Аликс не могла заснуть, уже пропели первые петухи, а она то лежала с закрытыми глазами, то вставала и принималась бродить по комнате. Дурное и бессмысленное бдение изматывало. Гуляние во дворе давно и окончательно затихло, Реми так и не появился.
Наверняка валяется где-нибудь на сеновале с одной из дочерей мельника. Или с какой-нибудь еще крестьянской девкой. Да хоть с несколькими, Аликс это не касается. И если какая-то из этих девок потом понесет очередного бастарда, выдать еще одну брюхатую крестьянку замуж Реми при его даре убеждения труда не составит. Это даже выгодно, в конце концов: больше смердов — больше рабочих рук, больше податей.
Что действительно плохо — так это то, что случись сейчас людям Гильома или любой другой шайке головорезов напасть на Гельон, эти пьяницы умудрились бы пропустить их через ворота и даже не заметить. Надо проверить дозорных, вдруг…
Дверь скрипнула, и Аликс, резко остановившись, замерла. Шорох шагов приблизился и затих рядом с ней.
— От тебя несет винными парами.
Она терпеть не могла этот запах. Так пах Раймон, так пах Гильом. Так пахла утрата способности управлять собственным разумом.
— Было бы странно, если бы от меня сейчас несло чем-то другим.
Чем-то другим от него действительно не несло — ни сеновалом, ни плотскими утехами. Да и пьян он был не слишком, судя по речи, не утратившей четкость и связность.
— Больше не рассказывай, что перехотел быть графом де Ге ради унижения петь перед чернью, — сказала Аликс. — Я не поверю.
— Это мое ремесло, которое, как ты справедливо однажды заметила, обеспечивает меня коркой хлеба. Я в этом ремесле давно, можно сказать, с младенчества, и пока не нашел особой разницы между чернью и благородными слушателями.
— В том смысле, что они равно превращаются в скотов, напившись? — фыркнула Аликс.
— Этим людям выпал не самый лучший год. Франки топтали их поля, убивали, жгли, насиловали, церковь заставляла ползать на коленях и хлестала плетьми, а потом собрала десятину с того, что еле удалось снять с полей. И если им захотелось после всего этого выпить разок и повеселиться, что в этом страшного? И что унизительного в том, чтобы их развлечь?
Голос Реми звучал устало, он не оправдывался, а словно объяснял.
— Этот «разок» был первым и последним, — резко ответила Аликс. — Больше, чтоб никакого пьяного веселья в замке не было.
— Как прикажете, госпожа графиня.
— Ключи от погреба отдашь мне. Найди надежного человека для охраны. Нет, пожалуй, лучше собаку — собаки не пьют.
— Хорошо.
— На продажу пойдет сначала вино, потом зерно.
Это Раймон сначала продавал зерно, оставляя погреб полным бочек для собственного удовольствия. Аликс винные запасы ни к чему.
— Надо известить купцов…
— У тебя впереди целый день, чтобы это решать. Сейчас попытайся заснуть.
Уже пропели первые петухи. Сон не придет.
Пальцы Реми коснулись ее руки, повернули ладонью вверх и вывели на коже буквы. «Поспи».
— Чем, по-твоему, я тут занималась полночи, как не пыталась заснуть?
— Ходила, злилась и выдумывала всякие ужасы?
Аликс действительно злилась, но теперь почему-то меньше.
— Никаких ужасов я не выдумывала. И заснуть уже не смогу.
— Хочешь, почитаю тебе на кастильском?
— Я ничего не пойму.
— В этом и смысл.
Она проснулась поздно, когда луч света через ставни достиг постели и нагрел ей кожу. Такое положение солнца означало, что время близится к полудню.
Аликс позвала Магали, чувствуя повсюду, во всех звуках замка, в самом жарком и душном воздухе похмельную сонливость. Уже день на дворе, а девчонка причесывала ее медленно, словно вареная курица.
Спустившись во двор Аликс убедилась в правоте своих ощущений: челядь и крестоносцы, все были после вечерней попойки квелыми, выполняли свои обязанности плохо или не выполняли вовсе. Кто был бдителен и готов ко всему, так это собаки, об одну из которых Аликс споткнулась и чуть не упала. Под тонкий визг, перешедший затем в лай, Аликс дошла до оружейной, где, как и следовало ожидать, счастливый новобрачный еще не появлялся. Не доискаться было и Югето.
— Реми сказал не будить их, — ответила кухарка на вопрос Аликс о том, где ее кастелянша.
— Тогда зови его, — велела Аликс Магали.
— Он уехал с монахами осматривать виноградники.
Она сама поручила Реми занять монахов виноградниками.
— Давно они уехали?
— На рассвете.
