Москву я объехал по кольцевой с западной стороны, двигаясь на юг на машине. Дорога хорошая, ничего не скажешь, научились дороги делать. Время обеденное, пора бы уже и машину заправить, и самому заправиться, я стал присматриваться, где бы перекусить. Ближайший дорожный знак указывал, что через двадцать километров автозаправка, кафе и мотель.
На заправке я долил бак до полного и подъехал к кафе. Оно называлось «Вера и Надежда». Внешне очень чистое, аккуратное. На стоянке сделана разметка для машин, и даже цветы вижу в вазах бетонных, чувствуется, что следят за ними, поливают. Я взял ноутбук и зашел в кафе. Народу не очень много, но сидели за разными столиками по два, а то и по четыре человека. Ко мне подошла миловидная официантка. Я спросил, у каких столиков есть розетка, чтобы подключить ноутбук.
– С левой стороны у всех столиков есть розетки, можете выбрать любой свободный из них.
Я выбрал столик, включил ноутбук и стал рассматривать спутниковые фотографии данной местности, решив после обеда отдохнуть на природе. Подошла та же официантка, поставила запотевший кувшин с компотом, стакан и спросила:
– Вы будете работать или желаете перекусить?
– С удовольствием бы пообедал, – ответил я.
– У нас вы можете сделать это вкусно, сытно и недорого, – она подала меню, я предложил выбрать ей по собственному усмотрению. – Хорошо, будет исполнено, – оставила меню на столе и ушла.
Я продолжил рассматривать карту. Если проехать еще двадцать километров южнее, то справа виднеется водоем с прекрасным большим зеркалом за небольшим поселком. Еще я там рассмотрел отдельно стоящий дом с придомовыми постройками, очевидно, фермерское хозяйство. И дальше дорога теряется. Скорее всего, это водохранилище у колхозной ГЭС. Такие строили в 50-е годы, когда не хватало электроэнергии. Я решил поехать туда после обеда отдохнуть.
Подошла официантка, поставила на стол тарелку с борщом, тарелку с зеленым салатом, при этом сказала:
– Не беспокойтесь, кинзы нет, здесь только укроп, петрушка, сельдерей.
Поставила также хлеб, приправы, перец, хрен, еще что-то непонятное и удалилась.
Когда я приступил к борщу, то обнаружил, к своему удивлению, что он как будто был сварен по моему рецепту, тот же вкус и ингредиенты. Я с удовольствием съел большую тарелку. Таких я ни в одном кафе не видел, там полторы порции, а то и две. Дома мне такой тарелки борща с салатом вполне хватило бы на обед.
Как только я закончил с борщом, подошла другая официантка, забрала пустую тарелку, а первая официантка принесла мне второе. Это был громаднейший отбивной шницель, картофельное пюре воздушное, украшенное зеленью. На отдельной тарелочке были малосольные огурчики. Еще раз пожелала приятного аппетита.
Я стал кушать и вдруг подумал: почему она предупредила, что кинзы нет? Ведь я ничего не говорил насчет кинзы. Очевидно, есть такие, кто не любит кинзу, как и я.
Надо сказать, я с трудом одолел этот шницель, лишь потому, что приучен в тарелке никогда ничего не оставлять. Налил стакан компота. В это время подошла вторая официантка, убрала пустую тарелку. Появилась первая и с ней, как я подумал, заведующая, которая, держа в руках меню, вдруг обращается ко мне по имени-отчеству:
– Подпишите, пожалуйста, нам меню.
– Мы что, знакомы? – спрашиваю.
– Вы нет, а мы знакомы: мы вас знаем.
– Каким образом?
– Вы читали меню?
– Нет.
– Вот смотрите, борщ, который вы кушали, называется «Прозаик». Его рецепт взят из вашего рассказа. Мы используем и другие рецепты из ваших рассказов. Меня зовут Надежда, а это моя сестра Вера. Поэтому наше кафе так называется: «Вера и Надежда». Мы читаем ваши рассказы на «Прозе.ру». И теперь, чтобы нас не обвинили в плагиате за использование ваших рецептов, пожалуйста, подпишите нам это меню.
