Название сборника обыгрывает метафору из фильма испанского режиссера Алехандро Аменабара «Море внутри», рассказывающего о последних годах жизни галисийца Рамона Санпедро. Молодой моряк совершил роковой прыжок со скалы, тридцать лет был парализован и, в конце концов, не добившись права на эвтаназию, ушел из жизни с помощью друзей.
В свою очередь название фильма — слова из одноимённого стихотворения, написанного Рамоном и включённого в его книгу «Письма из ада».
Книга создавалась как дань памяти моим учителям в литературе, двум выдающимся писателям XX века Хорхе Луису Борхесу (1899- 1986) и Хулио Кортасару (1914-1984). Второй стал моим «единственным любовником в литературе». Возможно, идентификацию эту и не нужно прояснять, но все же напишу, что Кортасара я всегда чувствовала больше, чем писателя. На многих фотографиях, не считая детских, ровно до того периода, когда он встретил в Канаде свою вторую жену Кэрол Данлоп, Хулио обладает инфернальнальностью, харизмой потусторонника и социопата. Особенно это чувствуется на снимках, где он возле реки. Я могу ошибаться, но именно близость воды изменяет его – в таких кадрах проявляется протяженность, невыразимая тоска, грусть по Аргентине, оставшейся по ту сторону Атлантики. Они и стали моими любимыми – где он сидит на парапете с несколькими книгами в руках под мостом. И особенно та, где он в модном плаще на каменной покатой скамье, сложив рука на руку, устремляет взгляд в небо.
Каково же было мое удивление, когда я прочла в книге «Хулио Кортасар. По ту сторону вещей» Мигеля Эрраеса, что сам Кортасар обладал неиссякаемым запасом любви к людям, искренности, дружелюбия, даже к случайно попавшим к нему в дом. Как и его непостижимые произведения, его личная природа многомерна, ведь в нем смешалась с материнской стороны французская и немецкая кровь, со стороны отца он был испанцем.
Думается, если бы Кортасар, когда переехал в Париж, при своем даровании, мужской красоте и склонности к новаторству имел все основания стать типичным представителем богемы со всеми разрушительными последствиями. Но от этих искушений его отвела многолетняя работа в ЮНЕСКО переводчиком, так что во многом он стал обточенным дипломатом. Наверное, быстро пришло и осознание того, что он представляет здесь не только свое искусство полиглота, но и Аргентину, хоть его место все чаще в будке переводчика.
Первый рассказ Кортасара «Захваченный дом» был напечатан в 1946 году в журнале Los anales de Buenos Aires , издаваемом Борхесом, которого молодой писатель ( а было ему тогда тридцать два года) считал своим наставником. Так, в концепте этого сборника присутствуют фигуры двух наставников и двух учеников.
Хорхе Луис Борхес в «Атласе. Личная библиотека» в небольшой заметке о Кортасаре писал об истории их знакомства.
«В сороковых годах я был секретарем редакции в одном достаточно известном литературном журнале. Как-то раз, в обыкновенный день, рослый молодой человек, лицо которого я не могу сейчас восстановить в памяти. Принес рукопись рассказа. Я попросил его зайти через две недели и пообещал высказать свое мнение. Он вернулся через неделю. Я сказал, что рассказ мне понравился и уже поставлен в номер. Вскоре Хулио Кортасар увидел свой «Захваченный дом» напечатанным с двумя карандашными рисунками Норы Борхес (сестра писателя – прим.). Пришли годы, и однажды вечером, в Париже, он сказал мне, что это была его первая публикация. Я горжусь, что помог ей появиться на свет.
Темой того рассказа был постепенный захват дома чьим-то невидимым присутствием. В последующих вещах Кортасар брался за нее не так прямо и поэтому более результативно».
Не знаю, какие произведения Кортасара имеет в виду Борхес. На мой взгляд, лучше всего тема интервенции у аргентинского писателя показана в «Экзамене», где события развиваются в постоянно угрожающем, сгущающемся тумане, вытесняющем живую субстанцию мирного города.
Заметьте, что до этого туман стал одним из несущих образов английской литературы. Для англичан смог – это чаще преграда или отягчающее обстоятельство, в тумане гибнет Босини, герой романа Джона Голсуорси «Сага о Форсайтах», попав под лошадь. Туман становится в сущности театральным «задником» для готического романа.
Туман у Кортасара имеет другие свойства. Во-первых, он токсичный пришелец. Он как эпидемия. Это на Туманном Альбионе он извечен и непреходящ. А в Буэнос-Айрес он вторгается в твою жизнь в одно солнечное утро, наползает, как иприт, отравляет, деформирует саму человеческую сущность.