Аликс злилась и в сопровождении Магали бродила по замку, раздавая указания и наказания, пока цистерцианцы не вернулись. Целый день, дьявол их побери! Целый бесполезный, душный до невозможности день, который она провела с сонной, бестолковой челядью в ожидании возвращения монахов и Реми. Они выехали на рассвете, а вернулись почти на закате.
Не пострадавших от нашествия франков виноградников оказалось меньше, чем Аликс надеялась, но монахи уверяли, что нынешний урожай очень хорош, и вино из него выйдет прекрасное. Чувствовалось, что по меньшей мере для части цистерцианцев — это любимое дело, куда более увлекательное, чем отлавливание еретиков. Аликс поддержала их тягу к виноделию расспросами и сетованиями на то, что граф де Ге увез с собой лучшего винодела замка и, в конце концов, добилась своего — за вечер вопроса о еретиках ни разу не прозвучало, а брат Франциск согласился руководить пополнением винного погреба.
Она спросила у Магали, где Реми, позже, вернувшись в свои покои.
— Он что-то считал в комнате н-графа да там и заснул прям за столом, — ответила та. — Прикажете позвать?
— Не нужно.
Аликс отпустила девчонку и тихо, ведя рукой по стене, дошла до покоев Раймона. Шелест соломы на полу… кресло…стол. Аликс медленно провела рукой по краю столешницы. Сонное дыхание отчетливо слышалось совсем рядом. На столе Аликс нащупала ткань рукава, оставалось найти плечо и встряхнуть, но вместо этого она продолжала стоять, кончиками пальцев едва касаясь складок на ткани.
Прошлой ночью кастильский язык оказался удачным сонным средством, голос и ритм, который Аликс чувствовала кожей по движениям пальцев Реми, даже не улавливая смысла слов, усыпили ее довольно быстро. Усыпили ее, а Реми отправился с цистерцианцами осматривать виноградники. Быть может, до того, как появиться в ее покоях посредине ночи, он успел где-то подремать, но это не могло быть долго — лютня во дворе смолкла далеко за полночь.
Аликс стояла и молчала. Разумеется, Реми следовало разбудить (в конце концов, неудобно спать за столом), да и едва уловимый запах благовоний заставлял ее дышать неглубоко, но было в таком завершении дня что-то умиротворяющее, что-то, ради чего хотелось задержаться еще на мгновение.
Когда мгновение миновало, она осторожно сжала пальцы на его плече. Тело под тканью едва уловимо дрогнуло, потом изменило положение.
— Спать здесь тебе не следует, — сказала Аликс, убирая руку.
Наутро Югето доложила, что в замке все в порядке, вот только в колодце совсем нет воды, и нужны люди на мельницу, потому что из-за засухи речка обмелела, и мельничное колесо придется крутить вручную.
Югето говорила о хозяйстве, но Аликс чувствовала, что мысли юной кастелянши заняты совсем другими, более приятными и важными для нее вещами. Спокойный, довольный, даже счастливый голос Югето отзывался в Аликс непонимающим, завистливым раздражением. Неужели все настолько просто, и любви достаточно, чтобы превратить то, что омерзительно, в то, что желанно? Она ведь ещё была влюблена в Арно, когда в первый раз… Резко нахлынули дурнота и боль в груди, и Аликс зажмурилась под повязкой, отгоняя мысли и воспоминания прочь, заставляя себя сосредоточиться на нуждах замка.
Примерно с обеда Аликс начала ощущать в воздухе не просто духоту, а влажность и ветерок, усиливающийся все больше и больше. Аликс чувствовала приближение грозы, и Магали подтвердила ее догадки, сообщив, что на горизонте появилась большая темная туча. Все оживились в ожидании, когда же на засохшую землю прольется вода, но Аликс ждала и по другой причине. Она любила грозу. Во время грозы становилось легче дышать, в ней было что-то бунтарское, что-то неуемное, находившее отклик во внутренней буре Аликс.
Когда на землю начали падать первые капли, Аликс попросила Магали отвести ее на крепостную стену. Она отпустила девчонку и осталась в одиночестве. Ветер трепал покрывало, рискуя сорвать с головы, но Аликс и самой хотелось избавиться от ненавистных головного убора и повязки на глазах. Она запрокинула голову, подставляя лицо ветру и крупным каплям. Они ощутимо ударяли по коже, все чаще, превращаясь в сплошной и быстрый поток с неровным ритмом. Аликс чувствовала, как постепенно намокает повязка на глазах, как платье с рубахой пропитываются водой, становятся прохладными, прилегая к телу плотнее. Она слышала раскаты грома, и они заставляли ее чувствовать себя… свободной. Почти. Для полноты ощущения оставалось сорвать повязку, но сделать это у всех на виду после данного обета Алиск не могла. Хотя кто увидит ее в таком ливне? Ах, да, дозорные.