Я заглянул в меню. Названия все поэтические. Салат «Вдохновение», жаркое «Пегас», в таком роде. Я подписал меню фломастером, поставил дату.
– А теперь разрешите нам сфотографироваться с вами?
– Я не возражаю.
По знаку подошел бармен с двумя фотоаппаратами. Вера и Надежда, положив на столик свои телефоны, подошли ко мне и встали рядом. Бармен стал фотографировать. Все посетители обернулись и следили за происходящим.
– Извините, я на одну минутку, – я вышел на улицу, подошел к машине, взял две книжки под названиями «Единокровные» и «Дылда», вернулся: – Кому какую?
– Мне «Дылду», – сказала Надежда.
– Мне «Единокровные», – сказала Вера.
Я подписал, они попросили еще раз сфотографироваться с книжками, я не возражал. Они встали с книжками в руках с двух сторон, бармен попросил их свободную руку положить мне на плечо и сделал несколько снимков на фотоаппараты и на телефоны. Я достал свой телефон:
– И на мой тоже.
Когда бармен закончил фотографировать, все посетители, наблюдавшие за этим, зааплодировали.
Я поблагодарил за борщ, хотел рассчитаться.
– Нет-нет, – остановила меня Надежда, – вы уже рассчитались. Ваша подпись на меню – это для нас очень большая реклама, на которой мы можем заработать больше, нежели вы заплатите за обед.
Подошла девушка, которая убирала тарелки, и подала пакет:
– Вот вам в дорогу кексы. Они два дня будут как будто свеженькие. Спасибо, что посетили нас. Будете проезжать – заезжайте.
Я поблагодарил, вышел и отправился по выбранному маршруту. Свернул с трассы направо, проехал поселок, довольно аккуратненькие дома и дорога в порядке. Остановился у сетевого магазина, пополнил свои запасы и двинулся дальше. Показался отдельно стоящий дом. Значительно не доезжая до него стоял знак «20 км». Я исполнительный: поехал со скоростью 20 км. Приостановился посмотреть на дом. Два с половиной этажа. Эркеры, балкончики. Он не похож был на деревенский дом, напоминал какой-то прямо-таки замок. Неогороженный. Вокруг дома ходит живность: гуси, индюки, утки. Виднеются какие-то вольеры.
Я проехал дальше. Из людей никого не видно. Приблизился к роще, въехал. Чувствовалось, что тут очень давно кто-то мог проезжать. Одно направление осталось. Добрался до водохранилища. Роща была ореховая, и там, где я остановился, росло мощное дерево грецкого ореха с раскидистой тенью. Я вышел из машины. Дышится легко, и комаров нет. Вода довольно чистая. Показалось, что здесь глубоко. Камыши начинались слева метрах в двадцати и справа тоже.
Захотелось выпить кофе. Поставил столик, кресло, портативную газовую плитку, налил в чайник воды и стал кипятить. Достал кофе, чай и пакет с кексами, который мне дали в кафе. Потом достал чехол с удочками, удилище и положил на капот. В это время я заметил, что от дома в мою сторону идет мужчина. Чайник закипел. Я насыпал кофе в термос. Мужчина подошел и стал говорить:
– По какому такому праву вы въехали на своей колымаге в водоохранную зону? Вы что, не знаете, что в водоохранную зону запрещается въезд любому транспорту, кроме гужевого? И к тому же пользуетесь открытым огнем, создавая пожароопасную ситуацию! А ну-ка, покаж документ, кто такой и по какому праву въехал сюда, – я сделал вид, что не замечаю и не слышу его. Спокойно заварил кофе, закрыл термос, немножко поболтал. А этот человек продолжал: – Я к кому обращаюсь? По какому праву тут? Давай документы, говорят тебе!
