой лестнице. Она отчаянно брыкалась и даже смогла лягнуть военного в пах, отчего он ойкнул и сложился пополам, выпустив левую руку девушки, но потом достаточно быстро воспрянул и схватил её ещё крепче.
Тот, что во фраке, засунул ей в рот огромный батистовый носовой платок, то ли, чтобы не дать ей кусаться, то ли, чтобы она не могла звать на помощь. Вися в полуметре над полом, Марине могла лишь извиваться и беспорядочно брыкаться, сбивая попавшиеся по пути стулья, которые с грохотом падали на каменный пол, поднимая клубы пыли.


ГЛАВА 5. В ПОИСКАХ ПРОВИАНТА

                А повар придумал ужин
                Немного крупы перловой
                Немного коры дубовой
                Немного дорожной пыли
                Немного болотной тины
                Солдат не умрёт голодным

                Манго-манго

Степаныч при осмотре правого крыла первого этажа решил ускориться. Ему было как-то тревожно и не хотелось надолго оставлять Марину одну. Но нужно было найти хоть какую-то еду, а еда, если она и осталась в этом доме, могла быть либо на кухне, либо в кладовке.

Руководствуясь правилом левой руки, он поочередно пытался открыть двери в помещения, расположенные слева по коридору. Первая дверь оказалось закрытой на врезной замок. На второй двери висел амбарный замок.

Вдруг Степаныч замер, услышав какой-то скрип и странный звук, исходящий откуда-то сверху. Ему показалось, что у него над головой кто-то катается на трёхколёсном детском велосипедике на литых шинах, однако, поверить, что в заброшенном посреди леса доме могли быть дети дошкольного возраста, да ещё с велосипедиками, Степанычу было сложно. Детей-то кто-нибудь мог взять с собой в лес, но тащить через чащи и болота трёхколёсный велосипедик было бы глупо и практически невозможно. Он прислушался, но звук больше не повторился.

«В таком доме чего только не померещится» – успокоил себя Степаныч и продолжил свою экспедицию.

Дверь в третье помещение была не заперта. Степаныч посветил вовнутрь и увидел сложенные у задней стены крепко сколоченные дощатые ящики с надписью: «Образец №», выполненной чёрной краской по трафарету, и цифрами, дописанными кисточкой от руки. Самая маленькая цифра была 4, а самая большая – 9, причем ящика с цифрой 5 вообще нигде не было. Что было внутри этих ящиков, осталось неизвестным, поскольку их крышки были накрепко заколочены гвоздями. Габариты ящиков верный глаз Степаныча оценил как 55х40х20 сантиметров. «Cabin size» – подумал Степаныч – «Такой ящик можно не сдавать в багаж, а идти прямиком в салон самолёта».
Он поднял ящик №6 и оценил его вес брутто в семнадцать с половиной килограмм. «С таким в салон самолёта не пустят, тяжеловат» – решил Мастерков. Тут в ящике что-то лязгнуло, хрустнуло и, похоже, разбилось.

«Сами виноваты! Надо было нанести надпись «хрупкое» или хотя бы нарисовать рюмку» – подумал Степаныч, и потихонечку поставил ящик точно на то место, где тот стоял раньше, после чего продолжил поиски провианта. По левой стороне больше никаких помещений не было, так что Степаныч повернул направо и остановился на минуту у окошка в конце коридора. За окном не было видно ни зги, так что Степаныч развернулся и пошёл обратно.

И тут ему показалось, что он слышит звук работающего двухтактного двигателя, как будто кто-то сравнительно близко от дома проехал на мотоцикле. Но двигатель тут же умолк, и Степаныч решил, что этот звук в ночной тишине был принесён сюда ветром с далёкого шоссе. Он вспомнил, как однажды Маришка позвала его на свою дачу, и посреди ночи, когда они, уставшие от ласок, лежали, обнявшись, в крохотной комнатушке на втором этаже, до них доносились звуки электрички, хотя от железной дороги до дачи было километра три или больше.

Степаныч пошел дальше и открыл первую же дверь по левой стороне. Посветил вглубь помещения и вздохнул с облегчением, поняв, что перед ним кухня, то есть, именно то, что нужно.

В помещении была белённая печь с дровяной плитой, на стене около неё висели огромные медные сковороды с длинными деревянными ручками, в центре стоял огромный почерневший от времени стол из толстых струганных досок, вдоль него две длинных скамьи и огромный буфет. Вот буфету-то Степаныч и обрадовался больше всего.
На верхних полках буфета он обнаружил деревянные банки с крупами. На ощупь он определил, что там было пшено, гречка, рис и перловка. «Что ж, по крайней мере, можно будет сварить какую-нибудь кашу, пусть даже без масла. Как-никак, углеводы. Правда в крупе могут завестись какие-нибудь червячки и букашки, но это мелочь, можно будет её прожарить перед варкой. Как-никак, белковая пища. Но, Марине, конечно, лучше об этом не рассказывать, а то ещё начнёт капризничать. Главное, что крупа может храниться очень-очень долго. Говорят, что в Египте нашли зерно, собранное ещё при фараонах, и оно вполне годилось в пищу. А тут максимум полтора-два века» – рассудил Степаныч.

Он продолжил поиски провианта в нижних ящиках. Там он нашёл несколько палок сырокопчённой колбасы и множество жестяных консервных банок, стоящих столбиками одна на другой. Он посветил, чтобы разглядеть эти банки как следует. Банки были в точности такие же, как те, что он видел вчера в супермаркете рядом с домом. «Надо же!» – удивился Роман Степаныч, ожидавший, что, если даже он и найдёт здесь консервы, то они будут ровесниками этого древнего дома, успевшими проржаветь насквозь.

Он взял одну из банок в руки и осмотрел её со всех сторон. На голубой этикетке была нарисована рыбка и красовалась надпись: «Сайра тихоокеанская с добавлением масла». А цифры, выдавленные на крышке, свидетельствовали, что банка была изготовлена всего десять месяцев назад. Первой мыслью Степаныча было, что раз так, значит, эти консервы вполне годятся в пищу, а второй, что современники посещали этот дом относительно недавно. Были в буфете и другие рыбные консервы, и сине-белые банки сгущёнки.

«Совсем другое дело! Теперь у нас есть, что поесть. Тут тебе и жиры, и белки, и углеводы» – подумал Степаныч.

Там же, на нижней полке буфета, он нашёл восемь литровых пакетов ультрапастеризованного молока «Простоквашино». Срок хранения у такого молока несколько месяцев. Степаныч поискал дату изготовления. Молоко оказалось упакованным всего восемь дней назад.

«Ага! Значит, последний человек, побывавший в этом доме, был здесь не далее, чем неделю назад. Даже, может быть, он был здесь вот только вчера» – подумал Степаныч. Ободренный этой находкой, Степаныч решил найти самый свежий продукт в буфете, чтобы понять, как давно в этом доме были люди. Таким продуктом оказался батон белого хлеба, самый обыкновенный нарезной батон в целлофановом пакете, сделанный, судя по гравировке на зажиме, только вчера и ещё мягкий на ощупь.

«Итак, кто-то был в этом доме только вчера, а значит, этот кто-то может здесь находиться даже сегодня, даже сейчас. Например, он отоварился в магазине и пришел сюда днём, и остался на ночь. А может быть, это не один человек, а целая компания, запасов продуктов в этом буфете хватит на пропитание человек десяти дня на три» – подумал Степаныч – «А это значит, что в этом доме прямо сейчас могут быть какие-то люди. Это может оказаться, как очень хорошо (если эти люди хорошие), так и очень плохо (если эти люди плохие). А что, скажите на милость, делать хорошим людям в этом доме? Разве что они так же, как мы с Маришкой, заплутали в этом лесу? Но, если судить по заранее закупленным запасам провианта, люди попали сюда не случайно. Значит, скорее всего, эти люди – злодеи, скрывающиеся в глухом лесу! Возможно, какие-нибудь зэки, сбежавшие с зоны и пережидающие здесь, пока их не прекратят искать».

При мысли о том, что где-то в доме могут быть беглые уголовники, и что Марина там у камина совсем одна, Степанычу вдруг стало не по себе. Он быстро схватил в охапку палку сырокопчённой колбасы, пакет молока, банку шпротов и батон хлеба, чтобы накормить этим Марину и поесть, наконец, самому. И больше никогда не оставлять Марину одну в этом страшном доме. И вообще, никогда-никогда больше не оставлять её.

Только он успел об этом подумать, как услышал звуки борьбы, чей-то стон, какое-то сдавленное мычание и грохот опрокинутой мебели. Степаныч тут же бросил на пол весь добытый провиант и со всех ног побежал по тёмному коридору обратно в каминный зал.

Старое кресло, укрытое измятой серой скатертью, по-прежнему стояло у камина, только Марины в нём не было. И вообще, во всём огромном зале, освещенном всполохами дров в камине, не было никого. На каменном полу по пути к одной из лестниц валялись два опрокинутых стула. Беглого взгляда хватило Степанычу, чтобы понять, что вместе с Мариной исчезло одно из черных платьев и батистовое бельё. А вот их камуфляжные брюки и куртки, а также Маринины трусики и лифчик, продолжали сушиться на спинках стульев, поставленных близ камина. Белая скатерть и шаль, которыми Марина укрывалась лишь несколько минут назад, валялись на полу, возле кресла. Когда Степаныч поднял шаль, поднёс к лицу и вдохнул неповторимый аромат Марининого тела. А на полу у кресла он увидел свой охотничий нож в ножнах.

«Куда же она делась? Не могла же она вот так просто взять и уйти, не взяв с собой даже ножа. И куда ей идти? И чего ради? Что с ней без меня могло случиться?» – вихрем пронеслись в голове Романа Степаныча безответные вопросы. Особенно Степаныча беспокоили опрокинутые стулья.

Конечно, вполне могло оказаться, что Марина проснулась, потому что ей нужно было в туалет, что вполне естественно и совсем не страшно, а стулья она могла задеть, не заметив в полумраке. Степанычу очень хотелось, чтоб так оно и было. Вот только мысль о затаившихся в тёмных глубинах этого огромного дома уголовниках или каких-то ещё злодеях не давала ему успокоиться. Он снова поднёс шаль к лицу и ещё раз вдохнул едва уловимый аромат своей любимой. «Где же ты, Маришка?» – подумал он.



СТАРЫЙ ДОМ. ГЛАВА 6. МАСОНЫ

                В доме старом, нет - старинном,
                Где у входа две колонны,
                Собрались гардемарины,
                Ну шучу, шучу... масоны.

                М.Рич


                Что значат знаки у масонов?
                Их символ не узнать нельзя -
                Геометрическим набором
                Себя отметили не зря.
                О.Хуторянский


В ярко освещенном зале с изразцовым камином за большим круглым столом сидело восемь мужчин. Семеро из них были одеты в чёрные сюртуки и белые сорочки с чёрными галстуками, лишь один был в военной форме с золотыми погонами и аксельбантами, а на портупее у него висела шашка в чёрных ножнах. Все гражданские были бородаты, а военный был без бороды, зато имел шикарные закрученные кверху усы. Мужчинам было кому лет тридцать пять, кому сорок, кому пятьдесят, а одному, сидящему в инвалидной коляске – пожалуй, за шестьдесят. Кроме старомодной одежды их объединяла одна любопытная деталь, которую невнимательный человек мог бы и не заметить: у каждого на указательном пальце правой руки красовался массивный золотой перстень, на котором был выгравирован циркуль и треугольник с расходящимися от него во все стороны лучами.

Часы, стоявшие на изразцовом камине, пробили два раза. Грузный мужчина с седой прядью в волосах, сидевший в массивном стуле с резной спинкой, больше напоминавшем трон, поднялся со своего места и, опершись кулаками о край стола, откашлялся.

– Господа! – начал он свою речь, – уже два часа по полуночи, а значит до отправления домой нам осталось менее трёх часов, точнее, два часа сорок три минуты. Я рад что все вы, помня свой долг перед нашей ложей, успели завершить все приготовления и собраться в этом зале для подведения итогов нашей миссии.
Все сидящие за столом кивнули.

