Глава 15. Гипсовый панцирь

 
Это было странно, ощущать под кожей инородный предмет. Металлическая пластина держала  поломанную ключицу на двух шурупах. Так и должно было быть, очевидно. Так надо. Гора Умптек – это не московские цветочки. Привыкай, подруга, к суровой реальности Севера.
Андрей Леонидович не приходил. Ему не было места в нашей палате. Андрей Леонидович не выносил запаха болезни и неудач.
А девчонки уже  прыгали с трамплинов двойные сальто, пока я лежала в своем панцире и смотрела в потолок.
Это была  другая, болотная, больничная, реальность.  Она сковывала меня сильнее и туже, чем гипсовый корсет. Взрослые женщины, которые лежали со мной в палате, рассказывали о  болячках, о женской доле, о бытовых проблемах. Они сочувственно выслушивали друг друга.  А вечерами дружно пили чай,  читали новостные сводки из местной газеты или прохаживались не спеша по коридору.
                .                .                .
На второй день после операции заглянула в палату Дашка Серова. Я никак не ожидала увидеть в больнице  ее острый нос. Этого еще не хватало! Любопытная Варвара. Вот прилипла, малявка, приставучая. Я даже подпрыгнула на кровати.
Дашка, видимо, что-то поняла и убрала свою любопытную мордочку. Фу, кошмар!  Привидится же такое!
И вдруг в палату зашел  Евгений Викторович, Дашкин отец.
Он посмотрел на меня,  сочувственно, с какой-то внутренней болью. В его глазах я видела  печаль и мудрость, как будто бы  смотрела в раскрытую книгу вселенной и понимала ее тайные надписи на монолитной стене.
Кивнул:
- Ну, что, лягушка-путешественника! Как ты? Как себя чувствуешь?
Я пожала плечами, нахмурилась на непрошеных гостей. Я не хотела, чтобы кто-то видел меня  в таком расклеенном состоянии.
Евгений Викторович вздохнул:
-  Не расстраивайся, отдыхай. Все  хорошо!
Дашка оставила на тумбочке какие-то  фрукты. Я поблагодарила смущенно.
Вечерами приходила Ольга Королева. Почему-то она приносила мне блинчики, как маленькому ребенку.
               

В понедельник на каталке привезли бабушку с переломом шейки бедра. Ее положили на свободную кровать возле окна. Дочка суетилась вокруг мамы, устраивала  место, укладывала в тумбочку банные принадлежности. На подоконнике за шторами оставила пакет с вещами и памперсами.
Лечащий врач операцию назначил на следующий день.  Медсестра вколола обезболивающее.
Дочка обняла маму, что-то шепнула, родное и ласковое, заботливо подоткнула одеяло, улыбнулась: «Давай, мамуль, держись, я завтра обязательно к тебе приду, ты слышишь меня? Все будет хорошо, ты обязательно поправишься.  Давай,  мамуль,  ну все, целую тебя, родная,  до завтра. Отдыхай!» 
Она оставила на столе  сладости и  коробку чая, предложила нам угощаться и убежала на работу, замученная, задерганная,  соединяя в душе все то, что навалилось на нее за  несколько дней.
Утро. Продираю, сонная, глаза. Кто-то плачет, кто-то кричит. Кровать у окна пустая.
Смерть.  Я никогда не видела смерти. Вот так неожиданно вдруг начинается новое утро.
Обезболивающее лекарство вызвало  у пациентки  аллергию. Женщина скончалась во сне, не приходя в сознание.
Предательская  смерть страшнее прыжков с трамплина. 
Дочка  кричала, билась в истерике. Она рассказывала нам что-то сквозь  нечеловеческую боль.  И мы плакали в душе вместе с ней.
Не могла заснуть. Прислушивалась к себе, к плечу, к  металлическому предмету под кожей, к шурупам, которые стали теперь частью моего тела. Они выпирали двумя инородными бугорками, растягивая кожу на ключице.
 Я  не позволила врачам вкалывать мне непонятный, обезболивающий  препарат. И терпела ночами  въедливую, дотошную боль. Она не давала мне заснуть.  Она оплетала меня паутиной слов.   Тяжелые образы и мысли крутились в голове, как бесполезный, запутанный клубок.
               
В Кировской больнице  поломанные руки и ноги  пришурупливали почему-то всем подряд на металлические пластины. 
Новая западная технология отрабатывалась на местных жителях, на туристах и горнолыжниках.
Вот так расхаживали по коридорам напичканные шурупами, обновленные металлические человечки.
Меня подлатали, как дровосека. Поменяли запчасти, смазали скрипучие суставы,  привели тело в жизнерадостный вид, нарисовали на железном лице улыбку   и веселые глаза.
                .      .      .

Непокоренная гора! Каменный цветок, в центре Кольского полуострова, Айкуайвенчор – спящая красавица!  Умптек – северный, извилистый путь. Мяндаш-пырре – златорогий олень, выбегающий на солнечный свет из-за Имандры, из-за Каменского, из нутра праматери-вселенной.
Как песни саама звенят  на вершине Умптека лепестки каменного цветка.  И сверкает под лучами северного солнца сказочный рог Мяндаша-пырре, оленя-оборотня Мяндаша, сына нойды-шаманки Кодь-Акки.

Я шагала по  тропинке города, похожая на большую белую черепаху. Вместо горнолыжного комбинезона на мне был одет гипсовый панцирь.
Я щурилась от яркого света и ни о чем не думала.
С одной стороны великая гора укрывала меня от ветра и непогоды. С другой – пятиэтажные тихие домики рассказывали мне, осторожно и робко, как выживали  долгими полярными ночами на суровой северной земле.