Я отставил термос в сторону, резким движением взял удилище и приставил ему к груди:
– А ну, руки в гору!
– Да ты шо, да ты шо, я же это, того…
– Руки в гору, не то сейчас, как куренка, на шампур надену.
– Да я же того, я же туточки смотритель. Який же я куренок?
– Я сказал: руки в гору! – тот поднял руки. – Прежде чем требовать документы, надо свои предъявить. А ну, представь документы.
– А я не можу. Они ж у меня дома в сарае на рояле.
– А какой рояль? Белый или черный?
– Беленький, беленький, такой бе-бе, – тут он засмеялся, и я засмеялся, положил удочку, говорю:
– Проходь, – взял кружку, налил кофе, спросил: – Сколько сахара?
– Две ложки.
Я отмерил две ложечки, размешал, подал ему. Налил себе. Он пригубил:
– Добавь еще сахара.
Я добавил ложку. Достал скамейку, подал ему:
– Садись, – открыл пакет с кексами от Веры и Надежды. – Кто такой?
– Да как тебе сказать? Когда была перепись, царь-батюшка наш написал про себя: хозяин земли русской. А я на вопрос твой отвечу, что я хозяин клочка земли русской.
– И что это за клочок?
– А вот когда станицу проезжал, видел, знак стоит?
– Я видел только дорожный знак.
– А кроме дорожного знака ничего не заметил?
– Не обратил внимания.
– Так вот он оттуда начинается и вдоль водохранилища до ГЭС, за ГЭС по реке и до границы следующего района, а в ширину – от семи до десяти километров.
– Это ж когда такой отвоевал клочок?
– Да это не я, это предки мои, деды да отец, – он с аппетитом кушал кекс, я тоже взял кекс, он прямо воздушный такой.
– А сам ты кто такой?
– Я же говорю, хозяин вот этого участка. Вдоль водохранилища – водоохранная зона. Она тоже как бы принадлежит, но и не принадлежит мне, поскольку я должен выполнять требования водоохраны и следить за пожаробезопасностью. Здесь запрещается всякая хозяйственная деятельность, кроме как покос травы, уборка сухих деревьев и подсаживание деревьев, которые рекомендует лесохозяйство. То есть, кроме головной боли, от этой земли никакой прибыли. А остальное, вон те поля, я сейчас сдаю в аренду, стар стал, превратился в рантье.
– И как же предки твои завладели таким богатством?
– Прадед мой был председателем колхоза, он и создавал колхоз, был членом партии. Его бандиты пристрелили, его место занял старший сын, мой дед, который к этому времени вернулся с армии, где был красным командиром и стал тут кой-какие порядки армейские наводить. Колхоз заработал, причем хорошо заработал, стал одним из первых в области, потому что сказалась дисциплина и армейский порядок. Мои предки трудились и приумножали богатство колхозное. Вначале соха да лопата, потом трактора появились, а после войны, когда вернулись из эвакуации, появились комбайны, только работай, не ленись. Одним из первых колхоз стал миллионером.
Для народа много делалось. Ясли, садик, школа, все это строилось и функционировало за счет колхоза, бесплатно для народа. Студентам колхоз платил стипендию, а пенсионерам прибавку к пенсии в зависимости от лет, проработанных в колхозе. Вполне зажиточно люди жили, до тех пор пока не начали уничтожать колхозы Гайдар, Бурбулис, этот рыжий и этот алкаш. Отец принял эстафету от деда, став председателем, а я в то время уже был начальником монтажного управления, на великих стройках коммунизма работал. Да, Леха, а с тобой мы не встретились на великих стройках коммунизма.
– Подожди, подожди.
– Вижу, что не узнал, – он улыбнулся.
Я думаю, господи, да еще когда он придурялся, требовал документ, мне показалось что-то знакомое. Это же Колька! Однокурсник. Наши комнаты рядом были в общаге, и он частенько приходил к нам поиграть на гитаре, которой у него не было, а у нас была. И он, когда улыбался или пел, у него частенько рот кривился, мы его за глаза называли криворотым, и вот сейчас он улыбался с этой своей особенностью.