– Итак, наша миссия в первой четверти двадцать первого столетия практически завершена. До полного успешного завершения её нам с вами, господа, надлежит за очень короткий интервал времени, пока будет открыта Тайная Дверь, успеть затолкать в образовавшийся сиреневый проём все предназначенные для отправки ящики и без опаски вскочить туда самим, – выступающий кивнул в сторону массивной двустворчатой двери в дальней стене зала, по обе стороны от которой были окна, выходящие на лес, так, что можно было подумать, что дверь эта ведет не в другую комнату, а на балкон.

– Иначе, господа, тот, кто не успеет этого сделать, рискует остаться доживать свой век в этом ужасном мире. Думаю, господа, никому из вас этого не хочется? – спросил он.
 
– Чего уж там. Не имею ни малейшего желания и дальше питаться этими ужасными консервами! Нет уж, увольте! – сказал молодящийся мужчина лет пятидесяти с пышными локонами до плеч.

– Иннокентий Сергеевич, вы бы на это не жаловались, если бы вам довелось держать оборону в осажденном форте. Мы в ту пору и корке хлеба были рады, – сказал военный, – а если вам не нравятся шпроты в масле и кильки в томате, следовало прихватить с собой вашего повара.

– Я бы и прихватил с собой месье Жан-Пьера и ещё какого-нибудь лакея и горничную, но увы, места в нашей экспедиции, сами знаете, на вес золота, – проворчал Иннокентий Сергеевич.

– А я, господа, если честно, с великой охотой остался бы здесь до середины августа. Здесь попадаются такие превосходные экземпляры чешуекрылых, – сказал самый молодой из присутствующих, блондин с карими глазами.

– Всё бы вам, дорогой Владислав Святославович, заниматься пустяками, вроде ловли бабочек, – усмехнулся лысый мужчина с густой рыжей бородой.

– А вот вы неправы, уважаемый Кирилл Кириллович, бабочки – это вам вовсе не пустяк. Я планировал поймать на этих болотах как минимум шесть экземпляров Neozephurus quercus, чтобы на их примере подтвердить теорию происхождения видов господина Дарвина. Но пока в моей коллекции лишь два экземпляра, да и те мне придётся оставить здесь до следующей экспедиции.

– Теории этого вашего Чарльза Дарвина безумны и богопротивны, – возразил лысый.

– Ах, не скажите, не скажите. В них есть рациональное зерно, – вступил в дискуссию мужчина в инвалидной коляске.

– Не знаю, как у вас, в Российской империи, но мнения наших британских учёных относительно теории мистера Дарвина разделились, – с сильным акцентом произнёс мужчина с седыми бакенбардами, вынув на секунду изо рта чубук своей короткой трубки.

– Господа, прошу не отвлекаться и не перебивать Романа Серафимовича, – оборвал дискуссию об эволюции штабс-капитан, – Мастер из деликатности терпит вашу досужую болтовню, но не советую вам испытывать пределы его терпения.

– Благодарю вас, Пётр Аркадьевич – сказал Мастер и продолжил свою речь, – итак, господа, нам надлежит не позднее, чем за пол часа до открытия Тайной Двери выставить около неё все образцы, которые мы сможем взять с собой в этот раз. А возьмём мы с собой самое ценное, что удалось добыть. Напоминаю, что это ящики с номерами один, два, три, десять, находящиеся сейчас в соседней комнате, и ящик номер пять, стоящий у камина, а также все канистры с топливом, находящиеся в подвале.

– А что будет с остальными образцами? У меня в шестом ящике ценнейшая коллекция микроскопов и измерительных приборов, – сказал кареглазый блондин, – я за них отдал золотой портсигар с фамильной монограммой.

– Никуда, Владислав Святославович, ваши приборы не денутся. Их обязательно заберут с собой участники следующей экспедиции. Вы ещё молоды, и у вас есть все шансы дождаться их доставки. Больше того, вполне может быть, что уже через год вы и сами сможете их забрать, – сказал Мастер, – не забывайте, господа, что сейчас наша главная задача, это доставить в нашу эпоху механизм, содержащийся в ящике номер пять.

– Не понимаю, как какая-то железяка может быть ценнее, чем собранные нами образцы, – воскликнул блондин.

– Не скажите, не скажите, – сказал высоченный господин, возвышающийся над столом, как пожарная каланча, – дизельный генератор – наиполезнейшее изобретение этого безумного века. Он даст нам необходимую энергию электрического тока и откроет перед нами возможность действительно дальних путешествий, скажем, лет на триста-четыреста вперёд.

– Гавриил Михайлович безусловно, прав. Он единственный инженер среди нас, и нам следует в технических вопросах полагаться на его мнение. Как вам хорошо известно, на настоящий момент предельная дальность путешествия в будущее – это 163 года. На большее у созданной Гавриилом Михайловичем машины перемещений пока что не хватает запаса энергии. Из-за этого мы с вами никак не можем попасть далее первой четверти двадцать первого века. А здесь, как сами видите, нет ничего хорошего. Разумеется, с научно-технической точки зрения, наблюдается некий прогресс, но он представляет интерес только для учёных и изобретателей. Но с точки зрения устройства общества в соответствии с идеалами высшей справедливости, мир в котором мы с вами, господа, в данный момент находимся, очень далёк от совершенства. Сами видите: войны, коррупция, фиктивные выборы, безжалостное отношение к природе, вседозволенность, распущенность и всякого рода перверсии, попрание идеалов, критика в адрес верховной власти. Список язв этого общества можно было бы продолжить, но у нас нет на это времени. Да вы и сами всё видели. Боюсь, должно пройти ещё много десятилетий прежде, чем на Земле воцарится идеальное мироустройство. Нам с вами пока не суждено знать, каким оно будет, но с уверенностью можно сказать, что оно не должно быть таким, как сейчас, в начале двадцать первого века. Поэтому перед нами, господа, стоит неотложная задача выяснить, каким будет мир в двадцать втором или даже в двадцать третьем веке. В этом наша великая миссия!

Все согласно кивнули.

– А для этого нам необходим относительно компактный, но мощный источник энергии, который мог бы работать, не привлекая внимания посторонних, – продолжил свою речь Мастер, – таким источником может быть вот этот дизель-генератор, который сейчас запакован в ящик номер пять. Судите сами, господа, не можем же мы притащить в этот дом, несмотря на его впечатляющие размеры, огромный паровой котёл! А этот генератор мы легко сможем установить двумя этажами ниже, прямо в подвале этого дома.

– А тогда зачем было поднимать эту тяжеленную штуковину на второй этаж, если она всё равно будет работать в подвале? Оставили бы её прямо там. Я чуть не надорвался, поднимая её. Не барское это дело! Мы же не бурлаки, в конце концов, – проворчал Иннокентий Сергеевич.

– Не забывайте, что Тайная дверь в прошлое находится здесь, а не в подвале. Когда эта дверь откроется, и мы задвинем ящик номер пять в её сиреневый проём, он окажется в нашем с вами родном столетии, но, по-прежнему, на втором этаже этого самого дома. А там уже вы, Иннокентий Сергеевич, прикажете своим крепостным спустить этот ящик в подвал, где Гавриил Михайлович сможет его наладить и запустить. А мы с вами, господа, отдохнём месяц-другой и отправимся прямиком в середину двадцать второго века.

– А вы уверены, Мастер, что этот дом ещё будет стоять здесь в двадцать втором веке?

– Дом этот – воистину кораблт времени, он сделан на совесть, и мне кажется, он простоит ещё долго. Тем более, что наша прелестная хозяйка обещала организовать его капитальный ремонт уже в следующем году, – ответил Мастер, – полагаю, денег, вырученных ею за бриллиантовую диадему и две иконы семнадцатого века в золотых окладах вполне хватит.

– Уверен, что наша предприимчивая хозяйка сможет организовать ремонт, продав одни только иконы. В бога она, судя по всему, не верит, так что иконы ей не нужны. А вот диадему она вполне может оставить себе в качестве оплаты за свои услуги, – сказал господин, говорящий с акцентом, – будет ходить в ней на балы.

– В этом веке это называется не балы, а дискотеки, – поправил иностранца профессор.

– А вы не боитесь, Мастер, что уже в следующем году этот дом исчезнет в результате какой-нибудь катастрофы, например, взрыва ядерной бомбы? Местные газеты то и дело пишут о возможности применения ядерного оружия. Я видел картинки, это очень разрушительная штуковина. Жаль, у нас не было такой во время прошлой кампании, мы бы показали супостатам, где раки зимуют! – сказал штабс-капитан.
– Что за ужасные вещи вы говорите? В предсказаниях Великого Мастера, которые, как известно, всегда сбываются, сказано, что дом этот будет здесь стоять ещё не одно столетие. Это он ясно видел в своих пророческих снах. Может быть, кто-то время от времени будет его ремонтировать. А, ядерные бомбы, если и взорвутся, то где-нибудь в другом месте, а не в этом лесу.

С полминуты все молчали, потом Мастер продолжил.

– Итак, господа, напоминаю, какими должны быть наши с вами действия при открытии Тайной Двери. За несколько минут до открытия двери в прошлое мы должны будем подтащить к ней все ящики. Первым у двери нужно будет поставить ящик номер пять, затем номера один, два, три и десять. Также, нужно будет принести сюда из подвала все двадцать канистр с топливом. Этим уже начал заниматься мой холоп Груздев. Запаса этого топлива должно хватить на две экспедиции в двадцать второй век и обратно или на три-четыре экспедиции в двадцать первый. Как только Тайная дверь откроется, мы должны будем скинуть всё приготовленные ящики и канистры в сиреневый проём, а затем, немедля, прыгнуть в него сами. Дверь ведь откроется всего на три-четыре минуты. Впрочем, раз вы уже здесь, в будущем, вам всем уже прекрасно известно, как работает перемещение во времени. Первым в проём заходит Пётр Аркадьевич, за ним закатывается на своей коляске профессор, а уж следом за ним – все остальные. Я, подобно капитану, покину этот, с позволения сказать, корабль времени, последним: надо убедиться, что эвакуация завершилась как следует. Всё ясно, господа?

Все сидящие за столом согласно покивали, но на их лицах были отражены самые разные настроения, от грусти и лёгкой тревоги до радостного возбуждения.

– Итак, господа, – продолжал Мастер, – у вас есть пара часов на то, чтобы завершить ваши приготовления к возвращению, если вы ещё не успели это сделать.
Предлагаю вам оставаться в этом зале, можете играть в вист, можете допить этот замечательный кларет урожая 2003 года, всё равно взять его с собой не получится, разве что вы найдёте на кухне какую-нибудь крынку и перельёте вино в неё, чтобы никто не увидел этикетку. Можете поиграть в соседней комнате на этом смешном маленьком бильярде с большими лузами и разноцветными шарами. Главное, прошу вас не ложиться, чтобы не проспать момент открытия двери. Если кто-то очень устал и хочет спать, рекомендую вскипятить воду и растворить в ней эти странные гранулы с запахом кофия, это поможет взбодриться, хотя вкус омерзительный. Как-бы то ни было, в четыре часа десять минут вы должны в полной готовности быть в этом зале. Давайте сверим часы. На моих два часа двадцать пять минут по полуночи.

Все достали из карманов свои часы.

В это время дверь зала распахнулась, и на пороге показалась девушка с копной роскошных отливающих золотом волос и серебряной серьгой в носу. На ней были обтягивающие чёрные кожаные брюки и чёрная кожаная куртка c металлическими заклёпками и шипами.

При её входе все мужчины, за исключением профессора, встали и снова сели только после того, как она опустилась на предложенный ей штабс-капитаном стул.

– Господа, сознавайтесь, кто из вас привёл сюда аборигенку? – спросила девушка, обведя собравшихся колючим взглядом и остановив его на Мастере, – я же вас настоятельно просила, никаких баб сюда не водить, ни балетных артисточек, ни крепостных девок, ни, тем более, местных путан. Вам-то что, одноразовое удовольствие, вы своё дело сделаете и поминай как звали, а мне здесь жить. А у нас, чтоб вы знали, полиция и прокуратура нечета вашим. Да и братва ещё не вся перевелась с девяностых. Ваших безделушек не хватит от них откупиться, они доллары предпочитают или евро.

– Надо же, бриллиантовая диадема для неё безделушки, – пробурчал себе под нос Кирилл Кириллович, но, похоже, никто его не услышал.