Кстати, мотив вторжения был близок и Борхесу. Еще бы, при постоянной нестабильности аргентинского политического поля и хунтах разного толка.
А идеологически они с Кортасаром были иной раз на разных полюсах, хотя оба по большому счету были гуманистами.
Крайне нелогично было для Борхеса, автора рассказа «Немецкий реквием» (осуждающего то, что после Второй мировой войны большие количество нацистов переехали в Аргентину), поддержать режим Августа Пиночета, пришедшего к власти в Чили в результате военного переворота в 1973 году. Тем более что в 1969 году режиссер Уго Сантьяго снимает ленту «Вторжение» по рассказу Борхеса и Адольфо Бьой Касареса (чей роман «Дневник войны со свиньями» тоже строится на мотиве психологической интервенции, которую можно интерпретировать как внезапное умопомрачение всего города, где объявляется война старикам). Конечно, можно было бы списать это досадное обстоятельство на слепоту Борхеса, если бы сам он не был культовым мудрецом и к тому же сделавший одного из своих героев Сопротивления во «Вторжении» слепым.
Фильм Сантьяго предваряют титры, рассказывающие о том, что в 1978 году, во время военной диктатуры в Аргентине, восемь рулонов оригинальных негативов пленки «Invasion», были похищены из лаборатории «Alex» в Буэнос-Айресе. После 21 года усилий Пьер-Андре Бутана и других друзей из Франции и Аргентины позволили восстановить полную копию негатива фильма. Источником этой копии послужили четыре рулона оригинальных негативов, восемь рулонов интернегативов, двух старых 35миллиметровых копий позитивов. Это первая реставрация, выполненная в 1999 году, то есть спустя тридцать лет после создания фильма.
Во «Вторжении» город Аквилея осажден захватчиками, которые пытаются провезти и установить на городском стадионе радиопередатчик для координации атак. В Аргентине города с таким названием нет, зато Аквилея была в древности, ее звали «Вторым Римом». Это был большой и знаменитый город в Северной Италии, в стране венетов. И был основан римлянами в 183-181 гг. до н.э. для удержания венетов и как оплот против натиска кельтских, иллирийских и истрийских племен. И мы снова наблюдаем склонность латиноамериканской литературы к притчевости, обращению ко всему человечеству и внеисторичности повествования.
А в Аквилее небольшая группа людей, которым небезразлично будущее их города, встает на его защиту. Руководитель группы сопротивления Дон Порфирио пытается лучше организовать оборону города. Молодые люди сомневаются в необходимости сопротивления до тех пор, пока угроза не становится слишком явной и не погибает почти в полном составе вся первая группа пассионариев.
II
Мое увлечение творчеством Хулио Кортасара началось c романа «Игра в классики», когда мне было чуть больше двадцати лет. Он был опубликован в журнале «Иностранная литература» в 1990-е годы. Взяла я его в библиотеке военного санатория «Адлер», когда я отдыхала на побережье в 1994 году. Роман на меня произвел большое впечатление, но по прочтению в памяти почему-то сохранились не сюжетные перипетии, словесная эквилибристика, да и сам образ неприкаянного Оливейры в смятении, в динамическом равновесии со временем превратился в его тень. Сильнее всего меня тогда выбило из привычной колеи отчасти сюрреалистическое нелинейное письмо, блуждание автора по создаваемым самим же собой страницам. Несмотря на то, что Оливейра был очень похож на ряд страдающих, «эгоистов поневоле» героев русской литературы, таких как Онегин или Печорин, или сын орла Ларра, который хотел убить себя ножом, но не смог, потому что тело его превратилось в тень.
Все же талант Кортасара был не здешним, другой природы, он пытался схватить и зафиксировать время, которое у него было единым и цельным, как платоновский эйдос, без настоящего, прошлого и будущего, а могло принимать форму дождя, кошки, мокрого зонтика.
И оттого он казался еще более магическим и непостижимым.
Эту книгу было невозможно пересказать. Возможно, это примитивнейшая характеристика, но для меня она многое значит. Если перекладывать Кортасара на музыку, его будет невозможно напеть, хотя в основе «Игра в классики» лежит вполне простая кантиленная тема.
Непостижимым талант Кортасара остается и сейчас, когда я спустя четверть века снова взяла в руки этот роман и снова прошла этот мучительный путь в никуда вместе с Оливейрой в большей степени, чем с Магой.
