ЛОРА ЭКИМЧАН
Проект «ПАВЕЛ РИТКИН»
ПАВЕЛ РИТКИН
ОПАСНАЯ ПРОГУЛКА
«Полагаю, что с возрастом большинство людей начинают
все чаще задумываться о том, что их ждет по ту
сторону…По сути, все сводится к двум возможным
вариантам. Либо там ЧТО-ТО ЕСТЬ, либо
там НИЧЕГО НЕТ».
Стивен КИНГ. «Загробная жизнь».
1.
Из других моих рассказов вы уже знаете, что у меня есть хобби – я собираю разные человеческие истории. Журналистская профессия к этому располагала. Пока разговоришь человека, и он становится способным рассказывать тебе про научно-технический прогресс – эту тему я преимущественно вел в нашей городской газете, – выслушаешь тьму всякой житейской белиберды, но иногда попадались действительно волнующие рассказы.
Вот этот рассказ я услышал году в 1978 от Володи Прокопенко, который часто приходил к нам в редакцию и приносил заметки о рационализаторах и изобретателях, потому что он работал в этом отделе заводоуправления. Однажды мы с ним засиделись в редакции до тех пор, пока рабочий день не кончился и мы не остались в редакции одни. Не скрою, мы с ним распили немного хорошего бархатного пива. Я чувствовал, что он сидит со мной так долго не просто так, а хочет рассказать что-то важное для него. Нам тогда было за тридцать – отчего не посидеть и не поговорить по душам. Был как раз канун Первомая, весна, настроение хорошее – было бы, если бы не идти завтра на демонстрацию. Никогда я не любил это мероприятие, причем, это мягко сказано. И вот Володька как-то странно на меня посмотрел и говорит:
- Ты обращал внимание на корпуса цехов на нашей главной площадке? Цвет у них – нигде такого не встретишь. Вот эту темно-бордовую краску, которая придала цивилизованный вид голому рыжему кирпичу заводских корпусов, придумал Василий Бабинец, сосланный сюда, в Западную Сибирь, во время войны за мимолетное и кратковременное сотрудничество с немцами. Что он там для них делал – неизвестно, но здесь, устроившись на завод на какую-то незаметную работу вроде грузчика, Василий с первого дня начал что-то такое придумывать полезное для производства и скоро стал рационализатором первой статьи. И вообще, очень нужным человеком для начальства завода, эвакуированного во время войны из Украины и предназначенного со временем стать чуть ли не центром советской радиопромышленности.
Никто никогда ему этот несчастный коллаборационизм не поминал, а только ходили какие-то неясные, впрочем, беззлобные, да и сдобренные тайной завистью слухи. В начальство Бабинец не выбился, похоже, и не старался об этом, работал в строительном цехе и предпочитал оставаться в тени, зато всегда был на подхвате, когда кому-нибудь из высшего начальства надо было в квартире или на даче ремонт делать, баньку построить…
Краска эта вот уже двадцать, а то и побольше лет украшает корпуса завода не только своей небывалой стойкостью, но и привлекательным сочным цветом темного виноградного вина, происходящим из известной французской провинции Бордо. Так скажем, благородный тон, который сильно выделяется на сером или кирпично-рыжем фоне остального городского пейзажа… А я здесь жил прямо впритирку к стройплощадке, когда завод только начал строиться. Хочешь, я расскажу тебе одну историю из своего детства? Только не издевайся сразу, понимай все как хочешь, но молча, прошу, пожалуйста.
Я так понял, что про Бабинца и его краске Володька изложил так, для затравки. А вот дальше последовал рассказ, который я до сих пор не могу забыть.
2.
…В середине пятидесятых я был пацаном. Мои дружки, Толька и Ленька, родились на полтора-два года раньше меня и учились в седьмом классе, а я был всего лишь салагой-пятиклассником. Жил я в частном доме, который чуть ли не вплотную лепился к забору стройки. Дом вдруг стал казаться крохотной избушкой, хотя в нем было четыре, хоть и небольших, комнатки и кухня. Городишко наш тогда был еще небольшой, местные власти из кожи лезли - поощряли частное строительство, чтобы люди строились и шли работать на растущий завод. В дождь грязища около стройки стояла непролазная. Мостки проложили вдоль территории, вроде тротуара, даже сделали поворот прямо к нашей калитке, но порой ходить по ним было еще хуже - скользкие были от грязи, которую разносили кирзачи строителей по всей округе, она разбухала и плыла от ворот стройки, как опара.
А вот Толька и Ленька жили неподалеку от меня, через улицу, в наскоро сварганенных «казенных домах», которые сегодня частью снесены, а частью доживают последние дни, ожидая сноса. Это были двухэтажные шестнадцатиквартирные дома вперемешку из шлакоблоков и кирпича, стены снаружи заштукатурили, покрасили, чтобы не видно было, из чего они собраны. Но в этих домах была холодная вода и теплые туалеты, стоки от которых бежали в общие выгребные ямы, что благоухали здесь же, возле стен, прикрытые щитами из досок. Тогда это был верх коммунального благоустройства. Планировка была во всех домах стандартная, на кухнях еще топились обыкновенные кирпичные печи с плитами и конфорками, как и в частных домах, а над крышами дымились трубы. Только потом появилось центральное отопление.
Я очень завидовал друзьям из-за их «казенных, благоустроенных» квартир и с удовольствием ходил к ним в гости. У Тольки Ивашова был вместительный книжный шкаф, в котором теснились популярные тогда Майн-Рид, Вальтер Скотт, Диккенс, а рядом с ними советские бестселлеры «Молодая гвардия», «В Крымском подполье» и прочие подобные. Отец Тольки работал на заводе электриком, мать была мастером в сборочном цехе.
Отец Леньки Бастрыкина работал экономистом высокого ранга и был близок к высшему руководству. Мать – тоже немалый начальник – руководила расчетной группой бухгалтерии, зарплату они всем начисляли. У них не было книжных богатств, зато было много всякого «имущества» - шкафы, полные одежды, сервант блистал сервизами дорогой и красивой посуды.
Собирались мы, в основном, у Тольки. Его родители относились к нам либерально, матери дома никогда не было, в цехах, как и в отделах, тогда царила хроническая штурмовщина, люди работали по десять – двенадцать часов. Отец же его, дядя Сема, был занят на производстве меньше, работа была посменная, не очень спешная: ну, вызвали в цех что-то там наладить после короткого замыкания, ну, наладил, опять в дежурку пошел. Был Толькин отец добрым увальнем, многословием не страдал. Про него говорили, что он человек с закидонами - рассказы пишет и даже печатает их в толстом журнале, который выходил раз в месяц в областном городе - час езды на пригородном поезде. Дядя Сема к нам не лез с поучениями и расспросами, как, например, Ленькина мать Клавдия Захаровна.
Все мы жили на восточной окраине города. Километра через два по главной улице на запад вовсю уже работала старая площадка завода, расположенного временно в складских помещениях на довольно большой территории элеватора госрезерва. Все только и думали о том, когда построится новая площадка, чтобы перебраться, наконец, в просторные и светлые цеха.
Три огромных котлована новой площадки будущего промышленного гиганта, что зияли за забором нашей с матерью усадебки, уже были начинены нулевыми циклами – проще говоря, подвалами, в самом большом корпусе уже начинали подниматься стены второго этажа. Вокруг них громоздились горы бетонных плит, штабеля кирпича, кучи каких-то металлоконструкций, сваленных как попало. Что называется, черт ногу сломит. Но самое главное – вся земля была покрыта толстым слоем вынутой из глубин глины, во время дождей строители безропотно месили сапожищами липучую непролазную грязь. Да и когда было сухо, ходить по стройплощадке было страшно, потому что она была щедро усыпана узкими и длинными осколками стекла, которое навезли сюда для оборудования строительных бытовок, а половину побили при выгрузке. Везде какие-то ямы, траншеи, деревянные мостки, сколоченные абы как из страшных занозистых досок.
3.