– Так ты же Колька!
– Да, да, наконец-то ты узнал, а я-то тебя сразу признал. Слышу, машина проезжает, а редко у меня здесь машины проезжают, отучены они сюда ездить. Я как подошел, глянул, думаю, не может быть, это же Леха комсомолец, и прям как фотография на «Прозе.ру». Ну, думаю, ладно, узнает не узнает, посмотрим. В «Одноклассниках» меня не узнал, в друзья не записал.
– А что ж ты сразу не сказал.
– Хотел попугать тебя, а ты не из пугливых оказался.
– А что же мне пугаться-то, руки, ноги есть. А ты забыл, как на первом курсе боксировали и я тебя побеждал?
– Да уж скажешь, побеждал. У меня нос слабый, поэтому побеждал. А сам не помнишь, как я тебя в нокдаун отправил ударом в печень?
– Не было такого, – мы обнялись. – Извини, не узнал тебя, Коля.
– Да ладно.
– Ты ж с третьего курса ушел?
– Да, я с третьего курса ушел.
– Я же помню, ты нормально учился.
– Все это так, но любовь, любовь, понимаешь.
– Ты женатый?
– Нет, уже давно неженатый. Разженился.
– Я помню, какая-то интересная история была. Ты еще все напевал песню:
Эту встречу в скором поезде не забыть мне до сих пор.
Если б знал, что так получится, я б не дал тебе уйти.
Где же ты, моя попутчица? Разошлись у нас пути.
Говорить не говорили мы. Все стояли у окна.
И вина с тобой не пили мы, а пьянели без вина.
Если б знал, что так получится, я б не дал тебе уйти.
Где же ты, моя попутчица? Разошлись у нас пути.
– Да, да, да, эта песня, тогда мною привезенная. Это было на третьем курсе, на зимних каникулах. Тогда сессию я нормально сдал, три автомата, две пятерки. Времени много, я решил съездить к родителям. Съездил и отправился назад. Когда зашел в поезд, увидел ее, она, как в песне, стояла у окна. Не знаю, что со мной случилось. Никто не сможет этого состояния описать. Я ж уже не мальчик был, техникум окончил, пару лет отработал, армию отслужил, два курса института отучился, а тут, понимаешь, увидел – и что-то то ли перевернулось, то ли застопорилось, взгляд не могу оторвать. Она такая милая, такая нежная, еще посмотрела, улыбнулась. Короче говоря, я влюбился. Бросил свои вещи, вышел, поздоровался, она ответила, я назвал себя, и она себя назвала. В общем, мы ехали, «и вина с тобой не пили, а пьянели без вина». Она ехала до Вышнего Волочка. Она в тот год окончила школу. Поступала, не прошла по конкурсу. Помнишь, когда мы с тобой поступали, были отменены льготы медалистам, и у выпускников школ конкурс был очень большой, поскольку им всего лишь двадцать процентов мест выделяли.
Она работала в Вышнем Волочке ткачихой. Ездила, так же как и я, домой на неделю. Она вышла на своей станции. Мы обменялись адресами. Она даже дала телефон тетки, у которой она остановилась. Я ехал в Питер, и все время она была у меня перед глазами. Закрою глаза, а она стоит, как живая, передо мной. Приехал в Питер, у меня было еще два дня, я развернулся и уехал в Вышний Волочёк, у меня еще деньги были. Мы там провели два дня вместе. И потом я при первой возможности ехал в Вышний Волочёк к ней. Нам было хорошо. Мне казалось, мы любим друг друга.