— Осторожнее, поскользнуться на мокрых камнях легче легкого, — сквозь шум ливня услышала Аликс.
Она продолжила стоять, молча наслаждаясь грохотом и особенно сильными порывами ветра, чувствуя, как понемногу замерзает. Наконец, решив, что довольно, Аликс неловко повернулась — намокшие и отяжелевшие платье с рубахой сковывали движения — и протянула руку. Реми взял ее под локоть, и Аликс осторожно начала спускаться по лестнице. Вода действительно сделала ступени скользкими, но, чуть проскользив ступней по краю, Аликс не упала, а оказалась прижатой к стене телом Реми. Аликс сжала пальцами промокшую ткань на его предплечьях, и внезапно ей на мгновение показалось, что стало светлее. Следом раздался страшный грохот, так близко, что перехватило дыхание и почти заложило уши. Аликс спросила, делая усилие, чтобы перекрыть затихающий гром и шелест ливня:
— Сейчас была молния?
— Да. Как вы узнали?
— Почувствовала, наверное.
Реми осторожно потянул ее дальше, вниз, Аликс шла очень медленно, не столько и не только опасаясь поскользнуться еще раз, но прислушиваясь к звукам вокруг и себе самой. Она слышала гром, но больше ни разу не почувствовала молнию.
— Вам надо переодеться, н-графиня, — засуетилась вокруг нее Магали.
Аликс с облегчением повела плечами, избавившись от повязки и платья, тряхнула головой, позволяя мокрым волосам, освобожденным из-под головного убора, свободно упасть на плечи и спину, пропитывая водой только что надетую свежую, сухую рубаху. Магали заплела ей косу и надела поверх рубахи платье, как того потребовала Аликс.
Девчонка скоро догадается (если еще не поняла), что Реми ночует в господских покоях. Она единственная, кто спит рядом, кому слышно, как открываются и закрываются двери. При ее очарованности трубадуром, такое открытие станет поводом для расстройства. Поколеблет ли это расстройство ее верность? Вполне возможно.
Аликс отпустила Магали, велев оставить окно открытым. Ливень, судя по звукам, уже ослаб, грома не слышалось даже в отдалении. Стоя без повязки, с открытыми глазами, Аликс пыталась воссоздать то ощущение, когда она почувствовала молнию. Увидела ли она ее, или просто убедила себя, что стало светлее, зная, что гром и молния следуют друг за другом? Аликс пыталась вызвать то же ощущение сейчас, но ничего не вышло. Возможно, потому, что теперь она не была так возбуждена, и гром не гремел.
Реми пришел чуть позже с вощеной дощечкой, на которой расписал предполагаемый расход собранного урожая пшеницы. Итоговый излишек на продажу оказался меньше, чем ожидалось, к разочарованию Аликс.
— Завтра на рассвете две телеги с зерном отправятся на пастбище. Думаю, мне стоит поехать посмотреть, как они там обживаются.
Да, проверить, как там устроились Бракант и остальные еретики, не мешает. А ещё собрать сведения о положении дел в отдаленных деревнях.
— Как много времени это займет?
— Зависит от того, как придется ехать, чтобы довезти зерно незамеченным и в сохранности.
Крестоносцев Аликс для этого обоза выделить не может, просто потому, что они не должны знать, где находится убежище еретиков.
— Кого ты возьмёшь с собой?
Реми перечислил пять имён, Аликс они мало что говорили.
— Всего пятерых?
— Да.
Пятеро отлично знающих эти горы парней должно хватить, но лишь при условии, что на них не нападут. А если нападут, зерно будет потеряно.
— Так ты видела молнию?
— Не видела, — Аликс раздраженно пожала плечом.
— Но ты что-то почувствовала.
— Мне показалось, что стало светлее.
— Значит, ты чувствуешь очень яркий свет.
Аликс пожала плечами, опасаясь довериться как собственным ощущениям, так и словам Реми.
— И это значит, что ты не совсем слепая.
— Или что мне привиделось.
Она не желала больше говорить об этом, поэтому спросила:
— О чем были те кастильские стихи?
— О Сиде*.
Аликс приходилось слышать, что этого воина кастильцы прославляют за войну с сарацинами не меньше, чем французы — Роланда. Какие-то обрывки, переведенные на провансальский, доходили до ее ушей в исполнении бродячих жонглеров, но полностью история Сида была Аликс неизвестна.
— Перескажи мне, что там говорилось.
— Хорошо. Давай руку.
Аликс протянула ладонь, чтобы Реми вывел на ней первые строки.
Он ушел на рассвете, Аликс спала и не услышала, когда именно.