Нормальный человек, гладя на этот опасный для жизни пейзаж, испытывал ужас. Это было царство людей, обутых в огромные кирзовые или резиновые сапоги и одетых в брезентовые куртки. Строители задорно перекликались друг с другом на актуальные для них темы. Впрочем, для непосвященных это были непереводимые на человеческие язык речи, пересыпанные техническими терминами и обильно сдобренные русским матом.
Подростков, какими мы были тогда, трудно считать нормальными людьми – мы были полны романтики громадья советских планов, пафоса советской фантастики о прекрасном будущем, книжек «про шпионов», и нам как раз все это пространство казалось чрезвычайно привлекательным и манящим. Мы не раз заговаривали о том, как бы туда пробраться и рассмотреть все поближе, может, и в кабину отдыхающего после смены экскаватора залезть. И вот однажды в конце апреля, когда грязь уже основательно подсохла, мы стали обсуждать, как бы, наконец, пробраться туда и исследовать этот пугающий и интересный мир. И мы осуществили свою мечту, но попали, точнее, я попал в такую историю…
Я никогда и никому этого не рассказывал. Многие и так считают меня человеком с закидонами, а после такого рассказа каждый подумал бы, что я типичный сумасшедший. Сейчас я уже далеко не юноша, но когда я вспоминаю, что я увидел на этой чертовой стройке, у меня все начинает дрожать внутри мелкоразмашистым, как говорят медики, тремором, а мозг охватывает паника. Потому что такого не могло быть, этот странный подземный мир существует в моем воображении по сей день, я боюсь, что снова могу оказаться на этой стройке - в ее подземной утробе, где происходили невероятные вещи, от которых мозг приходит в ступор и перестаешь верить в силу разума.
После этого прошло, считай, двадцать лет. Толька и Ленька окончили школу и поехали в Москву, поступили в вузы, сделали карьеру. Толька известен как ученый-биолог, работает по закрытым темам в области генетики, Ленька унаследовал профессию от родителей, стал финансистом на заводе в каком-то областном городе по ту сторону Урала – то ли в Саратове, то ли в Нижнем Новгороде.
Сам я стал инженером. Почти сразу после института меня взяли на работу в ОРТИ – отдел рационализации и технической информации. Тогда он, правда, по-другому, красиво назывался, БРИЗом. Встречаться с Толькой и Ленькой не имею никакого желания – это люди не моего круга, не моего ранга. Если честно, мне иногда очень хочется узнать, что запомнилось Тольке о той нашей вылазке на стройку. Кажется, что-то неопределенное я ему говорил о своем приключении, но ни о чем существенном я ему не упоминал. А может, о чем-то и проболтался. Помнит ли он об этом? То, что помню я, поселилось во мне на всю жизнь. Может, этого вообще не было, и я это выдумал?
Потребность вытряхнуть из себя эти жутковатые воспоминания была так сильна, что я решил рассказать это хоть одному человеку, вот и рассказываю тебе, чтобы снова пережить эту жутковатую встречу с необъяснимым миром, недоступным обычному человеку. А ты сам думай – правда ли то, что со мной тогда случилось или это был какой-то необычный всплеск фантазии. А вообще, честно говоря, я до сих пор ни в чем не уверен, особенно сейчас, когда прошлого уже стало достаточно много, и это приключение иногда вспыхивает среди всех воспоминаний как необычный сон, только и всего. И еще я думаю: может, это все родилось в воспаленном мозгу во время гриппа, которым я заболел как раз после этой опасной прогулки на стройку.
4.
В те годы мы часто общались с Толькой. Как-то раз в конце моего пятого класса, а Толькиного седьмого, воскресным апрельским утром, часов в девять он пришел ко мне. Я только что позавтракал вчерашним мамкиным пирожком, хотел почитать, а он тут зачем-то притащился.
- Слушай, - сказал он, - сегодня воскресенье, пойдем куда-нибудь сходим для разнообразия. А то скоро конец учебного года, у меня экзамены будут за седьмой класс, не очень-то погуляешь – мамка совсем затиранит уроками. Привыкла воспитывать своих рабочих и мне тоже этого воспитания достается знаешь как...
- А куда пойдем? – спросил я, прислушиваясь к тихому звону посуды из кухни, где мать наводила порядки перед рабочей неделей. – В кино еще рано, к Леньке неохота – у него сегодня вся семейка в сборе.
- А пошли просто погуляем. На стройку зайдем, сегодня там явно никого нет. Посмотрим.
- Чего смотреть, что такого интересного там может случиться? – заупрямился я, представив себе этот сухой весенний день среди россыпей глины и развалов битого кирпича.
- А вот, представь себе, что случилось. Я сегодня слышал, мать с отцом потихоньку говорили, будто наш с Ленькой одноклассник Борька Грущак на стройке пропал. Он любит с братвой там шататься. Вроде мать его мимо стройки в пятницу шла и видит своего сыночка, как он там бродит среди разбросанных досок, наорала на него, мол, иди домой, нечего там болтаться. Ну и домой пошла. И вот вечером Борьки нет, уже совсем темно, а он все домой не приходит. Она – к соседям, те встревожились и пошли его искать – мужиков пять собрались, спешно отправились на стройку и по соседним улицам Борьку искать. Не нашли, а утром вчера его мать в милицию пошла, те весь город прочесали, особенно стройку – мог в какую-нибудь яму упасть, ногу сломать.
Я не очень удивился. Борька Грущак – такой пацан сумасшедший, как и его фамилия, которую его дружки переделали в Дрищак. Он все время с какими-то хулиганами года на три старше его водится. Они то курят, то пьют этот чертов «солнцедар» - не вино, а чернила. Или вокруг него свита из девчонок старшеклассниц. Мать его, звезда заводского общепита, конечно, всегда изображала заботу о сыночке, а сама только и смотрела, как бы с Борькиным отчимом наклюкаться…
- Вот и пойдем, сами Борьку поищем, милиция скорее всего искала для вида. Сегодня воскресенье, только сутки прошли, может, правда ногу сломал и где-нибудь в подвале валяется, идти не может, помощи ждет. Пошли?
- Ладно, - согласился я и пошел одеваться. – Мам, где мой синий свитер?
- Он во дворе на веревке сохнет, куртку надевай, еще холодно - откликнулась мамка из кухни, - я его вчера постирала, он давно высох, всю ночь ветер гулял. Пойди сам возьми. Попробуй только без ветровки толстой уйти, простудишься, а мне потом врача вызывай! - И пригрозила напоследок: - В библиотеку месяц не пущу на порог!
Это наказание для меня было бы самое противное, потому что я обожал ходить к ней на работу и бродить там среди стеллажей с книгами. Я вышел во двор, снял с веревки совершенно сухой свитер, вернулся домой, нашел свою не поймешь какого цвета куртчонку, натянул ее поверх свитера и пошел. Толька потопал за мной с самым равнодушным видом, хотя я знал – он мне сочувствует: сам натерпелся дома всяких воспитательных мер. На крыльце, как на блок-посту, уже стояла мать и внимательно глядела на нас с Толькой.
- Надеюсь, вы не до самой темноты намерены путешествовать? – спросила она с улыбкой, которую я очень любил. Такая улыбка небрежно-ласковая. Мол, не сильно-то я о тебе беспокоюсь, но заявить о себе должна – такой нарочито ненавязчивый контроль. Мать у меня одна, отец от нас давно уже ушел к какой-то продавщице промтоваров. Мамка моя работала в завкомовской библиотеке, читала запойно всю жизнь, любит о книгах порассуждать, иногда сверх меры. Умная сильно, говорил отец, глядя на нее снисходительно, с высоты своего почти двухметрового роста, и, в конце концов, нашел какую попроще. Отец мой был снабженцем на том же заводе и постоянно ездил в командировки в самые разные далекие и крупные города страны.