– Какая ещё аборигенка? – спросил Мастер.

– Та смазливая черноволосая девица, которую, как я понимаю, кто-то из вас, господа хорошие, вырядил в костюм горничной и решил поиграть с ней в ролевые игры. Та, которая спит у камина внизу. Сознавайтесь, кто решил позабавиться с ней перед отъездом? – она обращалась как-бы ко всем, но не отрывала взгляда от лица Мастера, однако тот спокойно выдержал её пристальный взгляд.

У собравшихся за столом мужчин тирада блондинки вызвала недоумение. Только Порфирий Прокопьевич ухмыльнулся и торжественно направил свой указующий перст в потолок.

– Я же говорил вам господа, что видел черноволосую девицу, спящую внизу. Признаться, очень привлекательное создание, почему-то завёрнутое в скатерть вместо одеяла. А вы, господа, мне не поверили, посмеивались надо мной, мол я на старости лет совсем свихнулся, – сказал профессор, – а вот, пожалуйста, теперь наша уважаемая Екатерина Александровна тоже эту девицу внизу видела.

– Уважаемый Порфирий Прокопьевич, никто из нас даже не посмел бы над вами смеяться. Просто мы все решили, что вы задремали в своём кресле, и вам эта обнаженная девица приснилась. Мне, признаюсь, тоже иногда Афина Паллада является, и ещё жена, покойница, царствие ей небесное, – примирительно сказал Мастер.

Потом Мастер посмотрел на часы, и лицо его стало серьёзным, а в голосе зазвучал металл.

– Господа! На нашем пути возникло неприятное и непредвиденное затруднение. В доме непонятно откуда появилась неизвестная девица из аборигенов. Нам необходимо срочно принять надлежащие меры, чтобы выяснить, во-первых, откуда она здесь взялась, а во-вторых, что нам с ней дальше делать. Дело, как вы понимаете, весьма серьёзное. Прошу вас, Пётр Аркадьевич и, и вас, Кирилл Кириллович срочно спуститься вниз, изловить эту девицу, кем-бы она не была, и привести её сюда для допроса в скатерти, одежде горничной или совсем без оной. Помните, что времени у нас осталось не так уж много, так что поспешайте. И на всякий случай, заткните ей рот кляпом, а то может оказаться, что она здесь, в доме, не одна. Всех остальных прошу оставаться на своих местах. А Груздеву присутствовать на допросе не обязательно, пусть продолжает заниматься переноской канистр с топливом.

Штабс-капитан и рыжебородый встали из-за стола и вышли из зала. Стараясь не шуметь, они спустились в каминный зал на первом этаже, где в кресле спала Марина, время от времени вздрагивающая во сне. Подойдя к её креслу один слева, другой справа, они переглянулись, как по команде схватили её под руки, и резко выдернули из кресла.

Они потащили к лестнице, подняв так, что её ноги не касались пола. Она начала отчаянно брыкаться и лягаться, как необъезженная кобыла, и исхитрилась заехать ногой в пах штабс-капитану. Тот не то от резкой боли, не то от неожиданности, сложился пополам, но рыжебородый продолжал удерживать Марину, заломив ей правую руку за спину. Через пару десятков секунд Пётр Аркадьевич пришёл в себя и снова подхватил Марину под левую руку, а Кирилл Кириллович засунул ей в рот свой огромный носовой платок. С кляпом во рту девушка не могла кричать и звать на помощь, а только мычала.

Мужчины снова оторвали её от пола и быстро потащили к лестнице. Она продолжала отчаянно брыкаться и сбила один за другим два дубовых стула, стоящих у них на пути. Стулья с грохотом упали на каменный пол, вздымая клубы пыли.

Легко, как невесомую пушинку, мужчины пронесли Марину по лестнице на второй этаж, благо она была девушкой худенькой, повернули налево и оказались в большом зале с изразцовым камином и круглым столом, за котором сидели мужчины в чёрных сюртуках и девушка в чёрной коже.


СТАРЫЙ ДОМ. ГЛАВА 7. ДОПРОС И ПРИГОВОР


                Опять допрос. Подняться еле смог;
                Я ж весь затёк в сыром подвале тут.
                Опять шмонают с головы до ног.
                Надеются, что что-нибудь найдут.
                …
                Не знаю я подельников своих,
                В глаза из них не видел никого…
                Но следователь как-то грустно тих.
                Задумал, что ли, гнусное чего?

                А. Басин


                Пускай его крепко свяжут
                И бросят в пучину вод…
               
                С. Маршак

Марину посадили на стул, установленный в двух метрах от стола, за которым сидели масоны. Её завели руки назад и шнурком от звонка привязали на морской узел к спинке стула. Подол её платья задрался, обнажив от самых колен до босых ступней её стройные ножки.

– Сударыня… – начал Мастер.

– Нашу незваную гостью зовут, если я ничего не путаю, Марина Сергеевна, – подсказал ему профессор.

– Точно, мне она тоже назвалась Мариной, – сказала блондинка в чёрной коже.

– Уважаемая Марина Сергеевна, примите наши извинения за неудобства, причинённые вам ввиду неотложной необходимости. Прошу вас успокоиться. Волей судьбы вы попали в приличное общество, так что вам не стоит нас бояться, – сказал Мастер, – я обещаю вам, что, если вы будете вести себя подобающе и дадите мне слово, что не станете звать на помощь и просто громко кричать, мы вынем кляп из вашего милого ротика и сможем с вами поговорить, как добрые друзья. Согласны?

Марина кивнула.

– Прекрасно! Кирилл Кириллович, прошу вытащить у неё изо рта ваш платок с вашей монограммой, если вас, конечно, это не затруднит.

– Отнюдь, – ответил лысый и рыжебородый Кирилл Кириллович. Он подошел к Марине и вытащил у неё изо рта свой платок.

Марина несколько раз глубоко вздохнула.

– Если хотите со мной разговаривать, развяжите мне руки. Я же не убегу. Куда отсюда убежишь, кругом болота, – произнесла Марина отдышавшись.

– Пётр Аркадьевич, прошу вас развязать нашу… гостью, – сказал Мастер.

Штабс-капитан не стал возиться с морским узлом, а просто вынул из ножен свою саблю и разрезал ею шнурок, после чего спрятал саблю в ножны и сел на свой стул, повернувшись в пол оборота к Марине.

Марина не спеша стала массировать свои запястья.

– Угостите меня, пожалуйста сигареткой, – попросила Марина, чтобы выиграть время. Вообще-то, она не курила, но к курению относилась снисходительно, ведь её Степаныч дымил как паровоз.

К Марине со всех сторон протянулось руки с золотыми и серебряными портсигарами с папиросами и сигарилами, и только один человек, блондин с такими же карими глазами, как у неё самой, протянул ей бумажную пачку с сигаретами. Папиросы она отвергла, а сигарету взяла, и тут же к ней потянулись руки с зажженными спичками.

Марина прикурила, вдохнула дым и, не затягиваясь, выпустила его изо рта тонкой струйкой. Она откинулась на спинку стула и закинула ногу за ногу, совсем как Шарон Стоун в фильме «Основной инстинкт».

Восемь пар мужских глаз устремились на её ножки. Эти мужчины явно никогда не видели этого фильма ни в кино, ни в видеосалоне. Марина же решила усилить впечатление, не спеша сменив ноги. В зале стало так тихо, что было слышно тиканье часов на камине. Это был краткий момент Марининого торжества. Она чувствовала себя как великая драматическая актриса, упивающаяся восхищением зрительного зала, потрясённого её красотой и талантом.

– Прикройся, шалава! – нарушила тишину блондинка в мотоциклетном костюме. Она подскочила к Марине и одёрнула подол её скромного чёрного платьица. Магия кино исчезла.

– Хватит пялиться! Что, ног не видели? У каждого своих две штуки, даже у профессора, – сказала Екатерина Александровна, занимая своё прежнее место за столом.

С минуту пристыженные мужчины молчали, виновато потупив взор, потом Мастер откашлялся и продолжил допрос:
– Итак, сударыня, не соблаговолите ли вы поведать нам, чем мы обязаны чести видеть вас в нашем доме, столь удалённом от Первопрестольной и всех иных очагов цивилизации в эту позднюю пору?

Марина придала своему лицу выражение детской невинности и кристальной честности.

– Я гуляла по лесу, собирала грибы. Кстати, вы знаете, что в этом лесу полно подберёзовиков и белых? А сыроежек я не беру, они для засолки не годятся. Свинушек тоже не беру, говорят, они относятся к четвёртой категории, то есть, условно съедобные, хотя они-то как раз чаще всего попадаются.

Мастер покашлял, намекая, что с разговора о грибах Марине пора переходить к прямому ответу на заданный им вопрос.

– Короче говоря, иду я такая, собираю себе грибочки, никого не трогаю… Вдруг поскользнулась на мокрой коряге и шлёпнулась в лужу. Вот, локоть ушибла.
– «Поскользнулся. Упал. Очнулся. Гипс» – ухмыльнулась блондинка, – да она вам, господа хорошие, лапшу на уши вешает.   А-ну, шалава, кончай по ушам ездить, отвечай, как сюда попала!
– Я упала в лужу. Всю одежду промочила. Решила скорее вернуться на станцию, а в какую сторону идти не знаю. Пошла на шум электрички, вышла к этому дому уже в сумерках. Зашла обсушиться и обогреться. Развела огонь в камине, развесила одежду для просушки, нашла кое-какую одежду, оделась в сухое. Потом заснула. А эти…эти… – Марина так и не смогла найти приличных слов для описания схвативших её мужчин, – меня прямо сонную схватили и сюда приволокли.

– То, что она рассказывает, вполне могло бы сойти за правду, – сказал иностранец, – вот только скажите, господа, какова вероятность того, что такая рафинированная горожанка, если судить по её холенной внешности, могла отправиться в такой глухой лес одна? На моей родине это вряд ли могло произойти, да и у вас, в Российской империи, тоже.

– Не забывайте, сэр Альжернон, что мы с вами в двадцать первом веке. Здесь царит общее падение нравов и эмансипация. Возьмите, хотя бы, для примера нашу уважаемую хозяйку – чем не образец эмансипированной женщины, свободной от всякого рода предрассудков. Прошу прощения, уважаемая Екатерина Александровна, если мои слова вас задели, – сказал рыжебородый.

– Да ни капли. В наше время мы, женщины, сами всё решаем, – сказала блондинка.

– Итак, Марина Сергеевна, вы сказали, что отправились в лес в одиночку. Вы настаиваете на этом? – продолжил допрос Мастер.

– Во-первых, ничего такого я не говорила. Это вы сами так решили… – Марина сделала паузу, решая стоит ли им знать о Степаныче или нет. «Судя по всему, ничего хорошего от этих ряженных безумцев, ждать не приходится. Возможно, известие о том, что она здесь не одна, заставит их воздержаться от причинения ей зла. Такой шанс есть, но он очень маленький. А гораздо вероятнее, что, узнав о присутствии в этом доме её возможного защитника, они бросятся на его поиски. С одним или с двумя Степаныч может быть и справился бы, он жилистый, но их тут восемь, если не считать инвалида в коляске. Да ещё эта металлистка… Нам всё равно с ними не справиться, пусть тогда хоть Степаныч уцелеет и, может быть, будет вспоминать меня в старости и приносить цветы на могилу» – все эти печальные мысли промелькнули в голове у Марины, и она твёрдо решила пожертвовать собой, но спасти дорогого ей человека. Поэтому она продолжала сочинять правдоподобную легенду.

– Мы приехали на станцию втроём с подружками. Но сразу разбрелись, кто куда. Думаю, мои подружки уже вернулись домой, звонят мне по мобильнику и удивляются, что у меня абонент недоступен. Наверняка уже утром они поймут, что я заблудилась в лесу, и организуют поиски, – Марина врала так уверено, что все, кроме девушки в кожаном костюме, готовы были ей поверить.

– Не верьте ей! У нас полиция только на третий день начинает искать пропавших, – воскликнула она.

– Меня будут наши институтские искать. Вся группа, двадцать человек.
Мужчины начали обеспокоенно переглядываться и перешёптываться, но Мастер решительным жестом восстановил тишину.