Третий курс я закончил вполне прилично, но к этому времени я уже договорился с монтажным трестом, что меня возьмут прорабом, поскольку у меня был опыт уже мастера, я был даже старшим мастером последнее время. Ты гидравлик, у тебя группа-то 32-я, это гидромашины, а я 34-я, паровые машины. И вот я пошел на ТЭЦ прорабом. Там предоставлялась квартира. Я сказал об этом ей, она согласна была, я перевелся на заочный, приехал, забрал ее, получил квартиру, стал работать. Я счастлив был: у меня самая красивая жена, интересная работа. Я рано уходил на работу и спешил с работы домой, где тебя ждут. Это незабываемое время.
Но мы ж монтажники. Я твою биографию смотрел, ты ж тоже по великим стройкам болтался. Приходилось частенько ездить в командировки туда, где идет сдача объекта и требуется монтаж. К тому же я учился заочно, на сессии надо было ездить. Оставлял ее одну. Она тоже работала. Да что говорить. Молодость есть молодость. Но знаешь, как бывает, так и получилось. Не понимаю, я слепой, что ли, был.
Когда защитил диплом, я даже на банкете долго не задержался, спешил домой к моей любимой. Приехал на два дня раньше. Открыл дверь, тихо зашел, хотел посмотреть, как она спит без меня, и вижу: на моем месте другой мужчина, и она к нему прижимается так же, как прижималась ко мне. А этот другой был даже гораздо старше меня, плюгавенький какой-то, облезлый. Мне так стало неприятно, так противно, что вот это вот моя любовь, она же моя, она же вся казалась мне моя, и тут она прижимается к какому-то плюгавому, не так обидно было бы, если б это был мужчина с виду. Я гаркнул, они увидели меня, этот плюгавый подскочил и под кровать забился. Она села:
– А ты чего так рано приехал?
– Значит, обманы были и раньше? Просто я не замечал и не чувствовал?
Я стоял смотрел на нее: она ли это, та ли, что в поезде была? Та, к которой я в Вышний Волочёк ездил, так предала меня? Мне так противно было. Нет, я не стал марать руки об этого плюгавого. Я сказал:
– Вот ровно час. Чтоб ни тебя, ни этого плюгавого не было в моей квартире. И чтобы в течение месяца вы мне на глаза не попадались. Ни ты, ни он. Если кто из вас попадется, могут быть большие неприятности. Лучше куда-нибудь смойтесь из этого поселка.
Я вышел из дома, сел на скамейку. Минут через пять этот плюгавенький высунул голову из подъезда, посмотрел по сторонам, меня не заметил и бегом побежал куда-то. Ровно через час вышла она с чемоданчиком и пошла, не знаю куда. Я зашел домой. Хотелось разогнаться и головой об стенку треснуться. Такое состояние, то ли прибили, то ли убили тебя, то ли ты еще живешь, то ли уже не живешь.
Я решил, что надо поменять место жительства. Утром пошел на работу, связался с трестом, попросил перевода. Не хотели, но потом дали мне перевод, назначив начальником участка, а это был тяжеловатый участок, на котором были приписки, самое настоящее воровство и прочее, пришлось с этим разбираться. Я углубился в работу. Может быть, это и хорошо было, что именно такой участок мне начальник треста подсунул, чтобы отвлечься от дурных мыслей. Пришлось мне потрудиться очень сильно, чтобы наладить работу.
Не скажу, что потом я был обделен женским вниманием, но больше предательства не хотел, так что второй раз я не женился. А когда началась Перестройка, появились первые кооперативы, меня позвал отец, я приехал, он мне говорит:
– Чует мое сердце, что скоро нас, колхозников, разгонять будут.
– Ты что, Горбачев сам из колхоза, сам трактористом был.
– Вот что я тебе скажу. Выучился ты, опыт получил, приезжай сюда, организуй здесь малое предприятие по ремонту, хочешь, сельхозтехники, хочешь, автомобильной или той и этой вместе. Чует мое сердце, что что-то с колхозами будет плохое. Само слово колхозник сейчас – как ругательное и оскорбительное. Приезжай, пожалуйста.