Но я как-то об этом с ума не сходил: ну ушел и ушел. Честно, я даже не понимаю этих драм, о которых везде пишут, мол, развод ломает жизнь ребенка и другую тому подобную чушь. А мне хорошо было и с мамкой. Мы с ней вместе читали. Она мне фантастику из своей библиотеки носила. В нашей завкомовской библиотеке много чего было, не то, что в городской. Благодаря этому я тогда всего Казанцева, Беляева и даже Рея Бредбери прочитал. Уже давно, класса с третьего, я - навязчиво думал: буду писателем – фантастом. Вот меня эта фантастика в жизни реальной и подкараулила.
5.
Для конспирации мы сначала пошли в другую сторону, вроде к центру, а потом на ближайшем углу, где кончался забор стройки, завернули и пошли к северному въезду на стройку. Дождей в последние дни не было. Глина вся высохла, к ботинкам не липла, скатывалась с них, как песок. А на самом деле куртка оказалась кстати – ветер дул северный, без нее меня продуло бы до костей. Толька тоже был одет как следует. Конец апреля – мороз и солнце, день чудесный, можно такую простуду заработать. Кепки хорошо прикрывали наши головы – тогда трикотажных шапок и в помине не было, кепочка, и весь сказ.
Из-за стройки наш дом был уже не виден, только крыша с трубой.
- Думаю, мы сейчас наблюдению не доступны, - изрек Толька, имея в виду ясно что - всевидящие родительские глаза, и мы стали углубляться в дебри стройплощадки.
Мы уже проскочили бытовку, где мог сидеть сторож.
- Интересно, кто сегодня дежурит, - обеспокоился Толька.
- Кто бы ни дежурил, сегодня воскресенье, все равно в вагончике сидит и отдыхает. Вечером обход делать будет, а сейчас-то что сторожу тут шарашиться.
По шатким занозистым мосткам мы спустились в подвал корпуса, который будет смотреть на центральную улицу. Конечно, всё еще наголе, но будущий подвал уже весь собран и даже плитами сверху перекрыт. Правда, котлован вырыт неаккуратно, между его краями и бетонными плитами стен большой зазор, потом бульдозером все это к стенам прижмут. А пока можно куда угодно залезть. В основном дверные проемы еще зияли без косяков и дверей, но кое-где двери уже были. Вот, двое дверей рядом. Я подумал, что там, наверное, склады – инструмент и все такое. А может быть и бытовка со вставленным окном, где рабочие переодеваются, пьют чай, а может и водку, хранят свои мастерки.
Мы на всякий случай подергали двери, но они оказались надежно заперты на внутренние замки.
- Пойдем в соседний котлован, - предложил я, - может, что поинтереснее найдем.
- Да ну, что здесь может быть интересного, - сквозь зубы заявил Толька, который сам затеял этот поход, - стройка недавно началась. Вот если бы уже хоть второй этаж был, можно было походить по будущим цехам, на улицу поглазеть.
Мы не спеша поднимались по мосткам наверх и хотели направиться в следующий корпус, а нам навстречу выруливает дядя Сережа. Вот кто сегодня дежурит! Мы поняли: пока он не выведет нас к въезду на стройку и не проводит взглядом хотя бы на полкилометра, он не успокоится. Вообще, он был хороший дядька, не злой, только сильно принципиальный.
- Это чего мы тут шаримся? - с добродушной улыбкой спросил сторож, но глаза у него были строгие. – Детям тут нечего разгуливать, вы сами знаете, что тут зона повышенной опасности, в траншею какую свалитесь и вытаскивай вас потом.
Он достал из кармана выцветшего почти добела когда-то защитного бушлата с солдатскими пуговицами пачку «беломора», полуразвалившийся коробок спичек и приостановился, чтобы прикурить. Когда конец папиросы заметно затеплился, дядя Сережа оглядел каждого из нас придирчивым взглядом:
- А чего вы около меня встали, а не идете, куда вам сказано – подальше от этого опасного места? Я вот матери твоей скажу, - обратился он к Тольке, - она тебе живо выговор вынесет. Да и твою мать я вижу частенько, - сказал он мне, - не ты один по библиотекам ходишь, я тоже любитель почитать. Специально пойду к ней и скажу: Людмила Григорьевна, ты знаешь, куда твой сынок наведывается? Это можно по технике безопасности или нет?
- Ладно, дядя Сережа, не ругайтесь, мы уже уходим. Что, нельзя на экскурсию прийти? Почему можно только всем классом?
- Вот я тут с вами пошучиваю, а вы знаете, что в пятницу тут ваш товарищ пропал бесследно? Борька этот, как его фамилия…Дри,.., а, вот: Грущак! Пошел тоже вроде вас - погулять. Мать его видела тут, проходила мимо, наорала на него, чтобы домой быстрее шел, а он дома уже больше суток не появляется. Вы в курсе, что тут вчера милиция целый день шарилась, все канавки, ямки, не говоря о траншеях, проверили – нет Борьки, как сквозь землю провалился. А теперь вы тут появляетесь, начинаете разгуливать. Мне это надо, чтобы еще из-за вас меня таскали на допросы? Хоть бы Борька скорее нашелся, а то тут такого шороха милиция наведет – не одно уголовное дело будет. Так что, ребятки, давайте, отчаливайте отсюда, а то милицию вызову, чтобы они с вами поработали, раз вы такие стали любознательные!
И мы, для вида пониже опустив головы, будто мы все осознали, направили на него из-под козырьков кепок две пары честных-честных глаз и поплелись медленно-медленно к широким, всегда распахнутым, воротам из толстого металлического прута. Закрыть их все равно было невозможно, потому что возле них уже выросли глиняные горы, как и по всей стройке, пока рыли экскаватором эти котлованы.
- Неудачная разведка, - заключил Толька. – Конечно, ничего доброго здесь и не увидишь.
Я не мог поверить, что Борька пропал именно тут, на стройке. После того, как он с матерью встретился, он мог куда угодно попереться к своим дружкам на пьянку. Он такой. Они с друзьями в общаге заводской такие загулы устраивают… Говорят, клей какой-то нюхают. Я не мог понять, с какой стати надо нюхать этот клей, когда можно яблочным вином напиться до потери пульса, что Борькины дружки также делали с большой охотой. И чего бывает от этого клея? Тогда, в конце пятидесятых, ни о каком клее и не слыхивали. Я так теперь понимаю, Борька был в этом отношении сильно продвинутый среди тогдашней пацанвы.
В общем, решили мы пойти в кино. Правда, шла в кинотеатре какая-то такая фигня, кстати, будни трудового коллектива и производственная драма, как огромный кран на стройплощадке, вроде нашей, почему-то съехал с рельсов и повалился на бок. Ну, раз делать нечего и пойти абсолютно некуда больше кроме нашего занюханного кинотеатра сарайного вида под бодрым названием «Салют», так еще не то будешь смотреть.
6.
Как это бывает у детей и стариков, если появилось препятствие, в них поселяется некая упрямая, навязчивая мысль - снова пойти, куда хочется, например, на стройку и осмотреть ее, как мы считали, в надежде найти Борьку Грущака. Время идет, а про него – ни слуху, ни духу. Мать раза два ходила в милицию, там ей продиктовали заявление о пропаже сына, которое она сдала в милицию, когда прошло трое суток с того времени, как он исчез, то есть, в понедельник. Ничего определенного матери они не говорили, зато перечислили все его прегрешения – мол, водится с взрослыми парнями, которые уже прошли крым и рым, пьет с ними, во взломе киоска подозревается, просто смылся во-время, и доказательств не набрали на него. Наверное, с дружками, мол, уехал в район куда-нибудь, в глухую деревню и пьет там с ними и с деревенскими шлюхами.
Отчасти это было похоже на правду. Могло быть и так. Пропадал он и раньше на два – три дня, но тут явно было что-то не то… У меня чувство такое было. Мы с Толькой все это перемололи на двадцать раз, и ничто ни с чем не сходилось. Мы, доморощенные сыщики, зашли к его самым завзятым приятелям, хоть и побаивались их порядком, но парни божились, что они сами не знают, куда он подевался, мол, гулял с ними в четверг, набрался хорошо, в пятницу приходил утром с больной головой. Ну, дали ему пива, вроде оклемался и перед обедом ушел. Никаких намеков не давал, в школу он вообще уже перестал ходить, так что кто его знает, где он шляется.