Женщин, читающих этот роман, можно понять, почему они, оплакав горькую судьбу Маги, потерявшей детство, родину, Рокамадура, возлюбленного, в конце концов, понимают, что подлинным трагическим героем является тот, кто уже не умеет плакать. Кто уже мертв, так и не прожив жизнь человека. «Ты не умеешь плакать, Орасио, это одна из вещей, которых ты не умеешь».
После «Игры в классиков» в 2000-е был сборник рассказов «Редкие занятия», вышедший в издательстве «Азбука-классика» в 1996 году. Он ошеломил меня, сбил с ног. Похоже, выбивать из-под читателя табуретку, это любимый режиссерский ход писателя.
Я впервые встречалась с литературой «короткого метра», где события, зарождаясь на очень небольшом пространстве, практически патио, шаг за шагом разворачивались и превращались в дрожащую, мерцающую, пульсирующую картину всего мироздания. Только латиноамериканская литература может создать такой род письма. Поэтому даже такому гению кинематографа, как Микеланджело Антониони Кортасар оказался не по зубам. Фильм «Фотоувеличение», который снял итальянец по рассказу «Слюни дьявола», перенеся сюжет на плоскость, из Парижа в свингующий Лондон 1960-х, писатель не принял.
В дальнейшем этот прием лично мне попытался объяснить Борхес через культовый рассказ «Алеф». Как Гамлет, эти двое, были сами собой заключены в скорлупу ореха и чувствовали себя повелителями бесконечности.
Книга Хорхе Луиса Борхеса «Вавилонская библиотека», вышедшая в этом же издательстве «Азбука-классика», ставшая для меня настольной. Позже на книжной полке оказались произведения других латиноамериканских писателей, причастных к созданию такого мощного явления в мировой литературе, как «латиноамериканский бум» в 1960-70 годах.
Среди них - Адольфо Бьой Касарес («Дневник войны со свиньями»), «Книга ада и рая» (совместно с Хорхе Луисом Борхесом), Варгас Льоса «Скромный герой»), Габриэль Гарсия Маркес («Сто лет одиночества», «Любовь и смерть»).
III
В сущности, книга «Аргентина внутри» началась с двух миниатюр, вошедших в мою первую книгу «Экзерсисы», вышедшую самиздатом в 2001 году. Среди них «Почему Цирцея убивает» и посвящение Кортасару, в котором я описываю его, пожалуй, самую известную фотографию. Сделала ее Сара Фасио во время работы с Алисией д’Амико, в рамках которой они фотографировали различных известных деятелей культуры, в том числе аргентинских писателей и поэтов. Ей же принадлежит поистине и великий портрет Борхеса, сделанный в 1968 году в Национальной библиотеке Аргентины.
Карта Парижа
Еще прошлой весной деверь оставил у нас карту Парижа. С тех пор она лежит в книжном шкафу. Изредка подмигивают мне ровные латинские буквы с гладкой бумаги, напоминая, что где-то есть Париж, там рождаются и умирают франсуазы, пьеры и кристофы, там едят круассаны и пьют кофе на бульваре Массена, и девушка после первой близости смотрит в светлое апрельское небо и бросает окурок с моста.
На карте Парижа проложены чужие маршруты красными, сними, розовыми нитками. Сена течет широкой плоской лентой, невидимые туристы бросят по улице Виктора Гюго, проститутки подкрашивают кровавые рты на Сен-Дени и смеются дети в парке Тюильри.
На карте Парижа есть фотография: в ночной реке купаются разноцветные блики фонарей, и спят теплоходы у причала, проводив запоздалых, шумных гостей.
Но в очень старом забытом кафе сидит одинокий мужчина, черноволосый, как демон, с чувственными губами искушенного любовника, распахнуты его глаза, два чернильных пятна, чуть дрожит сигарета «Житан» в его красивой смуглой руке, на солее бокал бургундского на длинном хрупком стебле.
Он думает о том, как странно умереть, а потом снова родиться. Но он никогда не узнает, что этого захотела я.
Читая Кортасара. Почему Цирцея убивает?
Недавно я купила сборник рассказов «Редкие занятия». Есть портрет автора – Кортасар красив настоящей мужской красотой: резко сдвинуты брови до глубокой морщины на переносицы, словно раны; сжатые упрямые губы, в них сигарета; глаза человека, проживающего каждый день как целую жизнь, знающего, что может быть, завтра все закончится. Это глаза матадора, пронзительные, как кинжал, обжигающие, как южное солнце, и в них – тень быка-смерти.