Что ж, отец сказал, я так и сделал. Приехал. Был у меня помощник, правда, он не технарь, а экономист. Я предложил ему со мной работать, сказав, что, конечно, такую зарплату, как на монтаже, не смогу обеспечить. Я стал организовывать малое предприятие по ремонту машин и механизмов, вот так оно было названо. Устав составил по принципу: все, что не запрещено, – разрешено. Вначале взял в аренду у колхоза ангар, где разместил часть оборудования. К 91-му году у меня уже был автосервис на трассе. Ты, наверное, видел, проезжал его. А здесь в колхозе у меня был центр по ремонту сельхозтехники и легковых автомобилей. Работы хватало, денежная работа. Зарабатывал.
Отец, конечно, переживал. Пропаганда пошла, что фермерское хозяйство надо развивать, что колхозы не эффективны и отжили свое. Некоторые говорили, что колхоз – как крепостничество. Раньше даже без паспортов жили люди в колхозах. Хотя в этом колхозе зажиточно, хорошо жили люди.
В один прекрасный год, после того как убрали урожай, на отчетном собрании председатель отчитался, присутствовали и с райкома, и даже с обкома, выступал парторг, рассказывал, что по стране фермерское движение и что надо и нам поддержать его, а колхоз, мол, это уже устаревшая и неэффективная форма хозяйствования. Отец пытался возражать, но секретарь райкома поддержал инициативу развивать фермерское хозяйство как более прогрессивное и более производительное. И мне отец сказал:
– Закупай запчасти к тракторам, гусеничным и белорусским, – и денег дал из своих личных сбережений.
Раз отец советует, я так и делал, закупал к тракторам запчасти. И вот настал день, когда решался вопрос, то ли разогнать колхоз, то ли оставить. Я присутствовал там. Отец упрашивал, умолял, даже встал на колени, говорил:
– Одумайтесь, ведь налаженное производство, чего вам не хватает? Есть ясли, детсад, школа, в школе бесплатное двухразовое питание, школьные принадлежности все бесплатные за счет колхоза, школьная форма тоже, студентам выплачивается стипендия, пенсионерам – прибавка к пенсии. Колхозные продукты отпускаются по себестоимости. Одумайтесь. Откуда все это возьмется у фермера?
Нет, говорили выступающие, мы не крепостные, мы хотим свободы. В общем, не послушались отца. Собрание проходило бурно, были и за, и против. Но оформили все по правилам, каждый заполнял анкету для голосования, отвечал на вопрос, желает ли он быть фермером или хочет сохранить колхоз, и подписывался. Секретариат собрания заверял подписи и ставил колхозную печать. И в общем получилось так, что 70 процентов решили стать фермерами, а 30 процентов все-таки хотели остаться в колхозе. После того как подсчитали голоса, отец вытер слезы и сказал:
– Ну что ж, тогда не обижайтесь на то, что будет дальше.
С этими словами он ушел с собрания, а там избрали комитет, который будет заниматься реорганизацией колхоза. Отца тоже выбрали в этот комитет, надо было решить, как продавать имущество и паи делить, исходя из стажа и трудодней. Пригласили каких-то спецов, которые уже разорили несколько колхозов. Поделили паи. Сеялки, веялки, комбайны – все это распродавалось в счет паев, а что-то можно было купить за деньги. А, допустим, такой объект, как зернохранилище, никому не был нужен, все хотели взять побольше земли. И отец взял за паи зернохранилище, а также овощехранилище. В общем, все поделили, расписали, кому сколько положено, кому сколько зерна, кому сколько корнеплодов и прочее, развалили полностью колхоз.
Я отца спрашивал:
– А зачем тебе зернохранилище и овощехранилище?
Он сказал:
– Подожди.