Еще один парень – Санька Француз сказал, что недавно Борька заводил, правда, разговор, что вроде собирается куда-то исчезнуть, так и сказал – не уехать, а исчезнуть, ну, пацаны позубоскалили над ним, он и ушел. Погоняло такое у Саньки потому, что он на южанина какого-то смахивал, волосы такие густые, шапкой и почти черные, фикса справа во рту. Он парень бывалый, уже под условным сроком ходил, быстрый такой смазанный разговор у него и немного гнусавит, как француз, отсюда и кличка.
Ровно через неделю после первого похода, прямо накануне Первомая, мы с Толькой твердо решили: пойдем искать Борьку. Как обычно, встретились около моего дома и поразмышляли: время уже послеобеденное, короткий день, родители все с работы пришли, дома суета, на завтрашний сабантуй салаты режут, холодец варят, просто тошно от их энтузиазма. Вроде никогда не ели и не пили, по соседям бегают и договариваются, у кого лучше завтра после парада, так они называли первомайскую демонстрацию, собраться.
- Слушай, Толян, пошли прямо сейчас, - предложил я без особой уверенности.
Толька помолчал, он любил подходить к любому делу основательно.
- А почему бы и не сходить? – ответил он задумчиво. – Я тут узнал случайно, что сегодня дежурит дядя Витя. Я к тебе сейчас шел, на стройку заглянул, а он уже сейчас хороший, хотя еще только четвертый час. Шел к бытовке, заметно пошатываясь. Сейчас спать завалится и, хоть из пушки пали, до завтрашнего утра не проснется. А что – ему на демонстрацию не идти, у него как раз дежурство. Счастливый. Я, честно, не люблю эту толкучку с флагами, просто терпеть не могу, а классная сказала: кто не придет, тот кандидат на исключение из школы: четверка будет за год по поведению. Кому охота на это нарываться.
Я напустил на себя важный вид и спросил Тольку:
- Ты в курсе, что сегодня наступает та самая Вальпургиева ночь, когда все ведьмы и колдуны на шабаш собираются?
Толька посмотрел на меня насмешливо:
- Нет, не знаю, где уж мне. Я даже знаю, что у нас тут они собираются в лесочке возле кирзавода, костры там на полянке раскладывают. Да мне бабушка это сто раз рассказывала. Даже говорила, что на этом собрании даже кое-кто из заводского начальства бывает. Я, правда, не верю, вот уж точно бабкины сказки.
7.
Мы поболтали, о чем ни попадя, и направились на стройку, но опять не с ближнего южного въезда, который возле нашего дома, а с северного входа. Там тоже все нараспашку, а если ворота закрыты, так в заборе дырок полным полно, работяги через них народное добро по своим дворам растаскивают. Временами рейды милицейские бывают, так о них всегда заранее известно – когда именно милиция нагрянет. В такие дни никто даже самую паршивую дощечку не унесет. Правда, человек двух – трех всегда ловят, это те, до кого слухи об облаве не дошли – на больничном были или кто-то на работу только вчера устроился, ничего и никого не знает пока.
День клонился к вечеру, но пять часов в мае – это еще далеко до темноты. И мы пошли обходить эту обширную площадку по уже проклюнувшейся зеленой травке-муравке, которая на земле, не развороченной стройкой, вылезала нежной щеточкой и радовала глаз. Дырку удобную, хорошую мы нашли в заборе довольно скоро и влезли в нее очень аккуратно, чтобы не порвать куртки, а то дома будут неприятности. По рыхлой глине мы зашагали к будущему административному корпусу, который возвышался среди других, потому что были готовы уже два этажа с потолочными плитами перекрытия. Подвалы были уже аккуратные, виднелись отдельные входы в какие-то помещения.
- Ну и что? - кисло спросил Толька, - куча дверей и все заперты, туда не попадешь.
- Пойдем все равно, - сказал я, - Борька может оказаться где угодно.
- Вот уж добра…все эти двери обходить, - Толька был скептиком, он, вообще-то встречал так все мои предложения, хотя главным затейником был всегда он сам. Я посмотрел на его белесые волосенки, которые выглядывали из-под козырька клетчатой кепки, на его зеленоватые глаза, в которых застыло упрямое недоверие к результатам нашей экспедиции. Кстати, его клетчатая кепка была предметом моей зависти. Моя серая - ни в какое сравнение не шла с Толькиной. Благодаря этому изделию из клетчатой ткани мой друг имел в некоторой степени франтоватый вид англичанина, каких мы видели только на выразительных иллюстрациях в книгах Диккенса и Конан-Дойла. Я не стал вдаваться в прения и пошел дергать одну за другой все двери, к которым был подход.
Одна дверь была сильно завалена бесформенной кучей досок. Между этой баррикадой и стеной был узкий проход, мы, на всякий случай подобрались к ней поближе, но бесполезно: на ней болтался здоровый висячий замок. «Откройся, ну откройся хоть одна, - шептал я мысленно, - ну что тебе стоит! Слева от этой двери, метрах в трех, была еще какая неказистая дверца, на ней был приклеен такой плакат с перечеркнутым кругом и крупными буквами напечатано: «Хода нет». Она была, видимо, заперта на внутренний замок. Я подергал ее, и она, вопреки нашим ожиданиям, открылась. Внутрь. Я потихоньку толкал ее дальше указательным пальцем и перемещался вперед, вслед за ней. Толька выжидательно смотрел на меня, стоя метрах в трех от порога. Как-то он не рвался туда.
Я осмотрел наскоро обитые досками стенки хода. Вниз вела лестница и вовсе сколоченная как попало из все тех же господствующих на стройке занозистых плах. Она была короткая, эта лестница, всего метра три до бетонного пола площадки. Дальше начиналась длинная и пологая лестница куда-то далеко вниз. Я вопросительно оглянулся на Тольку, не решаясь идти дальше один.
- Не, - сказал он. – не пойду, нечего там делать.
Я подумал, что не друг он, а трус и предатель. Сам поддакивал на мой план, наверное, в надежде, что я про него забуду, как делает большинство людей: строят всякие замыслы, а потом про них даже не вспоминают.
В догадливости ему не откажешь. Толька как будто услышал мои мысли и сказал без запала, но твердо:
- Я не боюсь, а просто я не хочу дурацких приключений. Ну, спустимся, там будет еще одна дверь, за ней какой-нибудь склад, скажем, электрокабелей, а в нем два пьяных электрика. И чё?
- А я пойду, посмотрю, что там. Ты маленько постой и меня подожди. Если меня долго не будет, тогда сбегай за своим папкой и спуститесь за мной вниз. Да, у тебя вроде фонарик хороший есть, дай мне его на всякий случай.
8.
Я взял у друга фонарь – профессиональный, отцовский, для электриков, очень яркий – чтобы освещать темные места во время аварийных работ, и стал спускаться дальше. Шел я осторожно, временами касаясь стен, обитых все же хоть как-то оструганным тёсом. За спиной моей раздался на редкость четкий звук захлопывающейся на английский замок двери. Мне стало страшновато, но я подумал, что английский-то замок изнутри я всегда открою, я же не слышал поворотов ключа, а только негромкий знакомый щелчок – у нас дома как раз такой замок стоит, и я к этому звуку привык.
Стало совсем темно. Когда я включил фонарь, я увидел, что мне осталось пройти всего метра три. А там – еще одна дверь, но не такая временная, как всё, что я уже успел увидеть на этой стройке, а хорошо сработанная плотником из светлого дерева, такого я даже никогда не видел, кроме как в кино из жизни девятнадцатого века, ну, как в богатом каком частном доме. Перед ней я остановился и стал думать, что делать дальше, а то, правда, попадешь в переделку и не выберешься. Толька вообще-то прав насчет этого.