– Итак, господа, нам необходимо срочно решить, что делать с нашей непрошеной гостьей. Не в наших правилах без крайней необходимости причинять какой-либо ущерб аборигенам, но в данной ситуации придётся поступиться этим принципом во имя нашей великой цели.

Мастер воздел вверх свой указательный палец:
– Как вы понимаете, наша гостья видела нас, представителей века девятнадцатого здесь, в веке двадцать первом. И не приходится сомневаться, что она при первой же возможности расскажет всему миру о нашей тайне, тем более, что здесь у них теперь существуют не только газеты, но и так называемые социальные сети и телевидение. Мы с вами не можем этого допустить, особенно сейчас, после нашего перехода на нелегальное положение ввиду указа Его Величества о запрете масонских лож. В сложившихся обстоятельствах мы должны сделать так, чтобы эта барышня не имела возможности поведать миру о нашей миссии и о самом нашем существовании.

– Давайте возьмём с Марины Сергеевны письменную клятву хранить нашу тайну, и отпустим её на все четыре стороны, – предложил Порфирий Прокопьевич, – она кажется порядочной девицей, уверен, она никому не расскажет.

– Не будьте столь наивны, профессор! Здесь, в двадцать первом веке, совсем другие понятия о чести, и поэтому клятвам аборигенов грош цена в базарный день, – сказал Иннокентий Сергеевич.

– Тогда можем взять Марину Сергеевну с собой в наше время, – сказал Порфирий Прокопьевич.

– Вы же знаете, профессор, что это совершенно невозможно. Шила в мешке не утаишь. Её там сразу заметят, начнутся нежелательные вопросы.

– А давайте просто отрежем ей язык, – предложил сэр Альжернон, – в Британском Радже индусы поступают так с теми, кто много болтает.

– Скажите тоже, отрезать язык, чтоб не болтала! Тогда ещё и руки ей придётся отрубить, чтобы не могла ничего написать на бумаге, – ухмыльнулся рыжебородый.

Марина, до этого момента державшаяся молодцом, лишилась чувств и начала сползать со стула. Штабс-капитан подхватил её, усадил как следует, а Владислав Святославович, тот самый кареглазый блондин, поднёс к её лицу флакончик с нюхательной солью. Марина открыла глаза и с ужасом посмотрела на мужчин, говорящих такие страшные вещи.

– Как это ни печально, господа, но нам придётся каким-то образом умертвить эту барышню. Вот только это необходимо сделать наиболее человеколюбивым способом. Какие будут предложения, господа? – спросил Мастер.

– Может быть, дай ей выпить яду? – предложил Кирилл Кириллович.

– Можно застрелить её из пистолета, – предложил штабс-капитан.

– Можно запороть до смерти, – предложил Иннокентий Сергеевич, – или вздёрнуть её на рее, то есть, на чердачной балке, как поступают на флоте.

Марина, представив себя с петлёй на шее, вновь лишилась чувств и снова начала сползать со стула. Штабс-капитану пришлось привязать её к спинке стула, а блондину вновь дать понюхать соли.

– Господа, все эти способы не человеколюбивы! Подумайте, разве кто-нибудь из вас способен выстрелить в беззащитную девушку или набросить верёвку на её шею? – воскликнул профессор.

– Порфирий Прокопьевич прав, – сказал Владислав Святославович, – давайте, господа, обойдёмся без кровопролития.

– Тогда предлагаю замуровать её в стену, где она сама умрёт от жажды и голода, причем нас с вами здесь, сами понимаете, к тому времени здесь уже не будет, – сказал сэр Альжернон, – у нас в Англии, например, существует множество замков, в которых и по сей день время от времени обнаруживают скелеты людей, замурованных ещё в средние века.

– А дух её после смерти будет охранять этот дом от новых непрошеных гостей, – ухмыльнулся Кирилл Кириллович.

– Мы с вами, господа, только называемся вольными каменщиками. Но никто из нас, кроме Ваньки Груздева, никогда никаким физическим трудом не занимался и не умеет делать кирпичную кладку. Да и Ванька тоже. Давайте лучше просто запрём её в погребе. Ей самой оттуда нипочём не выбраться, – предложил Гавриил Михайлович.

– Ещё чего не хватало! Через неделю она помрёт там с голоду, а ещё через несколько дней её труп начнёт смердеть, – возмутилась Екатерина Александровна, – вы, господа, кончайте её как вам будет угодно, но только, чтобы в моём доме не было ни её трупа, ни даже капли её крови.

– Вообще-то, уважаемая Екатерина Александровна, хочу напомнить вам, что дом этот построен моим дедом и по праву принадлежит мне, – сказал Иннокентий Сергеевич.

– Принадлежал! Когда-то! Давным-давно! А теперь он мой, и у меня на эту развалюху даже свидетельство о регистрации в Госреестре оформлено. А вам, Иннокентий Сергеевич, в нашем веке уже ничего не принадлежит, кроме креста на вашей могиле. Это я так, на случай, если вы забыли… Кстати, если хотите увидеть свою могилку, могу показать, кладбище тут недалеко. Любопытное, надо думать, зрелище, посмотреть на то место, где лежит твой истлевший прах! – сказала блондинка.
Иннокентия Сергеевича аж передёрнуло от таких слов, но он посчитал ниже своего достоинства отвечать этой вульгарной особе.

– Так, господа, – Мастер прервал разгоревшуюся дискуссию, – во избежание кровопролития в стенах этого дома, предлагаю умертвить нашу гостью абсолютно бескровным и весьма быстрым способом. Как только рассветёт, двое из нас должны будут отвести девицу на болото и, связанную, столкнуть в трясину. Я полагаю, этот способ наиболее гуманным, поскольку страдания её будут весьма кратковременны. И, главное, даже если её у будут искать с собаками, никогда ничего не найдут.

– Роман Серафимович, вы гений! – воскликнул Владислав Святославович.
– Здорово придумано! Раз, и концы в воду! – сказала кровожадная блондинка.

– Вам, господа, придётся тянуть жребий. Всем, кроме профессора, Екатерины Александровны и, разумеется, меня. Те двое, кому выпадут бумажки с крестиком, и поведут эту девицу на болото. Но пока не рассвело, нам, господа, должно допытаться, с кем наша гостья пришла сюда. Сложно поверить, что она была одна. Она наверняка кого-то покрывает. Возможно, это её компаньонка или даже её попутчик мужеского пола. Они могли что-то видеть или слышать. А мне не хотелось бы оставлять в живых каких-либо свидетелей. Прошу вас, Пётр Аркадьевич, вырвать у нашей непрошеной гости признание. Если будет необходимо, разрешаю применить силу, чтоб развязать ей язык. Вы, помнится, рассказывали нам, как принуждали вражеских лазутчиков сознаться.

– Мастер, при всё уважении, я не стану этого делать. Одно дело вражеский лазутчик, да ещё в военное время, а совсем другое – юная девица. Я имею честь быть офицером Его Императорского Величества Измайловского полка, я – артиллерист, а не жандарм, я не стану пытать женщин.

– Господа, если такая необходимость существует, я готов взвалить эту щекотливую обязанность на свои плечи, – елейным голосом произнёс Иннокентий Сергеевич, – я, признаться, регулярно, раз в неделю, самолично порю своих крепостных, в том числе, девиц и молодух. Розги помогут нашей гостье разговориться.

– Ну, вот и прекрасно, – сказал удовлетворенный таким предложением Мастер, – отведите её вниз, чтобы мы не слышали криков, и выпытайте, с кем она сюда пришла. А потом заприте её и приходите сюда тянуть жребий. До рассвета осталось около часа, так что у вас есть время выведать у неё всю правду.

СТАРЫЙ ДОМ. ГЛАВА 8. ЭКЗЕКУЦИЯ


                Есть пытка другая, того ж совершенства
                Она достигает, — то пытка блаженства.
                Счастливцу творится пристрастный допрос
                Под всем обаянием лилий и роз.


                В.Бенедиктов


Марине, потерявшей на время дар речи, вновь сунули в рот носовой платок, развязали, помогли подняться со стула и снова связали руки за спиной. Иннокентий Сергеевич стал не очень сильно, а как-то даже совершенно по-дружески, легонечко похлопывать её по ягодицам, подталкивая к двери. Впереди Марины с канделябром в руке шёл Владислав Святославович, освещая путь светом трёх свечей.
Втроём они спустились на первый этаж и пришли в комнату, ту самую, где Степаныч нашёл одежду для слуг. Не развязывая заведённых за спину рук Марины, мужчины силой посадили девушку на сундук. Иннокентий Сергеевич выдвинул ящик шкафа с мужской одеждой и достал оттуда узкий кожаный ремешок с металлической пряжкой.

– Увы, во всём доме не осталось розог. Здесь, в двадцать первом веке ими уже не пользуются, ввиду изобретения более изощрённых методов пыток, таких как, электрический ток и так называемый полиграф. Так что, мне придётся использовать этот ремешок, – посетовал Иннокентий Сергеевич, впрочем, не скрывая своего удовлетворения от предвкушаемой экзекуции.

– Вы, Иннокентий Сергеевич, действительно намереваетесь выпороть эту безвинно осужденную девицу этим ремешком? – с ужасом спросил Владислав Святославович.

– Уверяю вас, только в самом крайнем случае, если девица станет запираться. Кстати, в порке нет ничего зазорного. Наоборот, порка, для представителей низшего сословия, даже полезна. Это не столько средство наказания, сколько средство воспитания и наведения должного порядка. После порки они становятся более сговорчивыми и послушными. Кстати, я полагаю, что "порка" и "порядок" - это однокоренные слова. Неужели, Владислав Святославович, вы никогда не приказывали своему управляющему как следует поучить розгами ваших неблагоразумных крепостных?

– К счастью, не приходилось. Всем своим крепостным я дал вольную, так что у меня остался один только престарелый лакей Игнатий, который помнит меня ещё младенцем и ни за какие коврижки не соглашается покинуть меня. И потом, я совершенно не выношу вида крови… – взволнованно ответил Владислав Святославович.

– Тогда вам, милостивый государь, с вашей нежной и поэтической натурой, лучше уйти наверх, а я здесь сам управлюсь, и, будьте покойны, рука моя не дрогнет. Как говорили древние: «ману интрэпида». Ступайте к остальным, только сначала зажгите вот эти свечи, чтобы я мог разглядеть нашу пленницу во всей красе. И передайте Мастеру, что ещё до рассвета наша пленница обязательно нам всё расскажет. Я в этом не сомневаюсь. Кожа у неё нежная и больше трёх-четырёх ударов ей нипочём не выдержать.

Блондин, опустил голову, стараясь не глядеть Марине в глаза, зажег от своего канделябра две свечи, стоящие на маленьком столике, и почему-то на цыпочках тихонько вышел за дверь.

Иннокентий Сергеевич плотно прикрыл её.
 
– Сударыня, признаюсь, давненько я не встречал столь красивых девиц, как вы. Возможно, вообще никогда не встречал никого красивей вас, если не считать мамзель Зи-Зи. Впрочем, что за вздор я несу! Безусловно, вы много, много красивее её! Поэтому с моей стороны решительно было бы непростительно не воспользоваться выпавшей мне уникальной возможностью познать, наконец, женщину двадцать первого века. Говорят, ваши современницы владеют такими способами доставить мужчине наслаждение, о которых в наши времена и не слыхивали.

Он перешёл на доверительный шёпот:
– Что до Екатерины Александровны, то она не в счёт. Между нами, она, знаете ли, склонна к совершенно омерзительным извращениям. Представляете, ходят слухи, что своих любовников она собственноручно раздевает догола, пристёгивает их к кровати специальными меховыми кандалами и хлещет хлыстом, а ещё надевает им на шею собачий ошейник, заставляет вставать на четвереньки и лизать её туфли. Она называет это «доминирование». Тьфу!  Кроме того, она допускает до своей особы исключительно одного только Мастера. Ему, как это ни странно, такие ужасные вещи, похоже, приносят удовольствие. Но она чрезвычайно алчная и делает это исключительно за бриллианты и золото. Увы, но нам приходится с ней считаться, ведь именно она осуществляет нашу связь с внешним миром, привозит нам провиант (эти мерзкие консервы) и информацию о вашем ужасном веке. Кроме того, именно ей сейчас принадлежит этот дом. А ведь когда-то, между прочим, и этот дом, и даже весь этот лес, в котором вы вчера соблаговолили собирать грибы, были моими. Но, увы, увы… О тэмпора! О морэс!