В отсутствие Реми ее главной помощницей по хозяйственным делам стала Югето. Юная жена оружейника Ньеля вроде бы неплохо справлялась с обязанностями кастелянши, но, как и служившая на этом месте до нее еретичка Рачель, подспудно раздражала Аликс распространяемой вокруг аурой внутреннего благополучия вопреки внешним обстоятельствам. Раздражала она, как выяснилось, не только Аликс — Магали тоже настороженно отнеслась к новой кастелянше, ревнуя госпожу и опасаясь за свое положение самой доверенной из служанок. Аликс посчитала, что это совсем неплохо — сделай Югето промах, будет кому сообщить о нем, как и наоборот — соверши промах Магали, Югето, соперничающая с ней за доверие госпожи, не преминет поставить в известность Аликс.
Скрип цепей подъёмного моста не стал для Аликс неожиданностью — чуть раньше она слышала размеренный топот копыт и скрип телег. Для Реми рано, он только вчера уехал.
— К вам купец Давид из Нарбонна, н-графиня, — послышался голос Жеана.
— Приведи его сюда, — велела Аликс. — И выйди.
— Мое почтение, н-графиня, — послышался голос со своеобразным выговором.
Память подсказала Аликс образ худощавого, темноволосого с проседью мужчины.
— Купец Давид из Нарбонна. Как нынче идет торговля? И что за новости в последнее время прилипают к товарам, путешествуя вместе с ними?
— Боюсь, и новости, и торговля плохи, н-графиня. Много желающих продать награбленное за полновесную монету. Мало желающих купить.
— И вы привезли то, что вам сбыли крестоносцы, сюда, в расчете на мой кошелек?
— Я привез вам в дар пару очень красивых гобеленов, рассчитывая, что вы по достоинству оцените их выделку и красоту, а также тепло, которое будет не лишним приближающейся зимой. Но как я понял, вы решили скрыть свои прекрасные глаза от мира, и мир от своих глаз.
— Да, решила. Но это не повод отказывать вам в возможности принести дар.
— Рад убедиться, что ваш разум все так же открыт новым возможностям, н-графиня.
— Не только разум, и погреба. В Гельоне есть отличное вино на продажу. Бочки прошлых лет и нынешние. Мой муж — большой любитель и знаток вин, он плохого вина не держал.
— Вино хороший товар, ему всегда и везде рады. Но не торговцам, которые его продают.
— В Гельоне, поверьте, вас ждет теплый прием, пока я здесь хозяйка и пока вы готовы предложить приемлемую цену.
— Мне это радостно слышать и приятно знать, н-графиня. К сожалению, не все и не везде нам рады. Граф де Монфор установил особые, повышенные пошлины для еврейских купцов за проезд и торговлю в его владениях.
— Да, я наслышана, вы сетовали на это и в прошлый раз.
— О, в прошлый раз все было не так уж плохо. С тех пор пошлины снова выросли на треть.
— Полагаю, именно это обстоятельство обусловило ваш приезд?
— Увы, да. Я подумал: «Госпожа графиня — женщина редкого ума и смелости, к тому же мы с братом помогли ей в трудное для нее время. Возможно, она не откажется помочь нам, к обоюдной выгоде».
— В чем именно не откажется помочь?
— Пошлины для купцов-христиан остались прежними. Они вдвое ниже пошлин для евреев. Если вы поможете нам перевозить наши товары, то разделенная поровну разница составит для вас дополнительный доход, для нас — уменьшение нежелательных трат.
Предложение звучало очень и очень заманчиво. Аликс нужны деньги, чем больше, тем лучше, нужна независимость, а ее дает приток доходов из разных источников, нужны связи и безопасность. Сделка с еврейскими купцами безопасна тем, что они, в отличие от де Ге, крестоносцев или Арно никогда не смогут предъявить прав на Гельон. Кстати, о безопасности…
— Торговые караваны не могут путешествовать без охраны. Потребуются наемники.
— Мы найдем вам наемников, н-графиня. Достаточно проверенных и надежных.
Отлично, просто отлично. Если к тому же письмо, отправленное в Лодев, обеспечит ей еще один отряд наемников, у Аликс появится возможность опереться в обеспечении своей власти и безопасности на разные источники.
— Первый караван мог бы отправится с вашим вином. Разумеется, не только с ним.
— Как быстро вы сможете собрать наемников?
— Мы с братом готовы сделать это как можно быстрее. Осень более удобное время для путешествий нежели зима. Через пару недель и товары, и их охрана будут в Гельоне.
— Тогда я буду ждать вас через пару недель.
«Кто смелы сейчас, те потом знамениты», — всплыла в памяти понравившаяся строчка «Песни о моем Сиде».