Все же я спустился еще ниже и стал разглядывать это чудо плотницкого мастерства. Вдруг я услышал за дверью какие-то звуки. Кто-то там ходил, даже разговор какой-то начался, причем, голос один женский, а другой мужской, но какой-то задиристый, ехидный. Слова непонятны, а интонацию улавливаешь, как у Тольки и Леньки в казенных квартирах – вечно какие-то разговоры и звуки доносятся. Вдруг послышалась музыка, я ее хорошо знал. В советское время у каждого было радио – сначала тарелки, а потом появились такие прямоугольные динамики, некоторые были даже на две программы. В розетку, поменьше электрической, они включались и пилили с утра до вечера тихо-тихо, никто их не слушал, но и не выключал. То, что до меня донеслось – это была знакомая «Серенада» Шуберта: «… и-и-и на тайное свида-а-нье…при-и-ходи скоре-е-ей…». Я ничего тогда в музыке не понимал, но иногда эти концерты слушал с удовольствием при выключенном свете, когда уже мать спать ляжет, а динамик все поет и играет что-нибудь вроде «В движеньи, мельник, жизнь идет, в движеньи…».
Я понял, что это не радио, что кто-то играет на пианино или даже на рояле. Сильный, красивый женский голос. Потом я узнал, что он называется – контральто. Даже все слова стали понятны. Вдруг дверь открылась - на нее кто-то изнутри навалился, она стремительно полетела к стене и громко стукнулась о дощатые панели узкого коридора вдоль лестницы. В дверном проеме стояла на задних лапах огромная косматая собака: светло-коричневая длинная, хорошо расчесанная шерсть. Потеряв опору, собака мягко приземлилась на передние лапы. В глазах животного не было никакой агрессии, только внимание и любопытство, но мне стало так страшно, что я превратился в статую и, наверное, даже перестал дышать.
9.
… Ариадна Христофоровна перестала играть, рояль умолк, голос певицы оборвался. Она встала, с любопытством склонила на бок голову и увидела через открытую дверь мальчика, замершего от страха и неловкости, то есть меня. Она была немолода, но очень красива – удлиненное лицо, огромные серые глаза, пышные светло-русые волосы, заколотые в замысловатую прическу. На ней было вишневое бархатное платье, немного не достающее до пола. Женщина подошла ближе, улыбнулась приветливо и спросила:
- Мальчик, ты кто? Как ты сюда попал?
- Просто с другом бродил по стройке, - голос мой почти дрожал и был тихим, как будто я отвечаю в школе по географии, когда совсем не готов к уроку.
- И с чего это по стройке бродить по этой глине? Это же не парк какой-то, здесь и ноги можно сломать, и в траншею провалиться. Да ты не бойся, проходи уже, раз пришел, садись вот сюда, на кушетку. Аня, - крикнула хозяйка кому-то внутрь квартиры, - сними с него ботинки и вымой их хорошенько, а то он тут все глиной испачкает.
Появилась молодая белокурая девушка в синем, тоже длинном платье и белом фартуке, все старинного покроя, усадила меня на кушетку, стащила с меня ботинки, полезла в красивую тумбочку, на которой стояла изящная статуэтка какой-то пастушки с ягненком, вытащила уютные тапки точно моего размера, из неяркого серого меха.
- Надевай, - распорядилась Аня, - и пойдем руки мыть и умываться, у нас как раз сейчас что-то вроде полдника будет, файв-о-клок, за стол будем садиться.
Я подчинялся безропотно, хотя оглох и онемел от такого неожиданного поворота нашей с Толькой экскурсии. «Где сейчас Толька?» – вяло проскользнуло в уме и исчезло. Случись со мной нечто подобное сейчас, я, наверное, еще сильнее бы растерялся. А тогда я молча и безвольно пошагал за Аней мыть руки и оказался в ванной комнате, которой не мог бы раньше представить даже в самых смелых фантазиях.
Я оказался в каком-то ином мире. Он совсем не был похож на наш - где я жил и учился в школе, где жили и учились мои друзья Толька и Ленька, где по пятницам мы ходили в общественную баню. Может, так живут директора заводов, знаменитые артисты и писатели – где-то в Москве. Мой взгляд, боящийся показаться бесцеремонным, выхватывал из окружающего какие-то отдельные предметы. Ванна, рядом с которой я мыл руки, была не в таком тесном закутке два на полтора, как у нашего одноклассника Валерки, сына главного инженера нашего завода, у которого мы с Ленькой как-то один раз оказались дома случайно, по недоразумению.
Ванна, огромная и белоснежная, располагалась посреди немаленькой комнаты, в которой еще много чего было - каких-то полочек, уставленных десятками флаконов неописуемой красоты, стояли два высоких шкафа. Стены были выложены фантастически чистой и сияющей белой плиткой, потолок тоже был им под стать – я не могу даже сказать словами, из чего он был сделан, тоже какая-то плитка, только покрупнее размером, как будто из какого-то картона, покрытого блеском, на котором выступал рельефный орнамент из крупных, что ли, кленовых листьев. А цвет потолка был бледно-салатный и переливался, как перламутровые пуговицы на платье одной маминой знакомой.
А мыло было какое! Полосатое, белое с розовым. Аня открыла один из шкафов, дверцы не скрипели, как у нас дома, а просто чуть-чуть прошептали что-то. В шкафу лежали аккуратнейшие стопки полотенец, разного белья. Я, наконец, понял, что неприлично так глазеть в чужом доме, повернулся снова к раковине и продолжил с усердием мыть руки и лицо уже, наверное, на третий раз.
Аня подала мне белоснежное махровое полотенце. Она улыбалась.
- Как тебя звать-то?
- Вовка Прокопенко.
- Ты не стесняйся, Володя, я сама ослепла, онемела и оглохла, когда впервые здесь оказалась. Как видишь, привыкла. Ладно, пойдем в столовую, там уже стол накрывают.
10.
И мы пошли в столовую. Там было так же красиво и богато, как в ванной. Стол был длинный, стульев на шесть с каждой стороны. Стулья были все одинаковые, светлого дерева, с хитрой узорной резьбой на высоких спинках. На узкой стороне стола и на противоположном конце - по одному стулу. Вся мебель из дорогого дерева, не то, что у нас мебель – прессованные опилки, покрытые отдирающимся черт знает чем. Я вот сейчас рассказываю все это, и как будто оказался снова там и вижу все так явственно, как в странном сне. Такие сны снятся редко, может раз в жизни, когда видишь все с такой четкостью. Может, это все и было сном? Теперь уже ничего не проверишь, что могло случиться с пацаном двенадцати лет, каким я был тогда.
В общем, стали все усаживаться за стол. Кто - все? Хозяйка во главе стола, с длинной стороны рядом с ней Аня, напротив Ани я. Пришел дядька, уже немолодой, но и не старый, и сел с моей стороны стула через три. В отличие от хозяйки, одетой изысканно и старомодно, он был в простой рубахе в крупную красно- серую клетку, рубаха распахнута на груди, под ней майка, видать, с короткими рукавами, точнее, футболка, заправленная, представь себе, в джинсы! Сейчас чуть ли не все мужики так одеты, а тогда никто так не ходил, слово «джинсы» вообще никто не слышал! Представь себе, он был вот так одет.
Одно могу сказать: одежда дядьки мне очень понравилась. И тут я заметил, что слева от дядьки стоял высокий детский стул с постеленной на его сиденье мягкой бархатной подушечкой. Здесь есть ребенок? У стены, что напротив меня, на пушистом белом коврике лежала собака, которая первой встретила меня здесь. Она положила голову на лапы и о чем-то задумалась, не обращая ни на кого внимания.
Открылась дверь – и я застыл, по народному выражению, как громом пораженный: в столовую входил размашистым шагом, как к себе домой, кто бы вы думали? Борька Грущак! Собака резво соскочила с коврика, встала на задние лапы, а передние положила Борьке на плечи и стала радостно облизывать его лицо. Он ласково прижал к груди голову пса, затем отстранил его от себя:
- Ну, иди, иди пока…
Сразу, может, он меня и не узнал, но усевшись рядом с Аней, обозрев всех присутствующих, дошел взглядом до меня, и, я видел, что он изумился ничуть не меньше меня, но быстро взял себя в руки и изобразил небрежную улыбку:
- А ты, Вован, как здесь оказался?