Закончив свою тираду выспренними словами Цицерона, Иннокентий Сергеевич перевёл дух, а потом продолжил:
– Однако, не будем терять времени, ведь уже скоро, как это ни прискорбно, настанет час вашей казни! А перед казнью осуждённому должна быть предоставлена возможность исполнить его последнее желание. Кто-то просит шампанского, кто-то папиросу, но вам, Марина, я готов предложить нечто большее: вы можете получить последнее, с позволения сказать, удовольствие в вашей короткой жизни. Я даже готов вам это удовольствие предоставить лично. Вы, разумеется, понимаете, что я имею в виду? Подумайте, ведь я даю вам шанс в последний раз испытать райское блаженство перед тем, как ваша чистая душа попадёт в рай, где ничего подобного вы уже не испытаете. Более того, если вы проявите благоразумие, я готов даже отказаться от обещанной порки, чтобы не причинить вам лишней боли перед смертью.

Он замолчал, встретившись глазами с полным ярости взглядом Марины.
– О, я вижу, вы девица с норовом. Что ж, это мне даже больше нравится… Люблю, знаете ли, объезжать норовистых кобылиц. Но мне, право, жаль портить вашу прекрасную нежную кожу ударами плети. Вы же понимаете, что я мог бы взять вас силой, и никто бы меня здесь не осудил за это, но как человек благородный, я предпочёл бы, чтобы вы, сударыня, отдались мне по своей воле, а потом сами назвали бы мне имена ваших сообщников. Как вы понимаете, сейчас вы целиком в моей власти. Я настоятельно не рекомендую вам омрачать свои последние мгновения. Ведь уже скоро для всего мира взойдёт солнце, но для вас наступит непроглядная вечная тьма.

Марина с ненавистью смотрела на него, лихорадочно пытаясь придумать какой-нибудь способ избежать унижения. Она сжалась как пружина, готовая вот-вот распрямиться и вскочить на ноги, но масон не дал ей подняться на ноги, взяв её за левое плечо и с силой придавив к сундуку.

На лице Марины появилась гримаса, то ли от боли, то ли от ужаса. Со связанными за спиной руками и кляпом во рту, прижатая к сундуку железной рукой, она не могла оказать своему палачу никакого сопротивления. Ей осталось только стонать и нечленораздельно мычать.

– Тсс! Не вздумайте кричать, сударыня! – Иннокентий Сергеевич поднёс к губам указательный палец, – вас всё равно здесь никто, кроме меня, не услышит. Мне же женские крики и стоны ничуть не досаждают, скорее даже наоборот, но я не желаю, чтобы вы задохнулись прежде, чем я закончу задуманное. 

Он вытащил из её рта мокрый платок с монограммой «ККМ» и, брезгливо сморщившись, бросил его не пол.

Марина стала хватать воздух ртом, словно рыба, выброшенная на сушу. «Закричать! Позвать на помощь! Не мог же Степаныч меня вот так бросить на растерзание этим подонкам! Он обязательно что-нибудь сделает, чтобы меня спасти!» – вихрем пронеслось в её голове. Но, глубоко вдохнув ещё раз, она решила, что ни за что не станет звать своего Степаныча, чтобы не выдать его.

Увидев, что Марина кричать не стала, и решив, что она всё же примирилась со своей участью, масон перешёл от слов к действиям. Не тратя времени на дальнейшее словоблудие, он сбросил свой сюртук на пол, спустил брюки и, нагнувшись к Марине, начал методично, одну за другой, расстегивать многочисленные пуговицы её чёрного платья. Марина же уклонялась от него как только могла, извиваясь словно змея, чтобы не дать ему это сделать.

И вдруг её палач и мучитель ойкнул и обмяк. Его тело мешком упало к ногам Марины, а на том месте, где он только что стоял, она увидела Степаныча, стоящего перед ней. Вид его был страшен и нелеп. Он был почему-то в какой-то дурацкой красной с золотыми пуговицами лакейской ливрее и высоких резиновых сапогах. В правой руке он держал окровавленный канделябр. Очевидно, именно этим канделябром Степаныч и вырубил похотливого масона. Тот теперь лежал на полу в позе варёной креветки.

Увидев кровь, капающую с канделябра на пол, Марина лишилась чувств, уже в третий раз за последний час.

Степаныч несколько раз шлёпнул ладонью по её щекам. Никогда раньше ему не приходилось бить женщину, но нужно было срочно привести её в чувство. К счастью, оплеухи подействовали, и Марина встрепенулась. Степаныч охотничьим ножом разрезал её путы и помог подняться.

– Он что… мёртвый? – тихо спросила Марина, посмотрев сторону валявшегося на полу масона.

– Не похоже. Ещё дышит, гадёныш. Я думаю, что у него даже черепушка не пробита, а только так, кожа на макушке. Если бы я хотел убить, я бы ударил его вот этим, – ответил Степаныч, показав на свой охотничий нож, висевший на поясе – но как-то не хочется мараться о такую нечисть. Надеюсь, он и так ещё не скоро сможет подняться. Надеюсь, удар канделябром даже сделает его, если не умнее, то, по крайней мере, опытнее, и он не станет больше домогаться чужих женщин.

Марина слушала Степаныча в пол уха. Она наклонилась к поверженному Иннокентию Сергеевичу, прислушалась к его тихим стонам, и вдруг с размаху пробила штрафной: правой ногой по расстёгнутой ширинке. Из уст масона раздался какой-то булькающий стон.
– Вот теперь он точно долго не сможет кого-либо домогаться, да и ходить тоже, – сказала Марина, грациозным движением откинув назад свои пышные волосы, – жаль только, что пришлось бить босой ногой, с остроносыми лодочками было бы надёжнее.

Пораженный увиденным, Степаныч даже заморгал от неожиданности. Он и представить себе не мог, что его хрупкая девушка способна на такое. Но, удивление удивлением, а им нельзя было дольше оставаться в этой комнатушке.
– Ты права: тебе срочно нужно обуться, босиком далеко не уйдёшь. Там в сундуке я видел какие-то башмаки, – сказал Степаныч, переводя разговор в практическую плоскость.

Марина нагнулась над сундуком, нашла там какие-то не слишком удобные башмаки и, сев на сундук, стала их застёгивать.
– Пойдём скорее! Надо сматываться, пока эти, которые наверху, не хватились, – Степаныч крепко взял Марину за руку и помог подняться с сундука. Он не отпускал девушку от себя, догадавшись по её яростному взгляду, что она собирается вновь пробить по той же цели, но на этот раз ногой, обутой в башмак.

Но тут, совершенно неожиданно для него, Марина бросилась к нему и повисла на его шее.
– Ромочка! Степаныч! Ты же спас меня! Я знала! Я знала, что ты меня обязательно спасёшь! Ты – мой герой! – девушка впилась в губы Степаныча. В обычной жизни это могло бы прозвучать немного театрально, но в тот момент она была совершенно искренна. Она не сказала ни слова о своей любви к нему, но любые слова были бы лишними, потому что о любви говорили её светящиеся глаза и жадные губы.

Это был миг, когда два любящих человека испытывают одно и то же всепоглощающее чувство. В этот миг для них эта комната, этот дом, этот мир, пространство и время, всё вокруг перестало существовать. Были только они и их любовь.

И хотя и дальше оставаться в гардеробной комнате было безрассудно, но они так и стояли в полутёмной комнате, не в силах разорвать объятия.


СТАРЫЙ ДОМ. ГЛАВА 9. ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ К СВОБОДЕ

                Увы, прошло тех сабель время,
                Когда сражались мастерством…

                О. Глечиков


Неизвестно, как долго ещё они стояли бы, обнявшись, но в коридоре послушался звук шагов. Шёл кто-то в армейских сапогах.

– Иннокентий Сергеевич! Где вы застряли? Что вы там так долго возитесь с этой несчастной девицей? Нашли время развлекаться! Уже светает. Пора отвести её на болото и возвращаться к Тайной двери, – из коридора раздались ворчливые окрики штабс-капитана, по очереди открывавшего двери, выходившие в коридор.

Степаныч прижал палец к губам, молча отодвинул Марину в сторону и встал около двери, ведущей в коридор, занеся над головой окровавленный канделябр с потухшими свечами. Марина встала по другую сторону от дверного проёма, спиною прижавшись к стене.

Дверь распахнулась, и в комнату проник свет от свечи, которой штабс-капитан освещал себе путь. Используя эффект внезапности, Роман Степаныч ударил Петра Аркадьевича канделябром по левой руке, державшей свечу. Тот взвыл от боли, выронил свечу и, отступив на шаг назад в коридор, правой рукой выхватил свою шашку из ножен. С выражением безумной решимости на лице он, выставив перед собой острие, ринулся на стоящего в дверном проёме Степаныча. Тот увернулся, как тореадор от разъярённого быка, и оказался за спиной в влетевшего в комнату штабс-капитана. Тот развернулся через правое плечо, занёс шашку над головой и со всей силы рубанул со свистом рассекая воздух. Но Степаныч успел защититься от чудовищной силы удара, выставив вперёд массивный канделябр.

Клинок попал между рожками канделябра. Не дожидаясь, пока офицер вновь занесёт шашку над головой, Степаныч провернул канделябр по часовой стрелке и застрявший меж двух его рожков клинок вылетел из руки штабс-капитана и упал точнёхонько вовнутрь раскрытого сундука. Штабс-капитан метнулся к сундуку, чтобы достать оттуда своё оружие, и на долю секунды подставил Степанычу спину. Степаныч не стал дожидаться, пока его противник вооружится вновь. Он подскочил к нему сзади и врезал своим канделябром по затылку. Ноги штабс-капитана подкосились, и он повис на краю сундука.

Марина подскочила к сундуку и помогла Степанычу затолкать в него обмякшее тело Петра Аркадьевича. Степаныч захлопнул крышку сундука и накинул крючок на проушину.
– Бежим скорее! – прошептал он Марине, – он того и гляди очухается, найдёт в сундуке свою саблю, просунет клинок в щель и откинет крючок или просто прорубит в крышке дырку.

Они выбежали в коридор.
– Куда бежать, Степаныч? – спросила Марина на бегу.
– За мной. Там в конце коридора есть дверь, ведущая в подвал.

– А зачем нам в подвал? Они же нас там изловят.

– Ни за что. Во-первых, в подвале мы сможем запереться и забаррикадироваться.  А во-вторых, оттуда есть выход наружу.

Они выскочили из комнатушки, в которой остались лежать два поверженных масона: один на полу, другой внутри сундука. Степаныч приладил к ручкам двери стул, чтобы масоны, когда придут в себя, не смогли вырваться наружу.
– А теперь, бежим! – скомандовал он.

Марина, звонко стуча деревянными каблуками, побежала вслед за Степанычем по коридору к каминному залу, а оттуда в центральный проход, тот, что под внутренним балкончиком. Справа от прохода оказалась лестница, ведущая вниз, в подвал. Свечи из канделябра вывалились, ещё когда Степаныч использовал этот осветительный прибор в качестве оружия, зато у Степаныча был его электрический фонарик, который он держал в левой руке. А в правой руке Степаныч по-прежнему сжимал канделябр, с которым не хотел расставаться, ведь тот уже не раз сослужил ему службу. Марина следовала за ним.

Ступени лестницы были влажными и скользкими и, чтобы не упасть, им пришлось перейти с бега на осторожную ходьбу. Они спустились вниз, повернули налево, в помещение без двери, и совершенно неожиданно нос к носу столкнулись там с каким-то лохматым и бородатым мужиком в косоворотке. В руках у него было по алюминиевой канистре, каждая литров на двадцать. Увидев выскочивших на него мужчину и женщину, лохматый растерялся и застыл на месте, не выпуская своей ноши из рук.