Рассказы Кортасара нужно пить как старинные выдержанные вина, не проливая ни одной капли, дышать всеми запахами его мира: Парижа, «распускающего свой павлиний хвост», острова Ксироса, сверху похожего на черепаху, далекого Буэнос-Айреса, знойного в февральский полдень.
Рассказ «Цирцея» на первый взгляд кажется странно-красивым. Но перечитайте его еще раз, и срывая каждое слово, найдете тайну.
Женихи Делии Маньяра умирают один за другим. Роло – выходя от нее, якобы от сердечного приступа, размозжив себе голову (хотя хозяйка всегда прощается с гостями в дверях, как она не могла услышать?), топится Гектор, до этого вечера счастливый.
В Делию влюблен теперь Марио. И эта любовь – вопреки слухам, косым взглядам.
Есть скрытая параллель между этим рассказом и древним мифом. Когда Одиссей попал на остров Эя к Цирцее, она превратила его товарищей в свиней. Гермес дал герою волшебную траву моли, она развеет чары.
Марио тоже осторожен. Он предупрежден: «Теперь ты мой жених. Что ж, это совсем другое дело!»
Делия и правда волшебница! К ней ластятся собаки, бабочки садятся на ее волосы, она не боится играть с пауками. А еще Делия делает ликеры и конфеты. «Конфета в пальцах Делии показалась ему похожей на маленькое живое существо – мышонка, в котором ковыряют иглой». Даже у читателя во рту липко, приторно и ядовито от ее пастилок. Делия дает попробовать и Марио. Задыхаясь, жаждет приговора. Да, ее конфеты вкусны, но что-то слегка похрустывает на зубах, превращаясь в соленую слезинку.
И однажды Марио решается! «Лунный свет отвесно упал на белесое тельце таракана, голое, без кожицы, а вокруг смешанные с мятой и марципаном, лежали кусочки ножек и крыльев, посыпанные мелко истолченным панцирем».
Чешская королева Либуше после ночи с очередным любовником приказывала топить его во Влтаве. Жестокость Делии – изощренная, это эстетический садизм, зловещая красота. Почему Цирцея убивает?
Потому что она не просто ненавидит и презирает жизнь, она наслаждается убийствами и смертью. Она носит траур по Гектору, изящно, элегантно. Таинственно ее лицо под вуалью, поля черной шляпы так красиво оттеняют ее светлые волосы. Оно хранит цветок с похорон Роло.
Вокруг нее умирают не только люди. Умер белый кролик, умирает розовая рыбка в день, предсказанный Делией. Болен кот. Делия считает, что он наелся волос и у него расстройство желудка, надо дать ему касторки. Но Марио находит кота с воткнутыми в глаза щепками, он полз из всех сил, чтобы умереть в доме. А ведь кот тоже ходил за ней по пятам.
Все понимают ее родители, живущие в постоянном напряжении и страхе. Все понял и Марио. Он в гневе душит Делию, и, кажется, даже старики Маньяра хотят этого. Он оставляет ее жить. Он не убийца.
Большая часть «экзерсисов» была настолько беспомощной и инфантильной, что я впоследствии сама перестала к ним возвращаться и упоминать о них. Для меня они стали чем-то вроде маргиналий на полях моего литературного письма.
IV
Рабочими названиями книги были «Глоссолалии», «Фреска с головой свиньи на краснокирпичной стене». Позже, после того, как я узнала, что одна из книг Андрея Белого называлась «Глоссолалии», этот вариант был отвергнут. Хотя «фреска» тоже, как и глоссолалии ( «фрески неврастеника» - так я сама определила свой жанр) действительно отражают сущность моего творческого поиска.
Название «Аргентина внутри» пришло случайно, когда мне однажды позвонил знакомый бурятский поэт Амарсана Улзытуев и сказал, что через несколько дней снова улетает в Монголию. «Внутренняя Монголия» стала «Аргентиной внутри». Так, название автономного района на севере Китайской Народной Республики, означающего на русском сленге личное пространство человека, превратилось во «Внутреннюю Аргентину». Собственно в ней я и прожила как писатель последние двадцать лет, как журналист – во «Внутренней Армении».
Они были настолько разными, что не зашумляли и не накладывались друг на друга. Когда я начала в 2010 –е годы заниматься армянским искусством, мне казалось, что в Армении я нашла отголосок латиноамериканской метафизики. Но потом я убедилась, что там нет метафизики, ни теней, ни двойничества, ни духов. Армения – солнце в квадрате, слишком солнечная и прямая, безыскусная, в некотором смысле она – антипод Аргентины.