Что я мог ему ответить? И я сказал:
- Я тебя пошел искать…
- Ну ладно, - легко принял он мой ответ, - потом разберемся.
Удивительное в этом странном доме было, как говорится, рядом и в больших количествах. За дверью, которая была наискосок от меня, раздался звонкий собачий лай, после чего послышались звуки царапанья в дверь собачьих когтей.
- Ну, как всегда, - после всех является, еще и опять недоволен, - неодобрительно проговорил мужчина голосом Владимира Высоцкого, с хрипотцой.
- Андрей Иванович, - с мягкой укоризной проговорила хозяйка, - можно уже и привыкнуть. Посади его за стол. Ты все хорошо ему, мелко, на тарелке порезал?
Тем временем появилась еще одна женщина, видимо, повариха. Она скоро и споро расставила разные тарелки, разложила столовые приборы. Мужчина в джинсах нехотя встал со стула, открыл дверь, и в столовую вкатился забавный песик. Андрей Иванович взял его на руки и заботливо усадил в детский стульчик. Я смотрел и не верил своим глазам. Сначала я увидел, что песик был в кепке, сшитой точно по размеру его головы. Когда я разглядел, что под козырьком кепки, я невольно покачнулся на своем стуле, отказываясь принять то, что я видел. У собаки было человеческое лицо, хотя оно было и маленькое, и это было точь-в-точь лицо вождя Ленина.
Я немного пришел в себя и тут же поймал на себе понимающий взгляд Борьки Грущака. Он двусмысленно улыбался, глядя на меня, и молча накладывал себе на тарелку какой-то очень красивый зелено-красный салат. Аня заботливо пододвинула ко мне большую плоскую тарелку, которую сама наполнила потрясающей едой из разных блюд.
Естественно, мне ничего не лезло в рот, я был в ступоре, руки плохо меня слушались. Но я собрался с силами и начал помаленьку клевать вилкой и тащить в рот непонятно что, но оно было изумительно вкусным и одновременно красивым – более красивым, чем на цветных фото советской Книги о вкусной и здоровой пище.
11.
Наконец, все встали из-за стола, и хозяйка сказала:
- Пойдемте, посидим в гостиной, а потом ты, Володя, пойдешь домой. А то Людмила Григорьевна будет беспокоиться, ведь у вас там уже восьмой час. А ты, Андрей Иванович, доставишь его прямо к дому.
По мере того, как я успокаивался и приходил в себя, я начал понимать, что раньше я встречал эту женщину, и не раз. Она жила как раз на нашей улице, дома через три от нашего. Все дома наших соседей, а их было пять, решено было снести, чтобы освободить место для стройплощадки, а жильцам дать новые квартиры, как там было по закону, равной площади. Не тронули тогда наш дом, потому что по генплану он не входил в территорию будущего завода. Но потом, года через два, снесли и наш дом, потому что им потребовался еще один въезд с восточной стороны. Нам с матерью как разнополым дали двухкомнатную квартиру.
Точно, это же Ариадна Христофоровна, в просторечии просто Рядна, как ее звали соседские старухи. Она работала в музыкальной школе и преподавала хор, который никто не любил, но откосить от него было нельзя. Мы с Толькой в музыкалку не ходили, а Ленька, бедный страдалец, учился по классу скрипки. Его родители были помешаны на этом инструменте, а ему пришлось сильно из-за этого страдать, особенно на уроках хорового пения.
Ну, в общем, пошли мы в гостиную, это оказалась та комната, в которую я сразу с той темной лестницы попал. Теперь я уже мог оглядеться. Это была большая комната, в казенных квартирах – тех, в которых мне удалось побывать у своих одноклассников, таких больших комнат не было. Эта комната была даже побольше всего нашего дома, четырехкомнатного. И на что я обратил внимание, тут не было окон. Естественно, подумал я, ведь это подвал. Для вида, и, может, для уюта, на местах, где обычно бывают окна, висели тяжёлые бордовые портьеры, между ними были просветы, в которых виднелись стены в обоях – розовых с блестками.
На остальном пространстве стен, которого было предостаточно, висело несколько картин. На одной просто одетая тетка чистила овощи для обеда, а около нее на полу вроде был маленький мальчишка и собака. Прошло много лет, прежде чем я узнал, что это знаменитая картина Шардена «Женщина, чистящая овощи», по другой версии она чистила репу. Это восемнадцатый век. Еще было две картины, их я не запомнил, потому что вообще не понял, что на них нарисовано. Кресел - штуки четыре и два дивана, все, видать, из одного гарнитура. Темная такая обивка, бордового цвета с розовыми цветами, была видна снизу от пола. На всей мягкой мебели были прочные светло-серые чехлы.
Вот и рояль, который я услышал, спустившись вниз по той злополучной лестнице - черный, блестящий, он был прямо напротив входа у дальней стенки. Посередине комнаты стоял темно-коричневый длинный овальный стол – без скатерти, с белоснежными большими салфетками, на которых стояли корзины с фруктами и конфетами и высокая узкая ваза с тремя алыми розами. Я в этом не понимал тогда, как и сейчас, может, она была хрустальная. Скорее всего.
- Садись, - пригласила Ариадна Христофоровна, указывая на соседнее со своим кресло.
Я сел с краешку, она улыбнулась:
- Садись поглубже, поудобнее.
Я послушался, покосившись на рояль, который я, по сути, никогда так близко не видел. Напротив меня на диване расположился Андрей Иванович. Скоро я услышал уже знакомые звуки царапанья в дверь. Андрей Иванович, который, похоже, был здесь кем-то вроде мажордома, встал, терпеливо открыл дверь и вернулся на свой диван. Собачонок с человеческим лицом, на которое я боялся прямо посмотреть, смело запрыгнул на диван к своему благодетелю, уютно разлегся на всю ширину дивана, наискосок, окинул всех веселым взглядом и остановился на мне.
- Позвольте пгедставиться, ваш тезка Владимиг Зенин. Да, да, совсем похоже на «Ленин». Это, батенька, я и есть собственной пегсоной. В семнадцатом году я не вегил ни в бога, ни в чегта, тем более в какую-то геинкагнацию. А тепегь вот приходится в это вегить. Тепегь скогее в пгошлое уже не знаешь, вегить или нет. Да…недолго я поцагствовал. Бывало, сидим с Бжезинским…
- Да не с Бжезинским, а с Дзержинским, - прервала его Ариадна Христофоровна, - и хватит ваших россказней. Во сне вы это все видели.
- Да? – нисколько не смущаясь, вопросил Зенин. – И все население оггомной стганы меня во сне видело?
- И все население вас видело во сне, потому что никак на вождя вы непохожи. Это просто карма распорядилась вам такое лицо придать.
- А вы, догогая, не вгете, когда гассказываете, что в 1760 году в Голландии встгечались с ггафом Сен-Жерменом? И что вам тогда годочков сколько было? За четыреста пятьдесят пегевалило? А вы мне вганьем тычете!
- Да что вы всегда перебранку устраиваете, как русские эмигранты в Париже! – с деланным гневом воскликнула хозяйка.
- А газве мы с вами сейчас не в эмиггации? – ехидно спросил Зенин.
- Не путайте банальную эмиграцию с тем, что нам сейчас приходится переживать, - в сердцах высказала Ариадна Христофоровна.
Тут они вспомнили обо мне и стали неспешно расспрашивать, как я учусь, есть ли у меня друзья и как я здесь оказался. Тут в гостиную вошел Борька Грущак и присоединился к компании.
- Я этого парня знаю, - заговорил он, - он у нас в школе вроде бы и незаметный, а сам в писатели собрался. Стихи, между прочим, неплохие сочиняет, хотя еще и совсем салага. Хочет фантастику писать, как Рей Бредбери. Вован, ты как сюда попал? Ну, я – понятно, а ты?