Когда все это успокоилось, все поделили, деньги распределили, на каждого открыли счет, народ загулял. Через три дня отец, а с ним и другие, кто выступал за сохранение колхоза и теперь стали компаньонами отца, написали письма всем колхозникам, у кого было зерно в зернохранилище и корнеплоды в овощехранилище, чтобы те заключили договора с отцом на хранение своего зерна и корнеплодов, потому что отец был теперь владельцем зернохранилища и овощехранилища. Причем арендную плату довольно высокую назначили. А в случае отказа предлагалось в трехдневный срок освободить помещение. Народ сразу сгруппировался. Пришли к отцу:
– Ты чего? Это же наше!
– Нет, ваше то, что внутри, а хранилище мое, вот документы. А вы теперь свободные фермеры, вот ваша свобода, пожалуйста: хотите – забирайте свое к себе, хотите – платите за аренду, а плату назначаю я, поскольку это уже мое личное помещение, а не колхозное, ведь колхоза больше нет.
Им некуда деваться. Арендная плата везде была высокая, не только у отца. А денег не хватало у всех. Надо было детей в садик вести, а воспитатели остались без зарплаты. Пенсионеры остались без доплаты, студенты – без стипендии. А тут еще арендную плату надо платить. Стали возмущаться, даже пытались в суд подать, но, естественно, проиграли, поскольку все законно. Появились посредники, начавшие за бесценок скупать и зерно, и корнеплоды. Люди быстро с этим расстались, у них появились живые деньги, кто машину купил, кто еще что-то.
Наступила весна, надо было поднимать пары и пахать. У меня, естественно, были подготовлены трактора, и бороны, и сеялки, а также семена. Начались работы. У других фермеров начали ломаться трактора, требовались запчасти, они опять к отцу и ко мне. Когда ко мне, я отсылал к отцу. Тот заламывал цену за запчасти и ремонт. Те опять на отца:
– Ты что, Феодосий, с ума сошел! Это же колхозное.
– Нет, колхозное было когда-то, а теперь это мое личное.
Правда, он ни разу никому не сказал: помните ли вы, как я стоял на коленях, со слезами умолял вас? Но это говорили компаньоны отца:
– Вы помните, как он стоял на коленях, вас умолял? А вы неумолимы были. Он предупреждал вас о том, что и получилось.
Земля, принадлежавшая отцу, была вовремя обработана, удобрена, засеяна, как и у других, кто был не согласен с развалом колхоза. А если земля не обрабатывалась в течение установленного времени, то накладывались штрафы. И те, кто хотели стать фермерами, но не могли обрабатывать свою землю, попросту разорились, стали продавать свои участки. А при ликвидации колхоза было записано, что в течение трех лет землю можно продать только бывшим колхозникам. И отец со своими компаньонами скупили землю. В результате возник у них кооператив вместо колхоза. А мое предприятие превратилось в машинно-тракторную станцию. Некоторые пытались самостоятельно стать фермерами, но очень тяжело было потянуть без техники. Отец требовал за ремонт и другие услуги деньги, а если денег не было, то договаривались об оплате урожаем. Кабально тоже было, но некоторые соглашались на эти условия.
Я видел, как отец переживал все это. Случился инфаркт у него, потом второй. Не мог забыть обиду, как он стоял на коленях, упрашивал всех не разорять колхоз, и вот теперь эти бывшие колхозники, хотя не все, расплачивались за то, что они сделали.
Все дела он передал в управление мне. Я назначил вполне разумные цены за все. Наш кооператив выделял деньги на поддержку яслей, садика, школы, доплачивал студентам. В станице мы обустроили детские площадки, пляж. Потому что стали зарабатывать приличные деньги и могли помогать землякам.
Вот так, Леха, я стал фермером. А ты как сам-то?
– Я овдовел. Дети взрослые. Иногда бродяжничаю и вот случайно залетел сюда.
– Ладно, давай сматывай свои удочки. Пойдем посмотрим, что у меня поймалось. Я сегодня утром поставил две удочки на сома, одну наживил капустницей, вторую – лягушкой.
– Это где?
– Вон там ближе к камышам.
