Когда-то давно жили были смурь и кромь. Все их знали, и никто их не любил. Куда не приходила смурь, тут же люди злились, насупливали брови и гнали ее пинками. Еще хуже было кроми — ее выгоняли дубиной и вилами.
И вот собрались они и пошли, куда глаза глядят. Долго ли, коротко ли, а забрались в непролазную чащу, и там, в самой глуши, среди кривых елей и мухоморов, набрели на избу на курьих ногах.
Из избы выскочила баба-яга и заорала не русским языком:
— Йонко пекка туу менкале?
— Не ругайся, бабушка, это мы, смурь и кромь, все нас гонят, никто нас не любит.
— Туоксу венаалайсите... Тьфу, язык сломаешь! — отвечала бабка, — Русским духом запахло! Чего надобно, отвечайте коротко, по военному.
— Помоги нам, бабушка!
— Так чего хотите-то?
— Чтоб нас не гнали, а привечали.
— Ладно, помогу. Ступайте все прямо да налево, там будет широкая река, а при реке огромная болотина. Как придете, ты, смурь, расстелись над болотиной, а ты, кромь, растворись в реке. Там и будет ваше местожительство на долгие века. Как придут к этой реке да болотине люди, то поставят они там дома каменные, замостят улицы гладкие, поставят фонари масляные. Тут и настанет ваше время.
Люди станут ругать вас, смурь да кромь, только выгнать не догадаются, потому что вы там раньше поселитесь, и будут они считать вас коренными жителями. Будут приходить к вам в ножки кланяться, будут песни про вас петь да сказки сочинять, далеко по всей земле разнесется весть, что есть такой город — смурной и кромешный, и будете вы тогда в славе и почете.
Послушались смурь и кромь, да и сделали все по-бабкиному. Так и вышло.
И вот сижу я сейчас среди ясного дня, гляжу в окошко — а там в каждом канале, в каждой речушке кромь обретается, под каждым мостом, округ каждого окна смурь собирается, и ничего уже не поделать. Даже бабу-ягу эту хитровредную уже не сыскать. Обидно!