«Что делать?» – на долю секунды задумался Мастерков – «стукнуть его канделябром по башке или достаточно будет просто показать ему охотничий нож?». К этому мужику Степаныч почувствовал какое-то неожиданное сочувствие. Почему-то ему не хотелось обойтись с ним слишком жёстко. Но Марина, ни секунды не раздумывая, ударила мужика ногой в пах. Тот ойкнул, выронил обе канистры, со стоном присел на корточки и свернулся в вопросительный знак. Тяжело дыша, он смотрел на девушку глазами, полными ужаса. Марина легонько толкнула его в плечо, и он, так и не разгибаясь, упал на пол и выставил перед собой руки, не столько защищаясь, сколько умоляя о пощаде.

– Ого! Я смотрю у тебя этот удар правой ногой хорошо отработан! – одобрительно сказал Степаныч, – уже второй раз за сегодня!
– Уже третий! Будут знать, как распускать руки! – сказала Марина.
– Этот, с канистрами, вроде бы рук не распускал. – резонно возразил Мастерков.
– Так у него руки были заняты. А так все они козлы! Это, наверное, тот самый Ванька Груздев, которому поручено поднять наверх весь запас топлива.

Груздев корчился на полу и больше не вызывал у Степаныча каких-либо опасений. Очевидно, ему досталось сильнее, чем двум предыдущим господам, ведь на этот раз на ногах у Марины были башмаки. Тем не менее, Степаныч поднёс к лицу корчившегося холопа свой нож и приказал:
– Лежи и не скули.

Потом Степаныч поднял с полу оброненную Груздевым канистру и отвинтил крышку. Понюхал.
– Это, и правда, солярка, – сказал он и опрокинул канистру на бок. Топливо пульсирующей струйкой, булькая, потекло на пол подвала, распространяя характерный запах. Со второй канистры Степаныч также отвинтил крышку, а потом опрокинул и её.
 Степаныч, ты что, решил поджечь этот ужасный дом? – воскликнула Марина, – здорово! Пока они будут тушить, мы успеем убежать.
– Нельзя! Этот дом – памятник архитектуры девятнадцатого века, хотя пока и не охраняется государством. Давай, лучше, выливай всю солярку на пол, – сказал Степаныч, кивнув на стоящие у задней стены подвала канистры.

Этих канистр было около двух десятков. Степаныч ловко, хотя и не без усилия, откручивал плотно закрученные крышки канистр, а Марина ногой опрокидывала их на пол. Груздев же всё также, скукожившись, лежал на полу и почти не скулил.

Наверное, надеялся, что, если он будет послушно лежать в луже солярки, его не тронут.
– Рома, а зачем мы тогда тратим на это время, если ты не собираешься ничего поджигать? – спросила Марина, когда дело дошло до шестнадцатой или семнадцатой канистры. Странно, но этот вопрос не возник у неё раньше.
– А затем, чтобы господа масоны не смогли туда-сюда шастать из одного века в другой. А без топлива их дизель будет бесполезной железкой. А на дровах и паре дальше нашего времени им не добраться, энергии не хватит.
– А откуда ты знаешь, что им энергии не хватает? – в голосе Марины послышались нотки зарождающегося подозрения, – ты что, пока эти мерзавцы меня допрашивали, был там наверху и слышал их разговоры?

– Это же элементарно! Совершенно очевидно, что эти старомодные господа не из Капотни сюда прибыли и даже не с Моховой. Видно, что они не ряженые, а самые, что ни на есть, взаправдашние. Судя по одежде, не сложно догадаться, что они прибыли к нам из середины девятнадцатого века, и, рассуждая логически, наверняка у них в этом доме существует какой-то портал для таких путешествий.
– Точно, это у них называется Тайная дверь.

– Идём дальше. Раз им понадобился дизельный генератор, значит им понадобилась электроэнергия. В их времени дизельных генераторов ещё не существует. Ведь Рудольф Дизель запатентует, то есть, уже запатентовал, то есть, ещё запатентует… короче говоря, дата выдачи патента на дизельный двигатель – 1893 год, вот. А до второго и третьего этажа я так и не успел добраться, зато первый этаж и подвал исследовал досконально. Пошли, пока остальные не набежали.

Степаныч взял девушку за левую руку, а в правую вложил ей свой канделябр без свечек, и, светя фонариком, повел её в другой конец подвала. Там была ещё одна дверь, замок которой Роман Степаныч легко взломал ножом, а за дверью – приставная лестница, ведущая наверх. Поднявшись, они оказались в просторном помещении с крошечными окошечками под потолком, в котором стояла ветхая карета без одного колеса. А ещё там стояло, поблескивая в лучах фонарика хромом, два одинаковых мотоцикла класса эндуро, совершенно современных.

Степаныч подумал с секунду, а потом решительно перерезал какие-то провода или шланги у одного из них.
– Нас не догонят! – сказал он.

Марина тем временем распахнула ворота, ведущие из дома на задний двор. Лучи рассветного солнца высветили несколько невысоких покосившихся от времени хозяйственных построек. А за ними зеленело покрытое тиной болото, обрамлённое берёзовой рощей.
– Хорошо, что уже почти рассвело. Теперь мы сможем найти тропку, пригодную для езды, – сказал Степаныч.
– Откуда здесь, на болоте, дороги для мотоциклов? – спросила Марина.
– Должна быть хотя бы одна. Чисто гипотетически можно предположить, что карета здесь находится уже очень давно, и с тех пор рельеф местности изменился и дорога исчезла. Но, раз здесь оказались новенькие мотоциклы, и, что ещё важнее, здоровенный дизель-генератор, значит хоть какая-то дорога существует. К тому же, этот мотоцикл кроссовый, созданный специально для езды по бездорожью, – спокойно, как ребёнку объяснил Степаныч. Но его спокойствие было напускным. Он-то прекрасно понимал, что, не зная дороги, у них гораздо больше шансов въехать на полной скорости в болото, чем добраться до лесу. Но оставаться в доме было не менее опасно.

Стараясь не выдавать своих сомнений, он уверенно сел на байк и нажал на кик-стартер. Мотор фыркнул и радостно затарахтел.
– Садись, Маришка! Пассажирское сидение у этих байков не очень-то удобное, так что ты обхвати меня за пояс и не выпускай.

– Не беспокойся, Рома, я тебя теперь ни за что не выпущу.



ГЛАВА 10. ПОГОНЯ

                А пули летят, пули
                Шальные летят, и не очень

                Манго-манго

Степаныч дал газу и мотоцикл рванул с места. Пока путь шёл вверх, на вершину холмика, расположенного метрах в ста от огромного дома, Степаныч не снижал скорости. Но на вершине он остановил байк и оглянулся. Марина тоже посмотрела в сторону дома.

В окнах всех трёх этажей беспорядочно метались огни, а потом ветер донёс какие-то крики, смысл которых нельзя было разобрать.
– Ну и суету мы устроили этим масонам, – усмехнулась Марина.
– Это ещё неизвестно, кто кому что устроил. Понаехали тут, понимаешь! – ответил Степаныч.

Вдруг он услышал тарахтение мотора.
– А это что за звук? Ты же испортил второй мотоцикл. Как они смогли его так быстро починить? – спросила Марина.
– Нет, Маринка, это не тот мотоцикл. Тот был двухтактный, а этот – четырёхтактный. Разве не слышишь?

Тут они увидели, как из распахнутых ворот сарая выехал, постреливая выхлопом, огромный квадроцикл в камуфляжной окраске. За рулем сидела девушка в чёрной коже с блестящими нержавеющими заклёпками. Шлема на ней не было, и её золотистые волосы волнами развевались на ветру. А за спиной у неё сидел тот самый масон, который вызвался пытать Марину. Его голова была замотана окровавленным бинтом. В руках у него Степаныч разглядел охотничье ружьё.
– Опаньки! Вот только стрельбы нам не хватало! Погнали отсюда! – скомандовал Степаныч, – главное, успеть добраться до следующего холма.
Марина крепко обхватила его, и они вихрем помчались с холмика вниз, в сторону леса. До опушки леса было рукой подать, но путь к ней шёл по едва заметной петляющей тропке через болото.

По мере спуска к болоту Степанычу пришлось сбрасывать газ. Он поехал медленнее, тщательно лавируя между кочками и лужами. Наверное, ночью прошёл дождь и смочил траву и проплешины на тропке, ведущей от дома к лесу, так что трудно было понять, что там впереди: мокрая трава, просто лужа или бездонная топь. Из-под колёс мотоцикла вылетали брызги вперемешку с комьями грязи.
Сзади раздавалось надрывное тарахтение квадроцикла.
– Нам бы только успеть проехать это открытое пространство, –прокричал Степаныч, – а там уже густой лес, там им нас не догнать и не подстрелить.
– Нужно было ехать в другую сторону, там лес подступает к дому вплотную. Зачем ты вообще сюда заехал? – удивилась Марина.
– Там нет проторенной дороги, одно неверное движение, и мы оказались бы в болоте. Сама знаешь. А здесь видна колея.
На самом деле никакой колеи Степаныч не видел, но говорить об этом Марине он не стал.

Они почти успели пересечь поляну, отделявшую их от опушки леса, когда прогремел выстрел и почти одновременно над левым ухом Марины просвистела пуля. Марина оглянулась и с ужасом увидела, как их догоняет рычащий квадроцикл. Он был уже совсем близко, каких-то метров семьдесят. Ей даже показалось, что она видит яростный взгляд златовласой металлистки, предвкушающей скорую расправу. А тот самый мерзкий насильник, положив ствол ружья на её плечо, пытался на ходу прицелиться в спину Марине, мечтая одним выстрелом убить и её, и Степаныча.
Степаныч ничего этого не видел, его внимание было полностью сосредоточено на выборе траектории между кочками. Но он слышал звук выстрела и поэтому решил ускориться. Мотоцикл почти взлетел на опушку леса, возвышавшуюся над болотом метра на четыре, но мощности двигателя, чтобы завезти в горку двух седоков, не хватило, и он заглох. Степаныч и Марина завалились на правый бок, и мотоцикл прижал их к земле. И в этот момент над ними просвистела ещё одна пуля.
«Выходит, вовремя упали» – подумал Степаныч.

Им удалось достаточно быстро выбраться из-под лёгкого мотоцикла.
– Маринка, ты не вставай! – скомандовал Степаныч. Он приподнялся и увидел, что блондинка, не глуша тарахтящего двигателя, остановила квадроцикл всего метрах в тридцати от них, наверное, для того, чтобы дать масону получше прицелиться и выстрелить практически в упор.

– Ползи до леса, а потом беги между деревьями, в самую чащу, там квадроцикл не проедет! – шёпотом скомандовал Степаныч, а сам поднялся во весь рост. «Уж если масон собрался стрелять, пусть стреляет в меня» – решил он – «а пока будет перезаряжать, Марина уже будет в лесу».
Масон тем временем слез с квадроцикла и навёл ружьё на Степаныча. Он стоял, широко расставив ноги и пытаясь целить Степанычу прямо в голову.

«Очень кинематографично!» – неожиданно пришла на ум Степанычу не совсем уместная в данных обстоятельствах мысль – «Совсем как дуэль, которая обязательно должна в каждом приличном спагетти-вестерне. Хороший ковбой встречается на площади перед салуном со злодеем в чёрном сюртуке. Они стоят друг напротив друга, держа руку на рукоятях Ремингтоновских магнумов сорок четвёртого калибра. А потом практически одновременно выхватывают свои револьверы и стреляют навскидку. Только в замедленном повторе становится видно, кто из них выстрелил первым. В вестернах хороший ковбой всегда бывает быстрее и точнее злодея. Но жизнь – не вестерн с непременным хэппи-эндом и, на этот раз, у ковбоя нет при себе оружия, если не считать канделябра».
Прищурившись, Мастерков посмотрел в глаза масону. Невидимая линия, соединяющая их взгляды, прошла точно через мушку прицела.

Грянул выстрел. Степаныч готовился встретить смерть со всей возможной стойкостью, не выказывая никакого страха, но всё равно, не удержался, моргнул. И тут же почувствовал, как что-то сильно ударило его по макушке.

Это была свалившаяся сверху ветка берёзы, срубленная пулей масона.
Степаныч, потирая макушку захохотал, выпрямился и показал масону кукиш, а, подумав, ещё и вытянутый вверх средний палец.
– Вот ведь мазила! – воскликнула блондинка в чёрной коже, – а ещё хвастался, что белку в глаз бьёт.
– У меня голова кругом идёт, так сильно он меня стукнул, – масон чертыхнулся и стал перезаряжать ружьё.