Аликс велела принести подаренные купцом Давидом гобелены в свои покои и расстелить на полу. Мать ругала ее за подобную расточительность, да и кастелянша н-Ано всем своим видом всегда показывала, что не одобряет такого обращения со столь ценными вещами, но Аликс ненавидела покрытые соломой полы. Впервые за долгое время она разулась и босиком, голыми ступнями прошлась по гобеленам. Насколько приятнее было ходить по шерсти, ощущать кожей ее уколы, куда более мягкие, чем у стеблей соломы, чувствовать узелки плетения и вышивки. Подаренные гобелены были и правда хороши — плотные, упругие, ещё не успевшие сваляться или покрыться пылью. От них пахло свежей овечьей шерстью и немного какими-то травами.
Аликс, в одной рубахе — пользуясь отсутствием Реми, из-за которого продолжала спать в платье — могла двигаться свободнее и легче. Она уселась прямо на гобелен и принялась изучать его руками, сначала едва касаясь, потом положив на поверхность всю ладонь. Кончиками пальцев она исследовала неровности, на ощупь пытаясь определить вышивку и представить, как выглядит узор. Ей вспомнилась песенка о том, что мир похож на сундук, к крышке которого приколочены солнце, луна и звезды. Быть может, не приколочены, а пришиты, и не к крышке сундука, а к огромному гобелену? В какое-то мгновение Аликс перестала пытаться представить узор внутренним зрением и сосредоточилась на том, как ткань и вышивку гобелена воспринимали ее пальцы, и это стало похоже на дорогу — холмистую, но спокойную, где за каждый поворотом ждет что-то новое, но ничего неожиданного.
Если отвлечься от попыток видеть привычным и потерянным для нее зрением, в познании мира через прикосновения есть свое удовольствие, мысленно признала Аликс. Она уснула, лёжа на гобелене, чтобы проснуться от предрассветной прохлады.
День снова выдался жарким, как будто и не было недавно первой осенней, освежающий грозы. Аликс чувствовала себя спокойной, погруженной в то странное, умиротворяющее ощущение, снизошедшее на нее ночью, зовущее изучать мир по-новому, кончиками пальцев. Она бродила по коридорам Гельона, ведя рукой по стене, улавливая шероховатости и выемки в камне, тепло и холод. Аликс надолго остановилась у выхода на галерею, кожей чувствуя, изучая яркую, ощутимую линию перехода света в тень, солнечной нагретости и тенистой прохлады на каменной кладке. Аликс стояла и чувствовала время, перемещающееся теплом по ее лицу, груди, рукам. Осторожно приподняла ткань повязки и позволила теплу коснуться глаз, но так и не увидела и не почувствовала света. Поправив повязку, она шагнула на свежевыстроенную галерею, и пальцы коснулись дерева, местами гладкого, местами — зазубренного, с водоворотистыми следами отрубленных сучьев. В донжон Аликс не пошла — оттуда все еще пахло гарью, да и память о его узких, темных помещениях была мрачной и неуютной.
Аликс продолжила изучать мир кончиками пальцев в пустой трапезной и потом, под руку с Магали, немного во дворе. Это неспешное изучение к ночи привело Аликс снова к подаренным ей гобеленам. Она уснула с тихой, спокойной уверенностью, что в состоянии справляться с бессонницей сама.
Сквозь сон Аликс почувствовала прикосновение к своей ладони и дернула рукой, отгоняя назойливую муху. Но характерного жужжания Аликс не услышала, а очередное прикосновение вывело на ладони букву.
«Доброе утро, н-графиня», — прочитала Аликс на своей коже.
«Ты быстро», — написала она ответ.
— Если я скажу, что мне так понравилось спать на мягкой господской кровати, что я торопился обратно, вы меня выгоните, так что лучше я промолчу.
— Я тебя и так выгоню, — ответила Аликс. — Уже утро.
— Сколько их там уже?
— Больше пятидесяти и ещё приходят. Обживают пещеры, роют землянки. Зимовать им будет сложно в любом случае.
— Что рассказывают вновь пришедшие?
— Разное. Кто-то видел проезжавших монахов с клеткой и решил бежать, кому-то дом спалили люди Гильома.
Все эти смерды не побежали к Раймону, а предпочли положиться на ее милость — с удовлетворением подумала Аликс. Хотя часть ведь могла уйти дальше, в Конфлан…
— Встретили кого-нибудь на дороге?
— Да, на обратном пути караван еврейских купцов, — ответил Реми. — И среди них того самого, чьего племянника ты держала в подземелье, Давида.
Он что-то выведал о сделке? Неужто купец Давид мог проболтаться?
— Этот купец рассказывал, что один из его родственников, живущих в Барселоне, известный лекарь. Может, стоит к нему обратит…
— Не вздумай, — оборвала Аликс на полуслове.