- Не надо лишних расспросов. Он сверху пришел, не из тоннеля. Случайность. Почему-то наша дверь ему открылась. Такое бывает накануне Вальпургиевой ночи. Не пугай мальчика. – Теперь хозяйка повернулась ко мне: - Посидели и хватит. Тебе надо идти, Володя. Не надо тебе долго среди нас находиться. Только я прошу тебя: никогда никому не рассказывай про нас, просто подумают, что ты ненормальный, лечить будут. Я маму твою знаю, хорошая женщина, и я бы хотела, чтобы ты вырос хорошим человеком, как она. Андрей Иванович, проводи мальчика домой, только другим ходом. Знаешь дом, который не снесли? С востока, у забора стройки?
- Конечно, знаю, отведу, не беспокойтесь.
- Прощай, Володя, - с чувством проговорила Ариадна Христофоровна, - дай Бог, чтобы ты очень и очень нескоро с нами опять встретился.
Я встал с дивана, окинул взглядом гостиную, как бы стараясь запомнить ее навсегда. И мы пошли с Андреем Ивановичем через столовую и кухню совсем в другую дверь, не в ту, через которую я попал сюда.
12.
К моему дому мы пошли кругом – сначала в сторону вокзала. Как раз шел длинный-длинный грузовой поезд, грохотал на всю округу. На городок уже опустились сумерки. По асфальтовому тротуару, которого стройка не коснулась, мы обошли площадку кругом и, наконец, свернули к моему дому.
- Ну, прощай, пацан, - сказал по-мужски скупо Андрей Иванович. – Даст Бог, долго не свидимся.
Когда я дошел по деревянным мосткам до своей калитки, закрыл ее за собой на крючок, мне навстречу метнулась мать, как безумная, начала плакать, прижимать меня к себе и бормотать:
- Пришел, пришел, еле дождалась, уже хотела в милицию звонить…
Я был безвольным и пустым, как сдувшаяся резиновая игрушка вроде слоника, который давно валялся в коробке на чердаке, потому что я уже стал большой и игрушки мне были не нужны.
Я еле ворочал языком – устал, как будто весь день копал с мамкой картошку, как это было осенью.
- Мам, я пойду спать, - сонно выговорил я и отправился в свою комнату. Как я расправлял постель и укладывался, я не помню, но утром обнаружил, что вся моя одежда, аккуратно свернутая, лежит на стуле, а с его спинки свешиваются штаны с ремнем.
День был нерабочий, Первомай. Будильник показывал пять минут девятого. Надо было вставать, идти в школу и потом вместе со всеми - на демонстрацию, что было для меня равносильно походу на прививку в медкабинет. Но ничего не поделаешь. Я услышал, что за мной в такую рань уже приперся Толька, разувался у входа и вот, он уже у моей кровати.
- Ты куда вчера пропал, - конспиративным шепотом сердито шипел он. – Я дергал, дергал эту дверь, а она не открывается, походил вокруг аж с полчаса. Тут дядя Витя проспался, решил, наверное, обход стройки сделать, увидел меня, разорался, говорит, еще раз тут кого увижу – вызову милицию, пусть вам мозги там прочистят, шляются тут, молокососы, а потом ходи из-за вас по начальству и объясняйся. На парад пойдем?
- А куда деваться, - промямлил я с чувством невыразимой тоски.
- Я никому ничего не сказал про то, что тебя не дождался. Подумал: если утром тебя дома не будет – тогда все расскажу.
- Ну и хорошо, - прошептал я с удовлетворением. Я просто не готов был никому, даже собственной матери, что-то внятное рассказывать, не то, что Тольке. Может быть потом когда-нибудь…
Тут зашла мама и подозрительно присмотрелась ко мне:
- Что-то ты мне сегодня не нравишься, нездоровый румянец у тебя на щеках какой-то. Давай-ка измерим температуру, никаких протестов.
Она достала градусник из картонного цилиндрика, хорошо встряхнула, посмотрела на столбик ртути, еще раз встряхнула:
- Ну вот, десять минут будешь лежать без движения.
Она воткнула мне под мышку градусник, механически коснувшись моего лба и охнула:
- Да у тебя температура явно высокая! Никаких демонстраций! Врача в праздничный день, наверное, не вызовешь. Все же схожу в бытовку к строителям, у них есть телефон, попробую хоть скорую вызвать.
Она, наконец, вынула из моей подмышки термометр и лицо ее побелело:
- Вы знаете, какая у него температура? Тридцать девять и пять.
Мама все же добилась, чтобы пришел дежурный детский врач. Это был дядька, мало похожий на врача. Скорее на грузчика. Потом я узнал, что это был очень хороший врач, чуть ли не лучший в городе. Внешность бывает порой обманчива. Он посмотрел на меня, еще раз измерил температуру, хмыкнул понимающе и сказал:
- Тридцать девять и семь. Вы, мамаша, не беспокойтесь, я думаю, у него заурядный грипп. Ходят налегке одетые, а между прочим в эти дни солнце, но очень холодный, пронизывающий ветер. А насчет температуры я вам скажу – это хорошо, что у него такая температура, это признак сильного организма. У детей отличный иммунитет, организм сам с болезнью справится, даже и без лекарств. Но все же лекарствами вы не пренебрегайте, организму надо помогать. Когда температура спадет, вызовете врача детской поликлиники. Дня через четыре.
Он выписал рецепты и ушел. Вскоре мы услышали, как захлопнулась дверца скорой помощи, на которой он приехал.
13.
В общем, я недели две не ходил в школу. На тумбочке возле моей кровати стояла батарея магазинных компотов, которые всегда появлялись, когда я заболевал, а болел я то ангиной, то простудой, то гриппом. Может, и нечасто, но один раз, а то и два, за учебный год я обязательно на две-три недели освобождался от походов в школу, что мне нравилось, потому что в эти дни я без зазрения совести читал, читал и читал все, что мне приносила мама из своей библиотеки.
…Володя посмотрел на две пустых бутылки пива и сказал:
- Хорошо посидели. Пойду, пожалуй что. Но вообще-то самое главное я тебе не сказал. Когда выздоровел, я почувствовал какой-то неодолимое желание пойти на стройку снова, найти этих людей, узнать что-то такое, что прояснило бы мое неожиданное приключение. Конечно, я никому ничего не сказал. Промямлил Тольке, что зашел в какой-то лабиринт коридоров и подвальных помещений и еле из него выбрался совсем с другой стороны. Это было похоже на правду, но всю правду я никому не мог доверить. Ты – первый. Да, уже больше двадцати лет прошло. Как-то все притупилось, но все равно я не могу ничего забыть…
Так вот, когда начались каникулы, я пришел в мамину библиотеку и стал, по какой-то интуитивной надобности, листать подшивку городской газеты и просматривать криминальную хронику. Мама очень удивилась, потому что я никогда жизнью города, а тем более криминальной хроникой, не интересовался. И вот я ее спросил, как бы между делом:
- Мам, а ты помнишь, через сколько-то домов от нас жила тетенька такая интересная, одевалась не как все? Нарядная всегда ходила? В музыкальной школе работала?
- А зачем тебе? – спросила мама в ответ с явным подозрением. – Ну, жила. Когда их выселяли, она одна не согласилась выезжать из своего дома, потому что ей предложили квартиру на три, что ли, квадратных метра меньше, чем полагалось по закону. Она взяла лучшего адвоката, но и он ничего не смог сделать – было вынесено решение выселить ее в новую квартиру. Она поехала в областной суд, куда ее вызвали на пересмотр дела, и зачитали, что решение местного суда было законным и оставлено в силе. Она ничего не сказала, молча вышла из зала суда и поехала в такси домой. Но не доехала: в дороге умерла от инфаркта. А что тебе до нее?
- Да так, один пацан про нее рассказывал, как она уроки хора вела, - с деланным безразличием проговорил я и снова склонил лицо над подшивкой газет.