«Как там Марина? Далеко ли успела убежать?» – подумал Степаныч. Он обернулся и увидел, что девушка, совсем бледная от ужаса, стоит всего в метре у него за спиной.
«Вот ведь дурёха!» – подумал он, но ничего не сказал, а просто кинулся к ней, повалил на землю и прикрыл своим телом.

И вдруг словно молния ударила. Причём, при совершенно безоблачном небе. Казалось, она ударила прямо в старый дом. При этом не было слышно раскатов грома, а только какое-то громкое шипение и свист. Казалось, кто-то включил гигантский пылесос.
Все четверо повернули головы в сторону дома. Рядом со стеной дома прямо из земли взметнулся в небо огромный сиреневый столб около десяти метров в поперечнике, а высотой больше двухсот метров. Он бешено вращался. Казалось, этот столб состоял из тонких вертикальных сиреневых линий, стремительно скользящих по его периферии, а внутри он был наполнен клубами полупрозрачного сиреневого тумана.

Вдруг в стене второго этажа, прямо между окнами и точнёхонько за вращающимся столбом, образовался квадратный проём шириной с двустворчатую дверь. Там, в ярко освещенном проёме показались какие-то фигуры в чёрных одеждах. Сначала они столкнули в проём огромный ящик, а потом стали выбрасывать туда же ящики поменьше. Судя по усилиям мужчин, ящики были достаточно тяжёлыми, но вопреки закону всемирного тяготения, они не упали на землю, а были подхвачены сиреневым вихрем. За пару секунд они совершили с десяток оборотов и вдруг, не прекращая своего стремительного вращения, стали как-бы растворяться в сиреневом тумане. Через четверть минуты они совсем исчезли из виду.

За ящиками последовали сначала инвалидная коляска с сидящим в ней человеком, а потом и остальные люди в чёрном. В течении примерно пяти-шести секунд они, словно на сошедшей с ума карусели, крутились в круговерти внутри сиреневого столба, паря, как в аэротрубе, в пятнадцати метрах над землёй, при этом становясь всё прозрачнее и прозрачнее. Постепенно они растворялись, поочередно исчезая из виду.

После того, как исчезла последняя фигура, вращение сиреневого столба продолжалось ещё около минуты. Беглецы и их преследователи как заворожённые смотрели на сиреневый смерч, не в силах оторвать взгляда.

И вдруг проём в стене исчез, словно его никогда и не было, а на его месте проявилась старая бревенчатая стена, которая была там ещё со времени постройки дома. А ещё через полминуты исчез и сиреневый столб. Исчез резко, будто кто-то выключил неоновый светильник. Необычное зрелище закончилось так же внезапно, как и началось, и ничто больше не напоминало о нём.

Занимался новый солнечный день. Из лесной чащи доносился шелест листьев и птичий гомон. И только тарахтение двигателя огромного квадроцикла нарушало эту идиллическую картину.

Степаныч и Марина лежали и смотрели со своего холма вниз. Внизу, слева от квадроцикла на траве, широко расставив ноги, стояла златовласая мотоциклистка. В руках она держала спортивный арбалет. На её лице были написаны спокойствие и решимость. Она ждала, что вот-вот масон выстрелит и, наконец, попадёт в кого-то из беглецов, ведь до них было всего каких-то тридцать метров. Масон тем временем тщательно выцеливал Степаныча, избрав его своей первой жертвой. Очевидно, он планировал оставить Марину в живых, чтобы завершить свои измывательства, так трагически для него прерванные в самый пикантный момент вероломным ударом канделябра.

Но после того, как Степаныч лёг на землю на вершине своего низенького холма, попасть в него стало совсем непростой задачей, потому что снизу Иннокентию Сергеевичу видна была только верхняя часть лица и макушка.

– Вот чёрт! Его почти не видно! – пожаловался масон своей спутнице.
– Залезайте на квадроцикл и стреляйте сверху, – подсказала она ему, – и, главное, можете теперь уже никуда не торопиться, все ваши уже всё равно вернулись в свой век. Так что придётся вам остаться здесь, как минимум, до их следующей экспедиции. Поэтому, советую вам обязательно подстрелить этих аборигенов, иначе они сегодня же вернутся сюда с ОМОНом и, гарантирую, удар кованным берцем по копчику вам не понравится.

Продолжая чертыхаться, масон вскарабкался на выпирающий наподобие горба капот квадроцикла, поправил окровавленную повязку на своей голове, вскинул ружьё и снова стал целиться в Степаныча. Теперь сделать это было гораздо легче.
Вновь невидимая линия, пролегающая через прицел ружья, соединила взгляды Степаныча и масона. «Только не моргать и не жмуриться. Точнее, моргать можно, кому до этого дело, а вот «зажмуриться» мне как-то рановато» – подумал Степаныч.
Словно в кино с замедленной съёмкой он увидел, как из дульного среза вырвался язык пламени и, кажется, даже увидел стремительно приближающийся тридцатиграммовый жакан.

Пуля пролетела всего в сантиметре над его головой, или ему так только показалось, и в тот же момент он увидел, как после выстрела, возможно, из-за отдачи, его противник потерял равновесие и, выронив ружьё, свалился с выпуклого капота квадроцикла на лужайку справа от него.

То, что казалось Степанычу мирной лужайкой, на деле оказалось трясиной. Иннокентий Сергеевич упал в неё боком и быстро стал погружаться в болотную жижу. Через мгновенье над поверхностью болота оставались только его голова и плечи. Однако он успел ухватиться правой рукой за выступающую из земли корягу.
– Екатерина Александровна, Катенька, помогите! – закричал он.

Но Катенька только встряхнула золотистой копной волнистых волос, вскочила на квадроцикл и дала газу. Она была полна решимости самостоятельно завершить погоню и не пожелала тратить время на помощь масону. А ведь сделать это было бы совсем не трудно. Нужно было только кинуть ему конец троса, привязанного к квадроциклу, и мощная машина выдернула бы тонущего из болота.

Огромная покрышка квадроцикла прокатилась по коряге, за которую из последних сил цеплялся Иннокентий Сергеевич, и раздавила его кисть. Квадроцикл ускорился, а масон разжал свою кисть, точнее то кровавое месиво, что от неё осталось.
Трясина словно только и ждала этого и точно огромное плотоядное чудовище с чавкающим звуком поглотила его в свои глубины с головой. Только небольшой круг воды, чистый от ряски, какое-то время ещё был виден, но вскоре и он затянулся зелёной пеленой.

– Ну, она и садюга! – поразился Мастерков.
– Так ему и надо, извращенцу! – произнесла Марина, с нескрываемым злорадством наблюдавшая эту картину.
– Собаке – собачья смерть! – согласился Степаныч.


Глава 11. НА СЕВЕР ЧЕРЕЗ СЕВЕРО-ВОСТОК

                И по каштановой аллее
                Чудовищный мотор несется,
                Стрекочет лента, сердце бьется
                Тревожнее и веселее

                О.Мандельштам

Беглецы, не теряя ни секунды, вскочили на мотоцикл и погнали его по узкой тропке в сторону леса. Волосы преследующей их на квадроцикле инфернальной блондинки, затянутой в блестящую чёрную кожу, развевались на ветру, а на лице её застыла злорадная ухмылка. Она была полна решимости расправиться с ними во что бы то ни стало. И похоже, для этого у неё было достаточно сил и средств. В её распоряжении был арбалет, но она не торопилась пускать его в ход. Быть может, блондинка боялась промазать, но, скорее всего, она предпочитала для начала нагнать беглецов и раздавить их колесами своего железного монстра.

Но кроссовый мотоцикл намного маневреннее и может проехать между стволами деревьев там, где квадроциклу не протиснуться. Поэтому Степаныч погнал эндуро прямо через густые заросли. Ветки елей хлестали по плечам беглецов, а корни деревьев так и норовили ухватить колеса мотоцикла, словно костлявые руки мертвецов, восставших из могилы в фильмах ужасов.
– Рома, ты хоть понимаешь, куда нам ехать? – спросила Марина, перекрикивая ветер и тарахтение мотора.
– Это же элементарно! Где-то на востоке отсюда должно проходить шоссе, ведущее к железнодорожной платформе.
– А где он, этот твой восток, ты хоть представляешь?
– Это тоже элементарно. Давай рассуждать логически. Восток там, где сейчас встаёт солнце, – ответил Степаныч, – доберёмся до шоссе, а там налево, на север.
Неожиданно для Марины он вдруг остановил мотоцикл.

Впереди, прямо поперёк тропинки лежало здоровенное поваленное дерево. Степаныч кивнул Марине, чтобы слезла с мотоцикла, слез сам и повёл эндуро в обход ствола. Хорошо, что к этому времени, судя по звуку, квадроцикл был ещё далеко. Наверное, блондинка объезжала непроходимые дебри.

– Рома, смотри, сколько тут опят! Целое семейство! – Марина показала в сторону здоровенного пня, поросшего рыжими зонтиками грибов, пробившихся через мох.
Мастерков только покачал головой – «Тут вопрос жизни и смерти, а ей грибочков подавай!». Он вывел мотоцикл на тропку по другую сторону ствола.
– Не опят, а опёнков. Они так называются, потому что на пнях растут, – не удержался он от разъяснений. – запрыгивай! Грибы в другой раз собирать будем. И в другом месте.

Они ехали, петляя между стволами, ещё минут десять, а потом, и на самом деле, выскочили на шоссе. Выехав на асфальт, Степаныч заглушил двигатель и прислушался. Тарахтение квадроцикла раздавалось где-то вдалеке, значит, им удалось оторваться.
– Ну, что, Маришка! Погнали? – спросил он, ударив ногой по кик-стартеру.
– Нас не догонят! – ответила Марина, крепко прижавшись грудью к красному сукну его ливреи. Встречный ветер обдувал прохладной струёй её разгорячённое лицо и развевал её блестящие чёрные, как вороново крыло, волосы. Она почувствовала себя молодой и красивой, пусть измотанной и голодной, но совершенно счастливой. Совсем как чайка, вырвавшаяся на свободу из хищной пасти.

До станции оставалось всего метров триста, когда мотор эндуро зачихал и снова заглох, на этот раз окончательно.
– Бензин кончился, у кроссовых мотоциклов запас хода совсем маленький, – сказал Степаныч и кивком велел Марине слезать, – дальше пойдём пешком.

– А до заправки далеко? – озабоченно спросила Марина.
– Понятия не имею, где тут у них заправка, – ответил Степаныч, – в любом случае, нам она уже ни к чему, станция совсем рядом, а нам с тобой лучше как можно быстрее сесть на электричку.
– Тогда, давай бросим эту железяку здесь, – предложила девушка.
– Ещё чего! Ты представляешь, сколько может стоить этот японский мотоцикл?
– Сколько?
– Точно не знаю, но наверняка дороже новых «Жигулей».

Вскоре они, толкая мотоцикл, подошли к железнодорожной станции. На станционной площади было всего два магазинчика: один мебельный, закрытый на амбарный замок, а другой продовольственный, дверь которого была открыта настежь, а ещё киоск «Пресса».

При виде продовольственного магазина Степаныч сглотнул слюну и пошарил по карманам. Велел Марине постоять в тенёчке около закрытого киоска и, катя мотоцикл рядом с собой, направился к лавочке, на которой в тени развесистого клёна мирно сидело трое парней призывного возраста. В этот ранний час они культурно отдыхали перед началом рабочего дня: курили, потягивали пиво из банок, поплёвывали на асфальт и обсуждали новости культуры и моды. То есть, какой фильм сегодня покажут в клубе и какого цвета обтягивающую блузку наденет фельдшерица Танька –звезда местной дискотеки.

Марина стояла в тени и смотрела, как парни с удивлением разглядывают направляющегося к ним чудака в красной ливрее, катящего блестящий хромом мотоцикл.

Через пару-тройку минут Степаныч вернулся к Марине, уже без мотоцикла, зато с несколькими купюрами в руках.
– Удачный обмен. Адвэнтициус пэкуния, – сказал он, улыбаясь до ушей, – деньги из необычного источника, не заработанные и не унаследованные.