Она не готова была к тому, чтобы о ее слепоте узнали, хотя в последнее время сама потихоньку стала с ней примиряться. После того, как Аликс торжественно дала обет не видеть во имя прозрения мужа, известие о поразившем ее недуге превратит Аликс из уважаемой дамы в предмет насмешек, лгунью и обманщицу. Это опасно, слишком опасно. Ей не уехать из Гельона в Барселону, а приезд лекаря издалека не останется незамеченным, породит вопросы и догадки. И все же на мгновение в груди что-то дрогнуло при мысли: а вдруг лекарь смог бы излечить ее слепоту?
— Нет, не вздумай, — повторила Аликс.
— Я мог бы ему написать. Рассказать, что это случилось с одним моим другом-жонглером, и попросить совета.
— Реми, ты не слышишь меня? Нет.
Аликс поняла, что не хочет обнадеживать себя, не хочет хвататься за призрачную вероятность исцеления, а потом заново проходить все мучительные стадии принятия того, что слепота с ней навсегда.
Аликс решила не говорить о новой сделке Реми. Слова и намерения пусты до тех пор, пока караван с товарами и наемниками не появится в Гельоне, к тому же знать о ее сговоре с евреями не желательно никому. Скрыть от Реми, а значит, и от де Ге, тайную торговлю не удастся, если Реми продолжит выполнять обязанности ее помощника, которые он, по сути, выполняет сейчас. Может, отправить его с посланием в Конфлан на то время, которое назначил купец Давид для прибытия каравана?
Она не хотела отпускать Реми насовсем. Точнее, она совсем не хотела его отпускать. И дело было не только и не столько в его помощи в хозяйственных делах или бессоннице.
Дни напролет, неохотно вникая в повседневные заботы замка, Аликс ждала ночи, избегая признаваться в этом даже самой себе. Она понимала, что тем самым ставит себя в еще более уязвимое положение, но отказаться от возможности снова почувствовать себя живой была не в силах.
Это не было любовью к чтению, это было острой необходимостью. Как голодающий, увидев пищу, не может остановиться, хотя и знает, что потом ему будет плохо, так и Аликс не могла заставить себя не прельщаться тем, что предложил ей Реми.
Днем она старательно уничтожала память о ночи, запрещая себе возвращаться воспоминаниями к тому, что дарило ей удовольствие. Странным образом, чередование дней и ночей напоминало Аликс о монастыре, где ночи в скриптории с братом Юбером были ее убежищем после дневного молитвенного усердия в обществе Арно.
Потом неизбежно наступит расплата — он либо потребует уступок в пользу де Ге, либо захочет больше места в ее постели. От этой мысли усмешка кривила лицо, оставляя в горле болезненный осадок. Аликс раз за разом заставляла себя сглатывать этот осадок, отрезвляя разум, очищая от соблазнов, один раз уже загубивших ее свободу.
— Что ты принес сегодня?
— Вот.
Аликс ощупала нечто, упавшее к ней на колени. Веревка.
— Чтобы повеситься? — съязвила она. Хотя сама мысль о том, что в комнате с ней мужчина и веревка рождала тревогу.
— Чтобы учиться завязывать и развязывать, в том числе кошельки, — послышался голос Реми. — Попробуй развязать узел.
Аликс провозилась долго: сначала никак не могла «увидеть» внутренним зрением, где концы, и за какой лучше тянуть, потом никак не получалось узел распустить, а пускать в ход зубы брезгливость не позволяла. В конце концов Аликс все же справилась.
— А теперь попробуй завязать.
Это будет полегче, решила Аликс и ошиблась. Стоило задуматься, как веревка запуталась. Завязать узел ей удалось далеко не с первой попытки, когда уставший и раздраженный разум отрешился, и руки сами сделали свое дело.
Да, она устала, но не в ее привычках было отступать. Аликс еще несколько раз заставила себя завязывать и развязывать узлы. Нужное умение, но лучше бы оно никогда ей не пригодилось.
Отбросив веревку, Аликс растянулась на спине, давая отдых напряженным мышцам плеч и рук. Хотелось чего-то приятного теперь. Читать. Выводить буквы на руке. Или просто слушать.
— Прочитай что-нибудь.
— О чем желаете послушать, н-графиня?
— Что-нибудь новое.
Реми ответил не сразу — видимо, перебирал в уме свои истории. Потом пальцы коснулись ладони Аликс и вывели первые буквы.
— Иные люди… — прочитала она, и Реми повторил за ней, продолжив:
— Иные люди, как сороки:
Равно белы и чернобоки,
И в душах этих божьих чад
Перемешались рай и ад.
Таких строк Аликс раньше не слышала. «Перемешались рай и ад»… Только в ее душе ада поболее, чем поровну.
— Что это?
— «Парцифаль», роман немецкого трубадура фон Эшенбаха.
— Я не знаю о нем.
— Это продолжение «Персеваля» Кретьена де Труа. Его недавно перевели на французский. Пока не весь, отдельные части.