В общем, я два дня ходил к маме смотреть эту подшивку и нашел две заметки криминальной хроники. Во-первых, в начале мая на площадке строящегося завода нашли тело Бориса Грущака, 15 лет, пропавшего без вести в конце апреля. Установленное время смерти – примерно 23 апреля, смерть наступила, по заключению экспертов, от ножевого ранения в брюшную полость. Но это еще не все. Я пролистал газету до самого марта и нашел еще одно сообщение: 14 марта в пригородном лесу недалеко от железнодорожной станции найдено тело, вытаявшее из-под снега и принадлежащее пропавшей без вести…в общем, там была фотография, а на ней – Аня, которая была, видимо, горничной Ариадны. Мне больше ничего было не нужно. Я закрыл газетную подшивку, положил ее на место и сказал маме:
- Ладно, я пошел. Было уже послеобеденное время, и мама строго мне приказала, хотя и с опозданием, но обязательно хорошо пообедать.
Я, конечно, пошел домой и поел. Ближе к вечеру, когда уже закончился рабочий день, стройка опустела и притихла, я, как будто по какому-то бессмысленному, навязчивому внутреннему приказу собрался и пошел к Тольке. Он, конечно же, был дома и смотрел телевизор.
- Слушай, сказал я ему, - пошли сходим на стройку, где-то я твой фонарь потерял, хорошо бы его найти. Сегодня как раз дядя Витя дежурит, я сейчас мимо проходил и его там видел, он уже направлялся к бытовке, дрыхнуть будет.
Толька посмотрел на меня с подозрением, но согласился. Я опять повел его кругом, с северной стороны, где мы еще давно видели дырку в заборе. Я позвал его не просто для компании. Один идти я просто боялся. Мы пробирались по стройке, держась поближе к штабелям стройматериалов, чтобы не бросаться в глаза и спрятаться, если дяде Вите вздумается погулять. Мы подошли к тому корпусу, чтобы поискать фонарь около той двери. Шли вдоль стены и не находили ее. Там вообще стояли наглухо заделанные бетонные плиты, и никуда никаких подходов. Мы глянули друг на друга вопросительно и недоумевающе: где? Не может этого быть. Ну, не идиоты же мы, оба видели эту дверь с крупной надписью «Хода нет» и подходили к ней вместе. Вот же та соседняя дверь, заваленная досками, вот на ней висячий замок, моя дверь была слева метрах в трех – четырех…
Толька выразительно посмотрел мне прямо в глаза и попросил:
- Только не надо с ума сходить. Пойдем левее, пошаримся.
Пошли мы туда уже тупо, не надеясь ни на что, и вдруг оба сразу увидели Толькин фонарь. Он лежал прямо на глине. Я почему-то подумал, что Андрей Петрович специально так его положил, вдруг я попытаюсь вернуться. Хоть какой-то знак мне подать. Но я ничего не сказал Тольке, я же обещал молчать, да и если бы я ему попытался что-то рассказывать, он бы хохотал во все горло, мол, ну ты и писатель-фантаст, напридумывал чего!
14.
Володя сделал паузу, осмотрел скудную обстановку моего рабочего кабинета, который я делил с завотделом промышленности редакции Евгением Журавским, и скованно как-то улыбнулся:
- Вот и ты - выслушал все подробно и, скорее всего, мне не веришь. Но мне надо было хоть раз в жизни кому-то об этом рассказать. Лет двадцать уже прошло, а забыть не могу, так и вижу этого Зенина, рояль, эту красивую немолодую даму… Я знаю, ты человек порядочный, надежный, не будешь с кем попало все это обхахатывать, но все равно прошу: не рассказывай об этом никому.
Я смотрел на Володьку и думал: каждый может жить и понимать жизнь, как он хочет. Но он все-таки действительно странный какой-то – до сих пор не женился и не собирается, ни разу не слышал, чтобы у него какая подружка появилась. Я хоть женился и развелся, а он всю жизнь один. Живет замкнуто, друзей у него нет, писателем не стал, но книги читает запоем.
Он двадцать лет носил в себе тайну, пока решился ее кому-то доверить. Еще тридцать лет с лишним прошло с того времени, как я узнал эту историю. Правда это или нет – совсем другой вопрос. Я несколько раз намеревался взяться за рассказ, но меня останавливало то, что я не любитель мистики, фэнтези, не верю я в такие вещи. Единственное, во что я верю – это в подсознание, в глубокие и недоступные тайны человеческой психики. Психика может устраивать нам время от времени встряски, способные полностью изменить нашу жизнь, вселить в нас какие-то чужеродные страхи, ложные воспоминания или навязчивые идеи. Совершенно нематериальные вещи, а оказываются сильнее материальных. Ничуть не слабее стихийных бедствий – бурь, торнадо, наводнений, землетрясений.
… Володька натянул свою клетчатую кепку, наверняка сильно похожую на ту, которая была на его друге в тот странный вечер и о какой он тогда так мечтал. Похоже, он ушел от меня с сожалением, что дал слабину и раскрылся. Он ушел, а я стал обо всем этом думать. Во-первых, я решил, что он не врет, знал я его давно, это на него не похоже. Во-вторых, у меня не выходило из головы то, что он сразу после этого приключения сильно заболел. Это мог быть простой грипп. Я, кстати, маленький был и часто болел с высокой температурой и даже с бредом. Помню, один раз лежал я так в температуре под сорок и явственно чувствовал, что я такой огромный, и вместо подушки у меня Уральские горы, а ноги мои где-то на Дальнем Востоке. Все прибредиться может. А могла у него тогда быть и нервная горячка.
Ну, допустим, это был только бред, который он потом сохранил в памяти как воспоминание – ложное воспоминание, как говорят психологи… Все равно – страшно подумать, что он пережил, когда нашел в библиотеке ту криминальную хронику о найденных трупах…Каково это – чувствовать, что сидел и разговаривал с мертвыми и не знал об этом? Я однажды переходил дорогу в областном городе, через проспект, где движение в несколько рядов, - все, как надо, на светофоре, чуть-чуть замешкался, вижу, мне уже горит красный свет, а слева на меня прет во весь опор автобус, полный народа. Дальше было как во сне – как-то шофер со страшным скрежетом затормозил, я прибавил шагу до тротуара… Несбывшийся ужас. До сих пор вспоминаю с замиранием сердца: а если бы шофер не смог затормозить, это что было бы! Только в последние годы стал забывать.
А то – мальчишка двенадцати лет, начитался Эдгара По, всякой фантастики. Воображение все, что хочешь, нарисует, а взрослого контроля над фантазией нет. И вот он мысленно, хотя уже и будучи взрослым, раз за разом опять оказывается в том подвале и осознает, что все эти люди – мертвые, а он не знает об этом, а если бы узнал… Допустим, Володька не насочинял и это было какое-то потустороннее явление. Тогда как они все - Ариадна, Борька Грущак, эта Аня – как они могли там встретиться, пересечься, собраться вместе? Не говоря уже про Зенина. Все умерли в разное время при разных обстоятельствах. Все же, даже самый заядлый материалист вроде меня в глубине души не может поклясться, что бога и дьявола нет, загробного мира, ада и рая тоже нет.
Правда, и Стивен Кинг пишет, что никто еще с того света видео с телефона не присылал и не рассказывал, что там есть, а чего нет. А про реинкарнацию что говорят? Мол, есть куча протоколов, официально удостоверенных, о том, что маленькие дети или взрослые рассказывают всякие подробности о прошлой жизни, вроде обстановки своих домов, которые ныне живущими людьми подтверждаются. А параллельные миры, точь-в-точь такие же, как наши, но с разными вариантами?
Конечно, умирать никому не хочется, вот и выдумывают всякое, чтобы людей успокоить. Вспоминаются слова Пьера Беранже из его стихотворения «Безумцы»: честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой… Правда, там больше имеются в виду политические утопии. Но и про Христа с его обещанием бессмертия поэт не забыл упомянуть. По-моему, самая главная утопия в человеческом сознании – это надежда на бессмертие, и в жажде этого чаяния человек выдумывает всякие спасительные идеи, которые больше затуманивают головы, чем проясняют.
31 октября 2022г.