– А разве это не слишком мало за такой агрегат? – поинтересовалась Марина, – этого даже на игрушечные «Жигули» не хватит.
– А у этих парней больше не было. И то нам повезло, что получка у них только вчера была, ещё не всё пропили. А нам с тобой и этого хватит. С поганой овцы хоть шерсти клок. Кроме того, у меня всё равно нет прав категории А и на мотоцикле я до этого ездил только один раз, в шестом классе.

– Степаныч, а я, честно говоря, боялась, что эти парни тебя отметелят и мотоцикл отберут.
–Не-а, ребята сообразительные, умеют рассуждать логически! Быстро смекнули, что не стоит рисковать и связываться с полоумным чудиком в ливрее и, главное, с тесаком на поясе. Они же не идиоты, чтобы нарываться на неприятности. А мы с тобой сейчас пойдём в это сельпо и закупим еды.

Марину не пришлось уговаривать. При словах о еде она тоже сглотнула слюну и безропотно, как ослик за Ходжой Насреддином, пошла за Степанычем к продуктовому магазину.

В магазине был один-единственный покупатель – дедок в промасленной кепочке и замызганном пиджаке, когда-то гладко-сером, а теперь покрытом бурыми пятнами, скорее всего, механизатор в отставке. Он стоял у прилавка с рыболовными снастями и пересчитывал мелочь, извлечённую из карманов пиджака. Скучавшая у прилавка среднего возраста продавщица с ярко-голубыми глазами и такого же цвета кудрями, что делало её похожей на Мальвину в белом кокошнике, с удивлением оглядела прикид вновь прибывших покупателей и только покачала головой, не то с сочувствием, не то с неодобрением.

– Откуда вы такие красивые? – не удержалась она от вопроса.
– Мы тут рядом, за лесочком, кино снимаем. Из прошлой жизни. Вот, прямо со съёмок заехали подкрепиться, – Степаныч сам удивился, как ему удалось так быстро найти правдоподобное объяснение их с Мариной внешнего вида.

– Фильм-то как будет называться? – спросила продавщица.
– Это будет сериал «Дом Ашеров», в декабре по телевизору покажут, – вставила Марина прежде, чем Степаныч успел сочинить какой-нибудь правдоподобный ответ.
Дедок, слушавший этот разговор, подошёл к Марине.

– Это по Эдгару По, что ли? – спросил он, – а лорда Родерика и леди Маделину кто играет?
– Лорда играет актёр из Литвы, забыла фамилию, а Маделину, – дебютантка одна, вы её ещё не знаете, – ответила Марина, смекнув, что все знакомые дедку звезды отечественного кинематографа, кого ни назови, совсем не подходили для этих ролей.

Дедок достал из кармана очки, перевязанные синей изолентой в месте крепления дужки. В них он походил скорее на агронома или завклуба, чем на сельского механизатора.
Он пытливо осмотрел Марину и покачал головой.

– А ведь я узнал тебя, дочка! – он направил на неё кривой от артрита указательный палец, – Тамара, глянь, это же та самая артистка, которая в сериале про шпионов испанскую связную играла, вот только запамятовал, как тот фильм назывался.
– Вот, и я смотрю, что-то лица у них подозрительные, – кивнула продавщица.
– С чего это вдруг подозрительные? – пробурчал Мастерков.
– Подозрительно знакомые, – поправилась продавщица.

– Сериал назывался «Восемь понедельников», – сказала Марина, обрадовавшаяся своей неожиданной известности. Подумать только: её узнали за сто километров от МКАДа!

 – Точно, «Восемь понедельников»! – подтвердил дедок, – там же ещё саундтрек из «Мамас энд Папас».
«Он точно завклуба, а никакой не механизатор» – подумал Степаныч.

– Вам какой колбасы? С жирком или без жира? – тем временем спросила у него продавщица Тамара.
– С жирком, конечно, чтобы посытнее было! – ответил Степаныч. Марина, последние девятнадцать месяцев сидевшая на строжайшей вегетарианской диете для удержания веса пера, энергично закивала в знак одобрения.
– Это правильно! Фабулис нон эксплетур вэнтер, – поучительно произнёс дедок, – баснями сыт не будешь.

Продавщица сложила в пакет полкило колбасы, пару плавленых сырков «Дружба», батон хлеба и две бутылки кефира. Степаныч расплатился, и они с Мариной вышли из магазина.
Выйдя на крыльцо магазина, Степаныч заметил, что уголки рта у Марины приподнялись в улыбке, а в карих глазах заплясали лукавые чёртики. Казалось, она изо всех сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

– Что смешного? – спросил озадаченный Степаныч.
– Рома, а тебе не кажется, что этот дядечка, ну, тот, что в магазине был, очень похож на… кое-кого из наших общих знакомых? – спросила Марина.
– На кого же, интересно? – искренне удивился Мастерков, перебирая в уме всех, с кем они с Мариной могли быть знакомы.

– Да на тебя, Рома! И героев Эдгара По как звали помнит, и репертуар «Мамас энд Папас» знает, а по латыни шпарит, как папа римский.
– Скажешь тоже! У нас же любой старшеклассник «Падение дома Ашеров» читал. А кто-же не знает «Мамас энд Папас»? – возразил Степаныч, возмущенный таким неожиданным сравнением, – просто образованный человек, вышел на пенсию и стал читать зарубежную классику и слушать классический рок. Что ему ещё на пенсии делать? И потом, он же низенький, седой и с бородой, а я, наоборот, шатен, ростом выше среднего, просто небритый. У него нос картошкой, а у меня, наоборот, римский профиль.

И для убедительности он запел: «Мандей, мандей».
– Надо же, ты у нас оказывается высокий шатен с римским профилем! – рассмеялась Марина.
Чтобы не допустить её новых ухмылок, Степаныч стал сосредоточенно пересчитывать остатки наличности.

– Как раз на билеты хватит, – сказал он Марине, – да и электричка на Москву сейчас подойдёт.
– Где ты увидел электричку? – удивилась девушка.
– Это же элементарно! Глянь, шлагбаумы на переезде опустили. Значит, скоро поезд появится. Побежали на платформу, надо ещё успеть билеты купить.

И действительно, через пару минут подошла электричка. Степаныч с Мариной зашли в полупустой вагон, выбирая, где им было бы удобней расположиться. Редкие пассажиры с нескрываемым любопытством рассматривали их необычные одежды, но никто ничего не сказал, видно приняли их за сумасшедших, с которыми лучше не связываться.
Марина примостилась около окошка, а Степаныч сел рядом с ней.

– Смотри, смотри! – Марина, глядя в окно, потянула Степаныча за рукав.
На станционную площадь въехал квадроцикл с златовласой металлисткой за рулём. Оглядев площадь и заметив у трёх парней под клёном знакомый эндуро, она подъехала к ним, чтобы кое-что прояснить.

У них, кажется, завязался спор. О чём именно они спорили не было слышно. Вряд ли о моде или новостях культуры, скорее о правах на мотоцикл, а возможно, и о том, куда делись невзрачный мужик в красной ливрее и яркая брюнетка в старомодном платье.

Они спорили довольно ожесточённо, а потом один из парней схватил металлистку за рукав и попытался стащить её с квадроцикла. Та вырвалась, отпихнула его и дала газу. Квадроцикл с хрустом прокатился по лёгкому мотоциклу, превратив его в искорёженную железяку, а парни еле успели отскочить в сторону.

В это время электричка тронулась, и росшие вдоль железнодорожного полотна клёны скрыли от пассажиров происходящее на станционной площади.
– Слава Богу, уже едем, теперь она нас не догонит, – сказал Степаныч, – а значит можно перекусить, ведь сутки ничего не ели.

Степаныч своим охотничьим ножом порезал хлеб, намазал на каждый ломоть плавленого сыру, а сверху положил толстенные куски колбасы, нарезанной как в рекламе «папа может».
– Очень вкусно! – невнятно произнесла Марина, пережёвывая импровизированный клаб-сэндвич.
– Ещё бы! Циби кондиментум фамес – голод – лучшая приправа, – подтвердил Степаныч.
Несколько минут они жевали, сначала жадно откусывая большущие куски, а потом стали есть, не спеша откусывая понемногу, потому что голод отступил, а вместо него навалилась усталость.

– Эх, покурить бы сейчас! – вздохнул Степаныч, – да сигарет нету, намокли все.
– А где ты собрался курить? В вагоне же нельзя, – удивилась Марина, – потерпи до Москвы.
– Ну, я бы в тамбуре покурил, там как раз окно выбито. Придётся по вагону походить, может удастся у кого-нибудь стрельнуть сигаретку.
– Хватит стрельбы на сегодня! – сказала Марина и, загадочно улыбаясь, достала из кармана своего фартука серебряный портсигар с массивным золотым вензелем на крышке.

Степаныч посмотрел на вензель и глаза его округлились от удивления.
– Ты хоть знаешь, чей это герб? – спросил Мастерков.
– Чей?
– Это же фамильный герб Александра Сергеевича…
– Пушкина? – перебила его Марина, – неужели самого Пушкина?

– Не угадала. Это герб Александра Сергеевича Грибоедова. Кстати, он, как и Пушкин, тоже был масоном. В их времена масоны ещё приличными людьми были, не чета тем, с которыми мы повстречались этой ночью. Не зря же Александр I их тайные общества запретил. Кстати, как он у тебя оказался?
– Подобрала с полу, когда обувалась. Наверное, этот гадёныш Кеша, выронил, когда сюртук скинул.
– Дэ мортиус аут бэне аут нихиль - о мёртвых или говорят хорошо, или молчат. Странно, как портсигар Грибоедова мог оказаться у этого типа. Вряд ли он наследник поэта. Может быть, в карты выиграл или в комиссионке купил, то есть, у какой-нибудь старушки-процентщицы. Завтра же отнесу этот артефакт в наш музей.

– Ты что, Степаныч! Ты же курящий, оставь себе как трофей, так сказать, на память. Никто тебя ни в чём не упрекнёт, скажешь, троюродная бабушка подарила. Он же, наверное, больших денег стоит?
– Наверняка. Только это же общенародное достояние. А мне чужого не надо.
– А как же мотоцикл, который ты угнал? – с ехидцей спросила Марина.
– А мотоцикл – совсем другое дело. Мы просто взяли покататься в целях необходимой самозащиты, так что, это не угон. И всё равно, хозяйке он уже не нужен. Сама же видела, как она его раздавила в хлам.
– Как знаешь. Хочешь отдать в музей – отдавай.

Степаныч достал из портсигара сигариллу, вышел в тамбур, с наслаждением закурил (Минздрав предупреждает: «Курение вредит вашему здоровью»), но сделав лишь несколько затяжек, вернулся к Марине. Не хотелось оставлять её одну.

На следующей станции в вагон вошла пожилая женщина с мальчиком лет восьми. Он показал на Степаныча пальцем и громко спросил у бабушки:
– Бабуля, смотри как дядя одет! Дядя клоун или это такая новая мода?
– Это, наоборот, старая мода. Мы тут рядом кино снимаем. Из прошлой жизни, – объяснил Мастерков.

Бабушка недоверчиво и неодобрительно оглядела Степаныча с ног до головы, наверное, пытаясь понять, сумасшедший ли он или просто обыкновенный пьяный артист.
– Дядя, наверное, больной, – тихо ответила она и потащила внука в другой вагон.

А лицо Степаныча вдруг озарилось в улыбке и приобрело мечтательное выражение:
– Послушай, Маринка, а ведь обо всём, что с нами тут приключилось, действительно, можно было бы снять кино. Представляешь, боевик с тобой в главной роли! Давай сегодня же запишем, как всё было, а кто-нибудь из профессионалов, например, ваш штатный автор Паучинский, сделает из этого киношный сценарий. Надо будет только настоять, чтобы тебя обязательно указали в титрах качестве автора или соавтора сценария и ещё автора идеи. Уверен, это будет настоящий блокбастер!

Степаныч повернулся к своей девушке и увидел, что она сладко спит, прижавшись щекой к стеклу вагонного окна.
– Ну, спи, милая, спи, блокбастер подождёт.

(Конец повести)