Мы пошли посмотрели. Он достал из кармана перчатки, взял леску, которая была прикреплена к колышку, стал подтягивать со словами:
– Да, есть что-то небольшое.
Это был сом и, по-моему, приличный, а он говорит, небольшой. Килограммов пять, не меньше. Он его аккуратненько вел. У него было сделано приспособление с направляющими в подсак. Завел он этого сома в подсак и подсаком поднял. Освободил крючок и опять подсак опустил в воду, закрепив его верхнюю часть.
– Теперь посмотрим, что там на лягушечку попалось.
На лягушку попался побольше сом. Если тот был килограммов пять, то этот был килограммов восемь. Я спросил:
– Куда тебе столько?
– Этот, который побольше, пойдет на балык, а тот, что поменьше, мы сегодня с тобой поджарим.
Уложили сомов в мешок, затем в багажник и поехали к его дому. Дом, конечно, шикарный. Там был у него устроен большой садок, куда он выпустил большого сома. Чуть в сторонке было приспособление для чистки рыбы. Здесь куры, индюки, утки под ногами крутились, зная, что им что-то перепадет. Хозяин положил второго сома на стол и стал его вначале щеткой мыть, поясняя:
– Видишь, ил кругом, вот он ползает по илу, к нему иногда и пиявки цепляются. На всякий случай промыл его, теперь он чистенький, хороший.
Затем он быстрым движением, так что я едва заметил, отрезал жабры, разрезал живот и вытащил все внутренности. Отсек голову ножом с широким лезвием и часть хвоста. Взял филёвочный нож и разделал тушку. Голову, хвост и хребет положил в кастрюлю, а филе промыл и стал разрезать на порционные кусочки со словами:
– Вот это пожарим, а из головы и хребта, наверно, уху сварим.
Взял кастрюлю из нержавейки, налил воды, размешал три ложки соли. Достал из холодильника банку, в которой было несколько огурцов соленых, долил в кастрюлю рассола стакана два и стал погружать кусочки сома. Затем стал разделывать голову под уху, разрубил хребет на несколько частей, взял вторую кастрюлю и поставил на газовую плиту варить. А внутренности вместе с жабрами он мелко-мелко порубил в третью кастрюлю, добавил туда комбикорм, запарил горячей водой, долил холодной воды, перемешал, пошел к корыту и вывалил. Куры, утки, гуси бросились гурьбой на свой корм по головам друг у дружки.
Не буду описывать весь процесс приготовления сома. Когда кусочки сома уже доходили до готовности на сковородке, он засыпал их мелко нарезанным луком. Сом был очень жирный и жарился в собственном жиру. Готовые кусочки снял со сковородки, порезал мелко, сложил обратно на сковородку и залил взбитыми яйцами. Убавил огонь, прикрыл крышкой. Я на все это смотрел, потом хозяин мне сказал:
– Вон видишь грядки? Иди и что хочешь там нарви к обеду, а я пока соберу на стол.
В огороде у него, конечно, порядок был, росли и огурцы, и помидоры, и перец. Я нарвал овощей, вернулся на кухню. Он уже поставил на стол сомятину с яичницей, хлеб и графин, как я подумал, с вином. Взял у меня овощи, помыл в дуршлаге, спросил:
– Тебе салат или так?
– Лучше так.
Николай порезал огурчики, помидоры, перцы и пошел сам сорвал петрушки. Сели за стол. Он налил вина. Я отказался.
– Ну и зря, это не вино, это сок.
Я решил попробовать. В самом деле, это было не вино, а виноградный сок.
– Я тоже алкоголь не употребляю, а вот сока делаю много, – сказал он. – У меня разный сок есть, яблочный, виноградный, смородиновый, персиковый, абрикосовый.
Мы сели обедать. Сомятина с яичницей была очень вкусная. Я пытался спросить его, как сложилась дальнейшая жизнь. Он ответил отговоркой, что расскажет как-нибудь потом.