— Прочитай еще. То, что уже перевели.
— Тяжелой шахматной доской
(Что оказалась под рукой)
Разгневанная королева
Направо лупит и налево…
О, гляньте! Чудо, в самом деле!
То не каменья полетели
На тех, кто злобен чересчур,
А глыбы шахматных фигур:
Ладьи, и ферязи, и пешки**…
Аликс не единожды слышала роман Кретьена де Труа, и всякий раз находила его излишне подобострастным и приторным. Стихи фон Эшенбаха оказались живее, язвительнее, ритмичнее, они куда больше пришлись ей по вкусу. Возможно, еще и потому, что теснее перекликались со старинными бретонскими сказаниями, на которых были основаны оба романа, и которые маленькой Аликс хриплым шепотом по ночам пересказывала Жакетта.
— Я тоже слышал эти сказания. В бретонских тавернах, пока путешествовал по окрестностям Вуазена, — ответил Реми, когда она рассказала о своих впечатлениях.
Путешествовал по поручению Раймона и по следам ее побега — поняла Аликс.
Воспоминания нахлынули с внезапной силой. Голос Жакетты, убаюкивающий ее рассказами в темноте. Глаза Жакетты, полные ужаса и в то же время пытавшиеся сказать «я буду рядом, я тебя найду», когда Арно приказал не брать ее в монастырь вместе с Аликс. Год спустя Жакетта все еще была рядом, бродила вокруг монастыря, просила милостыню и ждала, изредка передавая весточки Аликс с одним из крестьян, привозивших припасы для монастырской кухни. Жакетта сохранила ее драгоценности и умерла, пытаясь защитить их от Гильома.
Аликс никогда не говорила о Жакетте ни с кем. Она слишком стыдилась своей привязанности к старой, уродливой, полубезумной служанке. Но Гильом с его дьявольской проницательностью разглядел то, что Аликс не желала ни видеть в себе сама, ни показывать другим. А сейчас она вдруг ощутила острую потребность озвучить то, что так долго держала в тайне, внутренним чутьем чувствуя, что Реми может выслушать и понять. И рассказала, что вспомнилось, сумбурно, сбивчиво, все больше обращаясь к себе, к непонятному и ненужному сожалению, скребущему по душе, оставляя саднящие царапины.
— То, что делала для тебя служанка, а для Раймона кормилица, для меня делала мать. Мне кажется, не так уж важно, как называть такого человека, главное, чтобы у ребенка он был, — сказал Реми, когда Аликс замолчала. До этого он слушал молча, уже привычными неторопливыми движениями пальцев выводя круги и линии на ее ладони.
Аликс попыталась представить мать, расчесывающей ей волосы или рассказывающей историю на ночь, и… не смогла. Если между ними и была часть уз, связывающих мать и дитя, то эта часть относилась в основном к области наставлений о том, чего Аликс делать не нужно и не положено.
— Помню, ты говорила Гильому, что ее похоронили где-то у стен замка. Если хочешь, можно найти могилу, я отведу тебя туда.
— Не нужно, — ответила Аликс.
Что изменится от этого? Она все равно ничего не увидит. Она все так же будет стыдиться Жакетты. Жакетта не была ей матерью. И то, что сказал Гильом о драгоценностях, которые Жакетта проглотила… Нет. Так, как он хотел, не будет. Ни при жизни, ни после смерти Аликс не позволит Гильому иметь над собой власть.
— Найди это место.
— Хорошо.
— Не желаете прогуляться, госпожа графиня? Я нашел то место, о котором вы говорили.
— Не желаю, — ответила Аликс. — Просто проследи, чтобы там все было в порядке.
Говорить и думать о Жакетте днем было не то же самое, что ночью. Сейчас Аликс не чувствовала скорби и не хотела вспоминать.
— А просто выйти за стены замка? Сегодня солнечный, ясный день.
Аликс давно тянуло вырваться за пределы Гельона, но не так, не чтобы десятки пар глаз со стен смотрели на ее неловкие слепые движения.
— Я не смогу идти пешком.
— Я могу взять под уздцы вашего коня.
Ей удалось самой сесть в седло. Реми держал коня, а Аликс, наощупь поставив ногу в стремя и оперевшись на седло, сумела с первого раза подтянуться и оказаться в седле. Она выпрямила спину и взялась за поводья, чувствуя себя достаточно уверенно.
— Трогай.
Привычное, хоть и давно не испытанное покачивание в седле наполнило Аликс радостью. Лошадь шла тихо, со скоростью человеческого шага, копыта сначала цокали по камням двора, затем глухо застучали по деревянному настилу моста. В последний раз Аликс стояла здесь в день, когда ослепла. Она попыталась вспомнить, как выглядели горы тогда — еще зеленые, по-летнему пыльные. Сейчас они, наверное, уже начали желтеть.