Желание переиздать свои старые рассказы, вошедшие в сборник «Другой» (у Борхеса также есть рассказ «Другой»), появилось летом 2021 года, когда я во время поездки со своей старинной подругой Светланой Акопян попала в букинистический магазин на улице Ю. Воронова в столице Абхазии Сухуми. Расположен он в конюшне царских времен. Здесь, на окраине Российской империи, в завалах академической литературы и изданий советских крупных издательств, продающихся почти за бесценок, я случайно увидела книгу испанского литератора, врача Мигеля Эрраеса «Хулио Кортасар. По ту сторону вещей» и тут же купила ее. Фотографию, которую автор назвала «Синхронизация» в уличном кафе напротив под тюльпановым деревом (как ни странно, оно растет и в Аргентине) сделала Светлана. Куски его рассохшейся коры стали первой закладкой в этой книге.
Книга о биографии любимого писателя и крупнейшего писателя XX века была прочитана запоем в поезде по возвращению с юга домой. Кстати, в этом тоже была свой сюжет по линии Юг-Север, ее любил и Борхес. Этот мотив был одной из несущих стен его поэтики, что особенно сильно отразилось в рассказе «Юг». Там герой, прототипом которого являлся сам Хорхе Луис, чуть не умерший от сепсиса после травмы головы во время работы во время работы в библиотеке, пересекает не только ландшафт, но и попадает в другое измерение – в патриархальную, дикую, мужскую Аргентину, где погибает при очень странных, почти театральных обстоятельствах, пройдя свою запоздавшую и предсмертную инициацию.
Замечу, что Югом в Аргентине является природно-климатическая зона, которая прилегает к Южному полюсу и архипелагу Огненная Земля, к льдам, к степным травам Патагонии, о которых русский обыватель помнит, пожалуй, только благодаря роману Жюля Верна. Для жителя более теплого Севера поездка в суровую и дикую природу, в места, где происходили великие исторические битвы, является не только перемещением в пространстве своей великой страны, но и своего рода испытанием.
В России же, напротив, Юг является Югом, тут все линейно. Однако, русский человек, выезжая из холодных, густо населенных мегаполисов – Москвы и Санкт-Петербурга, попадает не только в солнечную стихию Кавказа, но и на окраину Российской империи.
Сейчас Абхазия и служит границей между нынешней Россией и той, царской, где русские купцы и аристократия помогали культивировать здесь мандарины, строить дворцы и сажать эвкалипты, чтобы осушать болотистые малярийные места. Поэтому в теплой и морской Абхазии, где, кстати, бывал Фидель Кастро, которого близко знал Кортасар, посвятив ему и Че Геваре рассказ «Воссоединение».
Сохранилась замечательная хроника 1963 года во время поездки Фиделя с генеральным секретарем Никитой Хрущевым, когда команданте лишь пригубил вино, а остальное вылил на землю.
В Абхазии чувствуется ностальгия, которая всегда сопровождает нас, когда мы попадаем в прошлое, в ускользающую красоту, где стоят тенями великого советского прошлого полуразрушенное здание Литфонда СССР в Гагре, великолепные вокзалы под патиной времени.
Поначалу у меня родилось «величие замысла» написать самостоятельную книгу о творчестве Кортасара, но потом я решила просто собрать все свои рассказы, написанные под влиянием Кортасара и Борхеса.
На обложку я поместила фотографию, которую несколько лет назад сделала в зале «Руины» в музее-институте архитектуры им. А.В. Щусева. Многослойное пространство, пограничные, порой болезненные сумеречные состояния, балансировка между реальностью и вымыслом, сновидениями – основа моей поэтики.
Классики новейшей аргентинской литературы умерли в Европе. Борхес, хоть и был старше Хулио на пятнадцать лет, пережил его на два года, похоронен на Женевском кладбище Планпале, Кортасар – на кладбище Монпарнас, хотя оба могли покоиться на кладбище, где похоронены многие знаменитые аргентинцы, Реколета в Буэнос-Айресе.
Книга собиралась и дописывалась в дни военной спецоперации, которую проводила Россия на Донбассе и Украине в мае 2022 года, когда одним из мотивов издания стало не допустить разрыв своего личного душевного и творческого пространства с культурой Европы и Латинской Америки. Ради того, чтобы зафиксировать исторический факт пишу, что в наши дни долететь из Москвы в Буэнос-Айрес прямым рейсом, если ты не являешься туристом, невозможно. Единственный путь лежит через Стамбул-Париж-Мадрид.