Ворвалась осень в лето фейерверком оттенков и красок. Яркая, неуловимая, медовая, она наполнила мир лучезарной улыбкой. Я мчался среди домов, горьковатых пряных запахов такой растрепанный, небрежный, мечтательный. Видел, как поцелуй застывший карандашным наброском на листке бумаги упорхнул от незнакомки по тротуару. Видел взгляд, утопающий в кофе, и горький кофе, что с нежностью грел озябшие хрупкие руки. Ворошили ботинки акварельные листья, заставляя их неуклюже кружиться. А я все бежал вдоль полосатых железных ног за запахом исчезающих летних гроз.
Вбежав в открытую дверь подъезда, промчался по клавишам ступенек, а затем вылез в окно и очутился на крыше. Я ветреным днем осторожно гулял босиком по огненно–рыжей черепице, иногда притворяясь флюгером – то замирал, то вертелся, как вздумается. Гулял вдоль и поперек по всему городу, игриво дергал за волосы, увлекал за собой шлейф конфетных фантиков. С шутливой настойчивостью стучал ветками в окна, пока, выглянув, жильцы, не прикроют глаза шторками.
Дома бежали навстречу мне, временами сбивали с ног тупиками и оградами, резали колючей проволокой. В лабиринте улиц разбиваясь о стены, я беспризорным псом гонялся за запахами. А может запахи гнались за мной? Все так же быстро пробегая, я не заметил, как ворвался в новый дом и, поперхнувшись горстью свежей пыли, чихнул и разнес ее на весь район. Затем усталый, тихий, робкий побрел из города я прочь.
Дышалось так хрустально непривычно среди густых ковров лесов. Листва щекотно шелестела кроной, лишь стоило на ушко ей шепнуть. Потом я мчался опьяненный, дикий от бескрайнего простора золотых полей. Трава хрустела под подошвой, а аромат цветов застыл картиной в памяти моей. Затем поддавшись чувству, окрыленный, в порыве яростном летя, среди подсолнухов лучистых я повстречал врага. Со злобным пугалом сражаясь: толкал, хватал, кружил, пучками вырывал солому, лохмотья развевал и задувал, но истукан соломенный стоял. Собрав все силы, в конце концов, одним рывком сорвал с гвоздя гнилую палку, противник, робко скользнув с креста, обмякшим телом погрузился, в обветренные руки не дыша. Легко и осторожно я убаюкивал глупца, кладя его в дрожащую траву.
Я видел в черном лоскуте сияющие бисерные звезды, холодные холмы в муке и бурных рек потоки. На западе жилье людей, в нем запах хлеба, хмеля, сосен. На юге исполинские часовни подпирали свод небес, крича с высот народу об обедне колокольным звоном. Мне радостно крылами, махали стаи птиц, летя навстречу. И были на пути моем дома поселков, хуторков и деревенек, печально росшие в сырой земле. За частоколом кривых изношенных заборов сквозило пустотой. В них тосковал курятник одинокий, спесивых псов не слышен вой. Пока блуждал там, неприкаянным, забытым, казалось, я скриплю зловеще, завываю скорбно, звучу прогнившею доскою и сам пугаюсь звуков аж до дрожи. Но вот опять влечет меня дорога вихрем вверх.
Вот новый город. А мне как прежде задорно по утрам резвиться с дворником сердитым. Своей метлой он всю листву, в сражении с осенью опавшую, сгоняет в ворохи и искоса по сторонам поглядывает. Пока меня слугу спасения не заприметили, я вырываюсь из укрытия и разгоняю пленников. Завидев это, дворник хмурит брови, подобно блюстителям порядка воинственно метлой стучит он по асфальту, пока я удираю без оглядки.
На севере укутала просторы ледяная шаль, перины серых облаков покрыли небо, и воздух стрекозой морозной затрещал. Гуляя там, совсем колючим стал! Сбежал. Гулял среди затейливого склона, затем по каменным уступам вбежал в резные горы и вновь к равнинам опустился. Уже к рассвету я набрел на город. В нем продавали сны за кружку с ароматным кофе. Пошмыгивая, прятали прохожие носы в толстенные шарфы. Пока будили остальные улицы будильником и задували фонари, я побежал к широкой пристани, завидев странствий корабли. Вверху кружили чайки стаями, витал соленый запах вод, я, словно одурманенный, просился юнгою на борт. Мечтою дул в закрытый парусник, раскачивал борта, но на призыв откликнулся лишь рокот волн слегка. Тихонько я играл у берега, подбрасывал песок, затем унесся без сомнения к сиренам синих вод. Кружили тучи неприветливо, зарядами искря, там сложно было отличить ночную тьму от дня. Взбешенный, бесноватый, разъяренный бросался с воем в пенистую пасть. Седлал и укрощал хребтов могучих волны, неумолимо несся с ревом вдаль. Затем уставший, изможденный вернулся к улочкам знакомым и там бродил. По теплой крыше босиком прошелся. Я из последних сил на флюгере кружился, пока совсем не растворился.