С моста лошадь спустилась на дорогу. Аликс вспомнила, как опасалась нападения убийцы, выехав за ворота Гельона в прошлый раз. Интересно, он бросил свои попытки с ней расправиться, узнав о смерти Гильома или все же был среди тех, кого она приказала лишить рук и языков? Может ли он вернуться однажды? И будет ли она когда-нибудь чувствовать себя полностью в безопасности? Аликс не боялась, но чувствовала, как тени прошлого тянутся за ней. И будут тянутся всегда.
— Куда ты меня ведешь?
— А куда вам хочется?
Аликс глубоко вдохнула воздух. Да, уже начинало пахнуть осенью.
— К реке.
Умиротворяющий звук струящейся воды и ощутимая прохлада в воздухе…
— Остановись, я хочу сойти.
Лошадь сошла с дороги на траву, и Аликс почувствовала, как, удерживая равновесие, все больше отклоняется назад — они спускались к реке.
— Обопритесь на мою руку.
— Не мешай. Я сама.
Медленно, держась за седло, Аликс сползла вниз. Собираясь на эту прогулку, она приказала Магали помочь ей надеть под платье мужские штаны — те самые, в которых ездила в прошлый раз. Так что даже если юбка задерется, никто не увидит ничего лишнего. Обретя равновесие на земле, Аликс оправила платье. Под ногами ощущалась неровная, непредсказуемая почва — кочки, пучки травы, камни. Аликс сделала маленький пробный шажок и поняла, что совершенно теряется в пространстве.
— А вот теперь дай руку, — сказала она Реми.
Аликс стояла на берегу, слушала шум ветра и журчание воды, треск насекомых и крики птиц, понимая, что это единственное, что ей доступно. Она хотела видеть, но не могла. Могла бы слушать описание того, что не видит, но не хотела. Больше всего ее расстраивала, сводя на нет удовольствие от прогулки, невозможность самостоятельно двигаться в незнакомом месте. Аликс отпустила руку Реми, но знала, что он рядом, хоть и молчит, давая ей возможность погрузиться в собственные мысли. А ведь он должен уйти, уже пора, несколько дней, как пора.
— Слишком тихо.
Здесь не было слышно привычных звуков замка — переругивающихся голосов, скрипа, звяканья, стука. Но Аликс имела в виду не только это.
— Из Конфлана давно нет вестей, — чем дальше, тем больше она опасалась, что за теперешнее затишье придется дорого заплатить.
— Крестоносцы уже взяли почти все крупные и важные замки Транкавелей.
— Думаешь, они не пойдут дальше?
— Думаю, что уже осень, и у новых владельцев этих замков заботы те же, что и у вас — собрать и сохранить урожай, починить все к зиме, а не воевать.
— Далеко не все желающие стали владельцами замков.
— Те, кому замков не досталось, будут выискивать добычу помельче, но зима в наших горах бывает суровой, вы же знаете.
Аликс провела в Гельоне две зимы, и одна из них оказалась по-настоящему снежной и холодной. Какой будет нынешняя?
— Мне пора в путь.
Ну вот, он сам это сказал, Аликс лишь чуть подтолкнула. Она почувствовала и удовлетворение, и злость от того, что Реми так быстро поддался на ее намек. Значит, уже подумывал об отъезде.
— Трубадуры путешествуют, потому что рано или поздно набор рассказов заканчивается, и тем, кто уже слышал их все, становится неинтересно.
— Неинтересно становится и самим трубадурам, и они отправляются на поиски новых историй.
— Тоже верно, — согласилась Аликс и следом задала вопрос, который не собиралась задавать: — В твоем случае чего больше: первого или второго?
— В моем случае, приходится совмещать и первое, и второе с обязанностями помощника н-графини, гонца н-графа и желанием повидать родственников.
— Ни твоя преданность де Ге, ни желание «повидать родственников» не отменят того, что ты одиночка.
Одиночка себе на уме, в хороших отношениях со всеми и ни с кем — в по-настоящему близких.
— Кто бы говорил, госпожа графиня, — ответил Реми, и Аликс рассмеялась, а вслед за ней и Реми.
Собственный смех поразил ее до глубины души. Аликс не помнила, когда смеялась в последний раз перед этим. Смеялась вместе с кем-то, а не над кем-то. И этот смех, он был… нет, не добрым, но примиряющим. В нем было странное до невозможности ощущение спокойствия.
* Родриго Диас де Вивар (1040-1099 гг.), более известный как Эль Сид Кампеадор (Победитель) — главнокомандующий кастильской армии времен Реконкисты, герой испанских народных преданий, поэм, романсов и драм.
** из поэмы «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха.